Муссалитин Владимир. В ясном небе

   - Поди, уж что-нибудь нашел? - осведомился Баранов.
   - Нет. Но найду, - угрюмо пообещал Сергей.
   - Малец! - сказал Баранов. - А Шумилина того... зуб на тебя точит!
   - Ну и что! - ответил Сергей как можно равнодушней.
   - Не больно хорохорься, - наставительно сказал Баранов. - Ну, орлы! крикнул он.
   Петров, Носов и Тальянов - сосед по парте, что притащился с Барановым в лес, с готовностью обернулись к Баранову, который, как это нетрудно было догадаться, взял на себя обязанности командира. Он и держался соответствующим образом.
   Выставив ногу вперед, небрежно, совсем уже по-командирски, Баранов вытащил из кармана пиджака пачку "Севера".
   - Не будем терять время, - сказал Баранов. - Начнем. Сегодня мы должны осмотреть всю поляну. И на пятьдесят, нет, на сто шагов вокруг нее. Ясно! Вопросы будут? Нет? Тогда за дело!
   Баранов откинул крупную голову назад, выдул струю дыма.
   - Малец, - окликнул он Сергея, - ты тоже можешь к нам присоединиться.
   Сергей согласился бы, скажи Баранов по-другому, без этого гонора.
   Ему, честно говоря, не хотелось уходить с поляны, но и торчать тут не имело смысла. Подгребая валенком снег, он побрел прочь.
   "Не потерять бы часы", - подумал вдруг он и удивился неожиданности этой мысли. Была она не случайной. Он вдруг вспомнил, что как раз левый карман фуфайки, где лежат часы, дырявый. Поспешно сунул руку в карман и весь захолодел. Часов не было! Он оглянулся назад. Часы лежали в каком-нибудь шаге от него. На счастье, ни Баранов, прикуривающий папироску, никто другой из его команды не успел заметить часы. Сергей торопливо придавил их пяткой валенка. Ему, видимо, надо бы не спешить сразу поднимать часы, а он поторопился и выдал себя.
   - Что там у тебя? - настороженно спросил Баранов.
   - Ничего! - Сергей вынул руку из кармана.
   - Покажи!
   - Больше ничего не хотел?
   Сергей понял, что сделал глупость, не надо было задирать Баранова. Но было поздно. Баранов схватил его за руку.
   - Показывай, что там?
   Сергей попытался вырваться, но Баранов завел руку за спину. Крутил, выворачивал ее.
   - А ну сюда! - крикнул он своей команде, и те втроем с готовностью бросились на помощь. - Держите за руки. Крепче! Я его обыщу.
   Сергей стал отбиваться ногами и крепко задвинул Баранову... Но тут его свалили, и Баранов, оседлав его, придавил голову, вывернул карманы.
   - Часы, гляди-ка! - восхитился он, держа их на вытянутой руке, показывая всем.
   - Отдай, - сказал Сергей, отряхиваясь от снега. - Отдай мои часы.
   - Были когда-то твоими, - ухмыльнулся Баранов. - И вообще, несовершеннолетним носить при себе подобные вещи запрещается.
   - Отдай часы. - Сергей весь напрягся, лихорадочно выискивая место для удара.
   - Получай! - Баранов выбросил вперед руку с часами и больно ударил в подбородок.
   Сергей зашатался, сплюнул кровь.
   Тальянов в страхе зажмурился.
   - Ничего, - сказал Сергей. Он нагнулся, соскреб ладонью снег, прикладывая к опухшей губе. - Ничего, - повторил он, - ничего. Я с тобой еще сквитаюсь.
   - Всегда пожайлуста. Милости просим. - Баранов скинул шапку, шутовски помахал ею в ногах.
   VII
   Смеркается. Дверь в учительскую открывается.
   - Что это вы впотьмах сидите? Зрение портите? - строго спрашивает завуч Зубилин и, не сходя с порога, нащупывает выключатель.
   Учителя, собравшиеся кружком у стола, что стоит посредине комнаты, замолкают, щурятся от яркой лампочки, свободной от абажура, и выжидательно смотрят на вошедшего завуча. Учителя уважают Зубилина за его опыт и знания, но и побаиваются. Причин к тому много.
   - Не помешал? - Зубилин дружелюбно из-под очков окинул кружок, который тут же на глазах стал рассыпаться.
   - Наоборот, Николай Иванович! - ответила за всех Шумилина.
   - Анна Иванна, - изумился Зубилин, как будто только сейчас разглядел ее, - а вы что же домой не идете?
   - Дела, Николай Иванович! Родительницу жду.
   - Это кого же?
   Зубилин снял очки. Прищурившись, вглядываясь в запотевшие стекла, протер их.
   - Мать Сергея Мальцева.
   - Ну! Парень вроде толковый. В чем же провинился?
   Зубилин подсел к Шумилиной.
   - Да как вам сказать, Николай Иванович. С парнем непонятное происходит. И не могу понять отчего. Вел себя нормально, учился хорошо, а тут словно бы подменили. Стал невнимательным, рассеянным, упрямым. Хочу вот с матерью поговорить - узнать, какой он дома.
   - Да, - задумчиво сказал Зубилин, вертя в худых пальцах очки, глядя мимо Шумилиной в сумерки за окном. - Да! Что бы это могло приключиться с ним такое? А?
   - И сама не знаю, - призналась Шумилина. - Но мне думается, все это начало твориться с ним с того дня, как в лесу упал самолет. Или, быть может, это просто совпадение... Я уж, по правде говоря, не знаю, как и быть с ним. Мальчик он впечатлительный. А с такими, как известно, всякое случается.
   - Это верно, - согласился Зубилин, продолжая все так же смотреть мимо собеседницы.
   Тех, кто не знал об этой его странной манере разговаривать, глядя куда-то в сторону, конечно же, такая манера удивляла, если даже не оскорбляла, но затем, как и другие, они свыкались с ней и не обращали на нее никакого внимания. Что касается Шумилиной, то она знала завуча давно. Лет десять, не меньше, и ко многим его причудам и странностям, которые были следствием рассеянности завуча, успела привыкнуть.
   - Печальный факт, - сказал Зубилин.
   Шумилина хотела было уяснить, что он имеет в виду, но в это время в дверь учительской осторожно постучали, и Шумилина предположила, что это наверняка мать Сергея Мальцева. Так оно и оказалось.
   Худая, остролицая Мальцева несмело осмотрела учительскую, в волнении поправила платок.
   - Ученик за мной прибегал. Сказал, в школу вызывают. Так я...
   - Проходите, пожалуйста, - не дала ей закончить Шумилина, вставая навстречу родительнице.
   VIII
   Сергей же, ни о чем не ведая, неся в душе лишь злость и обиду на вероломного Баранова, брел по лесной дороге к поселку, который уже различными звуками - вскриками паровозов на далекой станции, гудом машин на обтаявшем в черных проплешинах шоссе - заявлял о себе.
   На счастье, матери дома не было. Сергей это понял сразу, взглянув на окна. Он решил подойти к дому со стороны огородов. Ему ни с кем не хотелось встречаться. Но в этот час ранних сумерек через их двор, который находился рядом с почтой, еще ходили люди. Выбрав минуту, он проскочил во двор, косясь на соседскую половину, отделенную от них стеной. Они с матерью занимали меньшую часть дома - комнату, посреди которой стояла широкая утробистая печка. Сосед, работавший секретарем в райисполкоме, жил попросторнее, в трех комнатах. Но у него и семья была больше. Сам, жена, трое девчонок, да еще дед с бабкой - его родители. От соседа Сергей узнал, что их дом самый первый, построенный после войны. Фрицы всех сожгли... Поначалу в доме жили секретарь райкома партии и прокурор. Дом был собран наспех из разных горбылей и слег. Может быть, когда-то дом был и хорош, но сейчас он весь просел, скособочился. Каждое лето мать и соседи мазали дом снаружи. В стенах было много щелей, слеги местами прогнили. И как старательно ни заделывали они стены, все равно зимой тепло в их доме не держалось.
   Замок поддался не сразу. Пришлось подергать, поколотить его о дверь. Не успел Сергей войти в комнату, как с печи к нему в ноги шаркнул Барон. Обойдя Сергея, он потерся своей хитрой мордой и плоским боком о валенки, оставляя клоки шерсти, жалобно промяукал. Затем пробежал к своей консервной банке, горласто требуя: "Наливай, наливай".
   Сергея вдруг взяло зло на этого кота, старого обжору. Он пнул его ногой. Несмотря на свой древний возраст, кот резво подскочил и, сердито взвыв, затрусил в темный угол.
   Барон, конечно, был ни при чем. Мать, должно быть, забегалась и забыла его покормить. А он бедного кота ни за что ни про что...
   - Киска, киска, - позвал, как можно ласковей, Сергей, стуча пальцами по консервной банке.
   Но Барон, видимо, объявил бойкот. Отказывался выйти из своего убежища.
   Сергей бросил на лавку фуфайку и принялся искать еду. Достал с полки мягкую пахучую буханку хлеба и, забыв про ножик, впился в нее зубами. Суп в кастрюле был еще теплый. Сергей отловил кусочки сала для кота. Тот уже забыл про обиду и стоял рядом, не сводя с хозяина горящих глаз.
   Сергей щедро налил коту, но тот, неторопливо обнюхав банку, даже не соизволил притронуться к еде.
   - Ишь благородие, - сказал Сергей, подражая матери.
   Кот отошел от банки и, усевшись спиной к двери, поднял лапу. Нализав ее, начал усердно водить по морде, задевая стоявшие торчком уши.
   "Гостей созывает. Со стороны Энска", - подумал Сергей. Хотя из родственников у них нет никого.
   Сергей наскоро поглотал суп. Попил чаю из чайника, который мать всегда укутывала в газеты и старую шаль, чтобы он подольше оставался горячим, и тут-то вспомнил, что его сумка осталась в школе. И не хотелось Сергею возвращаться в школу, да нужда заставила.
   Он выпустил кота, начавшего точить когти, и побрел к школе.
   За углом дома он чуть не столкнулся с соседом. Тот собирался с силами, чтобы сделать твердые шаги к своему порогу. За выпивку ему крепко доставалось от жены. Ругала она его громко, на всю улицу. Не стыдясь прохожих. А он, придерживая пустой правый рукав, беспрестанно кивал головой и ухмылялся. Иногда сосед приходил домой трезвым, и тогда за стеной попискивала трофейная губная гармошка, которую он привез из Пруссии. Он бы, конечно, дошел и до самого Берлина, да оторвало руку. Летом сосед выходил со своей трофейной гармошкой во двор и, потеснив женщин на лавке, играл на потеху им. Хорошо играл. И песни, и вальсы.
   Сосед вообще был тихим. Даже пьяный. А пил он, должно быть, с тоски, с того, что стал безруким, с того, что рождались одни дочки, тогда как ему очень хотелось сына, о чем он всякий раз тужил вслух. По воскресеньям сосед обычно уезжал на рыбалку. Однажды мать отпустила с ним и Сергея. Они ловили карпов на пруду в Квасово. Правда, ничего так и не поймали. Только продрогли, спать пришлось в стогу. Они оделись легко, а ночь выдалась холодная. Но если бы мать снова отпустила его с соседом, он бы, не раздумывая, поехал. Да после того как Сергей пытался убежать из дома, мать его никуда не пускает...
   Вторая смена продолжала учиться. Двери всех классов были приоткрыты так крепко надышали ребята, что и форточки не помогали. Сергей тихо прокрался к своему классу. Сейчас здесь занимались восьмиклассники. У них шла химия. Анна Михайловна - плечистая, крупная, как штангист, писала на доске формулы, объясняя по ходу, что к чему. Но никто ее, как понял Сергей, не слушал. Каждый был занят своим. Про Анну Михайловну говорили: у нее на уроке можно делать все, что хочешь. Тетка она добрая. Зла никому не делает. И все, кто хотел, пользовались этой ее добротой.
   Сергей обшарил глазами свою парту. Сумки не было видно. Он уже собрался пойти к тете Фросе справиться у нее о сумке, но вдруг заприметил свою черную дерматиновую, как он называл про себя, "офицерскую" сумку, потому что такие сумки, только, конечно, из настоящей кожи, носили во времена войны офицеры. Во всех фильмах они с такими сумками через плечо ходят.
   Сергей приоткрыл пошире дверь и, просунув голову, окликнул парня с ближней парты.
   - Чего тебе? - уставился тот.
   - Сумку подай!
   - Какую?
   - Ту, что на вешалке.
   Парень оглянулся назад и оскалился:
   - Не дотянусь!
   - Попроси кого-нибудь! Что тебе стоит!
   На их громкий шепот уже начали отовсюду оборачиваться. Сергей осекся. Ему показалось, что сзади, за его спиной, кто-то стоит. Сергей оглянулся.
   Он даже не сразу поверил. Перед ним стоял давний его знакомый, тот самый капитан, что тушил с ним на поляне костер, что подвез его на вездеходе в поселок. Только теперь он был в шинели.
   - Здравствуй, Сергей! - Капитан улыбался. - Искал тебя наудачу. Адреса ведь твоего не знаю. Ну и пошел в школу.
   Сергей хотел спросить капитана, надолго ли он в их поселок, но решил, что задавать такие вопросы военному человеку неуместно.
   Но капитан и сам догадался:
   - Мы тут проездом.
   Капитан отвернул полу шинели и вытащил из кармана галифе перочинный нож.
   - Это тебе. Держи. На память.
   Сергей оробел. Такого ножа у него никогда не водилось. С черной ручкой. Блестящий. С несколькими лезвиями.
   Видя его нерешительность, капитан взял Сергея за руку и вложил в ладонь нож, как запечатал.
   - Бывай здоров!
   Капитан крепко стиснул руку и шагнул из коридора на улицу.
   Сергей спохватился, что забыл поблагодарить капитана, и выскочил следом.
   На дороге, напротив школы, горбилась громадина вездехода. В кабине красновато вспыхивал огонек папироски. Капитан легко перемахнул через кювет, вскочил на подножку вездехода.
   Хлопнула дверца, прибавил обороты мотор, и вездеход покатил в сторону города, распространяя по шоссе резкий запах бензина. Все случилось так быстро и неожиданно, что трудно было поверить в реальность происшедшего. Но этот нож с тяжелой ручкой, эти красные задние огни вездехода свидетельствовали о том, что это не сон.
   Сергей вздохнул и пошел к дому, так и забыв взять из класса сумку.
   IX
   Сергей надеялся, что мать еще на работе и ему не придется объясняться с ней. Он сразу же заляжет спать, а утром чуть свет вскочит - и никаких разговоров не будет. Но дверь в сени была открыта настежь. По полу были рассыпаны крошки торфа. Мать готовилась топить печь.
   - Заявился.
   Мать устало, не глядя на него, сбросила с плеча тяжелую кошелку, присела на край ее, высвободив из-под платка голову. Так и сидела молча, уставившись в какую-то невидимую точку. Затем встала и, отыскав кружку, пошла к макитре, на глянцевых боках которой были вылеплены звездочки, серп и молот, а также цифры "12/X 1949". Такие красивые макитры делались у них в поселке на кирпичном заводе. Эта макитра была, пожалуй, самой красивой вещью в их доме. Да и много ли этих вещей было у них. Вдоль стен лежали две тяжелые дубовые доски. Они как бы опоясывали стол. Но это только мать считала его столом. На самом деле это был большой ящик из-под мыла. По левую руку от стола стояла печь. На этой печи они спали с матерью по очереди. Чаще всего Сергей. Ему нравилось, что печка такая большая. И куда ни закатишься, всюду тепло. За печкой стояла кровать. Пол под нею местами прогнил, и чтобы ножки кровати случайно не провалились, мать подложила под них кирпичи. Кровать от этого стала еще выше, прямо-таки царской. Новый, сшитый матерью матрас, плотно набитый свежим сеном, делал кровать пышной. Пожалуй, после макитры кровать была второй красивой вещью в их доме. Правда, она местами поржавела и облупилась, но этого сразу не углядишь внизу кровать прикрывал вышивной подзор, с острыми, как у пилы, зубьями. А спинку загораживали подушки, покрытые кружевной накидкой. И кружевная накидка, и покрывало очень нравились Сергею. С появлением их в доме стало как-то светлее, наряднее...
   И еще к одной вещи был Сергей неравнодушен, потому что была она чисто городской - к большому гипсовому льву-копилке, занимавшему половину подоконника. Мать купила льва на базаре, когда они ездили в Энск хоронить сестру отца. На следующий день после поминок пошли на базар.
   И вот на том шумном городском базаре, где все толкались и громко разговаривали, купила мать копилку - тяжелого гипсового льва. Такого странного и необычного. С головы до хвоста зверь был покрашен в коричневый цвет. Широко раскрытая пасть была ярко-красной, как будто лев только что закончил обед. Но больше всего удивили Сергея глаза. Голубые. Живого льва ему никогда не приходилось видеть, но он почему-то был уверен, что глаза у него должны быть карими, черными, серыми, только не голубыми. А кореец-торговец был доволен своими львами, ставшими в ряд возле его ног на цветном лоскуте. Он улыбался беспрестанно Сергею, матери, всем, кто останавливался возле него, улыбался добродушно, радостно, будто все эти люди были самыми близкими его родственниками. И мать, хотя Сергей и не просил об этом, вдруг купила ему голубоглазого льва, который вот теперь самодовольно уселся на подоконнике.
   Всякий раз, в получку, мать давала Сергею двадцать копеек, и он бросал их в ненасытную пасть. Иногда мать сама бросала туда сложенные рублевки, но это случалось редко. Однако лев успел потяжелеть и от серебра. И трясти его было уже не просто. А приходилось. Особенно когда хотелось в кино, а мать денег не давала. Тогда он вставлял в пасть льва ножик и осторожно по лезвию вытряхивал монеты. Научил этому прежний его приятель Сашка Козлов, с которым они дружили хорошо и долго и который прошлым летом навсегда уехал из их поселка со своими родителями в Донбасс...
   Мать продолжала сидеть на кошелке с торфом, подперев голову рукой, прикрыв глаза. Плечи ее тихо поднимались. "Уж не заснула ли она?" подумал Сергей. С ней так часто случалось. Бегает, носится, как ветер, а присядет и тут же задремлет. Но мать, оказывается, и не думала спать.
   - Где шлындал? - спросила она сурово. - Только без врак. Иначе отлуплю.
   По голосу матери Сергей догадался, что она устала.
   Он решил, что лучше помолчать, выслушать все, что у матери накопилось. Он чувствовал вину, догадывался, сколько разных неприятностей доставил за эти дни ей.
   Мать вздохнула:
   - Не думала, Сергей, что ты таким нехорошим вырастешь, что мне придется перед учителями краснеть. Узнал бы твой отец...
   Мать споткнулась, не досказав. Сергей прислушался. Мать плакала. Это с ней бывало редко, но когда мать плакала, Сергею становилось не по себе. Вот и сейчас в груди у него снова что-то дрогнуло. Сергею хотелось успокоить мать, но он не знал как. И он жалел мать про себя: "Не плачь, мама, что у нас нет отца. Не плачь, что я такой непутевый. Но я и не такой плохой, как ты думаешь. Знай, что мне очень и очень жаль тебя. Не плачь, мама, когда я буду взрослым, когда стану летчиком, я куплю тебе новое пальто. И ты будешь самой нарядной и самой красивой в поселке. Ты больше не будешь мыть полы, вставать рано по утрам, таскать тяжелые корзины, топить печь. У тебя только и будет работа - варить суп да жарить для нас с тобой котлеты. Не плачь, дорогая мама, все будет у нас хорошо..."
   X
   Тяжелый, долгий сон снится Сергею. Какой-то длинный замкнутый двор, и он на этом дворе в толпе людей.
   "Зачем собралось здесь столько народу? - думает Сергей. - Чего они ждут?" По тому, как все напряженно вглядываются в небо, пустынное, марлевой белизны, он догадывается, что эта толпа ждет его летчика. Он не знает, что это за люди. С чем пришли они? Но догадывается - они тут неспроста. Он чувствует, должно произойти что-то страшное, где-то рядом таится опасность.
   Ах, вот что они задумали! Сергей вдруг замечает над головой тонкий напряженный провод, издающий тихий зловещий звук. Когда летчик будет возвращаться, то, конечно, не заметит провода и непременно заденет за него.
   А тот, которого все ждали с нетерпением, уже спешил, торопился к ним. Ясный самолетный гул как бы сходил по ступеням с неба. Сергей в отчаянии заметался за спинами молчаливых людей, надеясь, что летчик, может быть, заметит этот опасный провод, облетит его стороной.
   Он закрыл глаза, будто это могло увести от беды летчика, а когда вновь открыл их - увидал над собой сквозные, прозрачные крылья самолета. А в просветах, оставляемых устало шевелящимся винтом, лицо летчика.
   "Неужели он не видит? - подумал в ужасе Сергей. - Надо крикнуть ему, надо предупредить".
   И он закричал, срываясь на хрип, летчик услышал его и приветливо, как другу, махнул рукой, улыбаясь веселым лицом, сдвигая долой такой же прозрачный, как и все в этом самолете, фонарь.
   И в ту же минуту раздался нарастающий зловещий звук невидимой проволоки, что-то прощально зазвенело, и Сергей понял: чего он так боялся, произошло.
   На его глазах беззвучно отпало и, тихо колеблясь, спланировало вниз прозрачное, как у стрекозы, крыло. И весь самолет стал распадаться невесомыми прозрачными частями. С удивленно-грустным лицом падал на землю летчик. Злые люди, что они наделали! Кого они погубили! Отчаяние охватило Сергея, горькие слезы стали душить его...
   - Что с тобой, сынок? - услышал, очнувшись, Сергей. Мать гладила его волосы, нежно и тепло дула в затылок. - Погоди, я свет зажгу.
   Мать торопливо прошлепала к лампе, зажгла ее и, оправив пальцами фитиль, вернулась к кровати. Сергей еще не успел справиться со слезами, торопливо размазывал их по щекам.
   - Не плачь, сынок. Прости меня, глупую.
   Мать крепко обняла худые Сережкины лопатки.
   - Я не потому, - сглотнул слезы Сергей. - Мне его жаль!
   - Кого?
   - Летчика!
   - О господи! Да что он дался тебе? Выбрось его из головы. И мне жаль его. Да с того света человека не вернешь.
   - Все равно жаль, - сказал Сергей, затихая, укладываясь поудобнее.
   - Знать, судьба его такая, на роду написано - погибнуть такой смертью, - ответила мать, продолжая гладить Сережку. - А ты спи, не думай ни о чем.
   И от теплой руки матери на Сергея вновь нашла дрема. И он тут же уснул, безо всяких уже сновидений.
   XI
   Открыв глаза, Сергей подумал: какой страшный сон! Снились бы людям только хорошие сны. И сбывались к тому же! Только ведь не бывает так!
   Вставать не хочется. Не хочется идти в школу. Но надо. Он должен вернуть часы. Сергей твердо решил отобрать их у Баранова. Ничего, что Баранов сильнее его. Зато он, Сергей, ловчее. Несколько вариантов того, как он будет отбирать часы, созрело у Сергея. Но пока он ни на одном не остановился. Рассчитаны все эти варианты на то, что Баранов принесет часы в школу, станет хвастать ими. А если он их оставит дома? Тогда как быть? Сергей замысливал одно, но Баранов-то мог поступить по-иному. А если просто подойти к Баранову и объяснить ему все по-человечески, сказать, что часы он не себе оставить хотел, а отвезти в город сыну погибшего летчика. Эта неожиданная мысль прямо-таки прожгла его. Уж если кому должны принадлежать часы погибшего летчика, так, конечно, только его сыну. Лишь ему одному. К Сергею приходит решимость. Он торопливо собирается в школу.
   Тут, в школе, все по-прежнему. Входят учителя, встают ученики. Вызывают к доске, ставят оценки. Все как раньше. Хотя Сергей думал: с гибелью летчика что-то изменится. Взрыв в лесу слышали все. Он до сих пор не может опомниться от него. Закроет глаза - и сразу же в ушах толчки от того взрыва. Погиб человек, а все живут так, будто ничего не произошло. Будто нет ничего на свете важнее выученного к сроку урока. Никто из учителей не сказал о погибшем летчике, о том, что случилось в их лесу. Быть может, учителя считают, что им, ученикам, не следует рассказывать о таких страшных вещах. Быть может, учителя сознательно оберегают их от всех жестокостей жизни? Но ведь нет одной отдельной жизни для взрослых, другой для них - ребят. Жизнь на всех одна. Разница лишь в том, что каждый по-своему воспринимает то, что случается в этой жизни.
   Когда Сергей вошел в класс и увидел толпившихся у парты Баранова ребят, он сразу понял: часы при Баранове. Баранов, как и ожидал Сергей, хвастал часами. "Ничего, недолго осталось", - подумал с веселой злостью Сергей.
   - Слышь, Малец! - крикнул Баранов, поднимая над головой часы. Ходят. Вот это часики! Железно! Я их на пол кинул - прочность проверить. Хоть бы что!
   Сергею даже стало жарко от такого признания. Ну и зараза этот Баранов! Он был готов броситься в бой. Но делать это сейчас было, по крайней мере, глупо. Он бы наверняка потерпел поражение. Нужно выждать, когда Баранов забудется, надо застать его врасплох. Такая минута должна выдаться. И нужно ее не упустить. Сергей равнодушно, не подавая вида, прошел мимо Баранова к вешалке, разделся, вернулся на свое место. Открыл сумку, вытащил все, что требуется к уроку, и сосредоточенно стал смотреть на классную доску.
   - Эй, Малец! - кричал Баранов, пытаясь, видимо, раззадорить его, но Сергей делал вид, что не слышит.
   Вошла Шумилина. В классе стихло. Она стала листать страницы журнала, и вслед за шорохом страниц по партам покатился шумок.
   Сергей к уроку не готовился. И подними его Шумилина сейчас, он ничего бы не ответил. Это была бы вторая двойка после той, за нерешенную задачку. Правда, там, в тетрадке, Шумилина поставила во всю страницу знак вопроса, но он, этот вопрос, так ясно, отчетливо напоминал двойку, что Сергей его иначе и не воспринимал.
   С ним подобного не случалось. Особенно по математике... Он понимал, что ему, как будущему летчику, надо знать математику. Поэтому у него по математике и тройка была редкостью. А тут две двойки подряд. Но странное дело, теперь ему безразлично, какая оценка стоит в журнале против его фамилии.
   Может быть, этот взрыв в лесу, гибель летчика заставили его изменить прежней мечте? Нагнали на него страху? И то, что когда-то представлялось главным, отошло на задний план? Он не раздумал стать летчиком. Он непременно станет им. Просто сейчас ему трудно. Как никогда! И не с кем посоветоваться! Шумилина пыталась вызвать его на откровенность, но разве расскажешь ей все. Если бы даже захотел, не смог... Откровенным можно быть с ровесником, может быть, даже с человеком старше тебя. Но с учителем...
   Между учителем и учеником разница не только в летах. И Сергей это чувствовал.
   Парта Баранова была сзади, через три от него, и Сергей обостренно прислушивался ко всему, что там происходило. А там, без сомнения, что-то творилось.
   - Баранов, не отвлекайся, - напомнила Шумилина.
   И через какое-то время снова:
   - Баранов, не мешай соседу.
   Сергей покосился через плечо. Баранов возился под партой. "Наверняка в часах ковыряется", - подумал Сергей, холодея при этой мысли. Что это так, свидетельствовал и звук, который бывает, когда стараются открыть крышку часов и это не удается - лезвие то и дело соскакивает. Вот он, самый подходящий момент! Пожалуй, лучшего не будет. Он поднял руку. Это было не совсем кстати. Шумилина как раз взялась объяснять новое правило. Она вначале сделала вид, что не замечает его руки, затем спросила: