Надя Платонова. Апология Сократа

годах, как много уже прожито жизни и как близко смерть. Это я говорю не а всем
вам, а тем, которые осудили меня на смерть. А еще вот что хочу я сказать этим
самым людям: быть может, вы думаете, о мужи, что я осужден потому, что у меня не
хватило таких слов, которыми я мог бы склонить вас на свою сторону, если бы
считал нужным делать и говорить все, чтобы уйти от наказания. Вовсе не так. Не
хватить-то у меня, правда что, не хватило, только не слов, а дерзости и
бесстыдства и желания говорить вам то, что вам всего приятнее было бы слышать,
вопия и рыдая, делая и говоря, повторяю я вам, еще многое меня недостойное - все
то, что вы привыкли слышать от других. Но и тогда, когда угрожала опасность, не
находил я нужным делать из-за этого что-нибудь рабское, и теперь не раскаиваюсь
в том, что защищался таким образом, и гораздо скорее предпочитаю умереть после
такой защиты, нежели оставаться живым, защищавшись иначе. Потому что ни на суде,
ни на войне, ни мне, ни кому-либо другому не следует избегать смерти всякими
способами без разбора. Потому что и в сражениях часто бывает очевидно, что от
смерти-то можно иной раз уйти, или бросив оружие, или начавши умолять
преследующих; много есть и других способов избегать смерти в случае какой-нибудь
опасности для того, кто отважится делать и говорить все. От смерти уйти
нетрудно, о мужи, а вот что гораздо труднее - уйти от нравственной порчи, потому
что она идет скорее, чем смерть. И вот я, человек тихий и старый, настигнут тем,
что идет тише, а мои обвинители, люди сильные и проворные, - тем, что идет
проворнее, - нравственною порчей. И вот я, осужденный вами, ухожу на смерть, а
они, осужденные истиною, уходят на зло и неправду; и я остаюсь при своем
наказании, и они - при своем. Так оно, пожалуй, и должно было случиться, и мне
думается, что это правильно.
А теперь, о мои обвинители, я желаю предсказать, что будет с вами после этого.
Ведь для меня уже настало то время, когда люди особенно бывают способны
пророчествовать, - когда им предстоит умереть. И вот я утверждаю, о мужи, меня
убившие, что тотчас за моей смертью придет на вас мщение, которое будет много
тяжелее той смерти, на которую вы меня осудили. Ведь теперь, делая это, вы
думали избавиться от необходимости давать отчет в своей жизни, а случится с
вами, говорю я, совсем обратное: больше будет у вас обличителей - тех, которых я
до сих пор сдерживал и которых вы не замечали, и они будут тем невыносимее, чем
они моложе, и вы будете еще больше негодовать. В самом деле, если вы думаете,
что, убивая людей, вы удержите их от порицания вас за то, что живете
неправильно, то вы заблуждаетесь. Ведь такой способ самозащиты и не вполне
возможен, и не хорош, а вот вам способ и самый хороший, и самый легкий: не
закрывать рта другим, а самим стараться быть как можно лучше. Ну вот,
предсказавши это вам, которые меня осудили, я ухожу от вас.
А с теми, которые меня оправдали, я бы охотно побеседовал о самом этом
происшествии, пока архонты заняты своим делом и мне нельзя еще идти туда, где я
должен умереть. Побудьте пока со мною, о мужи! Ничто не мешает нам поболтать
друг с другом, пока есть время. Вам, друзьям моим, я хочу показать, что,
собственно, означает теперешнее происшествие. Со мною, о мужи судьи, - вас-то я
по справедливости могу называть судьями - случилось что-то удивительное. В самом
деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне
постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался
сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось
то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере так принято думать;
тем не менее божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил
из дому, ни в то время, когда я входил в суд, ни во время всей речи, что бы я ни
хотел сказать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно нередко
останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не
удержало меня от какого-нибудь поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это
понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему
благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что
смерть есть зло. Этому с у меня теперь есть великое доказательство, потому что
быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то, что
я намерен был сделать, не было благом.
А рассудим-ка еще вот как - велика ли надежда, что смерть есть благо? Умереть,
говоря по правде, значит одно из двух: или перестать быть чем бы то ни было, так
что умерший не испытывает никакого ощущения от чего бы то ни было, или же это
есть для души какой-то переход, переселение ее отсюда в другое место, если
верить тому, что об этом говорят. И если бы это было отсутствием всякого
ощущения, все равно что сон, когда спят так, что даже ничего не видят во сне, то
смерть была бы удивительным приобретением. Мне думается, в самом деле, что если
бы кто-нибудь должен был взять ту ночь, в которую он спал так, что даже не видел
сна, сравнить эту ночь с остальными ночами и днями своей жизни и, подумавши,
сказать, сколько дней и ночей прожил он в своей жизни лучше и приятнее, чем ту
ночь, то, я думаю, не только всякий простой человек, но и сам Великий царь нашел
бы, что сосчитать такие дни и ночи сравнительно с остальными ничего не стоит.
Так если смерть такова, я со своей стороны назову ее приобретением, потому что
таким-то образом выходит, что вся жизнь ничем не лучше одной ночи. С другой
стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и если правду
говорят, будто бы там все умершие, то есть ли что-нибудь лучше этого, о мужи
судьи? В самом деле, если прибудешь в Аид, освободившись вот от этих так
называемых судей, и найдешь там судей настоящих, тех, что, говорят, судят в
Аиде, - Миноса, Радаманта, Эака, Триптолема, и всех тех полубогов, которые в
своей жизни отличались справедливостью, - разве это будет плохое переселение? А
чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом,
Гомером! Что меня касается, то я желаю умирать много раз, если все это правда;
для кого другого, а для меня было бы удивительно вести там беседы, если бы я
встретился, например, с Паламедом и Теламоновым сыном Аяксом или еще с
кем-нибудь из древних, кто умер жертвою неправедного суда, и мне думается, что
сравнивать мою судьбу с их было бы не неприятно. И наконец, самое главное - это
проводить время в том, чтобы распознавать и разбирать тамошних людей точно так
же, как здешних, а именно кто из них мудр и кто из них только думает, что мудр,
а на самом деле не мудр; чего не дал бы всякий, о мужи судьи, чтобы узнать
доподлинно с человека, который привел великую рать под Трою, или узнать Одиссея,
Сисифа и множество других мужей и жен, которых распознавать, с которыми
беседовать и жить вместе было бы несказанным блаженством. Не может быть никакого
сомнения, что уж там-то за это не убивают, потому что помимо всего прочего
тамошние люди блаженнее здешних еще и тем, что остаются все время бессмертными,
если верно то, что об этом говорят.
Но и вам, о мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, и уж если
что принимать за верное, а так это то, что с человеком хорошим не бывает ничего
дурного ни при жизни, ни после смерти и что боги не перестают заботиться о его
делах; тоже вот и моя судьба устроилась не сама собою, напротив, для меня
очевидно, что мне лучше уж умереть и освободиться от хлопот. Вот почему и
знамение ни разу меня не удержало, и я сам не очень-то пеняю на тех, кто
приговорил меня к наказанию, и на моих обвинителей. Положим, что они выносили
приговор и обвиняли меня не по такому соображению, а думая мне повредить; это в
них заслуживает порицания. А все-таки я обращаюсь к ним с такою маленькою
просьбой: если, о мужи, вам будет казаться, что мои сыновья, сделавшись
взрослыми, больше заботятся о деньгах или еще о чем-нибудь, чем о доблести,
отомстите им за это, преследуя их тем же самым, чем и я вас преследовал; и если
они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их так же, как и я вас
укорял, за то, что они не заботятся о должном и воображают о себе невесть что,
между тем как на самом деле ничтожны. И, делая это, вы накажете по
справедливости не только моих сыновей, но и меня самого. Но вот уже время идти
отсюда, мне - чтобы умереть, вам - чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это
ни для кого не ясно, кроме бога.


КОНЕЦ