Короче, все у нас с ним хорошо было, и я уже начала про свадьбу задумываться. И Реваз пообещал с мамой познакомить. Которая больная. Но пока суд да дело, пришли мы к какому-то его другу, тоже из этих, из нерусских, и выпила я лишку. Так это выпила, что вовсе отключилась. А потом прихожу в себя – а Реваза моего нету, один только друг его. И я в таком виде… сама понимаешь. А ничего не помню. Ну то есть ровным счетом ничего. И вдруг в дверь колотят, и врывается злющая такая баба. Надо понимать, что жена. И начинает орать, что Ахмет – сволочь и кобель (этого друга Ахметом звали, я вспомнила) и чуть только его на минутку оставишь, он уже непременно какую-нибудь шалаву приведет. Это она уже про меня. А я, если честно, и правда не помню, может, что и было у меня с этим Ахметом. Но на шалаву, понятное дело, обиделась и полезла с ней драться.
Только, видать, то ли я еще с похмелья в настоящую силу не пришла, то ли она, жена эта, не первый раз в таком деле, здорова оказалась драться. В общем, вытолкала она меня в чем есть на лестницу и шмотки мои следом выкинула.
Я, понятное дело, расстроилась, пошла в рюмочную одну, где знакомая моя работала, Татьяна, и выпила еще немного. Самую малость. А потом домой к себе отправилась, в однокомнатную свою.
Только ключ сую в скважину – а он не подходит. Я сперва-то подумала, что руки спьяну трясутся, тыркалась-тыркалась, а потом через дверь мне говорят, чтобы проваливала подобру-поздорову, пока они милицию не вызвали. Я решила, что по пьяному делу вообще квартиру перепутала. Отошла маленько, поглядела – нет, дверь точно моя, Стасик из РСУ ее из остатков от ремонта спортивной школы сделал… Тут уж я начала шуметь да скандалить по полной программе. Я ведь тебе говорила – когда я выпью, очень становлюсь скандальная! А тут тем более такое дело – в собственную квартиру не пускают!
Ну а эти-то, они говорят – уймись, а то правда милицию вызовем! Я говорю – вызывайте, так вас и разэтак, милиция вас самих из моей однокомнатной выкурит.
А они и впрямь вызвали.
Только все не так получилось, как я думала.
Милиция приехала, я говорю – в собственную квартиру не пускают, а эти документ показали, что я эту квартиру им честь по чести продала и деньги получила, в чем расписка имеется. Так что они в полном своем праве, а я получаюсь пьяная хулиганка. Менты меня увезли и пятнадцать суток впаяли за милую душу.
А как я пятнадцать суток отсидела, так отправилась Реваза своего искать, чтоб помог мне в том деле разобраться и обратно квартиру свою заполучить. Нашла его в одном ресторане, где он другую такую же дуру охмурял. Тоже все ей подливал. У меня прямо в глазах потемнело, не помню, что дальше было.
Очнулась опять в ментовке, на этот раз мне за пьяный дебош в ресторане три месяца впаяли. Там-то мне добрые люди все про этого Реваза рассказали, глаза раскрыли – у него бизнес такой, находит дур одиноких с жилплощадью, подпаивает, а потом – раз, и бумага подписана! Нотариус у него свой, прикормленный, и в милиции друганы, так что ничего с ним не поделаешь…
В общем, запила я по-черному. Из РСУ меня, ясное дело, прогнали, жила месяца два у одного, звать Василий, в метро побирался, квасили с ним на пару, а потом ему по пьяному делу башку кирпичом проломили. Помоталась я по чердакам и подвалам, а после к трехсотлетию города милиция капитальную чистку устроила, и отправили меня сюда, на сто первый километр. Ну, здесь меня Николай под присмотр взял, в этот дом поселил, следил, чтоб сильно не пила… потом уж мы сошлись с ним. Если бы только не Анфиса – зажила бы я по-человечески… у тебя, кстати, нету чего?
– Чего? – сдуру переспросила Надежда.
– Сама, что ли, не понимаешь? – Люська взглянула на нее исподлобья. – Винца хоть какого… или наливки… или там настойки овса на крайний случай…
– Откуда! – Надежда захлопала глазами и попятилась.
– Ну, нет так нет… – Люська затоптала окурок и вздохнула. – Ладно, пойду я… суп у меня варится.
В комнате у старухи было ужасно тесно и душно, подушка моментально нагрелась, простыня сбилась и уползла куда-то в ноги, а самое главное – Аглая Васильевна ужасно храпела.
Причем она храпела не тем ровным могучим храпом, к которому можно постепенно привыкнуть, как привыкают люди к звукам проезжающих за окном трамваев, к уличному шуму и даже, говорят, к грохоту Ниагарского водопада. Нет, она несколько минут спала тихо и спокойно, как младенец, так что Надежда уже и сама начинала задремывать, как вдруг старуха резко всхрапывала, издавая такой звук, какой издает бензопила, наткнувшись на гвоздь или на проволоку. Надежду подбрасывало на кровати, она несколько секунд испуганно таращилась в темноту, пытаясь понять, что произошло. Тем временем Аглая Васильевна переворачивалась на другой бок и снова засыпала.
Так повторялось не меньше десяти раз, и когда на улице окончательно рассвело, Надежда поняла, что выспаться ей уже не удастся.
Встала она измученная, с головной болью и мешками под глазами.
Разглядев свое отражение в мутном старухином зеркале, она тяжело вздохнула и проговорила вполголоса:
– А говорят, что в деревне сказочный сон! Нет, еще одну такую ночь я не переживу!
На улице уже копошилась Люська. Увидев бледную, невыспавшуюся Надежду, она усмехнулась:
– А говорила, что у тебя нет ничего! Выглядишь, подруга, как с крутого перепоя!
– Да спала плохо… – пожаловалась Надежда. – Аглая Васильевна ужасно храпит…
– Так перебирайся в ту комнатку, что наверху, – посоветовала Люська. – Там жить можно, только обои поклеить надо. Я в прошлом годе начала, и обои Николай привез, да расхотела что-то…
После завтрака Надежда вскарабкалась наверх по шаткой скрипучей лестнице. Там обнаружились два помещения. Слева от лестницы находился темный чулан с низким скошенным потолком, забитый всяким старьем – поношенными ватниками, протертыми до дыр пиджаками, прорванными резиновыми сапогами, керосиновыми лампами, довоенными фанерными чемоданами, стопками пожелтевших газет и журналов. На самом видном месте красовался огромный керогаз – царь и повелитель любой довоенной кухни.
Справа же от лестницы была довольно симпатичная светлая комнатка с большим окном, из которого виднелись освещенные солнцем ели.
Здесь Надежде сразу понравилось. Правда, прежде чем перетаскивать сюда раскладушку, нужно было действительно доклеить обои. Одна стена была уже до половины оклеена простенькими обоями в веселый розовый цветочек, остальные же стены покрывал ровный слой аккуратно наклеенных газет.
Тут же в углу были свалены нераспечатанные рулоны обоев. Не хватало только клея, но Надежда видела в кухонном шкафу Аглаи Васильевны большой пакет крахмала, так что сварить клейстер не составило бы труда.
Она уже собралась приступить к работе, как вдруг ее взгляд случайно зацепился за броский заголовок на стене: «Выборгский маньяк наносит новый удар».
Заметка была наклеена довольно высоко, и чтобы прочитать мелкий текст, Надежде пришлось притащить снизу табуретку и вскарабкаться на нее. Только тогда она смогла ознакомиться с сообщением.
Несомненно, это был псевдоним бойкого журналиста.
Надежда слезла с табуретки, уселась на нее и перевела дыхание.
У нее перед глазами снова встала фотография из планшета участкового. Мертвое лицо, страшная рана под подбородком. Неужели тот человек пал жертвой Выборгского маньяка, который снова вышел на охоту? Не зря участковый смотрел так мрачно… Но как же те двое, которые следили за ним в метро? Как же смуглый мужчина, которого Надежда видела на перроне?
Что бы ни говорили о маньяках и серийных убийцах, одно в них неизменно: они действуют в одиночку. Маньяк с помощницей – это уже не маньяк. Это уже хладнокровный убийца, совершающий преступление не под влиянием безумия, не под действием луны, или неудачного расположения звезд, или воспоминаний о том, как жестоко обошлась с ним в детстве бабушка, а по одной из классических причин. Причин для убийства Надежда знала всего несколько, вообще-то всего три: деньги, ревность, страх. Чаще всего – первая: деньги.
Надежда поднялась с табуретки и принялась внимательно разглядывать стены в поисках других заметок П. Карельского – ведь он пишет, что убийство техника Егера уже второе, значит, где-то должны быть сообщения о первом.
Вскоре она действительно нашла еще одну заметку на ту же тему. На этот раз нужная газета была наклеена в самом низу стены, так что Надежде, вместо того чтобы влезать на шаткую табуретку, пришлось опуститься на колени.
Заголовок гласил: «Новое злодеяние Выборгского маньяка».
Она дочитала заметку до конца, но не нашла больше ничего нового: те же многословные сетования на вялость и нерезультативность следствия, те же обещания держать читателей в курсе и та же подпись внизу – П. Карельский.
Надежда хотела продолжить поиски остальных статей, когда услышала скрип ступенек и шаги поднимающегося по лестнице человека. Шаги были какие-то странные – очень тяжелые и неровные, как будто по лестнице поднимался какой-то хромой пират. После прочтения заметок о кошмарных убийствах ей невольно стало страшно. Она отступила от двери и на всякий случай вооружилась все той же табуреткой.
Дверь приоткрылась, и в нее заглянула Люська.
– Ты чего это? – удивленно спросила она, увидев Надежду с табуреткой наперевес.
– Да так. – Надежда засмущалась своего испуга. – Видишь, на табуретку вставала… там на стенке статья про того маньяка, что здесь пять лет назад орудовал…
– А я-то думаю, что это ты наверх поднялась и пропала!
Люська наклонилась и прочитала заметку про пятое убийство. Точнее, прочитала она только заголовок и подпись, на остальной текст ее прилежности не хватило.
– П. Карельский! – оживилась она. – Это же Пашка Ячменный! Он мне по пьяному делу газетками своими хвастался, показывал – это, говорит, я П. Карельский. Такое, говорит, у меня… псевдомимо.
– Все у тебя по пьяному делу! – обиделась Надежда. – Корреспондент, приличный человек…
– Ой, я тебя умоляю! – Люська зашлась от смеха. – Тот еще выпивоха! С понедельника по пятницу не просыхает, а в субботу у него вообще запой. Его уж и в газету не пускают, только если что уж очень интересное откопает…
«Вроде Выборгского маньяка», – подумала Надежда.
А еще она подумала, что надо бы прогуляться до поселка и найти там этого Ячменного – Карельского, порасспрашивать его о делах давно минувших дней. Заодно, кстати, прикупить кое-чего, недостающего в хозяйстве Аглаи Васильевны. Например, хороший шампунь.
– А это ведь ты стены газетами оклеила? – спросила она у Люськи.
– Ну. Я бы и обоями могла, мне это раз плюнуть, я в РСУ всему научилась, да вот, видишь, с ногой неприятность вышла.
– По пьяному делу, – подсказала Надежда.
– Ну да. – Люська зарделась. – А ты откуда знаешь?
– Так у тебя же все по пьяному делу!
– Ты только Николаю не говори! Я ему-то сказала, что Аглае лампочку вворачивала и с этой вот табуретки сверзилась!
Только, видать, то ли я еще с похмелья в настоящую силу не пришла, то ли она, жена эта, не первый раз в таком деле, здорова оказалась драться. В общем, вытолкала она меня в чем есть на лестницу и шмотки мои следом выкинула.
Я, понятное дело, расстроилась, пошла в рюмочную одну, где знакомая моя работала, Татьяна, и выпила еще немного. Самую малость. А потом домой к себе отправилась, в однокомнатную свою.
Только ключ сую в скважину – а он не подходит. Я сперва-то подумала, что руки спьяну трясутся, тыркалась-тыркалась, а потом через дверь мне говорят, чтобы проваливала подобру-поздорову, пока они милицию не вызвали. Я решила, что по пьяному делу вообще квартиру перепутала. Отошла маленько, поглядела – нет, дверь точно моя, Стасик из РСУ ее из остатков от ремонта спортивной школы сделал… Тут уж я начала шуметь да скандалить по полной программе. Я ведь тебе говорила – когда я выпью, очень становлюсь скандальная! А тут тем более такое дело – в собственную квартиру не пускают!
Ну а эти-то, они говорят – уймись, а то правда милицию вызовем! Я говорю – вызывайте, так вас и разэтак, милиция вас самих из моей однокомнатной выкурит.
А они и впрямь вызвали.
Только все не так получилось, как я думала.
Милиция приехала, я говорю – в собственную квартиру не пускают, а эти документ показали, что я эту квартиру им честь по чести продала и деньги получила, в чем расписка имеется. Так что они в полном своем праве, а я получаюсь пьяная хулиганка. Менты меня увезли и пятнадцать суток впаяли за милую душу.
А как я пятнадцать суток отсидела, так отправилась Реваза своего искать, чтоб помог мне в том деле разобраться и обратно квартиру свою заполучить. Нашла его в одном ресторане, где он другую такую же дуру охмурял. Тоже все ей подливал. У меня прямо в глазах потемнело, не помню, что дальше было.
Очнулась опять в ментовке, на этот раз мне за пьяный дебош в ресторане три месяца впаяли. Там-то мне добрые люди все про этого Реваза рассказали, глаза раскрыли – у него бизнес такой, находит дур одиноких с жилплощадью, подпаивает, а потом – раз, и бумага подписана! Нотариус у него свой, прикормленный, и в милиции друганы, так что ничего с ним не поделаешь…
В общем, запила я по-черному. Из РСУ меня, ясное дело, прогнали, жила месяца два у одного, звать Василий, в метро побирался, квасили с ним на пару, а потом ему по пьяному делу башку кирпичом проломили. Помоталась я по чердакам и подвалам, а после к трехсотлетию города милиция капитальную чистку устроила, и отправили меня сюда, на сто первый километр. Ну, здесь меня Николай под присмотр взял, в этот дом поселил, следил, чтоб сильно не пила… потом уж мы сошлись с ним. Если бы только не Анфиса – зажила бы я по-человечески… у тебя, кстати, нету чего?
– Чего? – сдуру переспросила Надежда.
– Сама, что ли, не понимаешь? – Люська взглянула на нее исподлобья. – Винца хоть какого… или наливки… или там настойки овса на крайний случай…
– Откуда! – Надежда захлопала глазами и попятилась.
– Ну, нет так нет… – Люська затоптала окурок и вздохнула. – Ладно, пойду я… суп у меня варится.
* * *
Ночью Надежда не сомкнула глаз.В комнате у старухи было ужасно тесно и душно, подушка моментально нагрелась, простыня сбилась и уползла куда-то в ноги, а самое главное – Аглая Васильевна ужасно храпела.
Причем она храпела не тем ровным могучим храпом, к которому можно постепенно привыкнуть, как привыкают люди к звукам проезжающих за окном трамваев, к уличному шуму и даже, говорят, к грохоту Ниагарского водопада. Нет, она несколько минут спала тихо и спокойно, как младенец, так что Надежда уже и сама начинала задремывать, как вдруг старуха резко всхрапывала, издавая такой звук, какой издает бензопила, наткнувшись на гвоздь или на проволоку. Надежду подбрасывало на кровати, она несколько секунд испуганно таращилась в темноту, пытаясь понять, что произошло. Тем временем Аглая Васильевна переворачивалась на другой бок и снова засыпала.
Так повторялось не меньше десяти раз, и когда на улице окончательно рассвело, Надежда поняла, что выспаться ей уже не удастся.
Встала она измученная, с головной болью и мешками под глазами.
Разглядев свое отражение в мутном старухином зеркале, она тяжело вздохнула и проговорила вполголоса:
– А говорят, что в деревне сказочный сон! Нет, еще одну такую ночь я не переживу!
На улице уже копошилась Люська. Увидев бледную, невыспавшуюся Надежду, она усмехнулась:
– А говорила, что у тебя нет ничего! Выглядишь, подруга, как с крутого перепоя!
– Да спала плохо… – пожаловалась Надежда. – Аглая Васильевна ужасно храпит…
– Так перебирайся в ту комнатку, что наверху, – посоветовала Люська. – Там жить можно, только обои поклеить надо. Я в прошлом годе начала, и обои Николай привез, да расхотела что-то…
После завтрака Надежда вскарабкалась наверх по шаткой скрипучей лестнице. Там обнаружились два помещения. Слева от лестницы находился темный чулан с низким скошенным потолком, забитый всяким старьем – поношенными ватниками, протертыми до дыр пиджаками, прорванными резиновыми сапогами, керосиновыми лампами, довоенными фанерными чемоданами, стопками пожелтевших газет и журналов. На самом видном месте красовался огромный керогаз – царь и повелитель любой довоенной кухни.
Справа же от лестницы была довольно симпатичная светлая комнатка с большим окном, из которого виднелись освещенные солнцем ели.
Здесь Надежде сразу понравилось. Правда, прежде чем перетаскивать сюда раскладушку, нужно было действительно доклеить обои. Одна стена была уже до половины оклеена простенькими обоями в веселый розовый цветочек, остальные же стены покрывал ровный слой аккуратно наклеенных газет.
Тут же в углу были свалены нераспечатанные рулоны обоев. Не хватало только клея, но Надежда видела в кухонном шкафу Аглаи Васильевны большой пакет крахмала, так что сварить клейстер не составило бы труда.
Она уже собралась приступить к работе, как вдруг ее взгляд случайно зацепился за броский заголовок на стене: «Выборгский маньяк наносит новый удар».
Заметка была наклеена довольно высоко, и чтобы прочитать мелкий текст, Надежде пришлось притащить снизу табуретку и вскарабкаться на нее. Только тогда она смогла ознакомиться с сообщением.
«Вчера в поселке Васильки Выборгского района произошло новое леденящее душу преступление. Убийца, которого местные жители с легкой руки вашего собственного корреспондента уже окрестили Выборгским маньяком, совершил следующее, второе по счету убийство. Правоохранительные органы хранят молчание, но нам удалось выяснить, что на этот раз жертвой убийцы стал техник Васильковской птицефабрики Эрик Францевич Егер. Опытный мастер и любимец всего коллектива, Эрик Францевич не обзавелся семьей. Он жил один в бревенчатом доме на окраине поселка. Здесь и настигла его не знающая пощады рука убийцы. Нашел жертву сотрудник покойного слесарь-наладчик птицефабрики Виктор Лабуда. Мы сумели поговорить с очевидцем и записали для вас его безыскусные, но достоверные слова:Внизу заметки стояла дата – ровно пять лет назад – и подпись: П. Карельский.
– Утром, значит, Эрик Францевич на работу не пришел, а у нас как раз фиготка законтачила, как есть полный коротыш. Без него, без Эрика-то, никак не сдюжить. Еще самая малость – и все встанет, одним словом, полные кранты. Меня начальник смены, Лев Михалыч, и послал за ним, за Эриком, значит. Я, значит, бегу, а сам это… недоумываю… то есть недоумеваю: за все время такого, значит, не было, чтоб Эрик Францевич на работу опоздал. Даже на самую малость. Не иначе – заболел. Прибегаю я, значит, к его дому, в дверь стучу, а он – ни гугу. Ну, я на всякий случай дверь толкнул, она и открылась. Вхожу, значит, окликаю из сеней – Эрик, говорю, ты тут? А он опять молчит. Я в комнату… тут его и увидел. Лежит в кровати, весь белый, а в горле, прямо, значит, под подбородком, вот такущая дырка… и все, значит, кровью залито…
Итак, дорогие читатели, по словам достоверного свидетеля, убийство совершено тем же кошмарным способом, что и первые два, так что мы с несомненностью узнаем почерк Выборгского маньяка. Он снова пронзил горло жертвы неизвестным остро заточенным инструментом, что привело к мучительной смерти.
Когда же прекратятся его кровавые злодеяния? Когда им будет положен закономерный конец? Когда наши граждане, простые сельские жители и рядовые дачники, местные и приезжие из города смогут спокойно и без страха ходить по улицам и по прекрасным лесам нашего живописного района?
В любом случае наша газета в моем лице будет держать вас в курсе событий».
Несомненно, это был псевдоним бойкого журналиста.
Надежда слезла с табуретки, уселась на нее и перевела дыхание.
У нее перед глазами снова встала фотография из планшета участкового. Мертвое лицо, страшная рана под подбородком. Неужели тот человек пал жертвой Выборгского маньяка, который снова вышел на охоту? Не зря участковый смотрел так мрачно… Но как же те двое, которые следили за ним в метро? Как же смуглый мужчина, которого Надежда видела на перроне?
Что бы ни говорили о маньяках и серийных убийцах, одно в них неизменно: они действуют в одиночку. Маньяк с помощницей – это уже не маньяк. Это уже хладнокровный убийца, совершающий преступление не под влиянием безумия, не под действием луны, или неудачного расположения звезд, или воспоминаний о том, как жестоко обошлась с ним в детстве бабушка, а по одной из классических причин. Причин для убийства Надежда знала всего несколько, вообще-то всего три: деньги, ревность, страх. Чаще всего – первая: деньги.
Надежда поднялась с табуретки и принялась внимательно разглядывать стены в поисках других заметок П. Карельского – ведь он пишет, что убийство техника Егера уже второе, значит, где-то должны быть сообщения о первом.
Вскоре она действительно нашла еще одну заметку на ту же тему. На этот раз нужная газета была наклеена в самом низу стены, так что Надежде, вместо того чтобы влезать на шаткую табуретку, пришлось опуститься на колени.
Заголовок гласил: «Новое злодеяние Выборгского маньяка».
«Мы обещали держать наших читателей в курсе событий, связанных с поисками знаменитого Выборгского маньяка. В глубине души мы надеялись, что следующая корреспонденция будет озаглавлена «Маньяк обезврежен». Увы, этого не произошло. Более того, вчера это злобное чудовище, этот зверь в человеческом облике совершил еще одно преступление. На этот раз его жертвой стал простой тракторист Петр Самокруткин. Петр закончил свой рабочий день, зашел с друзьями в известное всем жителям поселка заведение «Василек», чтобы выпить кружку пива. Он не знал, что эта кружка будет последней в его короткой жизни… Выйдя из «Василька», Петр распрощался со своими друзьями и свернул в проулок, который вел к его дому. Там, в этом проулке, и нашла его через полчаса соседка Марья Федоровна Булкина. Увиденное произвело на нее такое сильное впечатление, что Марья Федоровна практически лишилась дара речи, так что мы не смогли взять у нее интервью. Одно только достоверно известно: Петр Самокруткин убит тем же изуверским способом, что и первые четыре жертвы Выборгского маньяка…»Надежда Николаевна оторвалась от чтения. Первые четыре жертвы! Значит, несчастный выпивоха Петр Самокруткин – это уже пятая жертва маньяка!
Она дочитала заметку до конца, но не нашла больше ничего нового: те же многословные сетования на вялость и нерезультативность следствия, те же обещания держать читателей в курсе и та же подпись внизу – П. Карельский.
Надежда хотела продолжить поиски остальных статей, когда услышала скрип ступенек и шаги поднимающегося по лестнице человека. Шаги были какие-то странные – очень тяжелые и неровные, как будто по лестнице поднимался какой-то хромой пират. После прочтения заметок о кошмарных убийствах ей невольно стало страшно. Она отступила от двери и на всякий случай вооружилась все той же табуреткой.
Дверь приоткрылась, и в нее заглянула Люська.
– Ты чего это? – удивленно спросила она, увидев Надежду с табуреткой наперевес.
– Да так. – Надежда засмущалась своего испуга. – Видишь, на табуретку вставала… там на стенке статья про того маньяка, что здесь пять лет назад орудовал…
– А я-то думаю, что это ты наверх поднялась и пропала!
Люська наклонилась и прочитала заметку про пятое убийство. Точнее, прочитала она только заголовок и подпись, на остальной текст ее прилежности не хватило.
– П. Карельский! – оживилась она. – Это же Пашка Ячменный! Он мне по пьяному делу газетками своими хвастался, показывал – это, говорит, я П. Карельский. Такое, говорит, у меня… псевдомимо.
– Все у тебя по пьяному делу! – обиделась Надежда. – Корреспондент, приличный человек…
– Ой, я тебя умоляю! – Люська зашлась от смеха. – Тот еще выпивоха! С понедельника по пятницу не просыхает, а в субботу у него вообще запой. Его уж и в газету не пускают, только если что уж очень интересное откопает…
«Вроде Выборгского маньяка», – подумала Надежда.
А еще она подумала, что надо бы прогуляться до поселка и найти там этого Ячменного – Карельского, порасспрашивать его о делах давно минувших дней. Заодно, кстати, прикупить кое-чего, недостающего в хозяйстве Аглаи Васильевны. Например, хороший шампунь.
– А это ведь ты стены газетами оклеила? – спросила она у Люськи.
– Ну. Я бы и обоями могла, мне это раз плюнуть, я в РСУ всему научилась, да вот, видишь, с ногой неприятность вышла.
– По пьяному делу, – подсказала Надежда.
– Ну да. – Люська зарделась. – А ты откуда знаешь?
– Так у тебя же все по пьяному делу!
– Ты только Николаю не говори! Я ему-то сказала, что Аглае лампочку вворачивала и с этой вот табуретки сверзилась!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента