Мураками Харуки. Послемрак

   — Не знаю. О школе, например. Уж придумаешь, о чем.
   — Да я вообще-то не мастер девчонок убалтывать…
   — Но со мной ты о чем только не болтал.
   — Ну, с тобой… как-то само получается.
   — Со мной как-то само получается? — передразнивает Мари. — А с моей сестрой — бесполезно?
   — С ней — вряд ли.
   — «Ментальная жажда» мешает?
   «Может быть…» — словно хочет ответить он, но молчит. Лишь глубоко вздыхает, берет со стола счет и прикидывает, сколько должен.
   — Вот деньги за мою долю… Отдашь потом, ладно?
   Мари кивает.
   Он смотрит на нее, потом на книгу. И, чуть помедлив, добавляет:
   — Ты прости — наверное, не мое дело, но… У тебя точно ничего не случилось? Может, с бойфрендом не поладила или с предками поругалась, нет? С чего бы иначе ты здесь сидела одна до утра?
   Мари надевает очки и смотрит ему в лицо — молча, пристально, холодно. Парень поднимает руки. Сдаюсь, мол. Извини за лишние вопросы.
   — Я, наверное, еще забегу сюда утром, часиков в пять, — говорит он. — Когда снова проголодаюсь. Буду рад еще встретиться.
   — Это с чего бы?
   — Ну, не знаю…
   — За меня беспокоишься?
   — Есть немного.
   — Или надеешься, что я сестре привет передам?
   — Ну… может, и так тоже.
   — Моя сестрица тромбона от микроволновки не отличит. Хотя где «Прада», а где «Гуччи», разбирает с первого взгляда.
   — Что ж, — улыбается он. — У каждого свое поле боя…
   Он достает из кармана пальто блокнот, что-то пишет в нем ручкой, вырывает страницу и передает ей.
   — Мой мобильный. Если что, звони… Да, а у тебя есть мобильник?
   Мари качает головой.
   — Так я и думал. — Он с интересом глядит на нее. — Как только тебя увидел, точно голос какой-то в голове прошептал: «Эта девчонка терпеть не может мобильников»…
   Он берет футляр, встает со стула, накидывает пальто. Еще слегка улыбается.
   — Ну, пока?
   Мари бесстрастно кивает. Даже не глянув, кладет листок с телефоном на столик вместе со счетом. Глубоко вздыхает — и, подперев щеку ладонью, погружается в книгу. По залу еле слышно растекается «April Fool» Бёрта Баккары.
 
   Темная комната. Понемногу наши глаза свыкаются с мраком. Мы различаем кровать, в постели спит женщина. Молодая и красивая — старшая сестра Мари. Эри Асаи. Почему-то мы знаем: это она. Черные волосы расплескались волной на подушке.
   Мы подсматриваем за ней. Наш взгляд, превратившись в объектив кинокамеры, может перемещаться по комнате куда угодно. Сейчас он зависает прямо над спящей: мы изучаем ее лицо. С каждым движением век меняем угол зрения. Ее маленькие строгие губы сомкнуты и неподвижны. Поначалу дыхания не заметно. Лишь присмотревшись, можно уловить, как подрагивает горло у самых ключиц. Дышит. Затылок впечатан в подушку — так, словно девушка разглядывает потолок. Хотя на самом деле Эри не глядит никуда. Веки сомкнуты плотно, будто кожица на почках зимних деревьев. Она спит очень крепко — скорее всего, даже не видит сны.
   Чем дольше мы глядим на Эри Асаи, тем сильнее ощущаем в ней что-то странное. Что-то слишком завершенное и безупречное. Ни мускул, ни ресница не Дрогнут на этом лице. Тонкая, будто лепная шея абсолютно недвижна. Маленький подбородок застыл под острым углом, точно утес на морском берегу… Как бы крепко ни спал человек, настолько глубоко в свои сны он обычно не погружается. И до полной потери сознания не доходит.
   Однако в сознании эта женщина или нет, — механизмы поддержания ее жизни работают безупречно. Пульс и дыхание замедлены до необходимого минимума. Как если бы она существовала на узкой грани между органикой и неорганикой. Отчего же она впала в такое состояние? Этого нам знать пока не дано. Словно залитая в теплый воск, Эри Асаи пребывает в крепком, глубоком, концентрированном сне. То, чему нет места в живой природе, покоится с нею там же. Вот все, что мы понимаем прямо сейчас.
   Камера медленно отъезжает, захватывая всю комнату целиком. Словно прося поддержки у неведомых ассистентов, пытается переключиться на детали. Комната, однако же, никак не оформлена: ни привычек, ни характера хозяйки по внешнему виду ее жилища не распознать. На первый взгляд непонятно даже, что это комната молодой женщины. Ни игрушек, ни вышивки, ни бижутерии — ничего подобного: ни плакатов, ни календарей. Лишь низкий старый деревянный столик у окна да стул на колесиках. Окно скрывают жалюзи. На столе — простая черная лампа и ноутбук новейшей модели (крышка закрыта). В карандашнице — несколько ручек и карандашей.
   У стены стоит односпальная кровать, на ней и спит Эри Асаи. Простенький белый пододеяльник. К стене над кроватью прибита полка, на ней — портативное стерео и две-три стопки компакт-дисков. Рядом телефон, восемнадцатидюймовый телевизор. Платяной шкаф, дверца с зеркалом. На полочке перед зеркалом — крем для губ и маленькая круглая щетка для волос. Дальше — раздвижные двери ванной. Почти единственное украшение в комнате — пять женских фотопортретов, выстроенные в ряд на полке. На каждом — она в одиночку. Ни семьи, ни друзей. Сплошь фотографии, на которых она позирует профессионально. Наверное, журнальные вырезки. Есть и маленькая книжная полка, но книг на ней — по пальцам перечесть, все больше учебники какого-то вуза. Плюс горка журналов мод. Читать книги хозяйка, похоже, не любит.
   Наши глаза, словно воображаемая кинокамера, выхватывают кусочки историй, из которых постепенно слагаются картины чьих-то воспоминаний. Мы — невидимые и безымянные нарушители границы. Мы наблюдаем, вслушиваемся, принюхиваемся. Но физически в этой комнате не существуем и не оставляем ни малейших следов. Если угодно, мы следуем тем же правилам, что и любые благоразумные путешественники во времени. Наблюдаем, но не вмешиваемся. Хотя, прямо скажем, о личности Эри Асаи обстановка этой комнаты не сообщает почти ничего. Как будто вся ее частная жизнь заранее кем-то упрятана подальше от постороннего взгляда.
   Электронные часы у подушки безмолвно отсчитывают точное время. Если что и меняется сейчас в этой комнате, то лишь цифры на экране. Чуткий взгляд ночного электропризрака. Зеленые цифры на жидком кристалле, беззаботно меняясь, ускользают от человеческих глаз. Время на часах — 11:59.
   Наш взгляд-кинокамера, насмотревшись на детали, возвращается немного назад. Словно размышляя, куда бы двинуться дальше, на какое-то время застывает, охватив всю комнату целиком. Тревожная тишина. Но вот, словно вспомнив о чем-то, объектив вдруг снова сворачивает в угол, наводит фокус и медленно приближается к телевизору. К старенькому «Сони» с идеально прямыми углами. Его темный экран мертв, как обратная сторона Луны. Но камера словно чувствует что-то. Или скорее — призрак чего-то. Там, в экране, словно теплится жизнь. Повинуясь то ли своему чувству, то ли этому призраку, мы сливаемся с камерой и вглядываемся в экран.
   Мы ждем. Затаив дыхание и обратившись в слух.
   Цифры на часах слагаются в 00:00.
   Треск электрических разрядов. Экран и впрямь оживает. Может, кто-то пробрался в комнату незамеченным и включил телевизор? А может, телевизор ставили на автозапись? Нет. Ни то, ни другое. Наш объектив шарит по задней панели, чтобы лишний раз убедиться: шнур телевизора выдернут из розетки. Этот ящик должен быть мертв. Погребенный в ночном безмолвии, он должен быть жестким и холодным, как Космос. По всем законам физики и логики.
   Но ящик почему-то не мертв.
   По экрану пробегает тонкий луч света, рассыпается, гаснет. Появляется снова. Тишину прогрызают радиопомехи. И тут на экране что-то появляется. Медленно обретает форму… Перекосившись нелепым курсивом, изображение меркнет, словно задутое пламя свечи. И затем все повторяется с самого начала. Что-то изо всех сил пытается проступить на экране. Материализоваться по ту сторону стекла. Но изображения не получается, хоть тресни. Проклятая картинка пляшет так, словно антенну на крыше треплет тайфуном. Послание обрывается, так и не переданное; его измученные силуэты сдаются и отступают во тьму. Камера транслирует нам эту битву снова и снова, от начала и до конца.
   Спящая, похоже, никаких перемен вокруг себя не замечает. На беззастенчивые вспышки и звуки телевизора — ноль внимания. Просто спит себе дальше в своем заданном совершенстве. Никому не под силу в эти минуты вызволить ее из пучины сна. Телевизор — еще один нарушитель границы. Разумеется, как и мы с вами. Но он, в отличие от нас, не бесшумный, не прозрачный. И далеко не сторонний наблюдатель. Вне всяких сомнений, он в эту комнату вторгается. Мы чувствуем, что это именно так.
   Картинка на экране то вспыхнет, то снова исчезнет, но с каждым разом она держится все стабильнее. Мы различаем какой-то зал. Очень просторный. Что-то вроде конторы в деловом небоскребе. А может, аудитории в вузе. Огромные окна, люминесцентные лампы на потолке. Только мебели никакой. Впрочем, нет — если вглядеться, прямо в центре комнаты стоит одинокий стул. Старый деревянный стул со спинкой, без подлокотников. Простой и удобный во всех отношениях. На стуле кто-то сидит. Изображение все еще пляшет, и человек этот смотрится лишь абстрактным, бесформенным силуэтом. С экрана так и веет угрюмой стужей давно заброшенного помещения.
   Телекамера, которая все это снимает, осторожно приближается к стулу. Судя по телосложению, сидящий на стуле — мужчина. Корпус слегка наклонен вперед. На ногах — кожаные туфли. Лина не видать. В целом, похоже, не очень высоким и довольно щуплый. Возраст не ясен. Мы считываем с размытого изображения деталь за деталью, складываем по кусочкам нечто цельное, хотя картинка иногда еще пропадает, а гул телевизора переходит в свист. Но вот изображение полностью восстанавливается, звук выравнивается, помехи пропадают. Перебрав много способов, экран в конце настроили как полагается.
   Нам ясно: прямо сейчас в этой комнате что-то случится. Да не что-нибудь, а событие огромной важности.
   Таг же «Денниз». Заунывное «More» оркестра Мартина Дени еле слышно растекается между столиками. Посетителей куда меньше, чем полчаса назад. Разговоров тоже не слышно. Судя по звукам, ночь стала глубже вдвойне.
   Мари, сидя за столиком, по-прежнему читает свой фолиант. Перед нею — тарелка с овощными сэндвичами, к которым она еле притронулась. Заказала явно не от голода, а чтобы еще как-нибудь убить проклятое время. Иногда, словно вспоминая о чем-то, девушка меняет положение тела. То пристроит локти на столик, то поерзает на стуле, усаживаясь поудобней. И при этом ни на секунду не отрывается от книги. Видно, умение сосредоточиться — ее главный жизненный капитал.
   В заведении остаются одиночки. Кто печатает на ноутбуке. Кто перестреливается записками по мобильнику. А кто просто молча думает, глядя в ночь за окном. Наверное, не может заснуть. Или не хочет. Для такой породы людей семейные ресторанчики — истинное пристанище.
   В зал решительно входит крупная женщина — с таким видом, будто ей некогда ждать, когда откроются эти чертовы автоматические двери. Плотная, хотя и толстушкой не назовешь. Широкие плечи. Сразу видно — женщина крутого замеса. Черная вязаная шапочка до бровей. Большая кожаная куртка, оранжевые штаны. Руки пусты. Так энергична, что на нее оглядываются все посетители.
   — Госпожа одна? — щебечет официантка, выбегая навстречу. Женщина отвечает ей убийственным молчанием. Цепким взглядом обшаривает зал. Видит Мари, вглядывается получше — и широким шагом направляется к ней. Поравнявшись с ее столиком, разворачивается и без единого слова усаживается на стул прямо напротив. Очень проворно и точно для своего крупного тела.
   — Э-э… Можно вас на минуточку? — спрашивает она.
   С трудом оторвавшись от книги, Мари поднимает голову. Видит перед собой большую незнакомую женщину, удивляется.
   Женщина снимает вязаную шапочку. Волосы обесцвечены и коротко пострижены а-ля аккуратный газончик. Лицо открытое и потертое жизнью, точно старый заслуженный зонтик. Его левая половина не очень похожа на отражение правой. Но если вглядеться, в этом лице есть кое-что успокаивающее. Некая врожденная симпатия к окружающим.
   Вместо приветствия женщина кривит рот в улыбке и чешет тяжелой ладонью ежик золотистых волос.
   Подходит официантка со стаканом воды и меню, но женщина машет на нее руками:
   — Да не! Я щас пойду, не надо… Извините, ага? Официантка вымученно улыбается и исчезает.
   — Ты — Мари Асаи, верно?
   — Да, но…
   — Мне про тебя Такахаси сказал. Ну, что тебя тунайти можно…
   — Такахаси?
   — Тэцуя Такахаси. Длинный, волосатый, худой как щепка… На тромбоне играет.
   Мари кивает:
   — Ах, этот…
   — Он говорит, ты по-китайски отлично болтаешь. Это правда?
   — В повседневных беседах справляюсь, — отвечает Мари осторожно. — До «отличного» еще далеко.
   — Тогда… Извини, конечно… Можешь пойти со мной? У меня там девчонка одна, китаянка… в переделку попала. По-японски ни в зуб ногой. Мне бы хоть разобраться, что с ней на самом деле…
   Все еще не понимая, что происходит, Мари вставляет между страниц закладку, закрывает книгу, отодвигает в сторону.
   — В переделку?
   — Ну, поранилась немного… Да тут близко! Пешком два шага, сразу вернешься. Ты бы просто перевела, что с ней. А уж я в долгу не останусь.
   Мари задумывается на пару секунд, глядит еще раз на незнакомку. Решает, что, видимо, бояться нечего. Кладет книгу в сумку, натягивает джемпер. Тянется за счетом на столе, но женщина тоже протягивает руку.
   — Я заплачу!
   — Ну что вы. Это же мой заказ.
   — Да брось ты, ей-богу… Давай сюда без разговоров! Обе встают. Сразу видно, что женщина — гораздо крупнее. Мари совсем хрупкая, а ее новая спутница сбита крепко, точно амбар для крестьянского инвентаря. Метр сто семьдесят пять, не меньше. Вздохнув, Мари отдает ей счет.
   Они выходят из ресторанчика на улицу. Там все еще людно, несмотря на такой поздний час. Бренчит электронными ритмами игровой центр, вопят зазывалы у входа в караокэ. Взревывают мотоциклы. Трое молодых парней сидят без дела на корточках у закрытых металлических жалюзи. Когда женщина с Мари приближаются, парни поднимают головы и молча провожают их любопытными взглядами. Видимо, находя в их парочке что-то комичное. Но вслух ничего не говорят. Просто смотрят. Жалюзи над ними густо расписаны разноцветной похабщиной из баллончиков.
   — Меня Каору зовут, — сообщает женщина. — Не совсем, конечно, подходящее имя… (Именем Каоро часто называют героинь японских сериалов.) Ну да ладно, назвали так при рождении, теперь уж ничего не попишешь.
   — Очень приятно, — кивает Мари.
   — Ты извини, конечно. Прибегаю, тащу тебя куда-то… Напугала, небось?
   Не представляя, что ответить, Мари молчит.
   — Давай, я твою сумку понесу, — предлагает Каору. — Тяжелая вроде…
   — Не стоит.
   — Что у тебя там?
   — Книги, форма, ну и вообще…
   — Ты ведь не из дому убежала, правда?
   — Вот еще, — отвечает Мари.
   — Ну и слава богу.
   Парочка шагает дальше. Оставляет позади веселые кварталы, сворачивает в узкий переулок и подымается вверх по склону. Каору торопится. Мари семенит за ней следом Одолев темную пустынную лестницу, они попадают на следующую улочку. Как будто все кварталы в округе связаны между собой исключительно лестницами. У трех-четырех ночных баров вывески еще горят, но вокруг — ни единой живой души.
   — Вон тот «рабухо», — говорит Каору.
   — «Рабухо»?
   — «Лав-отель». Ну, для парочек… Секс-ночлежка, короче говоря. Видишь, неоновые буквы — «Альфавиль»? Нам туда.
   Услыхав это название, Мари вдруг смотрит Каору в лицо.
   — «Альфавиль»?
   — Да ты не бойся, место не стремное. Я там менеджером работаю.
   — И там же — раненая девушка? Каору на ходу оборачивается:
   — Ага. Извини, что так запутанно…
   — А Такахаси тоже здесь?
   — Не, он не здесь. В соседнем доме, в подвале, репетирует до утра. Во жизнь у студентов! Сплошная лафа…
   Парочка заходит в гостиницу «Альфавиль». Вестибюль оборудован так, чтобы посетители сами выбирали номер по фотографиям на стене, нажимали его на пульте и автоматически получали ключ. И сразу же на лифте поднимались в комнату. Ни с кем не нужно встречаться взглядами и о чем-либо говорить. Два режима оплаты: «за отдых» и «за ночлег». Тускло-голубоватый свет Мари с удивлением озирается, Каору машет рукой консьержке за конторкой в дальнем углу.
   — Небось, ни разу в таких местах не бывала? — говорит Каору.
   — Нет… Никогда.
   — Ну что ж. Какого только бизнеса на свете не встретишь.
   Они садятся в лифт, поднимаются на четвертый этаж. Проходят по коротенькому узкому коридору и останавливаются перед дверью с номером «404». Каору тихонько стучит, дверь приоткрывается. В щель с опаской выглядывает молодая девица с огненно-рыжей шевелюрой. Худая как щепка, бледная как стена. Безразмерная розовая майка, дырявые джинсы. Огромные кольца в ушах.
   — А, Каору-сан… Ну слава богу! Где же вы ходите, заждались вас уже…
   — Ну? Как она? — спрашивает Каору.
   — Пока все так же.
   — Кровь остановили?
   — Да вроде. С грехом пополам. Все салфетки на тампоны извели…
   Каору пропускает Мари в номер, закрывает дверь. Кроме рыжей девицы, в комнате оказывается еще одна горничная. Миниатюрная, с черными волосами, собранными на затылке, драит шваброй пол. Каору знакомит девушек.
   — Это Мари-сан. Ну, которая по-китайски говорит. А это Кашка. Странное имечко, но так уж предки назвали… Давно у нас работает.
   — Здрасьте! — улыбается Кашка.
   — Очень приятно, — кивает Мари.
   — А со шваброй — Букашка. Это уже кличка, правда. Но все ее только так и зовут.
   — Пардон… Имя пришлось выкинуть на фиг. Так получилось, — говорит Букашка на грубоватом кансайском диалекте. Она старше Кашки на несколько лет.
   — Добрый вечер, — кивает Мари.
   Окон в номере нет, и атмосфера довольно казенная. Для такой крохотной комнаты и кровать, и телевизор кажутся непропорционально большими. В дальнему углу на полу, подтянув колени к горлу, лежит голая девушка. Кутаясь в банное полотенце, она прижимает ладони к лицу и беззвучно плачет. Вокруг разбросаны окровавленные салфетки. Простыни на кровати в бурых пятнах. Торшер у кровати опрокинут. На столике — початая бутылка пива. С одним стаканом. Телевизор включен. На экране какие-то комики кого-то веселят. Невидимая аудитория то и дело хохочет. Каору берет пульт и выключает телевизор.
   — Ох и здорово он ее… — говорит она.
   — Кто? Ее мужчина? — уточняет Мари.
   — Почти… Ее клиент, то бишь.
   — Значит, она проститутка?
   — Ну да. А по улицам заполночь всякая дрянь так и шастает, — продолжает Каору. — Кого только не подцепишь! То жулик на деньги кинет, то извращенец всякую дрянь выполнять заставит…
   Мари задумчиво покусывает губу.
   — И что же, она только по-китайски разговаривает?
   — На японском только пять-шесть слов понимает. А полицию вызывать нельзя. Как пить дать — нелегалка. Да и у нас с полицией объясняться, мягко скажем, времени нету…
   Мари снимает с плеча сумку, ставит на столик, подходит к девушке на полу. Наклоняется над ней и, задержав дыхание, спрашивает по-китайски:
   — Что с вами?
   То ли оттого, что не слышит, то ли еще почему, — девушка не отвечает. Только всхлипывает, содрогаясь всем телом.
   Каору сочувственно качает головой:
   — Это у нее шок. От боли. Ох, и намучилась, поди…Мари снова обращается к девушке:
   — Вы приехали из Китая?Нет ответа.
   — Не волнуйтесь, мы не из полиции…Снова молчание.
   — Вас избил мужчина ?
   Девушка наконец кивает: волна длинных черных волос едва заметно подрагивает.
   Набравшись терпения, Мари продолжает, мягко повторяя вопросы по несколько раз. Каору, скрестив руки на груди, с тревогой ждет результатов. Кашка с Букашкой в четыре руки наводят порядок. Собирают окровавленные салфетки в мусорный мешок. Стаскивают с кровати грязные простыни, меняют полотенца в ванной. Подымают с пола торшер, уносят пивную бутылку. Проверяют комплектность вещей, прибирают в ванной. Видно, уже давно работают в паре: движения слаженные, ни секунды впустую.
   Мари в углу все возится с пострадавшей. Слыша родную речь, та медленно приходит в себя. Хоть и обрывочно, начинает отвечать по-китайски. До ужаса тихим голосом. Наклонившись над нею. Мари внимательно прислушивается и кивает. Да изредка подбадривает какими-нибудь словами.
   Каору легонько хлопает Мари по спине.
   — Слушай. Ты извини, но этот номер нужно сдавать новым клиентам. А девчонку мы сейчас отведем вниз, в подсобку. Пойдешь с нами?
   — Да, но… Она же совсем раздета. Говорит, что все ее веши тот мужчина забрал с собой. Вообще все — от босоножек до трусов.
   Каору качает головой:
   — Это чтобы в полицию не сразу доложили. Совсем гнилой оказался, подонок…
   Она открывает шкаф, достает легкий банный халатик и передает Мари.
   — Для начала пускай наденет вот это.
   Немного оклемавшись, девушка с трудом поднимается, разматывает полотенце, остается совсем нагишом — и, покачиваясь из стороны в сторону, закутывается в халатик. Мари, вдруг смутившись, отводит глаза. Миниатюрное, очень красивое тело. Высокая, упругая грудь. Гладкая кожа. Легкая тень волос на лобке. С Мари китаянка примерно одного возраста. В ней еще осталась угловатость маленькой девочки. На ногах еле стоит. Каору обнимает ее за плечи, выводит из номера и увозит вниз на служебном лифте. Мари берет сумку и спускается следом. Кашка с Букашкой продолжают уборку.
   Все трое заходят в подсобку отеля. Вдоль стены громоздятся картонные ящики. Железный письменный стол, простенькие диван и кофейный столик. На столе — плоский монитор и клавиатура компьютера. На стене — календарь с портретом какой-то поп-звезды и табло электронных часов. Переносной телевизор, мини-холодильник, на холодильнике — микроволновка. Троим в подсобке тесновато. Каору усаживает проститутку на диван. Зябко дрожа, та запахивает халатик до самого горла.
   Подвинув к дивану торшер, Каору изучает раны на девчонкиной физиономии. Приносит аптечку, достает вату, спирт и аккуратно стирает запекшуюся кровь. Заклеивает раны пластырем. Гладит пальцем по переносице, проверяя, не сломан ли нос. Оттягивает веки, осматривает глазные сосуды. Ощупывает затылок — нет ли шишек. Похоже, давно уже наловчилась выполнять подобные процедуры. Наконец она достает из холодильника пластиковый пакет с какими-то замороженными овощами, обматывает его полотенцем и вручает китаянке.