Страница:
За окном рос, летел, приближался взволнованными толчками - быстнрый и радостный лай. Через миг провал окна, квадрат черной ночи, занполнился, закипел сплошным бурным мехом. Широким и шумным махом этот рыхлый мех скрыл ночное небо, от рамы до рамы. Миг, и он напрянженно вздулся, косо ворвался, раскинулся. В свистящем размахе буйного меха мелькнул белый лик. Керн схватился за гриф гитары, со всех сил ударил белый лик, летевший на него. Его сшибло с ног ребро исполиннского крыла, пушистая буря. Звериным запахом обдало его. Керн, рваннувшись, встал.
Посредине комнаты лежал громадный ангел.
Он заполнял всю комнату, всю гостиницу, весь мир. Правое крыло согнулось, опираясь углом в зеркальный шкаф. Левое тяжко раскачиванлось, цепляясь за ножки опрокинутого стула. Стул громыхал по полу взад и вперед. Бурая шерсть на крыльях дымилась, отливала инеем. Огнлушенный ударом, ангел опирался на ладони, как сфинкс. На белых рунках вздулись синие жилы, на плечах вдоль ключиц были теневые прованлы. Глаза, продолговатые, словно близорукие, бледно-зеленые, как возндух перед рассветом, не мигая, смотрели на Керна из-под прямых, сросшихся бровей.
Керн, задыхаясь от острого запаха мокрого меха, стоял неподвижно, в бесстрастности предельного страха, разглядывая гигантские, дымящиеся крылья, белый лик,
За дверью, в коридоре раздался глухой шум. Тогда другое чувство овнладело Керном: щемящий стыд.
Ему стало стыдно, до боли, до ужаса, что сейчас могут войти, застать его и это невероятное существо.
Ангел шумно дохнул, двинулся, руки его ослабли; он упал на грудь. Колыхнул крылом. Керн, скрипя зубами, стараясь не глядеть, нагнулся над ним, охватил холм сырой пахучей шерсти, холодные, липкие плечи. С тошным ужасом он заметил, что ноги у ангела бледные и бескостные, что стоять на них он не может. Ангел не противился. Керн, спеша, повонлок его к шкафу, откинул зеркальную дверь, стал вталкивать, втискивать крылья в скрипучую глубину. Он хватался за ребра их, старался согнуть их, вдавить. Складки меха, раскручиваясь, ударяли его по груди. Наконнец, он крепко двинул дверью. В тот же миг изнутри вырвался раздираюнщий и нестерпимый вопль - вопль зверя, раздавленного колесом. Ах, он ему прищемил крыло. Уголок крыла торчал из щели. Керн, слегка раснкрыв дверь, ладонью втолкнул курчавый клин. Повернул ключ в замке.
Стало очень тихо. Керн почувствовал, что горячие слезы стекают у него по лицу. Он выдохнул и кинулся в коридор. Изабель - ворох чернного шелка, скорчившись, лежала у стены. Он поднял ее на руки, понес к себе в комнату, опустил ее на постель. Затем выхватил из чемодана тянжелый парабеллум, захлопнул обойму - и бегом, не дыша, ворвался обнратно в No 35-й.
Две половинки разбитой тарелки белели на ковре. Виноград рассынпался.
Керн увидел себя в зеркальной двери шкафа: прядь волос, спустивншуюся на бровь, крахмальный вырез в красных брызгах, продольный блеск на дуле пистолета.
- Его надо прикончить, - глухо воскликнул он и распахнул шкаф.
Только вихрь пахучего пуха. Бурые маслянистые хлопья заклубились по комнате. Шкаф был пуст. Внизу белела шляпная картонка, продавленнная.
Керн подошел к окну, выглянул. Мохнатые облачки наплывали на лунну и дышали вокруг нее тусклыми радугами. Он закрыл рамы, поставил на место стул, отшаркнул под кровать бурые хлопья пуха. Затем остонрожно вышел в коридор. Было по-прежнему тихо. Люди крепко спят в горных гостиницах.
А когда он вернулся к себе в номер, то увидел: Изабель, свесив бонсые ноги с постели, дрожит, зажав голову. Стало ему стыдно, как давеча, когда ангел смотрел на него своими зеленоватыми странными глазами.
- Скажите мне... где он? - быстро задышала Изабель. Керн, отвернувшись, подошел к письменному столу, сел, открыл бюнвар, ответил:
- Не знаю.
Изабель втянула на постель босые ноги.
- Можно остаться у вас... пока? Я так боюсь...
Керн молча кивнул. Сдерживая дрожь в руке, принялся писать. Изабель заговорила снова - трепетно и глухо, но почему-то Керну показанлось, что испуг ее - какой-то женский, житейский.
- Я встретила его вчера, когда в темноте летела на лыжах. Ночью он был у меня.
Керн, стараясь не слушать, писал размашистым почерком:
' "Мой милый друг. Вот мое последнее письмо. Я никогда не мог занбыть, как ты мне помог, когда на меня обрушилось несчастье. Он, веронятно, живет на вершине, где ловит горных орлов и питается их мясом..."
Спохватился, резко вычеркнул, взял другой лист. Изабель всхлипыванла, спрятав лицо в подушку.
- Как же мне быть теперь?.. Он станет мстить мне... О, Господи... "Мой милый друг, - быстро писал Керн, - она искала незабываемых прикосновений, и вот теперь у нее родится крылатый зверек..." А... Черт! Скомкал лист.
- Постарайтесь уснуть, - обратился он через плечо к Изабель. - А завтра уезжайте. В монастырь.
Плечи у нее часто ходили. Затем она утихла.
Керн писал. Перед ним улыбались глаза единственного человека на свете, с которым он мог свободно говорить и молчать. Он ему писал, что жизнь кончена, что он недавно стал чувствовать, как вместо будущего надвигается на него черная стена, - и что вот теперь случилось нечто такое, после чего человек не может и не должен жить. "Завтра в полндень я умру, - писал Керн, - завтра - потому что хочу умереть в полнной власти своих сил, при трезвом дневном свете. А сейчас я слишком потрясен".
Докончив, он присел в кресло у окна. Изабель спала, чуть слышно дыша. Тягучая усталость обхватила ему плечи. Сон спустился мягким туманом.
III
Он проснулся от стука в дверь. Морозная лазурь лилась в окно.
- Войдите, - сказал он, потянувшись.
Лакей беззвучно поставил поднос с чашкой чая на стол, поклонился и вышел.
Керн про себя рассмеялся: "А я-то в помятом смокинге".
И мгновенно вспомнил, что было ночью. Вздрогнув, взглянул на понстель. Изабель не было. Верно, ушла под утро к себе. А теперь, конечно, уехала... Бурые, рыхлые крылья на миг померещились ему. Он быстро встал - открыл дверь в коридор.
- Послушайте, - крикнул он удалявшейся спине лакея, - возьмите письмо.
Подошел к столу, пошарил. Лакей ждал в дверях. Керн похлопал себя по всем карманам, посмотрел под кресло.
- Можете идти. Я потом передам швейцару.
Пробор наклонился, мягко прикрылась дверь.
Керну стало досадно, что письмо потеряно. Именно это письмо. В нем он выразил так хорошо, так плавно и просто все, что нужно было. А теперь слова он вспомнить не мог. Всплывали нелепые фразы. Нет, письнмо было чудесное.
Он принялся писать заново - и выходило холодно, витиевато. Запенчатал. Четко надписал адрес.
Ему стало странно легко на душе. В полдень он застрелится, а ведь человек, решившийся на самоубийство, - бог.
Сахарный снег сиял в окно. Его потянуло туда - в последний раз.
Тени инистых деревьев лежали на снегу, как синие перья. Где-то гуснто и сладко звенели бубенцы. Народу высыпало много: барышни в шернстяных шапочках, двигающиеся на лыжах пугливо и неловко, молодые люди, которые звучно перекликались, выдыхая облака хохота, и пожинлые люди, багровые от напряжения, - и какой-то сухой синеглазый станричок, волочивший за собою бархатные саночки. Керн мимолетно подунмал: не хватить ли старичка по лицу, наотмашь, так, просто... Теперь ведь все позволено... Рассмеялся... Давно он не чувствовал себя так хорошо.
Все тянулись к тому месту, где началось лыжное состязание. Это был высокий крутой скат, переходивший посередине в снеговую площадку, которая отчетливо обрывалась, образуя прямоугольный уступ. Лыжник, скользнув по крутизне, пролетел с уступа в лазурный воздух; летел, раснкинув руки, и, стоймя опустившись в продолжение ската, скользил дальнше. Швед только что побил свой же последний рекорд и далеко внизу, в вихре серебристой пыли круто завернул, выставив согнутую ногу.
Прокатили еще двое в черных свэтерах, прыгнули, упруго стукнули о снег.
- Сейчас пролетит Изабель, - сказал тихий голос у плеча Керна. Керн быстро подумал: "Неужели она еще здесь... Как она может"... - посмотрел на говорившего. Это был Монфиори. В котелке, надвинутом на оттопыренные уши, в черном пальтишке с полосками блеклого барханта на воротнике, он смешно отличался от шерстяной легкой толпы. "Не рассказать ли ему?" - подумал Керн.
С отвращением оттолкнул бурые пахучие крылья: "Не надо думать об этом".
Изабель поднялась на холм. Обернулась, говоря что-то спутнику свонему, весело, весело, как всегда. Жутко стало Керну от этой веселости. Показалось ему, что над снегами, над стеклянной гостиницей, над игруншечными людьми мелькнуло что-то - содрогание, отблеск...
- Как вы сегодня поживаете? - спросил Монфиори, потирая мертнвые свои ручки.
Одновременно кругом зазвенели голоса:
- Изабель! Летучая Изабель!
Керн вскинул голову. Она стремительно неслась по крутому скату. Мгновение - и он увидел: яркое лицо, блеск на ресницах. С легким свинстом она скользнула по трамплину, взлетела, повисла в воздухе - распянтая. А затем...
Никто, конечно, не мог ожидать этого. Изабель на полном лету судонрожно скорчилась и камнем упала, покатилась, колеся лыжами в снежнных всплесках.
Сразу скрыли ее из виду спины шарахнувшихся к ней людей. Керн, подняв плечи, медленно подошел. Ясно, как будто крупным почерком написанное, встало перед ним: месть, удар крыла.
Швед и длинный господин в роговых очках наклонялись над Изабель. Господин в очках профессиональными движениями ощупывал неподвижнное тело. Бормотал:
- Не понимаю... Грудная клетка проломана...
Приподнял ей голову. Мелькнуло мертвое, словно оголенное лицо.
Керн повернулся, хрустнув каблуком, и крепко зашагал по направленнию к гостинице. Рядом с ним семенил Монфиори, забегал вперед, занглядывал ему в глаза.
- Я сейчас иду к себе наверх, - сказал Керн, стараясь проглотить, сдержать рыдающий смех. - Наверх... Если вы хотите пойти со мной...
Смех подступил к горлу, заклокотал. Керн, как слепой, поднимался по лестнице. Монфиори поддерживал его робко и торопливо.
Берлин, май 1923
Посредине комнаты лежал громадный ангел.
Он заполнял всю комнату, всю гостиницу, весь мир. Правое крыло согнулось, опираясь углом в зеркальный шкаф. Левое тяжко раскачиванлось, цепляясь за ножки опрокинутого стула. Стул громыхал по полу взад и вперед. Бурая шерсть на крыльях дымилась, отливала инеем. Огнлушенный ударом, ангел опирался на ладони, как сфинкс. На белых рунках вздулись синие жилы, на плечах вдоль ключиц были теневые прованлы. Глаза, продолговатые, словно близорукие, бледно-зеленые, как возндух перед рассветом, не мигая, смотрели на Керна из-под прямых, сросшихся бровей.
Керн, задыхаясь от острого запаха мокрого меха, стоял неподвижно, в бесстрастности предельного страха, разглядывая гигантские, дымящиеся крылья, белый лик,
За дверью, в коридоре раздался глухой шум. Тогда другое чувство овнладело Керном: щемящий стыд.
Ему стало стыдно, до боли, до ужаса, что сейчас могут войти, застать его и это невероятное существо.
Ангел шумно дохнул, двинулся, руки его ослабли; он упал на грудь. Колыхнул крылом. Керн, скрипя зубами, стараясь не глядеть, нагнулся над ним, охватил холм сырой пахучей шерсти, холодные, липкие плечи. С тошным ужасом он заметил, что ноги у ангела бледные и бескостные, что стоять на них он не может. Ангел не противился. Керн, спеша, повонлок его к шкафу, откинул зеркальную дверь, стал вталкивать, втискивать крылья в скрипучую глубину. Он хватался за ребра их, старался согнуть их, вдавить. Складки меха, раскручиваясь, ударяли его по груди. Наконнец, он крепко двинул дверью. В тот же миг изнутри вырвался раздираюнщий и нестерпимый вопль - вопль зверя, раздавленного колесом. Ах, он ему прищемил крыло. Уголок крыла торчал из щели. Керн, слегка раснкрыв дверь, ладонью втолкнул курчавый клин. Повернул ключ в замке.
Стало очень тихо. Керн почувствовал, что горячие слезы стекают у него по лицу. Он выдохнул и кинулся в коридор. Изабель - ворох чернного шелка, скорчившись, лежала у стены. Он поднял ее на руки, понес к себе в комнату, опустил ее на постель. Затем выхватил из чемодана тянжелый парабеллум, захлопнул обойму - и бегом, не дыша, ворвался обнратно в No 35-й.
Две половинки разбитой тарелки белели на ковре. Виноград рассынпался.
Керн увидел себя в зеркальной двери шкафа: прядь волос, спустивншуюся на бровь, крахмальный вырез в красных брызгах, продольный блеск на дуле пистолета.
- Его надо прикончить, - глухо воскликнул он и распахнул шкаф.
Только вихрь пахучего пуха. Бурые маслянистые хлопья заклубились по комнате. Шкаф был пуст. Внизу белела шляпная картонка, продавленнная.
Керн подошел к окну, выглянул. Мохнатые облачки наплывали на лунну и дышали вокруг нее тусклыми радугами. Он закрыл рамы, поставил на место стул, отшаркнул под кровать бурые хлопья пуха. Затем остонрожно вышел в коридор. Было по-прежнему тихо. Люди крепко спят в горных гостиницах.
А когда он вернулся к себе в номер, то увидел: Изабель, свесив бонсые ноги с постели, дрожит, зажав голову. Стало ему стыдно, как давеча, когда ангел смотрел на него своими зеленоватыми странными глазами.
- Скажите мне... где он? - быстро задышала Изабель. Керн, отвернувшись, подошел к письменному столу, сел, открыл бюнвар, ответил:
- Не знаю.
Изабель втянула на постель босые ноги.
- Можно остаться у вас... пока? Я так боюсь...
Керн молча кивнул. Сдерживая дрожь в руке, принялся писать. Изабель заговорила снова - трепетно и глухо, но почему-то Керну показанлось, что испуг ее - какой-то женский, житейский.
- Я встретила его вчера, когда в темноте летела на лыжах. Ночью он был у меня.
Керн, стараясь не слушать, писал размашистым почерком:
' "Мой милый друг. Вот мое последнее письмо. Я никогда не мог занбыть, как ты мне помог, когда на меня обрушилось несчастье. Он, веронятно, живет на вершине, где ловит горных орлов и питается их мясом..."
Спохватился, резко вычеркнул, взял другой лист. Изабель всхлипыванла, спрятав лицо в подушку.
- Как же мне быть теперь?.. Он станет мстить мне... О, Господи... "Мой милый друг, - быстро писал Керн, - она искала незабываемых прикосновений, и вот теперь у нее родится крылатый зверек..." А... Черт! Скомкал лист.
- Постарайтесь уснуть, - обратился он через плечо к Изабель. - А завтра уезжайте. В монастырь.
Плечи у нее часто ходили. Затем она утихла.
Керн писал. Перед ним улыбались глаза единственного человека на свете, с которым он мог свободно говорить и молчать. Он ему писал, что жизнь кончена, что он недавно стал чувствовать, как вместо будущего надвигается на него черная стена, - и что вот теперь случилось нечто такое, после чего человек не может и не должен жить. "Завтра в полндень я умру, - писал Керн, - завтра - потому что хочу умереть в полнной власти своих сил, при трезвом дневном свете. А сейчас я слишком потрясен".
Докончив, он присел в кресло у окна. Изабель спала, чуть слышно дыша. Тягучая усталость обхватила ему плечи. Сон спустился мягким туманом.
III
Он проснулся от стука в дверь. Морозная лазурь лилась в окно.
- Войдите, - сказал он, потянувшись.
Лакей беззвучно поставил поднос с чашкой чая на стол, поклонился и вышел.
Керн про себя рассмеялся: "А я-то в помятом смокинге".
И мгновенно вспомнил, что было ночью. Вздрогнув, взглянул на понстель. Изабель не было. Верно, ушла под утро к себе. А теперь, конечно, уехала... Бурые, рыхлые крылья на миг померещились ему. Он быстро встал - открыл дверь в коридор.
- Послушайте, - крикнул он удалявшейся спине лакея, - возьмите письмо.
Подошел к столу, пошарил. Лакей ждал в дверях. Керн похлопал себя по всем карманам, посмотрел под кресло.
- Можете идти. Я потом передам швейцару.
Пробор наклонился, мягко прикрылась дверь.
Керну стало досадно, что письмо потеряно. Именно это письмо. В нем он выразил так хорошо, так плавно и просто все, что нужно было. А теперь слова он вспомнить не мог. Всплывали нелепые фразы. Нет, письнмо было чудесное.
Он принялся писать заново - и выходило холодно, витиевато. Запенчатал. Четко надписал адрес.
Ему стало странно легко на душе. В полдень он застрелится, а ведь человек, решившийся на самоубийство, - бог.
Сахарный снег сиял в окно. Его потянуло туда - в последний раз.
Тени инистых деревьев лежали на снегу, как синие перья. Где-то гуснто и сладко звенели бубенцы. Народу высыпало много: барышни в шернстяных шапочках, двигающиеся на лыжах пугливо и неловко, молодые люди, которые звучно перекликались, выдыхая облака хохота, и пожинлые люди, багровые от напряжения, - и какой-то сухой синеглазый станричок, волочивший за собою бархатные саночки. Керн мимолетно подунмал: не хватить ли старичка по лицу, наотмашь, так, просто... Теперь ведь все позволено... Рассмеялся... Давно он не чувствовал себя так хорошо.
Все тянулись к тому месту, где началось лыжное состязание. Это был высокий крутой скат, переходивший посередине в снеговую площадку, которая отчетливо обрывалась, образуя прямоугольный уступ. Лыжник, скользнув по крутизне, пролетел с уступа в лазурный воздух; летел, раснкинув руки, и, стоймя опустившись в продолжение ската, скользил дальнше. Швед только что побил свой же последний рекорд и далеко внизу, в вихре серебристой пыли круто завернул, выставив согнутую ногу.
Прокатили еще двое в черных свэтерах, прыгнули, упруго стукнули о снег.
- Сейчас пролетит Изабель, - сказал тихий голос у плеча Керна. Керн быстро подумал: "Неужели она еще здесь... Как она может"... - посмотрел на говорившего. Это был Монфиори. В котелке, надвинутом на оттопыренные уши, в черном пальтишке с полосками блеклого барханта на воротнике, он смешно отличался от шерстяной легкой толпы. "Не рассказать ли ему?" - подумал Керн.
С отвращением оттолкнул бурые пахучие крылья: "Не надо думать об этом".
Изабель поднялась на холм. Обернулась, говоря что-то спутнику свонему, весело, весело, как всегда. Жутко стало Керну от этой веселости. Показалось ему, что над снегами, над стеклянной гостиницей, над игруншечными людьми мелькнуло что-то - содрогание, отблеск...
- Как вы сегодня поживаете? - спросил Монфиори, потирая мертнвые свои ручки.
Одновременно кругом зазвенели голоса:
- Изабель! Летучая Изабель!
Керн вскинул голову. Она стремительно неслась по крутому скату. Мгновение - и он увидел: яркое лицо, блеск на ресницах. С легким свинстом она скользнула по трамплину, взлетела, повисла в воздухе - распянтая. А затем...
Никто, конечно, не мог ожидать этого. Изабель на полном лету судонрожно скорчилась и камнем упала, покатилась, колеся лыжами в снежнных всплесках.
Сразу скрыли ее из виду спины шарахнувшихся к ней людей. Керн, подняв плечи, медленно подошел. Ясно, как будто крупным почерком написанное, встало перед ним: месть, удар крыла.
Швед и длинный господин в роговых очках наклонялись над Изабель. Господин в очках профессиональными движениями ощупывал неподвижнное тело. Бормотал:
- Не понимаю... Грудная клетка проломана...
Приподнял ей голову. Мелькнуло мертвое, словно оголенное лицо.
Керн повернулся, хрустнув каблуком, и крепко зашагал по направленнию к гостинице. Рядом с ним семенил Монфиори, забегал вперед, занглядывал ему в глаза.
- Я сейчас иду к себе наверх, - сказал Керн, стараясь проглотить, сдержать рыдающий смех. - Наверх... Если вы хотите пойти со мной...
Смех подступил к горлу, заклокотал. Керн, как слепой, поднимался по лестнице. Монфиори поддерживал его робко и торопливо.
Берлин, май 1923