Мухина-Петринская Валентина Михайловна. Король трассы

Мухина-Петринская Валентина Михайловна
Король трассы

   В. Мухина-Петринская
   Король трассы
   1
   Всю ночь доносились с реки мощные глухие удары, похожие на пушечные выстрелы,- на Вечном Пороге подвижка льда. Это самый неукротимый порог на Ыйдыге. Летом его гул покрывал скрежет экскаваторов, грохот машин, крики людей - трудовой шум гидростроя.
   Великие сибирские морозы подбирались к Вечному Порогу исподволь и смиряли его лишь к середине зимы. Но и усыпленный, скованный льдом Порог был страшен: вдруг начинал шевелиться, пытаясь сбросить ледяной гнет, и тогда на реке словно гремели орудийные залпы, напоминая Александре Прокофьевне годы войны.
   Спала она плохо, но поднялась бодрой - для подкрепления сил ей не требовалось много сна. Сколько она себя помнила, всегда приходилось вставать рано. Осторожно, чтоб не разбудить раньше времени мужа, она набросила на себя фланелевый халат и на цыпочках прошла в кухню. Там она зажгла уложенные с вечера сосновые дрова в плите: Сергей Николаевич любил завтракать в тепле, когда, уютно потрескивая, пылали в ней дрова.
   Пока на плите закипал кофе и разогревалось вчерашнее жаркое из оленины, она успела сделать обтирание, умыться и причесать густые черные волосы. На стол можно накрыть, пока Сережа будет одеваться.
   Александра Прокофьевна вернулась в спальню и нерешительно постояла возле кровати мужа: жалко было его будить, он так уставал эти дни.
   Он спал, как мальчишка, раскинувшись и посапывая. До чего же сладко спит!.. Через два дня, 19 марта, исполнится ровно двадцать лет, как они муж и жена. Но Александра Прокофьевна до сих пор удивляется своему счастью и боится его потерять.
   Когда она впервые увидела Сперанского, шел бой... Она была санитаркой при мостовосстановительном отряде № 2. Переправу через Волгу строили под градом немецких снарядов. Врачам и санитарам было много работы. Состав отряда несколько раз менялся...
   Каждый час, каждую минуту Шура боялась за жизнь Сперанского. Кто посмеивался, кто только вздыхал над ее явно безнадежной любовью, жалея эту добрую, некрасивую, малограмотную девушку - рыбачку, поморку. Для нее не имело значения, что он на редкость хорош собою (любила бы его и обезображенного, увечного, обгорелого), что он видный инженер-энергетик и мостовик, что у него в Москве жена (по слухам, красавица). Шура просто любила всей душой, ни на что не надеясь, даже не мечтая... Так иногда снилось, что у него случилось несчастье, жена от него отказалась и он, беспомощный, позвал Шуру.
   В январе 1944 года Сперанский съездил на побывку к жене. Вернулся мрачный, постаревший от обиды. Однополчане, все поняв, как могли, пытались утешить его. Через два месяца инженер Сперанский, к удивлению всех, женился на санитарке Шуре.
   После войны у них родилась дочь Оленька... Теперь бы ей уже исполнилось восемнадцать лет. Когда Шура отняла ребенка от груди, Сергей Николаевич отправил жену в город учиться. Тогда ей казалось: хочет избавиться от нее не любит, никогда не любил.
   - Поживи одна, осмотрись в жизни, подумай,- сказал ей муж.- Ты слишком предана мне. Нехорошо это. Поступай в вечернюю школу. Так будет лучше для тебя...
   ...Годы учения в вечерней школе. Редкие свидания, когда, едва встретившись, уже думаешь с отчаянием о предстоящей разлуке.
   Смерть дочери из-за ошибки врача. Не разглядел, принял дифтерию за ангину. Когда сделали вливание сыворотки, было уже поздно.
   Четыре часа простояла Шура на коленях у больничной кровати, обнимая маленькое тело. Потом встала, шатаясь: надо известить Сережу. Оказалось, кто-то из врачей уже позвонил ему. Вдвоем увезли дочку - то, что от нее осталось.
   Потом не могла простить себе, что даже в час материнского горя не могла не подумать: "Теперь бросит меня... Оленька только и связывала!" Муж знал, что детей у нее больше не будет, а он так любил детей.
   Тогда она была уже студенткой медицинского института. От тоски по ребенку, от беспомощного страха потерять мужа, ревнивых опасений спасалась одним - работой. Сперанский только случайно узнал, какого высокого мнения были о его жене и профессура, и товарищи. Ее оставляли при кафедре хирургии. Конечно, она отказалась наотрез и с тех пор ездила вместе с мужем со стройки на стройку.
   На Вечном Пороге Александра Прокофьевна заведовала больницей. Больных было мало. Народ на гидрострое все больше молодой, здоровый. Случались производственные травмы, но крайне редко.
   - Совсем деквалифицируюсь! - шутила хирург Сперанская. ...За кофе Сергей Николаевич, как всегда, делился своими заботами. Он боялся весеннего паводка.
   - Бетон! Сейчас это для нас все,- хмуро сказал он.
   - Сережа, мне опять надо съездить на Абакумовскую заимку. Ты сможешь дать мне машину?
   - Легковая туда не пройдет. Разве вездеход...
   - Какую можно!
   - На который час?
   - Как закончу утренний прием. К одиннадцати.
   - Хорошо.
   Александра Прокофьевна положила мужу на тарелку кусок пирога с брусникой.
   - Вчера заходил Радик,- сказала она, улыбаясь.- Сидел с полчаса. Чаем его напоила. Говорит, если Таня не выйдет за него замуж,- просто не переживет.
   - Переживет! - с досадой возразил Сперанский.- Большую ошибку сделает Таня, если выйдет за него.
   - Ты недолюбливаешь Радика.
   - А за что его любить? Эгоист высшей марки. Не понимаю, за что ты его привечаешь?
   - Но я его на руках когда-то носила... Помнишь, сразу после войны на строительстве моста через Волгу? Ему было четыре годика. Такой забавный мальчишка. Синеглазый. Все его любили!
   - Его слишком много носили на руках.
   - Но ты не можешь сказать, что Радий плохой инженер?
   - Инженер он способный, настойчивый. Если бы не он, вряд ли разработали новую технологию в такой срок.
   - Ну, вот видишь!
   - Этого, Шура, мало для человека.
   - Отец его мог устроить в Москве, а он приехал на Север...
   - Для анкеты. Прежде, чем осесть в столице. Тане надо открыть на него глаза. Хоть бы ты это сделала! Мне неловко.- Сергей Николаевич поднялся из-за стола.- Жаль девушку, Шура. Она хорошая. Кстати, ее любит настоящий человек!
   - Этот шофер... Зиновий Гусач?
   - Да. Чудесный парень.
   2
   Зиновий Гусач, король трассы! Так прозвали Зиновия потому, что поистине не было лучшего водителя по всей тайге - от Красноярска до Вечного Порога. Он мой самый лучший друг, и я хочу рассказать о нем. Его все у нас любят разве можно не любить такого хорошего парня? У него ровно столько врагов, сколько нужно иметь выдающемуся человеку: так, всякие завистники, ревнивцы или те, кого он пристыдил однажды. Особенно плохо к нему относился инженер Радий Глухов - еще до того, как они полюбили одну и ту же девушку. Мне кажется, Глухов чувствовал рядом с Зиновием свою гражданскую неполноценность, если так можно выразиться. В Зиновии было то; что мы называем врожденной интеллигентностью, в самом лучшем смысле этого слова. Когда один живет лишь для себя, а другой вечно забывает о себе ради других, это всем бросается в глаза.
   Зиновий по натуре добр, отзывчив, простодушен, весел (когда на него не нападает тоска), покладист и всем словно родня.
   В общежитии он очень мучился: не может уснуть, если кто-нибудь рядом шепчется или листает страницы. Все радовались, когда Зиновий получил отдельную комнату. Для него эта комната была вдвойне дорога, так как за стеной жила Таня Эйсмонт. Ведь это много значит, когда живешь рядом: чаще встречаешься, перекинешься словом-другим, по-соседски постучишься в дверь, вроде тебе понадобилась щепотка соли.
   Но Зиновий отдал свою комнату Федосье Ивановне Прокопенко - почти незнакомой женщине. Он вез ее в кабине семьсот километров. Она ехала к мужу, инженеру Прокопенко. Можно представить состояние Зиновия, если он прекрасно знал, что этот Прокопенко из Чернигова сошелся с буфетчицей Аэлитой и у них самый медовый месяц. Федосья Ивановна оказалась очень славной женщиной веселой, бодрой, услужливой. Она сыпала пословицами и поговорками, на каждой стоянке обшивала и самого Зиновия и других парней. Кому пуговицу пришьет, кому завязку к шапке или заплату на порванную спецовку. Она беспокоилась о муже, который уже полгода, как ей не писал, только слал деньги. Федосья Ивановна жила у сестры на Лене. Обе работали в колхозе.
   - Если он завел другую,- размышляла Федосья Ивановна,- как говорится, седина в бороду - бес в ребро,- тогда бог с ним, с моим Прокопенкой, хотя и прожили с ним без малого двадцать лет. Ну, а как заболел? Ревматизм скрючил... или увечье получил? Мужик самолюбивый, помощи не попросит.
   Федосья Ивановна, всхлипывая, утирала слезы штапельным платком.
   Зиновий буквально извелся за дорогу. Конечно, он заверил бедную женщину, что Прокопенко здоров как бык и никакого увечья не получал. Он завез Федосью Ивановну к себе, велел ей спать (она вместо того затеяла генеральную уборку), а сам поехал искать ее мужа.
   Прокопенко, услышав о приезде жены, горько заплакал, из чего Зиновий заключил, что начальник котлована не окончательно потерял совесть, и решил во что бы то ни стало примирить супругов.
   Примирить-то он их примирил (Федосья Ивановна теперь работает на гидрострое поварихой), но комнаты лишился, так как нахальная Аэлита категорически отказалась выехать из прокопенковской квартиры, и Зиновий отдал раскаявшемуся и жаждущему тихой пристани Прокопенко свою комнату. Сам он хотел перебраться опять в общежитие, но мы с отцом уговорили его поселиться с нами.
   Втроем мы зажили чудесно - дружно и весело. Все-то у нас шуточки, смех, песни. Домашними обязанностями не считались, никаких дежурств не устанавливали. Ложки-плошки у нас в руках так и летали: не успеешь оглянуться - посуда перемыта, пол чисто выдраен, дрова наколоты, печь уже накалилась докрасна. И каждый может приняться за свое: читать или что-либо мастерить, идти в клуб или взять коньки и - на Ыйдыгу, где расчищен каток.
   Так бы мы и жили душа в душу, но Зиновий окончательно влюбился.
   Зиновий у всех на виду - король трассы! Кто не знал его новенькой машины с красными флажками на радиаторе и золотой звездой на борту! Весь гидрострой обсуждал его шансы. Большинство было настроено скептически.
   - Не по себе, Зинка, дерево рубишь! - предупреждали его парни.- За ней вон инженер Глухов как ухлыстывает. На Север к ней приехал. Только согласись Танечка - хоть сейчас в загс.
   - Но она не соглашается,- напоминал Зиновий.
   - Не сразу. Девушки любят поломаться. И у самой у нее высшее образование. Диплом инженера. А ты что? Шофер!! Знаешь, какая о нас слава идет? Ты вот и не пьешь, и налево не работаешь, а плохая слава и на тебя тень накладывает. Одно слово - шофер! А Радий этот хоть и дерьмо, но зато инженер. Друг детства, вместе учились. А ты хоть и король трассы, а все шофер!
   - Разве женщины за специальность любят? - задумчиво возражал Зиновий.
   - Чудак человек! Не за специальность, а за положение.
   - Таня не такая! - решительно опровергал Зиновий.
   - Чего же тогда не сватаешь?
   - А может, кто хочет со мной подраться? - не совсем логично вопрошал Зиновий. Желающих не находилось, и разговор на этом иссякал.
   Чуть ребята его не убедили. Но результат был неожиданный: Зиновий решил сменить профессию. Раз вечером, когда я собирался на каток, он загнал меня в угол и потребовал ответа: чем хороша электросварка? Я удивился: по сравнению с клепкой, что ли? Так сварка прочнее, легче, быстрее.
   - Не то! - Зиновий даже рассердился.- За что ты любишь эту работу?
   Я грустно посмотрел на коньки и, покорно присев на стул, прочел целую лекцию о семидесяти способах сварки.
   - Важнее сварки работы нет, понимаешь? - разошелся я.- Сварка - везде! Поезд. И тепловоз, и вагоны сделаны сваркой. Рельсы? Сварные. Мосты сваркой. Автомобиль - из сварочных конструкций. Самолет - и фюзеляж, и крылья, и хвостовое оперение сварены! Атомоход "Ленин" собран из сварных блоков. Турбины электростанций, газопроводы, мощные прессы - все сварка! Электросварщик есть первооткрыватель, понимаешь! Он строит новый мир: города, гидростанции, машины. Он идет в необжитую тайгу, тундру, пустыню...
   - А шофер не строит новый мир? - взорвался Зиновий. Он даже покраснел от обиды.
   - Строит, конечно. Но ты спросил об электросварке. Сварщик вроде волшебника: сегодня в его руках электрическая дуга, электронные лучи, завтра - таинственная плазма. Чтобы стать хорошим электросварщиком, надо знать механику, электричество, радиоэлектронику, математику, физику, химию. Все точные науки.
   - И ты знаешь? - полюбопытствовал Зиновий.
   - Ну... в пределах техникума...
   - Ты все романы читаешь?
   - Литературу я люблю больше всего.
   - Больше сварки?
   - Ну, во всяком случае, не меньше...
   - Тогда ты...
   Он высказал беззлобно, какой я тогда сварщик. Я пожал плечами и стал раздеваться: идти на каток было уже поздно. Отец лежа читал какую-то книгу и от души смеялся. Я поинтересовался, что за книга. Это была "История" Соловьева, но держал ее отец "вверх ногами". Он смеялся над нашим разговором. Может, надо мной.
   На другой день, к моему великому удивлению, Зиновий пожаловал ко мне на верхотуру.
   - Хочу посмотреть, как ты работаешь! - пояснил он.
   Сначала его заинтересовали внешние атрибуты моей профессии: щиток с темными стеклами, сварочный аппарат. Потом он захотел посмотреть, как я справляюсь с этим... Я взял электрод. Вспыхнула дуга, посыпались искры, в шов заструился металл. Это был специальный держатель для приварки высоких и толстых ребер жесткости к балкам.
   __ Дай попробую! - взмолился Зиновий. Я растолковал ему, что к чему, и передал шланг. Для начинающего Зиновий сделал совсем неплохой шов. Золотые руки были у этого парня! Так говорил и мой отец. Ведь Зиновий прежде работал плотником в бригаде отца.
   От удовольствия, что у него получается, Зиновий разрумянился, словно красная девица.
   - У Медведика появился ученик? - услышали мы голос, который мог принадлежать только Тане Эйсмонт. Я быстро выхватил шланг, пока Зиновий от потрясения не запорол шов, и выключил ток. Пора было объявить маленький перекур.
   Мы стояли на узкой площадке лесов, метров сорок над землей, и смотрели друг на друга. Уточняю: Таня и Зиновий смотрели друг на друга, а я на них. Хорошая была бы пара! Оба высокие, красивые, сильные. Если на Таню надеть кокошник и сарафан, отрастить ей русые косы (сейчас они были безжалостно ощипаны ножницами) и - русская красавица вроде боярышни с картины Маковского. Но она была в брюках, в короткой меховой шубке и такой же шапочке, а на руках желтые пуховые рукавички, такого же цвета шарфик на шее.
   День был очень теплый для зимы в этих местах. Стоял полный штиль. Даже на такой высоте не дул ветер. "Как бы не было пурги",- почему-то подумал я.
   Большие серые глаза девушки смотрели на моего друга как-то странно. Не разберешь, что у нее на душе. На вид инженеру Эйсмонт не дашь больше 18-19 лет. На самом деле уже исполнилось 27.
   Зиновию было 23 года, но он казался старше: много пережил. С него бы писать портрет акварелью: зеленые глаза, румяные щеки, свежие, как у мальчишки, губы, блестящие каштановые волосы. Удивительно ярко было все в нем, но это была яркость акварели - нежная и чистая. Почему-то невозможно было представить его старым или больным. Потому ли, что Зиновий с Рязанщины, но он всегда ассоциировался у меня с Сергеем Есениным - как будто он был его младший брат. И я с грустью подумал, что Зиновий, при всем его мужестве и жизнерадостности, в сущности, легко раним душевно. И мне почему-то стало страшно за него. Если бы я был верующим, я бы, наверно, помолился за него богу.
   Не знаю, сколько бы они так смотрели друг на друга (я твердо решил не прерывать этого более чем странного молчания и пусть бы не выполнил норму, но я простоял бы так хоть до вечера), но на площадку вскарабкался запыхавшийся инженер Глухов.
   Парень тоже красивый, ничего не скажешь, но на стройке его недолюбливали за высокомерие и зазнайство. Некоторым не нравилась его рыжеватая бородка под голландского шкипера, заграничные свитера и галстуки. У нас этого не любят. Девчата за глаза называли его стилягой. Никаким стилягой он не был, конечно. Здесь было другое.
   Радий Львович холодно посмотрел на безмолвную пару и осведомился у Зиновия, что ему здесь угодно.
   - Посмотреть,- лаконично ответил Зиновий, неохотно переводя на него взгляд.
   - Почему вы не на своем рабочем месте?
   - Ночной рейс.
   - Тогда надо спать!
   - Выспался.
   Таня громко рассмеялась и обратилась ко мне:
   - Медведик, вы с отцом живете в том бревенчатом доме на отшибе, на самом берегу Ыйдыги?
   - Да. И Зиновий с нами...
   - Мне давно хотелось посмотреть, как живет Михаил Харитонович. Я ведь хорошо знаю твоего отца и дружна с ним.
   - Так приходите и посмотрите!
   - Я приду в воскресенье на лыжах, побродим по реке. Пошли, Зиновий, не будем мешать Медведику. (И выдумала же, как называть меня!)
   Они стали, разговаривая, спускаться вниз по железной лесенке, оставив меня один на один с разъяренным инженером.
   Это было не совсем честно с их стороны. Радий Львович излил свой гнев на меня, сделав несколько резких замечаний, которых я не заслужил. Я смотрел на него с любопытством, потому что еще не видел так близко ревнующего человека.
   Он окончательно взбеленился, но, должно быть поняв, что смешон, решил наконец оставить меня в покое и удалился.
   В тот вечер в клубе было общее собрание строителей. По дороге в клуб Зиновий говорит мне:
   - Любопытная штука эта твоя электросварка, но...
   - Что но?
   - Если ты думаешь, что я сменяю верный свой грузовик на этот искрометатель и забрало, то ты просто балда!
   Я не был балдой и от души порадовался, что Зиновий не отрекся от самого себя.
   Клуб наш - деревянное рубленое двухэтажное здание, тесно окруженное вековыми соснами и лиственницами.
   Мы несколько запозднились и еле протиснулись в зал, столько собралось народу. Как и всегда, Зиновия стали звать, как говорится, нарасхват.
   - Зиновий, иди, есть место!
   - Гусач, к нам пробирайся!
   - Король, садись со мной на стул, уместимся.
   - Садись на мое место!
   Зиновий усадил меня на подоконнике, а сам подсел к знакомым ребятам. Я увидел отца - он пришел прямо с работы, в комбинезоне - и кивнул ему. Возле него сидела оживленная и принаряженная Таня Эйсмонт и что-то рассказывала толстой Анне Кузьминичне, бригадиру бетонщиков. Сбоку, между первым рядом и президиумом, развалился на стуле Радий Глухов в нерпичьей куртке и сапогах. Он нервно дергал свою рыжеватую бородку. Курили все отчаянно, у меня с непривычки от дыма сразу стало саднить в горле. Но я уже знал, что Сперанский терпеть не может длинных речей и долго нас не задержит. И теперь он сразу взял быка за рога.
   - Товарищи, положение с бетонированием у нас довольно острое. Чтоб пропустить благополучно паводок, нужно поднять к апрелю бетон всего напорного фронта на сорок метров выше уровня воды в Ыйдыге. Времени осталось в обрез. Если не успеем с бетоном, вода перельется через недостроенную плотину, затопит котлован, здание ГЭС и остановит на добрых полгода все работы, то есть сорвет пуск станции в срок. Краю нужна энергия. Здесь богатейшие месторождения руды. Ниже по течению Ыйдыги уже строится мощнейший химический комбинат, который будет работать на нашем электричестве.
   Как же пройти с бетонной кладкой более сорока метров высоты за оставшиеся нам полтора месяца? По технологии бетонирования, предусмотренной проектом, это вообще невозможно за такой срок. По технологии, которую разработали наши инженеры - товарищи Глухов, Эйсмонт, Прокопенко - при помощи всего коллектива техников, это, я думаю, удастся. Придется нам решиться на самовольное применение новой технологии бетонирования...
   - Почему же "самовольное"? Разве нельзя запросить начальство? поинтересовалась откуда-то с задних рядов главный бухгалтер гидростроя.
   - Запрашивали, товарищ Иванова...
   - И что же?
   - Вот телеграфный ответ.- Сперанский пошарил по карманам пиджака и, вытянув скомканную телеграмму, прочел: "Через шесть месяцев дадим результаты расчетов..."
   Переждав смех, Сперанский спрятал телеграмму в карман и сказал успокаивающе:
   - Ничего, победителей не судят!
   - А как не победим, Сергей Николаевич? - со смешком выкрикнул кто-то из строителей.
   - Ну, тогда...- Начальник гидростроя шутливо почесал затылок.
   - Ничего, Сергей Николаевич, передачу будем носить! - под общий смех "успокоила" начальника Анна Кузьминична.
   - Всем миром возьмемся, так сделаем до паводка! - прогудел чей-то бас. Монтажник Николай Симонов попросил слова...
   Все собрание заняло час двадцать минут. В мостоотряде, где я прежде работал, заседали бы до часу ночи.
   По дороге домой Зиновий вспомнил (если он это забывал!), что в воскресенье придет Таня, и предложил обдумать, как "организовать встречу".
   Отец усмехнулся в бороду и посоветовал наделать пельменей. Мой план был шире. Я предложил генеральную уборку, новые занавески (в магазин как раз привезли штапель с абстрактными рисунками), бревенчатые стены убрать в честь гостьи сосновыми ветвями, а к столу раздобыть вино, фрукты.
   Это Зиновию понравилось.
   - Фрукты. В вагоне-ресторане бывают, всего семьсот километров. Скажу ребятам...
   Генеральную уборку произвели, убрали сосновыми ветвями стены, вино и фрукты достали, но воскресенье для нас не наступило...
   3
   Александра Прокофьевна заканчивала прием, когда в кабинет, прихрамывая, вошел Клоун. У нее вытянулось лицо.
   Всю свою недлинную горемычную жизнь Петька Клоун вызывал у врачей подозрение в симуляции, даже когда он действительно болел. Уж слишком часто он притворялся больным, чтоб не идти на работу. Так он поступал в тюрьме, куда регулярно попадал за мелкое воровство, так он поступал и на воле. Самые счастливые дни в его жизни были, когда ему удавалось надуть врача и получить бюллетень. Отпуска он никогда в жизни не имел, так как дольше полугода на одном месте не работал.
   Только неделю назад Александра Прокофьевна поймала его на том, что он "взбил" градусник. К несчастью для себя, Петька переусердствовал и поднял ртуть до сорока двух и двух десятых. Докторша его пристыдила, но это на него не подействовало. Если он и был огорчен, то лишь тем, что не удалось увильнуть от работы.
   Теперь Петька жаловался на страшную боль в ноге и даже стонал, закатывая глаза какого-то неопределенного оловянного цвета. Парню 23 года, но у глаз и рта, как паутина, уже разбегались морщинки. У него было круглое веснушчатое лицо, унылые глаза, бесцветные брови и ресницы, большой лягушачий рот и огромные уши. Но все его хлипкое, тщедушное тело ходило ходуном, будто оно было на шарнирах. Мимика у него была бесподобная. Никто не умел строить таких забавных гримас, как Петька Клоун. В детстве он кривлялся на потеху мальчишкам с их улицы (он был родом из Одессы), потом смешил везде: в камере, в бараке, в общежитии, на вокзале. Это он любил!
   Все считали, что Клоун - его кличка (уж очень подходила!), но, как ни странно, это была его настоящая фамилия - отцовская.
   Любая работа наводила на него тоску, тягостное утомление и раздражение. Конечно, его воспитывали родители, учителя, тюремное начальство, бригадиры и товарищи по работе, пытаясь привить ему любовь к труду и хоть какое-то чувство долга. Пытались привлечь его и воры, надеясь сделать из него "специалиста" по карманным или иным кражам. Из этого ничего не вышло. Воровство Петька тоже почел за утомительный труд и представился таким дураковатым, что его быстро оставили в покое. Он был способен лишь кривляться и отлынивать от всего, что ему настойчиво предлагала жизнь.
   Когда он был еще маленький, отец, трудолюбивый механик, нещадно порол его ремнем, приговаривая: "Учись, учись! Не пропускай в школе уроки! Помогай матери! Не бегай допоздна на улице!"
   Ремня он не очень боялся: отлупят и надолго отстанут.
   Сидя на клеенчатой амбулаторной кушетке перед докторшей, Петька жалобно стонал, гадая про себя: даст освобождение или не даст. Эх, кабы дала! Он представлял, как бы он пришел в натопленное общежитие - койка его стояла у самой печки,- первым делом отоспался, тем более что нога действительно болела и щемила (стонал он, разумеется, для фасона). Отоспавшись, он бы сел играть в карты, будь с кем, а вечером, когда все сойдутся, побалагурил бы, "потрепался" - рассказал в лицах анекдот, смешную историю, якобы приключившуюся с ним, или бы стал показывать фокусы, на которые он был мастак.
   При одной мысли, что снова придется идти в котлован бетонировать, мороз подирал по коже и сильнее щемила нога.
   На гидрострое Петька работал целых четыре месяца. Сначала повезло: его взяли в столовую. Целый день он сидел в теплой кухне па ящике, подложив под себя телогрейку, чистил картофель и смешил до слез поварих, рассказывая всякие небылицы.
   - Ну как есть барон Мюнхаузен! - заливалась смехом шеф-повар, привезшая с собой на стройку целый ящик книг.
   Но на кухню устроили жену начальника котлована Прокопенко, а Петька "загремел" в бригаду бетонщиков.
   Работа была адская, к тому же в холоде и сырости, чего зябкий Клоун терпеть не мог. Помаявшись целый день с вибратором, он так уставал, что даже перестал врать: сразу после ужина ложился на свою койку и под любой шум, гам и песни засыпал.
   - Покажи, где болит,- строго сказала Александра Прокофьевна. С замиранием сердца Клоун разулся и протянул правую ногу на кушетке. Собственно, болели обе ноги, но правая в особенности, к тому же, кажется, припухла. Доктор щупала ногу, Клоун мастерски вскрикивал. Потом он заорал по правде, но доктор уже огорченно отвернулась: