Можаев Борис Андреевич. Падение лесного короля

   - Сейчас повезем, - ответила та.
   - Надо обернуться до вечера, - сказал Коньков. - Мне нужен акт смерти, причины.
   - К вечеру привезем! - ответила фельдшерица.
   - Как мотор, надежный? - спросил Коньков Голованова. - Успеют обернуться?
   - Сотня километров туда, сотня обратно, - ответил за него Кялундзига. Успеем, такое дело.
   - Ты мне нужен здесь, - сказал Коньков Созе. - А с фельдшером поедет Голованов. Стариков завезти в поселок.
   - Есть, такое дело! - ответил Кялундзига.
   - Ну, действуйте!
   Старики бережно подняли Гээнту и понесли его, как младенца, в лодку. Между тем Голованов втащил в воду его оморочку и причалил ее к большой лодке. Все они уселись и поехали.
   На косе остались Коньков и Кялундзига.
   - Соза, мне надо поговорить с вашим человеком, который хорошо знал бригадира лесорубов Чубатова. Есть у вас такой?
   - А почему нет? Здесь, возле сопки, живет пасечник Сусан. У него часто бывал Чубатов.
   - А далеко ли заготовлял Чубатов лес?
   - Километра три отсюда. Все здесь. Вон лодка. Пожалуйста, в момент объедем, такое дело. - Кялундзига даже улыбался от услужливости.
   - А Сусан видел лесорубов? Знал, как они лес заготовляли?
   - Сусан все знает.
   Это воодушевление передалось и Конькову, он тоже улыбнулся:
   - Тогда вези меня к Сусану.
   8
   Они переехали на другой берег и причалили в укромной бухточке. Поднялись по тропинке на пустынный откос: перед ними лежал брошенный поселок лесорубов - забурьяневшие улицы, дома с выбитыми окнами, с раскрытыми дверьми, с покосившимися крыльцами, сквозь выщербленный настил которых прорастали буйные побеги маньчжурского ореха да аралии с длинными перистыми листьями.
   - Ничего себе картина! - Коньков присвистнул и выругался. - Прямо как Мамай прошел. А где же люди - жители поселка? Ведь не передушили их! Ведь не вымерли от чумы?
   - Лесорубы переехали в новый поселок, - ответил Кялундзига. - Далеко отсюда. Километров пятьдесят будет. А этот бросили.
   - Почему? Дома крепкие, тайги вокруг много. Зачем же такое добро бросать? Смотри, какие дебри вокруг. Ноги не протащишь!
   - Эту тайгу нельзя брать.
   - Да почему? - повысил голос Коньков.
   - А все потому... Я ж тебе говорил: кедры порубили, ель да пихту взяли. Остались ильмы, да ясень, да орех. Они тяжелые, их сплавлять нельзя тонут. А дороги нет. Такой порядок завели.
   - Ничего себе порядок! Заломали, захламили тайгу, бросили хороший поселок и поперли на новые места. Рупь кладем в карман - червонец в землю втаптываем. Порядок!
   - Ты что, первый раз видишь такое дело? - с усмешкой спросил Кялундзига. - Разве там, на Бурлите, не такое ж дело?
   - Я там уже пять лет не был...
   - Какая разница?
   - Так в том-то и беда, что годы идут, а безобразия эти повторяются. Как увидишь - душу переворачивает.
   - Такое дело запрещено законом. Точно говорю! Это выборочной рубкой называется. Ты кто? Ты есть человек закона. Правильно говорю?
   - Ну? - согласился Коньков.
   - Вот и запрети такое дело.
   Коньков только рукой махнул с досады.
   - Эх, Соза! Наивный ты человек... Как ребенок.
   - Я ребенок? А ты большой? Тогда поясни, почему такое дело видишь, ругаешься, плюешься, а наказать за такое безобразие не хочешь?
   - Ну кого я накажу? Да разве мне этот леспромхоз подчиняется? Я только за жуликами гоняюсь да за хулиганами.
   - А разве такое дело не хулиганство, понимаешь?
   Так они, переругиваясь, шли по улице заброшенного поселка, по ветхому дощатому тротуару, сквозь щели которого прорывался наружу кустарник; а вокруг ни живой души, ни дымка из трубы, ни собачьего лая, ни петушиного крика.
   И вдруг навстречу им вышел невысокий широкоплечий мужичок с ружьем за спиной, словно из-под земли вырос, как дух лесной.
   - Откуда он взялся? - удивился Коньков.
   - А это пасечник наш, Пантелей Иванович, - сказал Кялундзига.
   - Ты же говорил, что пасечник - удэгеец!
   - Это старший над ними.
   Они поравнялись с пасечником, поздоровались.
   - Мы к вам по делу, - сказал Коньков. - Здесь, неподалеку от вас, заготавливал лес Чубатов. Вы, наверное, встречались с ним, видели его работу?
   - Я сижу на дальней пасеке, километров за десять отсюда. А здесь - мой подручный Сусан. Он хорошо знал Чубатова. Пойдемте!
   И опять еле заметная тропинка на месте прогнившего тротуара, заросшего бурьяном да кустарником, и пустынная мертвая улица.
   - Пантелей Иванович, как вы тут живете? - спросил Коньков. - Страшно, поди?
   - Привыкли. А чего бояться?
   - Зверье кругом, медведи и тигры, поди, есть?
   - Есть и медведи, и тигры. Самка с двумя тигрятами прижилась тут. Холостячка. Лет четырех-пяти. Эта не балует. Но зимой пришел самец. Здоровенный! След - фуражкой не накроешь. Этот хулиган. Двух собак на пасеке стащил. Сусан боится его. Вот я и пришел попугать этого хулигана. Надо отогнать его.
   - И вы видели тигров? - спросил Коньков.
   - Частенько. Иной раз идешь - и чуешь спиной: он сидит в зарослях и за тобой наблюдает.
   - Так ведь бросится со спины-то?
   - Э, нет. У меня и на спине есть глаза. Я его встречу будь здоров. Он это чует.
   - Ну, брат, вы с ними, с тиграми-то, как с соседями живете, - сказал Коньков, усмехаясь.
   - Да вроде того, - охотно согласился тот. - Почти каждую неделю общаемся. Одни мы тут. То он у меня кабана убитого украдет. А то, случается, и я у него беру. Намедни он двух кабанов задавил, одного сожрал, а другого на ужин оставил. А я говорю - это непорядок, обжираться-то. Взял у него того кабана и на пасеку уволок. Так что взаймы берем друг у друга, - идет, рассказывает да посмеивается.
   Таежная пасека на обширной лесной поляне появилась перед ними внезапно; выйдя из густых зарослей жимолости и кипрея, они очутились перед длинным приземистым омшаником, за которым в стройном порядке раскинулись, словно четырехгранные кубики, желтые и синие ульи. Тут же, под навесом, стоял верстак, на нем лежали чисто оструганные дощечки, под ним - куча свежих стружек. А над верстаком, на бревенчатой стене, висели распертые белыми палочками две тушки кеты, уже чуть привяленные на солнце, с красновато-желтым отливом на нутряной полости проступившего жира.
   Пожилой удэгеец с седеющей, коротко стриженной головой и ершистыми усиками, склонившись над выносным столиком, черпал деревянной ложкой из тузлука красную икру и бросал ее в обливную чашку.
   - А вот вам и Сусан, - сказал Пантелей Иванович, приподняв кепочку, и подался восвояси, исчезнув в таежных зарослях так же внезапно, как и появился.
   Сусан подошел, чинно поздоровался с Кялундзигой и Коньковым. Из раскрытых дверей омшаника выглянула старуха в черном халате и с медной трубочкой в зубах и снова скрылась.
   - Рыбачил? - спросил Кялундзига, кивнув на икру.
   - Худо совсем, - ответил Сусан. - Утром ходил - всего две кеты взял. Нет рыбы! Юколы не будет, что зимой есть будем? Чем собачек кормить?
   - Да у тебя и собачек-то нет, - сказал Коньков. - Тигр утащил, говорят?
   - Ай, беда! - покачал головой Сусан. - Куты-Мафа вчера приходил. Его одинаково как вор. Ночью приходил. Два улья повалил. Собачки побежали, гав, гав! Я думал - медведь. Ружье взял. Выбегаю - нет никого. Что такое? Побежал туда, дальний конец пасека. Смотрю - след у ручья. Большой! Куты-Мафа оставил. И собачек нет. Ой, беда! Плохой тигр. Так нельзя делать. Мы соседи с ним одинаково. Зачем собачек таскать? Пантелей его накажет за такое дело.
   Он водил их в дальний конец пасеки, показывал огромный, как сковорода, отпечаток тигриного следа на сырой и черной земле. Все головой качал. И вдруг зычно и гортанно крикнул через всю пасеку:
   - Алимдя! Кушать давай! Га!
   Из дальнего омшаника опять выглянула старуха и, вынув изо рта трубочку, спросила его что-то по-удэгейски.
   - Все давай! Все! На стол неси. Га! - покрикивал Сусан.
   Старуха полыхала дымком из трубки и скрылась в темном дверном проеме.
   Пока они ходили по пасеке, осматривали ульи и слушали, как Сусан ругал за нахальство Куты-Мафу, Алимдя накрыла на стол и пригласила их обедать.
   - А у вас служба поставлена, - сказал Коньков, глядя на дымящуюся полную сковороду с темным жареным мясом, на миску с икрой, на тарелку с темно-зеленой обмытой черемшой. И глиняная поставка с медовухой стояла посреди стола.
   - Женщина свое дело знает, - заметил Кялундзига. - Наши люди так говорят: если женщина плохо делает, виноват хозяин.
   - Почему?
   - Учил ее плохо. Вот и виноват, - посмеивался Кялундзига.
   - Что за мясо? - спросил Коньков, присаживаясь и поддевая вилкой прожаренный до темноты кусок.
   - Кабан, - ответил Сусан.
   - Тот самый, что приволок Пантелей Иванович?
   - Ага! - радостно закивал Сусан.
   - Значит, Пантелей Иванович у тигра взял кабана без спросу, а тигр взял у вас собак не спросясь. Вроде бы у вас продуктообмен получился, - сказал Коньков и засмеялся.
   - Сондо! Нельзя, - строго сказал Сусан.
   - Сондо, сондо! - подхватила и старуха, присевшая на чурбак, поставленный на попа.
   - Что это значит? - спросил Коньков.
   - Нельзя про тигра говорить, да еще смеяться, - пряча улыбку, сказал Кялундзига.
   - Нельзя, нельзя, - всерьез подтвердил Сусан. - Куты-Мафа ходи здесь там и слушай, - указал он на лесные заросли. - Нехорошо! Его обижайся. Ночью опять придет. Охотиться мешать будет, - с озабоченностью на лице говорил Сусан, разливая по берестяным чумашкам медовуху.
   - Разве он по-русски понимает? - пытался отшутиться Коньков.
   - Куты-Мафа все понимает. - Сусан поднял чумашку, похожую на ковшик, и выпил медовуху.
   - А ты знаешь: здесь, на реке, Гээнта умер? - сказал вдруг Коньков, пытаясь вызвать удивление Сусана.
   - Конечно, знай, - невозмутимо ответил тот.
   - Ты видел, как Гээнта проходил на оморочке? - с надеждой спросил Коньков.
   - Когда человек пошел умирать, нельзя глядеть. Нехорошо, - ответил Сусан и добавил: - Сондо!
   - Почему? - с досадой спросил Коньков.
   - Зачем мешать, такое дело? - сказал Сусан.
   - А кто виноват в его смерти?
   - Никто.
   Разговор зашел в тупик. Конькову помог Кялундзига:
   - Сусан, - сказал он, - когда ты встретил Гээнту, ты ведь еще не знал, что он идет умирать?
   - Не знал, такое дело, - согласился Сусан.
   - Значит, ты можешь рассказать капитану, о чем вы говорили.
   - Такое дело, могу рассказать.
   - Пра-авильно, Сусан! Мне и не надо знать, что он умирать шел, обрадовался Коньков. - Ты расскажи, что он тебе насчет лесного склада говорил?
   - Говорил - беда! Склад загорайся...
   - А что он про своего начальника говорил? Про Боборыкина? Не ругал его?
   - Зачем ругай? Хороший, говорил, начальника, водка давал. Сам уходил на запань, Гээнта лег юрта покурить, засыпал немножко.
   - Погоди! - остановил его Коньков. - Скажи мне, Гээнта наркотик курил?
   - Курил, такое дело, если кто-нибудь давал.
   - У него свой мак есть? Огород в тайге есть у него?
   - У Гээнта нет огород.
   - Понятно... Ну, так что дальше? Уснул он в юрте...
   - Уснул немножко. Трубочка его падай изо рта - пожар делай. Проснулся Гээнта - юрта гори, склад гори... Ах, беда! Его ходил оморочка, брал шест и толкай, толкай до сопка Банга. Помирать надо. Тут, говорит, все болит. Шибко болит! - Сусан прижал ладонь к груди. - Плохо делал. Надо Банга просить, чтобы не наказывал его.
   - А это что за Банга? - спросил Коньков Кялундзигу.
   - Есть такое удэгейское поверие или сказка, - ответил тот. - На вершине той самой сопки, Сангия-Мама, наш главный бог вырыл чашу и наполнил ее водой. Озеро там, понимаешь. И будто в том озере, на дне, есть небесные ракушки - кяхту. Кто эти ракушки достанет, тот будет самый богатый и сильный, как Сангия-Мама. И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Он нарезал ремни из камуса, сплел лестницу и влез по скале на ту сопку. Озеро там глубокое, и вода будто ядовитая. Мне геологи говорили. И вот Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старики так говорят - Сангия-Мама взял Банга к себе, потому что он был храбрый и честный. И с той поры Банга живет на Большом перевале в самых лучших лесах и отводит туда души умерших охотников. Вот почему старики, когда подходит смерть, идут к сопке Банга.
   - А что же невеста его? - спросил Коньков.
   - Адзига? Она, понимаешь, пришла к сопке и стала стучать в нее кулаками. Кричала, плакала, просила Сангию-Мама отпустить Банга. Много плакала, в реку превратилась и все еще и теперь стучится в сопку, шумит.
   - Н-да... - Коньков только головой покачал. - Сусан, а бригадира Чубатова ты знаешь?
   - Конечно! Хороший человек. Бывал у меня. Гость богатый...
   - А ты видел, как он плоты вязал?
   - Видел, такое дело.
   - Откуда он брал топляк? Как из воды он лес доставал?
   - Кран приходил. Люди были. Наши охотники. Тоже помогай, такое дело. Чубатов всем деньги давал. Хорошо платил! Пиво привозил! Целая бочка! Хорошо. Все пили! Его наши люди называют Лесной Король.
   - Вы ему выделяли людей? - спросил Коньков Кялундзигу.
   - Специально нет. Я слыхал, что он топляк подымал. Ну, кто из охотников был свободен, помогал. Зимой лошадей давал, бревна вывозить на санях.
   - А Боборыкин не давал ему леса со склада?
   - Я не знай, - ответил Сусан.
   - Ну что ж, спасибо и на этом, - сказал Коньков, и, вставая, хозяйке: Спасибо за угощение! Все было вкусно.
   Та согласно кивнула головой и выпустила целый клуб дыма изо рта.
   - Куда теперь поедем? - спросил Кялундзига.
   - Заедем на место заготовки... На притоку Долгую. А потом к Боборыкину, на склад.
   9
   На лесной склад приехали уже в сумерках. Их поджидал Голованов; он сидел на берегу возле удэгейского бата, на котором отвезли Гээнту, курил.
   - Успели застать врачей? - спросил его Коньков.
   - Застали.
   - Что ж врачи сказали?
   - Говорят - разрыв сердца. Перетрудился. Оно конечно... На шесте вверх по реке дойти туда не шутка. К тому ж он был выпимши. Вот оно и не выдержало, сердце-то.
   - Вот что, мужики, - сказал Коньков, беря под руки Голованова и Кялундзигу. - Положа руку на сердце, скажите мне откровенно: сколько надо заплатить, чтобы снять плоты, то есть разобрать их и перегнать через перекаты?
   - Осыпь ты всех золотом - и то не успеют перетащить до морозов, ответил Голованов.
   - А ты что скажешь, Соза Семенович? Ведь району позарез нужен этот лес. В степи живут люди. Вы понимаете?
   - А почему нет? Конечное дело... Но помочь может только Сангия-Мама, усмехнулся, - если пошлет много хороших дождей. Но я, понимаешь, не Сангия-Мама. Помочь не могу.
   - Жаль, очень жаль, - сказал Коньков.
   Из уцелевшей дощатой конторки вышел к ним Боборыкин. Он опять держался с достоинством, - в тех же хромовых сапожках, при галстуке, и щеки сияют, будто луком натерты.
   - Слыхали, капитан? Умер Гээнта, своей смертью умер. - Боборыкин, шумно вздыхая, с сожалением качал головой. - Жаль старика! Такой был добрый, безропотный человек.
   - Ага, пожалел волк кобылу, - ответил Коньков.
   - Я вас не понимаю. - Брови Боборыкина поползли на шишковатый лоб.
   - Пойдемте в контору, я вам растолкую. - И, обернувшись к Кялундзиге, сказал: - А вы ступайте домой. Не ждите меня.
   - Ночевать приходи! - сказал Кялундзига.
   - Приду, обязательно. - И опять Боборыкину, повелительно указывая на конторку: - Прошу!
   В дощатой конторке, похожей на ящик, поставленный на торец, был маленький столик, железный сейф с документами и две табуретки. Они сели за столик на табуретки, нос к носу.
   - Ну, так в чем же вы меня обвиняете, капитан? - спросил Боборыкин с терпеливой готовностью выслушать все что угодно.
   - Вы были пособником смерти человека.
   - Какого человека? Того самого? - кивнул он в сторону реки.
   - Да. Вашего сторожа.
   - Но вам же сказал Голованов: Гээнта умер естественной смертью. Так решили доктора. Экспертиза! - с горьким укором растолковывал Боборыкин.
   - Вы с ним пили?
   - Выпивал. Ну так что? Водка же не яд.
   - А кто ему давал эту смесь? Вы? - Коньков вынул трубочку Гээнты. - Это что?
   - И что? На той хреновине тоже остались отпечатки моих пальцев? горько усмехнулся Боборыкин.
   - Мы докажем это иным путем. Это ваш наркотик.
   - Нет, не мой. И ничего вы не докажете: Гээнта мертв.
   - Ну, это мы еще посмотрим!
   - А чего смотреть? Дело кончено.
   - Скажите какой проворный! Думаете, все концы упрятали в воду?
   - Не надо сердиться, капитан. Мне прятать нечего. Я весь тут. Что вас интересует? Все выложу начистоту.
   - Какой вы старательный и чистосердечный, - криво усмехнулся Коньков.
   - Опять сердитесь. Значит, вы не правы, капитан. А я вот спокоен, значит, прав. Ну что вам дался этот Гээнта? Умер старик, смерть подошла, вот и умер. И не надо клепать мне дело. Ведь не за этим вы сюда приехали.
   - И вы знаете, зачем я приехал?
   - Знаю или догадываюсь... Не все ли равно. А приехали вы затем, чтобы найти виноватого - кто посадил плоты и оставил без леса целый район.
   - Кто же?
   - Известно. Иван Чубатов, наш лесной король.
   - И за что избили его, тоже вам известно? И кто?
   - Конечно. Избили его рабочие. За то, что он их оставил фактически без зарплаты.
   - И сколько вы продали ему леса и по какой цене? Это вы тоже скажете?
   Боборыкин огорчительно развел руками.
   - Этого я вам не скажу, капитан.
   - Ну что ж, другие скажут.
   - Капитан, вы же опытный человек. Неужели я похож на мелкого жулика, который днем со своего лесного склада будет отпускать лес налево?
   - Мудер, мудер. Но смотрите не перемудрите.
   - Капитан, я простой советский труженик. Единственно, что мог бы я недоглядеть - это либо излишки на складе, либо недостачу. Такое бывает. Но склад сгорел. Теперь все, что есть в бумагах, - он прихлопнул лежавшую на столе папку ладонью, - то и было на самом деле. Но я человек откровенный все, что вас интересует, - расскажу.
   - Почему Чубатов запоздал со сплавом?
   - По причине собственной алчности. В июле еще держалась в реке хорошая вода. Лес был у них заготовлен, тысячу с небольшим кубов. Ребята торопили его со сплавом. Но на него жадность напала. Мало тысячи - две пригоним!
   - С чего бы это охватила его такая азартность?
   - А-а? Видите ли, капитан, была при нем одна особа, которую он грозился озолотить.
   - Дарья? Ваша бывшая жена?
   - И это вы знаете. - Утвердительным наклоном головы он как бы упреждал очередные вопросы на эту тему. - Хорошо с вами беседовать, капитан. Не надо отвлекаться на пустяки. Итак, о деле. К примеру - пригони бригада тысячу двести кубов лесу - каждый получает тысячи по две рублей на руки. А если две тысячи кубов? То оборот другой, особенно для бригадира: во-первых, двадцать пять процентов премиальных, да столько же за бригадирство, да плюс к тому сплав, себестоимость... Ну, Чубатов рассчитывал заработать тысячи четыре чистыми. Вот он и договорился с работниками запани: пригнали они кран и пошли ворочать - почти месяц таскали топляк. Плоты связали тяжелые, а тут еще вода спала. Они и остались на мели.
   - А вы в этой ловле не участвовали?
   - Мне-то она зачем? Я не охотник до больших денег. А деньги он кидал большие. Платил всем направо и налево, угощал, поил... Широкая натура! Все, мол, время спишет. Победителей не судят. Вот что он теперь скажет? Каким голосом теперь он запоет? Кто ему спишет такие деньги на топляк? А там еще тросы, канаты, сбруя, лошади! Он одних саней да подсанок у Голованова взял, поди, на полтыщи рублей. И все - под голую расписку. Кому нужны теперь эти расписки? Подай накладные. А где их взять? Ох, не завидую я Ивану Чубатову. Не завидую...
   10
   Чубатов выписался из больницы на третий день здоровым и веселым, как сам про себя любил говорить. Кровоподтеки на скулах и щеках теперь сходили за бурые пятна неровного загара; волосы вились и путались на ветру, кожаная курточка туго обтягивала плечи, ноги сами бегут. Держи, а то расшибуся!
   В таком-то бесшабашном состоянии духа мигом просквозил он вечереющими улицами пыльного Уйгуна, вышел на луговой откос, где на берегу небольшого озера стояли новые двухэтажные дома, постучался в торцовый подъезд, где жила Даша. Сверху в окно выглянула старуха, сказала весело:
   - Эй ты, король червей! Эдак ты своим чугунным кулачищем и дверь в щепки разнесешь.
   - А где Дарья?
   - Ды где? Чай, на работе. Отчет гонит. У них же конец месяца.
   - Фу-ты ну-ты, лапти гнуты... - Чубатов спрыгнул с крыльца и помотал к центру города.
   Дашу застал он в райфо за конторским столом. Она как-то торопливо, словно чего-то испугавшись, спрятала свои бумаги в стол и, не целуясь, не обнимаясь, хотя в кабинете за другими столами никого уже не было, повела его за руку, как маленького, на выход.
   - Ты чего, иль не рада мне, изумруд мой яхонтовый? - опешил Чубатов.
   - Пойдем! Начальник еще здесь. Может выйти в любую минуту.
   Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где в окнах уже вспыхнули огни. Тишина и пустынность. Даша, взяв его под руку, все так же торопливо уводила подальше от своей конторы.
   - Ты говорила с начальником райфо? - спросил Чубатов, догадываясь о какой-то неприятности.
   - Говорила. Его как будто подменили. Или кто настроил, не знаю...
   - А что такое?
   - Показала ему твои расходные списки, он и не смотрит. Это, говорит, не документы.
   - Что он, с луны свалился? - гаркнул Чубатов, останавливаясь. - Я ж по ним пять лет отчитывался!
   - Пойдем, пойдем же! - тянула она его за руку. - Еще не хватало, чтобы к нам зеваки стали подходить.
   - Да чего ты боишься?
   - Я ничего не боюсь. Пошли! - увлекала она его за собой. - По дороге и поговорим.
   - Что с ним? Какая муха его укусила?
   - Не знаю. Какой-то он дерганый. Кричит! Что вы мне подсовываете? Это на твои расписки. Четырнадцать тысяч рублей по филькиной грамоте я не спишу!
   - Я же меньше десяти тысяч ни разу не расходовал. Ни разу! - повысил голос Чубатов.
   - Да не ори ты, господи! - Даша оглянулась - нет ли кого.
   - А пригонял я по тысяче двести, по полторы тысячи кубов, - грохотал Чубатов, не обращая внимания на ее одергивания. - А теперь я заготовил две тысячи. Разница!
   - И я ему это же говорю. А он мне - вот когда пригоните их в Уйгун, тогда и расходы спишем.
   - Я ему что, Сангия-Мама? Удэгейский бог? Дождем я не повелеваю и рекой тоже.
   Они приостановились возле освещенного ресторанчика, откуда доносилась приглушенная музыка.
   - Зайдем, Дашок! В этой больнице кормили меня кашей-размазней и пустой похлебкой. В брюхе урчит, как на речном перекате.
   - Я тоже проголодалась, - согласилась она. - Сегодня толком и пообедать не пришлось. Торопит начальник с месячным отчетом.
   В ресторане публика еще только набиралась, но оркестр уже сидел на своем возвышении справа от входа. Увидев Чубатова, оркестранты заулыбались и оборвали какой-то ритмический шлягер. Черноголовый худой ударник с вислым носом привстал над барабаном, грохнул в тарелки и крикнул:
   - Да здравствует лесной король!
   И оркестр с ходу, по давнему уговору, рванул "Бродягу". Это был входной музыкальный пароль Чубатова, который он всегда щедро оплачивал.
   - Спасибо, ребята! - трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.
   Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:
   - Ты шикуешь, как будто уже премию получил.
   - А-а, помирать, так с музыкой, - скривился Чубатов и жестом позвал официантку.
   Та поспела одним духом.
   - Значит, фирменное блюдо - изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру... Ты что будешь? - перегнулся к Даше.
   - Как всегда, - ответила та.
   - Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки "Ласточки".
   Официантка, стуча каблучками, удалилась.
   Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:
   - Я говорю ему - лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется. И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?
   - А он что?
   - И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.
   - Что ж такого сделал я противозаконного? - вспыхнул Чубатов.
   - И я ему - то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит - подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на бросовый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.
   - Почему не говорить?
   - Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет: чем вы там вообще занимались?
   - Да пожалуйста, пусть расследует. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?
   - Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.
   - Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!
   - Говорила, говорила... Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем... и договорились.
   - Не может быть! - воскликнул Чубатов.
   - А-а! - Она только рукой махнула.
   Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды "Ласточка", поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:
   - Еще ничего не надо на закуску?
   - Потом, потом, - сделал ей знак Чубатов, не глядя.
   Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше.
   - А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?
   - Нет, Ваня... Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, впору заводить.
   - Ну, уж это - отойди прочь! Он еще мелко плавал!
   Чубатов налил коньяку в рюмки.
   - Ладно, хватит о делах... Давай выпьем! - поднял рюмку. - Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.
   Выпили...
   Закурил, говорил, бодрясь:
   - Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее...