Страница:
– Бедные! Бедные! – со слезами на глазах воскликнула Вельда. Собственное несчастье уже казалось ей мелким и несущественным по сравнению с ужасными картинами, которые рисовал перед ней низкий, негромкий голос Анри. – И что же они сделали?
– Страну захлестнула массовая истерия. Врачи и психологи работали так, как наверное не работали никогда со времен эпидемий оспы, чумы и холеры. Люди осаждали генетические консультации и требовали безусловно благоприятных прогнозов. Низкие показатели собственной жизнеспособности скрывали от родных и знакомых. Многие женщины, узнав о том, что им никогда не родить здорового ребенка, кончали жизнь самоубийством. Распадались браки. Скачком усовершенствовалась техника абортов. Теперь они превратились в действительно безболезненную, практически безопасную процедуру. Многие люди, обследовав своих малолетних детей, и узнав об их устрашающе низкой жизнеспособности, впадали в тяжелейшую депрессию. Участились случаи отказов от детей. Медики крупнейших городов вышли на беспрецедентную в истории земли демонстрацию протеста. Они шли в белых халатах и белых шапках с нашитыми на них красными крестами. В руках они несли транспаранты с лозунгами: «За Жизнь и Гуманизм!», «За счастье ЖИВУЩИХ!», «Остановить рекламную истерию!»
Правительство вняло предупреждениям и слегка повернуло колесо компании. С домашних экранов исчезли несчастные семьи и психоневрологические интернаты. В рекламных текстах ненавязчиво возникла и прочно поселилась мысль о том, что тот, кто не может родить подлинно здорового ребенка, вовсе не обязан его рожать, а вполне может пожить в свое удовольствие, возложив почетную, но весьма тяжелую обязанность продолжения рода на тех, кто действительно может справиться с ней наилучшим образом. – «Кто-то должен украшать нашу жизнь, – говорила одна из таких реклам, и зрителю показывали художника, стоящего у мольберта, и миловидную девушку, рисующую вензелечки на упаковке для мыла. – Но это должен быть тот, кто действительно умеет это делать. А мы можем просто порадоваться,» – Далее на экране возникал светлый зал, где люди, прогуливаясь, любуются картинами художника, и ужасно сексуальная молодая женщина под душем, вскрывающая мыльную упаковку…
Все это действовало. Разумеется, несмотря на все, оставались люди, которые рожали детей тогда, когда им вздумается, и ни разу в жизни близко не подходили к генетической консультации. Но в целом ситуация продвигалась в запланированном направлении. Проще всего было бы обозначить это так: стало не обязательно, но МОДНО иметь ребенка, рожденного с учетом максимального значения индекса Мишина-Берга. – «Знаешь, – говорила одна молодая мамаша другой. – Индекс Павла всего 54, но это максимум, на что могли рассчитывать мы с Борисом. Я считаю, что нам и так крупно повезло. Ведь мне уже 35… Вот Ирина…мне так жаль ее… У нее самой вполне приличный индекс – 51, а у мужа всего 27, а она так хочет детей…совершенно не знаю, как я поступила бы в такой ситуации…Хорошо, что у нас с Борисом индексы почти равны и у Павлуши все в порядке…»
Другие страны не остались глухи к происходящему. Учтя все ошибки и сложности, которые пришлось преодолеть стране-пионеру, они построили свои компании умнее и осторожнее, и обошлись меньшими потерями.
– Значит, в других странах люди меньше страдали при переходе к нормальному образу жизни?
– Вы замечательно ставите вопрос, Вельда, – усмехнулся Анри. – Я отвечу на него, но чуть позже. Наверное, в школе вы были прилежной ученицей…
– Да! – с некоторым вызовом подтвердила Вельда. Скрытая в голосе Анри насмешка тревожила ее. – А что, по-вашему быть прилежной ученицей – плохо?
– Что вы! Помилуйте! Это прекрасно! – Анри шутливо поднял руки в жесте полной и окончательной капитуляции. – На прилежных ученицах и учениках держится наш мир… Вы позволите продолжать?
– Продолжайте! – вздохнула Вельда. – Хотя, знаете, у меня такое впечатление, что, что бы я ни сказала, вы все равно отсюда никуда не уйдете… – На этот раз Анри засмеялся вполне искренне:
– Простите меня, милая Вельда! И поверьте: я вовсе не попусту злоупотребляю вашим драгоценным временем. Мне искренне жаль, что я вынужден был нарушить ваше уединение и вмешаться в вашу частную жизнь, койее вмешательство…
– Да говорите же толком! – воскликнула Вельда. Несмотря на ее интерес к рассказу, Анри снова начинал действовать ей на нервы.
– Спешу, спешу…Несмотря на все страдания, идея пренатальной диагностики продолжала свое триумфальное шествие по планете. В ней оказалось множество выгод, не сразу отмеченных даже самими создателями. Во-первых, каждая женщина рожала максимально здоровых детей из числа тех беременностей, которые были отпущены ей природой. Здоровье человечества впервые за многие годы начало улучшаться. Практически перестали рождаться дети с грубыми генетическими, соматическими или обменными нарушениями. Это сделало ненужными многие социальные программы, а освободившиеся деньги были пущены в основном на развитие досуга. Во-вторых или в-третьих, из-за того, что женщины перестали рожать «немодных» детей с низким индексом жизнеспособности, детей стало попросту меньше, что, в свою очередь, буквально за два поколения позволило снизить до приемлемых размеров остроту демографической ситуации.
Жизнь постепенно становилась похожей на осуществленные сны Мишина и Берга: по улицам бывших мегаполисов ходили красивые, здоровые, длинногие люди с прекрасным цветом лица и хорошим аппетитом. Даже их агрессивность, хотя и не исчезла совсем, но в значительной степени снизилась, поскольку еще из зоопсихологии известно, что возрастание и убывание агрессивности напрямую связано с удельной плотностью популяции на данной территории…
– Анри! – не выдержала Вельда. – Вы говорите так, как будто вам почему-то не нравится то, что люди наконец-то стали здоровы и счастливы. Я вас не понимаю!
– Простите меня, Вельда! – грустно улыбнулся Анри. – Иногда я сам не понимаю себя… А вам знакомо это чувство? – Молодая женщина затрясла головой, словно отгоняя назойливое насекомое. Анри продолжал свой рассказ, еще понизив голос и не гася улыбки. Вельда вынуждена была прислушиваться, чтобы разобрать его слова. – Давно известно, что за все в этом мире надо платить. Некоторое время людям казалось, что за воцарившееся на земле спокойствие ничем платить не придется. Появилась даже религия, последователи которой называли себя Детьми Искупления, и проповедовали, что наступившее блаженство послано человечеству в награду за перенесенные на протяжении предыдущих тысячелетий страдания. Основной задачей приверженцев этой конфессии была неустанная благодарственная молитва к Богу, призревшему, наконец-то, своих грешных детей. Если я не ошибаюсь, Мишин и Берг были признаны пророками этой религии.
Но истина не может долго скрываться от жаждущих ее. Вскоре ученым стал ясен размер платы. Самые здоровые, красивые люди с высочайшим индексом жизнеспособности практически не обладали тем, что принято называть творческим потенциалом. Они могли жить здоровой и счастливой жизнью, но не могли изменять ее. То есть фактически снова превратились в животных, которые, как известно, могут приспосабливаться к среде, но практически не могут эту среду изменять.
– Анри! Вы говорите страшные вещи. Я чувствую, что вы где-то ошибаетесь, но не могу сообразить, где именно… Люди, которые живут в мире сегодня, вовсе не похожи на животных… Или вы еще не все рассказали мне?
– Увы, милая Вельда! Увы! Я рассказал практически все, осталось немногое.
Разумеется, вы неправильно поняли меня. Люди вовсе не полезли обратно на деревья и не обросли шерстью. Они сохранили все свои достижения и вот уже четвертый век благополучно пользуются ими, поддерживая производство на уровне, необходимом для удовлетворения всех потребностей сегодняшнего общества. Остановилось лишь то, что раньше называли прогрессом. Вид, достигший вершины своего биологического развития, вовсе не катится назад по ступеням эволюции. Динозавры, прежде чем вымереть, и не подумали превратиться в земноводных, рыб или кольчатых червей. Они умерли динозаврами. Если это утешит вас, то могу заверить, что мы тоже умрем людьми.
– Но почему это мы должны умирать?!
– Судите сами. Каждое следующее поколение на несколько процентов малочисленнее предыдущего. Вам не кажется, что, когда вы были маленькой, ваш городок был слегка более многолюдным? – Вельда вздрогнула. – Вот видите. Много ли вы знаете семей с двумя, тремя, четырьмя детьми?
– Но почему, почему?!!
– Когда-то человек был очень слабым животным. У него не было ни когтей, ни зубов, ни рогов. Вместо всего этого, по капризу природы, или по Божьему промыслу, – считайте, как вам угодно, – начал развиваться человеческий мозг, наделяя человека все большей и большей изобретательностью. Изменяя среду вокруг себя человек постепенно стал самым сильным животным на свете. Но внутри человеческого общества продолжали действовать все те же законы. Слабый, больной человечек мог наверстать, не упустить свое, только проявляя еще большую изобретательность, чем его более здоровые сверстники. Издавна было замечено, что гениальность каким-то неизвестным образом связана с пограничьем психического здоровья. Неадаптивные, плохо вписывающиеся в жизнь люди писали книги и картины, придумывали облегчающие жизнь машины и новые системы устройства общества. Здоровые и адаптивные с удовольствием пользовались всем этим, и все они, и первые, и вторые, хотели иметь детей, которым можно было бы все это, накопленное или созданное, передать. Не так важно, что это было – деньги или секреты ремесла – то, что СОЗДАНО, в этом ключ к проблеме… Я мог бы говорить на эту тему долго и желчно, но вы и так устали от меня, милая Вельда. Поэтому я буду предельно краток: введя в обиход индекс Мишина-Берга, мы лишили человечество его гениев и талантов и поставили точку на том пути, начало которому было положено в туманной дали тысячелетий, когда некая обезьяна, вместо того, чтобы отрастить себе когти или рога, почему-то вдруг принялась усовершенствовать свой мозг…
– И что же – ничего нельзя сделать? – взволнованно сказала Вельда, сплетая и расплетая пальцы. – Ну давайте опять рожать всех подряд, если это так нужно…
– Пойдите предложите это вашим подругам, – усмехнулся Анри. – Или выступите с этим предложением по одной из визорных программ. Знаете, что с вами случится?
– Нет. А что?
– Вы не доживете до следующего рассвета, – глаза Анри жестко блеснули. – Вы думаете, никто не пытался? Человек охотно и относительно легко меняет плохое на хорошее, но убедить его сделать обратный обмен… Сегодня на земле осталось очень мало людей, которые представляют себе, что такое радость творчества. Для большинства это – пустой звук… Пока на земле были области и страны, менее развитые, чем другие, прогресс все же шел. На жаргоне ученых и предпринимателей это называлось «покупать мозги». Отбирали людей из малоразвитых стран, они приезжали в страны развитые, им создавали все условия, и они творили, изобретали, усовершенствовали… Но потом здоровыми и красивыми захотели быть все…
– И что же – сегодня, сейчас никто даже не пытается ничего сделать?
– Пытаются.
– Кто же?
– Мы, – Анри протянул через стол смуглую тонкую руку с раскрытой вверх ладонью. – Вы с нами, Вельда?
Сумерки на берегу лесного озера были наполнены какой-то особой прозрачностью. Запах предосенней свежести и отцветающих купальниц плыл над водой. Проголодавшаяся за день летучая мышь мелькнула на лиловеющем небе двумя расправившими крылья запятыми. Вельда, опираясь на локоть, полулежала на травянистом берегу, Анри, обхватив руками колени, сидел на почерневших от времени, но еще крепких мостках и смотрел на воду. Там, в сумрачной глубине окунь или щуренок гонял серебристых мальков и они, уходя от погони, веером выплескивались над поверхностью.
– За чем вы так внимательно наблюдаете, Анри? – лениво поинтересовалась Вельда, осторожно меняя позу и пытаясь разглядеть что-нибудь на поверхности воды.
– Щуренок гоняет рыбок, – улыбнулся Анри. – Всем известно, что рыбы молчат, но мне кажется, что я так и слышу, как они разбегаются и кричат тоненькими голосками: Ой-ёй-ёй!
– Какой вы забавный, Анри! – Вельда попробовала кокетливо улыбнуться, но тут же сморщилась, прижала ладонь к пояснице.
– Идите сюда, Вельда! – Анри не смотрел в ее сторону, но что-то уловил боковым зрением, и в голосе его появились тревожные нотки. – Трава уже холодная, и вам вовсе незачем разлеживаться на ней.
– Ерунда! – капризно возразила Вельда. – Я всегда любила сидеть на траве.
– Не забывайте о том, что вы сейчас не одна!
– Анри, я не устаю удивляться на вас! – Вельда улыбнулась и погладила заметно округлившийся живот. Потом встала и, слегка переваливаясь, прошла по прогнувшимся под ее тяжестью мосткам. Остановилась вплотную к Анри и сверху вниз смотрела на его черные, беспорядочно лежащие волосы. Даже в сумерках было видно, что в шевелюре Анри немало седых волос. Анри не оборачивался, но Вельда чувствовала его напряжение, которое почему-то тревожило ее. – Почему вы так возитесь со мной?
– Я затащил вас сюда, и потому на мне лежит бремя ответственности, – усмехнулся Анри. – Я должен спросить: не слишком ли вам тяжело здесь… у нас?
– Тяжело? – Вельда задумалась, присела на мостки, поджав под себя ноги. Дерево хранило тепло ушедшего дня. Если прислониться к спине Анри, то сидеть было бы намного удобнее. Сначала Вельда так и хотела сделать, но в последний момент отчего-то передумала, оперлась на отставленную в сторону кисть. – Нет, не тяжело. Непривычно… Многое не так…
– Но вы привыкаете? Или в вас копится раздражение? Вам хотелось бы вернуться назад? – голос Анри звучал подчеркнуто ровно, но Вельда с трудно предположимой в ней чуткостью знала, что он очень волнуется, предлагая свои вопросы. – «Боится, как бы я не сбежала,» – внутренне усмехнулась она и задумалась над ответом, которого ждал Анри.
Привыкает ли она? Сначала все, абсолютно все на маленькой станции, затерянной в густых европейских лесах, казалось ей чужим и неправильным. Люди, среди которых она чувствовала себя неоправданно высокой и крупной, их странная работа, в которой она не понимала не столько содержания, сколько самой ее сути, их непривычные отношения между собой… Они ходили друг к другу без предупреждения, иногда даже не стучась в дверь, часами разговаривали обо всем на свете, задавали невозможные вопросы и… болели! Это последнее сначала поражало Вельду больше всего и вызывало трудно сдерживаемое желание бежать как можно дальше от лесной лаборатории. Это было так… так неприлично! Они лежали в постелях, сморкались в цветные тряпки, у них болели горла и животы, а дети (которых на станции было довольно много) имели не слишком чистую кожу и при этом, не стесняясь, продолжали играть вместе с другими. Да что дети! Заболевших охотно навещали их друзья, и они принимали их, лежа в кровати!
Вельда видела, не могла не видеть того, что обитатели станции по-доброму относятся к ней, стараются ей помочь. Но она сторонилась их, и долгое время Анри оставался практически единственным, с кем она могла говорить без осознанного напряжения. Сейчас все смягчилось, но все же…
– Анри, я по-прежнему многого не понимаю. Вы объясняли мне, но я, наверное, непроходимо глупа…
– Спрашивайте, Вельда, я отвечу на любые ваши вопросы.
– Что все эти люди… что все вы делаете? Вы говорили, что пытаетесь предотвратить вымирание человечества. Но как? Каким способом? Я до сих пор этого не понимаю.
– Я говорил вам о том, что люди с низким индексом жизнеспособности иногда обладают очень высокой креативностью…
– Чем, чем?
– Способностью к поиску нестандартных решений.
– Решений чего?
– В данном случае нас интересует решение той задачи, о которой мы с вами говорим…
– А о какой задаче мы говорим?
Прежде чем ответить, Анри устало вздохнул, а Вельда прижала ладони к щекам и вдруг громко, по-детски разревелась.
– Я…я кажусь вам такой дурой! И всем здесь!
– Ну что вы… что вы, успокойтесь! Успокойтесь, Вельда! – Анри вначале подскочил на мостках от неожиданности, а потом нерешительно обернулся, обнял женщину за плечи и притянул к себе. Получившаяся конфигурация была максимально неудобной для обоих, но Вельда прижалась щекой к плечу Анри и благодарно засопела. Анри еще раз тяжело вздохнул и замер, опасаясь переменить позу.
– Все…все вы терпите меня только из-за ребенка, – всхлипнула Вельда. – Потому что у него может быть эта ваша креативность… А может и не быть. Вы же сами говорите – иногда. А если нет? Вы говорили про всякие там приспособления, про эволюцию. Не думайте, я могу это понять. Но только у меня есть и свое мнение. И я вам его скажу, хотя вам оно наверняка совершенно не интересно. Больной и слабый человек точно также может быть дураком, как и сильный и здоровый. Мишин и Берг были правы, а вы… вы все ошибаетесь! Вот! – выговорившись, Вельда подняла распухшее от слез лицо и с вызовом взглянула прямо в темные, как озерная вода, глаза Анри. Вдруг показалось, что где-то в глубине мелькнули серебристые искры-мальки. Анри рассмеялся.
– Бедная, бедная девочка! – его горячая ладонь осторожно погладила русые волосы Вельды. – Теперь вы успокоились? Когда вам снова захочется уничтожить меня своим презрением, делайте это не откладывая. Не копите в себе.
– Не смейте смеяться надо мной! – Вельда резко высвободилась из объятий, вскочила на ноги, покачнулась от слишком быстрого движения. Анри пружинисто вскочил вслед за ней, поддержал за локоть.
– Я очень благодарен вам, – тихо и серьезно сказал он.
– Благодарны? За что?! – опешила Вельда. Резкие повороты в разговоре, на которые Анри был мастер, и сердили и интриговали ее. Иногда ей казалось, что эта особенность – неотъемлемая часть натуры Анри, а иногда, что он делает это специально, чтобы скорректировать эмоциональное состояние собеседника. Анри не знал об этих сомнениях молодой женщины, да и вообще не подозревал, что она может думать об этом.
– Ваша жизнелюбивая непосредственность позволяет мне предохранить собственную душу от окончательного засыхания. Я отдыхаю рядом с вами. С вами – сейчас я говорю во множественном числе, имея в виду и вас и вашего ребенка. Моя жизнь кажется весьма насыщенной и событийно, и эмоционально, но если присмотреться внимательно, то в ней отсутствует один весьма существенный компонент…
– Какой? – Анри вздрогнул, словно только сейчас заметил само присутствие Вельды, которую он по прежнему аккуратно поддерживал под локоть. Женщина засмеялась. Она чувствовала себя польщенной и обиженной одновременно. Анри говорил, явно не заботясь о том, понимала она его или нет, но в то же время он говорил о ней. Говорил так, как не говорил никто раньше…
Она была нужна Кларку, и Кларк был нужен ей. Они были нужны друг другу, как воздух, пища, солнечный свет. Они никогда не говорили об этом, но знали, что это так. А почему не говорили? (Динозавры не превратились в амфибий… люди не поросли шерстью и не полезли обратно на деревья – вспомнилось вдруг. Какая чепуха!) Но почему, черт побери, не говорили?! Ведь это же так приятно… Как самая утонченная ласка! И она уже никогда не сможет сказать Кларку, как он нужен ей, как она любила его, как она любит их еще неродившегося ребенка, и на что она решилась ради него…
На глаза Вельды снова навернулись слезы.
– Пойдемте домой. Вы устали. Вам надо отдохнуть. Я провожу вас, – от старомодной галантности Анри еще больше защипало в носу. Над лесом поднималась оранжевая, чуть выщербленная в правой верхней четверти Луна. На темной поверхности воды появились расплавленные пятна ее света, похожие на светящиеся блины. У берега, среди корней нерешительно заквакала упустившая свое время лягушка. Словно со стороны увидев две стоящие на мостках черные фигуры, Вельда ощутила неловкость… – Я уложу вас в постель… – Неловкость усилилась. – Заварю вам горячего чая. Вы хотите есть?
– Да, очень! – не удержалась Вельда.
Улыбка Анри не была видна в темноте, но чувствовалась по тону его голоса.
– Я рад, что могу хоть чем-нибудь угодить вам. Пойдемте. Осторожнее! Позвольте мне…
Вельда шмыгнула носом, провела кулаком по верхней губе:
– Надо будет завести цветную тряпку, – мелькнула мысль. – С кем поведешься, от того и наберешься, – вспомнилась старая поговорка. Вельда хотела было сказать ее вслух, поддразнить Анри, но потом отчего-то передумала.
Анри сидел в кресле перед компьютером, но смотрел не на экран, а в раскрытую книгу, лежащую у него на коленях. За соседним столом хрупкая черноволосая Марта перебирала какие-то графики. Высокий, голубоглазый Стоян, похожий на ожившую линейку, возился возле спектрографа. Вельда расположилась в кресле у огромного, во всю стену окна. Никто не обращал на нее внимания. Правда и между собой Марта, Анри и Стоян лишь изредка перебрасывались отрывочными, большей частью непонятными Вельде словами, но все же чувствовалось, что они были вместе. А Вельда – одна, отдельно. Вельде захотелось заплакать, или хотя бы запустить чем-нибудь в экран компьютера и порвать в клочки Мартины графики. Она стиснула зубы и отвернулась к окну.
Лаборатория находилась на третьем, последнем этаже рабочего корпуса, и из окна была видна почти вся территория станции, с трех сторон окруженная лесом. С четвертой стороны раскинулось озеро. За ним поднимались зимние холмы, усыпанные снегом и поросшие огромными елями, которые издалека казались похожими на островки поставленных стоймя обгорелых спичек. Сама станция состояла из трех жилых корпусов, детского городка, рабочего корпуса и электростанции. Жилые дома были двухэтажными и вытянутыми в длину, рабочий корпус имел три этажа и походил на равноплечую букву Г, а здания детского городка и электростанции были равны по длине, ширине и высоте. Если смотреть на станцию сверху, то казалось, будто какой-то очень большой ребенок рассыпал на берегу пригоршню кубиков. Имелись еще теплицы, в которых жители станции выращивали зимой цветы, зелень и ягоды, и примыкающая к ним конюшня, в которой жили три лошади, две дойные коровы и коза Вера, дойная только теоретически. Ежедневная дойка Веры заменяла жителям станции корриду – традиционное развлечение древних испанцев. В излучине буквы Г, прямо под окнами лаборатории красовался неработающий по зимнему времени фонтан, окруженный фигурно подстриженными кустами и деревьями. Все вместе выглядело очень милым и пасторально тихим. Однако за несколько месяцев пребывания на станции Вельда уже успела убедиться в обманчивости этой тишины и отчасти поэтому сдерживала сейчас свои капризные порывы. Внешне почти неотличимая, по своему внутреннему наполнению жизнь станции очень отличалась от жизни родного городка Вельды.
Особенно очевидным это сделалось однажды ночью, два месяца назад.
Вельда проснулась от каких-то посторонних звуков в общем коридоре жилого корпуса еще до того, как кто-то постучал к ней в дверь.
– Вельда, открой!
И по голосу, а спустя несколько мгновений и по виду Вельда с трудом узнала Хельгу, высокую, слегка чопорную даму средних лет. Нечесанные волосы, надетый наизнанку свитер…
– Боже мой, Хельга! Что случилось?!!
– Вельда, прошу тебя! Тебе нельзя волноваться… Быстро одевайся, потеплее, с собой возьми что-нибудь попить. Сейчас уходим…
– Куда уходим? Почему?!
– Прошу тебя! Все вопросы – потом. У меня нет детей, поэтому ты идешь со мной. Делай то же самое, что и я. Все будет хорошо. Поторопись.
Станцию покинули задолго до рассвета. Больше всего Вельду поразило поведение детей. Дисциплинированно построившись парами и поместив в середину колонны самых маленьких, они бодро шагали вперед, приглушенно переговариваясь и лишь иногда возбужденно подхихикивая. Отдельной группой шли матери с младенцами и старшие подростки, которые несли вещи малышей в одинаковых, словно по заказу сшитых заплечных котомках. Руководили эвакуацией Анри и еще двое мужчин.
Увидев Анри, Вельда кинулась было к нему, надеясь на объяснение происходящего. Но, как и в случае с Хельгой, с трудом узнала его. Суровое, отчужденное лицо, мучительно сведенные брови… Увидев ее, Анри поднял руку в отстраняющем жесте, прикусил губу. Не сказав ни слова, Вельда медленно отошла назад, скрылась в группе станционных женщин, в походную задачу которых не входил присмотр за детьми. Она понимает – Анри сейчас не до того, чтобы что-то объяснять перепуганной беременной женщине, поднятой с постели посреди ночи… Некоторое время она украдкой наблюдала за ним: он отдавал какие-то распоряжения, отвечал на чьи-то вопросы, по его приказу четверо молодых мужчин передали другим свои вещи, резко ускорили шаг, почти перейдя на бег, и скрылись в холодной осенней темноте, предваряя путь отряда… Анри знает, что происходит, и знает, что делать – от этой мысли Вельде стало легче, и она снова сосредоточилась на дороге, стараясь не споткнуться на лесной сумеречной тропе. К счастью, у Вельды была хорошая координация и в несиловых видах спорта она всегда опережала Кларка…
– Вельда, тебе нельзя падать… Может быть, дать фонарик? – спросила сбоку одна из женщин.
– А они есть? Почему тогда никто ими не пользуется? – Вельда сама удивилась быстроте, с которой проявилось и начало работать в ней чувство опасности.
– Страну захлестнула массовая истерия. Врачи и психологи работали так, как наверное не работали никогда со времен эпидемий оспы, чумы и холеры. Люди осаждали генетические консультации и требовали безусловно благоприятных прогнозов. Низкие показатели собственной жизнеспособности скрывали от родных и знакомых. Многие женщины, узнав о том, что им никогда не родить здорового ребенка, кончали жизнь самоубийством. Распадались браки. Скачком усовершенствовалась техника абортов. Теперь они превратились в действительно безболезненную, практически безопасную процедуру. Многие люди, обследовав своих малолетних детей, и узнав об их устрашающе низкой жизнеспособности, впадали в тяжелейшую депрессию. Участились случаи отказов от детей. Медики крупнейших городов вышли на беспрецедентную в истории земли демонстрацию протеста. Они шли в белых халатах и белых шапках с нашитыми на них красными крестами. В руках они несли транспаранты с лозунгами: «За Жизнь и Гуманизм!», «За счастье ЖИВУЩИХ!», «Остановить рекламную истерию!»
Правительство вняло предупреждениям и слегка повернуло колесо компании. С домашних экранов исчезли несчастные семьи и психоневрологические интернаты. В рекламных текстах ненавязчиво возникла и прочно поселилась мысль о том, что тот, кто не может родить подлинно здорового ребенка, вовсе не обязан его рожать, а вполне может пожить в свое удовольствие, возложив почетную, но весьма тяжелую обязанность продолжения рода на тех, кто действительно может справиться с ней наилучшим образом. – «Кто-то должен украшать нашу жизнь, – говорила одна из таких реклам, и зрителю показывали художника, стоящего у мольберта, и миловидную девушку, рисующую вензелечки на упаковке для мыла. – Но это должен быть тот, кто действительно умеет это делать. А мы можем просто порадоваться,» – Далее на экране возникал светлый зал, где люди, прогуливаясь, любуются картинами художника, и ужасно сексуальная молодая женщина под душем, вскрывающая мыльную упаковку…
Все это действовало. Разумеется, несмотря на все, оставались люди, которые рожали детей тогда, когда им вздумается, и ни разу в жизни близко не подходили к генетической консультации. Но в целом ситуация продвигалась в запланированном направлении. Проще всего было бы обозначить это так: стало не обязательно, но МОДНО иметь ребенка, рожденного с учетом максимального значения индекса Мишина-Берга. – «Знаешь, – говорила одна молодая мамаша другой. – Индекс Павла всего 54, но это максимум, на что могли рассчитывать мы с Борисом. Я считаю, что нам и так крупно повезло. Ведь мне уже 35… Вот Ирина…мне так жаль ее… У нее самой вполне приличный индекс – 51, а у мужа всего 27, а она так хочет детей…совершенно не знаю, как я поступила бы в такой ситуации…Хорошо, что у нас с Борисом индексы почти равны и у Павлуши все в порядке…»
Другие страны не остались глухи к происходящему. Учтя все ошибки и сложности, которые пришлось преодолеть стране-пионеру, они построили свои компании умнее и осторожнее, и обошлись меньшими потерями.
– Значит, в других странах люди меньше страдали при переходе к нормальному образу жизни?
– Вы замечательно ставите вопрос, Вельда, – усмехнулся Анри. – Я отвечу на него, но чуть позже. Наверное, в школе вы были прилежной ученицей…
– Да! – с некоторым вызовом подтвердила Вельда. Скрытая в голосе Анри насмешка тревожила ее. – А что, по-вашему быть прилежной ученицей – плохо?
– Что вы! Помилуйте! Это прекрасно! – Анри шутливо поднял руки в жесте полной и окончательной капитуляции. – На прилежных ученицах и учениках держится наш мир… Вы позволите продолжать?
– Продолжайте! – вздохнула Вельда. – Хотя, знаете, у меня такое впечатление, что, что бы я ни сказала, вы все равно отсюда никуда не уйдете… – На этот раз Анри засмеялся вполне искренне:
– Простите меня, милая Вельда! И поверьте: я вовсе не попусту злоупотребляю вашим драгоценным временем. Мне искренне жаль, что я вынужден был нарушить ваше уединение и вмешаться в вашу частную жизнь, койее вмешательство…
– Да говорите же толком! – воскликнула Вельда. Несмотря на ее интерес к рассказу, Анри снова начинал действовать ей на нервы.
– Спешу, спешу…Несмотря на все страдания, идея пренатальной диагностики продолжала свое триумфальное шествие по планете. В ней оказалось множество выгод, не сразу отмеченных даже самими создателями. Во-первых, каждая женщина рожала максимально здоровых детей из числа тех беременностей, которые были отпущены ей природой. Здоровье человечества впервые за многие годы начало улучшаться. Практически перестали рождаться дети с грубыми генетическими, соматическими или обменными нарушениями. Это сделало ненужными многие социальные программы, а освободившиеся деньги были пущены в основном на развитие досуга. Во-вторых или в-третьих, из-за того, что женщины перестали рожать «немодных» детей с низким индексом жизнеспособности, детей стало попросту меньше, что, в свою очередь, буквально за два поколения позволило снизить до приемлемых размеров остроту демографической ситуации.
Жизнь постепенно становилась похожей на осуществленные сны Мишина и Берга: по улицам бывших мегаполисов ходили красивые, здоровые, длинногие люди с прекрасным цветом лица и хорошим аппетитом. Даже их агрессивность, хотя и не исчезла совсем, но в значительной степени снизилась, поскольку еще из зоопсихологии известно, что возрастание и убывание агрессивности напрямую связано с удельной плотностью популяции на данной территории…
– Анри! – не выдержала Вельда. – Вы говорите так, как будто вам почему-то не нравится то, что люди наконец-то стали здоровы и счастливы. Я вас не понимаю!
– Простите меня, Вельда! – грустно улыбнулся Анри. – Иногда я сам не понимаю себя… А вам знакомо это чувство? – Молодая женщина затрясла головой, словно отгоняя назойливое насекомое. Анри продолжал свой рассказ, еще понизив голос и не гася улыбки. Вельда вынуждена была прислушиваться, чтобы разобрать его слова. – Давно известно, что за все в этом мире надо платить. Некоторое время людям казалось, что за воцарившееся на земле спокойствие ничем платить не придется. Появилась даже религия, последователи которой называли себя Детьми Искупления, и проповедовали, что наступившее блаженство послано человечеству в награду за перенесенные на протяжении предыдущих тысячелетий страдания. Основной задачей приверженцев этой конфессии была неустанная благодарственная молитва к Богу, призревшему, наконец-то, своих грешных детей. Если я не ошибаюсь, Мишин и Берг были признаны пророками этой религии.
Но истина не может долго скрываться от жаждущих ее. Вскоре ученым стал ясен размер платы. Самые здоровые, красивые люди с высочайшим индексом жизнеспособности практически не обладали тем, что принято называть творческим потенциалом. Они могли жить здоровой и счастливой жизнью, но не могли изменять ее. То есть фактически снова превратились в животных, которые, как известно, могут приспосабливаться к среде, но практически не могут эту среду изменять.
– Анри! Вы говорите страшные вещи. Я чувствую, что вы где-то ошибаетесь, но не могу сообразить, где именно… Люди, которые живут в мире сегодня, вовсе не похожи на животных… Или вы еще не все рассказали мне?
– Увы, милая Вельда! Увы! Я рассказал практически все, осталось немногое.
Разумеется, вы неправильно поняли меня. Люди вовсе не полезли обратно на деревья и не обросли шерстью. Они сохранили все свои достижения и вот уже четвертый век благополучно пользуются ими, поддерживая производство на уровне, необходимом для удовлетворения всех потребностей сегодняшнего общества. Остановилось лишь то, что раньше называли прогрессом. Вид, достигший вершины своего биологического развития, вовсе не катится назад по ступеням эволюции. Динозавры, прежде чем вымереть, и не подумали превратиться в земноводных, рыб или кольчатых червей. Они умерли динозаврами. Если это утешит вас, то могу заверить, что мы тоже умрем людьми.
– Но почему это мы должны умирать?!
– Судите сами. Каждое следующее поколение на несколько процентов малочисленнее предыдущего. Вам не кажется, что, когда вы были маленькой, ваш городок был слегка более многолюдным? – Вельда вздрогнула. – Вот видите. Много ли вы знаете семей с двумя, тремя, четырьмя детьми?
– Но почему, почему?!!
– Когда-то человек был очень слабым животным. У него не было ни когтей, ни зубов, ни рогов. Вместо всего этого, по капризу природы, или по Божьему промыслу, – считайте, как вам угодно, – начал развиваться человеческий мозг, наделяя человека все большей и большей изобретательностью. Изменяя среду вокруг себя человек постепенно стал самым сильным животным на свете. Но внутри человеческого общества продолжали действовать все те же законы. Слабый, больной человечек мог наверстать, не упустить свое, только проявляя еще большую изобретательность, чем его более здоровые сверстники. Издавна было замечено, что гениальность каким-то неизвестным образом связана с пограничьем психического здоровья. Неадаптивные, плохо вписывающиеся в жизнь люди писали книги и картины, придумывали облегчающие жизнь машины и новые системы устройства общества. Здоровые и адаптивные с удовольствием пользовались всем этим, и все они, и первые, и вторые, хотели иметь детей, которым можно было бы все это, накопленное или созданное, передать. Не так важно, что это было – деньги или секреты ремесла – то, что СОЗДАНО, в этом ключ к проблеме… Я мог бы говорить на эту тему долго и желчно, но вы и так устали от меня, милая Вельда. Поэтому я буду предельно краток: введя в обиход индекс Мишина-Берга, мы лишили человечество его гениев и талантов и поставили точку на том пути, начало которому было положено в туманной дали тысячелетий, когда некая обезьяна, вместо того, чтобы отрастить себе когти или рога, почему-то вдруг принялась усовершенствовать свой мозг…
– И что же – ничего нельзя сделать? – взволнованно сказала Вельда, сплетая и расплетая пальцы. – Ну давайте опять рожать всех подряд, если это так нужно…
– Пойдите предложите это вашим подругам, – усмехнулся Анри. – Или выступите с этим предложением по одной из визорных программ. Знаете, что с вами случится?
– Нет. А что?
– Вы не доживете до следующего рассвета, – глаза Анри жестко блеснули. – Вы думаете, никто не пытался? Человек охотно и относительно легко меняет плохое на хорошее, но убедить его сделать обратный обмен… Сегодня на земле осталось очень мало людей, которые представляют себе, что такое радость творчества. Для большинства это – пустой звук… Пока на земле были области и страны, менее развитые, чем другие, прогресс все же шел. На жаргоне ученых и предпринимателей это называлось «покупать мозги». Отбирали людей из малоразвитых стран, они приезжали в страны развитые, им создавали все условия, и они творили, изобретали, усовершенствовали… Но потом здоровыми и красивыми захотели быть все…
– И что же – сегодня, сейчас никто даже не пытается ничего сделать?
– Пытаются.
– Кто же?
– Мы, – Анри протянул через стол смуглую тонкую руку с раскрытой вверх ладонью. – Вы с нами, Вельда?
Сумерки на берегу лесного озера были наполнены какой-то особой прозрачностью. Запах предосенней свежести и отцветающих купальниц плыл над водой. Проголодавшаяся за день летучая мышь мелькнула на лиловеющем небе двумя расправившими крылья запятыми. Вельда, опираясь на локоть, полулежала на травянистом берегу, Анри, обхватив руками колени, сидел на почерневших от времени, но еще крепких мостках и смотрел на воду. Там, в сумрачной глубине окунь или щуренок гонял серебристых мальков и они, уходя от погони, веером выплескивались над поверхностью.
– За чем вы так внимательно наблюдаете, Анри? – лениво поинтересовалась Вельда, осторожно меняя позу и пытаясь разглядеть что-нибудь на поверхности воды.
– Щуренок гоняет рыбок, – улыбнулся Анри. – Всем известно, что рыбы молчат, но мне кажется, что я так и слышу, как они разбегаются и кричат тоненькими голосками: Ой-ёй-ёй!
– Какой вы забавный, Анри! – Вельда попробовала кокетливо улыбнуться, но тут же сморщилась, прижала ладонь к пояснице.
– Идите сюда, Вельда! – Анри не смотрел в ее сторону, но что-то уловил боковым зрением, и в голосе его появились тревожные нотки. – Трава уже холодная, и вам вовсе незачем разлеживаться на ней.
– Ерунда! – капризно возразила Вельда. – Я всегда любила сидеть на траве.
– Не забывайте о том, что вы сейчас не одна!
– Анри, я не устаю удивляться на вас! – Вельда улыбнулась и погладила заметно округлившийся живот. Потом встала и, слегка переваливаясь, прошла по прогнувшимся под ее тяжестью мосткам. Остановилась вплотную к Анри и сверху вниз смотрела на его черные, беспорядочно лежащие волосы. Даже в сумерках было видно, что в шевелюре Анри немало седых волос. Анри не оборачивался, но Вельда чувствовала его напряжение, которое почему-то тревожило ее. – Почему вы так возитесь со мной?
– Я затащил вас сюда, и потому на мне лежит бремя ответственности, – усмехнулся Анри. – Я должен спросить: не слишком ли вам тяжело здесь… у нас?
– Тяжело? – Вельда задумалась, присела на мостки, поджав под себя ноги. Дерево хранило тепло ушедшего дня. Если прислониться к спине Анри, то сидеть было бы намного удобнее. Сначала Вельда так и хотела сделать, но в последний момент отчего-то передумала, оперлась на отставленную в сторону кисть. – Нет, не тяжело. Непривычно… Многое не так…
– Но вы привыкаете? Или в вас копится раздражение? Вам хотелось бы вернуться назад? – голос Анри звучал подчеркнуто ровно, но Вельда с трудно предположимой в ней чуткостью знала, что он очень волнуется, предлагая свои вопросы. – «Боится, как бы я не сбежала,» – внутренне усмехнулась она и задумалась над ответом, которого ждал Анри.
Привыкает ли она? Сначала все, абсолютно все на маленькой станции, затерянной в густых европейских лесах, казалось ей чужим и неправильным. Люди, среди которых она чувствовала себя неоправданно высокой и крупной, их странная работа, в которой она не понимала не столько содержания, сколько самой ее сути, их непривычные отношения между собой… Они ходили друг к другу без предупреждения, иногда даже не стучась в дверь, часами разговаривали обо всем на свете, задавали невозможные вопросы и… болели! Это последнее сначала поражало Вельду больше всего и вызывало трудно сдерживаемое желание бежать как можно дальше от лесной лаборатории. Это было так… так неприлично! Они лежали в постелях, сморкались в цветные тряпки, у них болели горла и животы, а дети (которых на станции было довольно много) имели не слишком чистую кожу и при этом, не стесняясь, продолжали играть вместе с другими. Да что дети! Заболевших охотно навещали их друзья, и они принимали их, лежа в кровати!
Вельда видела, не могла не видеть того, что обитатели станции по-доброму относятся к ней, стараются ей помочь. Но она сторонилась их, и долгое время Анри оставался практически единственным, с кем она могла говорить без осознанного напряжения. Сейчас все смягчилось, но все же…
– Анри, я по-прежнему многого не понимаю. Вы объясняли мне, но я, наверное, непроходимо глупа…
– Спрашивайте, Вельда, я отвечу на любые ваши вопросы.
– Что все эти люди… что все вы делаете? Вы говорили, что пытаетесь предотвратить вымирание человечества. Но как? Каким способом? Я до сих пор этого не понимаю.
– Я говорил вам о том, что люди с низким индексом жизнеспособности иногда обладают очень высокой креативностью…
– Чем, чем?
– Способностью к поиску нестандартных решений.
– Решений чего?
– В данном случае нас интересует решение той задачи, о которой мы с вами говорим…
– А о какой задаче мы говорим?
Прежде чем ответить, Анри устало вздохнул, а Вельда прижала ладони к щекам и вдруг громко, по-детски разревелась.
– Я…я кажусь вам такой дурой! И всем здесь!
– Ну что вы… что вы, успокойтесь! Успокойтесь, Вельда! – Анри вначале подскочил на мостках от неожиданности, а потом нерешительно обернулся, обнял женщину за плечи и притянул к себе. Получившаяся конфигурация была максимально неудобной для обоих, но Вельда прижалась щекой к плечу Анри и благодарно засопела. Анри еще раз тяжело вздохнул и замер, опасаясь переменить позу.
– Все…все вы терпите меня только из-за ребенка, – всхлипнула Вельда. – Потому что у него может быть эта ваша креативность… А может и не быть. Вы же сами говорите – иногда. А если нет? Вы говорили про всякие там приспособления, про эволюцию. Не думайте, я могу это понять. Но только у меня есть и свое мнение. И я вам его скажу, хотя вам оно наверняка совершенно не интересно. Больной и слабый человек точно также может быть дураком, как и сильный и здоровый. Мишин и Берг были правы, а вы… вы все ошибаетесь! Вот! – выговорившись, Вельда подняла распухшее от слез лицо и с вызовом взглянула прямо в темные, как озерная вода, глаза Анри. Вдруг показалось, что где-то в глубине мелькнули серебристые искры-мальки. Анри рассмеялся.
– Бедная, бедная девочка! – его горячая ладонь осторожно погладила русые волосы Вельды. – Теперь вы успокоились? Когда вам снова захочется уничтожить меня своим презрением, делайте это не откладывая. Не копите в себе.
– Не смейте смеяться надо мной! – Вельда резко высвободилась из объятий, вскочила на ноги, покачнулась от слишком быстрого движения. Анри пружинисто вскочил вслед за ней, поддержал за локоть.
– Я очень благодарен вам, – тихо и серьезно сказал он.
– Благодарны? За что?! – опешила Вельда. Резкие повороты в разговоре, на которые Анри был мастер, и сердили и интриговали ее. Иногда ей казалось, что эта особенность – неотъемлемая часть натуры Анри, а иногда, что он делает это специально, чтобы скорректировать эмоциональное состояние собеседника. Анри не знал об этих сомнениях молодой женщины, да и вообще не подозревал, что она может думать об этом.
– Ваша жизнелюбивая непосредственность позволяет мне предохранить собственную душу от окончательного засыхания. Я отдыхаю рядом с вами. С вами – сейчас я говорю во множественном числе, имея в виду и вас и вашего ребенка. Моя жизнь кажется весьма насыщенной и событийно, и эмоционально, но если присмотреться внимательно, то в ней отсутствует один весьма существенный компонент…
– Какой? – Анри вздрогнул, словно только сейчас заметил само присутствие Вельды, которую он по прежнему аккуратно поддерживал под локоть. Женщина засмеялась. Она чувствовала себя польщенной и обиженной одновременно. Анри говорил, явно не заботясь о том, понимала она его или нет, но в то же время он говорил о ней. Говорил так, как не говорил никто раньше…
Она была нужна Кларку, и Кларк был нужен ей. Они были нужны друг другу, как воздух, пища, солнечный свет. Они никогда не говорили об этом, но знали, что это так. А почему не говорили? (Динозавры не превратились в амфибий… люди не поросли шерстью и не полезли обратно на деревья – вспомнилось вдруг. Какая чепуха!) Но почему, черт побери, не говорили?! Ведь это же так приятно… Как самая утонченная ласка! И она уже никогда не сможет сказать Кларку, как он нужен ей, как она любила его, как она любит их еще неродившегося ребенка, и на что она решилась ради него…
На глаза Вельды снова навернулись слезы.
– Пойдемте домой. Вы устали. Вам надо отдохнуть. Я провожу вас, – от старомодной галантности Анри еще больше защипало в носу. Над лесом поднималась оранжевая, чуть выщербленная в правой верхней четверти Луна. На темной поверхности воды появились расплавленные пятна ее света, похожие на светящиеся блины. У берега, среди корней нерешительно заквакала упустившая свое время лягушка. Словно со стороны увидев две стоящие на мостках черные фигуры, Вельда ощутила неловкость… – Я уложу вас в постель… – Неловкость усилилась. – Заварю вам горячего чая. Вы хотите есть?
– Да, очень! – не удержалась Вельда.
Улыбка Анри не была видна в темноте, но чувствовалась по тону его голоса.
– Я рад, что могу хоть чем-нибудь угодить вам. Пойдемте. Осторожнее! Позвольте мне…
Вельда шмыгнула носом, провела кулаком по верхней губе:
– Надо будет завести цветную тряпку, – мелькнула мысль. – С кем поведешься, от того и наберешься, – вспомнилась старая поговорка. Вельда хотела было сказать ее вслух, поддразнить Анри, но потом отчего-то передумала.
Анри сидел в кресле перед компьютером, но смотрел не на экран, а в раскрытую книгу, лежащую у него на коленях. За соседним столом хрупкая черноволосая Марта перебирала какие-то графики. Высокий, голубоглазый Стоян, похожий на ожившую линейку, возился возле спектрографа. Вельда расположилась в кресле у огромного, во всю стену окна. Никто не обращал на нее внимания. Правда и между собой Марта, Анри и Стоян лишь изредка перебрасывались отрывочными, большей частью непонятными Вельде словами, но все же чувствовалось, что они были вместе. А Вельда – одна, отдельно. Вельде захотелось заплакать, или хотя бы запустить чем-нибудь в экран компьютера и порвать в клочки Мартины графики. Она стиснула зубы и отвернулась к окну.
Лаборатория находилась на третьем, последнем этаже рабочего корпуса, и из окна была видна почти вся территория станции, с трех сторон окруженная лесом. С четвертой стороны раскинулось озеро. За ним поднимались зимние холмы, усыпанные снегом и поросшие огромными елями, которые издалека казались похожими на островки поставленных стоймя обгорелых спичек. Сама станция состояла из трех жилых корпусов, детского городка, рабочего корпуса и электростанции. Жилые дома были двухэтажными и вытянутыми в длину, рабочий корпус имел три этажа и походил на равноплечую букву Г, а здания детского городка и электростанции были равны по длине, ширине и высоте. Если смотреть на станцию сверху, то казалось, будто какой-то очень большой ребенок рассыпал на берегу пригоршню кубиков. Имелись еще теплицы, в которых жители станции выращивали зимой цветы, зелень и ягоды, и примыкающая к ним конюшня, в которой жили три лошади, две дойные коровы и коза Вера, дойная только теоретически. Ежедневная дойка Веры заменяла жителям станции корриду – традиционное развлечение древних испанцев. В излучине буквы Г, прямо под окнами лаборатории красовался неработающий по зимнему времени фонтан, окруженный фигурно подстриженными кустами и деревьями. Все вместе выглядело очень милым и пасторально тихим. Однако за несколько месяцев пребывания на станции Вельда уже успела убедиться в обманчивости этой тишины и отчасти поэтому сдерживала сейчас свои капризные порывы. Внешне почти неотличимая, по своему внутреннему наполнению жизнь станции очень отличалась от жизни родного городка Вельды.
Особенно очевидным это сделалось однажды ночью, два месяца назад.
Вельда проснулась от каких-то посторонних звуков в общем коридоре жилого корпуса еще до того, как кто-то постучал к ней в дверь.
– Вельда, открой!
И по голосу, а спустя несколько мгновений и по виду Вельда с трудом узнала Хельгу, высокую, слегка чопорную даму средних лет. Нечесанные волосы, надетый наизнанку свитер…
– Боже мой, Хельга! Что случилось?!!
– Вельда, прошу тебя! Тебе нельзя волноваться… Быстро одевайся, потеплее, с собой возьми что-нибудь попить. Сейчас уходим…
– Куда уходим? Почему?!
– Прошу тебя! Все вопросы – потом. У меня нет детей, поэтому ты идешь со мной. Делай то же самое, что и я. Все будет хорошо. Поторопись.
Станцию покинули задолго до рассвета. Больше всего Вельду поразило поведение детей. Дисциплинированно построившись парами и поместив в середину колонны самых маленьких, они бодро шагали вперед, приглушенно переговариваясь и лишь иногда возбужденно подхихикивая. Отдельной группой шли матери с младенцами и старшие подростки, которые несли вещи малышей в одинаковых, словно по заказу сшитых заплечных котомках. Руководили эвакуацией Анри и еще двое мужчин.
Увидев Анри, Вельда кинулась было к нему, надеясь на объяснение происходящего. Но, как и в случае с Хельгой, с трудом узнала его. Суровое, отчужденное лицо, мучительно сведенные брови… Увидев ее, Анри поднял руку в отстраняющем жесте, прикусил губу. Не сказав ни слова, Вельда медленно отошла назад, скрылась в группе станционных женщин, в походную задачу которых не входил присмотр за детьми. Она понимает – Анри сейчас не до того, чтобы что-то объяснять перепуганной беременной женщине, поднятой с постели посреди ночи… Некоторое время она украдкой наблюдала за ним: он отдавал какие-то распоряжения, отвечал на чьи-то вопросы, по его приказу четверо молодых мужчин передали другим свои вещи, резко ускорили шаг, почти перейдя на бег, и скрылись в холодной осенней темноте, предваряя путь отряда… Анри знает, что происходит, и знает, что делать – от этой мысли Вельде стало легче, и она снова сосредоточилась на дороге, стараясь не споткнуться на лесной сумеречной тропе. К счастью, у Вельды была хорошая координация и в несиловых видах спорта она всегда опережала Кларка…
– Вельда, тебе нельзя падать… Может быть, дать фонарик? – спросила сбоку одна из женщин.
– А они есть? Почему тогда никто ими не пользуется? – Вельда сама удивилась быстроте, с которой проявилось и начало работать в ней чувство опасности.