Впрочем, и в полиции Аркадий Францевич был встречен настороженно. Из армии туда переходили, как правило, ленивые, корыстные либо проштрафившиеся офицеры.
Как только в полиции убедились, что Кошко вернее всего карьерист, наступило некоторое успокоение. А Кошко был безотказен, упорен, организован и, что удивительно, неподкупен.
Уже через шесть лет тридцатитрехлетний инспектор стал начальником рижской полиции. Еще через пять лет мы видим его на посту заместителя начальника полиции Санкт-Петербурга, что было генеральской должностью. Когда же Аркадию Францевичу исполнилось сорок, он попал в Москву, чтобы наладить там дела, и остался до самой революции во второй столице в должности начальника Московской сыскной полиции, а также заведующего уголовным розыском Российской империи. Так что всё, что в начале двадцатого века происходило в сыскном деле России, так или иначе связано с деятельностью неутомимого и талантливого Аркадия Францевича.
При Кошко сыскная полиция стала одной из самых передовых в Европе. В ней была устроена «дактилоскопическая регистратура» и фотографический кабинет с обширным архивом. К тому же Кошко сам разработал систему учета и быстрого определения отпечатков пальцев и успешно пользовался ею. В своих воспоминаниях, изданных уже в двадцатые годы в Париже, где постаревший, лишенный любимого дела и средств к существованию генерал доживал свои дни, он, обычно крайне скромный в описании собственных подвигов и достижений, писал: «Способ относительно быстрого нахождения в многочисленных прежде снятых отпечатках снимка, тождественного с только что снятым, был разработан и применен мною впервые в Москве. Он оказался удачным, так как был вскоре же принят и в Англии, где и поныне английская полиция продолжает им пользоваться».
Умелое применение дактилоскопического метода позволило Аркадию Францевичу распутать удивительное, будто со страниц романа сошедшее «Дело Озолина».
…Кошко, вызванный по телефону на Курский вокзал, прошел, сопровождаемый жандармом, к ростовскому поезду. Поезд уже давно опустел, но его не отправляли в депо, ждали начальника полиции. Перед четвертым вагоном стояла группа людей, там был начальник вокзала, кондуктор, полицейский инспектор Панферов и доктор.
Начальник сыскной полиции, обменявшись рукопожатиями с собравшимися, поднялся в вагон. Кондуктор отодвинул дверь в купе. На диване, головой к окну, лежал мужчина лет сорока или старше. Пиджак распахнулся, свешиваясь на пол. На левой стороне груди белая сорочка была пропитана кровью, и из этого темного пятна странно поднимался белый, в желтизну, столбик — Кошко не сразу сообразил, что это костяная рукоять кинжала, всем лезвием вонзенного в грудь мужчины. Лицо человека, спокойное, даже умиротворенное, свидетельствовало о том, что смерть наступила мгновенно, вернее всего, во сне.
Никаких следов борьбы не было видно.
На верхней сетке лежали два кожаных чемодана, на столике — открытая коробка тульских пряников.
— Во сколько поезд прибыл? — спросил Кошко.
— В десять сорок,- быстро ответил кондуктор.
— И от Тулы…
— Три часа,- поспешил с ответом кондуктор. В коридоре было тесно, никто не уходил.
— Ему не спалось,- сказал Кошко.- Он вышел в Туле, купил пряники. Потом возвратился в купе, перекусил и через какое-то время, не раздеваясь, заснул. Последний час перед Москвой, в поезде уже наступает оживление, пассажиры просыпаются. Вернее всего, покушение произошло между восемью и девятью часами утра…
— Я тоже так думаю,- подтвердил доктор.
— Проводник, конечно же, никого подозрительного не заметил?
— Никак нет-с,- проводник был сокрушен бедой и еще не знал, чем она обернется для него самого.- Я их в Туле видал. Они коробку купили, а потом заперлись.
— В карманах посмотрели? — спросил Кошко.
Панферов показал на столик. Там лежал бумажник из добротной кожи, носовой платок с вышитой красной буквой «К» и серебряный портсигар, который и заинтересовал Кошко в первую очередь — портсигар был необычен и даже уникален: изготовленный из серебра, он был украшен золотой фигуркой обнаженной женщины и кошечкой с изумрудиками вместо глаз.
Центр портсигара занимала большая золотая буква «К». Кошко преодолел в себе желание взять портсигар и потянулся к бумажнику. В купе уже стало душно, и Кошко сделал движение к двери, оттесняя зрителей. Ему не хватало света, чтобы ознакомиться с содержанием бумажника.
Как только Кошко взял бумажник в руки и повернул его — на другой стороне его он увидел ту же самую букву. Видно, владелец бумажника и портсигара был большим собственником, и в укромном месте на теле его жены можно будет обнаружить ту же букву.
Кондуктор уловил улыбку на породистом лице генерала и тоже улыбнулся, не стараясь догадаться о причине улыбки.
Кошко между тем раскрыл бумажник. Как ни странно, в нем не оказалось ни записной книжки, ни визиток, ни записок — лишь деньги. Две сотенных и три банкноты с умиротворенным ликом в бозе почившего Александра III, то есть всего 275 рублей. И еще немного мелочи в брючном кармане. Отметив нелогичность содержимого — бумажник был слишком безлик, словно из него успели вынуть всё, что могло указать на личность погибшего, Кошко вновь обратил свое внимание на портсигар.
— Его трогали? — спросил он, указав пальцем.
— Я взял его аккуратно,- ответил инспектор Панферов, который проводил осмотр. — За уголки.
Кошко достал из кармана большой чистый платок, обернул им угол портсигара и поднял его к свету. На зеркальной серебряной поверхности были видны два смазанных пятнышка крови. «Если Панферов не врет, то портсигар может решить все наши проблемы»,- сказал себе Кошко. Он тщательно завернул портсигар в платок и положил в карман.
По приезде в сыскную полицию Аркадий Францевич первым делом вызвал к себе начальника дактилоскопической лаборатории и приказал ему снять с портсигара отпечатки измазанных кровью пальцев и сверить по картотеке.
«Что же мы с вами имеем, господа? — спросил он себя привычно. И сам себе ответил: — Убийство совершено не с целью ограбления, но тщательно запланировано и потому не может считаться следствием пьяной ссоры или вспышки ревности. Нет, за ним скрывается нечто необычное. Ведь убийца должен был проникнуть в мягкий вагон, вернее всего, купить себе билет, чтобы оказаться попутчиком убитого… Впрочем, а почему тогда не предположить, что убийца и жертва были знакомы? Что они вместе возвращались из деловой поездки?.. Вряд ли,- остановил ход своих мыслей Кошко.- Ничто не мешало бы тогда коллегам или сослуживцам занять большое двухместное купе, что было бы естественно. Впрочем, они могли быть нелюбезны друг другу, нелюбезны, но достаточно знакомы, чтобы погибший утром открыл дверь убийце. Открыл и спокойно впустил его».
Всё было неясно, всё было зыбко и основывалось лишь на ощущениях и подозрениях. Это был вызов. А Кошко любил принимать вызовы, которые бросала ему профессия.
Пока начальник сыскной полиции ждал результата дактилоскопического анализа, он вызвал к себе знакомых газетных репортеров. К тому времени, когда они приехали, заранее зная, что Кошко не будет вызывать их зря, отчет из дактилоскопической лаборатории поступил и был неутешительным: таких отпечатков пальцев в лаборатории и архиве не нашлось. Следовательно, убийца не был профессиональным преступником и не проходил по какому-нибудь делу в сыскной полиции Москвы. Впрочем, Кошко и не надеялся, что узнает отпечаток пальца какого-нибудь бандита. Не попадались в полицию ранее и многочисленные отпечатки пальцев самого убитого, найденные на портсигаре.
Примчавшимся репортерам Кошко рассказал о сенсационном, но упущенном ими убийстве в купе ростовского поезда! Более того, он показал журналистам и позволил им опубликовать в газете упоминание о серебряном портсигаре с дамой и кошечкой. Портсигар был настолько необычен, что Кошко почти не сомневался, что кто-то из знакомых, друзей или родственников обязательно его узнает по описанию.
Ожидания Аркадия Францевича оправдались на следующий же день.
Когда он пришел в управление, его уже ждала изысканно одетая молодая женщина. Глаза ее опухли и были полны слез.
— Я знаю, кто этот человек… — произнесла она.
— Успокойтесь. Вам принести воды?
— Неужели вы не поняли, что это — мой муж!
— Но почему же вы так думаете, сударыня?
— Неделю назад мой муж, Дмитрий Константинович Киреев, уехал по делам в Ростов. Он обещал возвратиться вчера вечером или, в крайнем случае, сегодня утром. Но он не пришел. Я места себе не находила от волнения… и увидела в газете… — Дама вновь зарыдала.
Когда она смогла говорить, Кошко попросил ее описать портсигар, который она узнала.
— Я не знаю, что и думать! — воскликнула госпожа Киреева. — Дело в том, что этот портсигар я сама подарила Мите в день его сорокалетия. Если вы сомневаетесь, то откройте его, и внутри в углу наискосок вы увидите маленькую надпись: «Вера». Меня зовут Верой.
Кошко достал из стола портсигар и щелкнул замочком. Дама ахнула:
— Да, это он!
Внутри, на позолоченном поле, тонкой вязью было выгравировано: «Вера».
На этот раз пауза была дольше, чем раньше. Ибо одно дело говорить о вещи и даже о человеке, не видя его, другое — увидеть вещь, которую ты сама выбирала любимому мужу…
Когда Вера Киреева смогла продолжать, она сказала:
— Я не понимаю, правда, зачем Мите было говорить, что портсигар… что он его потерял.
— Каким образом случилась потеря?
— Он сказал, что положил его в карман пальто, забыв, что в кармане есть дыра. Он показал мне эту дыру!
— Между тем портсигар, как вы видите, не потерян.
— Это невероятно! Митя никогда раньше меня не обманывал!
Кошко вызвал провожатого для госпожи Киреевой, чтобы тот поехал с ней в морг, где находилось тело убитого. С сочувствием и грустью глядя вслед женщине, Кошко рассуждал о том, как неожиданна и жестока судьба — еще вчера на свете жила счастливая молодая семья, нынче же молодая жена, в ужасе от предстоящего зрелища погибшего мужа, трясется на извозчике по улице…
Кошко ошибся. Он увидел молодую «вдову» часа через полтора. Она ворвалась в его кабинет, как к себе домой, и кинулась на шею генералу, словно тот избавил ее от великой опасности.
— Он жив! — закричала она. — Мой Митя жив! Там лежит совсем другой человек.
Искренне поздравив женщину, Кошко остался один. Следствие не сдвинулось с места. Если на самом деле Киреев не имеет отношения к происшествию и портсигар оказался в купе случайно… Но если портсигар случаен, то почему в купе найден носовой платок и бумажник с той же буквой?
К вечеру того же дня следствие получило неожиданный толчок в лице ювелира Штридмана, державшего магазин возле Кузнецкого моста. Штридмана привело в полицию беспокойство за судьбу его компаньона Озолина, который выезжал в Ростов, чтобы привезти от богатой вдовы бриллиантовое колье.
— Я, конечно, понимаю, господин генерал,- продолжал Штридман,- что ваш покойник начинается на «К». Но чем черт не шутит — ведь Озолин, как человек аккуратный, прислал мне телеграмму, что приезжает этим утренним поездом, а дома он не появлялся и с вокзала, как было уговорено, мне не позвонил.
Как ни странно, Кошко не только разрешил ювелиру осмотреть тело в морге, но и сам с ним туда поехал, потому что вся эта история с буквами, полупустым бумажником и подозрением на бескорыстную месть ему не нравилась — слишком уж рассчитанным и обыденным было преступление. У Кошко было предчувствие, что убитый окажется именно ювелиром Озолиным и преступление получит трезвое объяснение: грабеж!
Увидев тело погибшего, Штридман уверенно заявил: убитый был совладельцем ювелирного магазина Озолиным.
Там же в морге Кошко спросил Штридмана:
— Во сколько оценивалось колье?
— Мы заплатили за него пятьдесят восемь тысяч наличными и надеялись иметь выгоду.
— Кто знал о поездке Озолина здесь, в Москве?
— Только наш приказчик Ааронов. Подобные поездки совершаются втайне.
— Ааронов мог убить Озолина?
Штридман яростно отрицал такую возможность. Яша, по его словам, вырос в семье Штридмана, он хороший, честный молодой человек. К тому же весь день с раннего утра он находился на службе и не мог отлучиться настолько, чтобы забраться в поезд и совершить преступление.
— Значит,- спросил Кошко,- вы никого не подозреваете? Может быть, вы сказали о поездке Озолина кому-то из своих родных? Другу? Женщине?
— Нет!
— Может, сам Озолин проговорился?
— Он был сдержанным одиноким человеком.
Разговор продолжился в кабинете начальника полиции. Там их ждал дактилоскопист. Кошко попросил Штридмана приложить палец к намазанной чернилами подушечке. Тот не понял, зачем это нужно, и Кошко объяснил. Он даже показал ювелиру портсигар, спросив, не видел ли тот его в руках Озолина.
Неожиданно ювелир рассмеялся. Оказывается, Озолин не только сам никогда не курил, но и не выносил, если курили в его присутствии. Так что последние сомнения в том, что портсигар подложен, рассеялись. Кстати, Штридман отказался признать и бумажник с деньгами, сказав, что у Озолина был совсем другой бумажник, с которым тот и уехал в Ростов.
Для очистки совести Кошко в тот же день послал агента в Ростов, к хозяйке колье, чтобы осторожно узнать у нее, не поделилась ли дама своими заботами с кем-нибудь из лиц, не вызывающих доверия. Но сам он решил направить усилия на приказчика Ааронова, как на наиболее вероятного подозреваемого.
Однако его допрос ничего не дал. Двадцатилетний робкий, близорукий Ааронов признал, что знал о цели поездки Озолина и даже провожал его на вокзал, но, разумеется, никому из чужих об этом не сказал ни слова. Кошко снял у него отпечатки пальцев — они не совпали с отпечатками пальцев на портсигаре.
Прошло еще четыре дня. За это время вернулся агент из Ростова и сообщил, что вдова ни с одной живой душой не поделилась новостью о продаже колье. Возвратился из деловой поездки пропавший господин Киреев и на допросе показал, что ничего не знает ни об убийстве, ни о судьбе своего портсигара. Ювелиры и скупщики краденого, к которым Кошко разослал агентов, не признались в покупке пропавшего колье. Дело зашло в тупик.
И тогда Кошко пошел на хитрость. Он опубликовал в газетах подробное описание портсигара и следующее объявление: «1000 рублей тому, кто вернет или укажет точно местонахождение портсигара… При указании требуется для достоверности точнейшее описание вещи и тайных примет. Вещь крайне дорога как память. Нико-ло-Песковский переулок, дом № 4, кв. 2. Спросить артистку Веру Александровну Незнамову».
Квартира на Николо-Песковском была агентурной. Все трое ее обитателей: пожилая вальяжная актриса, ее концертмейстер и обтрепанный, но спесивый лакей служили в сыскном отделении.
Здесь, может быть, стоит сказать два слова об агентуре, которую придумал и создал Кошко в Москве. При каждом полицейском участке он учредил должность надзирателя сыскной полиции и трех-четырех постоянных штатных агентов. Несколько надзирателей объединялись в группу, которой руководил чиновник по особым поручениям сыскной полиции. Такой чиновник не только контролировал надзирателей, но имел свою особую группу секретных агентов, как для контроля надзирательских групп, так и для выполнения особых заданий. Любопытно, что, как сообщает Кошко, содержание большинства секретных агентов обходилось полиции буквально в гроши. Практиковалась помощь в устройстве на работу, бесплатные железнодорожные билеты и даже даровые билеты в театр. Но от внештатного агента и не требовалось постоянной работы. Его просили помочь в особых случаях и в пределах его возможностей. Наконец, у самого Кошко было двадцать собственных агентов, о которых никто, кроме него, не знал. Встречался с ними он лишь на конспиративных квартирах, которых у него было три. Подбор этих агентов был на первый взгляд случайным, в действительности каждый из них мог оказать неоценимую услугу. Ведь среди них значились: старая телефонистка с телефонной станции, популярный исполнитель цыганских песен, два метрдотеля из известных ресторанов, агент похоронного бюро, служащий Главного почтамта и так далее…
Кошко смог совместить систему многостепенной агентуры с первой в русской полиции попыткой создания статистики. Каждый надзиратель должен был к шестому числу составить полный по графам список всех преступлений и происшествий на его участке, а также принятых мер и состояния расследования. На основании этих докладов специальный чиновник составлял месячную сводку по Москве, которая вывешивалась на стене в кабинете начальника сыскной полиции, и в ней чертились кривые разного рода преступлений, так что за год можно было не только объективно увидеть состояние дел по участкам Москвы, но и определить, в каком из них тот или иной вид преступлений расцветает, и обратить на это особое внимание.
Кошко знал, что преступность в Москве особо поднимается по праздникам, когда к Рождеству, Пасхе, Троице и Духову дню вся окрестная шпана стягивается в столицу в надежде на легкий заработок. Для того чтобы бороться с этим бедствием, Аркадий Францевич устраивал под праздники общие облавы с участием не только своих агентов, но и мобилизованных для того полицейских. Кстати, всех задержанных бродяг поутру кормили, а затем брили, стригли, чтобы перед тем, как отпустить или препроводить в тюрьму, сфотографировать и снять отпечатки пальцев для архива. Это неоднократно помогало сыщикам в их работе. В любом случае Кошко до конца своих дней гордился тем, что на Пасху четвертого года его службы в Москве не произошло ни одной крупной кражи.
Итак, секретная квартира на Николо-Песковском была задействована. Кошко не рассчитывал, конечно, что на удочку попадется сам убийца, но надеялся, что соблазн окажется неодолимым для кого-нибудь из сообщников или знакомых преступника, видевших у него этот портсигар.
На второй же день артистка императорских театров госпожа Незнамова ворвалась в кабинет Аркадия Францевича и с порога закричала:
— Мы поймали убийцу!
Кошко лишь ухмыльнулся — он привык к тому, что самые светлые надежды обычно не сбываются. Агентша рассказала следующее:
— Лакей, сидевший у двери, услышал, как кто-то поднимается к ним. Актриса бросилась к роялю и запела: «Не искушай меня без нужды». В дверь постучали. Вошел и остановился на пороге молодой человек, почти юноша, который спросил, может ли он видеть госпожу Незнамову? Будучи представлен актрисе, юноша спросил, она ли давала объявление в газетах?
— Разумеется! — воскликнула Незнамова. — Но где же мой портсигар?
— Я не мог его принести, но точно знаю о его местонахождении,- ответил юноша.
Агентша изобразила разочарование и произнесла:
— Но почему я должна вам верить?
— А я вам точно опишу ваш портсигар,- сказал юноша.- Такие расскажу про него вещи, которые никто, простите, и не подозревает. Я знаю, например, что внутри есть вырезанное ваше имя, Вера Александровна.
Окажись Кошко в тот момент рядом, он бы отдал себе должное: имя агентши было выбрано не случайно.
— Ах,- воскликнула актриса Незнамова,- вы и в самом деле знаете мою маленькую тайну! Так говорите же скорее, где спрятан мой портсигар?
— Как можно, мадам! Сначала деньги!
— Маэстро! — крикнула тогда актриса Незнамова, обращаясь к концертмейстеру, ожидавшему исхода беседы в соседней комнате.
Дверь отворилась, и в комнату вбежали концертмейстер и лакей, держа в руках револьверы. Эта эффектная сцена повергла юношу в жуткий страх.
— Берите его, господа! — Незнамова сыграла свою лучшую роль.
В полицейском управлении юноша назвался Семеном Шмулевичем, православным, учеником часовых дел мастера Федорова с Воздвиженки.
Приведенный к Кошко, он поспешил рассказать всё, что ему было известно. Оказывается, портсигар Киреева был куплен его хозяином неделю назад у зашедшего в лавку солдата за 24 рубля. Хозяин спрятал портсигар. А когда ученик прочел объявление, то подумал: за тысячу рублей я согласен потерять такого хозяина, как господин Федоров. За тысячу рублей можно купить собственную лавку. И Шмулевич пошел по адресу.
— Знаете ли вы,- сказал, выслушав неверного ученика, Кошко,- что портсигар был найден у мертвого человека?
— Нет! — закричал Шмулевич. — Этого не может быть!
И начальник полиции поверил, что, кроме желания заработать, злого умысла у Шмулевича не было.
Первым делом Кошко вызвал, как и положено, дактилоскописта, но отпечатки пальцев Шмулевича не совпали с отпечатками пальцев убийцы. Впрочем, иного Кошко и не ожидал.
Когда через час в сыскное управление доставили часовщика Федорова и ввели в кабинет Кошко, Аркадий Францевич понял, что и этот человек в убийцы не подходит. Относительно молодой, но уже дородный кудрявый часовщик держался спокойно и не скрывал, что и на самом деле купил портсигар у солдата, а через два дня с выгодой перепродал его другому покупателю. С тем Кошко его и отпустил, велев, как и всем прочим, оставить на прощание отпечатки пальцев.
Сам он остался в кабинете и предался мрачным мыслям — расследование снова зашло в тупик, и на этот раз никакого выхода Кошко не видел.
И тут в кабинет вошел начальник дактилоскопической лаборатории. Он не скрывал торжества: отпечатки пальцев Федорова обнаружились на портсигаре!
Тут же Федоров был задержан. И Кошко предъявил ему обвинение в убийстве. Федоров был искренне поражен и категорически отрицал вину. Тогда Кошко прочел ему небольшую лекцию о дактилоскопии и показал два набора отпечатков — оба принадлежащих Федорову.
И тут часовщик совершенно спокойно ответил:
— А может, и были мои пальцы на этом портсигаре. Я же его сколько в руках крутил! Два дня любовался. Но ведь я же не отрицаю, что этот проклятый портсигар держал в руках.
Кошко понимал, что вряд ли удастся убедить присяжных в виновности часовщика, если не будет других улик. Но где они?
Чтобы эти улики получить, Кошко вновь вызвал неверного ученика Семена Шмулевича и был с ним суров.
— Я знаю,- сказал генерал, поднимаясь из-за большого стола,- что твой хозяин убийца. Он пойдет на каторгу. Но вот пойдешь ли на каторгу ты, Семен, мы еще не решили!
Бедняга готов был рыдать. Он проклинал тот день, когда соблазнился тысячью рублями.
— Ты давно служишь у Федорова? — прервал сетования Шмулевича полицейский генерал.
— Четвертый год, ваше превосходительство.
— Куда он ходит, твой хозяин? Кто его закадычные друзья или любимые женщины?
— Нет у него друзей, а ходит он только к своей мамаше, которая живет на Слободе за Дорогомиловской заставой.
— И часто он ходит к матери?
— Раз в неделю.
— Тогда слушай, Шмулевич. Когда твой хозяин пойдет на каторгу, ты наверняка потеряешь место. Но если ты согласишься помочь следствию, то я выделю тебе из специальных средств сто рублей и пристрою тебя в другую часовую мастерскую. Но для этого ты должен выполнить мое поручение. И непростое.
— Приказывайте!
— Я думаю, что твой хозяин убил человека ради бриллиантового колье и спрятал его у матери на Дорогомиловке. Мы могли бы устроить обыск в лавке Федорова и даже в доме его мамаши, но полагаю, что часовщик успел к этому подготовиться и мы ничего не найдем. Так что вся надежда на тебя. Для мамаши ты не чужой человек, тебе она доверится. Так что сегодня к вечеру прибежишь к ней, запыхавшись, и передашь ей узелок. В нем будут драгоценности. Ты скажешь: «Хозяин велел вам спрятать узелок там, где вы спрятали бриллианты. Он хотел сам прийти, да за ним следит полиция». Отдашь узелок — и дёру. Сможешь?
— Как не смочь, конечно, смогу.
— Только она не должна ничего заподозрить. Заподозрит — не видать нам драгоценностей, а тебе ста рублей.
— Всё выполню! — поклялся Семен.
В тот же день закипела работа. Освободившаяся от засады компания актрисы Незнамовой отправилась по лавочкам, где продавали дешевые поддельные драгоценности, и под видом театральной нужды закупила их достаточно, чтобы заполнить узелок. Шмулевич, получив узелок, помчался на извозчике на Дорогомиловскую заставу, а следом за ним последовал инспектор Муратов.
Кошко оставался ждать и молить Бога, чтобы операция не провалилась.
В девять вечера возвратился Семен и сообщил, что сделал всё, как было приказано. Мамаша Федорова обещала всё выполнить, как велел сын. Семен получил сто рублей и отправился домой.
Утром в кабинете Кошко появился инспектор Муратов и положил на стол сверкающее тяжелое бриллиантовое колье. Он рассказал, что провел в засаде не меньше двух часов и, лишь когда стемнело, из дома вышла федоровская мамаша с лопатой, возле колодца она вырыла жестянку из-под печенья, куда и уложила узелок, привезенный Шмулевичем. Затем закопала жестянку вновь.
Когда Кошко показал колье Федорову, тот сразу догадался обо всём и уже не стал запираться — слишком велика и окончательна была потеря.
Как только в полиции убедились, что Кошко вернее всего карьерист, наступило некоторое успокоение. А Кошко был безотказен, упорен, организован и, что удивительно, неподкупен.
Уже через шесть лет тридцатитрехлетний инспектор стал начальником рижской полиции. Еще через пять лет мы видим его на посту заместителя начальника полиции Санкт-Петербурга, что было генеральской должностью. Когда же Аркадию Францевичу исполнилось сорок, он попал в Москву, чтобы наладить там дела, и остался до самой революции во второй столице в должности начальника Московской сыскной полиции, а также заведующего уголовным розыском Российской империи. Так что всё, что в начале двадцатого века происходило в сыскном деле России, так или иначе связано с деятельностью неутомимого и талантливого Аркадия Францевича.
При Кошко сыскная полиция стала одной из самых передовых в Европе. В ней была устроена «дактилоскопическая регистратура» и фотографический кабинет с обширным архивом. К тому же Кошко сам разработал систему учета и быстрого определения отпечатков пальцев и успешно пользовался ею. В своих воспоминаниях, изданных уже в двадцатые годы в Париже, где постаревший, лишенный любимого дела и средств к существованию генерал доживал свои дни, он, обычно крайне скромный в описании собственных подвигов и достижений, писал: «Способ относительно быстрого нахождения в многочисленных прежде снятых отпечатках снимка, тождественного с только что снятым, был разработан и применен мною впервые в Москве. Он оказался удачным, так как был вскоре же принят и в Англии, где и поныне английская полиция продолжает им пользоваться».
Умелое применение дактилоскопического метода позволило Аркадию Францевичу распутать удивительное, будто со страниц романа сошедшее «Дело Озолина».
…Кошко, вызванный по телефону на Курский вокзал, прошел, сопровождаемый жандармом, к ростовскому поезду. Поезд уже давно опустел, но его не отправляли в депо, ждали начальника полиции. Перед четвертым вагоном стояла группа людей, там был начальник вокзала, кондуктор, полицейский инспектор Панферов и доктор.
Начальник сыскной полиции, обменявшись рукопожатиями с собравшимися, поднялся в вагон. Кондуктор отодвинул дверь в купе. На диване, головой к окну, лежал мужчина лет сорока или старше. Пиджак распахнулся, свешиваясь на пол. На левой стороне груди белая сорочка была пропитана кровью, и из этого темного пятна странно поднимался белый, в желтизну, столбик — Кошко не сразу сообразил, что это костяная рукоять кинжала, всем лезвием вонзенного в грудь мужчины. Лицо человека, спокойное, даже умиротворенное, свидетельствовало о том, что смерть наступила мгновенно, вернее всего, во сне.
Никаких следов борьбы не было видно.
На верхней сетке лежали два кожаных чемодана, на столике — открытая коробка тульских пряников.
— Во сколько поезд прибыл? — спросил Кошко.
— В десять сорок,- быстро ответил кондуктор.
— И от Тулы…
— Три часа,- поспешил с ответом кондуктор. В коридоре было тесно, никто не уходил.
— Ему не спалось,- сказал Кошко.- Он вышел в Туле, купил пряники. Потом возвратился в купе, перекусил и через какое-то время, не раздеваясь, заснул. Последний час перед Москвой, в поезде уже наступает оживление, пассажиры просыпаются. Вернее всего, покушение произошло между восемью и девятью часами утра…
— Я тоже так думаю,- подтвердил доктор.
— Проводник, конечно же, никого подозрительного не заметил?
— Никак нет-с,- проводник был сокрушен бедой и еще не знал, чем она обернется для него самого.- Я их в Туле видал. Они коробку купили, а потом заперлись.
— В карманах посмотрели? — спросил Кошко.
Панферов показал на столик. Там лежал бумажник из добротной кожи, носовой платок с вышитой красной буквой «К» и серебряный портсигар, который и заинтересовал Кошко в первую очередь — портсигар был необычен и даже уникален: изготовленный из серебра, он был украшен золотой фигуркой обнаженной женщины и кошечкой с изумрудиками вместо глаз.
Центр портсигара занимала большая золотая буква «К». Кошко преодолел в себе желание взять портсигар и потянулся к бумажнику. В купе уже стало душно, и Кошко сделал движение к двери, оттесняя зрителей. Ему не хватало света, чтобы ознакомиться с содержанием бумажника.
Как только Кошко взял бумажник в руки и повернул его — на другой стороне его он увидел ту же самую букву. Видно, владелец бумажника и портсигара был большим собственником, и в укромном месте на теле его жены можно будет обнаружить ту же букву.
Кондуктор уловил улыбку на породистом лице генерала и тоже улыбнулся, не стараясь догадаться о причине улыбки.
Кошко между тем раскрыл бумажник. Как ни странно, в нем не оказалось ни записной книжки, ни визиток, ни записок — лишь деньги. Две сотенных и три банкноты с умиротворенным ликом в бозе почившего Александра III, то есть всего 275 рублей. И еще немного мелочи в брючном кармане. Отметив нелогичность содержимого — бумажник был слишком безлик, словно из него успели вынуть всё, что могло указать на личность погибшего, Кошко вновь обратил свое внимание на портсигар.
— Его трогали? — спросил он, указав пальцем.
— Я взял его аккуратно,- ответил инспектор Панферов, который проводил осмотр. — За уголки.
Кошко достал из кармана большой чистый платок, обернул им угол портсигара и поднял его к свету. На зеркальной серебряной поверхности были видны два смазанных пятнышка крови. «Если Панферов не врет, то портсигар может решить все наши проблемы»,- сказал себе Кошко. Он тщательно завернул портсигар в платок и положил в карман.
По приезде в сыскную полицию Аркадий Францевич первым делом вызвал к себе начальника дактилоскопической лаборатории и приказал ему снять с портсигара отпечатки измазанных кровью пальцев и сверить по картотеке.
«Что же мы с вами имеем, господа? — спросил он себя привычно. И сам себе ответил: — Убийство совершено не с целью ограбления, но тщательно запланировано и потому не может считаться следствием пьяной ссоры или вспышки ревности. Нет, за ним скрывается нечто необычное. Ведь убийца должен был проникнуть в мягкий вагон, вернее всего, купить себе билет, чтобы оказаться попутчиком убитого… Впрочем, а почему тогда не предположить, что убийца и жертва были знакомы? Что они вместе возвращались из деловой поездки?.. Вряд ли,- остановил ход своих мыслей Кошко.- Ничто не мешало бы тогда коллегам или сослуживцам занять большое двухместное купе, что было бы естественно. Впрочем, они могли быть нелюбезны друг другу, нелюбезны, но достаточно знакомы, чтобы погибший утром открыл дверь убийце. Открыл и спокойно впустил его».
Всё было неясно, всё было зыбко и основывалось лишь на ощущениях и подозрениях. Это был вызов. А Кошко любил принимать вызовы, которые бросала ему профессия.
Пока начальник сыскной полиции ждал результата дактилоскопического анализа, он вызвал к себе знакомых газетных репортеров. К тому времени, когда они приехали, заранее зная, что Кошко не будет вызывать их зря, отчет из дактилоскопической лаборатории поступил и был неутешительным: таких отпечатков пальцев в лаборатории и архиве не нашлось. Следовательно, убийца не был профессиональным преступником и не проходил по какому-нибудь делу в сыскной полиции Москвы. Впрочем, Кошко и не надеялся, что узнает отпечаток пальца какого-нибудь бандита. Не попадались в полицию ранее и многочисленные отпечатки пальцев самого убитого, найденные на портсигаре.
Примчавшимся репортерам Кошко рассказал о сенсационном, но упущенном ими убийстве в купе ростовского поезда! Более того, он показал журналистам и позволил им опубликовать в газете упоминание о серебряном портсигаре с дамой и кошечкой. Портсигар был настолько необычен, что Кошко почти не сомневался, что кто-то из знакомых, друзей или родственников обязательно его узнает по описанию.
Ожидания Аркадия Францевича оправдались на следующий же день.
Когда он пришел в управление, его уже ждала изысканно одетая молодая женщина. Глаза ее опухли и были полны слез.
— Я знаю, кто этот человек… — произнесла она.
— Успокойтесь. Вам принести воды?
— Неужели вы не поняли, что это — мой муж!
— Но почему же вы так думаете, сударыня?
— Неделю назад мой муж, Дмитрий Константинович Киреев, уехал по делам в Ростов. Он обещал возвратиться вчера вечером или, в крайнем случае, сегодня утром. Но он не пришел. Я места себе не находила от волнения… и увидела в газете… — Дама вновь зарыдала.
Когда она смогла говорить, Кошко попросил ее описать портсигар, который она узнала.
— Я не знаю, что и думать! — воскликнула госпожа Киреева. — Дело в том, что этот портсигар я сама подарила Мите в день его сорокалетия. Если вы сомневаетесь, то откройте его, и внутри в углу наискосок вы увидите маленькую надпись: «Вера». Меня зовут Верой.
Кошко достал из стола портсигар и щелкнул замочком. Дама ахнула:
— Да, это он!
Внутри, на позолоченном поле, тонкой вязью было выгравировано: «Вера».
На этот раз пауза была дольше, чем раньше. Ибо одно дело говорить о вещи и даже о человеке, не видя его, другое — увидеть вещь, которую ты сама выбирала любимому мужу…
Когда Вера Киреева смогла продолжать, она сказала:
— Я не понимаю, правда, зачем Мите было говорить, что портсигар… что он его потерял.
— Каким образом случилась потеря?
— Он сказал, что положил его в карман пальто, забыв, что в кармане есть дыра. Он показал мне эту дыру!
— Между тем портсигар, как вы видите, не потерян.
— Это невероятно! Митя никогда раньше меня не обманывал!
Кошко вызвал провожатого для госпожи Киреевой, чтобы тот поехал с ней в морг, где находилось тело убитого. С сочувствием и грустью глядя вслед женщине, Кошко рассуждал о том, как неожиданна и жестока судьба — еще вчера на свете жила счастливая молодая семья, нынче же молодая жена, в ужасе от предстоящего зрелища погибшего мужа, трясется на извозчике по улице…
Кошко ошибся. Он увидел молодую «вдову» часа через полтора. Она ворвалась в его кабинет, как к себе домой, и кинулась на шею генералу, словно тот избавил ее от великой опасности.
— Он жив! — закричала она. — Мой Митя жив! Там лежит совсем другой человек.
Искренне поздравив женщину, Кошко остался один. Следствие не сдвинулось с места. Если на самом деле Киреев не имеет отношения к происшествию и портсигар оказался в купе случайно… Но если портсигар случаен, то почему в купе найден носовой платок и бумажник с той же буквой?
К вечеру того же дня следствие получило неожиданный толчок в лице ювелира Штридмана, державшего магазин возле Кузнецкого моста. Штридмана привело в полицию беспокойство за судьбу его компаньона Озолина, который выезжал в Ростов, чтобы привезти от богатой вдовы бриллиантовое колье.
— Я, конечно, понимаю, господин генерал,- продолжал Штридман,- что ваш покойник начинается на «К». Но чем черт не шутит — ведь Озолин, как человек аккуратный, прислал мне телеграмму, что приезжает этим утренним поездом, а дома он не появлялся и с вокзала, как было уговорено, мне не позвонил.
Как ни странно, Кошко не только разрешил ювелиру осмотреть тело в морге, но и сам с ним туда поехал, потому что вся эта история с буквами, полупустым бумажником и подозрением на бескорыстную месть ему не нравилась — слишком уж рассчитанным и обыденным было преступление. У Кошко было предчувствие, что убитый окажется именно ювелиром Озолиным и преступление получит трезвое объяснение: грабеж!
Увидев тело погибшего, Штридман уверенно заявил: убитый был совладельцем ювелирного магазина Озолиным.
Там же в морге Кошко спросил Штридмана:
— Во сколько оценивалось колье?
— Мы заплатили за него пятьдесят восемь тысяч наличными и надеялись иметь выгоду.
— Кто знал о поездке Озолина здесь, в Москве?
— Только наш приказчик Ааронов. Подобные поездки совершаются втайне.
— Ааронов мог убить Озолина?
Штридман яростно отрицал такую возможность. Яша, по его словам, вырос в семье Штридмана, он хороший, честный молодой человек. К тому же весь день с раннего утра он находился на службе и не мог отлучиться настолько, чтобы забраться в поезд и совершить преступление.
— Значит,- спросил Кошко,- вы никого не подозреваете? Может быть, вы сказали о поездке Озолина кому-то из своих родных? Другу? Женщине?
— Нет!
— Может, сам Озолин проговорился?
— Он был сдержанным одиноким человеком.
Разговор продолжился в кабинете начальника полиции. Там их ждал дактилоскопист. Кошко попросил Штридмана приложить палец к намазанной чернилами подушечке. Тот не понял, зачем это нужно, и Кошко объяснил. Он даже показал ювелиру портсигар, спросив, не видел ли тот его в руках Озолина.
Неожиданно ювелир рассмеялся. Оказывается, Озолин не только сам никогда не курил, но и не выносил, если курили в его присутствии. Так что последние сомнения в том, что портсигар подложен, рассеялись. Кстати, Штридман отказался признать и бумажник с деньгами, сказав, что у Озолина был совсем другой бумажник, с которым тот и уехал в Ростов.
Для очистки совести Кошко в тот же день послал агента в Ростов, к хозяйке колье, чтобы осторожно узнать у нее, не поделилась ли дама своими заботами с кем-нибудь из лиц, не вызывающих доверия. Но сам он решил направить усилия на приказчика Ааронова, как на наиболее вероятного подозреваемого.
Однако его допрос ничего не дал. Двадцатилетний робкий, близорукий Ааронов признал, что знал о цели поездки Озолина и даже провожал его на вокзал, но, разумеется, никому из чужих об этом не сказал ни слова. Кошко снял у него отпечатки пальцев — они не совпали с отпечатками пальцев на портсигаре.
Прошло еще четыре дня. За это время вернулся агент из Ростова и сообщил, что вдова ни с одной живой душой не поделилась новостью о продаже колье. Возвратился из деловой поездки пропавший господин Киреев и на допросе показал, что ничего не знает ни об убийстве, ни о судьбе своего портсигара. Ювелиры и скупщики краденого, к которым Кошко разослал агентов, не признались в покупке пропавшего колье. Дело зашло в тупик.
И тогда Кошко пошел на хитрость. Он опубликовал в газетах подробное описание портсигара и следующее объявление: «1000 рублей тому, кто вернет или укажет точно местонахождение портсигара… При указании требуется для достоверности точнейшее описание вещи и тайных примет. Вещь крайне дорога как память. Нико-ло-Песковский переулок, дом № 4, кв. 2. Спросить артистку Веру Александровну Незнамову».
Квартира на Николо-Песковском была агентурной. Все трое ее обитателей: пожилая вальяжная актриса, ее концертмейстер и обтрепанный, но спесивый лакей служили в сыскном отделении.
Здесь, может быть, стоит сказать два слова об агентуре, которую придумал и создал Кошко в Москве. При каждом полицейском участке он учредил должность надзирателя сыскной полиции и трех-четырех постоянных штатных агентов. Несколько надзирателей объединялись в группу, которой руководил чиновник по особым поручениям сыскной полиции. Такой чиновник не только контролировал надзирателей, но имел свою особую группу секретных агентов, как для контроля надзирательских групп, так и для выполнения особых заданий. Любопытно, что, как сообщает Кошко, содержание большинства секретных агентов обходилось полиции буквально в гроши. Практиковалась помощь в устройстве на работу, бесплатные железнодорожные билеты и даже даровые билеты в театр. Но от внештатного агента и не требовалось постоянной работы. Его просили помочь в особых случаях и в пределах его возможностей. Наконец, у самого Кошко было двадцать собственных агентов, о которых никто, кроме него, не знал. Встречался с ними он лишь на конспиративных квартирах, которых у него было три. Подбор этих агентов был на первый взгляд случайным, в действительности каждый из них мог оказать неоценимую услугу. Ведь среди них значились: старая телефонистка с телефонной станции, популярный исполнитель цыганских песен, два метрдотеля из известных ресторанов, агент похоронного бюро, служащий Главного почтамта и так далее…
Кошко смог совместить систему многостепенной агентуры с первой в русской полиции попыткой создания статистики. Каждый надзиратель должен был к шестому числу составить полный по графам список всех преступлений и происшествий на его участке, а также принятых мер и состояния расследования. На основании этих докладов специальный чиновник составлял месячную сводку по Москве, которая вывешивалась на стене в кабинете начальника сыскной полиции, и в ней чертились кривые разного рода преступлений, так что за год можно было не только объективно увидеть состояние дел по участкам Москвы, но и определить, в каком из них тот или иной вид преступлений расцветает, и обратить на это особое внимание.
Кошко знал, что преступность в Москве особо поднимается по праздникам, когда к Рождеству, Пасхе, Троице и Духову дню вся окрестная шпана стягивается в столицу в надежде на легкий заработок. Для того чтобы бороться с этим бедствием, Аркадий Францевич устраивал под праздники общие облавы с участием не только своих агентов, но и мобилизованных для того полицейских. Кстати, всех задержанных бродяг поутру кормили, а затем брили, стригли, чтобы перед тем, как отпустить или препроводить в тюрьму, сфотографировать и снять отпечатки пальцев для архива. Это неоднократно помогало сыщикам в их работе. В любом случае Кошко до конца своих дней гордился тем, что на Пасху четвертого года его службы в Москве не произошло ни одной крупной кражи.
Итак, секретная квартира на Николо-Песковском была задействована. Кошко не рассчитывал, конечно, что на удочку попадется сам убийца, но надеялся, что соблазн окажется неодолимым для кого-нибудь из сообщников или знакомых преступника, видевших у него этот портсигар.
На второй же день артистка императорских театров госпожа Незнамова ворвалась в кабинет Аркадия Францевича и с порога закричала:
— Мы поймали убийцу!
Кошко лишь ухмыльнулся — он привык к тому, что самые светлые надежды обычно не сбываются. Агентша рассказала следующее:
— Лакей, сидевший у двери, услышал, как кто-то поднимается к ним. Актриса бросилась к роялю и запела: «Не искушай меня без нужды». В дверь постучали. Вошел и остановился на пороге молодой человек, почти юноша, который спросил, может ли он видеть госпожу Незнамову? Будучи представлен актрисе, юноша спросил, она ли давала объявление в газетах?
— Разумеется! — воскликнула Незнамова. — Но где же мой портсигар?
— Я не мог его принести, но точно знаю о его местонахождении,- ответил юноша.
Агентша изобразила разочарование и произнесла:
— Но почему я должна вам верить?
— А я вам точно опишу ваш портсигар,- сказал юноша.- Такие расскажу про него вещи, которые никто, простите, и не подозревает. Я знаю, например, что внутри есть вырезанное ваше имя, Вера Александровна.
Окажись Кошко в тот момент рядом, он бы отдал себе должное: имя агентши было выбрано не случайно.
— Ах,- воскликнула актриса Незнамова,- вы и в самом деле знаете мою маленькую тайну! Так говорите же скорее, где спрятан мой портсигар?
— Как можно, мадам! Сначала деньги!
— Маэстро! — крикнула тогда актриса Незнамова, обращаясь к концертмейстеру, ожидавшему исхода беседы в соседней комнате.
Дверь отворилась, и в комнату вбежали концертмейстер и лакей, держа в руках револьверы. Эта эффектная сцена повергла юношу в жуткий страх.
— Берите его, господа! — Незнамова сыграла свою лучшую роль.
В полицейском управлении юноша назвался Семеном Шмулевичем, православным, учеником часовых дел мастера Федорова с Воздвиженки.
Приведенный к Кошко, он поспешил рассказать всё, что ему было известно. Оказывается, портсигар Киреева был куплен его хозяином неделю назад у зашедшего в лавку солдата за 24 рубля. Хозяин спрятал портсигар. А когда ученик прочел объявление, то подумал: за тысячу рублей я согласен потерять такого хозяина, как господин Федоров. За тысячу рублей можно купить собственную лавку. И Шмулевич пошел по адресу.
— Знаете ли вы,- сказал, выслушав неверного ученика, Кошко,- что портсигар был найден у мертвого человека?
— Нет! — закричал Шмулевич. — Этого не может быть!
И начальник полиции поверил, что, кроме желания заработать, злого умысла у Шмулевича не было.
Первым делом Кошко вызвал, как и положено, дактилоскописта, но отпечатки пальцев Шмулевича не совпали с отпечатками пальцев убийцы. Впрочем, иного Кошко и не ожидал.
Когда через час в сыскное управление доставили часовщика Федорова и ввели в кабинет Кошко, Аркадий Францевич понял, что и этот человек в убийцы не подходит. Относительно молодой, но уже дородный кудрявый часовщик держался спокойно и не скрывал, что и на самом деле купил портсигар у солдата, а через два дня с выгодой перепродал его другому покупателю. С тем Кошко его и отпустил, велев, как и всем прочим, оставить на прощание отпечатки пальцев.
Сам он остался в кабинете и предался мрачным мыслям — расследование снова зашло в тупик, и на этот раз никакого выхода Кошко не видел.
И тут в кабинет вошел начальник дактилоскопической лаборатории. Он не скрывал торжества: отпечатки пальцев Федорова обнаружились на портсигаре!
Тут же Федоров был задержан. И Кошко предъявил ему обвинение в убийстве. Федоров был искренне поражен и категорически отрицал вину. Тогда Кошко прочел ему небольшую лекцию о дактилоскопии и показал два набора отпечатков — оба принадлежащих Федорову.
И тут часовщик совершенно спокойно ответил:
— А может, и были мои пальцы на этом портсигаре. Я же его сколько в руках крутил! Два дня любовался. Но ведь я же не отрицаю, что этот проклятый портсигар держал в руках.
Кошко понимал, что вряд ли удастся убедить присяжных в виновности часовщика, если не будет других улик. Но где они?
Чтобы эти улики получить, Кошко вновь вызвал неверного ученика Семена Шмулевича и был с ним суров.
— Я знаю,- сказал генерал, поднимаясь из-за большого стола,- что твой хозяин убийца. Он пойдет на каторгу. Но вот пойдешь ли на каторгу ты, Семен, мы еще не решили!
Бедняга готов был рыдать. Он проклинал тот день, когда соблазнился тысячью рублями.
— Ты давно служишь у Федорова? — прервал сетования Шмулевича полицейский генерал.
— Четвертый год, ваше превосходительство.
— Куда он ходит, твой хозяин? Кто его закадычные друзья или любимые женщины?
— Нет у него друзей, а ходит он только к своей мамаше, которая живет на Слободе за Дорогомиловской заставой.
— И часто он ходит к матери?
— Раз в неделю.
— Тогда слушай, Шмулевич. Когда твой хозяин пойдет на каторгу, ты наверняка потеряешь место. Но если ты согласишься помочь следствию, то я выделю тебе из специальных средств сто рублей и пристрою тебя в другую часовую мастерскую. Но для этого ты должен выполнить мое поручение. И непростое.
— Приказывайте!
— Я думаю, что твой хозяин убил человека ради бриллиантового колье и спрятал его у матери на Дорогомиловке. Мы могли бы устроить обыск в лавке Федорова и даже в доме его мамаши, но полагаю, что часовщик успел к этому подготовиться и мы ничего не найдем. Так что вся надежда на тебя. Для мамаши ты не чужой человек, тебе она доверится. Так что сегодня к вечеру прибежишь к ней, запыхавшись, и передашь ей узелок. В нем будут драгоценности. Ты скажешь: «Хозяин велел вам спрятать узелок там, где вы спрятали бриллианты. Он хотел сам прийти, да за ним следит полиция». Отдашь узелок — и дёру. Сможешь?
— Как не смочь, конечно, смогу.
— Только она не должна ничего заподозрить. Заподозрит — не видать нам драгоценностей, а тебе ста рублей.
— Всё выполню! — поклялся Семен.
В тот же день закипела работа. Освободившаяся от засады компания актрисы Незнамовой отправилась по лавочкам, где продавали дешевые поддельные драгоценности, и под видом театральной нужды закупила их достаточно, чтобы заполнить узелок. Шмулевич, получив узелок, помчался на извозчике на Дорогомиловскую заставу, а следом за ним последовал инспектор Муратов.
Кошко оставался ждать и молить Бога, чтобы операция не провалилась.
В девять вечера возвратился Семен и сообщил, что сделал всё, как было приказано. Мамаша Федорова обещала всё выполнить, как велел сын. Семен получил сто рублей и отправился домой.
Утром в кабинете Кошко появился инспектор Муратов и положил на стол сверкающее тяжелое бриллиантовое колье. Он рассказал, что провел в засаде не меньше двух часов и, лишь когда стемнело, из дома вышла федоровская мамаша с лопатой, возле колодца она вырыла жестянку из-под печенья, куда и уложила узелок, привезенный Шмулевичем. Затем закопала жестянку вновь.
Когда Кошко показал колье Федорову, тот сразу догадался обо всём и уже не стал запираться — слишком велика и окончательна была потеря.