Страница:
Колвил
Кружку! Да не эту! Вот разиня...
Да двигайся! Подумаешь,-- богиня
ленивая... Ну вот. Ты можешь спать
теперь идти.
Сильвия уходит.
Проезжий (садится за стол)
Отселе -- далеко ли
до Старфильда?
Колвил
Миль сорок пять, не боле.
Проезжий
Там... в Старфильде... семья есть... Фаэрнэт,-
не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?
Колвил
Нет,
не знаю я; бываю редко в этом
плющом увитом, красном городке.
В последний раз, в июне этим летом,
на ярмарке...
(Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)
Проезжий (про себя)
Там, в милом липнике,
я первую прогрезил половину
нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет,
вернусь туда; на циферблате лет
назад, назад я стрелку передвину,
и снова заиграют надо мной
начальных дней куранты золотые...
Но если я -- лишь просеки пустые
кругом найду, но если дом родной
давно уж продан,-- господи,-- но если
все умерли, все умерли, и в кресле
отцовском человек чужой сидит,
и заново обито это кресло,
и я пойму, что детство не воскресло,
что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!
(Вздыхает и принимается есть.)
Колвил
Осмелюсь понаведаться: отколе
изволите вы ехать?
Проезжий
Да не все ли
тебе равно? И много ль проку в том,
что еду я, положим, из Китая,-
где в ноябре белеют, расцветая,
вишневые сады, пока в твоем
косом дворце огонь, со стужей споря,
лобзает очарованный очаг?..
Колвил
Вы правы, да, вы правы... Я -- червяк
в чехольчике... Не видел я ни моря,
ни синих стран, сияющих за ним,-
но любопытством детским я дразним...
Тяжелый желтый фолиант на рынке
для Сильвии задумчивой моей
я раз купил; в нем странные картинки,
изображенья сказочных зверей,
гигантских птиц, волов золоторогих,
людей цветных иль черных, одноногих
иль с головой, растущей из пупа...
Отец не слеп, а дочка не глупа:
как часто с ней, склонившись напряженно,
мы с книгою садимся в уголке,
и, пальчиком ее сопровожденный,
по лестницам и галереям строк,
дивясь, бредет морщинистый мой палец,
как волосатый сгорбленный скиталец,
вводимый бледным, маленьким пажом
в прохлады короля страны чудесной!..
Но я не чувствую, что здесь мне тесно,
когда в тиши читаю о чужом
чарующем причудливом пределе;
довольствуюсь отчизною. Тепло,
легко мне здесь, где угли эти рдели
уж столько зим, метелицам назло...
Проезжий (набивая трубку)
Ты прав, ты прав... В бесхитростном покое
ты жизнь цедишь... Все счастие мирское
лишь в двух словах: "я дома"...
Троекратный стук в дверь.
Колвил (идет к двери)
Вот напасть...
Осторожно входит Разбойник.
Разбойник
Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова
пришел к тебе из царствия лесного,
где ночь темна, как дьяволова пасть!
Он и Колвил подходят к камину. Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.
Разбойник
Мне надоела сумрачная пышность
дубового чертога моего...
Ба! Тут ведь пир! Кто это существо
дымящее?
Колвил
Проезжий, ваша хищность.
Он возвращается из дальних стран,
из-за морей...
Разбойник
...А может быть, из ада?
Не правда ли? Простужен я и пьян...
Дождь -- эта смесь воды святой и яда -
всю ночь, всю ночь над лесом моросил;
я на заре зарезал двух верзил,
везущих ром, и пил за их здоровье
до первых звезд,-- но мало, мало мне:
хоть и тяжел, как вымище коровье,
в твой кабачок зашел я, чтоб в вине
промыть свою раздувшуюся душу;
отрежь и пирога. (Подходит к Проезжему.)
Кто пьет один,
пьет не до дна. Преславный господин,
уж так и быть, подсяду я, нарушу
задумчивость лазурного венка,
плывущего из вашей трубки длинной...
Проезжий
Тем лучше, друг. Печалью беспричинной
я был увит.
Разбойник
Простите простака,
но этот луч на смуглой шуйце вашей
не камень ли волшебный?
Проезжий
Да,-- опал.
В стране, где я под опахалом спал,
он был мне дан царевною, и краше
царевны -- нет.
Разбойник
Позвольте, отчего ж
смеетесь вы -- так тонко и безмолвно?
Или мое невежество...
Проезжий
Да полно!
Смешит меня таинственная ложь
моих же чувств: душа как бы объята
поверием, что это все когда-то
уж было раз: вопрос внезапный ваш
и мой ответ; мерцанье медных чаш
на полке той; худые ваши плечи
и лоск на лбу высоком, за окном -
зеркальный мрак; мечтательные свечи
и крест теней на столике резном;
блестящие дубовые листочки
на ручках кресла выпуклых и точки
огнистые, дрожащие в глазах
знакомых мне...
Разбойник
Пустое... Лучше мне бы
порассказали вы,-- в каких морях
маячили, ночное меря небо?
Что видели? Где сердце и следы
упорных ног оставили, давно ли
скитаетесь?
Проезжий
Да что ж; по божьей воле,
семнадцать лет... Эй, друг, дай мне воды,
во мне горит твое сухое тесто.
Колвил (не оглядываясь, из другого конца комнаты)
Воды? Воды? Вот чудо-то... Сейчас.
Разбойник
Семнадцать лет! Успела бы невеста
за это время вырасти для вас
на родине... Но, верно, вы женаты?
Проезжий
Нет. Я оставил в Старфильде родном
лишь мать, отца и братьев двух...
Колвил (приносит и ставит воду перед Разбойником)
Вином
вы лучше бы запили...
Разбойник
Шут пузатый!
Куда ж ты прешь? Куда ж ты ставишь, пес?
Не я просил,-- а дурень мне принес!
Ведь я не роза и не рыба... Что же
ты смотришь так?
Колвил
Но ваши голоса
так жутко, так причудливо похожи!
Проезжий
Похожи?..
Колвил
Да: как морось и роса,
Заря и зарево, слепая злоба
и слепота любви; и хриплы оба:
один -- от бочек выпитых, другой -
простите мне, о гость мой дорогой,-
от тайной грусти позднего возврата...
Разбойник (обращаясь к Проезжему)
Как звать тебя?
Проезжий
Мне, право, странно...
Разбойник
Нет,
ответь!..
Проезжий
Извольте: Эрик Фаэрнэт.
Разбойник
Ты, Эрик, ты? Не помнишь, что ли, брата?
Роберта?
Эрик
Господи, не может быть!..
Роберт
Не может быть? Пустое восклицанье!..
Эрик
О, милый брат, меня воспоминанье
застывшее заставило забыть,
что должен был твой облик измениться...
Скорей скажи мне: все ли живы?
Роберт
Все...
Эрик
Благодарю вас, дни и ночи!.. Мнится,
уж вижу я -- на светлой полосе
родной зари -- чернеющую крышу
родного дома; мнится мне, уж слышу
незабываемый сладчайший скрип
поспешно открываемой калитки...
Брат, милый брат, все так же ль листья лип
лепечут упоительно? Улитки
все так же ль после золотых дождей
на их стволах вытягивают рожки?
Рыжеют ли коровы средь полей?
Выходят ли на мокрые дорожки
танцующие зайчики? Скажи,
все так же ли в зеленой полумгле
скользит река? И маленькие маки
алеют ли в тумане теплой ржи?
А главное: как вам жилось, живется?
Здорова ль мать и весел ли отец?
Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?
Все так же ль он за тучи молча рвется,
в огромные уткнувшись чертежи?
И кто ты сам? Что делаешь, скажи?
Я признаюсь: мне вид твой непонятен;
в глазах -- тоска, и сколько дыр и пятен
на этих кожаных одеждах... Что ж,
рассказывай!
Роберт
Ты хочешь? Пес пурпурный,
скажи -- кто я?
Колвил
Вы -- честный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- честный, но мятежный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- бурный,
но добрый...
Роберт
Лжешь!
Колвил
Вы -- князь лесной, чей герб -
кистень, а эпитафия -- веревка!
Роберт
Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?
Эрик
Не шутку ли ты шутишь?..
Роберт
Нет. В ущерб
твоей мечте,-- коль ты мечтал увидеть
все качества подлунные во мне -
разбойник я, живущий в глубине
глухих лесов... Как стал я ненавидеть
сиянье дня, как звезды разлюбил,
как в лес ушел, как в первый раз убил -
рассказывать мне скучно... Я заметил -
зло любит каяться, а добродетель -
румяниться; но мне охоты нет
за нею волочиться... Доблесть -- бред,
день -- белый червь, жизнь -- ужас бесконечный
очнувшегося трупа в гробовом
жилище...
Эрик
Словно в зеркале кривом
я узнаю того, чей смех беспечный
так радовал, бывало, нашу мать...
Роберт
Убийца я!
Эрик
Молчи же...
Роберт
...бесшабашный
убийца!
Эрик
О, молчи! Мне сладко, страшно
над бездною склоняться и внимать
твоим глазам, беспомощно кричащим
на ломаном и темном языке
о царстве потонувшем, о тоске
изгнанья...
Роберт
Брат! По черным, чутким чащам,-
живуч, как волк, и призрачен, как рок,-
крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:
убийца я!
Эрик
Мне помнится: в далеком
краю, на берегу реки с истоком
неведомым, однажды, в золотой
и синий день, сидел я под густой
лоснящейся листвою, и кричали,
исполнены видений и печали,
лазоревые птицы, и змея
блестящая спала на теплом камне;
загрезил я -- как вдруг издалека мне
послышалось пять шорохов и я
увидел вдруг между листов узорных
пять белоглазых, красногубых, черных
голов... Я встал -- и вмиг был окружен...
Мушкет мой был, увы, не заряжен,
а слов моих они не понимали;
но, сняв с меня одежды, дикари
приметили вот это... посмотри...
головки две на выпуклой эмали,-
ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
Давиду -- шесть; я этот амулет -
дар матери -- всегда ношу на теле;
и тут меня он спас на самом деле:
поверишь ли, -- что эти дикари
метнулись прочь, как тени -- от зари,
ослеплены смиренным талисманом!
Роберт
О, говори! Во мне светлеет кровь...
Не правда ль, мир -- любовь, одна любовь,-
румяных уст привет устам румяным?
Иль мыслишь ты, что жизнь -- больного сон?
Что человек, должник природы темной,
отплачивать ей плачем обречен?
Что зримая вселенная -- огромный,
холодный монастырь, и в нем земля -
черница средь черниц золотоглазых -
смиренно смерти ждет, чуть шевеля
губами? Нет! В живых твоих рассказах
не может быть печали; уловлю
в их кружеве улыбку... Брат! Давно я
злодействую, но и давно скорблю!
Моя душа -- клубок лучей и гноя,
смесь жабы с лебедем... Моя душа -
молитва девушки и бред пирата;
звезда в лазури царственной и вша
на смятом ложе нищего разврата!
Как женщина брюхатая, хочу,
хочу я бога... Бога... слышишь,-- бога!
Ответь же мне,-- ты странствовал так много! -
Ответь же мне -- убийце, палачу
своей души, замученной безгласно,-
встречал ли ты Его? Ты видел взор
персидских звезд; ты видел, странник страстный,
сияющие груди снежных гор,
поднявшие к младенческой Авроре
рубины острые; ты видел море,-
когда луна голодная зовет
его, дрожит, с него так жадно рвет
атласные живые покрывала
и все сорвать не может...
И ласкал
мороз тебя в краю алмазных скал,
и вьюга в исступленье распевала...
А то вставал могучий южный лес,
как сладострастие, глубоко-знойный;
ты в нем плутал, любовник беспокойный,
распутал волоса его; залез,
трепещущий, под радужные фижмы
природы девственной... Счастливый брат!
Ты видел все и все привез назад,
что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми
весь этот мир, как сочно-яркий плод,
сюда, сюда, в мою пустую чашу:
сольются в ней огонь его и лед;
отпраздную ночную встречу нашу;
добро со злом; уродство с красотой,
как влагу сказочную выпью!..
Эрик
Стой!
Твои слова безумны и огромны...
Ты мечешься, обломки мысли темной
неистово сжимая в кулаке,
и тень твоя,-- вон там на потолке,
как пьяный негр, шатается. Довольно!
Я понял ночь, увидя светляка:
в душе твоей горит еще тоска,-
а было некогда и солнце... Больно
мне думать, брат, о благостном былом!
Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,
нас перед сном так грустно целовала,
предчувствуя, что ангельским крылом
не отвратить тлетворных дуновений,
самума сокрушительных тревог...
Ты помнишь ли, как дышащие тени
блестящих лип ложились на порог
прохладной церкви и молились с нами?
Ты помнишь ли: там девушка была
с глубокими, пугливыми глазами,
лазурными, как в церкви полумгла;
две розы ей мы как-то подарили...
Пойдем же, брат! Довольно мы бродили...
Нас липы ждут... Домой, пора домой -
к очарованьям жизни белокрылой!
Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,
ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!
Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..
Роберт
Ох... уморил!..
Эрик
Да что сказать ты хочешь?
Роберт
Что я шутил, а гусь поверил... Брось,
святоша, потолкуем простодушней!
Ведь из дому ты вылетел небось
как жеребец -- из сумрачной конюшни!
Да, мир широк, и много в нем кобыл,
податливых, здоровых и красивых,-
жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
и вороных, и в яблоках,-- забыл?
Небось пока покусывал им гривы,
не думал ты, мой пилигрим игривый,
о девушке под липами, о той,
которую ты назвал бы святой,
Когда б она теперь не отдавала
своей дырявой святости внаем?
Эрик
Я был прельщен болотным огоньком:
твоя душа мертва... В ней два провала,
где очи ангела блистали встарь...
Ты жалок мне... Да, видно, я -- звонарь
в стране, где храмов нет...
Роберт
Зато есть славный
кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
Вот кровь моя... Под шкурою моей
она рекой хмельной и своенравной
течет, течет,-- и пляшет разум мой,
и в каждой жиле песня.
Эрик
Боже, боже!
Как горестно паденье это! Что же
я расскажу, когда вернусь домой?
Роберт
Не торопись, не торопись... Возможно,
что ты -- простак, а я -- свидетель ложный
и никого ты дома не найдешь...
Возможно ведь?
Эрик
Кощунственная ложь!
Хозяин, повели закладывать... Не в силах
я дольше ждать! (Ходит взад и вперед)
Роберт
Подумай о могилах,
которые увидишь ты вокруг
скосившегося дома...
Эрик
Заклинаю
тебя! Признайся мне,-- ты лгал?
Роберт
Не знаю.
Колвил (возвращается)
Возок ваш на дворе.
Эрик
Спасибо, друг.
(К Роберту.)
Последний раз прошу тебя... а впрочем,-
ты вновь солжешь...
Роберт
Друг друга мы морочим:
ты благостным паломником предстал,
я -- грешником растаявшим! Забавно...
Эрик
Прощай же, брат! Не правда ль, время славно
мы провели?
Колвил и кучер выносят вещи.
Колвил (в дверях)
...а дождик перестал...
Эрик (выходит за ним)
Жемчужный щит сияет над туманом.
В комнате остается один Роберт.
Голос кучера
Эй, милые...
Пауза. Колвил возвращается.
Колвил
Да... братья... грех какой!
Роберт
Ты что сказал?!
Колвил
Я -- так, я -- сам с собой.
Роберт
Охота же болтать тебе с болваном!..
Колвил
Да с кем же мне? Одни мы с вами тут...
Роберт
Где дочь твоя?
Колвил
Над ней давно цветут
сны легкие...
Роберт (задумчиво)
Когда бы с бурей вольной
меня в ночи сам бес не обвенчал -
женился б я на Сильвии...
Колвил
Довольно
и бури с вас.
Роберт
Ты лучше бы молчал.
Я не с тобой беседую.
Колвил
А с кем же?
Не с тем же ли болваном, с кем и я
сейчас болтал?
Роберт
Не горячись. Не съем же
я Сильвии,-- хоть, впрочем, дочь твоя
по вкусу мне приходится...
Колвил
Возможно...
Роберт
Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,
что женщину любить я не могу?
Как знаешь ты: быть может, берегу
в сокровищнице сердца камень нежный,
впитавший небеса? Как знаешь ты:
быть может, спят тончайшие цветы
на тихом дне под влагою мятежной?
Быть может, белой молнией немой
гроза любви далекая тревожит
мою удушливую ночь? Быть может...
Колвил (перебивает)
Вот мой совет: вернитесь-ка домой,
как блудный сын, покайтесь, и отрада
спокойная взойдет в душе у вас...
А Сильвию мою смущать не надо,
не надо... слышите!
Роберт
Я как-то раз
простил тебе, что ты меня богаче
случайно был... теперь же за совет
твой дерзостный, за этот лай собачий
убью тебя!
Колвил
Да что-то пистолет
огромный ваш не страшен мне сегодня!
Убийца -- ты, а я, прости, не сводня,
не продаю я дочери своей...
Роберт
Мне дела нет до этой куклы бледной,
но ты умрешь!
Колвил
Стреляй же, гад, скорей!
Роберт (целясь)
Раз... два... аминь!
Но выстрелить он не успевает: боковая дверь распахивается и входит, вся в белом, Сильвия, она блуждает во сне.
Сильвия
О, бедный мой, о, бедный...
Как холодно, как холодно ему
в сыром лесу осеннею порою!..
Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму...
Ах, не стучись так трепетно! Открою,
открою, мой любимый... Ключ
держу в руке... Нет! Поздно! Превратился
он в лилию... Ты -- здесь, ты возвратился?
Ах, не стучись! Ведь только лунный луч
в руке держу, и эту дверь нет мочи
им отпереть...
Колвил (уводит ее)
Пойдем, пойдем... Храни
тебя господь... Не надо же... Сомкни
незрячие, страдальческие очи.
Сильвия
Ключ... Лилия... Люблю... Луна...
Колвил
Пойдем.
Оба уходят.
Роберт (один)
Она прошла прозрачно-неживая
и музыкой воздушною весь дом
наполнила; прошла,-- как бы срывая
незримые высокие цветы,
и бледные протягивались руки
таинственно, и полон смутной муки
был легкий шаг... Она чиста... А ты,
убогий бес, греши, греши угрюмо!
В твоих глазах ночная темнота...
Кто может знать, что сердце жжет мне дума
об ангеле мучительном, мечта
о Сильвии... другой... голубоокой?
Вся жизнь моя -- туманы, крики, кровь,
но светится во мгле моей глубокой,
как лунный луч, как лилия,-- любовь...
Конец первого действия
1923
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
Агасфер
Пролог (голос в темноте)
Все, все века, прозрачные, лепные
тобой, любовь, снутри озарены,-
как разноцветные амфоры... Сны
меня томят, апокрифы земные...
Века, века... Я в каждом узнаю
одну черту моей любви. Я буду
и вечно был: душа моя в Иуду
врывается, и -- небо продаю
за грешницу... Века плывут. Повсюду
я странствую: как Черный Паладин
с Востока еду в золотистом дыме...
Века плывут, и я меняюсь с ними:
Флоренции я страстный властелин,
и весь я -- пламя, роскошь и отвага!..
Но вот мой путь ломается, как шпага:
я -- еретик презренный... Я -- Марат,
в июльский день тоскующий... Бродяга -
я, Байрон,-- средь невидимых дриад
в журчащей роще -- что лепечет влага?
Не знаю,-- прохожу... Ловлю тебя,
тебя, Мария, сон мой безглагольный,
из века в век!.. По-разному любя,
мы каждому из тех веков невольно
цвет придаем,-- цвет, облик и язык,
ему присущие... Тоскуем оба:
во мне ты ищешь звездного огня,
в тебе ищу земного. У меня -
два спутника: один -- Насмешка; Злоба -
другой; и есть еще один Старик,-
любви моей бессмертный соглядатай...
А вкруг тебя скользят четой крылатой
два голубиных призрака всегда...
Летит твоя падучая звезда
из века в век,-- и нет тебе отрады:
ты -- Грешница в евангельском луче;
ты -- бледная Принцесса у ограды;
ты -- Флорентийка в пламенной парче,
вся ревностью кипящая Киприда!
Ты -- пленница священного Мадрида,
в тугих цепях, с ожогом на плече...
Ты -- девушка, вошедшая к Марату...
Как помню я последнюю утрату,-
как помню я!.. Гречанкою слепой
являешься -- и лунною стопой
летаешь ты по рощице журчащей.
Иду я -- раб, тоску свою влачащий...
Века, века... Я в каждом узнаю
одну черту моей любви; для каждой
черты -- свой век; и все они мою
тоску таят... Я -- дух пустынной жажды,
я -- Агасфер. То в звездах, то в пыли
я странствую. Вся летопись земли -
сон обо мне. Я был и вечно буду.
Пускай же хлынут звуки отовсюду!
Встаю, тоскую, крепну... В вышине
Моя любовь сейчас наполнит своды!..
О, музыка моих скитаний, воды
и возгласы веков, ко мне... Ко мне!..
1923
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
Полюс
...He was a very gallant gentleman.
Из записной книжки капитана Скотта
Внутренность палатки. Четыре фигуры: капитан Скэт, по прозванию "Хозяин", и Флэминг полусидят, Кингсли и Джонсон спят, с головой закутавшись. У всех четверых ноги в меховых мешках.
Флэминг
Двенадцать миль всего,-- а надо ждать...
Какая буря!.. Рыщет, рвет... Все пишешь,
Хозяин?
Капитан Скэт (перелистывая дневник)
Надо же...
Сегодня сорок
четыре дня, как с полюса обратно
идем мы, и сегодня пятый день,
как эта буря держит нас в палатке
без пищи...
Джонсон (спросонья)
Ох...
Капитан Скэт
Проснулся? Как себя
ты чувствуешь?
Джонсон
Да ничего... Занятно...
Я словно на две части разделен:
одна -- я сам -- сильна, ясна; другая -
цинга -- все хочет спать... Такая соня...
Капитан Скэт
Воды тебе не надо?
Джонсон
Нет,-- спасибо...
И вот еще: мне как-то в детстве снилось,-
запомнилось -- что ноги у меня,-
как посмотрел я,-- превратились в ноги
слона.
(Смеется.)
Теперь мой сон сбылся, пожалуй.
А Кингсли -- как?
Капитан Скэт
Плох, кажется... Он бредил,
теперь -- затих.
Джонсон
Когда мы все вернемся,-
устроим мы такой, такой обед,-
с индейкою,-- а главное, с речами,
речами...
Капитан Скэт
Знаем,-- за индейку сам
сойдешь, когда напьешься хорошенько?
А, Джонсон?..
Спит уже...
Флэминг
Но ты подумай,-
двенадцать миль до берега, до бухты,
где ждет, склонив седые мачты набок,
корабль наш... между синих льдин! Так ясно
его я вижу!..
Капитан Скэт
Что же делать, Флэминг...
Не повезло нам. Вот и все...
Флэминг
И только
двенадцать миль!..
Хозяин,-- я не знаю -
как думаешь -- когда б утихла буря,
могли бы мы, таща больных на санках,
дойти?..
Капитан Скэт
Едва ли...
Флэминг
Так. А если б... Если б
их не было?
Капитан Скэт
Оставим это... Мало ль,
что можно допустить...
Друг, посмотри-ка,
который час.
Флэминг
Ты прав, Хозяин... Шесть
минут второго...
Капитан Скэт
Что же, мы до ночи
продержимся... Ты понимаешь, Флэминг,
ведь ищут нас, пошли навстречу с моря,-
и, может быть, наткнутся... А покамест
давай-ка спать... Так будет легче...
Флэминг
Нет,-
спать не хочу.
Капитан Скэт
Тогда меня разбудишь -
так -- через час. Не то могу скользнуть...
скользнуть... ну, понимаешь...
Флэминг
Есть, Хозяин.
(Пауза.)
Все трое спят... Им хорошо... Кому же
я объясню, что крепок я и жаден,
что проглотить я мог бы не двенадцать,
а сотни миль,-- так жизнь во мне упорна.
От голода, от ветра ледяного
во мне все силы собрались в одну
горячую тугую точку... Точка
такая может все на свете...
(Пауза.)
Джонсон,
ты что? Помочь?
Джонсон
Я сам -- не беспокойся...
Я, Флэминг, выхожу...
Флэминг
Куда же ты?..
Джонсон
Так,-- поглядеть хочу я, не видать ли
чего-нибудь. Я, может быть, пробуду
довольно долго...
Флэминг
Ты -- смотри -- в метели
не заблудись...
Ушел... Вот чудо: может
еще ходить, хоть ноги у него
гниют...
(Пауза.)
Какая буря! Вот палатка
дрожит от снегового гула...
Кингсли (бредит)
Джесси,
моя любовь,-- как хорошо... Мы полюс
видали, я привез тебе пингвина.
Ты, Джесси, посмотри, какой он гла...
гла... гладенький... и ковыляет... Джесси,
ты жимолость...
(Смеется.)
Флэминг
Счастливец... Никого-то
нет у меня, о ком бы мог я бредить...
У капитана в Лондоне жена,
сын маленький. У Кингсли -- вот -- невеста,
почти вдова... У Джонсона -- не знаю,
мать, кажется... Вот глупый,-- вздумал тоже
пойти гулять. Смешной он, право,-- Джонсон.
Жизнь для него -- смесь подвига и шутки,
не знает он сомнений, и пряма
душа его, как тень столба на ровном
снегу... Счастливец... Я же трус, должно быть:
меня влекла опасность,-- но ведь так же
и женщин пропасти влекут. Неладно
я прожил жизнь... Юнгой был, водолазом;
метал гарпун в неслыханных морях.
О, эти годы плаваний, скитаний,
томлений!.. Мало жизнь мне подарила
Ночей спокойных, дней благих... И все же...
Кингсли (бредит)
Поддай! Поддай! Так! Молодец! Скорее!
Бей! Не зевай! По голу!.. Отче наш,
иже еси... (Бормочет.)
Флэминг
...и все же нестерпимо
жить хочется... Да,-- гнаться за мячом,
за женщиной, за солнцем,-- или проще -
есть, много есть,-- рвать, рвать сардинок жирных
из золотого масла, из жестянки...
Жить хочется до бешенства, до боли -
жить как-нибудь...
Капитан Скэт
Что, что случилось? Кто там?
Что случилось?
Флэминг
Ничего, Хозяин.
Спокойно все... Вот только Кингсли бредит...
Капитан Скэт
Ох...
Мне снился сон какой-то, светлый, страшный.
Кружку! Да не эту! Вот разиня...
Да двигайся! Подумаешь,-- богиня
ленивая... Ну вот. Ты можешь спать
теперь идти.
Сильвия уходит.
Проезжий (садится за стол)
Отселе -- далеко ли
до Старфильда?
Колвил
Миль сорок пять, не боле.
Проезжий
Там... в Старфильде... семья есть... Фаэрнэт,-
не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?
Колвил
Нет,
не знаю я; бываю редко в этом
плющом увитом, красном городке.
В последний раз, в июне этим летом,
на ярмарке...
(Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)
Проезжий (про себя)
Там, в милом липнике,
я первую прогрезил половину
нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет,
вернусь туда; на циферблате лет
назад, назад я стрелку передвину,
и снова заиграют надо мной
начальных дней куранты золотые...
Но если я -- лишь просеки пустые
кругом найду, но если дом родной
давно уж продан,-- господи,-- но если
все умерли, все умерли, и в кресле
отцовском человек чужой сидит,
и заново обито это кресло,
и я пойму, что детство не воскресло,
что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!
(Вздыхает и принимается есть.)
Колвил
Осмелюсь понаведаться: отколе
изволите вы ехать?
Проезжий
Да не все ли
тебе равно? И много ль проку в том,
что еду я, положим, из Китая,-
где в ноябре белеют, расцветая,
вишневые сады, пока в твоем
косом дворце огонь, со стужей споря,
лобзает очарованный очаг?..
Колвил
Вы правы, да, вы правы... Я -- червяк
в чехольчике... Не видел я ни моря,
ни синих стран, сияющих за ним,-
но любопытством детским я дразним...
Тяжелый желтый фолиант на рынке
для Сильвии задумчивой моей
я раз купил; в нем странные картинки,
изображенья сказочных зверей,
гигантских птиц, волов золоторогих,
людей цветных иль черных, одноногих
иль с головой, растущей из пупа...
Отец не слеп, а дочка не глупа:
как часто с ней, склонившись напряженно,
мы с книгою садимся в уголке,
и, пальчиком ее сопровожденный,
по лестницам и галереям строк,
дивясь, бредет морщинистый мой палец,
как волосатый сгорбленный скиталец,
вводимый бледным, маленьким пажом
в прохлады короля страны чудесной!..
Но я не чувствую, что здесь мне тесно,
когда в тиши читаю о чужом
чарующем причудливом пределе;
довольствуюсь отчизною. Тепло,
легко мне здесь, где угли эти рдели
уж столько зим, метелицам назло...
Проезжий (набивая трубку)
Ты прав, ты прав... В бесхитростном покое
ты жизнь цедишь... Все счастие мирское
лишь в двух словах: "я дома"...
Троекратный стук в дверь.
Колвил (идет к двери)
Вот напасть...
Осторожно входит Разбойник.
Разбойник
Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова
пришел к тебе из царствия лесного,
где ночь темна, как дьяволова пасть!
Он и Колвил подходят к камину. Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.
Разбойник
Мне надоела сумрачная пышность
дубового чертога моего...
Ба! Тут ведь пир! Кто это существо
дымящее?
Колвил
Проезжий, ваша хищность.
Он возвращается из дальних стран,
из-за морей...
Разбойник
...А может быть, из ада?
Не правда ли? Простужен я и пьян...
Дождь -- эта смесь воды святой и яда -
всю ночь, всю ночь над лесом моросил;
я на заре зарезал двух верзил,
везущих ром, и пил за их здоровье
до первых звезд,-- но мало, мало мне:
хоть и тяжел, как вымище коровье,
в твой кабачок зашел я, чтоб в вине
промыть свою раздувшуюся душу;
отрежь и пирога. (Подходит к Проезжему.)
Кто пьет один,
пьет не до дна. Преславный господин,
уж так и быть, подсяду я, нарушу
задумчивость лазурного венка,
плывущего из вашей трубки длинной...
Проезжий
Тем лучше, друг. Печалью беспричинной
я был увит.
Разбойник
Простите простака,
но этот луч на смуглой шуйце вашей
не камень ли волшебный?
Проезжий
Да,-- опал.
В стране, где я под опахалом спал,
он был мне дан царевною, и краше
царевны -- нет.
Разбойник
Позвольте, отчего ж
смеетесь вы -- так тонко и безмолвно?
Или мое невежество...
Проезжий
Да полно!
Смешит меня таинственная ложь
моих же чувств: душа как бы объята
поверием, что это все когда-то
уж было раз: вопрос внезапный ваш
и мой ответ; мерцанье медных чаш
на полке той; худые ваши плечи
и лоск на лбу высоком, за окном -
зеркальный мрак; мечтательные свечи
и крест теней на столике резном;
блестящие дубовые листочки
на ручках кресла выпуклых и точки
огнистые, дрожащие в глазах
знакомых мне...
Разбойник
Пустое... Лучше мне бы
порассказали вы,-- в каких морях
маячили, ночное меря небо?
Что видели? Где сердце и следы
упорных ног оставили, давно ли
скитаетесь?
Проезжий
Да что ж; по божьей воле,
семнадцать лет... Эй, друг, дай мне воды,
во мне горит твое сухое тесто.
Колвил (не оглядываясь, из другого конца комнаты)
Воды? Воды? Вот чудо-то... Сейчас.
Разбойник
Семнадцать лет! Успела бы невеста
за это время вырасти для вас
на родине... Но, верно, вы женаты?
Проезжий
Нет. Я оставил в Старфильде родном
лишь мать, отца и братьев двух...
Колвил (приносит и ставит воду перед Разбойником)
Вином
вы лучше бы запили...
Разбойник
Шут пузатый!
Куда ж ты прешь? Куда ж ты ставишь, пес?
Не я просил,-- а дурень мне принес!
Ведь я не роза и не рыба... Что же
ты смотришь так?
Колвил
Но ваши голоса
так жутко, так причудливо похожи!
Проезжий
Похожи?..
Колвил
Да: как морось и роса,
Заря и зарево, слепая злоба
и слепота любви; и хриплы оба:
один -- от бочек выпитых, другой -
простите мне, о гость мой дорогой,-
от тайной грусти позднего возврата...
Разбойник (обращаясь к Проезжему)
Как звать тебя?
Проезжий
Мне, право, странно...
Разбойник
Нет,
ответь!..
Проезжий
Извольте: Эрик Фаэрнэт.
Разбойник
Ты, Эрик, ты? Не помнишь, что ли, брата?
Роберта?
Эрик
Господи, не может быть!..
Роберт
Не может быть? Пустое восклицанье!..
Эрик
О, милый брат, меня воспоминанье
застывшее заставило забыть,
что должен был твой облик измениться...
Скорей скажи мне: все ли живы?
Роберт
Все...
Эрик
Благодарю вас, дни и ночи!.. Мнится,
уж вижу я -- на светлой полосе
родной зари -- чернеющую крышу
родного дома; мнится мне, уж слышу
незабываемый сладчайший скрип
поспешно открываемой калитки...
Брат, милый брат, все так же ль листья лип
лепечут упоительно? Улитки
все так же ль после золотых дождей
на их стволах вытягивают рожки?
Рыжеют ли коровы средь полей?
Выходят ли на мокрые дорожки
танцующие зайчики? Скажи,
все так же ли в зеленой полумгле
скользит река? И маленькие маки
алеют ли в тумане теплой ржи?
А главное: как вам жилось, живется?
Здорова ль мать и весел ли отец?
Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?
Все так же ль он за тучи молча рвется,
в огромные уткнувшись чертежи?
И кто ты сам? Что делаешь, скажи?
Я признаюсь: мне вид твой непонятен;
в глазах -- тоска, и сколько дыр и пятен
на этих кожаных одеждах... Что ж,
рассказывай!
Роберт
Ты хочешь? Пес пурпурный,
скажи -- кто я?
Колвил
Вы -- честный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- честный, но мятежный...
Роберт
Лжешь...
Колвил
Вы -- бурный,
но добрый...
Роберт
Лжешь!
Колвил
Вы -- князь лесной, чей герб -
кистень, а эпитафия -- веревка!
Роберт
Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?
Эрик
Не шутку ли ты шутишь?..
Роберт
Нет. В ущерб
твоей мечте,-- коль ты мечтал увидеть
все качества подлунные во мне -
разбойник я, живущий в глубине
глухих лесов... Как стал я ненавидеть
сиянье дня, как звезды разлюбил,
как в лес ушел, как в первый раз убил -
рассказывать мне скучно... Я заметил -
зло любит каяться, а добродетель -
румяниться; но мне охоты нет
за нею волочиться... Доблесть -- бред,
день -- белый червь, жизнь -- ужас бесконечный
очнувшегося трупа в гробовом
жилище...
Эрик
Словно в зеркале кривом
я узнаю того, чей смех беспечный
так радовал, бывало, нашу мать...
Роберт
Убийца я!
Эрик
Молчи же...
Роберт
...бесшабашный
убийца!
Эрик
О, молчи! Мне сладко, страшно
над бездною склоняться и внимать
твоим глазам, беспомощно кричащим
на ломаном и темном языке
о царстве потонувшем, о тоске
изгнанья...
Роберт
Брат! По черным, чутким чащам,-
живуч, как волк, и призрачен, как рок,-
крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:
убийца я!
Эрик
Мне помнится: в далеком
краю, на берегу реки с истоком
неведомым, однажды, в золотой
и синий день, сидел я под густой
лоснящейся листвою, и кричали,
исполнены видений и печали,
лазоревые птицы, и змея
блестящая спала на теплом камне;
загрезил я -- как вдруг издалека мне
послышалось пять шорохов и я
увидел вдруг между листов узорных
пять белоглазых, красногубых, черных
голов... Я встал -- и вмиг был окружен...
Мушкет мой был, увы, не заряжен,
а слов моих они не понимали;
но, сняв с меня одежды, дикари
приметили вот это... посмотри...
головки две на выпуклой эмали,-
ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
Давиду -- шесть; я этот амулет -
дар матери -- всегда ношу на теле;
и тут меня он спас на самом деле:
поверишь ли, -- что эти дикари
метнулись прочь, как тени -- от зари,
ослеплены смиренным талисманом!
Роберт
О, говори! Во мне светлеет кровь...
Не правда ль, мир -- любовь, одна любовь,-
румяных уст привет устам румяным?
Иль мыслишь ты, что жизнь -- больного сон?
Что человек, должник природы темной,
отплачивать ей плачем обречен?
Что зримая вселенная -- огромный,
холодный монастырь, и в нем земля -
черница средь черниц золотоглазых -
смиренно смерти ждет, чуть шевеля
губами? Нет! В живых твоих рассказах
не может быть печали; уловлю
в их кружеве улыбку... Брат! Давно я
злодействую, но и давно скорблю!
Моя душа -- клубок лучей и гноя,
смесь жабы с лебедем... Моя душа -
молитва девушки и бред пирата;
звезда в лазури царственной и вша
на смятом ложе нищего разврата!
Как женщина брюхатая, хочу,
хочу я бога... Бога... слышишь,-- бога!
Ответь же мне,-- ты странствовал так много! -
Ответь же мне -- убийце, палачу
своей души, замученной безгласно,-
встречал ли ты Его? Ты видел взор
персидских звезд; ты видел, странник страстный,
сияющие груди снежных гор,
поднявшие к младенческой Авроре
рубины острые; ты видел море,-
когда луна голодная зовет
его, дрожит, с него так жадно рвет
атласные живые покрывала
и все сорвать не может...
И ласкал
мороз тебя в краю алмазных скал,
и вьюга в исступленье распевала...
А то вставал могучий южный лес,
как сладострастие, глубоко-знойный;
ты в нем плутал, любовник беспокойный,
распутал волоса его; залез,
трепещущий, под радужные фижмы
природы девственной... Счастливый брат!
Ты видел все и все привез назад,
что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми
весь этот мир, как сочно-яркий плод,
сюда, сюда, в мою пустую чашу:
сольются в ней огонь его и лед;
отпраздную ночную встречу нашу;
добро со злом; уродство с красотой,
как влагу сказочную выпью!..
Эрик
Стой!
Твои слова безумны и огромны...
Ты мечешься, обломки мысли темной
неистово сжимая в кулаке,
и тень твоя,-- вон там на потолке,
как пьяный негр, шатается. Довольно!
Я понял ночь, увидя светляка:
в душе твоей горит еще тоска,-
а было некогда и солнце... Больно
мне думать, брат, о благостном былом!
Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,
нас перед сном так грустно целовала,
предчувствуя, что ангельским крылом
не отвратить тлетворных дуновений,
самума сокрушительных тревог...
Ты помнишь ли, как дышащие тени
блестящих лип ложились на порог
прохладной церкви и молились с нами?
Ты помнишь ли: там девушка была
с глубокими, пугливыми глазами,
лазурными, как в церкви полумгла;
две розы ей мы как-то подарили...
Пойдем же, брат! Довольно мы бродили...
Нас липы ждут... Домой, пора домой -
к очарованьям жизни белокрылой!
Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,
ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!
Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..
Роберт
Ох... уморил!..
Эрик
Да что сказать ты хочешь?
Роберт
Что я шутил, а гусь поверил... Брось,
святоша, потолкуем простодушней!
Ведь из дому ты вылетел небось
как жеребец -- из сумрачной конюшни!
Да, мир широк, и много в нем кобыл,
податливых, здоровых и красивых,-
жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
и вороных, и в яблоках,-- забыл?
Небось пока покусывал им гривы,
не думал ты, мой пилигрим игривый,
о девушке под липами, о той,
которую ты назвал бы святой,
Когда б она теперь не отдавала
своей дырявой святости внаем?
Эрик
Я был прельщен болотным огоньком:
твоя душа мертва... В ней два провала,
где очи ангела блистали встарь...
Ты жалок мне... Да, видно, я -- звонарь
в стране, где храмов нет...
Роберт
Зато есть славный
кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
Вот кровь моя... Под шкурою моей
она рекой хмельной и своенравной
течет, течет,-- и пляшет разум мой,
и в каждой жиле песня.
Эрик
Боже, боже!
Как горестно паденье это! Что же
я расскажу, когда вернусь домой?
Роберт
Не торопись, не торопись... Возможно,
что ты -- простак, а я -- свидетель ложный
и никого ты дома не найдешь...
Возможно ведь?
Эрик
Кощунственная ложь!
Хозяин, повели закладывать... Не в силах
я дольше ждать! (Ходит взад и вперед)
Роберт
Подумай о могилах,
которые увидишь ты вокруг
скосившегося дома...
Эрик
Заклинаю
тебя! Признайся мне,-- ты лгал?
Роберт
Не знаю.
Колвил (возвращается)
Возок ваш на дворе.
Эрик
Спасибо, друг.
(К Роберту.)
Последний раз прошу тебя... а впрочем,-
ты вновь солжешь...
Роберт
Друг друга мы морочим:
ты благостным паломником предстал,
я -- грешником растаявшим! Забавно...
Эрик
Прощай же, брат! Не правда ль, время славно
мы провели?
Колвил и кучер выносят вещи.
Колвил (в дверях)
...а дождик перестал...
Эрик (выходит за ним)
Жемчужный щит сияет над туманом.
В комнате остается один Роберт.
Голос кучера
Эй, милые...
Пауза. Колвил возвращается.
Колвил
Да... братья... грех какой!
Роберт
Ты что сказал?!
Колвил
Я -- так, я -- сам с собой.
Роберт
Охота же болтать тебе с болваном!..
Колвил
Да с кем же мне? Одни мы с вами тут...
Роберт
Где дочь твоя?
Колвил
Над ней давно цветут
сны легкие...
Роберт (задумчиво)
Когда бы с бурей вольной
меня в ночи сам бес не обвенчал -
женился б я на Сильвии...
Колвил
Довольно
и бури с вас.
Роберт
Ты лучше бы молчал.
Я не с тобой беседую.
Колвил
А с кем же?
Не с тем же ли болваном, с кем и я
сейчас болтал?
Роберт
Не горячись. Не съем же
я Сильвии,-- хоть, впрочем, дочь твоя
по вкусу мне приходится...
Колвил
Возможно...
Роберт
Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,
что женщину любить я не могу?
Как знаешь ты: быть может, берегу
в сокровищнице сердца камень нежный,
впитавший небеса? Как знаешь ты:
быть может, спят тончайшие цветы
на тихом дне под влагою мятежной?
Быть может, белой молнией немой
гроза любви далекая тревожит
мою удушливую ночь? Быть может...
Колвил (перебивает)
Вот мой совет: вернитесь-ка домой,
как блудный сын, покайтесь, и отрада
спокойная взойдет в душе у вас...
А Сильвию мою смущать не надо,
не надо... слышите!
Роберт
Я как-то раз
простил тебе, что ты меня богаче
случайно был... теперь же за совет
твой дерзостный, за этот лай собачий
убью тебя!
Колвил
Да что-то пистолет
огромный ваш не страшен мне сегодня!
Убийца -- ты, а я, прости, не сводня,
не продаю я дочери своей...
Роберт
Мне дела нет до этой куклы бледной,
но ты умрешь!
Колвил
Стреляй же, гад, скорей!
Роберт (целясь)
Раз... два... аминь!
Но выстрелить он не успевает: боковая дверь распахивается и входит, вся в белом, Сильвия, она блуждает во сне.
Сильвия
О, бедный мой, о, бедный...
Как холодно, как холодно ему
в сыром лесу осеннею порою!..
Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму...
Ах, не стучись так трепетно! Открою,
открою, мой любимый... Ключ
держу в руке... Нет! Поздно! Превратился
он в лилию... Ты -- здесь, ты возвратился?
Ах, не стучись! Ведь только лунный луч
в руке держу, и эту дверь нет мочи
им отпереть...
Колвил (уводит ее)
Пойдем, пойдем... Храни
тебя господь... Не надо же... Сомкни
незрячие, страдальческие очи.
Сильвия
Ключ... Лилия... Люблю... Луна...
Колвил
Пойдем.
Оба уходят.
Роберт (один)
Она прошла прозрачно-неживая
и музыкой воздушною весь дом
наполнила; прошла,-- как бы срывая
незримые высокие цветы,
и бледные протягивались руки
таинственно, и полон смутной муки
был легкий шаг... Она чиста... А ты,
убогий бес, греши, греши угрюмо!
В твоих глазах ночная темнота...
Кто может знать, что сердце жжет мне дума
об ангеле мучительном, мечта
о Сильвии... другой... голубоокой?
Вся жизнь моя -- туманы, крики, кровь,
но светится во мгле моей глубокой,
как лунный луч, как лилия,-- любовь...
Конец первого действия
1923
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
Агасфер
Пролог (голос в темноте)
Все, все века, прозрачные, лепные
тобой, любовь, снутри озарены,-
как разноцветные амфоры... Сны
меня томят, апокрифы земные...
Века, века... Я в каждом узнаю
одну черту моей любви. Я буду
и вечно был: душа моя в Иуду
врывается, и -- небо продаю
за грешницу... Века плывут. Повсюду
я странствую: как Черный Паладин
с Востока еду в золотистом дыме...
Века плывут, и я меняюсь с ними:
Флоренции я страстный властелин,
и весь я -- пламя, роскошь и отвага!..
Но вот мой путь ломается, как шпага:
я -- еретик презренный... Я -- Марат,
в июльский день тоскующий... Бродяга -
я, Байрон,-- средь невидимых дриад
в журчащей роще -- что лепечет влага?
Не знаю,-- прохожу... Ловлю тебя,
тебя, Мария, сон мой безглагольный,
из века в век!.. По-разному любя,
мы каждому из тех веков невольно
цвет придаем,-- цвет, облик и язык,
ему присущие... Тоскуем оба:
во мне ты ищешь звездного огня,
в тебе ищу земного. У меня -
два спутника: один -- Насмешка; Злоба -
другой; и есть еще один Старик,-
любви моей бессмертный соглядатай...
А вкруг тебя скользят четой крылатой
два голубиных призрака всегда...
Летит твоя падучая звезда
из века в век,-- и нет тебе отрады:
ты -- Грешница в евангельском луче;
ты -- бледная Принцесса у ограды;
ты -- Флорентийка в пламенной парче,
вся ревностью кипящая Киприда!
Ты -- пленница священного Мадрида,
в тугих цепях, с ожогом на плече...
Ты -- девушка, вошедшая к Марату...
Как помню я последнюю утрату,-
как помню я!.. Гречанкою слепой
являешься -- и лунною стопой
летаешь ты по рощице журчащей.
Иду я -- раб, тоску свою влачащий...
Века, века... Я в каждом узнаю
одну черту моей любви; для каждой
черты -- свой век; и все они мою
тоску таят... Я -- дух пустынной жажды,
я -- Агасфер. То в звездах, то в пыли
я странствую. Вся летопись земли -
сон обо мне. Я был и вечно буду.
Пускай же хлынут звуки отовсюду!
Встаю, тоскую, крепну... В вышине
Моя любовь сейчас наполнит своды!..
О, музыка моих скитаний, воды
и возгласы веков, ко мне... Ко мне!..
1923
ЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧЧ
Полюс
...He was a very gallant gentleman.
Из записной книжки капитана Скотта
Внутренность палатки. Четыре фигуры: капитан Скэт, по прозванию "Хозяин", и Флэминг полусидят, Кингсли и Джонсон спят, с головой закутавшись. У всех четверых ноги в меховых мешках.
Флэминг
Двенадцать миль всего,-- а надо ждать...
Какая буря!.. Рыщет, рвет... Все пишешь,
Хозяин?
Капитан Скэт (перелистывая дневник)
Надо же...
Сегодня сорок
четыре дня, как с полюса обратно
идем мы, и сегодня пятый день,
как эта буря держит нас в палатке
без пищи...
Джонсон (спросонья)
Ох...
Капитан Скэт
Проснулся? Как себя
ты чувствуешь?
Джонсон
Да ничего... Занятно...
Я словно на две части разделен:
одна -- я сам -- сильна, ясна; другая -
цинга -- все хочет спать... Такая соня...
Капитан Скэт
Воды тебе не надо?
Джонсон
Нет,-- спасибо...
И вот еще: мне как-то в детстве снилось,-
запомнилось -- что ноги у меня,-
как посмотрел я,-- превратились в ноги
слона.
(Смеется.)
Теперь мой сон сбылся, пожалуй.
А Кингсли -- как?
Капитан Скэт
Плох, кажется... Он бредил,
теперь -- затих.
Джонсон
Когда мы все вернемся,-
устроим мы такой, такой обед,-
с индейкою,-- а главное, с речами,
речами...
Капитан Скэт
Знаем,-- за индейку сам
сойдешь, когда напьешься хорошенько?
А, Джонсон?..
Спит уже...
Флэминг
Но ты подумай,-
двенадцать миль до берега, до бухты,
где ждет, склонив седые мачты набок,
корабль наш... между синих льдин! Так ясно
его я вижу!..
Капитан Скэт
Что же делать, Флэминг...
Не повезло нам. Вот и все...
Флэминг
И только
двенадцать миль!..
Хозяин,-- я не знаю -
как думаешь -- когда б утихла буря,
могли бы мы, таща больных на санках,
дойти?..
Капитан Скэт
Едва ли...
Флэминг
Так. А если б... Если б
их не было?
Капитан Скэт
Оставим это... Мало ль,
что можно допустить...
Друг, посмотри-ка,
который час.
Флэминг
Ты прав, Хозяин... Шесть
минут второго...
Капитан Скэт
Что же, мы до ночи
продержимся... Ты понимаешь, Флэминг,
ведь ищут нас, пошли навстречу с моря,-
и, может быть, наткнутся... А покамест
давай-ка спать... Так будет легче...
Флэминг
Нет,-
спать не хочу.
Капитан Скэт
Тогда меня разбудишь -
так -- через час. Не то могу скользнуть...
скользнуть... ну, понимаешь...
Флэминг
Есть, Хозяин.
(Пауза.)
Все трое спят... Им хорошо... Кому же
я объясню, что крепок я и жаден,
что проглотить я мог бы не двенадцать,
а сотни миль,-- так жизнь во мне упорна.
От голода, от ветра ледяного
во мне все силы собрались в одну
горячую тугую точку... Точка
такая может все на свете...
(Пауза.)
Джонсон,
ты что? Помочь?
Джонсон
Я сам -- не беспокойся...
Я, Флэминг, выхожу...
Флэминг
Куда же ты?..
Джонсон
Так,-- поглядеть хочу я, не видать ли
чего-нибудь. Я, может быть, пробуду
довольно долго...
Флэминг
Ты -- смотри -- в метели
не заблудись...
Ушел... Вот чудо: может
еще ходить, хоть ноги у него
гниют...
(Пауза.)
Какая буря! Вот палатка
дрожит от снегового гула...
Кингсли (бредит)
Джесси,
моя любовь,-- как хорошо... Мы полюс
видали, я привез тебе пингвина.
Ты, Джесси, посмотри, какой он гла...
гла... гладенький... и ковыляет... Джесси,
ты жимолость...
(Смеется.)
Флэминг
Счастливец... Никого-то
нет у меня, о ком бы мог я бредить...
У капитана в Лондоне жена,
сын маленький. У Кингсли -- вот -- невеста,
почти вдова... У Джонсона -- не знаю,
мать, кажется... Вот глупый,-- вздумал тоже
пойти гулять. Смешной он, право,-- Джонсон.
Жизнь для него -- смесь подвига и шутки,
не знает он сомнений, и пряма
душа его, как тень столба на ровном
снегу... Счастливец... Я же трус, должно быть:
меня влекла опасность,-- но ведь так же
и женщин пропасти влекут. Неладно
я прожил жизнь... Юнгой был, водолазом;
метал гарпун в неслыханных морях.
О, эти годы плаваний, скитаний,
томлений!.. Мало жизнь мне подарила
Ночей спокойных, дней благих... И все же...
Кингсли (бредит)
Поддай! Поддай! Так! Молодец! Скорее!
Бей! Не зевай! По голу!.. Отче наш,
иже еси... (Бормочет.)
Флэминг
...и все же нестерпимо
жить хочется... Да,-- гнаться за мячом,
за женщиной, за солнцем,-- или проще -
есть, много есть,-- рвать, рвать сардинок жирных
из золотого масла, из жестянки...
Жить хочется до бешенства, до боли -
жить как-нибудь...
Капитан Скэт
Что, что случилось? Кто там?
Что случилось?
Флэминг
Ничего, Хозяин.
Спокойно все... Вот только Кингсли бредит...
Капитан Скэт
Ох...
Мне снился сон какой-то, светлый, страшный.