Наталья Павлищева. Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг

   – Я выучу, госпожа.
   – Надеюсь… шейх Эдебали был духовным наставником первого из Османов. А дочь шейха Эдебали Майхатун – первой женой султана Османа. Если бы ни поддержка шейха Эдебали, едва ли удалось Осману стать султаном. Таких людей мы должны почитать, их могилы тоже.
   Снова немного подождала, наблюдая, как Нурбану пытается уловить связь между умершим более двухсот лет назад шейхом и их сборами в дорогу. Наконец красавица уловила:
   – Госпожа султанша, а где могила шейха Эдебали?
   – Его мавзолей в Биледжике. Мы поедем поклониться наставнику первого Османа, а потом съездим к источникам в Эскишехире. Первое полезно для души, второе для тела. – И жестко добавила. – Из дворца пока никуда. Поедем все вместе, когда будем готовы.
   Нурбану хотела спросить, почему Михримах можно, а ей нельзя, но не рискнула, и правильно сделала, потому что Роксолана могла ответить очень резко. Кто Михримах, и кто Нурбану? Михримах – дочь Повелителя, причем дочь любимая, а Нурбану всего лишь бывшая рабыня, ставшая наложницей шехзаде по воле султанши. То, что шехзаде Селим стал наследным принцем, мало что значит, завтра султан может поменять свое решение.
   Но сейчас ее меньше всего занимали амбиции Нурбану. Наверное, она надоела и Селиму тоже, не зря шехзаде, отправляясь в поход, с удовольствием отправил наложницу с сыном и дочерью в Стамбул.
   Иногда Нурбану сильно раздражала Роксолану, вот и сейчас мысли о ней были не к месту, следовало думать о ином. Роксолана сделала жест наложнице:
   – Иди…
   Конечно, от султанши не укрылось то, что Нурбану поджала губы, но это мало заботило Роксолану. Пусть обижается, не до нее.
 
   Когда приехала Михримах, Роксолана распорядилась устроить их с Айше Хюмашах рядом со своими покоями, и позвала дочь посмотреть, как идет строительство имарета.
   Михримах тревожно поинтересовалась:
   – Матушка, вы распорядились собираться в дорогу, но рискуете выезжать за пределы Топкапы?
   – В дорогу все соберут без меня, а на строительство мы поедем смотреть, чтобы наши враги видели, что мы их не боимся.
   Хвала языку ишарет, придуманному придворными чтобы, якобы не беспокоить Повелителя, а в действительности, чтобы говорить беззвучно. Всю дорогу до строительства Роксолана и Михримах обменивались знаками за закрытыми занавесками носилок. Вот кто ее понимал! Только с Михримах Роксолана могла быть откровенной.
   Роксолана любила город, хотя почти не видела его. Особенно любила шум стамбульских рынков, она добилась только закрытия невольничьего рынка, если желают покупать рабов, то путь делают это вне города, где она живет.
   Сулейман разрешал ей бывать на рынках, но только с охраной. Спрятавшись за накидкой поплотней, окруженная дильсизами, султанша проходила рядами, жадно впитывая в себя видения обычной жизни. Особенно богат Бедестан, где сосредоточены, кажется, товары всего мира. Причем часто ходила не только по рядам, которые любят женщины, не ткани рассматривала, не снадобья для красоты, не украшения, а самые простые вещи: кованые медью сундуки и расписные колыбели для младенцев, красочные одеяла и сафьяновые расшитые сапоги, кувшины и блюда, чеканные с чудным узором подносы, крошечные чернильницы, чернил в которых только на один стих и хватит, каламы, тонкими пальчиками гладила бока обычных глиняных сосудов и днища таких же блюд, приводя в изумление торговцев, которым невдомек, что глина домом пахла…
   Там, на рынках, хотя и было все иначе, чем в далеком родном Рогатине, но стоило закрыть глаза, начинало казаться, что сейчас и русскую речь услышит. Но русской речи не было, в Османской империи закон: из других стран все привозят чужие купцы, сами турки не большие любители мерить дороги с караванами или пересекать моря. Стамбул на большом перепутье расположен, нет необходимости ехать за товарами, сами привезут и с востока, и с запада. И купить тоже сами приедут.
   Голоса на рынках самые разные и речь тоже, но у торговцев она всегда турецкая, на рынках торгуют только местные. Это правило ввел все тот же Мехмед Фатих. Он был не только грозным Завоевателем, но и разумным правителем. Привозят арабские, китайские, индийские, персидские товары огромными тюками, сундуками, связками, сосудами… продают местным купцам, закупают на рынках у местных же то, что необходимо, и уезжают. Также и с европейцами.
   Продать испанцу или французу свой товар напрямую тот же индус не может, нужно при въезде в город все продать турку, а уж у того купит европеец. Купить тюком, а продать поштучно, купить корзину – продать на развес… Купить у восточных купцов то, чего нет за западе, и продать купцам с запада… Доход от самого положения Стамбула – вот чем жил разноголосый рынок. Хвала мудрому султану, завоевавшему Константинополь и сделавшему его Стамбулом.
   И на строительстве голоса и речь тоже разные.
   Султан Сулейман политику предков поддерживает всеми силами. Можно завоевать страну и даже много стран, но тот завоеватель, который будет думать лишь о разграблении, долго не продержится. Армия нахлынет, как волны во время бури, но потом уйдет как те же волны, а скалы на берегу останутся стоять как стояли. Море всегда отступает, даже если разрушит что-то на берегу, разъярившись.
   Так и завоеватели, если только пограбить – это всего лишь поход, завоевать – значит, взять под свою руку независимо от языка и веры. Тогда будет толк от завоевания.
   Конечно, были завоеватели, которые норовили силой увезти лучших мастеров из всех стран к себе, чтобы там создавали изделия невиданной красоты и качества. Но это же ненадолго, разве станет простой раб стараться обучить себе замену, разве будет он сам придумывать что-то новое? Конечно, настоящий мастер невольно будет, потому что не может не создавать и не придумывать. Но как в неволе вырастить новых мастеров? Нет, чтобы человек пел, как птица, он должен небо видеть.
   Сулейман предложил иное: переселившись в Османскую империю, продолжать жить вольно и заниматься своим делом. Конечно, мусульманам преимущество, они налоги платят меньше, а еще чиновником империи может стать только мусульманин. Государство мусульманское, значит, и чиновники тоже.
   Купцы и ремесленники оставались в своей вере, и ислам принимали только добровольно.
   Но Роксолана все эти годы старалась не вспоминать о том, в какой вере рождена, на каком языке первые слова произносила. Нельзя вспоминать, это больно и опасно. Однако, с годами все чаще ездила на рынки или просто на улицы Стамбула, чтобы послушать. Ухо искало русскую речь. Славянскую встречала, замирала, сидела, выуживая из потока голосов тот, что произносил слова на родном языке…
   Славянами были янычары, но те так старательно забывали все родное, что даже между собой старались разговаривать по-турецки, видно, боялись воспоминаний, как и султанша. Может, потому и не любили ее, что считали предавшей родную веру и родной язык? Но разве сами не так же?
   Михримах, рожденная в Стамбуле и знавшая несколько языков благодаря учителям, не знала русского и не всегда понимала мать.
   Вот и сейчас она с некоторым удивлением смотрела, как Роксолана напряглась, услышав славянскую речь. Почему султанша не желает брать себе служанок-славянок, ведь с ними можно бы говорить на родном языке? Михримах знала, что мать старательно избегает именно таких рабынь. Все считали, что просто боится красавиц, словно красавицы-славянки более опасны, чем, например, итальянки или испанки. Нет, не их золотоволосой красоты боялась Роксолана, а самое себя, боялась своей тоски, растущей с каждым годом с каждым прожитым днем, боялась, что однажды не выдержит и разрыдается у всех на виду.
   Голоса, беседующие на каком-то из славянских языков, отдалились, султанша вздохнула:
   – Нам пора… Думаю, Кара-Ахмед-паше уже донесли о наших сборах…
   – Матушка, вы не приказали делать это тайно?
   – Зачем? – Роксолана еще понаблюдала сквозь щель в занавеске за строительством. – Разве можно что-то сделать тайно в Топкапы? Все равно найдется либо предатель, либо просто болтун, который расскажет. К тому же я не намерена скрывать наш отъезд.
 
   Так и есть, у ворот в гарем их уже поджидал Кара-Ахмед-паша, чем-то очень довольный.
   – Чему это он радуется, тому, что мы уезжаем?
   – Не думаю…
   Кара-Ахмед-паша сделал знак евнухам, чтобы остановились, подошел к носилкам. Роксолана слегка отодвинула занавеску. Они с Михримах уже закрылись яшмаками – вуалью, скрывающей нижнюю часть лица.
   – Приветствую вас, султанша Хуррем, да продлит Аллах ваши дни.
   – Благодарю, паша.
   – Султанша, куда это вы собираетесь?
   Вопрос задан почти вольно. Роксолана замерла. Он чувствует себя победителем? Почему? Только потому, что у Рустем-паши отобрали государственную печать? Едва ли, этого недостаточно, чтобы вот так разговаривать с султаншей. Неужели?..
   Ах, вот в чем дело, вот зачем падишах вызвал в Стамбул этого толстого червяка!
   Мысли вихрем пронеслись в голове Роксоланы. Отреагировала быстро, бровь султанши недоуменно приподнялась:
   – Кара-Ахмед-паша, что дает вам право разговаривать со мной так? То, что вы на время стали Великим визирем вместо моего зятя Рустем-паши? Но это не изменило моего статуса кадины-эфенди, к тому же матери наследника. – По тому, как у Кара-Ахмед-паши вытянулось лицо, поняла, что попала в точку. Голос стал жестким, почти зазвенел, а взгляд злым. – Не думаю, чтобы Повелителю понравилось такое обращение с его супругой кого бы то ни было.
   – Хуррем Хасеки Султан, вы меня неправильно поняли… я интересуюсь только ради вашей же безопасности…
   Роксолана наклонилась к нему из носилок.
   – Дорогой паша, о своей безопасности, как и о безопасности дочери и внуков Повелителя, я позабочусь сама. Если вы, конечно, не станете мне мешать. – Оценивающе оглядев Кара-Ахмед-пашу, с сожалением добавила. – Возможно, не стоило назначать на место Рустем-паши именно вас даже на время… Паша, занимайтесь делами государства и не мешайте мне заниматься своими, но если уж вы так заботитесь о нашей безопасности, обеспечьте хотя бы дорогу до Измита. Джафер, пусть двигаются дальше!
   Кара-Ахмед только зубами заскрипел от злости, откуда эта проклятая ведьма узнала, что он назначен вместо Рустем-паши?!
   Но уже мгновенье спустя его захватила другая мысль: султанша упомянула Измит, значит, едет не в Эдирну, а на восток? Куда, неужели к Повелителю?! Эта мысль была столь захватывающей, что Кара-Ахмед-паша даже отмахнулся от Ильяса-паши, поздравлявшего с назначением Великим визирем:
   – Потом, Ильяс-паша, потом!
   Понимая, что мысль нужно обдумать в спокойной обстановке, он поспешил в свой дворец, распорядившись вызвать туда же Аласкара. Упускать такую возможность было бы грешно, но сделать все нужно настолько тонко, чтобы никто не догадался даже при дотошном расследовании.
 
   Аласкар пришел быстро, он всегда оказывался рядом в нужную минуту. Поистине, Аласкар – Великий воин, что означает по-арабски его имя.
   Аласкар был супершпионом, знай о нем другие Великие визири или правители, завидовали бы Кара-Ахмед-паше черной завистью. Или постарались уничтожить Аласкара.
   Но об шпионе не знал никто, незаметный, но при этом красивый, умеющий быть буквально невидимкой, все видеть, все слышать, обо всем вовремя догадаться, он оставался тайной Кара-Ахмед-паши, тайной тайн. Кара-Ахмед-паша не мог оставить такую ценность в Эдирне, Аласкар приехал со своим господином в Стамбул.
   – Паша… – Аласкар один из немногих, кто позволял себе не складывать руки на животе для демонстрации того, что в них нет кинжала. Просто Кара-Ахмед-паша прекрасно знал, что этот человек способен сам возникать из воздуха, а уж вытащить кинжал из ниоткуда… Еще паша, побаивался собственного шпиона, прекрасно понимая, что тому ничего не стоит уничтожить его самого и пройти сквозь стену, не будучи обнаруженным.
   Но пока Аласкар работал на него.
   И все же, глядя на ловкого шпиона, Кара-Ахмед-паша впервые серьезно подумал об опасности, которую тот несет ему лично, и о том, что после выполнения поручения, которое готовился дать, и сообщения еще кое-каких сведений, известных только Аласкару, но очень опасных для султана Сулеймана, шпиона нужно уничтожить.
   Он забыл, что Аласкар прекрасно умеет читать по лицам, даже тем, которые практически ничего не выражают. Один невольный взгляд, одно движение, и шпион уже знает, в какую сторону направлены мысли того, за кем наблюдает. Иногда казалось, что просто читает сами мысли, но это была всего лишь удивительная наблюдательность, тренированная годами.
   Ему одинаково хорошо удавалось все: выдавать себя за кого угодно, обаять людей и втираться к ним в доверие, красть секретнейшие материалы, подменяя их стихами о любви, просчитывать действия и даже мысли противников на несколько ходов вперед, быть осведомленным во всем, а еще… покорять сердца прекрасных дам. Именно в их покоях и благодаря их влюбленности и острым язычкам он добывал многие важные сведения. Не раз какая-нибудь красавица добывала своему мимолетному возлюбленному строго охраняемый ключ, а потом долго горевала, осознав, что, получив доступ к заветным материалам, красавец потерял интерес к ней самой.
   Аласкар умел попадать в тщательно охраняемые гаремы и во дворцы пашей и в секретные комнаты, где хранились документы, даже однажды в женский хаммам, закрывшись яшмаком. Неуловимый словно ветер, он был столь же свободен, несмотря на свою службу Кара-Ахмеда-паше. Потому паша не впервые задумывался об уничтожении шпиона.
   – Паша, вы вызывали меня? – напомнил о себе задумавшемуся Кара-Ахмеду его шпион.
   Тот вздрогнул, пожалев, что выдал себя, сделал знак, чтобы Аласкар подошел ближе.
   – Султанша собралась куда-то уезжать с Михримах Султан, наложницами и внуками Повелителя. Видно боится оставаться в Стамбуле. Правильно боится, сейчас янычарам достаточно только мигнуть, и она снова перевернут свои котелки.
   Аласкар удивился: неужели Великий визирь намерен поощрить бунт янычар? Но те разнесут не только дом ненавистного им Рустем-паши или расправятся с султаншей Хуррем, но и половину Стамбула заодно. На что надеется Кара-Ахмед-паша, ведь Повелитель ему доверил спокойствие города и своей семьи, с него и спросит.
   Когда-то бунт янычар дорого обошелся и Стамбулу, и самим янычарам. Теперь может дорого обойтись Великому визирю. Или он надеется, что султан не вернется в Топкапы? Но следующий султан Селим расправится со всеми еще жестче, ведь старший внук Повелителя – сын наследника престола, семилетний Мурад, рожденный Нурбану.
   Опасные игры затевает Кара-Ахмед-паша…
   Тот словно понял мысли Аласкара, покачал головой:
   – Бунта в Стамбуле не должно быть. Но султанша едет не в Эдирне, а на восток. Потребовала от меня охраны до Измита. Наверное, собралась к Повелителю сама, ведь он уехал быстро и с Хуррем султан не попрощался. – Кара-Ахмед-паша усмехнулся. – Боится потерять на Повелителя влияние… Говорят, она поит нашего султана каким-то зельем, наверное, перестало действовать.
   – Что должен сделать я?
   – Мы позволим султанше и ее семье уехать подальше от Стамбула, проводим до Измита, как и просит…
   Значит, просит, а не требует, – мысленно усмехнулся Аласкар, но вида не подал.
   – …и не наша будет вина, если где-то между Болу и Анкарой ей встретятся разбойники… Горы… там всякое бывает… – Кара-Ахмед-паша поднял руки ладонями вперед, словно заранее отвергая всякие обвинения. – Я против этой поездки, но султанша упряма и никого не слушает. Ты меня понял?
   Аласкар склонил голову в знак понимания. Ему вовсе не хотелось заниматься организацией убийства султанши и ее внуков, одно дело использовать женщин для получения нужных сведений и потом бросать их, убивать вооруженных мужчин, встающих у тебя на пути, но совсем иное планировать нападение на кадину-эфенди – единственную законную жену султана.
   Но приказ есть приказ, Аласкар понимал, что рано или поздно придется выполнять и такие задания. Вообще-то, он мог бы просто исчезнуть, раствориться на просторах Европы, предложив свои знания и умения другим монархам или вообще купить себе дом вне досягаемости Кара-Ахмед-паши.
   Шел от него, размышляя, не поступить ли именно так?
   А, может, сначала организовать такую «встречу» в горах перед Анкарой, а потом попросту продать информацию султанше, чтобы отправилась другой дорогой или вообще вернулась? Великий визирь поверит, все знают, что Хуррем Султан ведьма, она способна предвидеть многое, в том числе и засаду тоже. Другой дороги в Аксарай нет, значит, нужно, чтобы султанша где-то надолго задержалась и вернулась в преддверии зимы.
   Да, пожалуй, это хороший способ и волка накормить, и овец не зарезать, и деньги себе добыть. А, получив деньги с обеих сторон, можно еще и продать сведения об одном человеке… только вот кому – султану или европейским правителям? Нет, султану Сулейману не стоит, можно лишиться головы, значит, императору Фердинанду, правителю Австрии.
   Хорошо, что Кара-Ахмед-паша поспешил отправить своего шпиона выполнять задание, несколько дней вот таких размышлений о том, кому выгодней продать секреты визиря, могли выдать самого Аласкара. Кара-Ахмед-паша тоже не глуп, он понял бы, что шпион задумчив вовсе не из-за сложности задания.
 
   Аласкар вовсе не был столь циничным любителем золота, но если уж его использовали со столь неблаговидной целью, то он готов платить той же монетой.
   Предательство за предательство, господин визирь… Аласкару вовсе не жаль саму султаншу, но причем здесь внуки Повелителя? Пожалуй, Великий визирь начал слишком опасную игру, едва ли им по пути.
   Его пояс приятно оттягивал большой кошель с золотыми монетами. Теперь оставалось решить, раздать ли половину этих блестящих кружочков помощникам, или все организовать самому и соответственно, ни с кем не делиться.
   Решил подумать на месте.
   Аласкар прекрасно понимал, что полагаться на янычар из Стамбула опасно, людей нужно набрать подальше от столицы и так, чтобы они даже не догадались, для кого устроят, например, камнепад на дороге, кого убьют, якобы в попытке ограбить… Это на тот случай, если султанша будет упряма и не послушает доброго совета или пожалеет денег за этот совет.
   Шпион выехал из Стамбула, чтобы на месте посмотреть, что да как. Никто не заметил исчезновения Аласкара, как никто не замечал его присутствия. Ловкий человек.
   Везде и во все века находились те, для кого блеск золота дороже совести, кто готов продать душу за золотые кружочки. Аласкар был достаточно наблюдателен и ловок, чтобы найти таких людей, не выдавая самого себя. Ему следовало поторопиться, чтобы успеть вернуться в Стамбул до отъезда султанши, ведь с ней нужно тайно поговорить…
   В районе озера Чамлыдере он подобрал и несколько удобных местечек, впрочем, искренне надеясь, что ничего применять не придется, что султанша не окажется глупой и жадной. Все же оставив сообщникам несколько монет только ради того, чтобы выбранные им люди никуда не разбежались, Аласкар поспешил обратно.
   Но что-то подсказало не ехать в Стамбул, а всего лишь отослать к Кара-Ахмед-паше письмо с одной фразой:
   «Все готово»…
   Сам Аласкар решил подождать султаншу и ее спутников в Измите. Великий визирь говорил, что до Измита она попросила сопроводить, видно, боялась гнева янычар. От Измита дороги расходятся на запад в Бурсу и на восток в Сакарью, чтобы там снова разделиться. Это оживленный путь, как и дальше на Анкару, но в сторону гор движется уже куда меньше людей, в горах но ночам становится все холодней. Видно, понимая это, султанша и торопится.
   Что ж, в расчетливости ей не откажешь. Аласкар уже знал, что из Амасьи в Бурсу везут мать казненного шехзаде Мустафы Махидевран Султан и его наложниц с сыном и дочерьми. Как бы ни столкнулись две кадины по пути, это будет не слишком приятно. Наверное, и это тоже подгоняет Хуррем Султан.
   Но Аласкар не против, чем скорее решится это дело, тем скорей он сам исчезнет из Османской империи. Потому он остановился в Измите, его человек из дворца сообщит, когда Хуррем Султан выедет из Стамбула. Такой обоз, как у нее будет двигаться медленно, в Измите будут дня через три. Быстрее было бы морем до самого Мерсина, а там до лагеря Повелителя недалеко, но всем известно, что султанша не переносит путешествия на кораблях, для нее и Босфор переплыть проблема.
   Это хорошо, что они будут трястись по горной дороге, она опасней морской, где все примучены пиратами Барбароссы и напасть нет никакой возможности.
   Аласкар ждал второй день, когда из Стамбула вернулся посланец с сообщением: утром выезжают.
   – Только женщины могут собираться так долго!
   Аласкар имел повод досадовать, за то время, пока султанша собиралась, он сам успел съездить так далеко, подготовить нападение и вернуться. Шпион понимал, что Хуррем Султан что-то задержало, но все равно досадовал.
   Теперь предстояло дождаться ее обоз, убедиться, что они не свернули к Бурсе (на всякий случай убедиться) и умчаться вперед с Сакарью. Именно там Аласкар намеревался тайно проникнуть к султанше для разговора. Как проникнет к Хуррем Султан, не задумывался, ни к чему, всегда найдется сговорчивая служанка, готовая за комплимент, поцелуй или, в крайнем случае, обещание жениться предать свою госпожу. У Аласкара еще никогда не было осечки, девушки были готовы помогать ему за одну только надежду быть отмеченной этим нагловатым красавцем.
 
   И снова Роксолана стояла у окна, вглядываясь вдаль, туда, где вольно плескались воды Босфора, и за ним лежала Анатолия. А дальше на востоке ее любимый мужчина и ее сыновья. Шехзаде осталось только трое. Из троих она сама предпочла бы Баязида, он внешне уродился в отца, а нравом скорее в своего деда – прадеда султана Баязида. Он смог бы стать султаном, смог, если захотел. Но Сулейман даже после казни Мустафы выбрал другого – Селима.
   Ни с Селимом, ни с Джихангиром у матери теплых отношений не было. Насмешник Селим спешил брать от жизни все, понимая, что та может оказаться слишком короткой. Роксолана сама подобрала ему красавицу Нурбану – венецианку из рода Баффо, надеясь, что девушка отвлечет шехзаде от глупостей. Но девушка оказалась слишком честолюбивой, пока, конечно, и взгляд не поднимает от пола без разрешения, но в опущенных глазах что-то такое…
   Многолетняя проблема Джихангир. И нет ее вины в ущербности сына, не она проглядела искривленную спинку младенца, не она не выправила вовремя, но вину все равно чувствовала. Из-за этого чувства вины Роксолана не слишком жаловала вниманием подраставшего сына.
   Но теперь все не так, как ей хотелось бы – самый лучший из сыновей ее первенец Мехмед умер, его соперника Мустафы тоже нет на свете, но радости это не принесло. Наследник Селим, а не Баязид, значит, предстоит борьба за трон между братьями.
   Роксолане нужно было время, чтобы все обдумать, не так-то легко матери выбирать между сыновьями, хотя в глубине души она уже знала, кого выберет – Баязида. Тем более, нужно обдумать, как убедить султана изменить его собственное решение.
   Еще султаншу крайне беспокоило молчание Повелителя, после отъезда он написал всего два письма, на него не похоже, и о казни Мустафы не сообщил. Доверил Рустему-паше? Возможно и так, но тогда Рустем должен бы это упомянуть. Оставалось надеяться, что зять забыл от волнения.
   Ей требовались несколько дней спокойствия вдали от Стамбула, гарема и Кара-Ахмед-паши, который, кажется, только и ждал, когда султанша уедет. Почему? Об этом тоже стоило подумать. Роксолана поддерживала султана в его стремлении почаще выбираться за пределы Топкапы, ездила вместе с ним на охоту или праздники даже в Эдирне, к святым могилам, в Бурсу к могилам первых Османов…
   Теперь вот сама… Как хотелось, чтобы Сулейман был рядом!..
 
   В Измите только переночевали, султанша решила, что на два дня для отдыха остановятся в Сакарье, а там уже и до Биледжика недалеко. Она по-прежнему не говорила куда едет, ни к чему чужим знать.
   Айше Хюмашах относилась к путешествию спокойно, а вот семилетний Мурад, сын Селима и Нурбану, досадовал:
   – Султанша, что мы плетемся, словно паломники? Нужно скорей!
   – Куда ты торопишься, Мурад?
   – К Повелителю на помощь! Он в походе, разве мы не туда?
   – А Повелитель звал тебя на помощь?
   – Не-ет… – растерялся мальчик.
   Он радовался только одному – тому, что во время пути не приходилось заниматься скучными уроками. Из всех занятий и наук Мурад принимал только владение оружием и историю своих великих предков и то выборочно. Роксолана уже знала, чем подкупит внука, когда придется поворачивать на юг и объявлять, что к Повелителю они не едут. Мураду нужно объяснить, что едут поклониться могилам первых Османов, рассказы о которых он так любил слушать.
   В Сакарье она решила отвести внука в мечеть Орхана – сына Османа, но малыш просто скучал там. Мураду пора проводить обряд обрезания, ради этого и вызвала Нурбану в Стамбул, когда Селим вместе с остальными санджакбеями отправился в поход. Надеялась, что Сулейман проведет этот праздник обрезания для внука. Не случилось…