Страница:
– Может, вместе поедем в Переваловское, а? Нюрка? – робко предложил он ей, когда она вышла из кабинета начальника. – Я и насчет подводы договорился.
Нюрка саркастически улыбнулась:
– Больше твои ключи не понадобятся… по крайней мере мне.
– Ну зачем ты об этом? – с мучительной гримасой сказал Усков. – Ну, был грех… Что ж теперь, через это и в душу плевать?
– Эх, грех! Мало бьют вас, дураков… Вот в чем грех-то, – сказала она с какой-то злобной горечью и пошла к выходу.
За ней посеменил Усков. Возле двери она обернулась к нему и процедила сквозь зубы:
– Не ходи за мной… Тошно мне, понимаешь, тыквенная голова.
Она быстро вышла, хлопнув дверью перед самым носом Ускова.
На следующий день Коньков и Сережкин сопровождали Рябого в тайгу на поиски вещей. До переправы они добрались уже в сумерках. На той стороне их поджидал грузовик из Переваловского. Шофер лежал на фуфайке под машиной, оттуда торчали его сапоги.
– Эй, шофер! – крикнул Коньков. – Машину готовь! – Но сапоги не пошевелились. – Спит, каналья, – беззлобно выругался Коньков.
Молчаливый и строгий, как бронзовый бог, Арсе усадил их в бат и оттолкнулся сначала шестом, потом взял весло.
Рябой, ехавший всю дорогу ссутулившись, в бату ожил и зорко посматривал на противоположный берег На середине реки он неожиданно навалился на один борт, ухватился за другой руками, и бат мгновенно перевернулся.
Первым вынырнул Арсе; маленький, с угловатым черепом и жиденькими белыми волосами, он был похож на старого водяного духа. Ухватившись за корму опрокинутого бата, он крутил головой, фыркал и никак не мог понять, что произошло. Коньков не умел плавать, он тоже держался за бат, высунув из воды свое острое лицо, и сокрушенно ахал:
– Ах, черт! Очки-то мои, очки! Как же я буду теперь без них?
К берегу, вымахивая черными рукавами рубахи, плыл Рябой. За ним в пяти метрах Сережкин. Поодаль мирно колыхались на волнах две милицейские фуражки. Течение уносило их от плывущих. Рябой первым достал дно. Разбрызгивая воду, он бежал к берегу Вот он уже выпрыгнул на зеленый откос, а там в десяти шагах и тайга… Но в это время грохнул выстрел. Рябой обернулся и застыл. Сережкин стоял по грудь в воде с наведенным на него пистолетом.
– Правильно, – говорил, приближаясь к нему, старшина. – Зачем рисковать?
– Ну что ж, твоя взяла, – сказал Рябой.
– Моя всегда берет, – ответил Сережкин.
– М-да, – протянул Рябой и усмехнулся.
Выстрел разбудил шофера, он стоял теперь возле машины и тупо смотрел на происходящее. Это был молодой парень в облезлой сиреневой майке.
– Что смотришь? – окликнул его Сережкин. – Видишь, бат уплывает. Помочь людям надо.
– Это можно, помочь-то, – тихо сказал парень и стал неловко, будто стесняясь, раздеваться. Затем нагим забежал по берегу напротив бата и медленно пошел в воду, сводя лопатки.
Наконец бат вытащили. Коньков, весь мокрый, худенький, без очков, стал сразу меньше и теперь сильно смахивал на подростка в форме.
– Ты мне, сукин сын, ответишь за эту баню! – кричал он на Рябого. – Смотри, не вздумай еще чего учинить. Башку сниму!
Он сел с шофером в кабину. Сережкин с Рябым в кузов.
– Машину в тайге не останавливай, кто бы ни встретился, – наказал Сережкин шоферу. – Понял?
Тот согласно кивнул головой, включил зажигание, и поехали…
Из-за помутневших в белесой пелене вечернего тумана сопок выкатилась огромная красная луна. Она замелькала в ветвях придорожных деревьев, словно хотела заглянуть и получше рассмотреть, что же это за машина? Рябой сидел у кабинки и посматривал по сторонам. Сережкин подпрыгивал на корточках возле борта. Под каждым из них натекли и поблескивали черные лужицы.
– Держись крепче, старшина, а то, не ровен час, на ухабе выбросит, – мрачно сострил и усмехнулся Рябой.
Сережкин уловил в позе, в жестах Рябого какую-то настороженность, ожидание чего-то важного, внезапного. Эта настороженность передалась и Сережкину, взвинтила нервы, обострила внимание.
Когда переезжали мелкий серебристый поток Каменушки, Рябой вскочил на ноги и крикнул шоферу:
– Щука, щука на дороге!.. Останови!
Действительно, на каменистой дороге, возле самой воды, лежала огромная щука, будто сама выпрыгнувшая из воды.
Шофер притормозил машину. И Сережкин вдруг увидел, как в прибрежных кустах промелькнули тени, четко на луне холодным стеклышком блеснул ствол ружья.
– Гони! – гаркнул он на шофера и, выхватив пистолет, выстрелил поверх кустов.
Машина, взревев, рванулась прямо на кусты, в которых была засада. Сережкин осадил Рябого и, припав к борту, отчетливо крикнул:
– Уложу первого, кто двинется!
Машина стремительно шла на засаду, тени в кустах скрылись… Секунда, две, три… но впереди все еще маячит этот проклятый куст. Как медленно движется и время и машина! Кровь в висках стучит так, что заглушает рев мотора, и Сережкину кажется, будто машина стоит на месте, а куст отдаляется и становится маленьким. «Когда-то я уже испытывал все это, – мелькнуло у него в сознании. – Но где?»
– Трусы! – прошипел Рябой. – Будьте вы прокляты!
Машина уже разбрасывала колесами последний галечник прибрежного откоса. Вот она выскочила на лесную травянистую дорогу и понеслась. Засада осталась позади.
Нюрка саркастически улыбнулась:
– Больше твои ключи не понадобятся… по крайней мере мне.
– Ну зачем ты об этом? – с мучительной гримасой сказал Усков. – Ну, был грех… Что ж теперь, через это и в душу плевать?
– Эх, грех! Мало бьют вас, дураков… Вот в чем грех-то, – сказала она с какой-то злобной горечью и пошла к выходу.
За ней посеменил Усков. Возле двери она обернулась к нему и процедила сквозь зубы:
– Не ходи за мной… Тошно мне, понимаешь, тыквенная голова.
Она быстро вышла, хлопнув дверью перед самым носом Ускова.
На следующий день Коньков и Сережкин сопровождали Рябого в тайгу на поиски вещей. До переправы они добрались уже в сумерках. На той стороне их поджидал грузовик из Переваловского. Шофер лежал на фуфайке под машиной, оттуда торчали его сапоги.
– Эй, шофер! – крикнул Коньков. – Машину готовь! – Но сапоги не пошевелились. – Спит, каналья, – беззлобно выругался Коньков.
Молчаливый и строгий, как бронзовый бог, Арсе усадил их в бат и оттолкнулся сначала шестом, потом взял весло.
Рябой, ехавший всю дорогу ссутулившись, в бату ожил и зорко посматривал на противоположный берег На середине реки он неожиданно навалился на один борт, ухватился за другой руками, и бат мгновенно перевернулся.
Первым вынырнул Арсе; маленький, с угловатым черепом и жиденькими белыми волосами, он был похож на старого водяного духа. Ухватившись за корму опрокинутого бата, он крутил головой, фыркал и никак не мог понять, что произошло. Коньков не умел плавать, он тоже держался за бат, высунув из воды свое острое лицо, и сокрушенно ахал:
– Ах, черт! Очки-то мои, очки! Как же я буду теперь без них?
К берегу, вымахивая черными рукавами рубахи, плыл Рябой. За ним в пяти метрах Сережкин. Поодаль мирно колыхались на волнах две милицейские фуражки. Течение уносило их от плывущих. Рябой первым достал дно. Разбрызгивая воду, он бежал к берегу Вот он уже выпрыгнул на зеленый откос, а там в десяти шагах и тайга… Но в это время грохнул выстрел. Рябой обернулся и застыл. Сережкин стоял по грудь в воде с наведенным на него пистолетом.
– Правильно, – говорил, приближаясь к нему, старшина. – Зачем рисковать?
– Ну что ж, твоя взяла, – сказал Рябой.
– Моя всегда берет, – ответил Сережкин.
– М-да, – протянул Рябой и усмехнулся.
Выстрел разбудил шофера, он стоял теперь возле машины и тупо смотрел на происходящее. Это был молодой парень в облезлой сиреневой майке.
– Что смотришь? – окликнул его Сережкин. – Видишь, бат уплывает. Помочь людям надо.
– Это можно, помочь-то, – тихо сказал парень и стал неловко, будто стесняясь, раздеваться. Затем нагим забежал по берегу напротив бата и медленно пошел в воду, сводя лопатки.
Наконец бат вытащили. Коньков, весь мокрый, худенький, без очков, стал сразу меньше и теперь сильно смахивал на подростка в форме.
– Ты мне, сукин сын, ответишь за эту баню! – кричал он на Рябого. – Смотри, не вздумай еще чего учинить. Башку сниму!
Он сел с шофером в кабину. Сережкин с Рябым в кузов.
– Машину в тайге не останавливай, кто бы ни встретился, – наказал Сережкин шоферу. – Понял?
Тот согласно кивнул головой, включил зажигание, и поехали…
Из-за помутневших в белесой пелене вечернего тумана сопок выкатилась огромная красная луна. Она замелькала в ветвях придорожных деревьев, словно хотела заглянуть и получше рассмотреть, что же это за машина? Рябой сидел у кабинки и посматривал по сторонам. Сережкин подпрыгивал на корточках возле борта. Под каждым из них натекли и поблескивали черные лужицы.
– Держись крепче, старшина, а то, не ровен час, на ухабе выбросит, – мрачно сострил и усмехнулся Рябой.
Сережкин уловил в позе, в жестах Рябого какую-то настороженность, ожидание чего-то важного, внезапного. Эта настороженность передалась и Сережкину, взвинтила нервы, обострила внимание.
Когда переезжали мелкий серебристый поток Каменушки, Рябой вскочил на ноги и крикнул шоферу:
– Щука, щука на дороге!.. Останови!
Действительно, на каменистой дороге, возле самой воды, лежала огромная щука, будто сама выпрыгнувшая из воды.
Шофер притормозил машину. И Сережкин вдруг увидел, как в прибрежных кустах промелькнули тени, четко на луне холодным стеклышком блеснул ствол ружья.
– Гони! – гаркнул он на шофера и, выхватив пистолет, выстрелил поверх кустов.
Машина, взревев, рванулась прямо на кусты, в которых была засада. Сережкин осадил Рябого и, припав к борту, отчетливо крикнул:
– Уложу первого, кто двинется!
Машина стремительно шла на засаду, тени в кустах скрылись… Секунда, две, три… но впереди все еще маячит этот проклятый куст. Как медленно движется и время и машина! Кровь в висках стучит так, что заглушает рев мотора, и Сережкину кажется, будто машина стоит на месте, а куст отдаляется и становится маленьким. «Когда-то я уже испытывал все это, – мелькнуло у него в сознании. – Но где?»
– Трусы! – прошипел Рябой. – Будьте вы прокляты!
Машина уже разбрасывала колесами последний галечник прибрежного откоса. Вот она выскочила на лесную травянистую дорогу и понеслась. Засада осталась позади.
7
Всю ночь Сережкин просидел в стане сплавщиков, охраняя Рябого. Коньков, потеряв очки в Бурлите, сказал: «Я теперь все равно что обезоружен», – и ушел еще с вечера спать в палатку.
На рассвете лениво подошла к костру закутанная в шаль Нюрка. Присела.
– Что, не спится? – спросил ее Сережкин.
– Вот посмотреть пришла на вожачка, – усмехнувшись, сказала она в сторону Рябого. Тот отвернулся.
– Кто ж его избрал вожаком-то?
– Глупость наша да трусость, – ответила она, глядя в костер широко раскрытыми глазами. – А подлость поддержала… Как же! Каждому хотелось поближе быть к вожачку-то, позаметнее. – Она горько усмехнулась, встала и поплелась в палатку.
Варлашкин с компанией появились только утром. Они шли гуськом хмурые, молчаливые. Видно было по лицам, что они перебранились и были сильно не в духе.
– Сложите ружья! – приказал им Сережкин.
Они равнодушно положили ружья, даже не посмотрев ни на Рябого, ни на Сережкина. Старшина указал им место у костра рядом с Рябым, сам сел напротив.
Приятели Варлашкина были крупные, как на подбор, детины. Особенно выделялся светлобородый Ипатов, с лицом упрямым, но добродушным. Когда он запрокидывал от дыма лицо, шея троилась – такие бугристые сильные мышцы были у него.
Сережкин вдруг начал испытывать чувство крутой горячей злости. Он вспомнил свой приход сюда, их равнодушные уклончивые лица. Представил себе, как они с ружьями протопали за ночь двадцать с лишним километров. Ради чего? Ради мести ему, старшине? Нет, к Сережкину они не питали никакой злобы. Это видно было и по их лицам и по тому, что они не стали стрелять. Ведь легко могли бы застрелить его из кустов, оставаясь сами невредимыми. Значит, у них не было к нему злобы. Но что же тогда заставило их идти скандалить в село, чтобы помочь Рябому обворовать магазин и теперь вот пытаться освободить его? Что?
– Ну как, неудачной охота на Сережкина оказалась? – спросил старшина Ипатова.
– Какая там охота! – ответил тот. – Просто попугать хотели, да сами испугались.
– А рыбу где такую крупную взяли? Ту, что на дороге положили.
– Вон, Варлашкин достал, – ответил второй парень и усмехнулся. – Приманочка, говорит, клюнет, мол, Сережкин – тут мы его и накроем.
– Что ж вы, Ипатов, друзья с ним, что ли? – указал старшина на Рябого.
– У меня среди трусов нет друзей, – ответил за него Рябой, презрительно сплевывая.
Ипатов молчал, но Сережкин заметил, как заходили его узловатые желваки. «Эге, брат, ты как бык – грозен, да ленив», – подумал Сережкин и решил расшевелить парня.
– Ну, может, были с ним друзьями?
– Нет, – угрюмо ответил Ипатов.
– Может, он тебе платил за помощь? – допытывался Сережкин.
– Он те заплатит! – криво усмехнулся Ипатов. – Да и не нужна мне его плата.
– Так что же ты, из интересу пошел скандалить на село?
– Пошел… просто так… – Ипатов помолчал и добавил: – Как все, так и я.
– Эх!.. – воскликнул Сережкин и выругался, скорее от удивления, чем по злобе. – И ты тоже пошел на село, как все? – спросил он Варлашкина.
– А то что ж, – ответил тот. – Приказано было… Ну мы и палили по верхам.
– Да кто же приказал-то?
– Рябой.
– Зачем же слушался?
– А как же не слушаться? У него сила…
– А у вас? Вот у него, у него, – показывал Сережкин на сидящих. – Разве у вас нет силы? Неужто послабее Рябого будете?
Рябой грыз ветку и смотрел на них, прищурившись. Ипатов по-бычьи исподлобья смерил его ответным взглядом и сказал, больше обращаясь к Рябому, чем к Сережкину:
– Наша-то сила не мерена…
Помолчали.
– Он вас гнул, а вы терпели, – снова заговорил Сережкин. – Так неужто ж вам нравилось его самоуправство?
– Не нравилось, – ответил Ипатов. – А если терпели, значит, свернуть ему шею время не подошло… не накипело.
– Под защитой старшины-то все вы смелые, – сказал Рябой, поджимая тонкие губы.
Ипатов снова исподлобья посмотрел на Рябого, но только глубоко вздохнул.
– Так что ж, он сам расправлялся с теми, кто не подчиняется? – спросил Сережкин.
– Нет, больше все вот этот, Варлашкин, – раздался голос сзади Сережкина.
Он обернулся. За ним стояли еще человек семь сплавщиков, незаметно подошедших к костру.
– Этот холуй продался Рябому, – пояснили из толпы.
– Нет, постой, постой, я скажу, – расталкивая людей, вырвался вперед узкоплечий мужичок в расстегнутой фуфайке. Сережкин признал в нем Фомкина. – Он же, паразит, по отдельности нам бока мял. Дай-кась я ему в ломаную переносицу хрясну! Хоть разок! – рванулся он к Варлашкину.
– А что, и стоит пощупать их с Рябым-то, – поддержал его кто-то.
Толпа загудела и стала обступать Рябого и Варлашкина.
Варлашкин беспокойно заерзал, бросая из-под лохматых нависших бровей опасливые взгляды. Рябой не шелохнулся, все так же покусывал веточку, словно никого и не было.
– Вот паразит! Он еще и не замечает нас! Бей его, ребята!
– Стой! – крикнул Сережкин и поднял руку. – Осади назад! Храбрецы!
– Как же так получается? – обратился к ним старшина. – Вас много, и ничего сделать с Рябым не могли, а я один – и вот обезвредил его…
– Так на то вы и власть!
– Вам положено.
– Мы что? Мы – посторонние, – раздались возгласы из толпы.
– Значит, не накипело, – снова угрюмо пробасил Ипатов.
– Эх вы, люди-головы! – воскликнул Сережкин и почесал затылок.
На рассвете лениво подошла к костру закутанная в шаль Нюрка. Присела.
– Что, не спится? – спросил ее Сережкин.
– Вот посмотреть пришла на вожачка, – усмехнувшись, сказала она в сторону Рябого. Тот отвернулся.
– Кто ж его избрал вожаком-то?
– Глупость наша да трусость, – ответила она, глядя в костер широко раскрытыми глазами. – А подлость поддержала… Как же! Каждому хотелось поближе быть к вожачку-то, позаметнее. – Она горько усмехнулась, встала и поплелась в палатку.
Варлашкин с компанией появились только утром. Они шли гуськом хмурые, молчаливые. Видно было по лицам, что они перебранились и были сильно не в духе.
– Сложите ружья! – приказал им Сережкин.
Они равнодушно положили ружья, даже не посмотрев ни на Рябого, ни на Сережкина. Старшина указал им место у костра рядом с Рябым, сам сел напротив.
Приятели Варлашкина были крупные, как на подбор, детины. Особенно выделялся светлобородый Ипатов, с лицом упрямым, но добродушным. Когда он запрокидывал от дыма лицо, шея троилась – такие бугристые сильные мышцы были у него.
Сережкин вдруг начал испытывать чувство крутой горячей злости. Он вспомнил свой приход сюда, их равнодушные уклончивые лица. Представил себе, как они с ружьями протопали за ночь двадцать с лишним километров. Ради чего? Ради мести ему, старшине? Нет, к Сережкину они не питали никакой злобы. Это видно было и по их лицам и по тому, что они не стали стрелять. Ведь легко могли бы застрелить его из кустов, оставаясь сами невредимыми. Значит, у них не было к нему злобы. Но что же тогда заставило их идти скандалить в село, чтобы помочь Рябому обворовать магазин и теперь вот пытаться освободить его? Что?
– Ну как, неудачной охота на Сережкина оказалась? – спросил старшина Ипатова.
– Какая там охота! – ответил тот. – Просто попугать хотели, да сами испугались.
– А рыбу где такую крупную взяли? Ту, что на дороге положили.
– Вон, Варлашкин достал, – ответил второй парень и усмехнулся. – Приманочка, говорит, клюнет, мол, Сережкин – тут мы его и накроем.
– Что ж вы, Ипатов, друзья с ним, что ли? – указал старшина на Рябого.
– У меня среди трусов нет друзей, – ответил за него Рябой, презрительно сплевывая.
Ипатов молчал, но Сережкин заметил, как заходили его узловатые желваки. «Эге, брат, ты как бык – грозен, да ленив», – подумал Сережкин и решил расшевелить парня.
– Ну, может, были с ним друзьями?
– Нет, – угрюмо ответил Ипатов.
– Может, он тебе платил за помощь? – допытывался Сережкин.
– Он те заплатит! – криво усмехнулся Ипатов. – Да и не нужна мне его плата.
– Так что же ты, из интересу пошел скандалить на село?
– Пошел… просто так… – Ипатов помолчал и добавил: – Как все, так и я.
– Эх!.. – воскликнул Сережкин и выругался, скорее от удивления, чем по злобе. – И ты тоже пошел на село, как все? – спросил он Варлашкина.
– А то что ж, – ответил тот. – Приказано было… Ну мы и палили по верхам.
– Да кто же приказал-то?
– Рябой.
– Зачем же слушался?
– А как же не слушаться? У него сила…
– А у вас? Вот у него, у него, – показывал Сережкин на сидящих. – Разве у вас нет силы? Неужто послабее Рябого будете?
Рябой грыз ветку и смотрел на них, прищурившись. Ипатов по-бычьи исподлобья смерил его ответным взглядом и сказал, больше обращаясь к Рябому, чем к Сережкину:
– Наша-то сила не мерена…
Помолчали.
– Он вас гнул, а вы терпели, – снова заговорил Сережкин. – Так неужто ж вам нравилось его самоуправство?
– Не нравилось, – ответил Ипатов. – А если терпели, значит, свернуть ему шею время не подошло… не накипело.
– Под защитой старшины-то все вы смелые, – сказал Рябой, поджимая тонкие губы.
Ипатов снова исподлобья посмотрел на Рябого, но только глубоко вздохнул.
– Так что ж, он сам расправлялся с теми, кто не подчиняется? – спросил Сережкин.
– Нет, больше все вот этот, Варлашкин, – раздался голос сзади Сережкина.
Он обернулся. За ним стояли еще человек семь сплавщиков, незаметно подошедших к костру.
– Этот холуй продался Рябому, – пояснили из толпы.
– Нет, постой, постой, я скажу, – расталкивая людей, вырвался вперед узкоплечий мужичок в расстегнутой фуфайке. Сережкин признал в нем Фомкина. – Он же, паразит, по отдельности нам бока мял. Дай-кась я ему в ломаную переносицу хрясну! Хоть разок! – рванулся он к Варлашкину.
– А что, и стоит пощупать их с Рябым-то, – поддержал его кто-то.
Толпа загудела и стала обступать Рябого и Варлашкина.
Варлашкин беспокойно заерзал, бросая из-под лохматых нависших бровей опасливые взгляды. Рябой не шелохнулся, все так же покусывал веточку, словно никого и не было.
– Вот паразит! Он еще и не замечает нас! Бей его, ребята!
– Стой! – крикнул Сережкин и поднял руку. – Осади назад! Храбрецы!
– Как же так получается? – обратился к ним старшина. – Вас много, и ничего сделать с Рябым не могли, а я один – и вот обезвредил его…
– Так на то вы и власть!
– Вам положено.
– Мы что? Мы – посторонние, – раздались возгласы из толпы.
– Значит, не накипело, – снова угрюмо пробасил Ипатов.
– Эх вы, люди-головы! – воскликнул Сережкин и почесал затылок.
8
Поздно ночью сильно постучали в окно избы милиционера Сережкина.
Татьяна вскочила с постели в одной рубашке, подошла к окну и, приложив ладони козырьком к щекам, стала всматриваться через стекло.
– Никак, Вася! – радостно воскликнула она и пошла открывать дверь.
– Ну, слава богу! – лепетала она сонным голосом через минуту, зажигая в чулане лампу. – Неделю не был дома. Ну, что там у тебя?
– Обыкновенно, порядок наводил, – ответил Сережкин, с трудом стягивая волглые сапоги. Он не любил расписывать дома о своих делах.
– Навел порядок-то? Ну и хорошо. Поужинаешь?
– Нет, молочка, пожалуй, выпью. Отнеси-ка мой портупей на стол, – сказал он, подавая Татьяне снаряжение. – Эх, хоть высплюсь! – Он аппетитно потянулся.
Татьяна поставила на стол глиняный горшок молока, сама ушла в соседнюю комнату.
Сережкин выпил залпом молоко, погасил лампу, постоял с минуту над кроватью сына.
– Спит, кочедык, – ласково пробасил он и положил на подушку мальчика горсть нешелушеных лесных орехов.
А через минуту всю избу заполнил громкий затяжной храп Сережкина, от которого тихо и жалобно тренькали оконные стекла.
1954
Татьяна вскочила с постели в одной рубашке, подошла к окну и, приложив ладони козырьком к щекам, стала всматриваться через стекло.
– Никак, Вася! – радостно воскликнула она и пошла открывать дверь.
– Ну, слава богу! – лепетала она сонным голосом через минуту, зажигая в чулане лампу. – Неделю не был дома. Ну, что там у тебя?
– Обыкновенно, порядок наводил, – ответил Сережкин, с трудом стягивая волглые сапоги. Он не любил расписывать дома о своих делах.
– Навел порядок-то? Ну и хорошо. Поужинаешь?
– Нет, молочка, пожалуй, выпью. Отнеси-ка мой портупей на стол, – сказал он, подавая Татьяне снаряжение. – Эх, хоть высплюсь! – Он аппетитно потянулся.
Татьяна поставила на стол глиняный горшок молока, сама ушла в соседнюю комнату.
Сережкин выпил залпом молоко, погасил лампу, постоял с минуту над кроватью сына.
– Спит, кочедык, – ласково пробасил он и положил на подушку мальчика горсть нешелушеных лесных орехов.
А через минуту всю избу заполнил громкий затяжной храп Сережкина, от которого тихо и жалобно тренькали оконные стекла.
1954