Страница:
Другие функции
В церквях происходили кражи, поэтому монахи были вынуждены нанимать постоянных сторожей, которые, ночуя и питаясь в монастыре, охраняли его. Часто эта задача вменялась в обязанности помощнику ризничего.
Должность привратника (portarius) иногда пожизненно отдавалась какому-нибудь мирянину и становилась наследственной в его роду.
Название «circatores» носили монахи, которые «курьезно» (буквально «с любопытством»), то есть с превеликим рвением, следили за тем, чтобы в положенное время все работали или же спали, а богослужения совершались, как подобает. По словам одного автора, это были «бродячие шпионы», что, конечно же, не вызывало к ним симпатии окружающих.
В крупных аббатствах большинство служителей и ответственных за различные службы имели заместителей и помощников, некоторые из которых были мирянами, получавшими жалованье за работу, например, повар, камерарий, елемозинарий, келарь. В целом, должностей существовало много. Без преувеличения можно сказать, что, принимая во внимание довольно ограниченное количество монахов в большинстве монастырей, все они были служителями того или иного уровня.
Должность привратника (portarius) иногда пожизненно отдавалась какому-нибудь мирянину и становилась наследственной в его роду.
Название «circatores» носили монахи, которые «курьезно» (буквально «с любопытством»), то есть с превеликим рвением, следили за тем, чтобы в положенное время все работали или же спали, а богослужения совершались, как подобает. По словам одного автора, это были «бродячие шпионы», что, конечно же, не вызывало к ним симпатии окружающих.
В крупных аббатствах большинство служителей и ответственных за различные службы имели заместителей и помощников, некоторые из которых были мирянами, получавшими жалованье за работу, например, повар, камерарий, елемозинарий, келарь. В целом, должностей существовало много. Без преувеличения можно сказать, что, принимая во внимание довольно ограниченное количество монахов в большинстве монастырей, все они были служителями того или иного уровня.
Визитаторы
Из всех служителей наиболее важными в плане влияния на монахов были визитаторы, эти missi dominici[50] центральной власти. В нашем распоряжении достаточно их отчетов, в частности из Клюни, напичканных всевозможными сведениями. Это поистине подробнейший обзор всего, что подметили эти средневековые «досмотрщики», инспектируя помещения, отслеживая повседневную жизнь в монастыре, опрашивая монахов с глазу на глаз.
Вот некоторые, собранные наудачу отрывки из этих отчетов: в таком-то монастыре не соблюдалась тишина, и лампада в алтаре не горела денно и нощно. Один монах поранился и лишился пальца, так как к нему не было проявлено внимание. Такой-то приор парализован и не способен дальше управлять монастырем, поэтому следовало бы назначить ему заместителя, но лишать его этой должности было бы непристойно: аббат, немощный ныне, все равно еще пользуется доброй репутацией. В каком-то другом монастыре за неимением книг монахи не могут достойно славить Господа. Еще где-то после дождя протекла крыша, или пол поврежден, или монахи не спят в общей спальне и не питаются вместе, не носят одежды и обуви по уставу…
Визитаторы отмечали, что монахи продают вино и хлеб, которые получают в качестве пайка и главного блюда. Кроме того, они не творят милостыню или удерживают часть ее у себя. Такой-то приор замечен в нерадивости: ему предписывалось просить прощения своих грехов накануне генерального капитула. Другой приор отличился негостеприимством, и его сместили с должности «без снисхождения», то есть без извинения.
Картезианский сборник обычаев предостерегает монахов от дачи «каких-либо показаний, продиктованных хитростью, ненавистью или завистью». Другая же статья сборника советует каждому, начиная с приора, не быть злопамятным по отношению к тому, кто когда-либо делал ему упреки. Каждый монах должен понять, что все сказанное проистекало из одной только милости и поэтому должно быть принято тоже в духе благоволения и смирения. Хочется на это надеяться. После завершения своих наблюдений визитаторы составляли отчет. Этот документ обычно не содержал ни льстивых восхвалений, ни резких упреков. Визитаторы избегали выделения мелких и незначительных фактов. Их девиз: «Puram veritatem simplicibus verbis» – «Излагать чистую правду простыми словами». Затем, «поскольку случаев согрешить всегда предостаточно в такого рода общении», визитаторы и вся братия, распростершись ниц, вместе возносили Conflteor[51].
Приор обязан сообщить визитатору о своем намерении уйти в отставку, но тот может позволить ему это только с согласия генерального капитула или преподобного отца, главы ордена. Та же статья уточняет, что поспешность особенно неуместна, когда этой отставки слишком настойчиво добиваются многие монахи, так как необходимо время, чтобы поразмыслить и установить, не является ли это упорное единодушие банальными интригами. Глава XXIII «De visitationibus» («О проверках») Устава картезианского ордена гласит, что в серьезных случаях визитатор вправе потребовать рассказать ему всю правду без утайки и даже дать клятву, чтобы подтвердить истинность сообщаемых сведений. Но при этом добавлено: если только он не имеет оснований опасаться, что его требование вызовет клятвопреступление.
Если визитатору приходится решать острый или деликатный вопрос, то он спрашивает мнение приора. Завершенный отчет зачитывается в присутствии всей монастырской братии и вручается приору, который на тот или иной праздник вновь зачитает его.
Не стоит даже говорить о том, что визитаторы, «эти возмутители спокойствия» в монастыре, находили далеко не радушный прием. В 1262 году Клерво отказался принять аббата Сито в качестве визитатора, тот же, в свою очередь, ответил угрозой отлучения. Инспекции простых монахов, даже если их делегировала центральная власть, оказывались малоэффективны; с подобными поручениями лучше всего было посылать прелатов, но тех явно не хватало. В некоторых местах визитаторов побивали камнями…
От визитаторов требовалось, чтобы они имели смелость взять на себя эту ответственность. Но так бывало не всегда. В аббатствах на комменде[52] аббатом являлся феодальный сеньор, редко бывавший там, живший на широкую ногу благодаря доходам от аббатства и вовсе не склонный принимать у себя визитаторов. Они довольствовались тем, что посылали ему духовные увещевания с напоминаниями монахам, что они не должны отлучаться из обители без причины (но по опыту можно утверждать, что причины находились постоянно), не впадать в крайности (неопределенное понятие), не позволять себе излишеств (но где границы необходимого?), не вести разговоров с гостями (а как же радушный прием? а как нести доброе слово везде, где это представляется необходимым?)… Толку от этого, как правило, было мало.
Редко находились такие визитаторы, как Роберт Гросстест, епископ Линкольна, который сразу переходил к делу: во время своего пасторского инспектирования в 1236 году он снял с постов семерых аббатов и четырех приоров. Иногда и сам визитатор под каким-либо предлогом терпимо относился к тому, что он должен бы и запретить. Причина сего заключалась либо в том, что он сам был из монастыря, где данная практика разрешалась, либо он скептически смотрел на эффективность своего запрета.
Формулировка дома Никола Молена раскрывает секрет картезианского долгожительства: «Сила картезианцев – в молчании, уединении, генеральном капитуле и системе контроля». Автор напоминает о двух духовных и двух институционных факторах, которые, вероятнее всего, перечисляются по мере уменьшения степени важности. Но сколько мудрости в том, чтобы объединить их, не выделяя какого-либо фактора отдельно и не преуменьшая значения духовного перед институционным, и наоборот!
Вот некоторые, собранные наудачу отрывки из этих отчетов: в таком-то монастыре не соблюдалась тишина, и лампада в алтаре не горела денно и нощно. Один монах поранился и лишился пальца, так как к нему не было проявлено внимание. Такой-то приор парализован и не способен дальше управлять монастырем, поэтому следовало бы назначить ему заместителя, но лишать его этой должности было бы непристойно: аббат, немощный ныне, все равно еще пользуется доброй репутацией. В каком-то другом монастыре за неимением книг монахи не могут достойно славить Господа. Еще где-то после дождя протекла крыша, или пол поврежден, или монахи не спят в общей спальне и не питаются вместе, не носят одежды и обуви по уставу…
Визитаторы отмечали, что монахи продают вино и хлеб, которые получают в качестве пайка и главного блюда. Кроме того, они не творят милостыню или удерживают часть ее у себя. Такой-то приор замечен в нерадивости: ему предписывалось просить прощения своих грехов накануне генерального капитула. Другой приор отличился негостеприимством, и его сместили с должности «без снисхождения», то есть без извинения.
Картезианский сборник обычаев предостерегает монахов от дачи «каких-либо показаний, продиктованных хитростью, ненавистью или завистью». Другая же статья сборника советует каждому, начиная с приора, не быть злопамятным по отношению к тому, кто когда-либо делал ему упреки. Каждый монах должен понять, что все сказанное проистекало из одной только милости и поэтому должно быть принято тоже в духе благоволения и смирения. Хочется на это надеяться. После завершения своих наблюдений визитаторы составляли отчет. Этот документ обычно не содержал ни льстивых восхвалений, ни резких упреков. Визитаторы избегали выделения мелких и незначительных фактов. Их девиз: «Puram veritatem simplicibus verbis» – «Излагать чистую правду простыми словами». Затем, «поскольку случаев согрешить всегда предостаточно в такого рода общении», визитаторы и вся братия, распростершись ниц, вместе возносили Conflteor[51].
Приор обязан сообщить визитатору о своем намерении уйти в отставку, но тот может позволить ему это только с согласия генерального капитула или преподобного отца, главы ордена. Та же статья уточняет, что поспешность особенно неуместна, когда этой отставки слишком настойчиво добиваются многие монахи, так как необходимо время, чтобы поразмыслить и установить, не является ли это упорное единодушие банальными интригами. Глава XXIII «De visitationibus» («О проверках») Устава картезианского ордена гласит, что в серьезных случаях визитатор вправе потребовать рассказать ему всю правду без утайки и даже дать клятву, чтобы подтвердить истинность сообщаемых сведений. Но при этом добавлено: если только он не имеет оснований опасаться, что его требование вызовет клятвопреступление.
Если визитатору приходится решать острый или деликатный вопрос, то он спрашивает мнение приора. Завершенный отчет зачитывается в присутствии всей монастырской братии и вручается приору, который на тот или иной праздник вновь зачитает его.
Не стоит даже говорить о том, что визитаторы, «эти возмутители спокойствия» в монастыре, находили далеко не радушный прием. В 1262 году Клерво отказался принять аббата Сито в качестве визитатора, тот же, в свою очередь, ответил угрозой отлучения. Инспекции простых монахов, даже если их делегировала центральная власть, оказывались малоэффективны; с подобными поручениями лучше всего было посылать прелатов, но тех явно не хватало. В некоторых местах визитаторов побивали камнями…
От визитаторов требовалось, чтобы они имели смелость взять на себя эту ответственность. Но так бывало не всегда. В аббатствах на комменде[52] аббатом являлся феодальный сеньор, редко бывавший там, живший на широкую ногу благодаря доходам от аббатства и вовсе не склонный принимать у себя визитаторов. Они довольствовались тем, что посылали ему духовные увещевания с напоминаниями монахам, что они не должны отлучаться из обители без причины (но по опыту можно утверждать, что причины находились постоянно), не впадать в крайности (неопределенное понятие), не позволять себе излишеств (но где границы необходимого?), не вести разговоров с гостями (а как же радушный прием? а как нести доброе слово везде, где это представляется необходимым?)… Толку от этого, как правило, было мало.
Редко находились такие визитаторы, как Роберт Гросстест, епископ Линкольна, который сразу переходил к делу: во время своего пасторского инспектирования в 1236 году он снял с постов семерых аббатов и четырех приоров. Иногда и сам визитатор под каким-либо предлогом терпимо относился к тому, что он должен бы и запретить. Причина сего заключалась либо в том, что он сам был из монастыря, где данная практика разрешалась, либо он скептически смотрел на эффективность своего запрета.
Формулировка дома Никола Молена раскрывает секрет картезианского долгожительства: «Сила картезианцев – в молчании, уединении, генеральном капитуле и системе контроля». Автор напоминает о двух духовных и двух институционных факторах, которые, вероятнее всего, перечисляются по мере уменьшения степени важности. Но сколько мудрости в том, чтобы объединить их, не выделяя какого-либо фактора отдельно и не преуменьшая значения духовного перед институционным, и наоборот!
Совет
В монастыре наряду с местным, провинциальным или генеральным настоятелем обязательно имеется небольшая группа советников, с которыми в определенных случаях сам настоятель должен коллегиально принимать решение (в наши дни он обязан не только советоваться с ними, но учитывать их мнение и ни в коем случае не действовать вопреки воле советников). Возникает вопрос: каковы истоки этого совета?
Бенедиктинский устав (глава III) предусматривает, что аббат обязан «во всех важных делах» созывать всю братию на совет (omnes ad concilium). Каждый из отцов капитула может встать и взять слово, тогда как другие в это время хранят молчание. Рекомендовалось не выступать по любому поводу и не брать слова самочинно. Аббат выслушивал мнения, «размышлял про себя» и принимал решение в соответствии с тем, что «он сочтет наиболее полезным» (как сказано у св. Бенедикта и у Гига). В итоге различные мнения собравшихся объединялись в решении аббата (согласно тексту X века), ибо настоятель не являлся неким коромыслом весов, а сам имел вес, за ним оставалось окончательное решение и на нем лежала ответственность. Даже для решения менее важных дел аббату полагалось созвать совет старцев, которые необязательно были самыми старыми по возрасту, но считались наиболее умудренными и прозорливыми, занимая в монастыре ответственные посты. Так что братия вмешивалась в решение вопросов, но имела при этом лишь право вето. Иногда братьям удавалось отговорить аббата от принимаемого им решения; но братия не могла заставить его сделать то, чего он не хотел. Совет и вся братия в целом являлись тормозом, надежным и действенным, но мотором они не были никогда. Согласно св. Бенедикту Нурсийскому (VI век), сам аббат избирает себе советников и служителей. Три века спустя для этого ему станет нужно согласие всей братии, как пишет св. Бенедикт Аньянский.
То же самое стремление ограничить настоятельские полномочия, но на этот раз уже на уровне всего ордена, мы встречаем в Сито в октябре 1222 года: цистерцианцы решили, что аббат, «несмотря на то, что он – отец ордена, а его аббатство – прибежище всех остальных», не имеет права назначать или смещать того или иного из «первых отцов», то есть аббатов Клерво, Ла-Ферте, Понтиньи и Моримон, которые были прямыми ответвлениями Сито, делать это без совещания с другими; он также не имеет права инспектировать монастыри не своего ордена; Сито должен контролироваться четырьмя «первыми отцами» и «обязан принимать все их замечания и исправлять то, что, на их взгляд, нуждается в исправлении».
В целом братия чаще всего вставала на позиции защиты. Так, например, в 1256 году братья аббатства Клюни обвинили своего аббата в плохом руководстве. Дело дошло до Рима (аббат и братия были вынуждены взять взаймы… из доходов самого аббатства, чтобы суметь покрыть все расходы!).
Такое расширение полномочий капитула и братии не всегда приходилось по вкусу настоятелям, и они всеми средствами боролись за сохранение собственных прав. Например, 1262 году аббат Сито претендовал на то, чтобы самому назначать себе помощников и являться абсолютным главой капитула. Но он получил отказ. И, напротив, в 1227 году, вопреки воле капитула, аббат открыл в Париже цистерцианский коллеж.
Бенедиктинский устав (глава III) предусматривает, что аббат обязан «во всех важных делах» созывать всю братию на совет (omnes ad concilium). Каждый из отцов капитула может встать и взять слово, тогда как другие в это время хранят молчание. Рекомендовалось не выступать по любому поводу и не брать слова самочинно. Аббат выслушивал мнения, «размышлял про себя» и принимал решение в соответствии с тем, что «он сочтет наиболее полезным» (как сказано у св. Бенедикта и у Гига). В итоге различные мнения собравшихся объединялись в решении аббата (согласно тексту X века), ибо настоятель не являлся неким коромыслом весов, а сам имел вес, за ним оставалось окончательное решение и на нем лежала ответственность. Даже для решения менее важных дел аббату полагалось созвать совет старцев, которые необязательно были самыми старыми по возрасту, но считались наиболее умудренными и прозорливыми, занимая в монастыре ответственные посты. Так что братия вмешивалась в решение вопросов, но имела при этом лишь право вето. Иногда братьям удавалось отговорить аббата от принимаемого им решения; но братия не могла заставить его сделать то, чего он не хотел. Совет и вся братия в целом являлись тормозом, надежным и действенным, но мотором они не были никогда. Согласно св. Бенедикту Нурсийскому (VI век), сам аббат избирает себе советников и служителей. Три века спустя для этого ему станет нужно согласие всей братии, как пишет св. Бенедикт Аньянский.
То же самое стремление ограничить настоятельские полномочия, но на этот раз уже на уровне всего ордена, мы встречаем в Сито в октябре 1222 года: цистерцианцы решили, что аббат, «несмотря на то, что он – отец ордена, а его аббатство – прибежище всех остальных», не имеет права назначать или смещать того или иного из «первых отцов», то есть аббатов Клерво, Ла-Ферте, Понтиньи и Моримон, которые были прямыми ответвлениями Сито, делать это без совещания с другими; он также не имеет права инспектировать монастыри не своего ордена; Сито должен контролироваться четырьмя «первыми отцами» и «обязан принимать все их замечания и исправлять то, что, на их взгляд, нуждается в исправлении».
В целом братия чаще всего вставала на позиции защиты. Так, например, в 1256 году братья аббатства Клюни обвинили своего аббата в плохом руководстве. Дело дошло до Рима (аббат и братия были вынуждены взять взаймы… из доходов самого аббатства, чтобы суметь покрыть все расходы!).
Такое расширение полномочий капитула и братии не всегда приходилось по вкусу настоятелям, и они всеми средствами боролись за сохранение собственных прав. Например, 1262 году аббат Сито претендовал на то, чтобы самому назначать себе помощников и являться абсолютным главой капитула. Но он получил отказ. И, напротив, в 1227 году, вопреки воле капитула, аббат открыл в Париже цистерцианский коллеж.
«Discretio»
Вся эта система поддерживалась в духе «discretio, sobrietas, moderamen» – дискретности, трезвости, снисходительности, – то есть здравого смысла, истинной оценки вещей, понимания человеческих слабостей. По словам папы Григория Великого (590—604), Устав св. Бенедикта отмечен подобной заботой о дискретности – индивидуальном подходе к каждому человеку и каждому явлению. Сам св. Бенедикт объявлял о решимости создать «школу для служения Господу, где не будет ничего слишком строгого или тягостного»… Автор устава советует (LV, 45) воздавать «каждому по потребностям», но, хорошо зная людей, он тотчас же смягчает этот принцип, добавляя, что, поступая таким образом, аббат учитывает «слабости поистине более нуждающихся, нежели злую волю завистливых». По правде сказать, каждый устав, каждое правило, каждое постановление на свой лад и на различных уровнях отмечены духом дискретности[53]. Discretio в распорядке одного дня и всей жизни, в управлении людьми, в человеческих взаимоотношениях, которые называются тактом и учтивостью; наконец, discretio даже в наказаниях, тяжесть которых не зависит от произвола настоятеля.
«Крайности» в умерщвлении плоти
Чем больше мы углубимся в прошлое, тем героичнее окажутся приемы умерщвления плоти. Гуго нарисовал внушительную картину опытов аскетизма, но все же они вызывают у него скептицизм. Он упоминает о «невероятной выдержке» св. Колумбы, который каждую ночь читал Псалтирь, стоя в холодной воде. Другая святая ирландского происхождения, Бригида из Килдара, в зимнюю ночь окуналась в пруд и молилась там, проливая «святые слезы». Сам Господь вряд ли поощрял эти действия, достойные скорее дервишей или факиров: чтобы помешать их возобновлению, Он чудесным образом осушил упомянутый пруд; в другой раз Он остудил воду или же довел ее до кипения, чтобы кающийся отказался от мысли погрузиться в нее. Подобные крайности встречались и в плане «дисциплины», то есть добровольного бичевания. Некоторые монахи, в частности Доминик Закаленный, бичевали себя «обеими руками, неоднократно перечитывая Псалтирь», иногда до двенадцати раз! Кроме того, Доминик заменил розги, обычно использовавшиеся до тех пор, плеткой с узкими кожаными ремешками. И все это ради того, чтобы добровольно понести те страдания, которым подвергались Христос и его апостолы.
Основатель ордена гранмонтанцев св. Этьен де Мюре так часто простирался ниц лицом к земле, что «весь покрылся синяками, которые выступили у него на коленях, локтях, даже на лбу и носу». Другой монах этого же ордена умерщвлял свою плоть втайне и столь крайними способами, что «враг рода человеческого сделал так, что другие обнаружили сего монаха и воспрепятствовали его усердию» (только неясно, какую выгоду для себя извлек из этого демон).
Можно привести множество других примеров крайностей, имеющих, как сказал мне один отец, мало общего с христианством. Так, основатель ордена иезуатов принес на своих плечах прокаженного, омыл его язвы и выпил потом эту воду. К счастью для него, этим «прокаженным» оказался сам Иисус. В другой раз тот же Джованни Андреа Коломбини (скончался в 1367 году), странствуя по Тоскане, был вынужден проходить через землю, которая ранее принадлежала ему и на которой он, по всей вероятности, совершил множество бесчинств. Изобретательный в способах умерщвления плоти, «он разделся до пояса, заставил других связать себя веревками и просил своих спутников жестоко избивать его, громко возвещая при этом местным жителям: „Вот тот, кто хотел уморить вас голодом, в ком не было сострадания к бедным!“» Поистине, только следование заповедям может привести к полному покаянию, но никак не подражание тому или иному примеру, выдернутому из Евангелия и доведенному до пароксизма (именно из подобных стремлений рождается большинство сект). В умерщвлении плоти не должно быть ни крайностей, ни экстравагантности (разумеется, вся сложность заключается в том, что у каждого свое понимание крайностей). Не следует поститься в иное время, кроме установленного. В предписанные часы нужно спать, а не бодрствовать. Не следует подвергать себя истязаниям без разрешения отца-настоятеля. Даже Петр Дамианский, одержимый идеей бичевания (ему явно не хватало discretio: он «раздевался догола в присутствии братии», что вовсе не считалось «приличным»), в итоге советовал быть «умеренным», то есть заниматься самобичеванием, только следуя влечению, и читать при этом не всю Псалтирь, а «лишь» сорок псалмов.
Сборник обычаев весьма суровой конгрегации Фонте-Авеллана предусматривал, что все должны молиться с распростертыми руками. Но в том же сборнике говорится и о том, что «каждый поступает по силам и благочестию» – формулировка, в которой тесно переплелись физическое и духовное, и это весьма мудро. В аббатстве Флёри в течение Великого поста все процессии совершались босиком, однако сборник обычаев уточняет, что «по причине холода» аббат может позволить надеть обувь, и тогда взамен этого предусматривалось какое-нибудь дополнительное испытание.
Св. Вильгельм из Гирсау послал четырех монахов в Клюни, чтобы посмотреть, что там делается. Когда братья вернулись, он собрал старцев обители послушать их рассказ. Они обсудили все услышанное, затем св. Вильгельм сделал выводы.
Обычаи Клюни были окружены в то время ореолом огромного авторитета; св. Вильгельм, как пишет Элио, «убрал из них то, что не подходило его стране, климату и местности. И оставил то, что ему подошло». Вот еще один пример дискретности. Сборник обычаев аббатства Бек утверждает, что «никто не может вносить изменения в древний обычай или предлагать новый». Это неизменно, но при этом уточняется: «Если только по распоряжению аббата». Значит, настоятель был всевластной фигурой? Нет, ибо тот же текст добавляет: «При условии, что у аббата имеется веская причина сделать это».
Основатель ордена гранмонтанцев св. Этьен де Мюре так часто простирался ниц лицом к земле, что «весь покрылся синяками, которые выступили у него на коленях, локтях, даже на лбу и носу». Другой монах этого же ордена умерщвлял свою плоть втайне и столь крайними способами, что «враг рода человеческого сделал так, что другие обнаружили сего монаха и воспрепятствовали его усердию» (только неясно, какую выгоду для себя извлек из этого демон).
Можно привести множество других примеров крайностей, имеющих, как сказал мне один отец, мало общего с христианством. Так, основатель ордена иезуатов принес на своих плечах прокаженного, омыл его язвы и выпил потом эту воду. К счастью для него, этим «прокаженным» оказался сам Иисус. В другой раз тот же Джованни Андреа Коломбини (скончался в 1367 году), странствуя по Тоскане, был вынужден проходить через землю, которая ранее принадлежала ему и на которой он, по всей вероятности, совершил множество бесчинств. Изобретательный в способах умерщвления плоти, «он разделся до пояса, заставил других связать себя веревками и просил своих спутников жестоко избивать его, громко возвещая при этом местным жителям: „Вот тот, кто хотел уморить вас голодом, в ком не было сострадания к бедным!“» Поистине, только следование заповедям может привести к полному покаянию, но никак не подражание тому или иному примеру, выдернутому из Евангелия и доведенному до пароксизма (именно из подобных стремлений рождается большинство сект). В умерщвлении плоти не должно быть ни крайностей, ни экстравагантности (разумеется, вся сложность заключается в том, что у каждого свое понимание крайностей). Не следует поститься в иное время, кроме установленного. В предписанные часы нужно спать, а не бодрствовать. Не следует подвергать себя истязаниям без разрешения отца-настоятеля. Даже Петр Дамианский, одержимый идеей бичевания (ему явно не хватало discretio: он «раздевался догола в присутствии братии», что вовсе не считалось «приличным»), в итоге советовал быть «умеренным», то есть заниматься самобичеванием, только следуя влечению, и читать при этом не всю Псалтирь, а «лишь» сорок псалмов.
Сборник обычаев весьма суровой конгрегации Фонте-Авеллана предусматривал, что все должны молиться с распростертыми руками. Но в том же сборнике говорится и о том, что «каждый поступает по силам и благочестию» – формулировка, в которой тесно переплелись физическое и духовное, и это весьма мудро. В аббатстве Флёри в течение Великого поста все процессии совершались босиком, однако сборник обычаев уточняет, что «по причине холода» аббат может позволить надеть обувь, и тогда взамен этого предусматривалось какое-нибудь дополнительное испытание.
Св. Вильгельм из Гирсау послал четырех монахов в Клюни, чтобы посмотреть, что там делается. Когда братья вернулись, он собрал старцев обители послушать их рассказ. Они обсудили все услышанное, затем св. Вильгельм сделал выводы.
Обычаи Клюни были окружены в то время ореолом огромного авторитета; св. Вильгельм, как пишет Элио, «убрал из них то, что не подходило его стране, климату и местности. И оставил то, что ему подошло». Вот еще один пример дискретности. Сборник обычаев аббатства Бек утверждает, что «никто не может вносить изменения в древний обычай или предлагать новый». Это неизменно, но при этом уточняется: «Если только по распоряжению аббата». Значит, настоятель был всевластной фигурой? Нет, ибо тот же текст добавляет: «При условии, что у аббата имеется веская причина сделать это».
«Discretio» и наказания
Вот каким должен быть душевный настрой настоятеля, когда он намеревался осудить виновного. «Сперва войди в положение того, кого ты собираешься судить и воспитывать, – пишет Гиг, – а затем поступи с ним так, как ты поступил бы сам с собой, если бы оказался на его месте».
В 1294 году визитаторы отметили, что в одном монастыре не всегда присутствует ризничий. Санкции: либо он уйдет, либо будет выполнять свои функции, обеспечивая освещение церкви, как обычно делали его предшественники. Визитаторы установили, что один монах отсутствовал во время их визита. Санкции: он лично должен находиться в монастыре.
Одилон, пятый аббат Клюни, так ответил своему духовнику на упреки в излишней мягкости: «Пусть это лучше проистекает от избытка любви, чем от жестокости или скупости». Гуго, другой аббат того же Клюни, в своем духовном завещании написал, что всегда стремился любить своих братьев и деликатно обходиться с ними: «И даже если я в своей мягкости чем-то согрешил, да простит мне это Господь». Настоятель аббатства Сент-Альбан, обнаружив, что монахи приобрели привычку есть мясо, решил положить этому конец, но, как гласит текст, осторожно, «мало-помалу», «шаг за шагом принимая меры», чтобы «слишком резкое и решительное воздействие на монахов не спровоцировало возмущения».
В 1294 году визитаторы отметили, что в одном монастыре не всегда присутствует ризничий. Санкции: либо он уйдет, либо будет выполнять свои функции, обеспечивая освещение церкви, как обычно делали его предшественники. Визитаторы установили, что один монах отсутствовал во время их визита. Санкции: он лично должен находиться в монастыре.
Одилон, пятый аббат Клюни, так ответил своему духовнику на упреки в излишней мягкости: «Пусть это лучше проистекает от избытка любви, чем от жестокости или скупости». Гуго, другой аббат того же Клюни, в своем духовном завещании написал, что всегда стремился любить своих братьев и деликатно обходиться с ними: «И даже если я в своей мягкости чем-то согрешил, да простит мне это Господь». Настоятель аббатства Сент-Альбан, обнаружив, что монахи приобрели привычку есть мясо, решил положить этому конец, но, как гласит текст, осторожно, «мало-помалу», «шаг за шагом принимая меры», чтобы «слишком резкое и решительное воздействие на монахов не спровоцировало возмущения».
«Discretio» и человеческие взаимоотношения
Вот несколько примеров применения этого принципа в отношениях между людьми. Никогда не следует порицать в тот же день того, кто уже получил духовное увещание, то есть выговор, – говорят картезианцы. Очевидно, для того, чтобы избежать высказываний под влиянием гнева или желания оскорбить человека. Нужно вести себя тактично, даже если монахом движет одно только милосердие (а так бывает не всегда) по отношению к брату, которого надо «поправить», но не «поранить». То же самое гласит текст Гирсау в выражениях августинской латыни той эпохи: «Inclamato cuilibet, cavendum est ne… inclamentem se in eo capitulo non inclamant» – «Нужно следить за тем, чтобы тот, кто получил внушение, не пожаловался бы капитулу на того, кто сделал ему это внушение».
Сборник обычаев Эйнсхема описывает, какими должны быть отношения между братьями: смиренными и учтивыми. Если, например, в собрание монахов входит какой-нибудь отец, то молодые должны встать и предложить ему место. Более молодые монахи могут высказывать свое несогласие со старшими, но без высокомерия. Со своей стороны, старцы должны выслушивать молодых с подобающей ласковостью и уважением. В том же сборнике обычаев, датируемом началом XIII века, говорится, что нужно целовать руку дающего вам какую-то вещь (хлеб, к примеру), но здесь же уточняется, что не следует делать этого, если вам протягивают «нож или вилку, сосуд с питьем или горящий светильник». Хотим мы того или нет, но это – весьма культурное общество.
Учтивое обращение «любезный брат», «дорогой брат» было принято даже у тамплиеров, военный образ жизни которых мог бы склонить их к известной доле грубости, ибо они были монахами-воинами и вели «благородную войну из послушания». Любые бранные или грубые слова в речи запрещались. Даже приказы следовало отдавать без грубости.
Говоря о гостеприимстве в аббатстве Бек, которое тем не менее известно своими строгими правилами, Бодри де Бургей писал: «Я нашел там необычайно щедрую деликатность и предупредительность… в людях обнаруживается замечательная скромность, проистекающая от здорового и естественного поведения. Можно с уверенностью сказать: здесь нет ничего лишнего». Вспомним нравы той эпохи с их грубостью, неотесанностью и постоянными крайностями; и тогда мы сумеем лучше понять, какой поразительный эффект на полудиких людей того времени производило пребывание в течение всего-то нескольких часов в этих оазисах зелени и покоя, чистоты и тишины, каковыми были монастыри, и почему некоторые из посетителей, словно озаренные вспышкой молнии, подчас принимали решение остаться в аббатстве навсегда.
Сборник обычаев Эйнсхема описывает, какими должны быть отношения между братьями: смиренными и учтивыми. Если, например, в собрание монахов входит какой-нибудь отец, то молодые должны встать и предложить ему место. Более молодые монахи могут высказывать свое несогласие со старшими, но без высокомерия. Со своей стороны, старцы должны выслушивать молодых с подобающей ласковостью и уважением. В том же сборнике обычаев, датируемом началом XIII века, говорится, что нужно целовать руку дающего вам какую-то вещь (хлеб, к примеру), но здесь же уточняется, что не следует делать этого, если вам протягивают «нож или вилку, сосуд с питьем или горящий светильник». Хотим мы того или нет, но это – весьма культурное общество.
Учтивое обращение «любезный брат», «дорогой брат» было принято даже у тамплиеров, военный образ жизни которых мог бы склонить их к известной доле грубости, ибо они были монахами-воинами и вели «благородную войну из послушания». Любые бранные или грубые слова в речи запрещались. Даже приказы следовало отдавать без грубости.
Говоря о гостеприимстве в аббатстве Бек, которое тем не менее известно своими строгими правилами, Бодри де Бургей писал: «Я нашел там необычайно щедрую деликатность и предупредительность… в людях обнаруживается замечательная скромность, проистекающая от здорового и естественного поведения. Можно с уверенностью сказать: здесь нет ничего лишнего». Вспомним нравы той эпохи с их грубостью, неотесанностью и постоянными крайностями; и тогда мы сумеем лучше понять, какой поразительный эффект на полудиких людей того времени производило пребывание в течение всего-то нескольких часов в этих оазисах зелени и покоя, чистоты и тишины, каковыми были монастыри, и почему некоторые из посетителей, словно озаренные вспышкой молнии, подчас принимали решение остаться в аббатстве навсегда.
«Discretio» и организация жизни картезианцев
Даже сама организация жизни в картезианском ордене, сколь строгой она бы ни была, тоже характеризовалась заботой о дискретности в келейном существовании, разделении уединенной (самое главное) и общежительной жизни, в достижении равновесия между бедностью и изобилием, когда полезность умеряет бедность. Одно из проявлений картезианского discretio – это прогулка примерно в течение трех часов. Обычно она совершалась по понедельникам, если, конечно, в этот день не отмечался какой-нибудь важный праздник. Во время прогулки монахи могли беседовать друг с другом, однако запрещалось обсуждать мирские события или вступать в политические споры. С самого начала картезианский орден придавал большое значение таким прогулкам, и приорам рекомендовалось не освобождать монахов от них.
В жизнь картезианцев, которая, по сути, строилась на уединении и безмолвии, «дискретно» вторгаются элементы общественной жизни: прогулки каждую неделю, как мы уже видели; общие трапезы по воскресеньям; на некоторые праздники, кроме утрени и торжественной монастырской мессы, – еще и малые канонические часы, капитул, трапеза в полдень и вечерня. Не так много по меркам нашего понимания общественных отношений. Но в понимании картезианцев это служило элементом необходимой компенсации.
В жизнь картезианцев, которая, по сути, строилась на уединении и безмолвии, «дискретно» вторгаются элементы общественной жизни: прогулки каждую неделю, как мы уже видели; общие трапезы по воскресеньям; на некоторые праздники, кроме утрени и торжественной монастырской мессы, – еще и малые канонические часы, капитул, трапеза в полдень и вечерня. Не так много по меркам нашего понимания общественных отношений. Но в понимании картезианцев это служило элементом необходимой компенсации.
Отсутствие «discretio»
Негативное подтверждение того, что discretio является важным компенсирующим элементом в организации монашеской жизни, – это печальная судьба гранмонтанского ордена. Основанный в 1077 году св. Этьеном де Мюре орден первоначально объединял монахов, вдохновляемых очень суровым обетом. Одиночество, крайняя бедность, отказ от всего, что не является самым насущным. Никаких постоянных доходов, ни земли, ни скота. Гранмонтанцы не требовали денег за совершение мессы, не собирали пожертвований, жили отшельниками, не работали и никогда не подавали в суд, чтобы защитить свои собственные права. Поступать таким образом в эпоху, когда все, в том числе и монахи, были сутягами, означало подписать себе смертный приговор. Сверх того, гранмонтанцы проявляли такую щедрость, что заслужили название «добряков».
Столь самоотверженный взгляд на человека и жизнь, даже укорененный в душе, пылающей неугасимой верой в Провидение, был все же слишком «недискретным», чтобы не испытывать кризисов. Ведь во избежание кризисных состояний, по словам одного картезианца, «всем монахам нужно постоянно быть святыми, заслуживающими чудес», «чистыми, бесплотными духами, что невозможно в мире сем», и поскольку этого нет, они неизбежно «нарушали свой устав». Потрясаемый кризисами, орден добряков в итоге длительной агонии был распущен. Это случилось в 1772 году после длительной агонии.
Это не единственная ошибка, допущенная гранмонтанцами по отношению к принципу дискретности. Заботясь о полном соответствии требованиям духовной жизни, монахи этого ордена доверили мирские полномочия монастыря многочисленным конверзам (тем людям, кто еще не принял монашеского пострига), а те захотели регламентировать все области жизни без исключения. Ибо как иначе разграничить потребности монастырской жизни с ее будничной реальностью и чаяния жизни духовной, полностью посвященной Господу? Различия в их крайних проявлениях хорошо видны, однако в повседневной жизни поляризация неразличима. Что могли ответить конверзам, управляющим хозяйством, монахи, которые просили одежду, тот или иной паек и слышали в ответ, что у монастыря нет средств или отнюдь не подобает «духовному лицу» проявлять заботу о столь земных вещах?
Как и следовало ожидать, подобные ситуации порождали бесконечную смуту и даже бунты. Дело кончилось тем, что конверзы заточили в тюрьму генерального приора, заставив его уйти со своего поста. Словом, «зверь» восторжествовал, поскольку основатель ордена гранмонтанцев, стремясь к идеалу, использовал для организации своего ордена не очень Разумную концепцию, иными словами – «indiscrete», которая не различала ни законной иерархии, ни требований общежительной жизни.
Столь самоотверженный взгляд на человека и жизнь, даже укорененный в душе, пылающей неугасимой верой в Провидение, был все же слишком «недискретным», чтобы не испытывать кризисов. Ведь во избежание кризисных состояний, по словам одного картезианца, «всем монахам нужно постоянно быть святыми, заслуживающими чудес», «чистыми, бесплотными духами, что невозможно в мире сем», и поскольку этого нет, они неизбежно «нарушали свой устав». Потрясаемый кризисами, орден добряков в итоге длительной агонии был распущен. Это случилось в 1772 году после длительной агонии.
Это не единственная ошибка, допущенная гранмонтанцами по отношению к принципу дискретности. Заботясь о полном соответствии требованиям духовной жизни, монахи этого ордена доверили мирские полномочия монастыря многочисленным конверзам (тем людям, кто еще не принял монашеского пострига), а те захотели регламентировать все области жизни без исключения. Ибо как иначе разграничить потребности монастырской жизни с ее будничной реальностью и чаяния жизни духовной, полностью посвященной Господу? Различия в их крайних проявлениях хорошо видны, однако в повседневной жизни поляризация неразличима. Что могли ответить конверзам, управляющим хозяйством, монахи, которые просили одежду, тот или иной паек и слышали в ответ, что у монастыря нет средств или отнюдь не подобает «духовному лицу» проявлять заботу о столь земных вещах?
Как и следовало ожидать, подобные ситуации порождали бесконечную смуту и даже бунты. Дело кончилось тем, что конверзы заточили в тюрьму генерального приора, заставив его уйти со своего поста. Словом, «зверь» восторжествовал, поскольку основатель ордена гранмонтанцев, стремясь к идеалу, использовал для организации своего ордена не очень Разумную концепцию, иными словами – «indiscrete», которая не различала ни законной иерархии, ни требований общежительной жизни.
Нравы и санкции
Порой удивляет та настойчивость, с которой уставы и сборники обычаев говорят о послушании и суровости наказания в случае нарушения субординации или просто принятых правил, ибо нравы в ту эпоху царили дикие, необузданные и жестокие. Разумеется, было бы несправедливо составлять картину монашеской жизни на основе отчетов визитаторов или монастырских хроник, как было бы неразумно описывать нашу жизнь, вдохновляясь только лишь газетами. Вполне очевидно, что в письменных источниках зафиксированы наиболее примечательные и часто самые необычные происшествия. Но точно так же можно исказить всю картину, заявив: «Все было прекрасно как с духовной точки зрения, так и с мирской». Слишком кратко невозможно объяснить, что же было плохо, особенно если вдаваться в подробности. Хроники повествуют о бесчисленных случаях неповиновения. Но какое отношение они имели к жизни тысяч благочестивых душ, которые вовсе не нуждались в устрашении наказанием, чтобы вести жизнь по обету, и которые не оставили никакого иного следа своего земного странствия кроме имени, затерянного в длинных списках, и безымянного дара стольких архитектурных, художественных и духовных красот?