Страница:
– Жаль, остальные не смогли, – вздохнул сокрушенно Чави. – Если бы мы собрались на отдых, как всегда, в ноябре… А то досиделись до рождественской недели, на которую у всех есть свои планы.
– В ноябре, Чави, у нас самая работа была, – засмеялся Рауль. – Диск записывали.
– Записали бы раньше, если бы ты нам планы не сбил – то аварией, то изменениями в коллективе, – проворчал Чави.
– Но согласись, вышло лучше! С новыми песнями.
– О, начинается, – вроде бы обращаясь ко мне, но так, чтобы услышали и молодые люди, прошептала Лаура. – Сейчас заговорят о диске, концертах – и все, мы их потеряли. Анна, подумай хорошенько, нужен ли тебе мой брат-зануда, который часами может говорить о музыке.
– Лучше пусть уж говорит о музыке, чем делится подробностями своей работы, – парировал Чави.
К нам, болтающим и смеющимся, незаметно подошла еще одна девушка, которую мы не сразу заметили. Внешности она была совершенно неброской, с простым лицом, почти лишенным природных красок. По отдельности его части – нос, губы, маленький рот – казались привлекательными, но вместе никак не складывались в органичную картину. Небольшие глаза светлого оттенка и русые жидкие волосы, подстриженные ровным коротким каре с прямой челкой… Такая внешность могла бы принадлежать жительнице любой европейской страны, но менее всего, на мой взгляд, ярким испанкам. В первый момент мне подумалось, что девушка, как и я, иностранка, но заговорила она без акцента.
– Нурия, – представилась она первой. И равнодушно, ради приличия, скользнув по моей щеке прохладными губами, повернулась к мужской половине компании:
– Давида не видели?
– Во дворе курит, – ответил Рауль.
Простое лицо Нурии просияло так, словно его, сонного, коснулся луч утреннего солнца. И, преобразившись, будто по волшебству, стало удивительно привлекательным. Так яркую бабочку в сумерках ошибочно принимаешь за невзрачного мотылька. И пока я откровенно рассматривала девушку, она уже пробормотала извинения и покинула помещение. Лаура проводила ее долгим взглядом, а затем, разворачиваясь к присутствующим, веселым голосом спросила:
– И где наши комнаты?
– Пойдемте, я вам покажу, – спохватилась Моника. – Спальни практически одинаковые, лучших или худших нет, поэтому мы взяли на себя смелость распределить их между парами.
Она направилась к другой двери в конце столовой, за которой, оказалось, скрывалась ведущая вверх крутая лестница с высокими каменными ступенями – выщербленными, стертыми множеством ног, со сколотыми у некоторых краями.
– Сколько лет этому дому? – спросила я, поднимаясь следом за Раулем.
– Не знаю, – не оглядываясь, ответила Моника. – Предполагаю, что лет триста-четыреста. Не самый старый, попадаются и тысячелетние. На сайте не содержится информации о возрасте – большое упущение, считаю. А с хозяином я не общалась. Кажется, обо всем договаривался Давид. Только не уверена в том, что он поинтересовался такой «мелочью», как возраст дома.
– Думаю, ты права, – хмыкнул Рауль. – Давида меньше всего интересует историческая ценность таких домов. Ему хоть многовековый подавай, хоть шалаш, хоть грот, хоть современную квартиру – все одно, лишь бы там была более-менее приличная кухня.
– Кухня? – удивилась я.
– Давид – повар. Приготовление еды для него – не процесс, а священный ритуал, поэтому к подбору кухонной утвари и продуктов он подходит щепетильно. Да что это я, лучший способ убедиться в том, что Давид кулинарный гений – попробовать его блюда.
– Пожалуй, я буду питаться отдельно, – буркнула Лаура. – Сомневаюсь в том, что он не сыпанет в мою тарелку яду.
– Если будешь держать язык за зубами, то не отравит, – оглянулся на сестру с усмешкой Рауль.
Миновав две узкие площадки, мы вошли в еще одну дверь и оказались в гостиной. Размерами она значительно уступала столовой и была не такой вытянутой и узкой. Одну ее стену занимал камин, не прикрытый решеткой, и выполнявший лишь декоративные функции. Вдоль противоположной стены в каменных нишах, образовывающих своеобразные полки, стояли книги с потрепанными корешками. Я засмотрелась на эту библиотеку: книги у меня всегда ассоциировались с деревом, но в каменных полках тоже что-то было…
– Ну как вам?
– Мне нравится! – воскликнула я, опережая Рауля с Лаурой. И с интересом окинула взглядом тяжелые кресла, которые, казалось, перенесли сюда из музея. Сколько поколений людей они пережили? Мне подумалось, что, если опуститься в такое кресло и прикрыть глаза, оно шепотом будет передавать тебе разговоры прежних хозяев. Я незаметно, с уважением и восхищением тронула пальцами массивный каркас. Дерево оказалось гладким, но отполировали его не инструменты, а касающиеся на протяжении многих веков руки. Погладила ладонью пыльную обивку из потертого красного бархата, на ощупь теплую, и еще больше убедилась, что старинные вещи обладают не только памятью, но и душой.
У не занятой камином и полками-нишами стены стоял предмет, который я поначалу приняла за комод. Но оказался он старым громоздким проигрывателем с «тумбой» для пластинок. Вспомнилось, что, когда мне было года четыре, мы с мамой отправились в гости к ее приятельнице, и там, в одной из комнат, я увидела проигрыватель, мгновенно завороживший меня загадочностью и количеством ручек на деревянной панели. И пока меня не засекли, я всласть накрутилась этих ручек, сбив все настройки.
И вот сейчас подобная вещь стояла в гостиной испанского дома. Правда, внимание на нее обратила только я: Лауру интересовал куда больше выбор спальни, а Раулю, нагруженному нашими сумками, хотелось поскорей избавиться от тяжестей.
– Вот свободные комнаты, – указала нам Моника на две двери, расположенные по обе стороны от проигрывателя. – Еще одна, вон та, возле лестницы, останется для пары, которая приедет завтра. Спальни, в которых остановились мы, находятся на этом же этаже, только в другой части.
Оглянувшись, я увидела возле входной двери узкий проход, с первого взгляда незаметный. Мне подумалось, что этого «перешейка», соединяющего два крыла, раньше не было, что появился он тогда, когда дом перестраивали под нужды туристов. Моника будто прочитала мои мысли:
– На сайте выложен старый план, оригинальный. В той части, где спальни, было открытое пространство, возможно, еще одна гостиная, куда большего размера, чем эта. Но сейчас из нее сделали три спальни и оставили между ними лишь узкий проход. Плюс тех комнат в том, что они немного изолированы от гостиной, но минус состоит в их размерах – они значительно уступают вашим.
– Этот дом не такой уж большой, – прокомментировал Рауль, обращаясь к нам с Лаурой. – Раньше мы останавливались в таких громадных, что в них легко можно было потеряться, со множеством комнат, гостиными на каждом этаже. Но так как в этот раз мы «проспали» и спохватились тогда, когда уже не осталось свободных домов, обрадовались этому. Впрочем, как еще раньше заметил Чави, половина компании не смогла поехать, так что огромный дом нам просто не нужен.
– На первом этаже, помимо кухни, которую вы не видели, есть маленький зал с пианино, где тоже можно отдыхать. И территория перед домом довольно большая, с бассейном и местом для барбекю.
– Бассейн зимой нам не пригодится, – усмехнулся Рауль. – А вот барбекю обязательно сделаем. Ну что, выбираем комнаты?
– Лаура?.. – сделала я приглашающий жест, предлагая девушке первой выбрать комнату.
– Мне все равно! – воскликнула она. И открыла дверь той спальни, к которой стояла ближе – с левой стороны от проигрывателя.
– Ладно, оставлю вас. Устраивайтесь и спускайтесь к нам. Скоро будем заниматься ужином. – сказала Моника, завершая роль гостеприимной хозяйки.
Комната оказалась обставлена просто, но именно простотой и непривычностью интерьера завораживала. Стены – каменные, как и во всем доме. Большую часть пространства занимает высокая кровать с грубыми спинками из того же темного дерева, что и остальная мебель в доме. Узкие тумбочки с расшатанными дверцами на высоких изогнутых ножках, встроенный в дальнюю от входа стену шкаф, одно кресло с выпуклым протертым сиденьем – вот и вся обстановка. Но большего и не нужно.
Если спальня сохраняла первозданный вид, то ванная комната оказалась вполне современной: с отделанными светлой плиткой стенами, новой сантехникой, стеклянной полочкой для туалетных принадлежностей и пластмассовыми крючками для полотенец. И только рама зеркала, выточенная опять же из темного дерева, казалась старой, как и мебель. Разглядывая ее, я обратила внимание на то, что зеркало – не навесное и укреплено непосредственно в стене, а рама служит лишь декоративной деталью. Интересно!
– Рауль? – позвала я, выходя из ванной. И увидела, что он, открыв ставни узкого, словно форточка, окна, и опираясь одним коленом о низкий каменный подоконник, пытается поднять заевший шпингалет.
– Жарища, как в преисподней, – ему наконец-то удалось распахнуть окно.
Я, почти привыкнув к прохладе в его квартире, думала, что в доме с голыми стенами должно быть холодно и сыро, как в погребе, поэтому взяла с собой лишь теплые брюки и пару свитеров. И сейчас, глядя, как Рауль стягивает через голову джемпер, подумала, а сунула ли в сумку хотя бы одну футболку.
Рауль, сняв свитер, остался в майке. И я по привычке приласкала взглядом вытатуированную на его плече пантеру, обманывая себя, что смогу приручить хищницу. Заблуждение… Находясь рядом с Раулем, я боюсь заглядывать в будущее – а что если он, как своенравный хищник, уйдет на волю, едва лишь почувствует попытку его «одомашнить»?
– Так, что тут у нас? – задумчиво пробормотал Рауль, распахивая створки шкафа. В одну из них оказалось встроено зеркало почти в рост. – М-м-м, места хватит. А запасные одеяла, пожалуй, уберу наверх. Если так будут топить и ночью, то вряд ли они нам понадобятся. Впрочем…
Он оглянулся на меня, и я увидела, что его зеленые глаза смеются:
– Кое-кто и в жару любит закутываться в одеяло. Так что, пожалуй, одно для тебя оставлю. Устала?
– Нет.
– Тогда давай быстро разберем вещи и спустимся вниз.
Рауль уступил мне нижнюю полку и принялся выкладывать из своей сумки одежду на верхнюю.
– Я тебя еще далеко не со всеми друзьями познакомил, – начал рассказывать он между делом. – У меня их много, связанных с работой, музыкой, учебой. Но здесь собрались самые близкие, хоть и далеко не все. Например, не смогли приехать три парня из нашей группы со своими девушками и еще одна пара… Все из-за праздников. Ну ничего, когда-нибудь я тебя со всеми познакомлю.
Его последняя фраза внушала надежду, что будущее у нас возможно. По крайней мере Рауль об этом сейчас так думал…
– Но из всех друзей самый близкий – Давид? – с интересом, за которым маскировала свои беспокойства, спросила я.
– Да, – ответил Рауль, приседая над раскрытой сумкой. – Мы жили в соседних домах и знакомы практически с рождения. Не обращай внимания на его остроты. Не зная Давида, можно решить, что он – отвратительный тип. Но ему только нравится казаться таким. На самом деле он…
– Белый и пушистый, – со смешком перебила я. – Святой ангел!
– Почти так и есть, – глянул Рауль на меня снизу вверх, не поднимаясь с корточек. И вновь занялся сумкой. – Но, по правде говоря, роль святого ангела досталась Нурии. Вместе они уже пару лет.
– И точно ангел! Столько времени выдерживать такого субъекта, как Давид.
– Вижу, он тебе не понравился, – констатировал Рауль, но, однако, без удивления и огорчения. – У тебя еще будет возможность убедиться в том, что он – неплохой парень.
– А Монику ты давно знаешь?
– Тоже с детства. Она – дочь маминой подруги, считай мне – вторая сестра. Кстати, Моника работает в адвокатской конторе, и я попросил ее помочь тебе с делом о наследстве: найти человека, который бы занялся решением твоих проблем. Она согласилась.
– Спасибо! – обрадованно воскликнула я.
Рауль закончил разбирать сумку, последним вытащил несессер и отнес его в ванную.
– Рауль, а что происходит между Лаурой и Давидом? – поинтересовалась я, когда парень вновь появился в комнате.
– Война, – засмеялся он, аккуратно складывая опустевшую сумку и убирая ее в шкаф. – Не спрашивай меня, из-за чего она началась, но, сколько себя помню, Лаура с Давидом всегда враждовали. В детстве Давид очень задевал мою сестру, мы с ним даже дрались из-за этого. А Лаура вполне искренне его ненавидела и боялась. Может, это связано с тем, что…
Рауль вдруг оборвал себя на полуслове, его глаза расширились, словно он увидел за моей спиной что-то странное. Он даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть это поверх моей головы, хоть я и была ему до плеча. Затем торопливо оглянулся и повернулся ко мне уже с растерянной улыбкой.
– Что? – испуганно спросила я, тоже невольно оглянувшись. Ничего странного там не оказалось, лишь дверца шкафа, в зеркале которой отражалась я со стопкой одежды в руках.
– Ничего, – усмехнулся Рауль. – Показалось.
– Что показалось?
– Да ничего…. Ерунда. Скорей всего обещанные «спецэффекты».
– Какие спецэффекты? – не поняла я.
– Многие старинные дома обладают историей. Обычно туристам рассказывают о возрасте дома, бывших владельцах, их занятиях. Но иногда, заманивая гостей, хозяева придумывают легенду или значительно приукрашивают уже имеющуюся. Этот дом отреставрирован совсем недавно, похоже, еще и года не прошло, как его начали сдавать, и, чтобы привлечь внимание, на сайте сообщили, что здесь могут происходить странные вещи. Но какие – не объяснили, – для большей таинственности. На Рождественскую неделю резервировать нужно все сильно заранее. Отдых чуть не накрылся из-за нашей нерасторопности, тут уже не до выбора. Вот быстро и сняли дом «с привидениями».
– С привидениями? – прошептала я, от неприятного удивления даже не сумев придать голосу шутливый тон.
– Нет, конечно! – сказал Рауль, с улыбкой обнимая меня и привлекая к себе. – Ты что, испугалась?
– Нет, но… Вообще-то рассчитывала на романтичный отдых…
– Так и будет!
Хоть его голос и прозвучал уверенно, неприятный осадок у меня остался. Еще до недавнего времени я бы первая посмеялась над рассказами о привидениях и других «гостях» из потустороннего мира, если бы минувшим летом лично не «познакомилась» с семейным кошмаром.
Какое счастье, что я могу выходить из моего мира, прогуливаться по комнатам. Дом, в котором проживало не одно поколение нашей семьи, сейчас, сменив хозяев, превратился в подобие гостиницы для отдыхающих. Все в нем переделано под удобства гостей. Больно ли мне, настоящей хозяйке, видеть эти изменения? Как ни странно, нет. Отреставрированный дом ожил, будто после интенсивного лечения. Больно было бы, если бы он умер. Дом, одинокий, забытый, умирал, взирая ослепшими окнами на заросшие сорняками поля, когда-то бывшие виноградниками моего отца. И я, молодая сеньорита, единственная хозяйка, не могла ничего сделать…
Обретя других владельцев, дом зажил новой жизнью. И пусть теперь он – пристанище для отдыхающих, в его стенах звучат живые голоса. Он дышит теплом, его наполняют запахи приготовляемой еды. Как при жизни моей матушки.
Как вообще при жизни…
Когда старик отдыхает между приемами гостей, я прогуливаюсь по его комнатам, смотрю на старую мебель, вынесенную в оставшуюся единственной гостиную, захожу в спальни, ставшие одинаковыми из-за того, что оформлены они не для кого-то специально, с любовью и старанием, а обезличены для сменяющихся гостей. Задерживаюсь в своей комнате. Ничто в ней не напоминает обо мне. Ничто. В этом месте мне всегда становится грустно, и я спасаюсь от хандры в маленьком музыкальном салоне с пианино моей матушки. Рассматривая декоративные завитушки на черном дереве, вспоминаю сладкий голос поющей мамы. Ее тонкие руки – руки не крестьянки, а аристократки, на клавишах. Зазвучит ли еще когда-нибудь в этом доме музыка? Гости, которые посещают дом, частенько поднимают крышку инструмента, трогают его клавиши, еще хранящие прикосновения пальцев моей матери, но воспроизводят лишь робкое бренчание. В тот день, когда в этих стенах раздастся музыка, дом по-настоящему оживет. Проснется не только его сердце, но и душа.
Когда открываются двери и входит первый гость, я ухожу в свой мир, к которому привязана, как дух к телу. И начинается мое главное развлечение. Мир, в котором я живу, лишил меня цветов, звуков, тепла, но подарил другую возможность. Отсюда я вижу то, что называю про себя душами. Громкое название. Может быть, это и не души вовсе. Что я могу знать о них? Я говорю «душа», потому что не могу подобрать другое слово. Сущность человека? Наверное, последнее звучит куда правильней. Но я, чтобы не усложнять все, говорю «душа».
Так вот, мой мир дает возможность увидеть души. В реальном мире они спрятаны в тела, завуалированы фальшью, скрыты приличиями, правилами, нормами, принятыми в обществе. А отсюда видны обнаженными. Иногда, разглядывая души гостей, я думаю о том, что настоящий мир – мир, в котором живу я, а тот, что привыкла именовать реальным, всего лишь искаженное отражение. Ведь именно из моего мира видна настоящая сущность человека! Как все тогда ужасно… Перед глазами встает картина с трещинами и сыплющимися на скелеты червями… И меня передергивает от отвращения.
Нет, нет!
Чтобы избавиться от неприятных мыслей, возвращаюсь к наблюдению за отдыхающими, а точнее за их душами, которые видятся мне расплывчатыми силуэтами, раскрашенными в разные цвета, меняющими оттенки в зависимости от помыслов и настроения «хозяина». Говорят, что душа беспола, но я необъяснимым образом понимаю, в чье тело она заключена – в тело мужчины или женщины.
Я преуспела настолько, что по цветовой гамме понимаю, какую жизнь ведет человек – праздную ли, полную грехов, или праведную. Каковы его помыслы, насколько пропиталась его сущность фальшью, что управляет его поступками – тщеславие ли, жадность, ненависть. Увы, чаще всего преобладают темные цветовые гаммы. А однажды мне довелось увидеть душу, очерненную убийствами. Я отшатнулась в ужасе. И позже, узнав, что эта черная душа заключена в тело молодой красивой женщины, предположила, что испортили ее убийства нерожденных младенцев.
У меня здесь нет книг, нет радио, поэтому, рассматривая чужие души, угадывая по цветовой гамме и пятнам жизнь хозяина, я развлекаю себя так, как будто бы посещаю театр. Какое еще может быть развлечение у молодой романтичной девушки, не лишенной фантазии, оказавшейся в моем положении?
Я даже составила свою цветовую гамму грехов. Она может не совпадать с настоящей, говорю же, это всего лишь моя забава. Безразличие мне видится фиолетового цвета, ревность – ртутного, ненависть – огненной, месть меняет цвет от холодного стального до кроваво-красного, тщеславие – темно-желтое, жадность – бурая. Фантазия окрашена в розовый, страсть полыхает алым. Кому скажи…
Сложней и интересней всего с любовью. Любовь – это не просто цвет, это цветок, занимающий то место, где у человека расположено сердце. Мне больше всего нравится рассматривать цветы. Они никогда не бывают одинаковыми. Но это и не странно, ведь любовь – разная. Я испытала это волшебное и одновременно мучительное чувство лишь однажды. И, может быть, потому, что не успела им насладиться, вглядываюсь с таким вниманием в цветы, примеряя на себя чужие чувства.
Иногда лепестки цветов подпорчены ртутного цвета пятнами – ревностью. Иногда я вижу совсем молодые цветы с еще не раскрывшимися бутонами – зарождающуюся любовь. А иногда, напротив, – цветок с уже поникшими вялыми лепестками. Отцветающая любовь… Немало попадается душ без цветов, и к ним я быстро теряю интерес.
…А сегодня я увидела его.
Нет, не так. ЕГО.
И опять не так…
Я увидела чистую душу, светлую, без темных пятен тяжелых пороков. Так, как если бы доктор, привыкший наблюдать только снимки легких людей, больных раком, пневмонией, туберкулезом, вдруг увидел чистый снимок. Но не столько душа привлекла мое внимание своей чистотой, сколько диковинный цветок. Вернее, два. Один – сильный, как сорняк, нахально расправляющий лепестки, занимал все «сердечное» пространство, отнимая его у другого – маленького, хилого и бледного. Этот, сильный и дивно красивый, то полыхал алым, то пульсировал пурпурным, то светлел до нежно-розового. Но хоть он менял цвета, одно оставалось неизменным: его лепестки были тронуты ржавыми пятнами тоски.
«Ого!» – удивилась я и потеряла бдительность. Мне показалось, что обладатель цветков заметил меня. Нет, я не видела его лица, его глаз, смотрящих на меня, но заметила, как силуэт на мгновение замер, будто в изумлении. И я поспешно ушла в глубь коридора.
Рауль уже спустился вниз, откуда доносились приглушенные толстыми стенами голоса. И от того, что я торопилась, расческа только путалась в волосах. В очередной раз с трудом выдрав ее из влажных прядей, я решила, что укладка не стоит таких жертв. Волосы сами высохнут и лягут натуральными волнами. Я выключила фен, выдернула из розетки шнур и повернулась к зеркалу. Да так и застыла, увидев отражение Булки. Сомнений быть не могло! У белого котенка, сидевшего на расположенной за моей спиной полочке, у носа было черное пятнышко, точь-в-точь, как у Булки. Появление нашего кота здесь оказалось такой неожиданностью, что я чуть не выронила фен.
– Булка?.. – изумленно воскликнула я, оглядываясь. И уронила-таки фен. Потому что на полке стояли флаконы с гелем для душа, шампунем и одеколоном Рауля, а котенка не было. – Что за… – пробормотала я, наклоняясь за феном. Померещилось. Других объяснений нет. Я выпрямилась и увидела, что Булка по-прежнему отражается в зеркале: сидит на пустой полке и с интересом наблюдает за мной. Но в тот момент, когда наши взгляды встретились, я с ужасом увидела, что у котенка глаза не желто-зеленые, какими они были на самом деле, а молочно-белые, будто с бельмами, без зрачков и радужек.
Меня пробил озноб. Так не бывает! Не бывает, чтобы в зеркале отражался кот, который должен в это время находиться в доме родителей твоего парня. Не бывает, чтобы зеркало отражало то, чего нет. Не бывает, чтобы за тобой внимательно следили невидящими глазами. Кто это вообще?!
За спиной раздался тихий шорох, будто котенок спрыгнул на пол. Умирая от накатившего на меня ужаса, но будто повинуясь неслышимому приказу, я вышла из ванной и оглянулась в поисках котенка. Скрипнувшая входная дверь указала на то, что Булка, или кто это был, выбежал в коридор.
Я отправилась следом и в удивлении остановилась, неожиданно погрузившись в мертвую тишину. Разговоры, неразборчивым гудением слышавшиеся в спальне, вдруг затихли, хотя гостиная располагалась прямо над столовой. Не может быть, чтобы громкоголосые друзья Рауля разом смолкли! По испанской привычке они разговаривали, не понижая голосов и все одновременно. Может быть, куда-то ушли?
Легкий шорох, в плотной тишине прозвучавший громче выстрела, вывел меня из оцепенения. Увидев, что котенок направился к лестнице, я поспешила за ним, но не из любопытства, а из стремления встретить кого-нибудь из людей. Торопливо сбегая по лестнице, я не могла отделаться от ощущения, что дом стоит в запустении не один десяток лет – настолько он вдруг показался мне мертвым.
В столовой никого не было. Никто не накрывал стол к завтраку, скатерти, которая покрывала его еще вчера, не оказалось, и столешница стала такой темной, будто обугленной. Мне даже почудился запах гари. Всего на мгновение – это ощущение тут же развеялось. «Розыгрыш, это какой-то розыгрыш!» – подбодрила я себя.
– В ноябре, Чави, у нас самая работа была, – засмеялся Рауль. – Диск записывали.
– Записали бы раньше, если бы ты нам планы не сбил – то аварией, то изменениями в коллективе, – проворчал Чави.
– Но согласись, вышло лучше! С новыми песнями.
– О, начинается, – вроде бы обращаясь ко мне, но так, чтобы услышали и молодые люди, прошептала Лаура. – Сейчас заговорят о диске, концертах – и все, мы их потеряли. Анна, подумай хорошенько, нужен ли тебе мой брат-зануда, который часами может говорить о музыке.
– Лучше пусть уж говорит о музыке, чем делится подробностями своей работы, – парировал Чави.
К нам, болтающим и смеющимся, незаметно подошла еще одна девушка, которую мы не сразу заметили. Внешности она была совершенно неброской, с простым лицом, почти лишенным природных красок. По отдельности его части – нос, губы, маленький рот – казались привлекательными, но вместе никак не складывались в органичную картину. Небольшие глаза светлого оттенка и русые жидкие волосы, подстриженные ровным коротким каре с прямой челкой… Такая внешность могла бы принадлежать жительнице любой европейской страны, но менее всего, на мой взгляд, ярким испанкам. В первый момент мне подумалось, что девушка, как и я, иностранка, но заговорила она без акцента.
– Нурия, – представилась она первой. И равнодушно, ради приличия, скользнув по моей щеке прохладными губами, повернулась к мужской половине компании:
– Давида не видели?
– Во дворе курит, – ответил Рауль.
Простое лицо Нурии просияло так, словно его, сонного, коснулся луч утреннего солнца. И, преобразившись, будто по волшебству, стало удивительно привлекательным. Так яркую бабочку в сумерках ошибочно принимаешь за невзрачного мотылька. И пока я откровенно рассматривала девушку, она уже пробормотала извинения и покинула помещение. Лаура проводила ее долгим взглядом, а затем, разворачиваясь к присутствующим, веселым голосом спросила:
– И где наши комнаты?
– Пойдемте, я вам покажу, – спохватилась Моника. – Спальни практически одинаковые, лучших или худших нет, поэтому мы взяли на себя смелость распределить их между парами.
Она направилась к другой двери в конце столовой, за которой, оказалось, скрывалась ведущая вверх крутая лестница с высокими каменными ступенями – выщербленными, стертыми множеством ног, со сколотыми у некоторых краями.
– Сколько лет этому дому? – спросила я, поднимаясь следом за Раулем.
– Не знаю, – не оглядываясь, ответила Моника. – Предполагаю, что лет триста-четыреста. Не самый старый, попадаются и тысячелетние. На сайте не содержится информации о возрасте – большое упущение, считаю. А с хозяином я не общалась. Кажется, обо всем договаривался Давид. Только не уверена в том, что он поинтересовался такой «мелочью», как возраст дома.
– Думаю, ты права, – хмыкнул Рауль. – Давида меньше всего интересует историческая ценность таких домов. Ему хоть многовековый подавай, хоть шалаш, хоть грот, хоть современную квартиру – все одно, лишь бы там была более-менее приличная кухня.
– Кухня? – удивилась я.
– Давид – повар. Приготовление еды для него – не процесс, а священный ритуал, поэтому к подбору кухонной утвари и продуктов он подходит щепетильно. Да что это я, лучший способ убедиться в том, что Давид кулинарный гений – попробовать его блюда.
– Пожалуй, я буду питаться отдельно, – буркнула Лаура. – Сомневаюсь в том, что он не сыпанет в мою тарелку яду.
– Если будешь держать язык за зубами, то не отравит, – оглянулся на сестру с усмешкой Рауль.
Миновав две узкие площадки, мы вошли в еще одну дверь и оказались в гостиной. Размерами она значительно уступала столовой и была не такой вытянутой и узкой. Одну ее стену занимал камин, не прикрытый решеткой, и выполнявший лишь декоративные функции. Вдоль противоположной стены в каменных нишах, образовывающих своеобразные полки, стояли книги с потрепанными корешками. Я засмотрелась на эту библиотеку: книги у меня всегда ассоциировались с деревом, но в каменных полках тоже что-то было…
– Ну как вам?
– Мне нравится! – воскликнула я, опережая Рауля с Лаурой. И с интересом окинула взглядом тяжелые кресла, которые, казалось, перенесли сюда из музея. Сколько поколений людей они пережили? Мне подумалось, что, если опуститься в такое кресло и прикрыть глаза, оно шепотом будет передавать тебе разговоры прежних хозяев. Я незаметно, с уважением и восхищением тронула пальцами массивный каркас. Дерево оказалось гладким, но отполировали его не инструменты, а касающиеся на протяжении многих веков руки. Погладила ладонью пыльную обивку из потертого красного бархата, на ощупь теплую, и еще больше убедилась, что старинные вещи обладают не только памятью, но и душой.
У не занятой камином и полками-нишами стены стоял предмет, который я поначалу приняла за комод. Но оказался он старым громоздким проигрывателем с «тумбой» для пластинок. Вспомнилось, что, когда мне было года четыре, мы с мамой отправились в гости к ее приятельнице, и там, в одной из комнат, я увидела проигрыватель, мгновенно завороживший меня загадочностью и количеством ручек на деревянной панели. И пока меня не засекли, я всласть накрутилась этих ручек, сбив все настройки.
И вот сейчас подобная вещь стояла в гостиной испанского дома. Правда, внимание на нее обратила только я: Лауру интересовал куда больше выбор спальни, а Раулю, нагруженному нашими сумками, хотелось поскорей избавиться от тяжестей.
– Вот свободные комнаты, – указала нам Моника на две двери, расположенные по обе стороны от проигрывателя. – Еще одна, вон та, возле лестницы, останется для пары, которая приедет завтра. Спальни, в которых остановились мы, находятся на этом же этаже, только в другой части.
Оглянувшись, я увидела возле входной двери узкий проход, с первого взгляда незаметный. Мне подумалось, что этого «перешейка», соединяющего два крыла, раньше не было, что появился он тогда, когда дом перестраивали под нужды туристов. Моника будто прочитала мои мысли:
– На сайте выложен старый план, оригинальный. В той части, где спальни, было открытое пространство, возможно, еще одна гостиная, куда большего размера, чем эта. Но сейчас из нее сделали три спальни и оставили между ними лишь узкий проход. Плюс тех комнат в том, что они немного изолированы от гостиной, но минус состоит в их размерах – они значительно уступают вашим.
– Этот дом не такой уж большой, – прокомментировал Рауль, обращаясь к нам с Лаурой. – Раньше мы останавливались в таких громадных, что в них легко можно было потеряться, со множеством комнат, гостиными на каждом этаже. Но так как в этот раз мы «проспали» и спохватились тогда, когда уже не осталось свободных домов, обрадовались этому. Впрочем, как еще раньше заметил Чави, половина компании не смогла поехать, так что огромный дом нам просто не нужен.
– На первом этаже, помимо кухни, которую вы не видели, есть маленький зал с пианино, где тоже можно отдыхать. И территория перед домом довольно большая, с бассейном и местом для барбекю.
– Бассейн зимой нам не пригодится, – усмехнулся Рауль. – А вот барбекю обязательно сделаем. Ну что, выбираем комнаты?
– Лаура?.. – сделала я приглашающий жест, предлагая девушке первой выбрать комнату.
– Мне все равно! – воскликнула она. И открыла дверь той спальни, к которой стояла ближе – с левой стороны от проигрывателя.
– Ладно, оставлю вас. Устраивайтесь и спускайтесь к нам. Скоро будем заниматься ужином. – сказала Моника, завершая роль гостеприимной хозяйки.
Комната оказалась обставлена просто, но именно простотой и непривычностью интерьера завораживала. Стены – каменные, как и во всем доме. Большую часть пространства занимает высокая кровать с грубыми спинками из того же темного дерева, что и остальная мебель в доме. Узкие тумбочки с расшатанными дверцами на высоких изогнутых ножках, встроенный в дальнюю от входа стену шкаф, одно кресло с выпуклым протертым сиденьем – вот и вся обстановка. Но большего и не нужно.
Если спальня сохраняла первозданный вид, то ванная комната оказалась вполне современной: с отделанными светлой плиткой стенами, новой сантехникой, стеклянной полочкой для туалетных принадлежностей и пластмассовыми крючками для полотенец. И только рама зеркала, выточенная опять же из темного дерева, казалась старой, как и мебель. Разглядывая ее, я обратила внимание на то, что зеркало – не навесное и укреплено непосредственно в стене, а рама служит лишь декоративной деталью. Интересно!
– Рауль? – позвала я, выходя из ванной. И увидела, что он, открыв ставни узкого, словно форточка, окна, и опираясь одним коленом о низкий каменный подоконник, пытается поднять заевший шпингалет.
– Жарища, как в преисподней, – ему наконец-то удалось распахнуть окно.
Я, почти привыкнув к прохладе в его квартире, думала, что в доме с голыми стенами должно быть холодно и сыро, как в погребе, поэтому взяла с собой лишь теплые брюки и пару свитеров. И сейчас, глядя, как Рауль стягивает через голову джемпер, подумала, а сунула ли в сумку хотя бы одну футболку.
Рауль, сняв свитер, остался в майке. И я по привычке приласкала взглядом вытатуированную на его плече пантеру, обманывая себя, что смогу приручить хищницу. Заблуждение… Находясь рядом с Раулем, я боюсь заглядывать в будущее – а что если он, как своенравный хищник, уйдет на волю, едва лишь почувствует попытку его «одомашнить»?
– Так, что тут у нас? – задумчиво пробормотал Рауль, распахивая створки шкафа. В одну из них оказалось встроено зеркало почти в рост. – М-м-м, места хватит. А запасные одеяла, пожалуй, уберу наверх. Если так будут топить и ночью, то вряд ли они нам понадобятся. Впрочем…
Он оглянулся на меня, и я увидела, что его зеленые глаза смеются:
– Кое-кто и в жару любит закутываться в одеяло. Так что, пожалуй, одно для тебя оставлю. Устала?
– Нет.
– Тогда давай быстро разберем вещи и спустимся вниз.
Рауль уступил мне нижнюю полку и принялся выкладывать из своей сумки одежду на верхнюю.
– Я тебя еще далеко не со всеми друзьями познакомил, – начал рассказывать он между делом. – У меня их много, связанных с работой, музыкой, учебой. Но здесь собрались самые близкие, хоть и далеко не все. Например, не смогли приехать три парня из нашей группы со своими девушками и еще одна пара… Все из-за праздников. Ну ничего, когда-нибудь я тебя со всеми познакомлю.
Его последняя фраза внушала надежду, что будущее у нас возможно. По крайней мере Рауль об этом сейчас так думал…
– Но из всех друзей самый близкий – Давид? – с интересом, за которым маскировала свои беспокойства, спросила я.
– Да, – ответил Рауль, приседая над раскрытой сумкой. – Мы жили в соседних домах и знакомы практически с рождения. Не обращай внимания на его остроты. Не зная Давида, можно решить, что он – отвратительный тип. Но ему только нравится казаться таким. На самом деле он…
– Белый и пушистый, – со смешком перебила я. – Святой ангел!
– Почти так и есть, – глянул Рауль на меня снизу вверх, не поднимаясь с корточек. И вновь занялся сумкой. – Но, по правде говоря, роль святого ангела досталась Нурии. Вместе они уже пару лет.
– И точно ангел! Столько времени выдерживать такого субъекта, как Давид.
– Вижу, он тебе не понравился, – констатировал Рауль, но, однако, без удивления и огорчения. – У тебя еще будет возможность убедиться в том, что он – неплохой парень.
– А Монику ты давно знаешь?
– Тоже с детства. Она – дочь маминой подруги, считай мне – вторая сестра. Кстати, Моника работает в адвокатской конторе, и я попросил ее помочь тебе с делом о наследстве: найти человека, который бы занялся решением твоих проблем. Она согласилась.
– Спасибо! – обрадованно воскликнула я.
Рауль закончил разбирать сумку, последним вытащил несессер и отнес его в ванную.
– Рауль, а что происходит между Лаурой и Давидом? – поинтересовалась я, когда парень вновь появился в комнате.
– Война, – засмеялся он, аккуратно складывая опустевшую сумку и убирая ее в шкаф. – Не спрашивай меня, из-за чего она началась, но, сколько себя помню, Лаура с Давидом всегда враждовали. В детстве Давид очень задевал мою сестру, мы с ним даже дрались из-за этого. А Лаура вполне искренне его ненавидела и боялась. Может, это связано с тем, что…
Рауль вдруг оборвал себя на полуслове, его глаза расширились, словно он увидел за моей спиной что-то странное. Он даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть это поверх моей головы, хоть я и была ему до плеча. Затем торопливо оглянулся и повернулся ко мне уже с растерянной улыбкой.
– Что? – испуганно спросила я, тоже невольно оглянувшись. Ничего странного там не оказалось, лишь дверца шкафа, в зеркале которой отражалась я со стопкой одежды в руках.
– Ничего, – усмехнулся Рауль. – Показалось.
– Что показалось?
– Да ничего…. Ерунда. Скорей всего обещанные «спецэффекты».
– Какие спецэффекты? – не поняла я.
– Многие старинные дома обладают историей. Обычно туристам рассказывают о возрасте дома, бывших владельцах, их занятиях. Но иногда, заманивая гостей, хозяева придумывают легенду или значительно приукрашивают уже имеющуюся. Этот дом отреставрирован совсем недавно, похоже, еще и года не прошло, как его начали сдавать, и, чтобы привлечь внимание, на сайте сообщили, что здесь могут происходить странные вещи. Но какие – не объяснили, – для большей таинственности. На Рождественскую неделю резервировать нужно все сильно заранее. Отдых чуть не накрылся из-за нашей нерасторопности, тут уже не до выбора. Вот быстро и сняли дом «с привидениями».
– С привидениями? – прошептала я, от неприятного удивления даже не сумев придать голосу шутливый тон.
– Нет, конечно! – сказал Рауль, с улыбкой обнимая меня и привлекая к себе. – Ты что, испугалась?
– Нет, но… Вообще-то рассчитывала на романтичный отдых…
– Так и будет!
Хоть его голос и прозвучал уверенно, неприятный осадок у меня остался. Еще до недавнего времени я бы первая посмеялась над рассказами о привидениях и других «гостях» из потустороннего мира, если бы минувшим летом лично не «познакомилась» с семейным кошмаром.
* * *
В моем мире – лед и холод. Мой мир окрашен в черно-белые тона. И мое имя тоже выцвело, как старые снимки. Здесь нет запахов, нет звуков. И свет, как свет Луны – лишь отражение настоящего света. Если по другую сторону ночь, то мой мир тоже погружается в темноту. Здесь нет времени, оно закольцовано в вечность, как спутаны в один повторяющийся путь все эти коридоры. Отсюда та реальность, которую я знала, представляется другой. Линии расплывчаты, пропорции искажены, как у рассматриваемого через толщу воды предмета. Вылинявшие до неузнаваемости цвета, и, наоборот, насыщенные гротескные тени. Отсюда мой дом, чьи каменные стены видятся испещренными трещинами, кажется местом, куда приходили умирать неизвестные животные. Повсюду – непогребенные скелеты с полуистлевшей плотью. А из дыр балок, прогрызенных древоточцами, сыплются, извиваясь, жирные черви. Впервые увидев такую картину, я закричала от ужаса. И только позже, выйдя в реальность, поняла, что стены все в том же отличном состоянии, какими я их и помню, а скелеты животных – это мебель, расставленная в комнатах. А то, что я приняла за червей, на самом деле лишь золотистые пылинки, кружащиеся в солнечном свете.Какое счастье, что я могу выходить из моего мира, прогуливаться по комнатам. Дом, в котором проживало не одно поколение нашей семьи, сейчас, сменив хозяев, превратился в подобие гостиницы для отдыхающих. Все в нем переделано под удобства гостей. Больно ли мне, настоящей хозяйке, видеть эти изменения? Как ни странно, нет. Отреставрированный дом ожил, будто после интенсивного лечения. Больно было бы, если бы он умер. Дом, одинокий, забытый, умирал, взирая ослепшими окнами на заросшие сорняками поля, когда-то бывшие виноградниками моего отца. И я, молодая сеньорита, единственная хозяйка, не могла ничего сделать…
Обретя других владельцев, дом зажил новой жизнью. И пусть теперь он – пристанище для отдыхающих, в его стенах звучат живые голоса. Он дышит теплом, его наполняют запахи приготовляемой еды. Как при жизни моей матушки.
Как вообще при жизни…
Когда старик отдыхает между приемами гостей, я прогуливаюсь по его комнатам, смотрю на старую мебель, вынесенную в оставшуюся единственной гостиную, захожу в спальни, ставшие одинаковыми из-за того, что оформлены они не для кого-то специально, с любовью и старанием, а обезличены для сменяющихся гостей. Задерживаюсь в своей комнате. Ничто в ней не напоминает обо мне. Ничто. В этом месте мне всегда становится грустно, и я спасаюсь от хандры в маленьком музыкальном салоне с пианино моей матушки. Рассматривая декоративные завитушки на черном дереве, вспоминаю сладкий голос поющей мамы. Ее тонкие руки – руки не крестьянки, а аристократки, на клавишах. Зазвучит ли еще когда-нибудь в этом доме музыка? Гости, которые посещают дом, частенько поднимают крышку инструмента, трогают его клавиши, еще хранящие прикосновения пальцев моей матери, но воспроизводят лишь робкое бренчание. В тот день, когда в этих стенах раздастся музыка, дом по-настоящему оживет. Проснется не только его сердце, но и душа.
Когда открываются двери и входит первый гость, я ухожу в свой мир, к которому привязана, как дух к телу. И начинается мое главное развлечение. Мир, в котором я живу, лишил меня цветов, звуков, тепла, но подарил другую возможность. Отсюда я вижу то, что называю про себя душами. Громкое название. Может быть, это и не души вовсе. Что я могу знать о них? Я говорю «душа», потому что не могу подобрать другое слово. Сущность человека? Наверное, последнее звучит куда правильней. Но я, чтобы не усложнять все, говорю «душа».
Так вот, мой мир дает возможность увидеть души. В реальном мире они спрятаны в тела, завуалированы фальшью, скрыты приличиями, правилами, нормами, принятыми в обществе. А отсюда видны обнаженными. Иногда, разглядывая души гостей, я думаю о том, что настоящий мир – мир, в котором живу я, а тот, что привыкла именовать реальным, всего лишь искаженное отражение. Ведь именно из моего мира видна настоящая сущность человека! Как все тогда ужасно… Перед глазами встает картина с трещинами и сыплющимися на скелеты червями… И меня передергивает от отвращения.
Нет, нет!
Чтобы избавиться от неприятных мыслей, возвращаюсь к наблюдению за отдыхающими, а точнее за их душами, которые видятся мне расплывчатыми силуэтами, раскрашенными в разные цвета, меняющими оттенки в зависимости от помыслов и настроения «хозяина». Говорят, что душа беспола, но я необъяснимым образом понимаю, в чье тело она заключена – в тело мужчины или женщины.
Я преуспела настолько, что по цветовой гамме понимаю, какую жизнь ведет человек – праздную ли, полную грехов, или праведную. Каковы его помыслы, насколько пропиталась его сущность фальшью, что управляет его поступками – тщеславие ли, жадность, ненависть. Увы, чаще всего преобладают темные цветовые гаммы. А однажды мне довелось увидеть душу, очерненную убийствами. Я отшатнулась в ужасе. И позже, узнав, что эта черная душа заключена в тело молодой красивой женщины, предположила, что испортили ее убийства нерожденных младенцев.
У меня здесь нет книг, нет радио, поэтому, рассматривая чужие души, угадывая по цветовой гамме и пятнам жизнь хозяина, я развлекаю себя так, как будто бы посещаю театр. Какое еще может быть развлечение у молодой романтичной девушки, не лишенной фантазии, оказавшейся в моем положении?
Я даже составила свою цветовую гамму грехов. Она может не совпадать с настоящей, говорю же, это всего лишь моя забава. Безразличие мне видится фиолетового цвета, ревность – ртутного, ненависть – огненной, месть меняет цвет от холодного стального до кроваво-красного, тщеславие – темно-желтое, жадность – бурая. Фантазия окрашена в розовый, страсть полыхает алым. Кому скажи…
Сложней и интересней всего с любовью. Любовь – это не просто цвет, это цветок, занимающий то место, где у человека расположено сердце. Мне больше всего нравится рассматривать цветы. Они никогда не бывают одинаковыми. Но это и не странно, ведь любовь – разная. Я испытала это волшебное и одновременно мучительное чувство лишь однажды. И, может быть, потому, что не успела им насладиться, вглядываюсь с таким вниманием в цветы, примеряя на себя чужие чувства.
Иногда лепестки цветов подпорчены ртутного цвета пятнами – ревностью. Иногда я вижу совсем молодые цветы с еще не раскрывшимися бутонами – зарождающуюся любовь. А иногда, напротив, – цветок с уже поникшими вялыми лепестками. Отцветающая любовь… Немало попадается душ без цветов, и к ним я быстро теряю интерес.
…А сегодня я увидела его.
Нет, не так. ЕГО.
И опять не так…
Я увидела чистую душу, светлую, без темных пятен тяжелых пороков. Так, как если бы доктор, привыкший наблюдать только снимки легких людей, больных раком, пневмонией, туберкулезом, вдруг увидел чистый снимок. Но не столько душа привлекла мое внимание своей чистотой, сколько диковинный цветок. Вернее, два. Один – сильный, как сорняк, нахально расправляющий лепестки, занимал все «сердечное» пространство, отнимая его у другого – маленького, хилого и бледного. Этот, сильный и дивно красивый, то полыхал алым, то пульсировал пурпурным, то светлел до нежно-розового. Но хоть он менял цвета, одно оставалось неизменным: его лепестки были тронуты ржавыми пятнами тоски.
«Ого!» – удивилась я и потеряла бдительность. Мне показалось, что обладатель цветков заметил меня. Нет, я не видела его лица, его глаз, смотрящих на меня, но заметила, как силуэт на мгновение замер, будто в изумлении. И я поспешно ушла в глубь коридора.
* * *
Я стояла перед зеркалом с феном в руках и сушила после утреннего душа волосы. От мамы мне досталась отличная кожа, поэтому я почти не пользовалась косметикой. Только в тех случаях, когда казалась слишком бледной, наносила немного румян на скулы, да иногда подводила карандашом веки. Красавицей я не была. Только глаза изумрудного оттенка, унаследованные от прабабки-испанки, хорошая кожа и копна вьющихся каштановых волос и составляли мою привлекательность. Еще совсем недавно меня сложно было назвать изящной, но переживания, которых в этом году мне выпало достаточно, сыграли роль отнюдь не здоровой «диеты».Рауль уже спустился вниз, откуда доносились приглушенные толстыми стенами голоса. И от того, что я торопилась, расческа только путалась в волосах. В очередной раз с трудом выдрав ее из влажных прядей, я решила, что укладка не стоит таких жертв. Волосы сами высохнут и лягут натуральными волнами. Я выключила фен, выдернула из розетки шнур и повернулась к зеркалу. Да так и застыла, увидев отражение Булки. Сомнений быть не могло! У белого котенка, сидевшего на расположенной за моей спиной полочке, у носа было черное пятнышко, точь-в-точь, как у Булки. Появление нашего кота здесь оказалось такой неожиданностью, что я чуть не выронила фен.
– Булка?.. – изумленно воскликнула я, оглядываясь. И уронила-таки фен. Потому что на полке стояли флаконы с гелем для душа, шампунем и одеколоном Рауля, а котенка не было. – Что за… – пробормотала я, наклоняясь за феном. Померещилось. Других объяснений нет. Я выпрямилась и увидела, что Булка по-прежнему отражается в зеркале: сидит на пустой полке и с интересом наблюдает за мной. Но в тот момент, когда наши взгляды встретились, я с ужасом увидела, что у котенка глаза не желто-зеленые, какими они были на самом деле, а молочно-белые, будто с бельмами, без зрачков и радужек.
Меня пробил озноб. Так не бывает! Не бывает, чтобы в зеркале отражался кот, который должен в это время находиться в доме родителей твоего парня. Не бывает, чтобы зеркало отражало то, чего нет. Не бывает, чтобы за тобой внимательно следили невидящими глазами. Кто это вообще?!
За спиной раздался тихий шорох, будто котенок спрыгнул на пол. Умирая от накатившего на меня ужаса, но будто повинуясь неслышимому приказу, я вышла из ванной и оглянулась в поисках котенка. Скрипнувшая входная дверь указала на то, что Булка, или кто это был, выбежал в коридор.
Я отправилась следом и в удивлении остановилась, неожиданно погрузившись в мертвую тишину. Разговоры, неразборчивым гудением слышавшиеся в спальне, вдруг затихли, хотя гостиная располагалась прямо над столовой. Не может быть, чтобы громкоголосые друзья Рауля разом смолкли! По испанской привычке они разговаривали, не понижая голосов и все одновременно. Может быть, куда-то ушли?
Легкий шорох, в плотной тишине прозвучавший громче выстрела, вывел меня из оцепенения. Увидев, что котенок направился к лестнице, я поспешила за ним, но не из любопытства, а из стремления встретить кого-нибудь из людей. Торопливо сбегая по лестнице, я не могла отделаться от ощущения, что дом стоит в запустении не один десяток лет – настолько он вдруг показался мне мертвым.
В столовой никого не было. Никто не накрывал стол к завтраку, скатерти, которая покрывала его еще вчера, не оказалось, и столешница стала такой темной, будто обугленной. Мне даже почудился запах гари. Всего на мгновение – это ощущение тут же развеялось. «Розыгрыш, это какой-то розыгрыш!» – подбодрила я себя.