Наталья Ключарева. Деревня дураков (сборник)

   – А тебе в рот слюней напустит! – выдохнул Витька и тут же получил локтем в бок.
   Любка подошла совсем близко к окну. Погремушка, с которой она не расставалась, громыхнула почти у них над головами. Любка оперлась на подоконник, булькнула горлом и вдруг со всей мочи грянула:

 
Пришла курица в аптеку
И сказала: «Кукареку!
Дайте мази и духов
Для приманки петухов!»
 

   Зажав рты ладонями, мальчишки беззвучно затряслись. Первым не выдержал и гоготнул покрасневший от натуги Витька. Тут же с облегчением заржали в голос Ванька и Илья Сергеич.
   – Ба! Да у нас гости! – обрадовалась Любка и свесилась из окна.
   Но пятиклассники уже вылетели в калитку, совсем забыв, что договорились уходить огородами, чтобы отвязаться от Минкина.
   – Психовка! Психовка! В голове шпаклевка! – на бегу выкрикнул Илья Сергеич и даже умудрился запустить камнем в психовкин дом; правда, не докинул.
 
   Они помчались по главной улице, преследуемые сурово сопящим Минкиным, и отдышались только в церковном дворе, в тени запертой на замок колокольни.
   – Там черт живет, – сообщил всезнающий Витька. – Сам видел.
   – А Человека-паука ты не видел? – презрительно спросил Илья Сергеич.
   – Я всех видел, – неопределенно соврал Витька.
   Сарай отца Константина был открыт, но внутри никого не было. Пятиклассники нерешительно помялись на пороге, соображая, как воспользоваться отсутствием хозяина. Первым, к страшной досаде Ильи Сергеича, опять оказался Витька.
   – Старый поп Михей, – таинственно сказал он, – где-то тут сокровище запрятал.
   – Какое у него сокровище, – усомнился Ванька.
   – Штопаные носки! – съязвил Илья Сергеич.
   – Дураки! Он оттого и бедный был, что все деньги на жемчужину потратил!
   – Жемчужину? – ахнули пятиклассники, забыв раздоры.
   – Я когда отцовской дроби наглотался, – начал Витька, наслаждаясь всеобщим вниманием, – меня бабка в церковь таскала, святой водой отпаивать, так как доктор запил.
   – Ага, это они дядь Вову в армию спроваживали, – вставил Ванька. – У меня тогда батя чуть в печке не сгорел.
   – Так вот. А старый-то поп прямо в церкви и рассказывает. Мол, раньше у меня полным-полно всего было. И жемчуги, и доллары, и тачки. А потом, говорит, один барыга показал мне самую прекрасную в мире жемчужину. И я всё-всё распродал, что у меня было, и ее купил.
   – Ну и?
   – Я так думаю, здесь припрятал. Больше-то негде.
   В следующие полчаса, строго наказав Минкину дежурить у ограды, пятиклассники перерыли весь сарай, простучали стены, заглянули даже в умывальник – и ничего интересного не обнаружили.
   – Значит, во дворе зарыл, – нашелся Витька.
   – Надо копать, – решил Ванька.
   – Застукают, – возразил Илья Сергеич. – А она хоть большая?
   – С куриное яйцо-то будет, – авторитетно определил Витька. – А то и с футбольный мяч.
   И они так замечтались про сокровище старого попа, что опять забыли сбежать от Минкина, и вчетвером пошли к речке.
 
   – Минкин, гляди, там мальки. Да ты ляжь, так виднее.
   Минкин, чуя подвох, недоверчиво таращился на Илью Сергеича.
   – Они в иле живут, – подтвердил Ванька.
   – Целая стая, – добавил Витька.
   Любопытство наконец перевесило, и Минкин, улегшись животом на теплые доски моста, заглянул в воду. Змеились в глубине зеленые пряди речных растений, колыхалось, разъезжаясь по швам, белое солнце, скользили бесшумные водомерки.
   Минкин ощутил за спиной подозрительное движение, но тут из-под моста действительно выплыла небольшая рыбка, и он забыл обо всём на свете. Когда малек исчез, уносимый быстрым течением, Минкин вскочил, но было уже поздно.
   Пятиклассники пропали, только далеко в поле предательски волновалась высокая трава. Минкин посмотрел вокруг, и в глазах его закипели слезы негодования. Он снял панамку, свирепо швырнул ее в речку и долго смотрел, как она кружится в водоворотах, цепляется за ветви старых ив и застревает в камышах.
 
   Витька, Ванька и Илья Сергеич сидели на груде битых кирпичей у заброшенного коровника и сосредоточенно грызли сахар.
   – Может, старый поп ее в звероферме упрятал? – лениво предположил Ванька. – Айда, поищем?
   – Ты что! – замахал на него Витька. – Там живет Человек с Выменем Вместо Лица!
   – Да тебе просто слабо! – выпалил Илья Сергеич, негодуя, что Витька снова опередил его в интересной выдумке.
   Пять минут они кричали друг на друга, повторяя всего два слова: «слабо» и «не слабо». Пока Ванька, заскучавший в этом оре, не произнес:
   – Если там правда живет Человек С Выменем Вместо Лица, то вы его уже сто раз разбудили.
   – Да нет! – секунду помедлив, сориентировался Витька. – Ушей-то у него нет.
   – Значит, и глаз нет, – рассудил Ванька. – Чего тогда бояться?
   – Он ест детей, – убежденно сказал Витька. – Помнишь, Клаша говорила, что раньше в школе в каждом классе было по тридцать человек? Куда, думаешь, все делись? Пошли на звероферму – и больше их никто не видел!
   – Как же он ест? – продолжал сомневаться Ванька. – Ведь и рта у него нету.
   – А он – засасывает, – объяснил Витька, и всем почему-то стало взаправду страшно.
   Солнце зашло за облако, дунул ветер и в заброшенной звероферме что-то всхлипнуло и заскулило. Пятиклассники кубарем скатились с кирпичей и залегли в ромашках.
   – Духи замученных доярок, – прошептал Витька.
   – А может, сам? – одними губами спросил Ванька.
   – С чего бы ему плакать?
   – С голодухи…
   – МАМА-А-А-А! – завопил пятиклассник Илья Сергеич и сломя голову бросился в сторону деревни.
   Витька с Ванькой понеслись следом.
 
   В начале улицы колыхалась ажурная шляпа Клавдии Ивановны. Мальчишки хотели по привычке разбежаться кто куда, но потом вспомнили, что они уже пятиклассники и Клаша больше не имеет над ними никакой власти. Они смело двинулись ей навстречу, угрюмо поздоровались, а Илья Сергеич, набравшись духу, спросил:
   – Вы не знаете, где Костик?
   – Да что все с ума посходили с этим Костиком? – вскричала Клавдия Ивановна. – Носятся с ним как с писаной торбой! Увез его отец Константин в город, документы правят. А вы чего без дела болтаетесь? Тоже хотите бандитами вырасти? Ну-ка марш за книжки!
   Но пятиклассники уже не слушали свою бывшую надсмотрщицу и, сверкая пятками, побежали в деревню.
   В Митино их живо перехватили родители и загнали обедать. Илья Сергеич остался на главной улице один. Появляться дома ему совсем не хотелось: две преступные горбушки грозили страшной карой, хотя одну из них слопали Ванька с Витькой, а вторую пришлось для отвода глаз скормить Минкину.
   Илья Сергеич забрался на старую яблоню у магазина, уселся в удобной развилке между стволов и, скривившись, надкусил незрелое яблоко. Есть его было невозможно, но пятиклассник упрямо жевал мерзкую кислятину, с каждой минутой всё больше скисая сам.
   Наконец он пульнул огрызок в пробегавшую мимо кошку. Вздохнул раз, другой – и вдруг почувствовал себя бесконечно старым.
   «Вот и жизнь прошла, уважаемый Илья Сергеич, – горестно подумал он. – Пятый класс! Это ж надо! Скоро ведь и на кладбище!»
   Он спрыгнул с яблони и пошел куда глаза глядят.
   – Уже почайпили? – окликнул он Ваньку, сидевшего за столом у открытого окна.
   – Не-а, – ответил тот с набитым ртом. – А вы?
   – А мы уже начайпились, – вздохнул Илья Сергеич и грустно побрел дальше.
   У церковной ограды он увидел ковырявшего в носу Костю и обрадовался ему, как родному.
   – Пойдем искать жемчужину старого попа! – выпалил Илья Сергеич, подбегая к страшному детдомовцу.
   – Щас у тя, знаешь где жемчужина будет? – проговорил Костя и медленно пошел на струхнувшего пятиклассника. – Я тя отучу камнями швыряться! Я те пасть-то глумливую порву! И как в чужом доме шмон наводить, ты у меня тоже забудешь!
   Илья Сергеич пискнул и, согнувшись пополам, отлетел в канаву.

Глава шестая
Костя

   – Чудо! – выкрикнула, вбегая, Клавдия Ивановна с той заполошной интонацией, с которой обычно кричат: «Пожар!»
   Отец Константин собрался с духом. За неделю пребывания в Митино ему уже посчастливилось стать свидетелем нескольких чудес от Клавдии Ивановны. Первое заключалось с том, что ей приснилось, будто Пахомов запил. И тот действительно запил! Отец Константин, ни разу не видевший бывшего тракториста трезвым, позволил себе несколько усомниться в пророческом даре Клавдии Ивановны, за что был окончательно записан (рукой пенсионера Гаврилова) в опасные модернисты.
   На следующий день в очертаниях облака учительнице начальных классов привиделся архангел Гавриил, но это было только начало. От оттепели в церкви протекла ветхая кровля. Отец Константин полез наверх с куском толя, а Клавдия Ивановна, увидев по дороге домой открытую дверь храма, завернула на огонек – и торжествующим воплем оповестила мир и клир о чуде мироточения. Несколько капель с дырявой крыши попало на оклад закопченной иконы святого Пантелеймона Целителя.
   И вот стряслось новое чудо.
   – Сегодня в школу забрался беглый детдомовец, – с воодушевлением вещала Клавдия Ивановна. – Все перевернул. Но это неважно. Заманили его супом в столовую и заперли. Ущерб, конечно, непоправимый. Но я опять не об этом. Стали, пока он там колотился, звонить в интернат. И выяснили, что этот малолетний висельник – знаете кто?! Сын нашей Любки! Чудо! Ведь его трехмесячного увезли! А он именно сюда приблудился! Чудо!
   – А сейчас он где?
   – Депортировали обратно, – отмахнулась Клавдия Ивановна. – Но ведь правда невероятно – прибежал точь-в-точь туда, где родился! Что молчите? Опять сомневаетесь?
   – Я думаю, он знал, куда бежал, – вынужденно ответил отец Константин, который предпочел бы отделаться молчанием.
   – Это ж надо, какой Фома неверующий! – изумилась Клавдия Ивановна. – Как вас только в священники-то пустили?!
 
   На следующий день у магазина отец Константин увидел лежащие в ноздреватых сугробах велосипеды. Семеро таджиков с лесопилки приехали за растворимой лапшой. Они появлялись в деревне только в случае крайней пищевой необходимости и только все вместе. Как объяснила отцу Константину фиолетовая продавщица Нина, таджики смертельно боялись Вовку, который приобрел в армии стойкую ненависть к саблезубым чуркам и бил всех без разбору.
   Рядом с велосипедами крутилась Любка, где-то пропадавшая с самого дня их знакомства. Она была в боевом настроении: рубила воздух ребром ладони, грозила кулаком пустой улице и запальчиво переругивалась с невидимым собеседником.
   Когда таджики один за другим стали выходить из магазина, Любка заметила отца Константина.
   – Ага, святейший! – пронзительно крикнула она, и таджики бросились к своим велосипедам. – Думаешь, Любка не человек?
   – Не думаю.
   – А Любка – человек! И чурки – люди! – Любка махнула рукой в сторону поспешно отъезжавших таджиков. – А никто не верит.
   – Я верю.
   – Ты? Да на кой ты сдался?! Если я сама себя забываю. Психовка! Лисица блудливая! Вот я кто!
   – Ты человек.
   – Да иди ты! – сморщилась Любка и отвернулась.
   Отец Константин потоптался на месте и подумал, что, видимо, разговор окончен. Но тут Любка глянула через плечо и плаксиво сказала:
   – Отняли у меня доченьку. Вот я и скурвилась. А то смотрела бы в ее чистые глазоньки и себя в порядке держала…
   – У тебя их двое, значит, было? Детей-то?
   – Да нет, одна. Малюсенькая такая, а орала – уши закладывало!
   – Так это ж сын!
   – Сын? Ну, может, и так. Давно это было.
 
   Отец Константин не успел дойти до дома, как его догнала запыхавшаяся Евдокия Павловна:
   – Батюшка, на помощь! Ни одного мужчины не найти! Все в Пустое Рождество укатили! На свадьбе гуляют!
   – Что стряслось?
   – Помогите унять мальчишку!
   – Вчерашний? – уже на ходу уточнил отец Константин.
   – Да-да! Вернулся! Что теперь будет? Он же нас по бревнышку раскатает!
 
   В маленькой митинской школе стоял такой грохот и стук, будто внутри работала бригада лесорубов.
   – Мы детей по домам распустили, от греха подальше, – испуганно пояснила Евдокия Павловна. – Клавдия Ивановна заперлась в учительской. А я вот за подмогой сбежала.
   – Вы тогда тоже в учительской посидите, – велел отец Константин.
   Евдокия Павловна скрылась за дверью, щелкнул замок, и по полу провезли что-то тяжелое, видимо, директорский стол.
   В первом же кабинете отец Константин обнаружил бесновавшегося мальчишку. Завернувшись в занавеску, тот скакал по партам и лупил поварешкой в алюминиевую кастрюлю из столовой. Вторая кастрюля, поменьше, с надписью «Компот» красовалась у него на голове. У доски валялись обломки стульев, присыпанные землей из цветочных горшков.
   Увидев отца Константина, беглый детдомовец поступил самым неожиданным образом. Рывком скинул с себя всю амуницию, спрыгнул с парты, подбежал, обхватил его обеими руками, уткнулся – и замер. В наступившей тишине долго и одиноко дребезжала катившаяся по полу истерзанная кастрюля, пока наконец не врезалась в стену.
   Не расцепляя рук, мальчишка поднял залитое веснушками востренькое лицо и обворожительно улыбнулся. На отца Константина глянули холодные Любкины глаза. Спохватившись, детдомовец притушил взгляд пушистыми ресницами и улыбнулся еще шире.
   – Ты кто? – с фальшивой детскостью спросил он.
   – Отец Константин.
   – А я – Костя! Можно, я у тебя пока поживу?
   – Валяй.
   Они вышли из разоренного кабинета. Не отрываясь от отца Константина, Костя извернулся и лягнул дверь учительской:
   – Эй, клуши! Выметайтесь! Осада снята!
   Вечером отец Константин пошел проведать Евдокию Павловну. В школе, несмотря на поздний час, кипела работа. Трое десятиклассников расставляли свернутые щуплым Костей парты, девчонки подметали пол, Клавдия Ивановна пила корвалол и взывала к отмщению. Тетя Дуня растерянно сновала посреди учиненного беглым детдомовцем хаоса и не знала, за что хвататься.
   Отец Константин зашел в учительскую, чтобы поговорить о дальнейшей судьбе Кости. Как он и предполагал, педагогические дамы собирались сдавать маленького погромщика обратно в интернат. Они бы уже давно вызвали машину оттуда, да хитрый мальчишка перерезал телефонный провод, а сотовая связь в Митино отсутствовала.
   – Но ведь он завтра опять вернется, – сказал отец Константин. – И тогда уж точно не оставит тут камня на камне. В отместку.
   – Что же делать? – испугалась Евдокия Павловна.
   – Не звоните им пока.
   – Это как… – возмущенно начала Клавдия Ивановна.
   – Пусть он с матерью встретится, – договорил отец Константин, глядя в робкие вопрошающие глаза маленькой директрисы. – А дальше видно будет. Может, он тогда сам в интернат вернется. А пока у него есть цель, он будет сюда сбегать, с каждым разом всё больше зверея.
   – Не будет! – вставила наконец Клавдия Ивановна. – Мы позвоним и попросим, чтоб его подальше упрятали. В психоневрологический. Ему там самое место!
   – За что? За то, что ребенок хочет раз в жизни маму увидеть? – неожиданно вступилась Евдокия Павловна. Чаша весов качнулась, и Костя был оставлен в родном селе.
 
   Вернувшись, отец Константин нашел свое скудное жилище перевернутым вверх дном. Умывальник был выдернут с корнем, мыло растоптано, недавно купленная чашка разбита, ложка завязана узлом, повсюду реяли перья из распоротой подушки. Поперек вздыбленной кровати валялся Костя и холодно за ним наблюдал.
   Отец Константин прошелся по сараю, обнаружил в углу раскуроченный стул, потрогал дубовую столешницу.
   – А что же стол не сломал? – поинтересовался он. – Сил не хватило?
   – Выдохся! – широко улыбнулся Костя, не смягчая, однако, взгляда.
   – Надо же, с тобой такое тоже бывает.
   Отец Константин присел на край постели, задумчиво выпутал из бороды белое перышко и грустно сказал:
   – Что же, Костя. С матерью тебе встретиться будет нелегко. Дома она почти не появляется. Сейчас я заходил – пусто. Если хочешь, пойдем, посмотришь, где она живет. Дверь там всегда открыта.
   – Нет! Не надо! – перепугался Костя.
   Несколько секунд его лицо судорожно менялось, не зная, какое выражение принять. Отец Константин встал и отошел к окну. Маленький Костя, сцепив зубы, судорожно, по-взрослому зарыдал.
   В эту минуту пенсионер Гаврилов сделал новую запись в своем досье: «Укрывает беглого преступника!» Насладившись эффектом, он вздохнул и с глубоким сожалением уточнил: «Малолетнего». Пенсионер Гаврилов был честным гражданином.
 
   Отец Константин не знал, где будет искать Любку, чья жизнь обычно протекала за пределами презиравшей ее деревни. Но выйдя на другое утро в магазин за чашкой и едой для Кости, он у самой ограды наткнулся на знакомую оранжевую жилетку.
   Любка стояла в подтаявшем сугробе и, держась за железные прутья, жадно всматривалась в церковный двор. Заслышав шаги, она обернулась, и отец Константин поразился, настолько осмысленным стало вдруг ее лицо.
   – Правда, что ли? – спросила Любка голосом, в котором не было и тени всегдашней придури.
   – Правда.
   – И как он?
   – Спит. Хочешь, зайди.
   – Нет! Не надо! – ужаснулась Любка точь-в-точь, как вчера Костя, и отец Константин испугался, что и она сейчас заплачет.
   Но она сдержалась и пошла с ним вместе в магазин.
   Отец Константин купил колбасы и хлеба.
   – Дубина стоеросовая! – всплеснула руками ждавшая на крыльце Любка. – Кто ж этим детей кормит? Молоко ему надо! Па-сте-ри-зо-ван-ное!
   – Люба, ему ведь лет десять. Молоком уже не насытится.
   – Десять лет?! – выдохнула Любка и всю дорогу до церкви оглушенно молчала.
 
   Заходить в сарай, где спал неведомый десятилетний человек, присутствовавший в ее голове только пищащим младенцем, Любка опять отказалась.
   – Пойду подготовлюсь, – она неопределенно махнула рукой в сторону своего дома.
   – Ты уж не пей, – без особой надежды попросил отец Константин.
   – Ни-ни! – вскинулась Любка. – Будто я не понимаю!
 
   Мальчика в сарае не оказалось. Отец Константин положил продукты и начал потихоньку ликвидировать следы вчерашнего разрушения. Через полчаса, когда он приколачивал умывальник, за спиной у него кто-то произнес:
   – Кстати, на будущее. От молока я бы тоже не отказался.
   Костя сидел на столе и держал в руках буханку и колбасу, яростно впиваясь то в одно, то в другое. В его дикарских повадках, однако, уже не было отчаяния человека, летящего вниз головой. Мимика неуловимо изменилась, будто в глубине глубин появилась точка покоя, и Костя, болтавшийся в мире без руля и ветрил, нашел соломинку, за которую ухватился.
   Отец Константин понял, что встреча состоялась, но не стал ничего выспрашивать. Костя тоже не счел нужным посвящать его в подробности. Он наелся, запихал оставшиеся куски в карманы грязной детдомовской куртки, спрыгнул со стола и, не прощаясь, прошмыгнул в дверь.
   Отец Константин хотел вернуться к ремонтным работам, но не нашел ни молотка, ни банки с гвоздями, которые оставил на табуретке под умывальником.
 
   Вечером заглянула Евдокия Павловна.
   – А он Любке окна фанерой заколачивает, – сообщила маленькая директриса и вопросительно взглянула на отца Константина, словно не зная, как ей реагировать на происходящее.
   – Ну, посмотрим, – сказал тот. – Вы только не звоните никуда, пожалуйста.
   – Мужики до сих пор на свадьбе, – удрученно вздохнула Дуня, предвидя страшную встречу с озверевшим в недельном запое мужем. – Телефон пока не работает. Но когда починят, Клавдия сразу позвонит. Сами знаете.
   На последних словах Евдокия, думавшая вовсе не о телефоне, а о своей мучительной семейной жизни, неожиданно расплакалась.
   – Если б вы знали! Если б вы только знали! – беспомощно повторяла она, заливаясь слезами.
   Отец Константин сел рядом, и Дуня по-детски уткнулась ему в плечо, всхлипывая во весь голос.
 
   На следующее утро отец Константин отправился в интернат, откуда сбежал Костя. Надо было опередить Клавдию Ивановну. Он шел пешком, иногда припуская трусцой, чтобы согреться. Шофер Вова, вопреки железному зароку не пить утром, тоже пропал на свадьбе в Пустом Рождестве. Ведь женился его армейский товарищ.
   До интерната было недалеко, километров двадцать. К обеду отец Константин уже сидел в директорском кабинете, раз за разом объясняя ситуацию. Увидев рыхлое, беззлобное лицо детдомовской начальницы Ольги Владиленовны, он понял, что надежда есть. И не ошибся.
   Когда переговоры перевалили за второй час и сгоравшая от любопытства секретарша унесла поднос с нетронутым остывшим чаем, Ольга Владиленовна, хмурясь, начала сдаваться. Отец Константин, исчерпавший к тому времени все аргументы, с ужасом почувствовал, что его может не хватить на самое последнее крошечное усилие.
   Но в эту минуту сама директриса пришла на помощь.
   – А правду говорят, – спросила она, таинственно понизив голос, – будто скоро конец света?
   Не в силах сопротивляться, отец Константин побежденно кивнул.
   – Ладно, пусть поживет, – суеверно согласилась Ольга. – Чего уж. Пока будет в бегах числиться. А там, если что, на восстановление подадим. Раз такое дело.
 
   Поздно вечером, возвращаясь в Митино, отец Константин с удивлением заметил, что в школе светится окно. В учительской сидела маленькая Евдокия. Увидев отца Константина, она поспешно приложила носовой платок к лиловому синяку под глазом.
   – Упала, – неумело соврала Дуня, отводя взгляд. – Приморозило, скользко так. А я вот заработалась. Дел невпроворот. Спасибо вам за всё. Спокойной ночи!
 
   У закрытого магазина гудели вернувшиеся со свадьбы мужики. Палыч, муж маленькой Евдокии, месил кулаком воздух, агитируя пойти к самогонщице Альке. Вовка, собиравшийся с завтрашнего дня все-таки приступить к работе, невнятно отнекивался. Угрюмый Пахомов молчал, созерцая свою неподвижную мысль.
   – Кузьма Палыч! – окликнул отец Константин.
   Кулак замер и медленно опустился. Палыч, сбитый с боевого ритма, незаметно соскользнул в слезливо-добродушную стадию.
   – Батюшка! – умилился он. – Ты смотри! Тоже ночью бродит, как простой смертный!
   – Кузьма Палыч, ты, значит, жену бьешь?
   – Бью! – с неподдельной горечью воскликнул Палыч. – Бью, отец! Да разве до нее достучишься!
 
   Неделя прошла сравнительно мирно, не считая ежедневных скандалов со стороны уязвленной Клавдии Ивановны. Пенсионер Гаврилов под шумок сочинил и отправил в епархию первое анонимное письмо, стилем которого остался очень доволен.
   В доносе в скупых чертах обрисовывалась история Любки и Кости, и предельно корректно, хоть и язвительно, указывалось на несовместимость покровительства блуднице и беглому разбойнику с саном отца Константина.
   Февраль подходил к концу, и в воздухе всерьез запахло весной. Однажды утром отец Константин выглянул в окно и увидел первых грачей. Они важно прохаживались по оттаявшему пятачку перед калиткой и неохотно взлетели, когда во двор ворвалась растрепанная Любка.
   – Нет сил! – выкрикнула она с порога. – Спасайся, кто может!
   – Ну?
   – Только не говори, что терпеть надо! Сколько могла, терпела. Всё – вилы!
   – С Костей не ладится?
   – Да при чем тут он. Со мной беда. Выпить надо. А то кончусь. Без шуток.
   – Люба…
   – Тамбовский волк тебе Люба! Сейчас начнешь петь, что он моя последняя надежда, что если я сорвусь, его опять отберут, и я умру под забором! Знаю! К черту! Мне выпить надо. Понимаешь ты или нет?
   – Но ведь и ты – его последняя надежда.
   – Знаю, – немного тише ответила Любка. – А что делать? Все равно пойду.
   – Куда?
   – Да хоть на лесопилку. Таджики добрые. И спиртом угощают.
   – Так тебе мужики нужны или выпить?
   – Сдались вы мне! – фыркнула Любка. – Были бы деньги, я бы культурно, как белый человек, подлечилась, не выходя из дома. Мне ж не для веселья. У меня нутро бунтует. Против головы. Все понимаю – а скрутило.
   – Неужели ты сможешь вот так – одна? Без компании?
   – Ясен пень. Я же алкоголик!
   – Ладно, Люб. Я сам тебе куплю, если так. И Костю заберу на время. А ты, когда поправишься, заходи за ним.
   – Ты? Мне? – недоверчиво заулыбалась Любка. – Ну, даешь, святейший! Даже я не ожидала!
   – Только при условии, что ты правда никуда выходить не будешь.
   – Ни-ни! Можешь меня на ключ запереть, когда не веришь!
 
   Так началась эта странная, хрупкая жизнь, похожая на карточный домик. Неделю Любка с сыном жили почти как нормальная семья. Разгребали завалы в доме, пытались наладить хоть какой-то быт.
   Потом Любка, как ошпаренная, бежала к отцу Константину, тот молча шел в магазин, и на несколько суток она запиралась одна в своей халупе. А Костя, который больше ничего не крушил, поселялся в сарае при церкви.
   Спустя некоторое время Любкин кризис заканчивался, и она, виновато икая, забирала сына к себе.
   По просьбе отца Константина, Костя даже попробовал походить в школу. Правда, быстро бросил, заявив, что никого из этих клуш не уважает.
   Понемногу призрачному семейству стал помогать кое-кто из соседей. Продавщица Нинка согласилась отдавать Любке списанный в некондицию товар – ломаные макароны, каменное печенье и подмоченный чай. Счастливая Серафима связала Косте шарф, носки и принялась за шапку. Некрасивый десятиклассник Саня помог застеклить окна и принес почитать роман под названием «Бедные люди».