Наталья Павлищева. Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

   Половины произносимого мальчик не понимал, потому что не знал русского, а не все знали немецкий, но чувствовать себя в центре внимания оказалось очень приятно, возможно, потому, что внимание это было радостным и даже заискивающим (как же, наследник!). Столы ломились от яств, никто ничего не экономил и не берег, его наклонностям пока потакали. Елизавета, решив порадовать Карла-Петера, любившего все военное, распорядилась произвести его в подполковники Преображенской гвардии, мундир которой он немедленно надел. Также его сделали полковником первого лейб-кирасирского полка. Это привело Петера в полный восторг, один вид рослых красавцев-кирасиров вызывал у подростка спазмы в горле. Он с важным видом выслушивал ежедневные доклады маршала Ласси, бывшего подполковником этого же полка. Елизавета Петровна посмеивалась:
   – Чем бы дитя ни тешилось…
   Но прошли дни праздников; в Россию Карл-Петер прибыл 5 февраля, а 1 июня императрица вызвала племянника к себе и представила нового учителя – профессора Якоба Штелина:
   – Ваше высочество часто скучает и должен научиться еще многому, потому представляю вам человека, который займет вас полезно и приятно.
   Штелин не смотрел на неуча свысока, кроме того, он придумал систему обучения, которая весьма понравилась мальчику. Профессор быстро уяснил, что наследник имеет великолепную память, но совершенно не привык получать знания системно, было решено обучать в игре. Книги обязательно с картинками, историю петровского правления по медалям, древнюю историю по монетам, геометрию по чертежам крепостей, географию на большом глобусе, картографию – начиная с плана комнаты наследника и до планов разных городов… Одного не учел умный Штелин, что наследнику не пять лет, когда игра развивает воображение и способность мыслить, ему шестнадцатый год, играть несколько поздновато.
   Конечно, обучение в игре Карлу-Петеру нравилось куда больше, он с удовольствием разглядывал картинки в огромных фолиантах, которые приносил Штелин, образцы в Кунсткамере, глазел на постовых из окна кареты, когда на прогулке наставник объяснял организацию работы полиции, обожал наблюдать, как тушат пожары, мало прислушиваясь к объяснениям профессора о действии насосов, зато шепотом и сам отдавая приказы бегавшим пожарным… Только это ничуть не развивало усидчивость и способность к регулярным, серьезным занятиям, тем более к занятиям самостоятельным. Самостоятельно Петр не был способен, вернее, научен постигать ничего.
   Возможно, занимайся Штелин со своим подопечным несколько лет и регулярно, ему и удалось бы постепенно перейти к более строгой, чем игра, системе обучения, но сначала мешали бесконечные болезни наследника, а потом… его женили. Женатому князю ползать по полу, рисуя план комнаты или крепости, не к лицу. Занятия прекратились.
   А вот тяга к игре осталась. Играть в умные, развивающие игры Карл-Петер был не способен, а потому занялся игрушечными солдатиками. Правда, остались макеты крепостей, но не для изучения математики и фортификации, а для игры в развод караулов…
   Но это было позже, а сначала Якоб Штелин носил и носил наследнику различные пособия, водил его в Кунсткамеру, где мальчику очень понравились уродцы, собранные при Петре I, возил по городу, объясняя его планировку…
   Очень мешал занятиям тот же Брюммер, которому вовсе не импонировал Штелин, заступавшийся за мальчика в случае наказаний. Однажды профессору пришлось даже отнимать Карла-Петера у его сурового наставника, чтобы тот не прибил подростка. И все же наследник не отправлял от себя немецких наставников, хотя мог бы это сделать, лишь попросив тетку.
   Много времени отнимали занятия с французским танцмейстером Лоде, здесь подростка примирил его скрипач Гайя. Император Фридрих прекрасно играет на флейте? Значит, и Карл-Петер должен на чем-то играть. Решено – на скрипке. Правда, наследник почему-то не попросил учить его самого Гайя, этим занялся егерь Бастиан, естественно, не блиставший исполнением.
   Так и проходили дни: в учебе со Штелином, спорах с иеромонахом Федоровским, который не мог обучать наследника основам веры в виде игры, а потому мучился со строптивым подростком, танцевальными па в зале с Лоде, с балами и праздниками по вечерам, игрой в солдатики вместе с лакеями и слугами…
   В ноябре он был крещен, имя не изменилось, назвали в честь знаменитого деда Петром, а отчество дали Федорович. Императрица так опекала все это время наследника, что при крещении тот вел себя вполне прилично, хотя обычно был дерганый и очень беспокойный.
   Новое имя, новая жизнь… что-то в ней нравилось, что-то не очень. Главное – о нем заботились, причем не как о солдате, который должен быть всего лишь стойким, а как о мальчике, которого нужно вырастить, образовать и наставить на жизненный путь… И Петер никак не мог понять, по душе ему такая жизнь или нет.
   В честь крещения императрица заново обставила ему комнаты, подарила на личные нужды 300 000 рублей. Это были огромнейшие деньги, а для ребенка, никогда не имевшего их вообще, просто немыслимые. В сказке, которая началась вокруг, не хватало только одного – его любимого императора Фридриха Прусского. Елизавета Петровна посмеивалась над таким пристрастием племянника, но не осуждала, справедливо рассудив, что нельзя сразу обрывать привычную жизнь. Потому игре в солдатики никто не препятствовал и говорить по-немецки не запрещал.
 
   Елизавета Петровна играла в карты со своим фаворитом Разумовским, искоса поглядывая на наследника, кривлявшегося в стороне с фрейлинами. Те хихикали, пытаясь уловить скрытый смысл в ужимках великого князя, хотя никакого смысла в них не было, просто подросток, не привыкший не только к придворному, но и вообще женскому обществу, об общении с дамами сведения получавший только от егеря Бастиана и своего слуги Румберта, не знал, как себя вести. Наученный танцмейстером Лоде, в танце Карл-Петер умел подать руку и провести партнершу как надо, но о чем с ней говорить? Девицы определенно не интересовались устройством крепостей или отличиями в мундирах, кроме того, великий князь предпочитал немецкий, а его понимали не все…
   Конечно, Петр приглядывался к окружающим, но вести себя так же просто не мог, это раздражало и сковывало одновременно. Все равно он был чужим…
   Подкладывая даму треф, императрица улыбнулась:
   – Пора невесту искать наследнику.
   – Невесту? Да он ребенок совсем, только что в мундире.
   – Наследника крестили, учат, на это время надобно, поди, и с невестой так?
   – Не русскую брать, что ли?
   – Свою нельзя. Вспомни, что было, когда Петру Алексеевичу княжну Меншикову сватали (императрица имела в виду внука Петра I, который умер незадолго до свадьбы с княжной Долгоруковой, а перед тем был обручен с дочерью Меншикова, которого вместе с семьей сослали в Березов). Не хочу раздор среди своих вносить.
   – А думаешь, матушка, и без того не будет? Снова начнут лаяться, из какого дома невесту брать.
   – Есть у меня на примете, да только ты прав, недовольных найдется. А мы все равно по-своему сделаем!
   Елизавета Петровна скинула карты, показывая, что ее взяла. Разумовский развел руками:
   – Во всем тебе, Елизавет, везет, что в картах, что в любви…
   Она почти плотоядно улыбнулась и скомандовала:
   – Все, пора и честь знать, на покой пора, поздно уж.
   Если честно, то было скорее рано, потому что, будь дело летом, уже забрезжил бы рассвет, и только осенняя петербургская ночь делала окна темными.
   Разумовский покосился на наследника, который с явным облегчением раскланялся с фрейлинами и поспешил целовать ручку тетушке. Какой из него муж? Ему еще самому мамка нужна… Некрасивый, щуплый, со странно вывернутыми коленками, которые прикрывались большими ботфортами сапог, даже по бальной зале двигавшийся почти строевым шагом, Петр вызывал скорее жалость, чем восхищение. Может, правда перерастет?
   Императрица не слишком хотела поступать по подсказке своего мудрого и хитрого канцлера Бестужева-Рюмина, а потому, выбрав невесту, ему именно ничего и не сказала. Елизавета Петровна выбрала Софию-Фредерику – дочь Христиана-Августа Ангальт-Цербстского и Иоганны-Елизаветы, троюродную сестру Петра и племянницу внезапно умершего перед самой свадьбой ее собственного жениха Карла. Петру тоже сразу ничего не сказали – успеется, но девушку вместе с матерью пригласили в Россию. Императрица распорядилась устроить достойную встречу. Узнав об этом, Бестужев рвал и метал, ведь он предлагал совсем другую невесту – из Саксонской династии. Но огорчаться канцлеру пока рано, портрет – еще не сама невеста, а невеста – еще не жена.

В Россию…

   В Берлине Иоганна привычно оставила Фрикен дома и отправилась ко двору одна, ей даже в голову не пришло, что главная фигура во всей суете – ее дочь; казалось, Фрикен – всего лишь досадная обуза.
   На вопрос, почему не прибыла сама принцесса София, ради которой, собственно, затевалась встреча, был дан ответ:
   – Она нездорова после дальней дороги.
   Но ясней всего говорил взгляд Иоганны-Елизаветы: мол, разве мало моего присутствия, при чем здесь дочь?
   Император оказался настойчив, на следующий прием потребовал привести Софию-Фредерику непременно. Мать ужаснулась, будучи уверенной, что дочери нигде не придется появляться: она не позаботилась о нарядах для Фрикен, с собой взяли всего пару домашних платьев, одно – для скромного выхода, придворного не было вообще, а старые использовать нельзя, девочка быстро росла, и они все малы.
   Фрикен снова осталась дома. Император Фридрих почувствовал ложь в неуверенном голосе принцессы Иоганны, предложил немедленно отправить к девочке лекаря, если уж она столь больна, что второй раз не может прийти на прием ко двору. Пришлось признаваться в отсутствии наряда… Разъяренный Фридрих распорядился отправить Софии-Фредерике платье его сестры. Оно оказалось великовато, но девочка все же появилась на обеде у короля.
   Конечно, Иоганна пережила немало неприятных минут объяснений с Его Величеством, но все закончилось благополучно, сама невеста Фридриху понравилась, он дал Софии наставления на будущее, а ее матери вообще поручение: вместе с французским посланником Шетарди постараться скинуть со своего места канцлера Бестужева. О… это было бальзамом на душу Иоганне! Кого-то с кем-то поссорить и вмешаться в чужие дела… любимое занятие, кроме того, это поручение короля, и дано оно с уверенностью в том, что Иоганна сможет воспользоваться своими родственными (!) связями при русском дворе.
   Конечно, сможет! Разве императрица Елизавет не ее родственница и не бывшая невеста ее брата? Смотрите, как Елизавет привязана к ее семье, к самой Иоганне! Фрикен снова была практически забыта, ей полагалось всего лишь находиться рядом с матерью и вести себя прилично. Иоганна чувствовала себя не просто в центре внимания, а в центре европейской политики. Подумать только, от ее ловкости, в которой мать Фрикен не сомневалась ни на мгновение, зависели отношения в Европе! Это ли не звездный час?
   Иоганна принялась собираться в Россию так, словно это ей предстояло выйти замуж. Удивительно, что сама Фрикен не оказалась по оплошности оставленной с отцом в Берлине.
   Наконец в январе все было улажено, и Иоганна с дочерью и минимумом сопровождающих – полковником Латорфа, фрейлиной Каин, горничной Шенк и несколькими слугами – двинулись вперед. Фрикен тепло попрощалась с отцом, словно чувствуя, что больше его не увидит: фельдмаршала почему-то не позвали в Россию.
   Ехали под именем графини Рейнбек и ее дочери.
   Императрица почему-то торопила, а снег, как на грех, в тот год не выпал, пришлось тащиться по стылой грязи, которая днем на солнышке превращалась в настоящую. Зато постоянно дул ледяной ветер, намерзлись и намучились сильно.
   Но только до границы России. Словно стремясь оправдать репутацию России как страны снегов и морозов, за Митавой уже лежал снег, а мороз стал столь силен, что пришлось закрывать лица шерстяными масками. И вот граница России, там, за Двиной, уже ее земли…
   Их встретили загодя, от этой встречи голова пошла кругом.
   От Митавы до границы почтовых станций уже не было, пришлось брать лошадей и даже сани у местных крестьян, потому и кутаться во все, что нашлось под рукой, – шубейки у принцесс оказались для русских холодов куцеваты. Выглядели путешественницы не слишком презентабельно.
   Увидев впереди толпу, Иоганна откровенно занервничала, но провожавший их от Митавы русский полковник Воейков успокоил:
   – Вас встречает рижский вице-губернатор князь Долгорукий.
   Русские все делали с размахом, приказано встретить достойно – встретили. Только это «достойно» немецкими принцессами и рижским вице-губернатором понималось по-разному. Русские все делали с размахом, непривычным для немецких принцесс.
   Сани остановились, не доехав до блестевшей на солнце золотой придворной кареты, с окнами из хрусталя. Фрикен мысленно ахнула: как в сказке про Золушку! Оставалось только надеяться, что карета не превратится через пару часов в тыкву…
   Не превратилась: карета, Долгорукий, эскадрон кирасир в черных плащах, восседавших на отборных рыжих лошадях, множество саней сопровождающих, звон бубенцов и даже роскошные шубы на собольем меху, преподнесенные гостям от имени императрицы, чтобы не замерзли в дороге, – все было настоящим, хотя казалось совершенно нереальным.
   Им помогли перебраться в императорскую карету, перетащить немногочисленные вещи (снова выглядели, как бедные родственницы!) и тронулись в путь к Риге. Роскошнейшие шубы на плечах, каких не бывало даже при дворе императора Фридриха, обтянутые шелком сиденья кареты на полозьях (чтобы ехать по снегу быстрее), эскорт – все казалось сном, ожившей сказкой. Но это было только начало. В Риге их встретил не просто перезвон церковных колоколов, весь город высыпал на улицы, раздавалась пушечная пальба, приветственные крики, музыка полковых оркестров… Все смешалось в единый шум, блеск, от которого просто кружилась голова…
   К изумлению Иоганны и Фрикен, встречающие говорили по-французски едва ли не лучше их самих, многие понимали и немецкий, все были ласковы, предусмотрительны, вежливы… Никаких медведей на улицах, никакого дикарства.
   Генерал-аншеф Салтыков, приветствовавший их в Риге и сопровождавший до Петербурга, в красивом большом парике, кафтан на нем отменного покроя, вовсе не старомодный, с бриллиантовыми пуговицами, причем этих кафтанов несколько (трижды менял за день!), и пуговицы на всех разные, но не менее богатые…
   Богатым здесь было все: наряды встречавших, кареты, даже лошади у кирасиров…
   Передохнули в Риге и отправились в Петербург. Императрица с наследником были в Москве, и Елизавета Петровна приглашала путешественниц туда, но сначала решено передохнуть в столице.
   Петербург показался шпилем Адмиралтейства и еще высоченным шпилем какого-то собора. Салтыков объяснил, что это Петропавловская крепость, а шпиль ее соборный… Его последние слова потонули в пальбе пушек – путешественниц приветствовали с крепостных бастионов. У высокого крыльца Зимнего дворца их встречал санкт-петербургский вице-губернатор князь Репнин со свитой. Солнечные зайчики, отражавшиеся от золота и бриллиантов на их нарядах, слепили глаза.
   К Иоганне с дочерью приставлены четыре фрейлины, которые тут же сообщили, что им необходимо «приспособиться к русской моде», а посему надлежит перемерить несколько нарядов, чтобы определить, какие подойдут. Никакого различия в моде не было, русский двор одет по последней парижской моде, но императрица, видно, хорошо знала положение финансовых дел в Цербсте, а потому давала возможность Иоганне с дочерью приодеться, чтобы не выглядеть бедновато на фоне блеска двора.
   Таких нарядов у Фрикен не было никогда в жизни! Мать старательно делала вид, что их багаж с платьями просто постигло несчастье – затонул, а потому они вынуждены принимать предложенное по-родственному Елизаветой Петровной. Фрейлины соглашались, щебетали вокруг, но было видно, что они все понимают.
   Наконец двинулись в Москву. Обоз из тридцати роскошных саней – это сопровождение принцесс. Но Иоганна и Фрикен уже ничему не удивлялись, такое внимание стало привычным, к хорошему вообще привыкаешь быстро.
   Главная дорога государства, по которой часто ездила императрица, – очень широкая, тщательно выровненная, даже выглаженная, освещена множеством костров, чтобы ехать можно и затемно. По пути не просто почтовые станции – путевые дворцы, в которых всегда ждут ужин и перины для сна. Сказка продолжалась…
   В Москву прибыли уже вечером, но в Головинском дворце их ждали.
   Едва успели сбросить шубы, как примчался великий князь. Петр за те годы, что мать и дочь его не видели, немного вырос, но мало изменился. Он был все так же неуклюж и угловат, но весьма обрадован приездом родных, о чем немедленно сообщил по-немецки:
   – Как я рад вашему приезду! Я хотел скакать вам навстречу, но тетя не пустила!
   Фрикен смотрела на своего возможного жениха и дивилась: куда девался тот зажатый, несмелый узкоплечий мальчик из Эйтина? Плечи не стали шире, хотя он, конечно, вырос и окреп, но дело не в том. Петер стал уверенней, он чувствовал свое новое положение, заботу и почти преклонение окружающих (еще бы – наследник престола!). Фрикен поняла: это из-за того, что с ним хорошо обходятся, наверняка здесь никакого гороха и розог. Девочке понравилось.
   Но тут пришел скороход от императрицы, зовущей в свои покои.
   – Но мы не переодеты! – в отчаянье вскрикнула Иоганна.
   Слуга в богато расшитом золотом кафтане низко поклонился:
   – Велено, как есть…
   Фрикен почему-то подумала, что если уж у слуг позумент золотой…
   Иоганна, выполняя требования придворного этикета, быстро произносила заготовленную для императрицы речь, а София-Фредерика исподтишка разглядывала Елизавету Петровну. Императрица, по одному мановению руки которой их жизнь была превращена в сказку, выглядела соответственно – доброй феей. Она была удивительно красива, полноватая, но мягкая и грациозная, особенно хороши лучистые светло-синие глаза. Фрикен подумала: жаль, что племянник совсем не похож на тетушку. Живая, легкая, со здоровым (пока еще) румянцем, алыми красивой формы губами, Елизавета Петровна была удивительно приветлива, спокойно выслушала сбивчивую речь родственницы, ответила на отменном французском, что очень рада приезду и ее намерения останутся такими же, расцеловала обеих принцесс в щеки и пригласила пить чай.
   – Княгиня, как вы похожи на своего брата!
   Ее прекрасные глаза затуманились слезами. Иоганна действительно была похожа на Карла, но об этом давно забыла, Карл умер много лет назад, и сестра не вспоминала бы о нем, если бы не российская императрица.
   Потом они пили чай втроем, Елизавета Петровна то и дело переводила разговор на Софию-Фредерику, которая интересовала ее куда больше берлинских придворных связей ее матери, о которых Иоганна все пыталась намекать императрице. Правительнице понравился французский язык девочки, она откровенно сказала, что для того, чтобы стать невестой великого князя, нужно многому научиться:
   – Небось не к одной тебе сие требование, князюшка тоже от учебы не бегает, за уроками сидит ежедневно. Нужно русский выучить непременно. При дворе можешь говорить по-французски, но с людьми – по-русски, в России не любят тех, кто нашего языка не знает.
   Фрикен смотрела на красивую доброжелательную женщину во все глаза, время от времени кивая, казалось, девочка впитывает каждое слово, каждый звук. Императрица даже чуть смутилась:
   – Мучить тебя занятиями не станут, я распоряжусь, да только прилежание все равно нужно.
   Иоганна просто не могла дольше сидеть неприметно, вмешалась:
   – Прилежанием София славится. Все, что полагалось, учила добросовестно. – Видно, вспомнила набор этих самых уроков, чуть смущенно уточнила: – Не все, что ей преподавали, нужно при русском дворе… Но читать принцесса любит очень!
   – Это очень хорошо. А еще непременное условие венчания – переход в православную веру.
   Девочка почти с ужасом посмотрела на мать. Перед отъездом отец вручил ей большущую записку о том, что должна и чего не должна делать дочь в далекой чужой стране. Первой из этих «не должна» была перемена веры. Именно из-за православия Христиан-Август и был против предстоящего брака. Императрица, видно, все поняла, ее ласковая рука легла на пальчики девочки:
   – Никто неволить не станет. Приставлю к тебе умного человека, который все объяснит, примешь душой веру – значит, крестишься, а на нет и суда нет.
   Мать с дочерью не поняли выражения, Елизавета Петровна объяснила.
   – Князь Петр не слишком усерден был в изучении основ православия, крестился, больше чтоб мне угодить, ты, девочка, вижу, разумная, постарайся понять и принять. Отличия с лютеранством в символах веры нет, только в обрядах, а православные обряды красивы и душевны. Но навязывать не стану.
   Принцесса Иоганна опомнилась:
   – Вашему величеству отдыхать пора, а мы вас задерживаем своими разговорами…
   Елизавета Петровна почему-то от души расхохоталась, позже Фрикен поняла почему – для императрицы день только начался, она не спала по ночам.
   – Удобно ли вас разместили?
   – Пока не знаю, но думаю, удобно, – Иоганна снова чувствовала себя в центре внимания, дочь была отодвинута в сторону.
   – Отдыхайте несколько дней, потом пришлю учителей Софии.
   – Можно завтра, – неожиданно даже для себя вдруг заявила девочка.
   Императрица с изумлением посмотрела на нее и улыбнулась:
   – Хорошо, завтра. А ныне отдыхайте после долгого пути… Потом расскажете и о том, как ехали, и том, как жили…
 
   В комнатах было тихо и почти жарко, потрескивали дрова в печи, поскрипывал снег под ногами у кого-то из охранников под окнами, похрапывала быстро заснувшая мать. А Фрикен спать не могла. Нет, постель, как всегда в России, была мягкой и пышной, лежать удобно, но девочке мешали уснуть мысли.
   Ее привезли в далекую Россию, чтобы выдать замуж за Карла-Петера. Он уже крещен и теперь просто Петер. Тот самый мальчик из Эйтина, которому страшно завидовала маленькая Фрикен, все же стал наследником российской короны. А она должна стать его женой. Фрикен была девочкой своего времени, она прекрасно понимала, что будущего мужа ей выберут родители, воспитанная в лютеранской строгости, помнила, что должна его полюбить и быть верной, хорошей женой, и теперь только пыталась понять, сможет ли быстро полюбить Петера.
   Он сильно изменился за те пять лет, что они не виделись; конечно, подрос, но у Петера все такие же полусонные глаза под тяжелыми веками, нервная походка и подергивания. Это неудивительно, его так строго держали в Киле… Но рядом с этой доброй и красивой женщиной, которая теперь заменила мать, Петер непременно должен оттаять, стать свободней и живей. Да уже стал!
   Посреди ночной февральской Москвы за тридевять земель от дома немецкая девочка решала для себя вопрос, сможет ли полюбить своего кузена, такого же немца. Двое детей должны создать семью и продолжить род Петра Великого. Конечно, когда мадемуазель Кардель читала ей Расина или Корнеля, Фрикен совсем не такой виделась первая любовь… Возлюбленный прекрасной принцессы должен быть таким же прекрасным. Петер до прекрасного принца не дотягивал, но Фрикен дала себе слово постараться найти в нем как можно больше хороших черт, чтобы скорее привыкнуть и полюбить. Так ей посоветовала на прощание Кардель, опечаленная, что ее не берут вместе с воспитанницей.
   Фрикен долго вспоминала Петера, сравнивая его нынешнего с тем, что был когда-то в Эйтине, и приходила к мысли, что он изменился к лучшему.
   Постепенно мысли перешли к императрице. Вот кого ни с кем сравнивать не нужно! Фрикен влюбилась в Елизавету Петровну с первого взгляда, потянулась к ней всей душой не только потому, что красивая и щедрая, – девочка невольно почувствовала, что женщина добрая. К ней очень хотелось прижаться, чтобы почувствовать исходящее тепло…
   Оставался вопрос веры, но ведь Елизавета Петровна обещала не настаивать… Мать, пока возвращались к себе и потом укладывались спать, фыркнула:
   – Нечего об этом говорить! Сменишь, и все тут.
   – Но отец…
   – Отец далеко, а ты здесь. И корона тоже здесь!
 
   С утра к ней пришел учитель русского языка Ададуров. Он был строг, но спокоен, сразу же похвалил за прилежание и схватчивость:
   – Учение хорошо пойдет.
   Это показалось Фрикен совсем не страшным, учить язык ей понравилось. А вот следом пришел Симеон Тодорский, приставленный для обучения основам православия.
   Когда в комнату, выделенную для занятий, вошел высокий сухощавый человек в черной монашеской одежде, Фрикен невольно сжалась: почему-то показалось, что он сейчас схватит и потащит в церковь крестить ее в другую веру. Золотой крест на его груди притягивал к себе взор…
   Симеон перекрестился на образа в углу и присел, позвав девочку ближе:
   – Бояться меня не надо, я детей не ем. Взрослых тоже. А теперь давай посмотрим, что знаешь ты и что я. Сравним и попробуем понять, насколько отлично.
   Он говорил по-немецки так чисто, что, не знай Фрикен, что перед ней русский, ни за что не догадалась бы. Разговор потек спокойный, свободный… К ее удивлению, оказалось, что Тодорский знает о лютеранской вере много лучше ее самой. Откуда?