Мур Уорд. Парень, который женился на дочке Мэксилла

   Они бы не поверили ни одному ее слову. Они бы нашли убедительнейшие причины, чтобы отрицать существование пшеницы, плодов, скрипки, до которой никто не дотрагивался. Они бы подвергли его психологическим тестам: интеллект, координация, память, физические нагрузки, всевозможные уколы и осмотры. Где родились, как ваше полное имя, где ваши отец и мать? Они были бы недоверчивыми, но такими вежливыми, мягкими, настойчивыми: да-да, конечно, мы понимаем, но попытайтесь вспомнить, мистер... Э... Э... Эш. Попробуйте-ка вспомнить детство... А когда они наконец поймут, будет только хуже, а не лучше. Еще усилие, мистер Эш, попытайтесь припомнить, как... Вот уравнение - конечно, вы можете... Нам известно, вы владеете телекинезом, так покажите же нам... Еще, пожалуйста. Еще разочек, пожалуйста... Теперь об исцелении ран - объясните, пожалуйста... Будьте добры, повторите еще раз, как вы оживляете мертвые растения... Так, а теперь об ультрахимическом шлаке... То одно, то другое.
   Или будет иначе? Возможно, Эш погибнет не от обезьяньей людской жадности ко всякой информации, а из-за тигриного страха и ненависти человека ко всему чуждому. Арест за нелегальное вторжение - или за все, в чем его захотят обвинить, речи в Конгрессе, шум в газетах и в эфире. Шпион, диверсант, агент чужих миров. (Кто знает, что он делает с теми растениями, которые выращивает? Может, тот, кто ест плоды, станет психом или не сможет иметь детей?) Нельзя выдвинуть против Эша официальное обвинение - но это не значит, что от него не смогут избавиться те, кто так напуган вторжением враждебных сил, лазутчиком которых покажется Эш. Судебные процессы, приговор, опека, линчеватели... Открыть Эша означало беду. Лет на двести раньше - или позже - он мог бы принести благо, но не теперь. Было бы непоправимой ошибкой открыть его существование в наш век всеобщего страха. Нэн знала, что отец не жаждет рассказать, кому он обязан урожаями. Глэдис и Мюриэл знали только, что они наняли чудаковатого работника. Во всяком случае, не хотели бы они обращать на себя внимание всего графства Эвартс, ни под каким видом. А младших детей можно научить вести себя так же, как отец и сестры. Кроме того, Эш откровенничал с одной Нэн.
   В ту зиму Мэксилл купил еще двух коров. Старые, костлявые, дававшие мало молока, они предназначались на мясо, да и того было не так много. Когда Эш стал за ними ухаживать, они со дня на день стали молодеть, ребра их потонули в боках, глаза прояснились. Тощие мешочки округлились, раздулись и наконец повисли, наполнившись молоком, словно коровы только что отелились.
   - Хотел бы я знать, почему он не проделал такого со свиньями? спрашивал Мэксилл у Нэн. Присутствие Эша он попросту игнорировал, он это делал всегда, за исключением тех случаев, когда его устраивала беседа с ним. - Боровки что-то совсем сдают, хотелось бы, чтобы они обошлись подешевле. Мог бы он проделать фокус-покус, поглядел бы я тогда, как они дадут помет.
   - Никакой тут не фокус-покус. Просто Эш больше нашего понимает. И не станет он делать ничего, чтобы помогать убийству, - объяснила Нэн. - Он сам не ест ни мяса, ни яиц, и молока не пьет.
   - Заставил же он кур лучше нестись. А погляди, какое у нас теперь молоко!
   - Чем лучше куры несутся, тем дальше они от топора. И коровы тоже. Заметь - молодые петушки лучше не становятся. Он или не хочет, или не может сделать, чтобы животные годились в пищу. Спроси его самого.
   По почте стали приходить каталоги семян. Никогда Мэксилл не интересовался огородом, только вскапывал, а девчонки уж пусть сажают что хотят. Нынче он возился с каждой брошюркой, как с любовным письмом, радостно любуясь оранжевыми сосульками моркови, бесстыдно-красной редиской, зелеными листьями салата на глянцевитых обложках Нэн догадывалась: он мечтал вырастить капусту крупнее тыквы, тяжелые арбузы, чтобы взрослому мужчине не поднять без посторонней помощи, сочные трехфунтовые помидоры.
   Доволен был и Эш. Впервые Нэн испытывала обоюдоострый гнев женщины и к эксплуататору, и к эксплуатируемому. Эшу надо бы больше самолюбия, амбиции. Не должен бы он так радоваться, что возится с этой старой фермой. С его-то способностями и безусловным превосходством над примитивными людишками он мог бы стать кем угодно. Но вершиной его желаний, безусловно, было фермерство.
   Мэксилл не мог дождаться, когда земля будет готова. Он вспахал ее слишком сырой, скверно и задорого. Каждый дюйм из пятнадцати акров он засадил - к тщательно скрываемому изумлению соседей, которым было ясно, что семена сгниют.
   Нэн спросила Эша:
   - Ты можешь управлять тем, что делаешь?
   - Я не могу сделать, чтобы грушевое дерево приносило огурцы или чтоб на корнях виноградной лозы росла картошка.
   - Я хочу сказать: нельзя ли, чтобы все не было таким громадным? Можно, чтобы пшеница выросла только крупнее обычной?
   - Зачем?
   Нэн Мэксилл попыталась растолковать ему - и поняла, как позорно предавать.
   - Ты употребляешь слова, которых я не знаю, - сказал Эш. - Пожалуйста, объясни - ревность, зависть, чужеземец, тягаться, в ярости, подозрение начнем хотя бы с этого.
   Она объяснила, как сумела. Объяснение не было полным. Оно не было даже сносным. Нэн вспыхнула гневом, когда подумала, что Эш - изгнанник, теперь она поняла, как нетерпим может быть человек, далеко опередивший свое окружение или же сильно отставший от него. Она могла только догадываться, чем является Эш для своего народа - пережитком давно позабытых понятий, намеком на то, что не так уж далеко они ушли в развитии, как воображают, если среди них может родиться такой человек, - но она понимала и то, чем он стал на Земле 1937 года - упреком и осуждением.
   Весенние ветры забрякали омертвелыми ветками на плодовых деревьях, очищая их так же действенно, как это мог бы сделать человек при помощи пилы, садовых ножниц и ножа. Было видно, что сад старый - массивные стволы и высокие кроны выдавали, что корни их растут очень давно, - но он стал абсолютно здоровым. Набухли и раскрылись почки. Одни развернулись в свежие листья с красноватыми краями, другие - в нежные, словно их присыпали пудрой, цветки. Тень от них была такая плотная, что между деревьями не росли сорняки. В поле было иначе. Что бы Эш ни делал с почвой, ничто не действовало на задутые ветром семена, прораставшие в бороздах между ними. Они взошли интенсивно, один стебель вплотную к другому, корни плотно переплелись, метелки поднимались все выше и выше, стремясь безудержно к солнечному свету. Только встав на четвереньки, можно было увидеть крошечные зеленые всходы под паутиной сорняков.
   - Ну вот, - сказал Малькольм Мэксилл, - не сгнило, так эта нечисть повылазила. Но кое-кто в округе почешется. У меня недели на две-три раньше вырастет, чем у всех. Для Мэксиллов депрессия кончилась. Знаете, что? Придется дьявольски поработать, чтобы избавиться от сорняков. Пожалуй, надо раздобыть трактор. Тогда на будущий год не придется никого нанимать на пахоту. Может, он хоть трактор сумеет водить?
   - Он умеет, - сообщила Нэн, игнорируя присутствие Эша не хуже, чем ее отец. - Но не станет.
   - Это еще почему?
   - Он машин не любит.
   - Небось его устроили бы лошадь или мул? - негодующе фыркнул Мэксилл.
   - Возможно. Но сорняки он выдергивать не станет.
   - Да какого же черта!
   - Я тебе говорила, папа. Он не станет убивать.
   - Убивать _сорняки_?
   - Ничего он не будет убивать. Не стоит из-за этого ссориться, так уж он устроен.
   - По-дурацки устроен, если тебя интересует мое мнение!
   Все же Мэксилл купил трактор и массу деталей к нему и обрабатывал хлеб, обливаясь потом и ругаясь (когда девчонки не могли слышать), проклиная Эша, который ни черта на ферме не делает, знай бродит повсюду да трогает все. Разве так взрослый человек свой хлеб отрабатывает? Нэн боялась, что отца просто удар хватит, когда он поймет, что урожай прошлого года не удвоился. Сад превзошел все ожидания, ни одна вишенка, слива или персик не уменьшились и не потеряли форму, птицы не поклевали ни один плод. Ни один цветок не осыпался неопыленным, ни одна зеленая веточка не увяла и не отпала, абсолютно все плоды созрели. Под тяжестью груза ветки склонились почти до земли, ветры раздвигали листья и обнажали истинную мечту садовода. Мэксилл был недоволен.
   - Теряем в количестве ради качества, - ворчал он. - Какая там самая высокая рыночная цена? А я-то считал вдвое против этого.
   Нэн Мэксилл поняла, как она изменилась, как она меняется с момента появления этого парня. Отец казался ей теперь капризным ребенком, впадающим в истерику, раз ему отказывают в том, что, по ее понятиям, ему только вредно. Мальчишки, с которыми она гуляла раньше, были всего лишь прожорливые дети, слюнявые и пускающие пузыри, полные бессмысленных желаний. Жители Хенритона и графства Эвартс, - нет, поправляла она себя, люди, просто люди, - ребячливы и наивны. В известиях по радио сообщали о войнах в Китае и Испании, о резне и терроре в Германии, о жестокостях и несправедливости во всем мире. Приняла ли она бессознательно точку зрения Эша? У него не было ни точки зрения, ни определенных суждений. Он принимал окружающее, как и все, что она ему объясняла, задумчиво, с любопытством, с удивлением, но не проявляя сильных чувств. Она приняла ту позицию, которая, как она считала, должна принадлежать ему, так как ей недоступна была его отчужденность. Он не способен был на откровенность, как те, кто послал его сюда, - так человек, не понимающий в обезьянах, может посадить в одну клетку гориллу с шимпанзе. Примитивные люди перестают существовать, но за это приходится платить высокую цену. Народ Эша променял его дар выращивать естественные продукты на компенсирующее умение создавать пищу при помощи фотосинтеза и других процессов. Если Эш утратил дикарскую способность презирать и ненавидеть, не потерял ли он также примитивную способность любить?
   Потому что ей нужно было, чтобы Эш любил ее.
   Они поженились в январе, что многим показалось странным, но Нэн выбрала это время - ей хотелось "настоящую" свадьбу и в то же время тихую. Она ждала хотя бы согласия отца: ведь Эш принес ему процветание за каких-то два коротких года. Их свадьба стала бы гарантией, что Эш и впредь будет продолжать в том же духе. Но банковский счет Мэксилла, его большая машина, репутация в Хенритоне, которой, в числе прочего, наградил его зять, - все это обязывало его раздаваться от спеси.
   - А кто он, вообще-то, такой? - спрашивал Мэксилл. - Откуда он, собственно, родом? Какого происхождения?
   - Разве это важно? Он хороший, ласковый и добрый, - какое мне дело, откуда он родом и кто его родители? Это ничего не меняет.
   - Как не меняет? А вдруг в нем есть дурная кровь? Потом, он калека, да и умом слабоват. Сначала ведь даже говорить не мог, как нормальные люди. Конечно же, это важно, - неужели ты захочешь, чтобы дети были идиотами или у них оказалось меньше пальцев, чем положено? А может, он еще и жулик?
   Нэн даже не улыбнулась, видя его страстную тягу к респектабельности, и не напомнила ему, что если ее дети пойдут в деда, они окажутся самогонщиками и бутлегерами.
   - Эш не жулик.
   Жуликом он не был - но остальные опасности? Ей ведь грозило не только иметь детей с недостающими пальцами или еще с какими-нибудь ненормальностями - она и не знала, с какими (ни разу не осмелилась допустить, чтобы Эша осмотрел врач, так она боялась обнаружить анатомические или органические отклонения). Детей могло и вовсе не быть. Такие разные, отличные друг от друга особи, - союз их может оказаться бесплодным. Возможно, не получится никакой сексуальной близости. Ни секунды Нэн не притворялась, будто это для нее не имеет значения. Это было ужасно важно. Но она готова была рискнуть. Она все же намерена была выйти за него.
   Мэксилл покачал головой.
   - И еще одно: у него даже фамилии нет.
   - Дадим ему свою, - ответила Нэн. - Скажем, что он с нами в дальнем родстве.
   - Еще чего! - взорвался отец. - Что за штучки!
   - Ладно. Тогда мы сбежим и устроимся самостоятельно - не так-то уж это трудно, если вспомнить, _что_ умеет делать Эш. Нам даже не обязательно, чтобы земля была хорошая.
   Тут она замолчала, чтобы у отца было время обдумать все по существу. Он сдался. С гонором, но сдался.
   Эш не ездил в Хенритон, и никто его не видел там, кроме тех случаев, когда он помогал Мэксиллу отрабатывать долги; но все знали, что на ферме есть какой-то работник. Глэдис и Мюриэл были с ним знакомы - просто кивали при встрече. Они удивились и весьма скептически отнеслись к тому, что он, оказывается, их дальний родственник "откуда-то с востока". Еще больше их удивило, что он женится на Нэн. Они считали, она могла бы сделать лучший выбор. Потом вспомнили ее репутацию - а может, радоваться надо, что парень так порядочно поступает? Они считали месяцы и были шокированы, когда Эш Мэксилл-младший родился только через полтора года.
   Нэн тоже считала месяцы. Некоторые ее страхи живо испарились, другие продолжали преследовать ее. Она боялась пристально взглянуть на сына, и страх не уменьшался от того, что Эш при всей своей отчужденности казался взволнованным, а доктор и няня так и искрились бодрым весельем. Что-то внутри у нее медленно восстановилось, когда она осторожно притронулась к крошечному носику, к совершенным до неправдоподобия ушкам, круглой головке. Затем она протянула руку, чтобы откинуть нижнюю пеленку.
   - Мм... ммм... миссис Мэксилл... ммм...
   Конечно, она поняла еще прежде, чем увидела их, и страстная волна протеста пробежала по ней. Ручки в ямочках, прямые ножки - и на каждой по четыре пальца.
   Ей захотелось закричать. Это же не уродство, вы, идиоты! Зачем десять пальцев, когда восемь гораздо легче и ловчей могут выполнять то же самое, да еще проделывают такие штуки, какие невозможны для пятипалой руки? Не физическая слабость удержала ее, - она была сильной и здоровой, роды не были трудными, - а понимание, что придется скрывать превосходство ребенка, как она скрывала превосходство Эша, чтобы обыкновенные люди не ополчились против обоих. Она спрятала лицо. Пусть их думают, что она страдает.
   Однако она сочувствовала своему отцу. Малькольм Мэксилл торжествовал: сбылись его страшные пророчества, он не мог сдержать радости. Но ведь это его внук, его плоть и кровь, родился уродом. Единственный способ его успокоить - это выдать тайну Эша, но и она не могла бы его утешить. Скорее всего, он бы отнесся к факту изгнания Эша как к еще одному доказательству его неполноценности. Он и так не пытался скрыть враждебность.
   - Можно подумать, - сказала Нэн мужу, - что ты не сделал всего того, что сделано, а только оскорбил его.
   Эш улыбнулся, и рука его легко скользнула по ее плечу. Ее все еще удивляло, что кто-то способен на хорошее отношение и нежность без гнева, зависти и ненависти.
   - А ты ждала его благодарности? - спросил он. - Разве ты забыла все, что рассказывала мне о людских поступках? Но ведь я все делал вовсе не ради твоего отца, а просто чтобы этим заниматься.
   - Неважно. Теперь, когда у нас ребенок, надо как-то определиться. Или долю на ферме, или жалованье, хорошее жалованье.
   Она так хорошо знала его взгляд, полный честного и серьезного интереса.
   - Зачем? Еда у нас есть. Твоя одежда изнашивается, но отец дает тебе денег на новую. И для ребенка. Почему же...
   - А почему твоя одежда не изнашивается и не пачкается? - некстати перебила она его.
   Он покачал головой:
   - Не знаю. Я тебе говорил, что в этом не разбираюсь. Пока я сюда не попал, я и не слышал о тканях, которые не были бы вечными и самоочищающимися.
   - Все равно, неважно. Мы должны стать независимыми.
   - Зачем? - он пожал плечами.
   Часть дохода от обильного урожая Малькольм Мэксилл потратил на покупку еще одной фермы. Теперь он бесспорно был богатейшим человеком в графстве Эвартс. На двух фермах работали три работника, дом перестроили, а в новеньком гараже стоял грузовичок, два маленьких автомобиля и один большой, да еще сверкающие сельскохозяйственные машины. Хенритонский банкир почтительно слушал Мэксилла. Муж Мюриэл во всем советовался с тестем. Нэн видела, как его раздражает необходимость возиться с фермой, зависимость от Эша. Когда отец ненадолго уехал в Лос-Анджелес, она поняла, что он пытается положить конец этой зависимости, найти возможность заняться там каким-нибудь выгодным дельцем, не используя таланты Эша, только чтоб его выручала собственная изворотливость, собственные деньги и энергия. Подлецом Мэксилл не был: она знала, что если он продаст землю, с Эшем он все уладит и у них будет собственное жилье.
   Вмешалась воля чистого случая: неожиданно Малькольма Мэксилла убили. Завещания не осталось. Владения полюбовно поделили. Глэдис и Мюриэл отказались от своей доли с условием, что Нэн берет на себя заботы о трех младших девчонках. Эш с радостью предоставил ей устройство дел и взирал на все с таким отчужденным интересом, с каким английский епископ разглядывал бы шаманскую маску. Он никак не мог понять значения богатства и власти.
   Он подлежал приписке в армию, но, так как был отцом семейства и единственным кормильцем, вряд ли его призвали бы. И в таком случае он бы не прошел медицинскую комиссию благодаря своим восьми пальцам. Война все поднимала и поднимала цены на продукты. Глэдис уехала в Вашингтон и поступила в какое-то учреждение, Джози вышла замуж за моряка, который приехал на побывку. Урожаи все увеличивались. Нэн с радостью замечала, что другие фермеры ходят к Эшу за советом. Так как он не мог передать свои знания даже ей, хотя она и объяснялась немного на его языке, с другими нечего было пытаться. В помощи он никогда не отказывал, но обычно ходил только к тем соседям, у которых случался неурожай, земля была плохая или болели животные. Пока руки его были заняты работой, он болтал всякую чепуху из сельскохозяйственных бюллетеней. Потом животные выздоравливали, пшеница процветала, негодная земля приносила урожай - так естественно, что соседям оставалось удивляться мудрости банальных советов.
   Сначала Нэн опасалась, что руки маленького Эша сделают его уродом, но эта боязнь в конце концов рассеялась. Он мог хватать, сжимать, держать, манипулировать, бросать лучше, чем другие дети его возраста. (Несколько лет спустя в крикете и бейсболе он стал лучшим подающим на все времена в графстве Эвартс, а крученая подача у него была такая, что никто не мог ее отбить.) Не слишком рано, но он заговорил. Язык отца он освоил так хорошо, что в конце концов оставил Нэн позади. С благодушием матери и жены она слушала, как они щебечут свои мелодии настолько искусно, что она ничего не могла понять.
   Джесси окончила торговую школу и устроилась секретаршей в лавке зятя. Дженет уехала на Восток изучать археологию. После войны стабилизировались цены. Мэксиллы все больше богатели. На старой ферме Эш перестал выращивать пшеницу. Часть земли он занял под новый плодовый сад, на остальной посеял какую-то гибридную траву, которую сам вывел. Трава эта давала зерно, побогаче белками, чем пшеница.
   Маленький Эш был радостью, но прошло уже семь лет, а он оставался единственным ребенком.
   - Почему? - спрашивала Нэн.
   - Разве тебе нужны еще дети?
   - Конечно. Неужели тебе не нужны?
   - Мне все еще трудно понять одержимость землян обеспечивать себя впрок. Всем - положением, потомками, предками. Разве можно так рьяно различать детей только по биологическому родству?
   Впервые Нэн почувствовала, что он чужак.
   - Я хочу своих детей.
   Но больше у нее не было детей. Это было грустно, но не горько. Она помнила, как хотела выйти за Эша, даже если вовсе не будет детей. И поступила правильно: без Эша ферма совсем бы захирела. Отец только ныл и жаловался, они так и остались бы неудачниками, она бы вышла за первого же парня, который попросил бы ее об этом, - когда ей надоело бы кататься в машинах, - и муж ее был бы такой же никудышный, как отец с его бесплодными акрами. Даже если бы она знала, что малыша Эша не будет, она снова выбрала бы тот же путь. Но ее беспокоило, что Эш даже сына не может выучить искусству вести ферму. Это разбивало мечту: тайна Эша делала его уязвимым. А у Эша-младшего нет никакой тайны, которую могут обнаружить, он мог бы совершать чудеса для человечества без всякого страха.
   - Почему он не может ничему научиться? Он же понимает тебя лучше, чем я.
   - Он может понять слишком много. Может обогнать меня. Не забывай, что я неполноценный - мои способности моему народу больше не нужны. Он может оказаться им ближе, чем я.
   - Но тогда... он сможет делать всякие удивительные вещи, какие делают они!
   - Не думаю. Есть некая выравнивающая сила - не механическая, но компенсирующая потери в достижениях. Я не могу научить его даже телекинезу, которым владею. Зато он лучше меня умеет лечить.
   Итак, новая мечта вытеснила старую. Младший Эш - врач, лечит болезни, от которых страдает человечество... Но мальчик довольствовался тем, что сводил бородавки с рук товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. Его не интересовало такое будущее. Главным его интересом были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались все девчонки Мэксиллы по очереди, пока он окончательно не вышел из строя. То есть до тех пор, пока Эш-младший не принялся за дело. В восемь он возвращал к жизни ветхие будильники, в десять налаживал трактор лучше, чем это делали в хенритонском гараже. Наверно, Нэн должна была гордиться сыном, который мог бы стать великим инженером или изобретателем. К несчастью, ей куда меньше нравился мир атомного и водородного оружия, чем тот, который она знала девчонкой, несмотря на депрессию.
   Неужели она старела? Ей было чуть за сорок, тонкие морщины на лице, слегка проступившие вены на руках были заметны куда меньше, чем те же признаки у женщин на пять-шесть лет моложе. Все же когда она смотрела на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела его с южного пастбища, она испытывала сильный страх.
   - Сколько тебе лет? - спрашивала она. - На самом деле - сколько?
   - Столько же, сколько и тебе.
   - Нет, - настаивала она. - Это красивая фраза. Я хочу знать.
   - Как выразить мой возраст в земных годах? Революциями, вращением планет вокруг Солнца? Это было бы бессмысленно, даже если бы я знал высшую математику и умел бы переводить одно математическое измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в шесть месяцев, а дуб молод и в пятьдесят лет.
   - Ты что, бессмертен?
   - Не более тебя. Я умру вместе с тобой.
   - Но ты не стареешь.
   - Я и не болею. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился - стало быть, и должен умереть.
   - Ты будешь молодым, а я стану старухой, Эш...
   Да, подумала она, хорошо тебе говорить. Тебя не волнует, что болтают люди, тебя не трогают насмешки и чужая злоба. Не любила бы я тебя так, назвала бы бесчеловечным. Каждое сверхчеловеческое существо несет в себе нечто бесчеловечное. Да, да, все мы эгоистичные, жадные, жестокие, ограниченные, омерзительные. Надо ли презирать нас за то, что мы не видим выше своей головы и неспособны наблюдать за собой с осуждением и отчуждением миллиона грядущих поколений? Наверно, надо. Но тут должен быть самоприговор, а не предостережение, даже не пример высшего существа.
   Она не жалела, что вышла за Эша, она ничего не хотела бы изменить. Но в ней был жалобный протест: она-то старается, а он - нет. Ни приобретенная мудрость, ни раздумья не могли примирить ее с этой мыслью, она не могла не содрогаться, когда представляла себе взгляды, вопросы, насмешки над женщиной пятидесяти, шестидесяти, семидесяти лет - женой мальчика двадцати с небольшим. А если Эш-младший унаследует от отца невосприимчивость ко всему, которая, кажется, у него уже есть? Мысленно она видела, при всей нелепости такой картины, как она, состарившись, глядит то на одного, то на другого и не сразу может отличить мужа от сына. Поглощенная горем и печалью, она отдалилась от знакомых, почти ни с кем не говорила, целыми часами бродила далеко от дома, погрузившись в неприятные мысли и ощущения. Так, среди жаркой солнечной тишины августовского дня она услышала ту музыку.
   Она сразу поняла. Музыка несомненно напоминала мычание Эша, но еще больше она походила на ту полифонию, которую он слушал по радио. Бешено заколотилось сердце, потому что на мгновение Нэн показалось - младший Эш... но это было искусней, чем неумелый эксперимент. Музыка могла идти от кого-то - или от чего-то - так далеко отстоявшего от Эша, как он сам далеко был от Нэн.
   Затаив дыхание, она слушала, потрясенная, испуганная. Не было видно ничего, кроме отдаленных гор, безоблачного неба, полей, прямой дороги, групп стройных деревьев, зарослей диких ягод, непокорных сорняков. В небе не парил ни один предмет, не спешил к ней из-за ближайшего бугра никакой незнакомец в неземной одежде. Все же она не сомневалась. Заторопилась к дому и разыскала Эша.
   - Тебя ищут.
   - Знаю. Много дней уже знал.
   - Откуда? Что им нужно?
   Он не дал прямого ответа:
   - Нэн, как ты думаешь, неужели я совершенно не сумел приспособиться к здешней жизни?
   Она искренне удивилась:
   - Не сумел? Да ведь ты принес жизнь, мудрость, здоровье, добро всему, к чему прикоснулся! Как ты можешь говорить, что ты чего-то не сумел?