Страница:
Другим коньком Нобору Ватая было щеголять техническими терминами. Большинство, конечно, не знало, что они означают, а он умел преподносить их с таким видом, что окружающим оставалось пенять лишь на свою непонятливость. И еще он постоянно пользовался разной статистикой. Все эти цифры Нобору держал в голове, и они придавали его речам еще большую убедительность. Однако спустя какое-то время ты понимал, что никто ни разу не поставил под сомнение источники и обоснованность этих цифр. Все знают, что цифрами можно манипулировать как угодно. Однако тактика Нобору Ватая была столь изощренной, что люди в большинстве своем просто не могли разглядеть этой опасности.
Его ловкие приемы выводили меня из себя, но я был не в состоянии четко объяснить другим, что меня не устраивало, привести свои аргументы. Это напоминало боксерский поединок с бестелесным призраком: все удары, не находя вещественной цели, лишь рассекают воздух. Меня изумляло и необыкновенно раздражало то, что на агитацию Нобору Ватая поддавались даже искушенные интеллектуалы.
Так Нобору Ватая завоевал репутацию одного из наиболее ярких представителей мыслящей элиты. Последовательность, похоже, никого больше не волновала. Всех интересовали только разворачивающиеся на телеэкране бои интеллектуальных гладиаторов, и чем краснее была проливаемая ими кровь, тем лучше. А если один и тот же человек в понедельник говорит одно, а в четверг — прямо противоположное, это не имеет никакого значения.
Нобору Ватая я впервые увидел, когда мы с Кумико решили пожениться. Я думал поговорить с ним до встречи с будущим тестем. Все-таки мы с ним почти одного возраста, и у меня была надежда, что такой разговор поможет делу.
— Думаю, тебе не следует на него рассчитывать, — почему-то сконфузившись, проговорила Кумико. — Как бы тебе сказать… Просто он не тот человек.
— Но ведь рано или поздно все равно придется с ним встречаться.
— Да, конечно.
— Тогда надо попробовать. Это как в любом деле — толком не поймешь, пока не попробуешь.
— Ну хорошо.
Я позвонил Нобору Ватая, и он принял мое предложение о встрече без особого энтузиазма. Но если вы настаиваете, сказал он, могу уделить вам полчаса. Мы договорились встретиться в кафе у станции Отяномидзу. Тогда он был всего лишь ассистентом в университете, его книга еще не написана, и выглядел он весьма скромно. Карманы его куртки оттопыривались, наверное, из-за привычки подолгу держать в них руки; волосы не мешало бы постричь еще пару недель назад. Горчичного цвета тенниска совсем не шла к сине-серому твидовому пиджаку. Он имел вид типичного молодого безденежного ассистента, каких можно встретить в каждом университете. У него были сонные глаза человека, который только что выбрался из библиотеки после целого дня занятий; однако, присмотревшись, в глубине этих глаз можно было увидеть пронизывающий холодный свет.
Представившись, я сказал, что в ближайшее время собираюсь жениться на Кумико, и попытался объяснить все честно. Что работаю сейчас в юридической фирме, но это дело не по мне. Что пока еще ищу себя. Может быть, для такого человека, как я, женитьба и выглядит безрассудством, но я люблю его сестру и думаю, что смогу сделать ее счастливой. Что мы с Кумико будем поддерживать и придавать силы друг другу.
Однако мои слова, похоже, не встретили у него понимания. Он сидел, сложив руки, и безмолвно выслушивал мои откровения. Даже когда я кончил говорить, он еще какое-то время оставался неподвижен и, казалось, размышлял о чем-то другом.
С самого начала мне было страшно неловко в его присутствии. Сперва я пытался объяснить этот дискомфорт деликатностью момента. Правда, когда видишь человека впервые и вдруг говоришь ему, что хочешь жениться на его сестре, поневоле почувствуешь себя не в своей тарелке. Но в случае с Нобору Ватая, пока мы сидели друг против друга, неловкость исподволь переросла в неприязнь. Чувство было такое, будто на самом дне желудка постепенно вызревает и воняет кислятиной какое-то чужеродное тело. Меня раздражали в нем не слова, не поведение, а лицо. Я сразу почувствовал, что лицо этого человека скрыто за какой-то маской. Что-то здесь не так. Я не мог избавиться от ощущения, что это не настоящее его лицо.
Мне хотелось встать и поскорее уйти куда подальше. Но разговор был начат, и не годилось обрывать его таким образом. Я остался сидеть и, прихлебывая остывший кофе, ждал, когда он что-нибудь скажет.
— По правде говоря, — начал он слабым и тихим голосом, будто хотел сэкономить энергию, — то, что ты сейчас говорил, мне непонятно и совершенно неинтересно. Меня занимают совсем другие вещи, которые, по всей вероятности, непонятны и неинтересны тебе. Короче, если ты хочешь жениться на Кумико, а она собирается за тебя замуж, у меня нет ни права, ни причин становиться у вас на пути. Поэтому я не буду этого делать. Даже в мыслях. Но большего от меня не жди. И самое главное: не отнимай у меня время.
Закончив свою тираду, Нобору Ватая взглянул на часы и поднялся с места. Дословно я его речь не запомнил и, может быть, не совсем точно изложил, но смысл, без сомнения, передал верно. В общем, она была очень лаконичной и, что называется, по существу. Не было ничего лишнего, недоговоренностей тоже не оставалось. Я прекрасно понял, что он хотел сказать, и догадывался, какое впечатление от меня у него осталось.
На том мы тогда и расстались.
Мы с Кумико поженились, и Нобору Ватая стал моим шурином. В силу этого нам иногда приходилось встречаться. Однако сопровождавший встречи обмен фразами нельзя было назвать разговором. У нас, как он правильно выразился, не было общих интересов. Поэтому сколько бы слов мы ни произносили, беседы из этого все равно не получалось. Это все равно что говорить на двух разных языках. Если бы далай-лама лежал на смертном одре, а Эрик Долфи объяснял ему, какое значение имеет смена оттенков звучания бас-кларнета при выборе масла для автомобиля, эффекта и пользы от этого было бы, наверное, больше, чем от моих диалогов с Нобору Ватая.
Общение с другими людьми почти не вызывает у меня длительных эмоциональных стрессов. Конечно, я могу к кому-то испытывать неприязнь или раздражение, на кого-то могу рассердиться. Но обычно это продолжается недолго. Я умею видеть различия между собой и другими людьми как субъектами, принадлежащими к совершенно разным сферам. (Думаю, такую способность можно в каком-то смысле считать талантом. Я не хвастаюсь, но это в самом деле очень непростое дело.) Иначе говоря, когда кто-то начинает действовать мне на нервы, я перемещаю объект своей неприязни в зону, существующую обособленно от меня и не имеющую ко мне никакого отношения. Я говорю самому себе: «Хорошо! Пусть мне неприятно, пусть я раздражен, но источника этих чувств здесь уже нет, он перенесен в другие сферы, и я смогу разобраться с ним там позже». То есть на какое-то время на чувства ставится некий блокиратор. Бывало, душевный покой не восстанавливался и после того, как я снимал блокировку и тщательно анализировал свое эмоциональное состояние. Но такое случалось крайне редко. Обычно время нейтрализует и обезвреживает злобу, в результате рано или поздно забываешь о том, что стало ее причиной.
Благодаря этой системе контроля над эмоциями мне удавалось избегать множества ненужных проблем и сохранять в своем внутреннем мире относительную стабильность и спокойствие. А то, что все это время она надежно действовала, составляло предмет моей гордости.
Однако в случае с Нобору Ватая моя система отказывала. У меня никак не получалось отодвинуть его куда-нибудь подальше, за пределы сознания. Скорее наоборот — он смог проделать такой маневр со мной. Меня это просто бесило. Отец Кумико, конечно, был высокомерным и неприятным типом. Но, в конце концов, он представлял собой образчик мелкого человека с узким кругозором, упрямо цепляющегося за свои примитивные убеждения. Поэтому его я смог совершенно забыть. Другое дело — Нобору Ватая. Он прекрасно осознавал все свои человеческие возможности и совершенно правильно разобрался в том, что за человек — я. При желании он мог бы стереть меня в порошок. И если не делал этого, то лишь потому, что я был ему абсолютно неинтересен и не стоил времени и энергии, которую ему пришлось бы потратить, чтобы разделаться со мной. Именно из-за этого я так на него злился. Низкая личность, бессердечный эгоист! И вместе с тем куда способнее меня.
От нашей первой встречи у меня надолго остался неприятный осадок. Такое чувство, будто в рот мне запихали целый выводок вонючих жуков. Выплюнуть-то я их выплюнул, но ощущение сохранилось. День проходил за днем, а Нобору Ватая никак не выходил у меня из головы. Я пробовал думать о чем-нибудь другом, но ничего не получалось. Ходил на концерты, в кино. Даже отправился с коллегами по работе на бейсбол. Выпивал, читал книги, которые давно хотел прочесть, как только появится свободное время. Но Нобору Ватая все время стоял передо мной, скрестив руки, и смотрел злобно, будто засасывая, подобно бездонному болоту. Это меня бесило, выбивало почву из-под ног.
Когда мы встретились с Кумико, она спросила, какое впечатление произвел на меня ее брат. Я не смог ответить честно. Мне хотелось расспросить ее о маске, которую носит Нобору Ватая, и о том противоестественно скрученном нечто, которое скрывается за ней. Хотелось откровенно поделиться неприязнью и смятением, охватившими меня. Но я так ничего ей и не сказал. Сколько ни объясняй, все равно передать свои впечатления как следует я вряд ли сумею. А в таком случае лучше вообще ничего не говорить.
— Он и вправду оригинал, — сказал я. Хотел что-нибудь добавить, но подходящих слов не нашел. Кумико тоже больше ничего спрашивала. Просто молча кивнула.
С тех пор мое отношение к Нобору Ватая почти не изменилось. Брат Кумико по-прежнему вызывал у меня раздражение, и оно привязалось, словно легкая простуда, и никак не хотело отпускать меня. Дома у нас нет телевизора, но всякий раз, когда мне попадается на глаза включенный телеэкран, по странному стечению обстоятельств на нем оказывается Нобору Ватая — что-то втолковывает зрителям. Стоит где-нибудь взять в руки журнал и начать его листать, как тут же обнаруживается его фото и какая-нибудь его статья. Казалось, Нобору Ватая подстерегает меня за каждым углом по всему миру.
Ну что же. Надо честно признать: я ненавидел этого типа.
Его ловкие приемы выводили меня из себя, но я был не в состоянии четко объяснить другим, что меня не устраивало, привести свои аргументы. Это напоминало боксерский поединок с бестелесным призраком: все удары, не находя вещественной цели, лишь рассекают воздух. Меня изумляло и необыкновенно раздражало то, что на агитацию Нобору Ватая поддавались даже искушенные интеллектуалы.
Так Нобору Ватая завоевал репутацию одного из наиболее ярких представителей мыслящей элиты. Последовательность, похоже, никого больше не волновала. Всех интересовали только разворачивающиеся на телеэкране бои интеллектуальных гладиаторов, и чем краснее была проливаемая ими кровь, тем лучше. А если один и тот же человек в понедельник говорит одно, а в четверг — прямо противоположное, это не имеет никакого значения.
* * *
Нобору Ватая я впервые увидел, когда мы с Кумико решили пожениться. Я думал поговорить с ним до встречи с будущим тестем. Все-таки мы с ним почти одного возраста, и у меня была надежда, что такой разговор поможет делу.
— Думаю, тебе не следует на него рассчитывать, — почему-то сконфузившись, проговорила Кумико. — Как бы тебе сказать… Просто он не тот человек.
— Но ведь рано или поздно все равно придется с ним встречаться.
— Да, конечно.
— Тогда надо попробовать. Это как в любом деле — толком не поймешь, пока не попробуешь.
— Ну хорошо.
Я позвонил Нобору Ватая, и он принял мое предложение о встрече без особого энтузиазма. Но если вы настаиваете, сказал он, могу уделить вам полчаса. Мы договорились встретиться в кафе у станции Отяномидзу. Тогда он был всего лишь ассистентом в университете, его книга еще не написана, и выглядел он весьма скромно. Карманы его куртки оттопыривались, наверное, из-за привычки подолгу держать в них руки; волосы не мешало бы постричь еще пару недель назад. Горчичного цвета тенниска совсем не шла к сине-серому твидовому пиджаку. Он имел вид типичного молодого безденежного ассистента, каких можно встретить в каждом университете. У него были сонные глаза человека, который только что выбрался из библиотеки после целого дня занятий; однако, присмотревшись, в глубине этих глаз можно было увидеть пронизывающий холодный свет.
Представившись, я сказал, что в ближайшее время собираюсь жениться на Кумико, и попытался объяснить все честно. Что работаю сейчас в юридической фирме, но это дело не по мне. Что пока еще ищу себя. Может быть, для такого человека, как я, женитьба и выглядит безрассудством, но я люблю его сестру и думаю, что смогу сделать ее счастливой. Что мы с Кумико будем поддерживать и придавать силы друг другу.
Однако мои слова, похоже, не встретили у него понимания. Он сидел, сложив руки, и безмолвно выслушивал мои откровения. Даже когда я кончил говорить, он еще какое-то время оставался неподвижен и, казалось, размышлял о чем-то другом.
С самого начала мне было страшно неловко в его присутствии. Сперва я пытался объяснить этот дискомфорт деликатностью момента. Правда, когда видишь человека впервые и вдруг говоришь ему, что хочешь жениться на его сестре, поневоле почувствуешь себя не в своей тарелке. Но в случае с Нобору Ватая, пока мы сидели друг против друга, неловкость исподволь переросла в неприязнь. Чувство было такое, будто на самом дне желудка постепенно вызревает и воняет кислятиной какое-то чужеродное тело. Меня раздражали в нем не слова, не поведение, а лицо. Я сразу почувствовал, что лицо этого человека скрыто за какой-то маской. Что-то здесь не так. Я не мог избавиться от ощущения, что это не настоящее его лицо.
Мне хотелось встать и поскорее уйти куда подальше. Но разговор был начат, и не годилось обрывать его таким образом. Я остался сидеть и, прихлебывая остывший кофе, ждал, когда он что-нибудь скажет.
— По правде говоря, — начал он слабым и тихим голосом, будто хотел сэкономить энергию, — то, что ты сейчас говорил, мне непонятно и совершенно неинтересно. Меня занимают совсем другие вещи, которые, по всей вероятности, непонятны и неинтересны тебе. Короче, если ты хочешь жениться на Кумико, а она собирается за тебя замуж, у меня нет ни права, ни причин становиться у вас на пути. Поэтому я не буду этого делать. Даже в мыслях. Но большего от меня не жди. И самое главное: не отнимай у меня время.
Закончив свою тираду, Нобору Ватая взглянул на часы и поднялся с места. Дословно я его речь не запомнил и, может быть, не совсем точно изложил, но смысл, без сомнения, передал верно. В общем, она была очень лаконичной и, что называется, по существу. Не было ничего лишнего, недоговоренностей тоже не оставалось. Я прекрасно понял, что он хотел сказать, и догадывался, какое впечатление от меня у него осталось.
На том мы тогда и расстались.
Мы с Кумико поженились, и Нобору Ватая стал моим шурином. В силу этого нам иногда приходилось встречаться. Однако сопровождавший встречи обмен фразами нельзя было назвать разговором. У нас, как он правильно выразился, не было общих интересов. Поэтому сколько бы слов мы ни произносили, беседы из этого все равно не получалось. Это все равно что говорить на двух разных языках. Если бы далай-лама лежал на смертном одре, а Эрик Долфи объяснял ему, какое значение имеет смена оттенков звучания бас-кларнета при выборе масла для автомобиля, эффекта и пользы от этого было бы, наверное, больше, чем от моих диалогов с Нобору Ватая.
Общение с другими людьми почти не вызывает у меня длительных эмоциональных стрессов. Конечно, я могу к кому-то испытывать неприязнь или раздражение, на кого-то могу рассердиться. Но обычно это продолжается недолго. Я умею видеть различия между собой и другими людьми как субъектами, принадлежащими к совершенно разным сферам. (Думаю, такую способность можно в каком-то смысле считать талантом. Я не хвастаюсь, но это в самом деле очень непростое дело.) Иначе говоря, когда кто-то начинает действовать мне на нервы, я перемещаю объект своей неприязни в зону, существующую обособленно от меня и не имеющую ко мне никакого отношения. Я говорю самому себе: «Хорошо! Пусть мне неприятно, пусть я раздражен, но источника этих чувств здесь уже нет, он перенесен в другие сферы, и я смогу разобраться с ним там позже». То есть на какое-то время на чувства ставится некий блокиратор. Бывало, душевный покой не восстанавливался и после того, как я снимал блокировку и тщательно анализировал свое эмоциональное состояние. Но такое случалось крайне редко. Обычно время нейтрализует и обезвреживает злобу, в результате рано или поздно забываешь о том, что стало ее причиной.
Благодаря этой системе контроля над эмоциями мне удавалось избегать множества ненужных проблем и сохранять в своем внутреннем мире относительную стабильность и спокойствие. А то, что все это время она надежно действовала, составляло предмет моей гордости.
Однако в случае с Нобору Ватая моя система отказывала. У меня никак не получалось отодвинуть его куда-нибудь подальше, за пределы сознания. Скорее наоборот — он смог проделать такой маневр со мной. Меня это просто бесило. Отец Кумико, конечно, был высокомерным и неприятным типом. Но, в конце концов, он представлял собой образчик мелкого человека с узким кругозором, упрямо цепляющегося за свои примитивные убеждения. Поэтому его я смог совершенно забыть. Другое дело — Нобору Ватая. Он прекрасно осознавал все свои человеческие возможности и совершенно правильно разобрался в том, что за человек — я. При желании он мог бы стереть меня в порошок. И если не делал этого, то лишь потому, что я был ему абсолютно неинтересен и не стоил времени и энергии, которую ему пришлось бы потратить, чтобы разделаться со мной. Именно из-за этого я так на него злился. Низкая личность, бессердечный эгоист! И вместе с тем куда способнее меня.
От нашей первой встречи у меня надолго остался неприятный осадок. Такое чувство, будто в рот мне запихали целый выводок вонючих жуков. Выплюнуть-то я их выплюнул, но ощущение сохранилось. День проходил за днем, а Нобору Ватая никак не выходил у меня из головы. Я пробовал думать о чем-нибудь другом, но ничего не получалось. Ходил на концерты, в кино. Даже отправился с коллегами по работе на бейсбол. Выпивал, читал книги, которые давно хотел прочесть, как только появится свободное время. Но Нобору Ватая все время стоял передо мной, скрестив руки, и смотрел злобно, будто засасывая, подобно бездонному болоту. Это меня бесило, выбивало почву из-под ног.
Когда мы встретились с Кумико, она спросила, какое впечатление произвел на меня ее брат. Я не смог ответить честно. Мне хотелось расспросить ее о маске, которую носит Нобору Ватая, и о том противоестественно скрученном нечто, которое скрывается за ней. Хотелось откровенно поделиться неприязнью и смятением, охватившими меня. Но я так ничего ей и не сказал. Сколько ни объясняй, все равно передать свои впечатления как следует я вряд ли сумею. А в таком случае лучше вообще ничего не говорить.
— Он и вправду оригинал, — сказал я. Хотел что-нибудь добавить, но подходящих слов не нашел. Кумико тоже больше ничего спрашивала. Просто молча кивнула.
С тех пор мое отношение к Нобору Ватая почти не изменилось. Брат Кумико по-прежнему вызывал у меня раздражение, и оно привязалось, словно легкая простуда, и никак не хотело отпускать меня. Дома у нас нет телевизора, но всякий раз, когда мне попадается на глаза включенный телеэкран, по странному стечению обстоятельств на нем оказывается Нобору Ватая — что-то втолковывает зрителям. Стоит где-нибудь взять в руки журнал и начать его листать, как тут же обнаруживается его фото и какая-нибудь его статья. Казалось, Нобору Ватая подстерегает меня за каждым углом по всему миру.
Ну что же. Надо честно признать: я ненавидел этого типа.
7. Счастливая химчистка
•
На сцену выходит Крита Кано
Я взял блузку и юбку Кумико и отправился на станцию, в химчистку. Обычно я сдавал вещи в чистку прямо за углом от нашего дома. Нельзя сказать, чтобы это место мне особенно нравилось; просто оно ближе. В химчистку у станции иногда заходила жена. Она заносила туда что-нибудь по дороге на работу, а на обратном пути забирала. Там чуть дороже, но Кумико говорила, что чистят лучше, чем по соседству. Поэтому свои самые красивые вещи она сдавала на станции, хотя это и было немного неудобно. Вот и я в тот день сел на велосипед и поехал туда, подумав, что Кумико, наверное, предпочла бы почистить юбку и блузку в той химчистке.
Я вышел из дома в зеленых хлопчатобумажных брюках, неизменных теннисных тапочках и желтой майке, выпущенной какой-то фирмой звукозаписи для поклонников Ван Халена. Ее в свое время где-то раздобыла Кумико. Этим утром, как и в прошлый раз, из «Джей-ви-си» хозяина химчистки громко звучала музыка — запись Энди Уильямса. Когда я вошел, «Гавайскую свадебную песню» как раз сменял «Канадский закат». Весело насвистывая в такт мелодии, хозяин что-то старательно записывал в тетрадь шариковой ручкой. Среди множества аудиокассет на полке я заметил Серхио Мендеса, Берта Кэмпферта и «101 Стрингс». Похоже, хозяин был любителем легкого жанра. Я вдруг подумал: а мог бы стать владельцем пристанционной химчистки приверженец «тяжелого» джаза — Альберта Эйлера, Дона Черри, Сесила Тэйлора? Пожалуй, мог бы. Но это вряд ли была бы счастливая химчистка.
Когда я выложил на прилавок зеленую в цветочек блузку и юбку цвета шалфея, хозяин развернул вещи, быстро осмотрел их и написал на квитанции: «блузка и юбка». У него был разборчивый и красивый почерк. Мне нравилось, когда в химчистке писали четко. А если в придачу здесь еще любят Энди Уильямса — тем лучше.
— Господин Окада? Правильно? — спросил он. Я подтвердил. Хозяин записал мою фамилию, отделил копию квитанции и протянул мне. — Будет готово в следующий вторник. Не забудьте получить. Это вещи вашей супруги?
— У-гу.
— Очень милый цвет.
Небо затянули хмурые облака. По прогнозу обещали дождь. Уже перевалило за половину десятого, но люди с портфелями и зонтиками в руках все еще спешили к лестнице на платформу. Служащие опаздывали на работу. Утро выдалось душным и влажным, но это никак не отразилось на их внешнем виде: все, как положено, в аккуратных костюмах, аккуратных галстуках, аккуратных черных туфлях. Среди них было много мужчин моего возраста, но ни на ком больше не красовалась майка с Ван Халеном. У каждого на лацкане значок его фирмы, под мышкой — газета «Нихон кэйдзай симбун» [20]. На платформе прозвенел звонок, и несколько человек бросились вверх по ступенькам. Людей этой категории я не видел уже довольно давно. Всю эту неделю я курсировал исключительно между нашим домом, супермаркетом, библиотекой и близлежащим муниципальным бассейном, встречался только с домохозяйками, стариками, детьми и лавочниками. Какое-то время я стоял и рассеянно взирал на обладателей костюмов и галстуков.
Затем мне в голову пришла мысль: а не выпить ли кофе в баре на станции, коли я здесь оказался. Тем более что в утренние часы его подавали дешевле. Но, подумав, я решил не разводить канитель. Не так мне уж и хотелось кофе. Я оглядел себя в витрине цветочного магазинчика. На майке красовалось неизвестно откуда взявшееся пятно от томатного соуса.
По дороге домой, крутя педали, я поймал себя на том, что насвистываю «Канадский закат».
В одиннадцать часов позвонила Мальта Кано.
— Алло! — сказал я в трубку.
— Вы слушаете? Это дом господина Тору Окада?
— Совершенно верно. Тору Окада у телефона. — Я с первых слов узнал ее голос.
— Говорит Мальта Кано. На днях вы оказали мне любезность, согласившись встретиться. Извините, пожалуйста, но нет ли у вас каких-нибудь срочных дел сегодня после обеда?
— Нет, — ответил я. — Свободен, как перелетная птица.
— В таком случае сегодня вас посетит моя младшая сестра Крита Кано.
— Крита Кано? — переспросил я сухо.
— Да. Мне кажется, я показывала вам ее фотографию.
— Конечно, я помню. Только вот…
— Крита Кано — так зовут мою сестру. Она мой заместитель. В час дня вас устроит?
— Вполне.
— Тогда разрешите откланяться, — сказала Мальта Кано и положила трубку.
Крита Кано?
Я пропылесосил пол и прибрал в доме. Разобрал газеты, связал их веревкой и забросил на шкаф, разложил по футлярам разбросанные аудиокассеты, перемыл на кухне посуду. Потом принял душ, вымыл голову, переоделся в чистое. Приготовил свежий кофе, съел сандвич с ветчиной и вареное яйцо. Затем уселся на диван с журналом по домашнему хозяйству, раздумывая, что бы приготовить на ужин. Отметив страницу с рецептом салата из морской капусты и тофу, выписал нужные для приготовления продукты. Включил радио и услышал «Билли Джин» Майкла Джексона. Я стал думать о Мальте и Крите Кано. Ну и имена у этих сестричек! Дуэт комиков — да и только. Мальта Кано. Крита Кано.
В моей жизни и впрямь происходило нечто странное. Бегство кота. Загадочный звонок этой сумасбродки. Познакомился со странной девчонкой, начал ходить к заброшенному дому у дорожки. Нобору Ватая обесчестил Криту Кано. Мальта Кано напророчила, что отыщется мой галстук. Жена заявила, что я могу не работать.
Я выключил радио, положил журнал на книжную полку и выпил еще кофе.
Крита Кано позвонила в дверь ровно в час. Ее внешность в точности соответствовала фотографии: невысокая, тихая на вид женщина не старше двадцати пяти. Ее облик замечательно передавал стиль начала 60-х годов. Если бы «Американские граффити» снимался в Японии, Криту Кано можно было б отправить на съемочную площадку вообще без грима. Та же прическа, что на фото: легко взбитые волосы с завитыми кверху концами. Со лба они были туго стянуты назад и сколоты блестящей заколкой. Черные брови красиво подведены карандашом, накладные ресницы таинственно оттеняют глаза, губная помада тоже подобрана по тогдашней моде. Кажется, дай ей в руки микрофон — и она запоет «Ангелочек Джонни».
По сравнению с макияжем ее одежда была куда проще и непримечательней. Обычно в такой ходят на службу: простая белая блузка, обтягивающая юбка зеленого цвета. Никаких украшений. Она прижимала к себе белую лакированную сумку, на ногах — остроносые белые лодочки. На тонких и острых, как грифель карандаша, каблуках ее крошечные ножки выглядели игрушечными. Я поразился, как ей удалось на них добраться до нашего дома.
Я пригласил ее войти, усадил на диван, подогрел кофе и предложил ей чашку. Вид у нее был какой-то голодный, поэтому я поинтересовался, не хочет ли она что-нибудь съесть. Она сказала, что еще не обедала.
— Но вы не беспокойтесь, — поспешила добавить она. — Я на обед обычно почти ничего не ем.
— Да что вы? Не стесняйтесь. Сандвич не проблема. У меня большой опыт в таких делах.
Крита Кано покачала головой:
— Очень любезно с вашей стороны. Но, в самом деле, не утруждайте себя. Кофе вполне достаточно.
На всякий случай я принес тарелку с шоколадным печеньем. Крита Кано тут же с удовольствием съела четыре штуки. Я ограничился двумя и выпил кофе.
Покончив с печеньем и кофе, она, похоже, немного успокоилась.
— Я пришла сегодня по поручению моей старшей сестры, Мальты. Меня зовут Крита Кано. Конечно, это не настоящее имя. Настоящее — Сэцуко. Я взяла имя Крита, когда стала помогать сестре. Это, так сказать, рабочий псевдоним. К острову Крит я вообще-то отношения не имею и никогда там не была. Это сестра решила назвать меня Критой, чтобы подходило к ее имени. Вам приходилось бывать на Крите, господин Окада?
Я ответил, что, к сожалению, не имел такой возможности и в ближайшее время туда не собираюсь.
— А я бы хотела когда-нибудь съездить на Крит, — продолжала Крита Кано, кивая с самым серьезным видом. — Крит — самый близкий к побережью Африки греческий остров. Он довольно большой, и в древности там была развитая цивилизация. Мальта бывала там и говорит, что это замечательное место. Там сильные ветры и очень вкусный мед. Я обожаю мед.
Я тоже кивнул, хотя мне мед не очень нравился.
— Сегодня у меня к вам одна просьба, — сказала младшая Кано. — Мне надо взять в вашем доме пробы воды.
— Воды? — изумился я. — Какой? Из водопровода?
— Это бы меня вполне устроило. И если тут есть поблизости колодец, хотелось бы взять воду и оттуда.
— Боюсь, с колодцем ничего не выйдет. Тут у нас есть один. Но он на чужом участке и воды в нем давно нет.
Крита Кано как-то странно посмотрела на меня.
— Там в самом деле нет воды? Точно?
Я вспомнил глухой звук, с которым брошенный Мэй Касахарой камень ударился о дно колодца в саду заброшенного дома.
— Колодец действительно высох. Это точно.
— Ну, хорошо. Тогда позвольте, я наберу водопроводной.
Я проводил ее на кухню. Она достала из белой сумочки две маленькие бутылочки, похожие на пузырьки от лекарств, наполнила одну водопроводной водой и аккуратно завернула крышку. Потом сказала, что ей надо в ванную, и я проводил ее. В ванной сушились белье и чулки Кумико. Не обращая на них никакого внимания, Крита Кано открыла кран и набрала воду в другую бутылочку. Закупорив, перевернула ее вверх донышком, чтобы убедиться, не протекает ли. Крышка каждой бутылочки имела свой цвет: синяя для воды из ванной, зеленая — из кухни.
Вернувшись в гостиную, она поместила бутылочки в маленький пластмассовый контейнер-холодильник, застегнула на нем молнию и бережно опустила в свою белую лакированную сумку. Застежка закрылась с сухим щелчком. По движениям ее рук можно было понять, что такие манипуляции она проделывала неоднократно.
— Большое вам спасибо, — сказала Крита Кано.
— Больше ничего не надо? — спросил я.
— Нет. Пока этого достаточно. — Одернув подол юбки, она взяла сумку и хотела было подняться.
— Подождите. — Я никак не ожидал, что она так вдруг засобирается, и слегка растерялся. — Не могли бы вы задержаться на минутку? Моя жена хотела бы знать, что все-таки случилось с нашим котом. Уже скоро две недели как он исчез. Не знаете ли вы о нем хоть что-нибудь?
Бережно держа сумку под мышкой, Крита Кано посмотрела на меня и несколько раз быстро кивнула. При этом ее завитки мягко заколыхались. Когда она моргала, ее накладные ресницы медленно опускались и поднимались, подобно веерам на длинных шестах в руках рабов-негров.
— Сказать по правде, сестра говорит, что эта история может оказаться длиннее, чем казалось на первый взгляд.
— Длиннее, чем на первый взгляд?
При этих словах у меня в воображении возник высокий столб, одиноко стоящий в пустыне, где, насколько хватало глаз, больше ничего не было. Солнце клонилось к закату, и тень от столба становилась все длиннее и длиннее, пока его верхушка не отодвинулась так далеко, что ее уже нельзя было различить простым глазом.
— Да. А может статься, дело не ограничится только исчезновением кота.
Я слегка оторопел.
— Но мы просим вас помочь найти кота. Только и всего. Замечательно, если он отыщется. А если умер, мы хотим точно это знать. Почему же история может оказаться длиннее? Не понимаю.
— Я тоже, — проговорила Крита Кано, подняв руку к волосам, чтобы чуть сдвинуть назад сверкающую заколку. — И все-таки, прошу вас, поверьте моей сестре. Конечно, я не хочу сказать, что ей известно все на свете. Но уж если она говорит: «Это будет долгая история», — значит, так и получится.
Я молча кивнул. Говорить больше было нечего.
— У вас есть сейчас время, господин Окада? Может быть, у вас какие-то дела? — спросила она официальным тоном.
Я ответил, что никаких дел у меня нет.
— Тогда, если позволите, я немного расскажу вам о себе. — Она устроила на диване сумку и сложила руки на обтянутых зеленой юбкой коленях. На ногтях был красивый розовый маникюр. И ни одного кольца на пальцах.
— Конечно. Пожалуйста. — Так моя жизнь стала поворачивать в каком-то загадочном направлении. Что, впрочем, можно было предугадать с того момента, когда в прихожей раздался звонок Криты Кано.
Я вышел из дома в зеленых хлопчатобумажных брюках, неизменных теннисных тапочках и желтой майке, выпущенной какой-то фирмой звукозаписи для поклонников Ван Халена. Ее в свое время где-то раздобыла Кумико. Этим утром, как и в прошлый раз, из «Джей-ви-си» хозяина химчистки громко звучала музыка — запись Энди Уильямса. Когда я вошел, «Гавайскую свадебную песню» как раз сменял «Канадский закат». Весело насвистывая в такт мелодии, хозяин что-то старательно записывал в тетрадь шариковой ручкой. Среди множества аудиокассет на полке я заметил Серхио Мендеса, Берта Кэмпферта и «101 Стрингс». Похоже, хозяин был любителем легкого жанра. Я вдруг подумал: а мог бы стать владельцем пристанционной химчистки приверженец «тяжелого» джаза — Альберта Эйлера, Дона Черри, Сесила Тэйлора? Пожалуй, мог бы. Но это вряд ли была бы счастливая химчистка.
Когда я выложил на прилавок зеленую в цветочек блузку и юбку цвета шалфея, хозяин развернул вещи, быстро осмотрел их и написал на квитанции: «блузка и юбка». У него был разборчивый и красивый почерк. Мне нравилось, когда в химчистке писали четко. А если в придачу здесь еще любят Энди Уильямса — тем лучше.
— Господин Окада? Правильно? — спросил он. Я подтвердил. Хозяин записал мою фамилию, отделил копию квитанции и протянул мне. — Будет готово в следующий вторник. Не забудьте получить. Это вещи вашей супруги?
— У-гу.
— Очень милый цвет.
Небо затянули хмурые облака. По прогнозу обещали дождь. Уже перевалило за половину десятого, но люди с портфелями и зонтиками в руках все еще спешили к лестнице на платформу. Служащие опаздывали на работу. Утро выдалось душным и влажным, но это никак не отразилось на их внешнем виде: все, как положено, в аккуратных костюмах, аккуратных галстуках, аккуратных черных туфлях. Среди них было много мужчин моего возраста, но ни на ком больше не красовалась майка с Ван Халеном. У каждого на лацкане значок его фирмы, под мышкой — газета «Нихон кэйдзай симбун» [20]. На платформе прозвенел звонок, и несколько человек бросились вверх по ступенькам. Людей этой категории я не видел уже довольно давно. Всю эту неделю я курсировал исключительно между нашим домом, супермаркетом, библиотекой и близлежащим муниципальным бассейном, встречался только с домохозяйками, стариками, детьми и лавочниками. Какое-то время я стоял и рассеянно взирал на обладателей костюмов и галстуков.
Затем мне в голову пришла мысль: а не выпить ли кофе в баре на станции, коли я здесь оказался. Тем более что в утренние часы его подавали дешевле. Но, подумав, я решил не разводить канитель. Не так мне уж и хотелось кофе. Я оглядел себя в витрине цветочного магазинчика. На майке красовалось неизвестно откуда взявшееся пятно от томатного соуса.
По дороге домой, крутя педали, я поймал себя на том, что насвистываю «Канадский закат».
* * *
В одиннадцать часов позвонила Мальта Кано.
— Алло! — сказал я в трубку.
— Вы слушаете? Это дом господина Тору Окада?
— Совершенно верно. Тору Окада у телефона. — Я с первых слов узнал ее голос.
— Говорит Мальта Кано. На днях вы оказали мне любезность, согласившись встретиться. Извините, пожалуйста, но нет ли у вас каких-нибудь срочных дел сегодня после обеда?
— Нет, — ответил я. — Свободен, как перелетная птица.
— В таком случае сегодня вас посетит моя младшая сестра Крита Кано.
— Крита Кано? — переспросил я сухо.
— Да. Мне кажется, я показывала вам ее фотографию.
— Конечно, я помню. Только вот…
— Крита Кано — так зовут мою сестру. Она мой заместитель. В час дня вас устроит?
— Вполне.
— Тогда разрешите откланяться, — сказала Мальта Кано и положила трубку.
Крита Кано?
Я пропылесосил пол и прибрал в доме. Разобрал газеты, связал их веревкой и забросил на шкаф, разложил по футлярам разбросанные аудиокассеты, перемыл на кухне посуду. Потом принял душ, вымыл голову, переоделся в чистое. Приготовил свежий кофе, съел сандвич с ветчиной и вареное яйцо. Затем уселся на диван с журналом по домашнему хозяйству, раздумывая, что бы приготовить на ужин. Отметив страницу с рецептом салата из морской капусты и тофу, выписал нужные для приготовления продукты. Включил радио и услышал «Билли Джин» Майкла Джексона. Я стал думать о Мальте и Крите Кано. Ну и имена у этих сестричек! Дуэт комиков — да и только. Мальта Кано. Крита Кано.
В моей жизни и впрямь происходило нечто странное. Бегство кота. Загадочный звонок этой сумасбродки. Познакомился со странной девчонкой, начал ходить к заброшенному дому у дорожки. Нобору Ватая обесчестил Криту Кано. Мальта Кано напророчила, что отыщется мой галстук. Жена заявила, что я могу не работать.
Я выключил радио, положил журнал на книжную полку и выпил еще кофе.
* * *
Крита Кано позвонила в дверь ровно в час. Ее внешность в точности соответствовала фотографии: невысокая, тихая на вид женщина не старше двадцати пяти. Ее облик замечательно передавал стиль начала 60-х годов. Если бы «Американские граффити» снимался в Японии, Криту Кано можно было б отправить на съемочную площадку вообще без грима. Та же прическа, что на фото: легко взбитые волосы с завитыми кверху концами. Со лба они были туго стянуты назад и сколоты блестящей заколкой. Черные брови красиво подведены карандашом, накладные ресницы таинственно оттеняют глаза, губная помада тоже подобрана по тогдашней моде. Кажется, дай ей в руки микрофон — и она запоет «Ангелочек Джонни».
По сравнению с макияжем ее одежда была куда проще и непримечательней. Обычно в такой ходят на службу: простая белая блузка, обтягивающая юбка зеленого цвета. Никаких украшений. Она прижимала к себе белую лакированную сумку, на ногах — остроносые белые лодочки. На тонких и острых, как грифель карандаша, каблуках ее крошечные ножки выглядели игрушечными. Я поразился, как ей удалось на них добраться до нашего дома.
Я пригласил ее войти, усадил на диван, подогрел кофе и предложил ей чашку. Вид у нее был какой-то голодный, поэтому я поинтересовался, не хочет ли она что-нибудь съесть. Она сказала, что еще не обедала.
— Но вы не беспокойтесь, — поспешила добавить она. — Я на обед обычно почти ничего не ем.
— Да что вы? Не стесняйтесь. Сандвич не проблема. У меня большой опыт в таких делах.
Крита Кано покачала головой:
— Очень любезно с вашей стороны. Но, в самом деле, не утруждайте себя. Кофе вполне достаточно.
На всякий случай я принес тарелку с шоколадным печеньем. Крита Кано тут же с удовольствием съела четыре штуки. Я ограничился двумя и выпил кофе.
Покончив с печеньем и кофе, она, похоже, немного успокоилась.
— Я пришла сегодня по поручению моей старшей сестры, Мальты. Меня зовут Крита Кано. Конечно, это не настоящее имя. Настоящее — Сэцуко. Я взяла имя Крита, когда стала помогать сестре. Это, так сказать, рабочий псевдоним. К острову Крит я вообще-то отношения не имею и никогда там не была. Это сестра решила назвать меня Критой, чтобы подходило к ее имени. Вам приходилось бывать на Крите, господин Окада?
Я ответил, что, к сожалению, не имел такой возможности и в ближайшее время туда не собираюсь.
— А я бы хотела когда-нибудь съездить на Крит, — продолжала Крита Кано, кивая с самым серьезным видом. — Крит — самый близкий к побережью Африки греческий остров. Он довольно большой, и в древности там была развитая цивилизация. Мальта бывала там и говорит, что это замечательное место. Там сильные ветры и очень вкусный мед. Я обожаю мед.
Я тоже кивнул, хотя мне мед не очень нравился.
— Сегодня у меня к вам одна просьба, — сказала младшая Кано. — Мне надо взять в вашем доме пробы воды.
— Воды? — изумился я. — Какой? Из водопровода?
— Это бы меня вполне устроило. И если тут есть поблизости колодец, хотелось бы взять воду и оттуда.
— Боюсь, с колодцем ничего не выйдет. Тут у нас есть один. Но он на чужом участке и воды в нем давно нет.
Крита Кано как-то странно посмотрела на меня.
— Там в самом деле нет воды? Точно?
Я вспомнил глухой звук, с которым брошенный Мэй Касахарой камень ударился о дно колодца в саду заброшенного дома.
— Колодец действительно высох. Это точно.
— Ну, хорошо. Тогда позвольте, я наберу водопроводной.
Я проводил ее на кухню. Она достала из белой сумочки две маленькие бутылочки, похожие на пузырьки от лекарств, наполнила одну водопроводной водой и аккуратно завернула крышку. Потом сказала, что ей надо в ванную, и я проводил ее. В ванной сушились белье и чулки Кумико. Не обращая на них никакого внимания, Крита Кано открыла кран и набрала воду в другую бутылочку. Закупорив, перевернула ее вверх донышком, чтобы убедиться, не протекает ли. Крышка каждой бутылочки имела свой цвет: синяя для воды из ванной, зеленая — из кухни.
Вернувшись в гостиную, она поместила бутылочки в маленький пластмассовый контейнер-холодильник, застегнула на нем молнию и бережно опустила в свою белую лакированную сумку. Застежка закрылась с сухим щелчком. По движениям ее рук можно было понять, что такие манипуляции она проделывала неоднократно.
— Большое вам спасибо, — сказала Крита Кано.
— Больше ничего не надо? — спросил я.
— Нет. Пока этого достаточно. — Одернув подол юбки, она взяла сумку и хотела было подняться.
— Подождите. — Я никак не ожидал, что она так вдруг засобирается, и слегка растерялся. — Не могли бы вы задержаться на минутку? Моя жена хотела бы знать, что все-таки случилось с нашим котом. Уже скоро две недели как он исчез. Не знаете ли вы о нем хоть что-нибудь?
Бережно держа сумку под мышкой, Крита Кано посмотрела на меня и несколько раз быстро кивнула. При этом ее завитки мягко заколыхались. Когда она моргала, ее накладные ресницы медленно опускались и поднимались, подобно веерам на длинных шестах в руках рабов-негров.
— Сказать по правде, сестра говорит, что эта история может оказаться длиннее, чем казалось на первый взгляд.
— Длиннее, чем на первый взгляд?
При этих словах у меня в воображении возник высокий столб, одиноко стоящий в пустыне, где, насколько хватало глаз, больше ничего не было. Солнце клонилось к закату, и тень от столба становилась все длиннее и длиннее, пока его верхушка не отодвинулась так далеко, что ее уже нельзя было различить простым глазом.
— Да. А может статься, дело не ограничится только исчезновением кота.
Я слегка оторопел.
— Но мы просим вас помочь найти кота. Только и всего. Замечательно, если он отыщется. А если умер, мы хотим точно это знать. Почему же история может оказаться длиннее? Не понимаю.
— Я тоже, — проговорила Крита Кано, подняв руку к волосам, чтобы чуть сдвинуть назад сверкающую заколку. — И все-таки, прошу вас, поверьте моей сестре. Конечно, я не хочу сказать, что ей известно все на свете. Но уж если она говорит: «Это будет долгая история», — значит, так и получится.
Я молча кивнул. Говорить больше было нечего.
— У вас есть сейчас время, господин Окада? Может быть, у вас какие-то дела? — спросила она официальным тоном.
Я ответил, что никаких дел у меня нет.
— Тогда, если позволите, я немного расскажу вам о себе. — Она устроила на диване сумку и сложила руки на обтянутых зеленой юбкой коленях. На ногтях был красивый розовый маникюр. И ни одного кольца на пальцах.
— Конечно. Пожалуйста. — Так моя жизнь стала поворачивать в каком-то загадочном направлении. Что, впрочем, можно было предугадать с того момента, когда в прихожей раздался звонок Криты Кано.
8. Длинная история Криты Кано
•
Размышления о природе боли
— Я родилась 29 мая, — начала свой рассказ Крита Кано, — и вечером того дня, когда мне исполнилось двадцать лет, решила свести счеты с жизнью.
Я поставил перед ней чашку со свежим кофе. Она добавила в нее сливок, отказалась от сахара и медленно перемешала ложечкой. Я, как обычно, пил черный кофе — не признаю сливки и сахар. Часы на столе сухо отсчитывали секунду за секундой.
Пристально посмотрев мне в глаза, Крита Кано спросила:
— Можно я буду рассказывать по порядку, с самого начала? Где родилась, про нашу семью…
— Пожалуйста, не стесняйтесь. Делайте, как вам удобнее.
— Нас у родителей трое, я — самая младшая. Еще есть брат — старше Мальты. У отца — собственная больница в префектуре Канагава. Никаких проблем в семье не было: самая обыкновенная семья, каких много. Родители, очень серьезные люди, с большим уважением относились к труду. Воспитывали нас в строгости, но и позволяли быть самостоятельными, если это не мешало взрослым. Материально мы ни в чем не нуждались, но роскоши дома не было. Родители считали, что нельзя баловать детей лишними деньгами. В общем, жили мы скорее скромно.
Мальта — старше меня на пять лет. С раннего детства мы видели, что она не совсем такая, как другие дети: у нее был дар угадывать разные вещи. Например, она знала, что в такой-то палате больницы только что умер пациент, или могла сказать, где искать пропавший кошелек. Сначала все интересовались способностями Мальты, думали, что у нее ценный дар, но скоро это стало вызывать тревогу. Родители запретили сестре говорить на людях о «вещах, не имеющих под собой твердого основания». Отец заботился о своей репутации главного врача и не хотел, чтобы посторонние знали о сверхъестественных способностях его дочери. Вот Мальта и закрыла рот на замок. Она не только перестала рассуждать о «вещах, не имеющих под собой твердого основания», но и старалась избегать обычных повседневных разговоров.
Только со мной Мальта откровенничала. Мы с ней очень близки. Предупредив, чтобы я больше никому не говорила, она потихоньку рассказывала, что скоро по соседству произойдет пожар или что самочувствие нашей тети, что живет в Сэтагая [21], ухудшится. Ее слова всегда сбывались. Для меня, еще маленькой, это было ужасно интересно. Ничего страшного и неприятного я в этом не видела. Помню, как я все время ходила за Мальтой по пятам и слушала ее «прорицания».
Я поставил перед ней чашку со свежим кофе. Она добавила в нее сливок, отказалась от сахара и медленно перемешала ложечкой. Я, как обычно, пил черный кофе — не признаю сливки и сахар. Часы на столе сухо отсчитывали секунду за секундой.
Пристально посмотрев мне в глаза, Крита Кано спросила:
— Можно я буду рассказывать по порядку, с самого начала? Где родилась, про нашу семью…
— Пожалуйста, не стесняйтесь. Делайте, как вам удобнее.
— Нас у родителей трое, я — самая младшая. Еще есть брат — старше Мальты. У отца — собственная больница в префектуре Канагава. Никаких проблем в семье не было: самая обыкновенная семья, каких много. Родители, очень серьезные люди, с большим уважением относились к труду. Воспитывали нас в строгости, но и позволяли быть самостоятельными, если это не мешало взрослым. Материально мы ни в чем не нуждались, но роскоши дома не было. Родители считали, что нельзя баловать детей лишними деньгами. В общем, жили мы скорее скромно.
Мальта — старше меня на пять лет. С раннего детства мы видели, что она не совсем такая, как другие дети: у нее был дар угадывать разные вещи. Например, она знала, что в такой-то палате больницы только что умер пациент, или могла сказать, где искать пропавший кошелек. Сначала все интересовались способностями Мальты, думали, что у нее ценный дар, но скоро это стало вызывать тревогу. Родители запретили сестре говорить на людях о «вещах, не имеющих под собой твердого основания». Отец заботился о своей репутации главного врача и не хотел, чтобы посторонние знали о сверхъестественных способностях его дочери. Вот Мальта и закрыла рот на замок. Она не только перестала рассуждать о «вещах, не имеющих под собой твердого основания», но и старалась избегать обычных повседневных разговоров.
Только со мной Мальта откровенничала. Мы с ней очень близки. Предупредив, чтобы я больше никому не говорила, она потихоньку рассказывала, что скоро по соседству произойдет пожар или что самочувствие нашей тети, что живет в Сэтагая [21], ухудшится. Ее слова всегда сбывались. Для меня, еще маленькой, это было ужасно интересно. Ничего страшного и неприятного я в этом не видела. Помню, как я все время ходила за Мальтой по пятам и слушала ее «прорицания».