Страница:
– Расскажите, как вы будете заниматься с ребятами, – попросила психолога Людмила Викторовна.
– Заниматься? – переспросил дяденька, прикидываясь удивленным. – Ребята, вы что, хотите, чтобы я с вами занимался?! Ведь у вас и так всяких занятий не под завязку! – дяденька чиркнул себя ладонью по горлу. – Мы с вами будем просто общаться и получать от этого удовольствие. Я хочу, чтобы вы приходили ко мне, как к другу. А что делают друзья, когда встретятся?
– Играют, – пискнула маленькая Карлова, которая всегда была выскочкой, – вот даже этого странного психолога не побоялась, лишь бы вылезти со своим ответом.
Он хохотнул, как мог бы, наверное, хохотнуть Карабас Барабас:
– Правильно, моя умница. Такие друзья, как вы, конечно, играют. Впрочем, взрослые тоже, но только игры у них свои… – Тут он нахмурился и потер ладонью лоб. – Однако я хотел вам сказать, что друзья еще и помогают друг другу. И когда у вас возникнут в жизни проблемы, я готов вам помочь.
– Спасибо, Артур Федорович, – за весь класс ответила Людмила Викторовна. – Это очень важно.
– Итак, друзья мои, жду вас на четвертом этаже, кабинет рядом с учительской… До скорой встречи!
Не успели все прийти в себя после этого странного психолога, как перед классом появилась тетенька из ЦДТ – Центра детского творчества, находящегося на соседней улице. Она приглашала записываться в разные кружки. А после еще одна, в свитере и спортивных брюках, сказала, что в их районе есть детский клуб «Путешественник». Это для тех, кто любит ходить в походы.
Все сразу закричали:
– А когда пойдем?
– А в какое место?
– С ночевкой?
– А можно взять с собой брата… сестру… родителей?
Тетенька, смеясь, зажала уши и покрутила головой:
– Когда и куда пойдем, я вам сообщу. С ночевкой, да. А насчет того, чтобы брать с собой домашних, – это, к сожалению, не выйдет. Ведь у нас не семейный клуб, спальные места ограничены. Вот если вы принесете свою палатку…
Класс приуныл: видно, с палатками была, что называется, напряженка. Только Аркашка Меньшибратов решил еще поклянчить:
– А собаку можно взять? Ей отдельного места не надо. Она у меня на животе будет спать…
– Нет, ребята, давайте без собак, – не согласилась тетенька. Потом она сказала, что первый поход будет в конце сентября, а записываться надо заранее, прийти в клуб «Путешественник» и записаться.
И тут уже прозвенел звонок.
– Пойдем? – спросил на перемене Тимка у Славика.
В это время мимо проходил щекастый Денис Коротков, знаменитый тем, что его тетя работает в детской комнате полиции. Каждый год она выступала у них в классе, рассказывала, как надо себя вести, чтобы с тобой не случилось ничего плохого: не входить в подъезд с незнакомыми людьми, не рассказывать о себе первым встречным и не садиться в чужие машины. И дверь никому не открывать, если ты один дома.
– В походы хотите ходить? – уточнил Денис. – Да вы что?! Между прочим, в таких походах детей воруют. Уйдешь, а назад не придешь. Почему нельзя родителей с собой брать? – Денис прищурил от важности глаз и надул свои без того толстые щеки. – Потому что они спросят: «А зачем это вы нашему ребенку маску на лицо положили и куда это вы его на своей машине увозите?»
– Сильно! – не выдержал кто-то из крутившихся рядом.
– А из-за чего, по-вашему, нельзя брать с собой собаку? – еще больше заважничал Денис.
– Потому что будет защищать хозяина, – догадался пораженный Тимка.
– Вот-вот! Тоже еще придумают – походы! – и Денис, фыркнув, хотел уже отойти, как вдруг кто-то сзади сказал:
– Ну тогда давайте в Центр творчества запишемся.
– Ку-даа? – переспросил Денис, нарочно сморщившись, словно ему под нос сунули банку с тертым хреном. – В Центр тво-орчества? А ты знаешь, какие там бывают кружки? Не знаешь, так и не говори…
– Ну какие? – не выдержал Славик.
– Нет гарантий, что нас там не будут использовать, – оттопырив губу, значительно произнес он. – Обирать… как это… энергетически. И вообще, некоторые занятия плохо влияют на психику детей, вот!
– Слушай, Деня, я давно хотел у тебя спросить, – вдруг заговорил Славик, незаметно подталкивая Тимку локтем. – Скажи, пожалуйста, ты ведь все знаешь… А по улицам можно ходить?
Все засмеялись. Обиженный Денис задергал плечом:
– Вот когда тебя украдут или еще что, тогда ты будешь спрашивать. Мне тетя рассказывает…
– Ну что она тебе рассказывает, твоя тетя?
– Вот то и рассказывает! Взрослых крадут, не то что таких, как мы!
Тимка отошел от ребят и сел в сторонке на корточки, привалившись спиной к стене. Ему вдруг стало грустно, даже в носу защипало. Как сказал Денис: «Даже взрослых крадут…» Может быть, его папу тоже украли? Того, настоящего, который любил их с мамой и всегда обращал на них внимание… А тот, что сидел вчера за компьютером, может быть, вовсе и не папа?
С Тимкой бывало так, что он сам что-нибудь придумает и сам же потом не может это придуманное забыть. Вроде бы полная чепуха: как можно сказать, что человека украли, если он тут, рядом? Но Тимке словно нашептывал кто-то на ухо: «Украли… украли!» – и смеялся неживым смехом, похожим на лязганье больших ножниц.
5
6
7
8
– Заниматься? – переспросил дяденька, прикидываясь удивленным. – Ребята, вы что, хотите, чтобы я с вами занимался?! Ведь у вас и так всяких занятий не под завязку! – дяденька чиркнул себя ладонью по горлу. – Мы с вами будем просто общаться и получать от этого удовольствие. Я хочу, чтобы вы приходили ко мне, как к другу. А что делают друзья, когда встретятся?
– Играют, – пискнула маленькая Карлова, которая всегда была выскочкой, – вот даже этого странного психолога не побоялась, лишь бы вылезти со своим ответом.
Он хохотнул, как мог бы, наверное, хохотнуть Карабас Барабас:
– Правильно, моя умница. Такие друзья, как вы, конечно, играют. Впрочем, взрослые тоже, но только игры у них свои… – Тут он нахмурился и потер ладонью лоб. – Однако я хотел вам сказать, что друзья еще и помогают друг другу. И когда у вас возникнут в жизни проблемы, я готов вам помочь.
– Спасибо, Артур Федорович, – за весь класс ответила Людмила Викторовна. – Это очень важно.
– Итак, друзья мои, жду вас на четвертом этаже, кабинет рядом с учительской… До скорой встречи!
Не успели все прийти в себя после этого странного психолога, как перед классом появилась тетенька из ЦДТ – Центра детского творчества, находящегося на соседней улице. Она приглашала записываться в разные кружки. А после еще одна, в свитере и спортивных брюках, сказала, что в их районе есть детский клуб «Путешественник». Это для тех, кто любит ходить в походы.
Все сразу закричали:
– А когда пойдем?
– А в какое место?
– С ночевкой?
– А можно взять с собой брата… сестру… родителей?
Тетенька, смеясь, зажала уши и покрутила головой:
– Когда и куда пойдем, я вам сообщу. С ночевкой, да. А насчет того, чтобы брать с собой домашних, – это, к сожалению, не выйдет. Ведь у нас не семейный клуб, спальные места ограничены. Вот если вы принесете свою палатку…
Класс приуныл: видно, с палатками была, что называется, напряженка. Только Аркашка Меньшибратов решил еще поклянчить:
– А собаку можно взять? Ей отдельного места не надо. Она у меня на животе будет спать…
– Нет, ребята, давайте без собак, – не согласилась тетенька. Потом она сказала, что первый поход будет в конце сентября, а записываться надо заранее, прийти в клуб «Путешественник» и записаться.
И тут уже прозвенел звонок.
– Пойдем? – спросил на перемене Тимка у Славика.
В это время мимо проходил щекастый Денис Коротков, знаменитый тем, что его тетя работает в детской комнате полиции. Каждый год она выступала у них в классе, рассказывала, как надо себя вести, чтобы с тобой не случилось ничего плохого: не входить в подъезд с незнакомыми людьми, не рассказывать о себе первым встречным и не садиться в чужие машины. И дверь никому не открывать, если ты один дома.
– В походы хотите ходить? – уточнил Денис. – Да вы что?! Между прочим, в таких походах детей воруют. Уйдешь, а назад не придешь. Почему нельзя родителей с собой брать? – Денис прищурил от важности глаз и надул свои без того толстые щеки. – Потому что они спросят: «А зачем это вы нашему ребенку маску на лицо положили и куда это вы его на своей машине увозите?»
– Сильно! – не выдержал кто-то из крутившихся рядом.
– А из-за чего, по-вашему, нельзя брать с собой собаку? – еще больше заважничал Денис.
– Потому что будет защищать хозяина, – догадался пораженный Тимка.
– Вот-вот! Тоже еще придумают – походы! – и Денис, фыркнув, хотел уже отойти, как вдруг кто-то сзади сказал:
– Ну тогда давайте в Центр творчества запишемся.
– Ку-даа? – переспросил Денис, нарочно сморщившись, словно ему под нос сунули банку с тертым хреном. – В Центр тво-орчества? А ты знаешь, какие там бывают кружки? Не знаешь, так и не говори…
– Ну какие? – не выдержал Славик.
– Нет гарантий, что нас там не будут использовать, – оттопырив губу, значительно произнес он. – Обирать… как это… энергетически. И вообще, некоторые занятия плохо влияют на психику детей, вот!
– Слушай, Деня, я давно хотел у тебя спросить, – вдруг заговорил Славик, незаметно подталкивая Тимку локтем. – Скажи, пожалуйста, ты ведь все знаешь… А по улицам можно ходить?
Все засмеялись. Обиженный Денис задергал плечом:
– Вот когда тебя украдут или еще что, тогда ты будешь спрашивать. Мне тетя рассказывает…
– Ну что она тебе рассказывает, твоя тетя?
– Вот то и рассказывает! Взрослых крадут, не то что таких, как мы!
Тимка отошел от ребят и сел в сторонке на корточки, привалившись спиной к стене. Ему вдруг стало грустно, даже в носу защипало. Как сказал Денис: «Даже взрослых крадут…» Может быть, его папу тоже украли? Того, настоящего, который любил их с мамой и всегда обращал на них внимание… А тот, что сидел вчера за компьютером, может быть, вовсе и не папа?
С Тимкой бывало так, что он сам что-нибудь придумает и сам же потом не может это придуманное забыть. Вроде бы полная чепуха: как можно сказать, что человека украли, если он тут, рядом? Но Тимке словно нашептывал кто-то на ухо: «Украли… украли!» – и смеялся неживым смехом, похожим на лязганье больших ножниц.
5
– Валентина, проверь рюкзаки, – сказала директор клуба, старорежимная грымза Кира Михайловна. – С прошлого похода, по-моему, несколько лямок вот-вот оборвутся. Посмотри, пока время есть…
Валя направилась к рюкзакам, висящим в кладовой. Ее догнал голос начальницы:
– Была ты сегодня в школе?
– Как же, Кира Михална, – бодро откликнулась она.
С начальницей можно было говорить только оптимистическим тоном, иначе выходило себе дороже. Если допустишь интонацию, соответствующую твоему истинному настроению, нетерпимая к проявлениям упадка и безысходности старуха начнет придираться на каждом шагу.
– Ну и как народные настроения? Есть желающие завязать с нами дружбу?
– Желающих хоть отбавляй, – отрапортовала Валя. – И такие чудики ребятки, все хотели взять кого-то с собой: родителей там, друзей, кошку-мышку. Один говорит: моей собаке места в палатке не надо, она у меня на животе будет спать!
Вполне счастливая, старуха зашлась низким басистым смехом, а Валя прошла в пахнущую резиной, длинную и темную кладовую, где с одной стороны лежали в мешках палатки, а с другой висели на крючках рюкзаки. У некоторых из них лямки, действительно, держались на честном слове. Но дело было не в этом! Дело было совершенно не в этом…
– Валентина, поди сюда, посмотри в окошко. Что это он там стоит?
На улице, напротив их клубной вывески «Путешественник» торчал восточный человек лет под сорок, в костюме с иголочки, как все они одеваются, стоит им выйти из-за рыночных прилавков. В соответствии со своей генетической традицией часами глядеть на луну, незнакомец застыл на месте, не сводя взгляда с их входной двери.
– Что ему надо, ты как считаешь? – забеспокоилась старуха.
– Ой, да не нервничайте вы. Ну, просто остановился человек, думает о чем-то своем. Может, не знает, как пройти, куда ему надо…
– Но почему напротив нас?! Вдруг это террорист, выглядывает, куда засунуть бомбу…
– Террорист! – Валя, не удержавшись, фыркнула в кулак. – Террорист бы куда-нибудь в другое место пошел, что-нибудь другое взрывать! Нужны ему наши рюкзаки…
А про себя она вдруг подумала, что, может быть, это было бы неплохо. Гори они синим пламенем, все эти оторванные лямки, запачканные землей палатки, все сметы-отчеты, ведомости, списки членов клуба и прочее. И они с Кирой в придачу. Старухе давно уже пора на тот свет, а ей, Вале, до жути все надоело, вся ее безрадостная и совсем ненужная жизнь. Самое страшное, что ничего нельзя изменить. Женщина среднего возраста, средних способностей, средней степени миловидности – казалось бы, почему ей не иметь среднестатистического уровня счастья? А счастья не было ни на грош. Да и откуда оно возьмется, если женщина изо дня в день крутится возле этих злополучных рюкзаков, только и знает что надевать их на спины малолеткам? А когда с ними в поход идет мало-мальски симпатичный мужчина, то это обязательно чей-нибудь отец…
От таких не в первый раз приходящих мыслей заныл зуб. Был у Вали один такой незалеченный, время от времени напоминающий о себе. Лечить его в районной поликлинике не брались, ссылаясь на какие-то специфические сложности, скорее всего, в действительности не существующие. Якобы особый случай и у них нет надлежащего оборудования. На самом деле, конечно, им просто не хотелось возиться: с какой стати, если это все равно дополнительно не оплачивается. А пойти в платную стоматологию у Вали не хватало духа: непросто вот так взять да и выложить одним махом половину своей зарплаты.
– Кирочка Михална, – вслух сказала она. – У вас нет анальгинчику? Что-то у меня зуб заболел.
Директорша принялась шарить в своем ридикюле времен первой пятилетки, но ничего оттуда не выудила. Оказалось, вчера, мучимая ломотой в пояснице – память о посвященных туризму годах, – она прикончила все свое болеутоляющее. Однако, воспитанная на принципах коллективизма и взаимовыручки, старуха не могла видеть, как товарищ по общему делу кривится рядом от боли.
– Поди сходи в аптеку. Рюкзаки подождут – все равно ты в таком состоянии не работник…
Валя живо собралась и пошла. Кроме прочего, ей хотелось вырваться из надоевшего, пахнущего резиной подземелья на свежий воздух, пройтись по открытому пространству. Вдоль проспекта ветер гнал желтые подвядающие листья: еще не сухие, но уже и не летние, полные молодых соков… словно она сама. Придет время, и ее плоть станет высохшим листком, а она все будет работать здесь же, в этом детском туристическом клубе, разве что на месте старухи. И ничего в ее жизни не изменится.
День Знаний, уже переживший свой утренний апофеоз, потихоньку доцветал на проспекте. Гаврики как раз закончили учебу и высыпали из школ на улицу. Самые маленькие расходились по домам под почетным конвоем взрослых: многие родители отпросились сегодня с работы, чтобы встретить ребенка из школы и проводить домой. А заодно попраздновать с ним. Взрослые с детьми создавали на проспекте атмосферу особой торжественности, заслуженной гордости собой и друг другом: как же, одни выросли – другие вырастили, есть чем похвастаться в первый школьный день. Вальяжного вида бабушка подвела свою первоклашку к ларьку выбирать мороженое. Было ясно, что именно эта возможность выбора останется для девчушки самым счастливым воспоминанием: когда выбираешь, кажется, что твои возможности безграничны.
У Вали сжалось сердце: ну почему первый же аборт навсегда лишил ее материнства? И зачем она пошла на этот аборт? Можно было вырастить ребенка без мужа, раз уж не получилось создать семью, а для присмотра привезти из пригорода свою тетку-пенсионерку… Как-нибудь прожили бы, не умерли! Вопрос решался семь лет назад – не продешеви она тогда, и картина с девочкой и старухой могла бы иметь к ней самое непосредственное отношение…
Валя достала платочек, чтобы промокнуть вспотевший лоб, ну и глаза заодно…
– Дэвушка? – с восточным акцентом сказали сзади.
Валя направилась к рюкзакам, висящим в кладовой. Ее догнал голос начальницы:
– Была ты сегодня в школе?
– Как же, Кира Михална, – бодро откликнулась она.
С начальницей можно было говорить только оптимистическим тоном, иначе выходило себе дороже. Если допустишь интонацию, соответствующую твоему истинному настроению, нетерпимая к проявлениям упадка и безысходности старуха начнет придираться на каждом шагу.
– Ну и как народные настроения? Есть желающие завязать с нами дружбу?
– Желающих хоть отбавляй, – отрапортовала Валя. – И такие чудики ребятки, все хотели взять кого-то с собой: родителей там, друзей, кошку-мышку. Один говорит: моей собаке места в палатке не надо, она у меня на животе будет спать!
Вполне счастливая, старуха зашлась низким басистым смехом, а Валя прошла в пахнущую резиной, длинную и темную кладовую, где с одной стороны лежали в мешках палатки, а с другой висели на крючках рюкзаки. У некоторых из них лямки, действительно, держались на честном слове. Но дело было не в этом! Дело было совершенно не в этом…
– Валентина, поди сюда, посмотри в окошко. Что это он там стоит?
На улице, напротив их клубной вывески «Путешественник» торчал восточный человек лет под сорок, в костюме с иголочки, как все они одеваются, стоит им выйти из-за рыночных прилавков. В соответствии со своей генетической традицией часами глядеть на луну, незнакомец застыл на месте, не сводя взгляда с их входной двери.
– Что ему надо, ты как считаешь? – забеспокоилась старуха.
– Ой, да не нервничайте вы. Ну, просто остановился человек, думает о чем-то своем. Может, не знает, как пройти, куда ему надо…
– Но почему напротив нас?! Вдруг это террорист, выглядывает, куда засунуть бомбу…
– Террорист! – Валя, не удержавшись, фыркнула в кулак. – Террорист бы куда-нибудь в другое место пошел, что-нибудь другое взрывать! Нужны ему наши рюкзаки…
А про себя она вдруг подумала, что, может быть, это было бы неплохо. Гори они синим пламенем, все эти оторванные лямки, запачканные землей палатки, все сметы-отчеты, ведомости, списки членов клуба и прочее. И они с Кирой в придачу. Старухе давно уже пора на тот свет, а ей, Вале, до жути все надоело, вся ее безрадостная и совсем ненужная жизнь. Самое страшное, что ничего нельзя изменить. Женщина среднего возраста, средних способностей, средней степени миловидности – казалось бы, почему ей не иметь среднестатистического уровня счастья? А счастья не было ни на грош. Да и откуда оно возьмется, если женщина изо дня в день крутится возле этих злополучных рюкзаков, только и знает что надевать их на спины малолеткам? А когда с ними в поход идет мало-мальски симпатичный мужчина, то это обязательно чей-нибудь отец…
От таких не в первый раз приходящих мыслей заныл зуб. Был у Вали один такой незалеченный, время от времени напоминающий о себе. Лечить его в районной поликлинике не брались, ссылаясь на какие-то специфические сложности, скорее всего, в действительности не существующие. Якобы особый случай и у них нет надлежащего оборудования. На самом деле, конечно, им просто не хотелось возиться: с какой стати, если это все равно дополнительно не оплачивается. А пойти в платную стоматологию у Вали не хватало духа: непросто вот так взять да и выложить одним махом половину своей зарплаты.
– Кирочка Михална, – вслух сказала она. – У вас нет анальгинчику? Что-то у меня зуб заболел.
Директорша принялась шарить в своем ридикюле времен первой пятилетки, но ничего оттуда не выудила. Оказалось, вчера, мучимая ломотой в пояснице – память о посвященных туризму годах, – она прикончила все свое болеутоляющее. Однако, воспитанная на принципах коллективизма и взаимовыручки, старуха не могла видеть, как товарищ по общему делу кривится рядом от боли.
– Поди сходи в аптеку. Рюкзаки подождут – все равно ты в таком состоянии не работник…
Валя живо собралась и пошла. Кроме прочего, ей хотелось вырваться из надоевшего, пахнущего резиной подземелья на свежий воздух, пройтись по открытому пространству. Вдоль проспекта ветер гнал желтые подвядающие листья: еще не сухие, но уже и не летние, полные молодых соков… словно она сама. Придет время, и ее плоть станет высохшим листком, а она все будет работать здесь же, в этом детском туристическом клубе, разве что на месте старухи. И ничего в ее жизни не изменится.
День Знаний, уже переживший свой утренний апофеоз, потихоньку доцветал на проспекте. Гаврики как раз закончили учебу и высыпали из школ на улицу. Самые маленькие расходились по домам под почетным конвоем взрослых: многие родители отпросились сегодня с работы, чтобы встретить ребенка из школы и проводить домой. А заодно попраздновать с ним. Взрослые с детьми создавали на проспекте атмосферу особой торжественности, заслуженной гордости собой и друг другом: как же, одни выросли – другие вырастили, есть чем похвастаться в первый школьный день. Вальяжного вида бабушка подвела свою первоклашку к ларьку выбирать мороженое. Было ясно, что именно эта возможность выбора останется для девчушки самым счастливым воспоминанием: когда выбираешь, кажется, что твои возможности безграничны.
У Вали сжалось сердце: ну почему первый же аборт навсегда лишил ее материнства? И зачем она пошла на этот аборт? Можно было вырастить ребенка без мужа, раз уж не получилось создать семью, а для присмотра привезти из пригорода свою тетку-пенсионерку… Как-нибудь прожили бы, не умерли! Вопрос решался семь лет назад – не продешеви она тогда, и картина с девочкой и старухой могла бы иметь к ней самое непосредственное отношение…
Валя достала платочек, чтобы промокнуть вспотевший лоб, ну и глаза заодно…
– Дэвушка? – с восточным акцентом сказали сзади.
6
Небольшая школьная комнатка психолога была обставлена изысканной, красивой и удобной мебелью: круглый столик, два низких кресла и замшевый диванчик у стены. На столе вазочка, в ней – голая ветка изогнутой как змея японской сакуры. А возле двери теснились плотно набитые в ведро с водой гладиолусы, георгины, астры, гвоздики, розы, от которых на всю комнату наносило нежным цветочным запахом.
– Можно к вам, Артур-сан? – спросил за дверью твердый молодой голос.
– Входи, Кимушка, – отозвался психолог Артур Федорович. – Милости прошу к нашему шалашу.
В комнату зашел невысокий смуглый человек крепкого сложенья, черные волосы которого резко контрастировали с белым полотняным костюмом. Глаза у него были словно два не до конца прогоревших уголька, вспыхивающих порой в темной глубине красноватыми точками. От всей его складной, словно напружиненной фигуры исходила нетерпеливая энергия.
– Неужели ты вот так нараспашку по улице шел? – не скрывая восхищения, покачал головой Артур Федорович.
– Я в кимоно и зимой хожу, не то что сейчас. Тем более от Центра до вашей школы не более километра…
– Да, Ким, вот я и передвинулся, выходит, на километр. В Центре нет теперь драмкружка… Или уже завели новый?
– Не успели. Да вы не расстраивайтесь, Артур-сан, всегда можно переиграть…
– У тебя все просто, самурай. А я уже пожилой человек, много повидавший и, увы, много переживший. «Я хочу свободы и покоя», как Лермонтов, «Я б желал забыться и заснуть!»
– Ну-ну, это слишком, – оборвал Ким. – Кто забудется, того разбудят. Из океана сущего выпасть нельзя. Водку пить будете? – Гость достал из-за пазухи бутылку «Столичной».
– Ба-а, да ты понимаешь, где мы с тобой находимся? Да ты знаешь, что будет, если директор или кто еще…
– А у вас разве нет ключа?
Артур Федорович театрально шлепнул себя по лбу, потом достал, пошарив в кармане, ключ и запер дверь изнутри. Ким тем временем ставил на круглый столик пластмассовые стаканчики и такое же блюдце, на которое высыпал из пакета горсть кроваво-ярких ягод кизила. Блики от них заиграли в его глазах, перекликаясь со вспыхивающими внутри точками.
– Выпьем, Артур-сан.
– Отчего же теперь не выпить, – кивнув на запертую дверь, согласился хозяин комнаты. – В водке есть витамин, сказал Хо Ше Мин. Твое здоровье, самурай!
– За торжество сущего, – не согласился Ким. – И за боевые искусства Востока.
В третий раз выпили за музу Мельпомену, которой Артур Федорович был предан с юности: сперва он пытался сделать артистическую карьеру, потом долгое время руководил драмкружком. А вот на старости лет пришлось переквалифицироваться в психолога, благо у него завалялась давняя справка об окончании соответствующих курсов. Эх, жизнь пропащая… После третьего тоста Артура Федоровича развезло, на его оплывших щеках проступила мелкая розовая сыпь, а глаза застлали прозрачные слезы. Он вертел в пальцах пустой стаканчик, заглядывал в него, словно ища на дне осадок того самого витамина, о котором высказался азиатский лидер:
– Вот ты пьешь, Кимушка, и все крепенький как огурчик. А во мне спиртное рождает слабость. На слезы и на слова… Я ведь сейчас тебе все свои тайны могу выдать!
– Да какие там тайны, – махнул самурай своим полотняным рукавом. – Будто я их и без вас не знаю, коли на то пошло!
– Спорим, что не знаешь! – Психолог в возбуждении пристукнул о стол ладонью.
– Что на кон?
– Все эти цветы, – плавным жестом артиста повел рукой Артур Федорович в сторону ведра с букетами. – Все эти букеты, принесенные в школу невинными детскими руками…
– Нужны они мне, – отмахнулся гость.
– Ты только подумай, скольких баб сможешь осчастливить, ибо каждая решит, что цветы куплены специально для нее. И недешево! Ведь бабы не догадаются, откуда…
– Что это вы все о бабах, Артур-сан? – прищурился Ким. – Можно подумать, они вам очень нужны! Будто я не знаю, что ваши, скажем так, интимные предпочтения лежат в другой сфере…
– То есть как это… в другой? – повторил Артур Федорович, сорвавшись на шепот.
– А вот так. Будто я не знаю, из-за чего вы бросили в Центре драмкружок! А потом достали какую-то липовую справочку о психологии и заделались школьным душецелителем, благо подвернулась возможность. Я знаю, почему именно школьным!
Артур Федорович издавал не вполне членораздельные звуки, выражающие потрясенье, страх и сконфуженность.
– Да вы не переживайте, сан, – покровительственно усмехнулся ничуть не смущенный Ким и бросил в рот ягоду кизила. – Это еще не то, из-за чего стоит переживать…
– Не то? – ошарашено переспросил Артур Федорович.
– Вот именно. Это житейская мелочь, не имеющая прямого отношения к серьезным вещам. А иначе наш разговор был бы совсем иным.
– Но откуда ты… – вдруг забеспокоился Артур Федорович. – Это что – видно по мне, по моей манере? Как я что делаю – заметно, да?
– Ничего не видно и ничего не заметно. Работайте себе в школе, если вам так нравится. А детей, которые к вам придут, направляйте еще в ЦДТ, в секцию боевых искусств Востока. Мне как раз нужны на первых порах такие, которые ходят к психологу…
– Какие? – не понял Артур Федорович.
– Ну рефлексирующие, неуверенные в себе…
– А зачем они тебе, Кимушка? – вылупил глаза собеседник. – Ведь ты не…
– Нет, я не потому занимаюсь с детьми, – вновь усмехнулся Ким. – У меня другие цели. – Его удивительные красноватые точки опять блеснули в абсолютно черных глазах. – Знаете, сан, мои занятия связаны с мировоззрением. И дети мне нужны всякие, но с податливых легче начинать. Чтобы уже без осложнений…
– Разве они тебе противодействуют, Кимушка? Тебя нельзя не послушать: и по дисциплине боевых искусств… и по характеру… Мне самому подчас хочется упасть перед тобой на колени и молить, чтобы ты меня пощадил… – лепетал Артур Федорович заплетающимся языком. Очевидно, так сказывалось эмоциональное потрясение, усиленное действием алкоголя.
– Возьмите себя в руки, Артур-сан. И не выходите отсюда сразу, сперва смочите платок, – Ким кивнул в сторону ведра с цветами, – и оботрите физиономию. Она у вас розовая, как спина осьминога.
– Мудрый совет. Непременно исполню, непременно…
– И присылайте ко мне в секцию мальчишек, договорились? Безвольных, запуганных, которые в случае чего боятся возвысить голос. Я бы, конечно, справился и в ином случае, но не хочется сразу иметь дело с родителями. Родители – это уже следующий этап… Словом, посылайте их ко мне, а уж я разберусь!..
Артур Федорович с растерянным видом кивал.
– Договорились? – нажимал Ким. – Значит, жду в Центре рекомендованных вами мальчишек. И девочек тоже. Но ведь вы будете работать именно с мальчишками, не так ли? – подмигнул он своим антрацитно-черным глазом. Артур Федорович после последней фразы уронил отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные руки.
– Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая двумя пальцами извилистую сакуру. – Она одна сто$ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется! Разве такой должна быть настоящая красота?
– Она на змею похожа, Кимушка. Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…
– А что такое гадюка, как вы себе представляете? Сочетанье ума и силы!
– Но ведь змея, змеиный яд – символ зла… Адама и Еву кто искушал? – нетвердым языком пытался спорить психолог.
Но Ким не желал выслушивать никаких возражений.
– Змея символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество! – отрезал он. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…
С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.
– Можно к вам, Артур-сан? – спросил за дверью твердый молодой голос.
– Входи, Кимушка, – отозвался психолог Артур Федорович. – Милости прошу к нашему шалашу.
В комнату зашел невысокий смуглый человек крепкого сложенья, черные волосы которого резко контрастировали с белым полотняным костюмом. Глаза у него были словно два не до конца прогоревших уголька, вспыхивающих порой в темной глубине красноватыми точками. От всей его складной, словно напружиненной фигуры исходила нетерпеливая энергия.
– Неужели ты вот так нараспашку по улице шел? – не скрывая восхищения, покачал головой Артур Федорович.
– Я в кимоно и зимой хожу, не то что сейчас. Тем более от Центра до вашей школы не более километра…
– Да, Ким, вот я и передвинулся, выходит, на километр. В Центре нет теперь драмкружка… Или уже завели новый?
– Не успели. Да вы не расстраивайтесь, Артур-сан, всегда можно переиграть…
– У тебя все просто, самурай. А я уже пожилой человек, много повидавший и, увы, много переживший. «Я хочу свободы и покоя», как Лермонтов, «Я б желал забыться и заснуть!»
– Ну-ну, это слишком, – оборвал Ким. – Кто забудется, того разбудят. Из океана сущего выпасть нельзя. Водку пить будете? – Гость достал из-за пазухи бутылку «Столичной».
– Ба-а, да ты понимаешь, где мы с тобой находимся? Да ты знаешь, что будет, если директор или кто еще…
– А у вас разве нет ключа?
Артур Федорович театрально шлепнул себя по лбу, потом достал, пошарив в кармане, ключ и запер дверь изнутри. Ким тем временем ставил на круглый столик пластмассовые стаканчики и такое же блюдце, на которое высыпал из пакета горсть кроваво-ярких ягод кизила. Блики от них заиграли в его глазах, перекликаясь со вспыхивающими внутри точками.
– Выпьем, Артур-сан.
– Отчего же теперь не выпить, – кивнув на запертую дверь, согласился хозяин комнаты. – В водке есть витамин, сказал Хо Ше Мин. Твое здоровье, самурай!
– За торжество сущего, – не согласился Ким. – И за боевые искусства Востока.
В третий раз выпили за музу Мельпомену, которой Артур Федорович был предан с юности: сперва он пытался сделать артистическую карьеру, потом долгое время руководил драмкружком. А вот на старости лет пришлось переквалифицироваться в психолога, благо у него завалялась давняя справка об окончании соответствующих курсов. Эх, жизнь пропащая… После третьего тоста Артура Федоровича развезло, на его оплывших щеках проступила мелкая розовая сыпь, а глаза застлали прозрачные слезы. Он вертел в пальцах пустой стаканчик, заглядывал в него, словно ища на дне осадок того самого витамина, о котором высказался азиатский лидер:
– Вот ты пьешь, Кимушка, и все крепенький как огурчик. А во мне спиртное рождает слабость. На слезы и на слова… Я ведь сейчас тебе все свои тайны могу выдать!
– Да какие там тайны, – махнул самурай своим полотняным рукавом. – Будто я их и без вас не знаю, коли на то пошло!
– Спорим, что не знаешь! – Психолог в возбуждении пристукнул о стол ладонью.
– Что на кон?
– Все эти цветы, – плавным жестом артиста повел рукой Артур Федорович в сторону ведра с букетами. – Все эти букеты, принесенные в школу невинными детскими руками…
– Нужны они мне, – отмахнулся гость.
– Ты только подумай, скольких баб сможешь осчастливить, ибо каждая решит, что цветы куплены специально для нее. И недешево! Ведь бабы не догадаются, откуда…
– Что это вы все о бабах, Артур-сан? – прищурился Ким. – Можно подумать, они вам очень нужны! Будто я не знаю, что ваши, скажем так, интимные предпочтения лежат в другой сфере…
– То есть как это… в другой? – повторил Артур Федорович, сорвавшись на шепот.
– А вот так. Будто я не знаю, из-за чего вы бросили в Центре драмкружок! А потом достали какую-то липовую справочку о психологии и заделались школьным душецелителем, благо подвернулась возможность. Я знаю, почему именно школьным!
Артур Федорович издавал не вполне членораздельные звуки, выражающие потрясенье, страх и сконфуженность.
– Да вы не переживайте, сан, – покровительственно усмехнулся ничуть не смущенный Ким и бросил в рот ягоду кизила. – Это еще не то, из-за чего стоит переживать…
– Не то? – ошарашено переспросил Артур Федорович.
– Вот именно. Это житейская мелочь, не имеющая прямого отношения к серьезным вещам. А иначе наш разговор был бы совсем иным.
– Но откуда ты… – вдруг забеспокоился Артур Федорович. – Это что – видно по мне, по моей манере? Как я что делаю – заметно, да?
– Ничего не видно и ничего не заметно. Работайте себе в школе, если вам так нравится. А детей, которые к вам придут, направляйте еще в ЦДТ, в секцию боевых искусств Востока. Мне как раз нужны на первых порах такие, которые ходят к психологу…
– Какие? – не понял Артур Федорович.
– Ну рефлексирующие, неуверенные в себе…
– А зачем они тебе, Кимушка? – вылупил глаза собеседник. – Ведь ты не…
– Нет, я не потому занимаюсь с детьми, – вновь усмехнулся Ким. – У меня другие цели. – Его удивительные красноватые точки опять блеснули в абсолютно черных глазах. – Знаете, сан, мои занятия связаны с мировоззрением. И дети мне нужны всякие, но с податливых легче начинать. Чтобы уже без осложнений…
– Разве они тебе противодействуют, Кимушка? Тебя нельзя не послушать: и по дисциплине боевых искусств… и по характеру… Мне самому подчас хочется упасть перед тобой на колени и молить, чтобы ты меня пощадил… – лепетал Артур Федорович заплетающимся языком. Очевидно, так сказывалось эмоциональное потрясение, усиленное действием алкоголя.
– Возьмите себя в руки, Артур-сан. И не выходите отсюда сразу, сперва смочите платок, – Ким кивнул в сторону ведра с цветами, – и оботрите физиономию. Она у вас розовая, как спина осьминога.
– Мудрый совет. Непременно исполню, непременно…
– И присылайте ко мне в секцию мальчишек, договорились? Безвольных, запуганных, которые в случае чего боятся возвысить голос. Я бы, конечно, справился и в ином случае, но не хочется сразу иметь дело с родителями. Родители – это уже следующий этап… Словом, посылайте их ко мне, а уж я разберусь!..
Артур Федорович с растерянным видом кивал.
– Договорились? – нажимал Ким. – Значит, жду в Центре рекомендованных вами мальчишек. И девочек тоже. Но ведь вы будете работать именно с мальчишками, не так ли? – подмигнул он своим антрацитно-черным глазом. Артур Федорович после последней фразы уронил отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные руки.
– Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая двумя пальцами извилистую сакуру. – Она одна сто$ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется! Разве такой должна быть настоящая красота?
– Она на змею похожа, Кимушка. Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…
– А что такое гадюка, как вы себе представляете? Сочетанье ума и силы!
– Но ведь змея, змеиный яд – символ зла… Адама и Еву кто искушал? – нетвердым языком пытался спорить психолог.
Но Ким не желал выслушивать никаких возражений.
– Змея символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество! – отрезал он. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…
С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.
7
Внешне Ирина продолжала жить, как прежде: работала, ходила по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Только очень внимательный человек мог бы заметить в ней перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда, бывало, медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь: вот, мол, сидят они, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома еще гора всяких дел, – голос Ирины тоже звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать: дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, а в театр вообще не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей главной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседницам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки.
Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку трещавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину относительно Тимки. Молчала с соседями, со случайно встреченными знакомыми, в магазинах, где вспыхивали спонтанные обсуждения товара. Горло у нее теперь постоянно сжимал внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.
Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать, в смысле воспринимать сложную информацию. Она теперь понимала лишь самое простое: да, нет, сколько стоит, что надо сделать по хозяйству. В клинике она механически поднимала телефонную трубку, давала информацию, вела запись к врачам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать почти глухой человек.
Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – будто у них украли папу. Якобы его подменили: был настоящий, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле совсем другой. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды она, чувствующая в душе то же самое, произнесла почти бессознательно, не соображая, с кем говорит:
– Да, украли… украли у нас нашего папу!
На Тимку эти слова подействовали так, что Ирина моментально встряхнулась. С сыном началась самая настоящая истерика: рыдания грозили перейти в конвульсии, его трясло. Детский невролог предупреждал, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и любая мать должна была испугаться, наблюдая этот самый настоящий припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в двери стал поворачиваться ключ. Пришел Павел.
– Что у вас тут такое?
Это уже было облегчением: Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:
– Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться… Боюсь, чтобы не перешло в судороги. Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… Ладно, не будем об этом!
Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает Тимку, может быть, тем все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, поселившись у них, неуклонно разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тянуло в общую мясорубку.
– Папа!.. Где папа?! – приоткрыл Тимка один припухший после рыданий глаз.
– Здесь, милый, здесь. Ты же его только что видел. Ты знаешь теперь, что никто его не украл…
– А где он сейчас? – охрипшим голосом спросил настрадавшийся ребенок.
Действительно, Павлу уже полагалось возвратиться: не столь велика была их домашняя аптечка, чтобы рыться в ней более трех минут. Особенно если тебя ждет больной ребенок, лучшее лекарство которому – твое присутствие. Однако его все не было…
Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась и во что боялась поверить: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал таким образом путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, с ума сходите, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека. А поскольку человек отличается от двигающейся и мыслящей куклы наличием души, получалось, что у Павла украли душу.
Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку трещавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину относительно Тимки. Молчала с соседями, со случайно встреченными знакомыми, в магазинах, где вспыхивали спонтанные обсуждения товара. Горло у нее теперь постоянно сжимал внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.
Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать, в смысле воспринимать сложную информацию. Она теперь понимала лишь самое простое: да, нет, сколько стоит, что надо сделать по хозяйству. В клинике она механически поднимала телефонную трубку, давала информацию, вела запись к врачам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать почти глухой человек.
Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – будто у них украли папу. Якобы его подменили: был настоящий, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле совсем другой. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды она, чувствующая в душе то же самое, произнесла почти бессознательно, не соображая, с кем говорит:
– Да, украли… украли у нас нашего папу!
На Тимку эти слова подействовали так, что Ирина моментально встряхнулась. С сыном началась самая настоящая истерика: рыдания грозили перейти в конвульсии, его трясло. Детский невролог предупреждал, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и любая мать должна была испугаться, наблюдая этот самый настоящий припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в двери стал поворачиваться ключ. Пришел Павел.
– Что у вас тут такое?
Это уже было облегчением: Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:
– Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться… Боюсь, чтобы не перешло в судороги. Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… Ладно, не будем об этом!
Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает Тимку, может быть, тем все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, поселившись у них, неуклонно разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тянуло в общую мясорубку.
* * *
Ирина застыла, ожидая, что сделает сейчас Павел. А он наклонился и поднял с дивана Тимку, сразу сцепившего руки за отцовской шеей. Понес сына в спальню, очевидно, решив, что там ему будет спокойнее, и опустил на широкую родительскую софу. Счастливая Ирина вбежала следом и, едва дыша, остановилась у двери. Выходит, Тимкино состояние проняло Павла, и теперь он станет прежним, как остановившиеся часы после встряски вновь начинают стучать. Господи, неужели правда…* * *
Потом он вышел – наверное, посмотреть, нет ли в аптечке подходящих капель. Ирина не двигалась, боясь спугнуть чудесное обретение настоящего Павла словом, жестом либо еще каким проявлением своего присутствия. Так она простояла минуту, а может быть, две, три, четыре …– Папа!.. Где папа?! – приоткрыл Тимка один припухший после рыданий глаз.
– Здесь, милый, здесь. Ты же его только что видел. Ты знаешь теперь, что никто его не украл…
– А где он сейчас? – охрипшим голосом спросил настрадавшийся ребенок.
Действительно, Павлу уже полагалось возвратиться: не столь велика была их домашняя аптечка, чтобы рыться в ней более трех минут. Особенно если тебя ждет больной ребенок, лучшее лекарство которому – твое присутствие. Однако его все не было…
Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась и во что боялась поверить: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал таким образом путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, с ума сходите, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека. А поскольку человек отличается от двигающейся и мыслящей куклы наличием души, получалось, что у Павла украли душу.
8
Раньше Павел частенько вспоминал свое детство, особенно глядя на сына. Когда он сам переживал нынешний возраст Тимки, они с матерью обитали в бараке на рабочей окраине Москвы. Отвратительное, надо сказать, было место: какие-то серые пустыри вокруг блочных двухэтажных домов, переполненные мусорные ямы, раскисающие в период дождей дороги. Впрочем, тогда окружающее воспринималось иначе. Удивительно, но факт: все мальчишки, и в том числе Павел, чувствовали себя среди этих жутких трущоб как рыба в воде. Сколько игр переиграно, казавшихся тогда страшно интересными, а теперь, как взглянешь из сегодняшнего далека, на удивленье тупых и диких. И негигиеничных! Павел задним числом содрогался, вспоминая, например, кости сдохших собак, заменявших в игре казацкие сабли, и прочее барахло со свалок, окружавших их родные дома. Поранившись, ободравшись в этих не по дням, а часам растущих ямах, они просто стирали грязной ладошкой кровь – и никаких тебе уколов от столбняка!