Мураками Харуки. Медленной шлюпкой в Китай

4

Рассказ о третьем китайце

   Он, как я уже говорил, был моим школьным приятелем. Другом моего друга. Мы виделись несколько раз.
   В наших встречах не было ничего драматичного. Они не так случайны, как встреча Ливингстона и Стэнли^[5], не так трагичны, как встреча генерала Ямасита и генерал-лейтенанта Персивала^[6], не так триумфальны, как встреча Цезаря со Сфинксом, не так страстны, как встреча Гёте и Бетховена.
   Если и осмелюсь привести исторический пример (хотя впору усомниться в самой его историчности), наиболее подойдет встреча двух солдат в одном из ожесточенных боев Тихоокеанской войны, о котором я когда-то читал в детском журнале. Один из солдат — японец, другой — американец. Отставшие от своих отрядов, они вдруг чуть ли не столкнулись лбами на поляне в джунглях. Вскидывать оружие времени не было, и они растерянно смотрели друг на друга, пока один из них (интересно, кто?) внезапно не поднял вверх два пальца — а это, как мы знаем, приветствие у бойскаутов. Так вот: второй ответил ему тем же, и они, так и не вскинув оружия, молча разошлись каждый в свою сторону.
 
   Мне исполнилось двадцать восемь. Шестой год после моей женитьбы. За это время я похоронил трех кошек. Испепелил несколько надежд, завернув несколького горестей в толстый свитер, предал их земле. И все это — в необъятном гигантском городе.
   Стоял морозный, словно окутанный тонкой пеленой декабрьский полдень. Так безветренно, что холод пробирает до костей. И даже проблески солнца не могли прогнать темно-серую тень, покрывавшую город. На обратном пути из банка я зашел в укромное кафе-стекляшку на улице Аояма, заказал кофе и стал листать только что купленную книжку. Насладившись первыми страницами, поднял взгляд на дорогу, всматриваясь в вереницу ползущих автомобилей, затем опять углубился в книгу.
   — Привет, — сказал он и назвал мое имя. — Я не обознался?
   Я удивленно поднял глаза и кивнул. Лицо незнакомое. Примерно моего возраста, прилично одет — ладное синее пальто, галстук в тон, при этом все производит впечатление легкой поношенности. То же касалось и взгляда: если присмотреться, чего-то не хватало на ухоженном лице, в котором нагромоздились несуразные, собранные по случаю фрагменты. Будто разнокалиберная посуда на импровизированной вечеринке.
   — Ничего, если я присяду?
   — Пожалуйста, — ответил я. А что еще в такой ситуации скажешь? Он сел напротив, достал сигареты и зажигалку, но, не прикуривая, положил на стол.
   — Не припоминаешь?
   — Нет, не помню, — беспомощно признался я, расставшись с надеждой что-либо вспомнить. — Извини, но так со мной постоянно — с трудом вспоминаю лица.
   — Стремишься забыть прошлое? Вот что это такое. Видимо, подсознательно.
   — Может, и так, — согласился я. Пожалуй, так оно и есть.
   Когда официантка принесла воды, он заказал кофе по-американски, попросив сделать послабее.
   — Желудок болит. Вообще-то врач запрещает и кофе, и курево, — лукаво улыбнулся он. Затем повертел в руках сигаретную пачку. — Вот такие, брат, дела. Кстати, к нашему прошлому разговору. Я помню все прошлое абсолютно точно так же, как ты его забываешь. Странное дело, да? И чем больше силюсь хоть как-то забыть, тем явственней вспоминаю разные факты. Прямо беда...
   Какая-то часть моего сознания противилась такому поползновению на мое личное время, но другую его ораторские приемы увлекли.
   — Явственно вижу все, что было тогда. Начиная с погоды, температуры воздуха — вплоть до запаха. Иногда сам не могу понять, где же я настоящий? А с тобой такое бывало?
   — Нет, не бывало, — не умышленно, но при этом холодно ответил я. Однако собеседник мой не показал виду. Несколько раз довольно кивнул и продолжил:
   — Вот почему я помню тебя так отчетливо. Шел по улице, бросил взгляд за стекло — и сразу все понял. Я ни от чего не отвлекаю?
   — Нет, вот только я вспомнить никак не могу. Ты, конечно, извини...
   — Ничего, я сам виноват — морочу тебе голову. Не переживай. Придет время вспомнить — всплывет в памяти само. Дело такое.
   — Может, скажешь, как тебя зовут? А то я ребусы не люблю.
   — Причем тут ребус? Считай, что у нынешнего меня нет имени. Раньше было... незапятнанное такое, лучезарное. — Он добродушно улыбнулся. — Вспомнишь его — хорошо, нет — тоже ничего. По правде говоря, мне все равно.
   Принесли кофе, он стал прихлебывать, но, казалось, без особого наслаждения. Я не смог уловить в его словах смысла.
   — Слишком много воды утекло под мостом. Ну, помнишь, в учебнике по английскому... в старших классах?
   — В старших классах?
   — Как много может измениться за какие-то десять лет. Разумеется, нынешний я существует благодаря тому мне десятилетней давности, но ощущения этого у меня нет. Будто где-то мое нутро подменили. Что думаешь?
   — Не знаю.
   Он скрестил руки и прочнее уселся на стуле. На этот раз выражение его лица недоумевало: дескать, а это еще почему?
   — Ты женат? — не меняя позы, спросил он.
   — Да.
   — Дети есть?
   — Нет.
   — А у меня есть — мальчик.
   Разговор о детях на этом иссяк, и мы замолчали. Стоило мне взять в руку сигарету, как он моментально поднес зажигалку.
   — Кстати, а чем ты занимаешься?
   — Мелкой торговлей, — ответил я.
   — Торговлей? — отвесив челюсть, спросил он после немой паузы.
   — Так, ничего особенного, — попытался увильнуть я.
   — Странно, по тебе не скажешь, что ты торгуешь, — не твое это.
   — Да ну?
   — Ты ж еще в те времена читал сплошные книжки — удивленно продолжал он.
   — Книжки, скажем, я и сейчас читаю, — с ухмылкой пробормотал я.
   — А энциклопедию?
   — Что... энциклопедию?
   — Имеешь?
   — Нет, — ничего не понимая, покачал я головой.
   — Ты не читаешь энциклопедию?
   — Почему? Попадает под руку — читаю.
   — Дело в том, что я сейчас занимаюсь продажей энциклопедий.
   Наполовину занимавший меня интерес к этому человеку моментально исчез. Я вздохнул и затушил сигарету. Даже вроде бы слегка покраснел:
   — Нельзя сказать, что не хочется, но я едва начал возвращать долги.
   — Ладно, перестань. Не скромничай. Я тоже бедный. Так же смотрю на небо, обращаясь к богу. К тому же, я совсем не собирался тебе эту энциклопедию всучивать. По правде говоря, мне можно не продавать японцам. Такое вот решение.
   — Японцам?
   — Да, я специализируюсь на китайцах. Выписываю из телефонной книги живущие в Токио китайские семьи и все их обхожу. Не знаю, чья это мысль, но вполне удачная. Продажи тоже неплохие. Стоит лишь позвонить в дверь и протянуть визитную карточку. Нечто вроде братской дружбы...
   Что-то внезапно зашевелилось в мозгах.
   — Вспомнил!
   — Да ну?
   Я назвал вдруг пришедшее на ум имя, и оказалось — точно: китаец, мой товарищ по старшей школе.
 
   — Как получилось, что я начал продавать энциклопедии соотечественникам, ума не приложу.
   Разумеется, не знал об этом и я. Насколько помню, он был неплохо воспитан и оценки имел выше, чем у меня. Пользовался успехом у девчонок.
   — Это долгая, мрачная и банальная история. Лучше тебе ее не знать, — сказал он.
   Я молча кивнул.
   — Почему я тебя окликнул? Что-то нашло. Наверняка. А может, у меня с рождения нет жалости к себе. В любом случае я тебе помешал.
   — Да нет, все нормально. Совсем не помешал. — Мы встретились взглядами, по-прежнему сидя друг против друга. — Как-нибудь увидимся еще.
   Мы на пару умолкли. Я докуривал сигарету, он допивал кофе.
   — Ладно, мне пора, — сказал он, рассовывая по карманам сигареты и зажигалку. — Хватит здесь лясы точить. Есть чем еще позаниматься.
   — А у тебя есть буклет?
   — Какой еще буклет?
   — Энциклопедии.
   — А-а, — растерянно протянул он. — Сейчас при себе нет. Хочешь посмотреть?
   — Было бы неплохо.
   — Я тебе его тогда отправлю почтой. Давай адрес.
   Я вырвал из блокнота листок, написал адрес и протянул ему. Он аккуратно свернул вчетверо и положил в визитницу.
   — Хорошая энциклопедия. Фотографий много. Наверняка пригодится.
   — Не знаю, через сколько лет, но как появятся лишние деньги — непременно куплю.
   — Ну и хорошо. — И он опять улыбнулся, словно с предвыборного плаката. — Но я к тому времени скорее всего с энциклопедиями уже покончу. Дальше — не знаю. Может, страхование жизни... И опять же — китайцев...

5

   Если я в свои тридцать лет опять врежусь на всей скорости в баскетбольную стойку или проснусь под виноградной полкой с бейсбольной перчаткой под головой — что я вскрикну на этот раз? Не знаю. Нет, пожалуй, вот что: «Эй, мне здесь не место!»
   Додумался я до этого в вагоне линии Яманотэ. Я стоял перед дверьми и разглядывал пейзажи за окном, крепко сжимая — чтобы не потерять — билет. Наш город... От пейзажей этих мое сердце содрогнулось. Подобная мутной кофейной жиже, знакомая сумрачная тьма, в которую погужаются городские жители, словно это — календарные праздники. Бескрайние вереницы зданий и жилья, туманно-пасмурное небо. Выстроенные в ряды стада машин, изрыгающих углекислый газ. Старые хлопчатобумажные занавески на окнах тесных и убогих деревянных домов — в одном из них живу я. И суета бесчисленных людишек внутри. Бесконечная амплитуда — от гордости до жалости к себе. Это и есть — город.
   Ничем не отличается от некой рекламы в вагоне. Новая помада для нового сезона. Никакой сущности. Гигантская империя посредников, раздувается все больше и больше от бесполезных покупок и продаж...
   «Если разобраться, — сказала она, — меня здесь быть не должно».
 
   Китай.
   Я прочел много книг о Китае. От исторических хроник до «Красной звезды над Китаем»^[7]. Но даже при этом мой Китай — Китай лишь для меня самого. Или я сам. То же — с моим Нью-Йорком, Петербургом, Землей, Вселенной.
   На глобусе Земли Китай — желтого цвета. Не думаю, чтобы мне довелось там побывать. Ведь это не мой Китай. Вряд ли мне удастся съездить и в Нью-Йорк, и в Ленинград. Там — не место для меня. Дороги моих скитаний пролегают сквозь вагоны метро и задние сиденья такси. Пути моих приключений не ведут дальше зубных кабинетов и приемных окошек в банке. Мы можем пойти куда угодно и не можем пойти никуда.
   Токио.
   И вот однажды в вагоне линии Яманотэ даже Токио неожиданно начинает терять свою реальность... Да-да, здесь — не мое место. Слова когда-нибудь стихнут, мечты — рухнут. Как минула скучная юность, казавшаяся бесконечной. Когда все погибнет и исчезнет с лица земли, останется, пожалуй, лишь гробовая тишина да бесконечный мрак.
   Неверный диагноз... Неверный диагноз, как говорила та китайская студентка (или же как говорит врач-психоаналитик), в конечном итоге, является парадоксальным желанием. Выхода нет нигде.
   Но даже при этом — уложу-ка я на дно чемодана остатки гордости верного аутфилдера, сяду на каменные ступени в порту и подожду, когда на чистом горизонте появится медленная шлюпка в Китай. Подумаю о сверкающих под солнцем крышах китайских городов, представлю зеленые луга.
   Поэтому нечего мне больше бояться. Так, как в бейсболе бэттер боится подачи «черным ходом», как революционер боится виселицы. Но если все-таки мечта сбудется...
   Друг!
   Друг мой, Китай уж очень далеко.
 
   Апрель 1980 г.

История бедной тетушки

1

   А началось все в ясный июльский полдень. В исключительно прелестный воскресный поддень. Даже валявшаяся на газоне скомканная обертка от шоколада в этом королевстве июля сияла горделивым светом, подобно легендарному кристаллу на дне озера. Непрозрачная и изящная солнечная пыльца, как бы стесняясь, медленно планировала на земную поверхность.
   Возвращаясь с прогулки, я присел на площади перед кинотеатром и вместе с подругой рассеянно принялся разглядывать бронзовые статуи единорогов^[8]. Закончился сезон дождей, и свежий ветерок шевелил древесную листву, гонял невысокие волны на поверхности мелкого пруда. В прозрачной воде утонуло несколько рыжих банок из-под колы — они смотрелись на дне руинами заброшенного города. Пока мы с подругой сидели на бережке, прямо перед нами успели пробежать несколько бейсбольных команд в одинаковой форме, собака наперегонки с велосипедом из проката и молодые иностранцы в спортивных шортах. Из забытого кем-то на газоне радиоприемника едва слышно развевалась по ветру слащавая попса. Песня о потерянной, либо грядущей любви. Мелодию я, кажется, узнал, но вот слышал ли я ее раньше? Может, просто похожа на другую песню. Солнечные лучи без остатка впитывались в мои руки.
   Не знаю, почему бедная тетушка потревожила мою душу в такой солнечный полдень. Ведь поблизости не было никаких бедных тетушек — так с чего бы мне ее воображать? Но она все равно мне явилась — и тут же исчезла. Задержалась в сердце на долю секунды, навсегда оставив по себе странную леденящую пустоту в человеческом облике. Словно кто-то за окном пролетел.
   Бедная тетушка?
   Я еще раз обернулся, на всякий случай даже задрал голову к летнему небу. Слова гасли в воскресный полдень, подобно ветру или же невидимой траектории пули. Все так начинается. В какой-то момент все существует, потом раз — и все потеряно.
   — Хочу что-нибудь написать о бедной тетушке, — сказал я подруге. Ведь я из тех, кто пытается писать истории.
   — О бедной тетушке? — слегка удивилась она и пожала плечами, будто бы покрутив в руках саму фразу «бедная тетушка», но так ничего и не поняв. — Почему о тетушке?
   Почему, не знал я и сам. Меня отчего-то всегда цепляет то, чего я не понимаю. Мимолетное чувство — вроде пробежавшей тени облачка, только и всего.
   — Просто подумал о ней. Невзначай.
   Пока мы искали слова, зависла долгая пауза. И сердца наши связывал лишь нежный звук вращения Земли.
   — И что, ты будешь писать о бедной тетушке?
   — Да, я.
   — И кто-то будет читать?
   — Может, и будет, — ответил я.
   — Но ты все равно напишешь?
   — Ничего не поделаешь, — попробовал оправдаться я. — Не знаю, как тебе объяснить... Может, я и впрямь открыл не тот ящик. Но в конечно итоге, я сделал это сам. Как-то так.
   Она молча улыбнулась. Я вынул из кармана мятую сигарету и закурил.
   — Кстати, у тебя что, среди родственников есть бедная тетушка?
   — Нет.
   — А у меня есть. Настоящая. Я прожила с ней несколько лет.
   — А-а.
   — Но я о ней ничего писать не собираюсь.
   В радиоприемнике сменилась мелодия — очень похожа на первую, но ее я совсем не узнал. Казалось, весь мир полон потерянной и грядущей любви.
   — Выходит, у тебя нет ни одной бедной тетушки? — продолжала она. — Но даже при этом ты хочешь о ней что-то написать. Не странно?
   Я кивнул:
   — Интересно, почему?
   Она лишь склонила голову набок, но ничего не ответила. Казалось, от моего вопроса у нее свело судорогой пальцы, которые засасывал подводный ил. И только мой вопросительный знак по-прежнему сверкал на солнце как до блеска отшлифованная железка на дне пруда. Лежит там и наверняка достает тем же вопросом окружающие жестянки из-под колы.
   Почему? Почему? Почему?
   — Я не знаю, — спустя вечность отрывисто сказала подруга.
   Я подпер ладонью щеку и, как был, с сигаретой во рту, еще раз окинул взглядом единорогов. Два животных, встав своими четырьмя копытами на дыбы, словно махали вслед унесенному куда-то времени.
   — Я лишь знаю, что человек с подносом на голове не сможет задирать голову к небу. Это я о тебе.
   — А если конкретней?
   Вытерев мокрый палец о рукав, она посмотрела мне прямо в лицо.
   — Кажется, я тебе сейчас ничего объяснить не смогу. Ничегошеньки.
   Я вздохнул.
   — Извини.
   — Да ладно. Похоже, мне сейчас даже подушка-думочка не советчик.
   Она снова улыбнулась:
   — К тому же, у тебя нет даже бедной тетушки.
 
   Да.
   У меня
   Нет даже бедной тетушки...
 
   Ну чем не куплет?

2

   А вдруг бедной тетушки нет и у тебя? Раз так, выходит, что «неимение бедной тетушки» — наша общая черта. Странная общая черта! Общая черта, похожая на тихую утреннюю лужицу.
   Однако ты же не мог не видеть бедную тетушку на чьей-нибудь свадьбе.
   Как стоит на любой книжной полке хоть одна долго не читанная книга, как висит в любом гардеробе хоть одна долго не ношенная сорочка — на любой свадьбе есть хоть одна бедная тетушка.
   Никто ее никому не представляет, никто с ней не заговаривает. Никто не просит толкнуть речь. Она, как старая молочная бутылка, аккуратно садится за стол, беспомощно хлюпая, поглощает кукурузный суп, ест салат вилкой для рыбы, вылавливает фасоль — и в конце ей не хватает ложечки для мороженого. Ее подарок, если повезет, растворится в глубине антресолей, если нет — при переезде отправится на помойку вместе с различными кегельбанными призами.
   Она даже возникает порой на страницах изредка раскрываемых свадебных альбомов, но доверия не внушает, даже если выглядит аккуратной утопленницей.
   — Кто эта женщина? Смотри, вот эта, во втором ряду, в очках...
   — А-а, да никто, — отвечает молодой муж. — Просто бедная тетушка.
   У нее нет имени. Просто бедная тетушка. Только и всего.

* * *

   Конечно, можно сказать, что имя рано или поздно исчезнет.
   Но произойти это может по-разному. Первый тип — когда имя исчезает сразу после смерти. Все просто. «Высохла река. Погибла рыба». Или же: «Пламя охватило лес, сгорели птицы»... Мы оплакиваем их смерть. Второй тип — как у старого телевизора: после смерти на экране проскакивают белые полосы, но в конце концов все гаснет. Тоже неплохо. Как под стопой заблудшего индийского слона, но все-таки — неплохо. И, наконец, последний тип — когда имя пропадает еще до смерти. В смысле, как у бедных тетушек.
   Но бывает, я и сам, себя не помня, впадаю в «состояние бедной тетушки». В сутолоке вечерних перронов не помню ни имени, ни адреса, ни куда мне нужно ехать. Само собой — ненадолго. Секунд на пять — десять.