Наталия Миронина. Трудное счастье Калипсо

   – Соображай, голубушка, – горячился Нащокин, – слышишь, чайник шумит, вот и заливай белый или зеленый. Только имей в виду, зеленый чай можно заваривать только три минуты, иначе горьким будет, словно хина.
   Ночами, когда на кухне командовал Михаил Семенович, они усаживались за стол, прихлебывали из огромных фарфоровых чашек чай, грызли орешки, ели шоколад и болтали обо всем на свете. Проголодавшийся Нащокин был подвержен приступам кулинарного экспериментаторства. Светлана в эти моменты старалась не попадаться ему под руку – она на всю жизнь запомнила историю с «Храмом Соломона». «Храм Соломона», по утверждению ее мужа, было блюдо времен Наполеона.
   «Видишь ли, весь смысл в том, чтобы начинка не потеряла свои соки. Чтобы под корочкой из теста было нежное мясо», – говорил он. Правда, забыл, что это должно быть мясо креветок. Где-то через два часа Светлана пыталась отделить руками и зубами жестковатое тесто, бледные панцири креветок и собственно креветочное мясо…
   – Что-то не так? – воинственно поинтересовался Нащокин, глядя на ее мучения.
   – Все замечательно, дорогой! – отвечала Светлана, прикидывая, как бы незаметно выплюнуть этот «Храм Соломона». Позже, усердно работая зубной нитью, она бросила взгляд на оставленный в ванной комнате гастрономический журнал. Журнал был на французском языке. «Понятно, неточность перевода!» – Нащокин просто-напросто плохо перевел рецепт.
   Она привыкла к его кулинарным эскападам.
   – Дорогая, – восклицал он где-то в половине третьего ночи, – не возражаешь ли ты против «омлета офинзерб»? Впрочем, если нет – могу предложить «яйца берси».
   Нащокин обожал сыпать старыми названиями вполне привычных блюд. На деле выяснялось, что «омлет офинзерб» – это омлет с зеленью, а «яйца берси» – яичница с сосисками. Впрочем, любимым кушаньем самого Нащокина был «штуфат с макаронами», а попросту говоря – макароны с тушеным мясом.
   В ночных посиделках принимали участие все домочадцы. И кошки, и Кубик вслед за хозяевами прибегали на кухню, усаживались, укладывались и так все вместе порой встречали рассвет.
   В свободное от издательских хлопот время Светлана занималась садоводством. В начале весны она аккуратно, сверяя свои действия с множеством справочников и книг, высаживала рассаду и сеяла семена. Потом она вдруг решала, что надо все переделать, и чахлые саженцы менялись местами. К середине лета их участок напоминал колонию кротов – везде виделись свежие земляные холмики.
   – Ты похожа на одного детского литературного героя, – Нащокин озадаченно взирал на разгромленную лужайку.
   – Какого?
   – Того, который посадил персиковую косточку, а потом выкапывал ее каждый день, чтобы посмотреть, не проросла ли она.
   Светлана обижалась, но поделать с собой ничего не могла – каждый новый пример из садоводческой литературы толкал ее к экспериментам.
   Все, кто видел Светлану в этот период, не могли не отметить, как она похорошела. От неуверенной, вечно «зажатой» и сомневающейся молодой женщины ничего не осталось. Светлана «расправила плечи», у нее появилась привычка громко хохотать и немного командный тон. Все подруги, бывавшие у них в гостях, заметили, что муж Светланы сама предупредительность.
   – Миша, а ты не сделаешь нам чай? И принеси, пожалуйста, печенье.
   Миша долго хлопотал на кухне, и через некоторое время перед остолбеневшими подругами появлялся вполне прилично сервированный поднос с чаем, печеньем и другими сладостями. Подруги в изумлении смотрели на крупного мужчину, который вопрошал:
   – Светик, все нормально?
   – Да, спасибо, замечательно, – бодро отвечала Светлана и как ни в чем не бывало продолжала беседу с подругой, тогда как муж бесшумно исчезал в недрах дома, словно хорошо вышколенная прислуга.
   – Вот это да! – только и оставалось воскликнуть подругам.
   Никто из них не знал, что в другой их жизни, настоящей, муж с женой меняются местами, причем по обоюдному согласию. Светлана «дрожала» над своим Мишей, не позволяя ему лишний раз встать. Она видела, чего стоит его работа, ценила и старалась сделать все ради комфорта мужа. Нащокину хватало мудрости и дипломатичности не замечать отрицательные свойства натуры жены.
   В их семье муж-писатель не имел обыкновения зачитывать вслух отрывки из «неоконченного», не спрашивал мнения супруги о сюжетных линиях, не просил перепечатать или выправить уже написанные тексты. Он не называл ее своей музой и не срывал на ней свое раздражение, когда по той или иной причине стопорился творческий процесс. То, что он написал, Светлана могла прочесть только в уже изданной книжке или журнале. Она не только на это не обижалась, а считала это естественным и, пожалуй, единственно разумным вариантом сосуществования с творческой личностью. «До чего же смешны эти жены-соавторы! – восклицала она каждый раз, когда они возвращались с какого-нибудь светско-творческого мероприятия. Ей было неловко смотреть, как супруги вполне солидных писателей и поэтов стремились поправить или уточнить мужа, с лукавой и многозначительной улыбкой: «Уж вы-то понимаете, как тяжела эта участь, жены гения, да и гением бы он не был, кабы не я».
   – Странно, что они их на помочах, как младенцев, не водят, – закатывала глаза Светлана.
   Только однажды она задала вопрос, который ее мучил давно и на который мог дать ответ только человек творческий.
   – Слушай, вот как ты это все сочиняешь? Как это появляется в твоем воображении?
   Нащокин оторвался от какой-то книжки, которую он листал в глубокой задумчивости:
   – Сам не знаю. Иногда мне кажется, что один раз мы уже жили и я просто пишу о том, что уже когда-то происходило. Ведь я пишу о том, чего сам никогда не видел, не читал и не испытывал, так откуда я это все знаю? Видимо, оттуда, из прошлой жизни. А если серьезно, я где-то читал, что творчество, в разных его ипостасях, импровизация, например, – это высшая степень свободы. Это такое состояние, которое не подлежит контролю, многие этого боятся, зажимают в себе способности. Ты знаешь, что такое джазовая импровизация?
   – Я джаз не люблю.
   – Не в этом дело. Речь о том, что джазовая импровизация отличный пример того, как свобода материализуется в творческие результаты. И это напрямую связано с психикой.
   – Это каким же образом?
   – Видишь ли, впервые с джазовой импровизацией выступил в Новом Орлеане Чарльз Болден. Это было в самом начале двадцатого века. Играл Чарльз виртуозно, тему мог развить из трех нот. Только вся проблема в том, что он был психопатом в самом прямом смысле слова. На людей кидался. Он и помер-то в психбольнице. Так вот врачи считали, что его способности к импровизации обусловлены незнанием нотной грамоты и расстроенным рассудком. А потому он ноты основной темы расставлял, как ему заблагорассудится, неправильно. Но поскольку в каждом произведении существует своя определенная стройность – импровизация была неправильной копией самого музыкального произведения.
   – Сложно как-то это. Сам придумал эту теорию?
   – Да что ты – в Штатах целые институты работают над ответом на твой вопрос. Но, если честно, мне ближе всего определение, которое дал одни психиатр: «Творчество – это подконтрольный мне вид сумасшествия». По-моему, очень правильно.
   Нащокин в глубине души был так благодарен ей за правильную позицию невмешательства в его творчество, что даже написал повесть о жене художника и посвятил ее Светлане.
   – Ты даже не представляешь, как ты много для меня сделала, избавив от мелочной женской опеки.
   Светлане были приятны эти слова.
   Нащокин наедине с собой суеверно думал о том, что эта случайная встреча и разбитая бутылка шампанского сделали его не только счастливым мужчиной, но и счастливым творцом. Он, с детства мечтающий стать писателем, за всю свою жизнь не имел и двух часов свободного времени для творчества – все время зарабатывал деньги. И только с появлением Светланы Нащокин почувствовал себя полным идей, творческой свободы и куража. «Умница она у меня, – думал он, наблюдая из окна кабинета, как жена возится в саду, – но садовод из нее – никакой».
   Самые лучшие минуты у четы Нащокиных случались тогда, когда Михаил Семенович заканчивал очередное произведение. Он выходил во двор, минут двадцать неуклюже бегал с Кубиком наперегонки, пытаясь вытащить из пасти собаки старый облезлый мяч. Потом усталый садился на крыльцо, а если дело происходило зимой, вваливался прямо в снежных валенках в гостиную и теребил Светлану:
   – Собирайся, поедем куда-нибудь. Пообедать и покататься.
   Светлана наряжалась, они обедали в ресторане, а потом садились и ехали куда глаза глядят. Они рассказывали друг другу истории, делились впечатлениями прошедших дней. В эти минуты они как бы обретали заново друг друга. В то время, когда Нащокин писал, он почти не обращал ни на что внимание, и теперь Светлане было приятно в деталях рассказывать ему домашние новости, делиться проблемами их фирмы, сплетничать о подружках. Так однажды за разговорами они не заметили, как доехали чуть ли не до самой Твери. Поворачивать назад было поздно, решили заночевать в жуткой местной гостинице, но были счастливы от этого приключения.
   Когда близкая подруга Нина спрашивала: «Ну, как у вас в постели?» – Светлана задумывалась, а потом обескураживающе откровенно отвечала:
   – Наверное, замечательно. Мне ведь не с чем сравнивать.
   – Так у тебя и любовника нет? – в ужасе интересовалась подруга.
   – Нет. Когда мне его заводить? А главное, зачем?
   Светлана в силу своей сдержанности и смущения не могла рассказать Нинке, что удовольствие, которое она получает от близости с мужем, заставляет ее порой так стонать, что кошки прячутся на первом этаже, а Кубик встревоженно прыгает около двери их спальни.
   – Ну, впусти своего охранника в спальню, – говорила она, отдышавшись, Нащокину, – а то ведь дверь сгрызет вместе с латунной ручкой.
   На жену Михаил Семенович молился. Вся история их знакомства теперь обросла в его воспоминаниях деталями почти мистического значения.
   – Ты несла шампанское. Я его разбил – это уже знак, – говорил он ей.
   – Господи, Миша, да какой такой знак! Ты же бешеный становишься, когда не выходит по-твоему. Тебе Юлька отказалась выдать журналы, вот и разбил шампанское. Но ты быстро остываешь, поэтому и пришел извиняться.
   – А то, что именно ты несла это шампанское? Могла бы эта твоя мымра пойти в магазин.
   – Ну да. Конечно, могла и она, – соглашалась Светлана, а сама думала, что вот это как раз не случайность. Только такая безотказная дура, как она, всегда ходила в магазин.
   О том, что произошло в их первую ночь, Нащокин никогда не говорил. Светлана была благодарна ему и, часто поймав его полный нежности взгляд, думала, что ей в жизни очень повезло. Знакомые, друзья, ее подруги и бывшие коллеги сошлись во мнении, что семья удалась на славу. Подруга Нина, понаблюдав как-то за ними в течение длинных выходных, заметила:
   – Да, это счастье, когда муж настолько занят собой и своими делами. А то ведь и сами ни фига не делают, и другим жизни не дают.
   Нина знала, о чем говорила – ее жизнь круто поменялась после развода с крайне несдержанным состоятельным мужем. Над ней и детьми висела угроза суда. Муж, следуя последней российской моде, пытался лишить ее родительских прав.
   У Нащокина и Светы не получалось только с детьми. В чем или в ком была проблема, они выяснять не стали, решили, что пусть все идет, как идет, а там будет видно…
   …В тот самый день Светлана ругалась в цехе с печатником Прокопенко:
   – Светлана Леонидовна, пом там, пом сям, краска-то раскатывается так, – и Прокопенко делал широкий жест правой рукой, как будто бы сеял пшеницу.
   – Дорогой Алексей Игнатьевич, дело не в том, как краска раскатывается. Причем она раскатывается вовсе не так, но это уже неважно. А дело в том, что оттенок зеленого не соответствует нашему фирменному цвету. Почему вы не заказали готовую краску? Ее бы замешали по понтону, привезли, а вы бы только вылили кипсейку.
   Услышав от утонченной дамочки такие правильные полиграфические термины, Прокопенко лишь про себя пробурчал:
   – Кипсейку даже знает, пом там, пом сям.
   – Вы сэкономили, а в результате дороже вышло – тираж-то перепечатывать надо.
   В разгар их спора в цехе появилась секретарь Тина.
   – Светлана Леонидовна, вас там к телефону, городскому, очень срочно!
   Светлана только отмахнулась, но Тина так отвела взгляд, что у Никольской забилось сердце, и, бросив Прокопенко вместе с загубленным тиражом, она помчалась наверх.
   Звонили из Боткинской больницы, куда с сердечным приступом привезли Нащокина. Спасти его не удалось, и врач звонил, чтобы известить жену о происшедшем.
   Пока она, поддерживаемая Тиной, ждала в приемном покое врача, пока оформлялись многочисленные бумаги, в ее голове была только одна идиотская мысль: «На поминки надо приготовить мясо под майонезом. Это легче всего и проще, когда соберется столько людей». Почему она думала о мясе, почему не пыталась запомнить каждую черточку любимого лица, почему не приходила в ужас от случившегося, пожалуй, не смог бы объяснить самый мудрый психоаналитик. Но факт остается фактом, в голове была одна мысль о мясе под майонезом. За этот рецепт она ухватилась как за сильнодействующее успокоительное. Чтобы не сойти с ума, чтобы не заорать во весь голос, чтобы не упасть здесь же, в больнице, на этот выложенный старой метлахской плиткой пол. Ей что-то говорила примчавшаяся в больницу Нина. Слова подруги проходили сквозь нее, не задевая ни мозг, ни душу. Светлана озиралась по сторонам, пытаясь ухватить взглядом корпуса больницы, прохожих, деревья, улицу, дома, но глаза тоже ничего не видели, как ничего не чувствовала замершая от растерянности душа. Чуть позже она увидела Пашку Соколова. Тот бежал от главных ворот больницы навстречу им с Ниной.
   – Пашка, – только и смогла наконец произнести Светлана.
   Пашка прижал ее к себе так, что ей стало больно, но в его объятиях она наконец обмякла и расплакалась.
   Никакое мясо под майонезом никто, конечно, не готовил. И похороны, и поминки быстро и четко организовали Пашка и компаньон Нащокина. За Светланой все эти дни тенью следовали Нина и секретарь Тина.
   Когда все закончилось, Пашка Соколов перевез ее к себе в дом. Его жена Люда, действительно как две капли воды похожая на саму Светлану, окружила ее заботой и вниманием.
   – Паш, я поеду к себе. – Светлана каждый вечер произносила эти слова, молясь, чтобы он не отпустил ее. Она плохо себе представляла, что можно делать дома одной, без вечно стучащего по клавиатуре мужа. Без разбросанных листов бумаги со множеством пометок, без пустых чашек, которые Нащокин вечно оставлял на полу перед диваном. «Что теперь я буду делать? И что будет с Кубиком». – Светлане хотелось прижать к себе это колченогого пса, который даже не подозревал о кончине хозяина.
   Пашка разрешил ей уехать только через две недели, когда стал уверен, что Светлана немного пришла в себя. Она сам ее отвез домой, заполнил продуктами холодильник, проверил отопление, запоры на окнах, погулял с Кубиком и, оставив на всякий случай все свои телефоны, уехал. Светлана прошлась по комнатам, посидела в кабинете мужа, зачем-то заглянула в кладовку и поняла, что делать она ничего не может. «Домашние дела подождут», – подумала она, и в этот момент раздался телефонный звонок.
   – Да, я слушаю.
   – Это Алина. Когда мы можем с вами встретиться?
   Бывшая жена Нащокина на похоронах не присутствовала – не успела прилететь из-за границы. Дочка на кладбище приехала, но на поминках Светлана ее не видела.
   – Мы можем встретиться с вами в любой момент, – Никольская понимала, что должна рассказать Алине о том, что произошло, чего бы это ей ни стоило. Бывшая жена, прожившая с ним много лет (и не столь уж важно, как они прожили эти годы и как расстались), мать его ребенка.
   – Приезжайте сегодня, я дома. – Светлана продиктовала адрес и пошла на кухню готовить чай.
   Алина приехала через два часа. Это была ухоженная женщина без возраста. Не двигающиеся из-за ботокса уголки глаз, капризно изогнутые губы. Одета Алина была подчеркнуто молодежно, пытаясь, видимо, тем самым сократить между ними очевидную разницу в возрасте.
   – Здравствуйте, проходите, я чай приготовила. – Светлана усадила гостью в кресло и стала рассказывать о том, что произошло.
   – Я все знаю, мне дочь рассказала. – Алина перебила Светлану. – Я хотела бы поговорить о наследстве. Вы же понимаете, Михаил Семенович издал много книг, вел свой бизнес, имел, видимо, какие-то сбережения. Мы с дочерью имеем полное право на часть этого имущества.
   Светлана не удивилась, услышав все это. В глубине души она даже была к этому готова. Более того, несмотря на горе, она понимала, что после похорон надо будет в первую очередь решить вопрос с наследством. И что самое интересное, Светлана поймала себя на мысли, что ничего из того, что было достигнуто ее мужем за последние годы, она отдавать не собирается. «Никто из них даже не поинтересовался, как он живет, что делает, как себя чувствует. Не радовался его успехам, не поздравлял с достижениями. Они просто получали от него деньги. Я не хочу делиться с ними его, или, лучше сказать, нашими, успехами. Его бизнес – это был наш бизнес – и они его не получат».
   – Что бы вы хотели? – Светлана выпрямилась в кресле и приготовилась слушать.
   – Я навела справки, – Алина полезла в сумку и достала ежедневник.
   Светлана усмехнулась: «Она не успела на похороны, но успела собрать информацию».
   – Так, вот. Я понимаю, что дом и весь этот участок записан на вас, и куплены они, когда вы уже были в браке, поэтому претендовать на это имущество мы с дочерью не можем. А вот что касается бизнеса, издательской фирмы, то она была учреждена задолго до того, как вы познакомились с моим мужем. Уставной капитал, а также некоторые другие финансовые вложения им были сделаны в те годы, когда мы состояли с ним в официальном браке. Поэтому я думаю, что мы имеем полное право на часть этого бизнеса.
   – А как вы себе представляете эту часть? – Светлана старалась не смотреть на Алину.
   – Ну, это не так сложно подсчитать, а чтобы не было никаких технических проблем, лучше всего бизнес продать и причитающуюся долю выплатить нам с дочерью.
   – А почему вы думаете, что я соглашусь продать бизнес, который мы с мужем с таким трудом подняли?
   – Тогда просто заплатите нам, а потом делайте с этой фирмой, что хотите.
   Светлана подошла к окну. Впервые за много дней она обратила внимание на погоду. Небо было такое, какое любил Нащокин – немного хмурое, подсвеченное солнцем, скрывавшимся где-то там, за серыми облаками. На ее такой неорганизованной лужайке бродили кошки. Кубик, положив морду на лапы, спал под машиной мужа. «Чувствует запах хозяина». Светлана вздохнула и повернулась к Алине:
   – Я не буду вам ничего платить. Вы к этому бизнесу не имеете никакого отношения. Простите, я хотела бы, чтобы вы уехали.
 
   Предчувствие одиночества, предчувствие тех дней, когда, привычно оглянувшись на дверь кабинета, она осознает, что не найдет там мужа, Кубика, приваливавшегося к его ногам, исписанные листы, ворох бумажных закладок и кучу флэшек на столе, заставило Светлану сожалеть о том, что ей не дано так просто и так убедительно, как получалось у Нащокина, выразить на бумаге свои ощущения. Она, пытаясь облегчить боль, села было писать дневник. Но, прочитав на следующий день свои строчки, разозлилась – все было пошло и не передавало ее чувств. А испытывала она прежде всего гнев. Гнев был наивен – она кляла про себя стремление человека совершать подвиги, которые были лишь, как ей сейчас казалось, удовлетворением тщеславия и амбиций, вместо того чтобы любой ценой научиться делать необходимое. Например, научиться спасать людей. Она была не права, и она это знала.
   Уход мужа, с которым она в тот день утром, убегая на работу, даже не успела попрощаться, сделал ее виноватой во всех тех мелочных ссорах, которые когда-то случились между ними. Его преждевременная смерть превратила его в самого благородного, самого умного и самого любящего мужа на земле.
   Мать и отец Светланы, не обладавшие «родственной железой» и никогда особо не проявлявшие внимания к семье дочери, после кончины Нащокина предложили ей переехать к ним.
   – Бросай все. Тебе там будет тяжело. Сдай дом. И деньги будут, и одна сидеть в четырех стенах не будешь, – мать с жалостью смотрела на дочь. Но кроме жалости, Светлана в ее глазах увидела усталость и равнодушие старости. Родители за последние годы сильно сдали. На отца смерть зятя, к которому он так иронично относился до сих пор, произвела тяжелое впечатление.
   – Другого такого не найдешь, – как всегда резко, сказал он, – а на финтифлюшек не разменивайся.
   – Папа, о чем ты? Похороны были две недели назад. – Светлана вскинулась на отца.
   – Ну и что. Это у людей траур, а у жизни его нет. Как нет радости.
   – А что же у жизни есть?
   – Время, – не очень понятно ответил отец.
   Через месяц Светлана сидела в своем кабинете и разбирала бухгалтерские документы. За время ее отсутствия ничего ужасного не произошло, убытков не было. Пока она приходила в себя, новые заказы выполнялись и сдавались в срок, нареканий со стороны клиентов не поступало. Светлану сейчас не очень волновали дела текущие, ее заботил кредит, который она оформила незадолго до смерти мужа. Кредит был целевой – она купила в цех новое оборудование для сувенирной продукции. На старой машине, которую давным-давно приобрели Нащокин с компаньоном, кроме журнала, печатали какие-то эзотерические брошюры и тонкие книжки начинающих поэтов. И то и другое, частично не востребованное, хранилось под лестницей первого этажа. Хозяйственный печатник Прокопенко исправно таскал оттуда книги для растопки дачной печки.
   – Дай бог им всем здоровья, пом там, пом сям! Бумага у финнов хорошая, не то что у наших, краснокамских.
   Светлана помнила, что, перед тем как поехать в банк, она долго разговаривала с мужем. Риск был велик – они еще не до конца отдали кредит за дом. Над расчетами Светлана просидела не один день, а когда показала их мужу, он только отмахнулся:
   – Знаешь, я уверен, что ты все правильно делаешь. Смотри, как у нас контора заработала. И журнал ты, молодец, сделала доходным. Рекламу несут и несут.
   Что правда, то правда. Из тонкого, малоинтересного узкоспециального журнала для филологов, преподавателей словесности и издателей журнал превратился в солидное, красочное, очень требовательное к авторам издание. К сотрудничеству Светлана привлекла известных писателей и поэтов, литературоведов и даже зарубежных авторов. Стоило одному из них опубликовать статью, как тут же подтянулись другие. Никто не хотел упускать возможность высказаться по тому или иному поводу. Светлана на достигнутом не остановилась – она устраивала литературные вечера, конкурсы, концерты. Каждый номер стал событием – Никольская старалась, чтобы вопросы на страницах журнала обсуждались острые, а люди, участвующие в обсуждении, – умели ярко полемизировать. Благодаря всему этому рекламодатели охотно раскупали журнальные полосы. Издание не только окупило себя, но и приносило небольшой доход.
   Убедившись, что журнальный механизм сбоев не дает, Светлана стала думать, что можно еще делать на их полиграфической базе. Понятно, что привлечь клиентов для печати серьезной, высококачественной продукции с одной машиной – задача практически невыполнимая. Уповать только на журнал было рискованно. И тогда Светлана решилась на отчаянный поступок. Она пригласила молодых дизайнеров, проконсультировалась с ними и объявила мужу, что хочет выпускать подарочную полиграфию. Конверты, открытки, специальные пакеты, просто рулоны яркой бумаги – все это не требовало больших и мощных машин. Эскизы разработали приглашенные дизайнеры, продукцию отдавали на реализацию в книжные, сувенирные магазины. Самое любопытное, что в конце концов к Светлане обратился глава компании, который постоянно теперь печатал свою рекламу у них в журнале, и попросил разработать эксклюзивный рисунок для их упаковки. Компания занималась производством канцелярских товаров и была заинтересована в том, чтобы продукция в ее фирменных магазинах упаковывалась в фирменную бумагу. Светлана выполнила заказ, и с этого момента новое направление вдруг стало приоритетным – от клиентов не было отбоя. И вот настал момент, когда остро встал вопрос о покупке нового оборудования.
   В банк Светлана поехала одна. Она взяла все необходимые документы, отчеты за прошлые годы, образцы продукции. В отделе кредитования все это посмотрели и… отказали. Сослались на то, что подобная продукция будет иметь ограниченный спрос и в необходимые сроки деньги их компания вернуть не сможет. Залог в виде печатного оборудования банк тоже не вдохновил.
   – Оборудование у вас старое, в случае банкротства вы, или мы, не сможете его продать по адекватной цене.
   Светлана приехала домой и часа три отсиживалась в спальне. Пожаловаться ей было некому – Нащокин «утонул» в своем творчестве и не отвлекался даже на обед. Подумав и взвесив все «за» и «против», Светлана решительно постучала в дверь кабинета. Кроме рычания, которое издал из-за двери Кубик, она ничего не услышала. Толкнув дверь, она увидела мужа, уютно храпевшего на большом кожаном диване. В ногах спал Кубик. «Вот и отлично! Поймался – будет сговорчив!» – подумала Света и приступила к разговору.