Страница:
Вслед за конунгом Рюриком на причал прыгнул и его названый брат Трувор. Рольф недовольно покосился в сторону викинга. Этот что здесь делает, ведь собирался остаться в Скирингссале? Прибывшие довольно хохотали, вспоминая, как удалось загнать на скалы драккар Свирепого Онгенда. Нет, обвинить Рюрика ни в чем не смогут, кормчий Онгенда просто не справился, и лучший, недавно построенный драккар серьезно повредил себе корму, только чтобы не врезаться в нос драккара, где командовал гребцами Трувор. Но веселье быстро закончилось, предстояла работа, которую викинги никогда не путали с бездельем. Всему свое время.
Немного позже, когда уже вовсю кипел пир в большом доме Хедебю, один из ходивших с Рюриком – Сигурд Безрассудный, точно оправдывая свое прозвище, стал издевательски жалеть Рольфа, сидевшего дома, «пока остальные достойные славы своих отцов викинги занимались делом»… Рольф скрипел зубами, стараясь не поддаваться на уловки Сигурда, среди общего гвалта голос довольно пьяного викинга был мало кому слышен. Сидевшие за огромным столом рядом с ним Хейгар и Альдис по прозвищу Хромец пытались утихомирить задиру, зная и нрав младшего конунга, и то, что Рюрик запретил стычки между своими, но Сигурд все больше распалялся и выкрикивал самые обидные прозвища, какие смог придумать. Когда он назвал зятя конунга земляным червем, которого мутит в море, Рольф не выдержал. Вставшего в полный рост викинга не могли не заметить даже самые пьяные собутыльники, статью Рольф значительно превосходил многих из них.
– Что ты сказал, ничтожный болтун, сын шелудивой собаки?!
Вся большая компания притихла как по команде, еще не вполне понявшие, в чем дело, викинги озирались по сторонам. Вывести из себя Рольфа мог не каждый, потому не слышавшие ссоры спрашивали соседей, чем Сигурд так оскорбил зятя конунга.
– Я сказал, что ты земляной червь, которого тошнит в море… – расхохотался викинг, пьяно поводя руками. Он был безоружен, нападать на такого за столом у конунга значило обречь себя на изгнание. Но сейчас Рольф был готов и на это, глянув на Рюрика, он увидел, что глаза конунга насмешливо блестят.
Одним движением Рольф выхватил у Хейгара его боевой топорик и бросил Сигурду:
– Защищайся!
Как бы ни был пьян зачинщик ссоры, он смог поймать топор, сработала многолетняя привычка чувствовать оружие как продолжение себя самого. У Рольфа против боевого топора в руках оказался только большой нож. Викинги окончательно притихли, не слышно было даже обычных для таких боев ставок на победителя. Все вдруг поняли, что Рольф либо убьет Сигурда, либо погибнет под его топором сам.
Зять конунга велик ростом и телом, но и Сигурд не мал, он лишь чуть ниже, зато силен, как бык. Сравнение с быком мелькнуло у всех, кто видел этих животных, – глаза Сигурда налились кровью, лицо побагровело, из горла вырывалось хриплое дыхание, на руках и толстой шее вздулись вены. Рольф, наоборот, успокоился, он хорошо понимал проигрышность своего вооружения против соперника, но сумел взять себя в руки. Бой выигрывает не тот, кто лучше вооружен, а тот, кто лучше умеет оружием владеть. Все осложнялось пониманием, что погибший в таком бою не попадет в Валгаллу, а за рану потребуется отомстить, поэтому нужно только побеждать. Он старался не думать о том, что его ждет, даже если конунг прогонит, это будет потом, сейчас надо взять плату за оскорбление.
Бой разгорелся нешуточный, соперники были вполне достойны друг друга. Сигурд кружил вокруг Рольфа, стараясь подловить момент, когда будет можно со всего маху всадить боевой топор в большое тело зятя конунга. Тот, прекрасно понимая, чего ждет соперник, внимательно следил за его правой рукой. Сигурд усмехнулся – боится, ведь еще никому не удавалось увернуться от его броска! Злорадно улыбаясь, он стал медленно наступать на Рольфа. Оказавшиеся за спиной младшего конунга в мгновение ока переместились к другой стене, хмель слетел сразу со всех. Многие искоса поглядывали на старшего конунга, только он вправе прекратить этот поединок, но Рюрик молча наблюдал, утюжа тыльной стороной руки длинные полуседые усы. Трувор даже тихо попросил:
– Геррауд, останови, они же поубивают друг друга!
Рюрик сделал останавливающий жест, но не бойцам, а своему названому брату:
– Не мешай.
Наконец Сигурд решил, что топор пора бросать. Он принялся устраивать его поудобнее в руке, на которую все так же пристально смотрел Рольф. Что произошло дальше, никто сразу не понял, Рольф, не спуская глаз с топора, сделал какое-то едва заметное движение и… Сигурд, издав дикий вопль, выпустил оружие и схватился обеими руками за левую ногу, в которой торчал нож соперника! Мгновенно зять конунга оказался рядом с выроненным топором, и тот перекочевал в его огромную ладонь. Казалось, исход боя предрешен, теперь Сигурд не мог противостоять нависшему над ним сопернику, но так же мгновенно перед занесшим топор Рольфом встал конунг:
– Остановись, ты победил.
Тот презрительно посмотрел на поверженного Сигурда, плюнул в его сторону и пошел вон. Рюрик отправился к своему месту, стараясь не глядеть на истекающего кровью викинга. Никто не жалеет другого из-за ран, тем более сам напросился. Сигурда подхватили слуги и унесли, идти сам он не мог. Больше веселья не получалось, все тихо разошлись, даже разговоров не было слышно. Только один из перепивших викингов, уснувший еще до ссоры, свалившись с лавки под стол, так и продолжал храпеть, его не разбудили ни крики, ни даже шум поединка.
Позже вечером Рюрик велел позвать к себе зятя. Рольф хорошо понимал, о чем будет разговор, он мысленно уже приготовился к отлучению от Хедебю и теперь раздумывал только о том, к кому из конунгов перейдет. В том, что будет изгнан, не сомневался. Но Рюрик только чуть устало показал на место напротив себя. Пришлось сесть. Странно, конунг никогда не беседовал с нарушившими его запрет, просто выгонял – и все. Ясно, переживает за свою дочь… Но Рольф совсем не собирался забирать своевольную капризную Силькизиф с собой, уйдя от конунга, он оставит его дочь при отце. О том, что это позор для молодой женщины, не думалось совершенно.
– Ты понимаешь, что нажил себе смертельного врага?
Вопрос оказался неожиданным, поэтому Рольф чуть помедлил, прежде чем ответить.
– Я должен был стерпеть оскорбления этого вонючего пса?
– Я должен выгнать вас обоих…
Похоже, что Рюрик просто не знал, как поступить. Он позволил начаться поединку, поэтому чувствовал свою вину в ранении Сигурда. Но и если бы тот погиб, то Рольфа следовало выгнать. Рольф не просто зять, он один из сильнейших, только стал слишком крупным, чтобы садиться гребцом на рум. Викинги не раз шутили, что, не ровен час, Рольф перевернет драккар, если лишний раз кашлянет. Даже прозвище уже придумали – Рольф Пешеход. И впрямь зятю конунга хоть пешком передвигайся, и на руме тесно, и лошадиные спины гнутся. Тяжел молодой конунг Рольф, ох тяжел…
Правда, у Рольфа есть еще одно прозвище, те, кто с ним не дрался, а дело делал, звали все чаще иначе – Хельги, значит, Мудрый Предводитель. Рюрик старательно не замечал такого прозвища, оно оскорбительно звучало для самого старшего конунга, ведь по правилам Мудрым да еще и Предводителем могли признать только его, владевшего землями и потому имевшего право зваться конунгом. Правда, времена стали не те, сейчас конунгом может назвать себя всякий, кто пожелает. И самозванцев не смущает то, что тингом не признаны, есть десяток-другой викингов на румах драккара, и ладно, уже конунг! Хотя, если признать честно, Рольф такого звания не просил, получил его, женившись на Силькизиф, а силы и ума у него на десятерых Сигурдов хватит. Только Рольфу не быть кормчим на хорошем драккаре, викинги никогда не станут слушаться того, кто не может с молодецкой удалью прыгнуть прямо с рума на пристань. Зять конунга этого не может, слишком тяжел.
Рюрик так задумался об излишней величине своего зятя, что забыл о том, что тот находится рядом. Рольф ждал. Наконец конунг очнулся от мыслей и покачал головой:
– Берегись Сигурда, он не успокоится…
Это Рольф прекрасно понимал и сам. Даже если бы они оба ушли из Хедебю, то с Сигурдом лучше было бы не пересекаться, теперь двоим тесно на земле.
Конунгам становится все тяжелее справляться со своими людьми, викинги требуют новой дани, новых земель, а где их взять? Свое побережье уже все обобрано, воевать, отнимая друг у друга, опасно. Куда деваться? На тинге все чаще голоса делятся пополам, одни твердят о мире, другие – о походах на богатые земли франков и других соседей, но только не по суше, а по морю. Арабские купцы, привозящие красивых женщин, отличное оружие и пахучие порошки, рассказывают о несметных богатствах других стран. Конечно, там можно и головы сложить, но для викинга это не преграда, зато в случае победы богатства окупят все труды и лишения. Для них труд – это только война, даже тяжелая работа веслами на румах трудом не считается, это просто жизнь.
Для себя Рюрик еще не решил, пойдет ли со всеми вокруг Европы или останется сторожить свои владения здесь, в Ютландии. Но новые драккары решил все же заказать, они не будут лишними. И желающих сесть на их румы он тоже всегда найдет.
Но жизнь распорядилась несколько иначе…
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Немного позже, когда уже вовсю кипел пир в большом доме Хедебю, один из ходивших с Рюриком – Сигурд Безрассудный, точно оправдывая свое прозвище, стал издевательски жалеть Рольфа, сидевшего дома, «пока остальные достойные славы своих отцов викинги занимались делом»… Рольф скрипел зубами, стараясь не поддаваться на уловки Сигурда, среди общего гвалта голос довольно пьяного викинга был мало кому слышен. Сидевшие за огромным столом рядом с ним Хейгар и Альдис по прозвищу Хромец пытались утихомирить задиру, зная и нрав младшего конунга, и то, что Рюрик запретил стычки между своими, но Сигурд все больше распалялся и выкрикивал самые обидные прозвища, какие смог придумать. Когда он назвал зятя конунга земляным червем, которого мутит в море, Рольф не выдержал. Вставшего в полный рост викинга не могли не заметить даже самые пьяные собутыльники, статью Рольф значительно превосходил многих из них.
– Что ты сказал, ничтожный болтун, сын шелудивой собаки?!
Вся большая компания притихла как по команде, еще не вполне понявшие, в чем дело, викинги озирались по сторонам. Вывести из себя Рольфа мог не каждый, потому не слышавшие ссоры спрашивали соседей, чем Сигурд так оскорбил зятя конунга.
– Я сказал, что ты земляной червь, которого тошнит в море… – расхохотался викинг, пьяно поводя руками. Он был безоружен, нападать на такого за столом у конунга значило обречь себя на изгнание. Но сейчас Рольф был готов и на это, глянув на Рюрика, он увидел, что глаза конунга насмешливо блестят.
Одним движением Рольф выхватил у Хейгара его боевой топорик и бросил Сигурду:
– Защищайся!
Как бы ни был пьян зачинщик ссоры, он смог поймать топор, сработала многолетняя привычка чувствовать оружие как продолжение себя самого. У Рольфа против боевого топора в руках оказался только большой нож. Викинги окончательно притихли, не слышно было даже обычных для таких боев ставок на победителя. Все вдруг поняли, что Рольф либо убьет Сигурда, либо погибнет под его топором сам.
Зять конунга велик ростом и телом, но и Сигурд не мал, он лишь чуть ниже, зато силен, как бык. Сравнение с быком мелькнуло у всех, кто видел этих животных, – глаза Сигурда налились кровью, лицо побагровело, из горла вырывалось хриплое дыхание, на руках и толстой шее вздулись вены. Рольф, наоборот, успокоился, он хорошо понимал проигрышность своего вооружения против соперника, но сумел взять себя в руки. Бой выигрывает не тот, кто лучше вооружен, а тот, кто лучше умеет оружием владеть. Все осложнялось пониманием, что погибший в таком бою не попадет в Валгаллу, а за рану потребуется отомстить, поэтому нужно только побеждать. Он старался не думать о том, что его ждет, даже если конунг прогонит, это будет потом, сейчас надо взять плату за оскорбление.
Бой разгорелся нешуточный, соперники были вполне достойны друг друга. Сигурд кружил вокруг Рольфа, стараясь подловить момент, когда будет можно со всего маху всадить боевой топор в большое тело зятя конунга. Тот, прекрасно понимая, чего ждет соперник, внимательно следил за его правой рукой. Сигурд усмехнулся – боится, ведь еще никому не удавалось увернуться от его броска! Злорадно улыбаясь, он стал медленно наступать на Рольфа. Оказавшиеся за спиной младшего конунга в мгновение ока переместились к другой стене, хмель слетел сразу со всех. Многие искоса поглядывали на старшего конунга, только он вправе прекратить этот поединок, но Рюрик молча наблюдал, утюжа тыльной стороной руки длинные полуседые усы. Трувор даже тихо попросил:
– Геррауд, останови, они же поубивают друг друга!
Рюрик сделал останавливающий жест, но не бойцам, а своему названому брату:
– Не мешай.
Наконец Сигурд решил, что топор пора бросать. Он принялся устраивать его поудобнее в руке, на которую все так же пристально смотрел Рольф. Что произошло дальше, никто сразу не понял, Рольф, не спуская глаз с топора, сделал какое-то едва заметное движение и… Сигурд, издав дикий вопль, выпустил оружие и схватился обеими руками за левую ногу, в которой торчал нож соперника! Мгновенно зять конунга оказался рядом с выроненным топором, и тот перекочевал в его огромную ладонь. Казалось, исход боя предрешен, теперь Сигурд не мог противостоять нависшему над ним сопернику, но так же мгновенно перед занесшим топор Рольфом встал конунг:
– Остановись, ты победил.
Тот презрительно посмотрел на поверженного Сигурда, плюнул в его сторону и пошел вон. Рюрик отправился к своему месту, стараясь не глядеть на истекающего кровью викинга. Никто не жалеет другого из-за ран, тем более сам напросился. Сигурда подхватили слуги и унесли, идти сам он не мог. Больше веселья не получалось, все тихо разошлись, даже разговоров не было слышно. Только один из перепивших викингов, уснувший еще до ссоры, свалившись с лавки под стол, так и продолжал храпеть, его не разбудили ни крики, ни даже шум поединка.
Позже вечером Рюрик велел позвать к себе зятя. Рольф хорошо понимал, о чем будет разговор, он мысленно уже приготовился к отлучению от Хедебю и теперь раздумывал только о том, к кому из конунгов перейдет. В том, что будет изгнан, не сомневался. Но Рюрик только чуть устало показал на место напротив себя. Пришлось сесть. Странно, конунг никогда не беседовал с нарушившими его запрет, просто выгонял – и все. Ясно, переживает за свою дочь… Но Рольф совсем не собирался забирать своевольную капризную Силькизиф с собой, уйдя от конунга, он оставит его дочь при отце. О том, что это позор для молодой женщины, не думалось совершенно.
– Ты понимаешь, что нажил себе смертельного врага?
Вопрос оказался неожиданным, поэтому Рольф чуть помедлил, прежде чем ответить.
– Я должен был стерпеть оскорбления этого вонючего пса?
– Я должен выгнать вас обоих…
Похоже, что Рюрик просто не знал, как поступить. Он позволил начаться поединку, поэтому чувствовал свою вину в ранении Сигурда. Но и если бы тот погиб, то Рольфа следовало выгнать. Рольф не просто зять, он один из сильнейших, только стал слишком крупным, чтобы садиться гребцом на рум. Викинги не раз шутили, что, не ровен час, Рольф перевернет драккар, если лишний раз кашлянет. Даже прозвище уже придумали – Рольф Пешеход. И впрямь зятю конунга хоть пешком передвигайся, и на руме тесно, и лошадиные спины гнутся. Тяжел молодой конунг Рольф, ох тяжел…
Правда, у Рольфа есть еще одно прозвище, те, кто с ним не дрался, а дело делал, звали все чаще иначе – Хельги, значит, Мудрый Предводитель. Рюрик старательно не замечал такого прозвища, оно оскорбительно звучало для самого старшего конунга, ведь по правилам Мудрым да еще и Предводителем могли признать только его, владевшего землями и потому имевшего право зваться конунгом. Правда, времена стали не те, сейчас конунгом может назвать себя всякий, кто пожелает. И самозванцев не смущает то, что тингом не признаны, есть десяток-другой викингов на румах драккара, и ладно, уже конунг! Хотя, если признать честно, Рольф такого звания не просил, получил его, женившись на Силькизиф, а силы и ума у него на десятерых Сигурдов хватит. Только Рольфу не быть кормчим на хорошем драккаре, викинги никогда не станут слушаться того, кто не может с молодецкой удалью прыгнуть прямо с рума на пристань. Зять конунга этого не может, слишком тяжел.
Рюрик так задумался об излишней величине своего зятя, что забыл о том, что тот находится рядом. Рольф ждал. Наконец конунг очнулся от мыслей и покачал головой:
– Берегись Сигурда, он не успокоится…
Это Рольф прекрасно понимал и сам. Даже если бы они оба ушли из Хедебю, то с Сигурдом лучше было бы не пересекаться, теперь двоим тесно на земле.
Конунгам становится все тяжелее справляться со своими людьми, викинги требуют новой дани, новых земель, а где их взять? Свое побережье уже все обобрано, воевать, отнимая друг у друга, опасно. Куда деваться? На тинге все чаще голоса делятся пополам, одни твердят о мире, другие – о походах на богатые земли франков и других соседей, но только не по суше, а по морю. Арабские купцы, привозящие красивых женщин, отличное оружие и пахучие порошки, рассказывают о несметных богатствах других стран. Конечно, там можно и головы сложить, но для викинга это не преграда, зато в случае победы богатства окупят все труды и лишения. Для них труд – это только война, даже тяжелая работа веслами на румах трудом не считается, это просто жизнь.
Для себя Рюрик еще не решил, пойдет ли со всеми вокруг Европы или останется сторожить свои владения здесь, в Ютландии. Но новые драккары решил все же заказать, они не будут лишними. И желающих сесть на их румы он тоже всегда найдет.
Но жизнь распорядилась несколько иначе…
Глава 4
Плохой год для Радоги выдался, очень плохой. Сначала Карислав весточку прислал, мол, домой не вернусь, живи как знаешь, найди себе другого мужа, коли сможешь.
Потом беда случилась такая, что разом перечеркнула спокойную жизнь…
Зима в тот год встала ранняя, но нестойкая. Снег выпал, потом растаял, снова выпал, то мороз, то оттепель. В такой день поехали Сувор с Далей через озеро к сестре ее на огнище дальнее, да в полынью и угодили. И лошадь, и сани под воду быстро ушли, Сувор выпрыгнуть успел, а Даля нет. Кузнец потом долго нырял в ледяную воду, пытался достать жену, но все бесполезно, тяжелая шуба на Дале была, утянул ее Озерный на дно. И сам Сувор занедужил после холодной воды, пролежал с неделю, стал кровью кашлять, в горячке гореть, все жену звал-кликал, чтоб не топла, его подождала… Потом раскрыл глаза, сказал, чтоб не обижали Радогу с Зоренем, только слышала это одна Илица. И будто не слышала. Захрипел Сувор, позвал всех к себе, попрощался и затих навек.
Почуяла Илица себя хозяйкой в семье, хуже самой злой свекровушки стала для Радоги, видел это Гюрята, но не хотел в бабьи дела вмешиваться.
Бьет волна речная в берег, сильно бьет. Редко когда тиха вода, оттого и город прозвали Ладогой – Приволновым. Холодное, своенравное озеро недалеко, то так свой характер покажет, то этак. Но все равно любят его ладожане, привыкли к озерному и речному норову, не ждут от него покорности. Может, потому и сами такие стойкие? Ни холодной воды не боятся, ни морозов, ни слякоти непролазной… Нево-озеро даже в жаркий летний день не всегда теплой волной балует, и в Волхове она тоже студеная, а мальчишки весь день в воде, словно не чувствуют холода. И Зорень стоит. Ловят рыбу у берега. У старших лодки есть, им проще, а младшие пусть пока так, придет и их черед уходить на лов. Опасно это, часто откуда ни возьмись налетит ветер, погонит лодки далеко от берега, если не умеет рыбак управиться веслом, то долго его может и до озера гнать, а то и вовсе Озерный утащит.
Переминается мальчонка с ноги на ногу, озябли босые в холодной воде уж совсем, а уходить нельзя. Нужно наловить побольше, не то Гинок опять на смех поднимет. Вытащил мальчик рыбу покрупнее, обрадовался, теперь можно и домой. А с берега за ним приглядывает Сирко, ладожанин, что живет бобылем на краю пригорода. Нравится упрямый мальчонка мужику, старается Сирко помочь, чем может. Вот и сейчас позвал к себе Зореня, посмотрел на его рыбу, на снасти и подал свои, получше:
– Возьми. Этими ловчее будет.
Глаза у мальчишки загорелись, с такими и правда ловиться будет лучше! Обрадовался, поблагодарил и домой помчался, матери хвалиться. Не успел, Радоги в доме нет, зато Гинок тут как тут:
– Чьи это снасти? Украл, что ли?
Зорень даже красными пятнами пошел:
– Не крал я! Мне Сирко сам подарил!
Гинок не хочет угомониться:
– Са-ам… Как же! С чего бы это? Никому не дарит, а тебе вона!
Пристал к мальчонке как репей, не отпускает. Так и заставил всех усомниться, одна только мать на защиту встала, предложила сходить к Сирку да спросить. На том и порешили.
Но мальчик ночью услышал, как тихонько плачет мать, стал убеждать, что не воровал тех сетей. Радога сквозь слезы шептала ему:
– Сиротинушки мы с тобой, Зорень, вот я и плачу.
Утром не успели позавтракать, Гинок напомнил про Сирка, мол, идти надо, не то уйдет на реку или еще куда. Не хотелось Гюряте, понимал, что не врет племянник, если бы украл, то не соглашался идти к обиженному. Но Илица тоже строго смотрела, идти пришлось. Радога не отставала, шла вместе с сыном и Гюрятой.
Сирко жил почти на выселках, один все же, семьи нет, от людей подальше, чтоб бабы не приставали. Не живут бобыли промеж остальных людей, странно всем, что у мужика нет хозяйки в доме, что, девок или вдов мало, что ли? Но Сирко вдовец, у него любушка погибла через месяц, как жить вместе стали. Пошла за клюквой на дальнее болото, да и оступилась, видели ее бабы, а помочь не смогли.
Но Радога не думала сейчас, что страшновато идти к нелюдиму Сирку, сына защищать шла, потому не боялась. Сирко таким гостям удивился, но в дом позвал. Радога поневоле огляделась, чувствуется, что нет жены в доме, хоть и чисто, а неуютно, мужская рука не то что женская. Заметил ее взгляд хозяин, усмехнулся, но промолчал. Зарделась Радога, не хотела она и взглядом обидеть Сирка, но сына к себе прижимает, все защитить хочет. И вдруг понял хозяин, зачем такие гости пожаловали, вспомнил, что подарил вчера мальчонке снасть, небось не поверили. Снова усмехнулся, только присесть предложил и сразу к Зореню:
– Как тебе снасть, что я вчера подарил? Сегодня рыбалить пойдешь?
У мальчонки глаза заблестели, радуется, и объяснять ничего не надо, и спрашивать, сам Сирко сказал, что подарил. Смотрит на дядю победно, что, мол, слышал? Мать тоже обрадовалась, сына по голове гладит, только Гинок недоволен да Илица косо смотрит.
Поговорили с Гюрятой о том о сем, подтвердил хозяин, что снасть Зорень не крал, вроде уходить пора, а Радоге даже и не хочется будто. Пусть неуютно здесь, и паутина вон в углах, и у туеса лубяного рукотер совсем ветхий висит, видно, нет тканины, чтоб заменить, а все лучше, чем в крепком доме после смерти Сувора и Дали. Уже на крыльце Сирко вдруг предложил:
– Радога, оставайтесь с сыном жить у меня. Небогато живу, но не обижу. Дому хозяйка нужна, а вам с Зоренем защита. Не сладится, обратно вернешься.
Илица сначала взвилась, но делать нечего – Радога не девка, чтобы ей указывать.
Так и остались Радога с Зоренем в доме Сирка. Радога хорошая хозяйка, все у нее чисто, прибрано, вкусно пахло хлебом да едой, одежка хоть и старенькая, но постирана, заштопана, аккуратно сложена. Пошла-покатилась жизнь в доме у Сирка и Радоги. Жили не как муж с женой, а как брат с сестрой, но каждый старался, чтобы всем троим лучше было…
Потом беда случилась такая, что разом перечеркнула спокойную жизнь…
Зима в тот год встала ранняя, но нестойкая. Снег выпал, потом растаял, снова выпал, то мороз, то оттепель. В такой день поехали Сувор с Далей через озеро к сестре ее на огнище дальнее, да в полынью и угодили. И лошадь, и сани под воду быстро ушли, Сувор выпрыгнуть успел, а Даля нет. Кузнец потом долго нырял в ледяную воду, пытался достать жену, но все бесполезно, тяжелая шуба на Дале была, утянул ее Озерный на дно. И сам Сувор занедужил после холодной воды, пролежал с неделю, стал кровью кашлять, в горячке гореть, все жену звал-кликал, чтоб не топла, его подождала… Потом раскрыл глаза, сказал, чтоб не обижали Радогу с Зоренем, только слышала это одна Илица. И будто не слышала. Захрипел Сувор, позвал всех к себе, попрощался и затих навек.
Почуяла Илица себя хозяйкой в семье, хуже самой злой свекровушки стала для Радоги, видел это Гюрята, но не хотел в бабьи дела вмешиваться.
Бьет волна речная в берег, сильно бьет. Редко когда тиха вода, оттого и город прозвали Ладогой – Приволновым. Холодное, своенравное озеро недалеко, то так свой характер покажет, то этак. Но все равно любят его ладожане, привыкли к озерному и речному норову, не ждут от него покорности. Может, потому и сами такие стойкие? Ни холодной воды не боятся, ни морозов, ни слякоти непролазной… Нево-озеро даже в жаркий летний день не всегда теплой волной балует, и в Волхове она тоже студеная, а мальчишки весь день в воде, словно не чувствуют холода. И Зорень стоит. Ловят рыбу у берега. У старших лодки есть, им проще, а младшие пусть пока так, придет и их черед уходить на лов. Опасно это, часто откуда ни возьмись налетит ветер, погонит лодки далеко от берега, если не умеет рыбак управиться веслом, то долго его может и до озера гнать, а то и вовсе Озерный утащит.
Переминается мальчонка с ноги на ногу, озябли босые в холодной воде уж совсем, а уходить нельзя. Нужно наловить побольше, не то Гинок опять на смех поднимет. Вытащил мальчик рыбу покрупнее, обрадовался, теперь можно и домой. А с берега за ним приглядывает Сирко, ладожанин, что живет бобылем на краю пригорода. Нравится упрямый мальчонка мужику, старается Сирко помочь, чем может. Вот и сейчас позвал к себе Зореня, посмотрел на его рыбу, на снасти и подал свои, получше:
– Возьми. Этими ловчее будет.
Глаза у мальчишки загорелись, с такими и правда ловиться будет лучше! Обрадовался, поблагодарил и домой помчался, матери хвалиться. Не успел, Радоги в доме нет, зато Гинок тут как тут:
– Чьи это снасти? Украл, что ли?
Зорень даже красными пятнами пошел:
– Не крал я! Мне Сирко сам подарил!
Гинок не хочет угомониться:
– Са-ам… Как же! С чего бы это? Никому не дарит, а тебе вона!
Пристал к мальчонке как репей, не отпускает. Так и заставил всех усомниться, одна только мать на защиту встала, предложила сходить к Сирку да спросить. На том и порешили.
Но мальчик ночью услышал, как тихонько плачет мать, стал убеждать, что не воровал тех сетей. Радога сквозь слезы шептала ему:
– Сиротинушки мы с тобой, Зорень, вот я и плачу.
Утром не успели позавтракать, Гинок напомнил про Сирка, мол, идти надо, не то уйдет на реку или еще куда. Не хотелось Гюряте, понимал, что не врет племянник, если бы украл, то не соглашался идти к обиженному. Но Илица тоже строго смотрела, идти пришлось. Радога не отставала, шла вместе с сыном и Гюрятой.
Сирко жил почти на выселках, один все же, семьи нет, от людей подальше, чтоб бабы не приставали. Не живут бобыли промеж остальных людей, странно всем, что у мужика нет хозяйки в доме, что, девок или вдов мало, что ли? Но Сирко вдовец, у него любушка погибла через месяц, как жить вместе стали. Пошла за клюквой на дальнее болото, да и оступилась, видели ее бабы, а помочь не смогли.
Но Радога не думала сейчас, что страшновато идти к нелюдиму Сирку, сына защищать шла, потому не боялась. Сирко таким гостям удивился, но в дом позвал. Радога поневоле огляделась, чувствуется, что нет жены в доме, хоть и чисто, а неуютно, мужская рука не то что женская. Заметил ее взгляд хозяин, усмехнулся, но промолчал. Зарделась Радога, не хотела она и взглядом обидеть Сирка, но сына к себе прижимает, все защитить хочет. И вдруг понял хозяин, зачем такие гости пожаловали, вспомнил, что подарил вчера мальчонке снасть, небось не поверили. Снова усмехнулся, только присесть предложил и сразу к Зореню:
– Как тебе снасть, что я вчера подарил? Сегодня рыбалить пойдешь?
У мальчонки глаза заблестели, радуется, и объяснять ничего не надо, и спрашивать, сам Сирко сказал, что подарил. Смотрит на дядю победно, что, мол, слышал? Мать тоже обрадовалась, сына по голове гладит, только Гинок недоволен да Илица косо смотрит.
Поговорили с Гюрятой о том о сем, подтвердил хозяин, что снасть Зорень не крал, вроде уходить пора, а Радоге даже и не хочется будто. Пусть неуютно здесь, и паутина вон в углах, и у туеса лубяного рукотер совсем ветхий висит, видно, нет тканины, чтоб заменить, а все лучше, чем в крепком доме после смерти Сувора и Дали. Уже на крыльце Сирко вдруг предложил:
– Радога, оставайтесь с сыном жить у меня. Небогато живу, но не обижу. Дому хозяйка нужна, а вам с Зоренем защита. Не сладится, обратно вернешься.
Илица сначала взвилась, но делать нечего – Радога не девка, чтобы ей указывать.
Так и остались Радога с Зоренем в доме Сирка. Радога хорошая хозяйка, все у нее чисто, прибрано, вкусно пахло хлебом да едой, одежка хоть и старенькая, но постирана, заштопана, аккуратно сложена. Пошла-покатилась жизнь в доме у Сирка и Радоги. Жили не как муж с женой, а как брат с сестрой, но каждый старался, чтобы всем троим лучше было…
Глава 5
Некоторое время спустя подружился Хорень со своим нынешним хозяином Раголдом. Особо после того, как сплоховал толмач, не так перевел речь Раголдову; чудины, что слушали, взъярились, Хорень не сразу понял, что тот сказал такого, а как вник, стал объяснять, что противный мужичишка виновен. Раголд, мол, и не то сказал вовсе.
– А что? – спрашивают. А Хорень толком и не знает, что хозяин говорил, только умишком раскинул, свое добавил, а другое изменил – и вышла речь на загляденье – ладная да складная. Толмача Раголд выгнал, а переводить Хорень стал. Тоже труд, но главное – от хозяина ни на шаг. Порадовался Хорень, что язык в Ладоге понимать научился да своим молоть по-всякому. Любава все корила его за болтовню, а вышло, что напраслину возводила. С Раголдом оказалось интересно, тот по свету много поплавал, только в эту сторону впервые, он даже больше путешествиями занимался, чем торгом. Удивило такое Хореня, зачем это? Свей объяснил, что вот разведает он новые земли, приплывет домой, расскажет, что в них хорошо, а что плохо, купцам те знания помогут.
– И сейчас разведываешь?
– И сейчас, – согласился Раголд.
– А после кому сказывать станешь?
Чуть смутился свей:
– Кому понадобится. Кто спросит…
– А деньги у тебя откуда? Чем живешь? С торга-то не слишком много имеешь, коли каждый раз в новую страну идешь?
Не стал дале Раголд говорить, нашел отмашку, но Хорень беседу не забыл, врезалась она в память. Идет свей разведывать, что хорошо у славян, а что плохо.
Но все одно – со свеем много интересного увидел да узнал. В Ладоге расскажет – не поверят. Даже Охрима так далеко не ходил, как Хорень с Раголдом собирается. До самых греков пойдут, если все ладно будет. А если нет? Такую мысль Хорень старался от себя гнать.
– Нет, ты учи, учи!
Рунар в ответ смеялся:
– Да у тебя на теле места без синяка не сыскать!
В ответ Хорень бычился, выставлял кулаки:
– Это мое тело, что тебе до него?! Я не девка, чтоб тебе мои синяки разглядывать. Учи!
Рунар, усмехаясь в усы, снова и снова показывал боевой захват и движение руки при битье в челюсть. Доски драккара стонали от падения на них Хореня. Но на третий день падал уже сам Рунар. Впервые рухнув от удара своего ученика, он долго с недоумением почесывал едва не свернутую челюсть. Варяги вокруг смеялись – научил на свою голову! А Хорень не знал, радоваться успеху или печалиться, вдруг наставник не захочет теперь показывать никаких приемов? Ошибся, учить принялись все, кто хоть что-то умел.
За дни, проведенные в варяжском братстве, Хорень изменился до неузнаваемости. Он и мальчишкой любил подраться, частенько ходил в синяках и на силушку не жаловался, а теперь стало просто раздолье. Руки и ноги вздулись буграми от работы тяжеленным веслом драккара, каждую свободную минуту он тренировал глаз, без конца бросая нож или топорик, отрабатывал на согласных приемы драк. Только таких согласных с каждым днем становилось все меньше… Зато варягам все больше нравился этот хитрый и задиристый русич. Одного только не было у Хореня – настоящего меча, такого, чтоб гнулся над головой, не ломаясь, и выпрямлялся со звоном. Потому варяги и не учили его драться мечами. Они сами таким умением овладевают с детства сначала учебными деревянными и только с возрастом переходят на боевые. Воина, уже взявшего в руки боевой меч, ни за что не заставишь снова коснуться деревянного, а биться против их боевых любыми другими бессмысленно – от учебного меча после первого встречного удара оставались только обломки. Вот и таил в себе Хорень мечту – завести настоящий харалужный меч и научиться им владеть не хуже того же Рунара.
Весна на улице в полную силу, как лед сошел, по Волхову караван за караваном плывет, большая часть в Ладоге постоит, а там кто обратно разворачивается, а кто вперед спешит. Гости восточные: булгары, татары ордынские, греки, армяне, персидские да другие дальше не всегда плывут, здесь все поменяют, свои товары купцам свейским, готам, немцам, норманнам, всем, кто за озером Нево живет, продадут, да и назад повернут.
Подперев бока руками, сдвинув на затылок шапку, стоит на волховском берегу Гюрята. Снуют по реке лодьи да большие корабли норманнов туда-сюда. И чего тянет людишек место менять, в чужие края? Гюрята вот родился здесь, отец с матерью только перебрались в Ладогу, как первенец на свет появился, мать уж, говорят, на сносях была, и никуда его не тянет. Любит дом Гюрята, век бы ничего не менял. Только жаль отца с матерью, плохо померли, тяжко. И кузня стала без Сувора сиротой, не чует Гюрята так железо, как отец чуял, выходят у него свиные плавки, а то пережжет, крошится железо. Тяжелый труд в ковне, если не лежит к нему сердце или о чем другом мыслишь, когда дмаешь, то лучше и не подходи, не простит этого железо. Чувствуют нелюбовь хозяина и работники, стали и они хуже работать, на сторону глядеть. Не его это дело, а бросить нельзя.
Но в Ладоге неспокойно… С чего бы? Оказалось, опять норманны безобразничают, пришли во второй раз дань собирать, мол, нет у Якуна виры, что дань выплатил. Кажет виру Якун, а они смеются, это старая, прошлогодняя. Собрались ладожане вокруг, кричат, что сами видели, как их конунг Якуну виру правил, если и ошибся, то он, а не чудин. Почуяли норманны, что сейчас плохо дело кончится, убрались пока подобру-поздорову. А что потом будет? Сегодня Якуна обидели, завтра еще кого… Неладно норманны себя вести стали, неладно. Поскреб Гюрята затылок пятерней, постоял да к дому Якуна отправился.
Там ладожане собрались, ругали варягов на чем свет стоит за несправедливость, за жадность. Грозили перестать совсем дань платить. Якун крупный, на медведя похож, особо в своей меховой накидке, бороду в кулак собрал, думал, потом руками развел:
– Платил же, кажись…
На него налетел маленький, но юркий меря Онфим, заторопился, закричал:
– Да как же?! Дак ведь со всеми вместе и платил же! Ну, вспомни ты, тетеря! Может, виру куда сам задевал? Что прошлую показываешь…
Тут уже Гюрята не выдержал:
– Пошто глупость городишь? Как может он прошлую виру казать, их же забрал конунг в конце года!
Загалдели все снова, стали требовать сюда конунга, чтоб ответ держал. Да только того нет, уплыл со своими и не скоро будет. Кликнул Гюрята народ на вече, собрались быстро, несмотря, что дел у каждого полно. Вот когда особо пожалели ладожане, что нету с ними Сувора, тот мужик дельный и рассудительный был, никогда зряшного слова не скажет, а всегда выход находил и усмирять спорщиков тоже умел. Но кого нет, на того и надежи нет, надо самим разбираться. Сначала смотрели на Гюряту, как на старшего сына Сувора, тот понял, что ладожане от него главного голоса ждут, стушевался, не готов сын судить да рядить так же разумно, как отец делал. Все, что смог, сказал еще у Якунина двора, дале пусть ладожане сами решают. Сдвинули мужики шапки на затылки, заскребли лапищами вихры сзади, что словене, что меря, что чудины, что балты… Все задумались. Потом вдруг снова загалдели, припоминая норманнские обиды, что, мол, хоть и дань берут, чтоб спокойно жили ладожане, а слова своего не держат. То одного обидят, то другого. Ладога и варягам дань платит, но варяги где, а норманны – вот они, по озеру Нево ходят, как у себя дома, даром что живут далече. Стали словене требовать, чтоб за Ильмень гонцов послать, пожалиться на разбойников, чтоб защитили свои славянские братья, да тот же Якун головой покачал:
– Не до нас им-то… У них самих хазары под боком озоруют, куда им мы. Далече больно…
Закричали почти все, что к кому ж тогда обращаться, как не к славянам?! Пусть Ладога на самом сивере, да все одно свои же! Долго рядили, и все больше звучали слова, что нужно дружину иметь свою или чужую звать, чтоб защищала. Прикинули, кого можно звать, и не нашли никого. А самим ратным делом заниматься не с руки, это же надобно семьи бросать, дела свои, и торговые, и домашние. Долго кричали, да так ничего и не решили, разошлись, как всегда, мрачные, нерешительные. Смутно стало в Ладоге, нехорошо. На норманнов сердитые, а где защиту искать, и не знают.
Сирко тоже ходил, тоже слушал и говорил. Говорил, что как ни далеко Киев, а туда надо взгляд держать, есть города и ближе, славян много, помогут. Но не все славяне в Ладоге, балты недовольны такими речами были, и свеи тоже, и веси… Долго держался в Ладоге мир, как качается бревно, если его точно посередине на опору положить, но нажми на один конец чуть сильнее, и упадет. Непрочно, коли опора только одна, надо несколько. А вот теперь нарушился, если норманны будут обижать ладожан, то кто знает, как все повернется… Никому вражды не хочется, плохой мир лучше доброй ссоры, да только как его удержать, мир-то?
– А что? – спрашивают. А Хорень толком и не знает, что хозяин говорил, только умишком раскинул, свое добавил, а другое изменил – и вышла речь на загляденье – ладная да складная. Толмача Раголд выгнал, а переводить Хорень стал. Тоже труд, но главное – от хозяина ни на шаг. Порадовался Хорень, что язык в Ладоге понимать научился да своим молоть по-всякому. Любава все корила его за болтовню, а вышло, что напраслину возводила. С Раголдом оказалось интересно, тот по свету много поплавал, только в эту сторону впервые, он даже больше путешествиями занимался, чем торгом. Удивило такое Хореня, зачем это? Свей объяснил, что вот разведает он новые земли, приплывет домой, расскажет, что в них хорошо, а что плохо, купцам те знания помогут.
– И сейчас разведываешь?
– И сейчас, – согласился Раголд.
– А после кому сказывать станешь?
Чуть смутился свей:
– Кому понадобится. Кто спросит…
– А деньги у тебя откуда? Чем живешь? С торга-то не слишком много имеешь, коли каждый раз в новую страну идешь?
Не стал дале Раголд говорить, нашел отмашку, но Хорень беседу не забыл, врезалась она в память. Идет свей разведывать, что хорошо у славян, а что плохо.
Но все одно – со свеем много интересного увидел да узнал. В Ладоге расскажет – не поверят. Даже Охрима так далеко не ходил, как Хорень с Раголдом собирается. До самых греков пойдут, если все ладно будет. А если нет? Такую мысль Хорень старался от себя гнать.
– Нет, ты учи, учи!
Рунар в ответ смеялся:
– Да у тебя на теле места без синяка не сыскать!
В ответ Хорень бычился, выставлял кулаки:
– Это мое тело, что тебе до него?! Я не девка, чтоб тебе мои синяки разглядывать. Учи!
Рунар, усмехаясь в усы, снова и снова показывал боевой захват и движение руки при битье в челюсть. Доски драккара стонали от падения на них Хореня. Но на третий день падал уже сам Рунар. Впервые рухнув от удара своего ученика, он долго с недоумением почесывал едва не свернутую челюсть. Варяги вокруг смеялись – научил на свою голову! А Хорень не знал, радоваться успеху или печалиться, вдруг наставник не захочет теперь показывать никаких приемов? Ошибся, учить принялись все, кто хоть что-то умел.
За дни, проведенные в варяжском братстве, Хорень изменился до неузнаваемости. Он и мальчишкой любил подраться, частенько ходил в синяках и на силушку не жаловался, а теперь стало просто раздолье. Руки и ноги вздулись буграми от работы тяжеленным веслом драккара, каждую свободную минуту он тренировал глаз, без конца бросая нож или топорик, отрабатывал на согласных приемы драк. Только таких согласных с каждым днем становилось все меньше… Зато варягам все больше нравился этот хитрый и задиристый русич. Одного только не было у Хореня – настоящего меча, такого, чтоб гнулся над головой, не ломаясь, и выпрямлялся со звоном. Потому варяги и не учили его драться мечами. Они сами таким умением овладевают с детства сначала учебными деревянными и только с возрастом переходят на боевые. Воина, уже взявшего в руки боевой меч, ни за что не заставишь снова коснуться деревянного, а биться против их боевых любыми другими бессмысленно – от учебного меча после первого встречного удара оставались только обломки. Вот и таил в себе Хорень мечту – завести настоящий харалужный меч и научиться им владеть не хуже того же Рунара.
Весна на улице в полную силу, как лед сошел, по Волхову караван за караваном плывет, большая часть в Ладоге постоит, а там кто обратно разворачивается, а кто вперед спешит. Гости восточные: булгары, татары ордынские, греки, армяне, персидские да другие дальше не всегда плывут, здесь все поменяют, свои товары купцам свейским, готам, немцам, норманнам, всем, кто за озером Нево живет, продадут, да и назад повернут.
Подперев бока руками, сдвинув на затылок шапку, стоит на волховском берегу Гюрята. Снуют по реке лодьи да большие корабли норманнов туда-сюда. И чего тянет людишек место менять, в чужие края? Гюрята вот родился здесь, отец с матерью только перебрались в Ладогу, как первенец на свет появился, мать уж, говорят, на сносях была, и никуда его не тянет. Любит дом Гюрята, век бы ничего не менял. Только жаль отца с матерью, плохо померли, тяжко. И кузня стала без Сувора сиротой, не чует Гюрята так железо, как отец чуял, выходят у него свиные плавки, а то пережжет, крошится железо. Тяжелый труд в ковне, если не лежит к нему сердце или о чем другом мыслишь, когда дмаешь, то лучше и не подходи, не простит этого железо. Чувствуют нелюбовь хозяина и работники, стали и они хуже работать, на сторону глядеть. Не его это дело, а бросить нельзя.
Но в Ладоге неспокойно… С чего бы? Оказалось, опять норманны безобразничают, пришли во второй раз дань собирать, мол, нет у Якуна виры, что дань выплатил. Кажет виру Якун, а они смеются, это старая, прошлогодняя. Собрались ладожане вокруг, кричат, что сами видели, как их конунг Якуну виру правил, если и ошибся, то он, а не чудин. Почуяли норманны, что сейчас плохо дело кончится, убрались пока подобру-поздорову. А что потом будет? Сегодня Якуна обидели, завтра еще кого… Неладно норманны себя вести стали, неладно. Поскреб Гюрята затылок пятерней, постоял да к дому Якуна отправился.
Там ладожане собрались, ругали варягов на чем свет стоит за несправедливость, за жадность. Грозили перестать совсем дань платить. Якун крупный, на медведя похож, особо в своей меховой накидке, бороду в кулак собрал, думал, потом руками развел:
– Платил же, кажись…
На него налетел маленький, но юркий меря Онфим, заторопился, закричал:
– Да как же?! Дак ведь со всеми вместе и платил же! Ну, вспомни ты, тетеря! Может, виру куда сам задевал? Что прошлую показываешь…
Тут уже Гюрята не выдержал:
– Пошто глупость городишь? Как может он прошлую виру казать, их же забрал конунг в конце года!
Загалдели все снова, стали требовать сюда конунга, чтоб ответ держал. Да только того нет, уплыл со своими и не скоро будет. Кликнул Гюрята народ на вече, собрались быстро, несмотря, что дел у каждого полно. Вот когда особо пожалели ладожане, что нету с ними Сувора, тот мужик дельный и рассудительный был, никогда зряшного слова не скажет, а всегда выход находил и усмирять спорщиков тоже умел. Но кого нет, на того и надежи нет, надо самим разбираться. Сначала смотрели на Гюряту, как на старшего сына Сувора, тот понял, что ладожане от него главного голоса ждут, стушевался, не готов сын судить да рядить так же разумно, как отец делал. Все, что смог, сказал еще у Якунина двора, дале пусть ладожане сами решают. Сдвинули мужики шапки на затылки, заскребли лапищами вихры сзади, что словене, что меря, что чудины, что балты… Все задумались. Потом вдруг снова загалдели, припоминая норманнские обиды, что, мол, хоть и дань берут, чтоб спокойно жили ладожане, а слова своего не держат. То одного обидят, то другого. Ладога и варягам дань платит, но варяги где, а норманны – вот они, по озеру Нево ходят, как у себя дома, даром что живут далече. Стали словене требовать, чтоб за Ильмень гонцов послать, пожалиться на разбойников, чтоб защитили свои славянские братья, да тот же Якун головой покачал:
– Не до нас им-то… У них самих хазары под боком озоруют, куда им мы. Далече больно…
Закричали почти все, что к кому ж тогда обращаться, как не к славянам?! Пусть Ладога на самом сивере, да все одно свои же! Долго рядили, и все больше звучали слова, что нужно дружину иметь свою или чужую звать, чтоб защищала. Прикинули, кого можно звать, и не нашли никого. А самим ратным делом заниматься не с руки, это же надобно семьи бросать, дела свои, и торговые, и домашние. Долго кричали, да так ничего и не решили, разошлись, как всегда, мрачные, нерешительные. Смутно стало в Ладоге, нехорошо. На норманнов сердитые, а где защиту искать, и не знают.
Сирко тоже ходил, тоже слушал и говорил. Говорил, что как ни далеко Киев, а туда надо взгляд держать, есть города и ближе, славян много, помогут. Но не все славяне в Ладоге, балты недовольны такими речами были, и свеи тоже, и веси… Долго держался в Ладоге мир, как качается бревно, если его точно посередине на опору положить, но нажми на один конец чуть сильнее, и упадет. Непрочно, коли опора только одна, надо несколько. А вот теперь нарушился, если норманны будут обижать ладожан, то кто знает, как все повернется… Никому вражды не хочется, плохой мир лучше доброй ссоры, да только как его удержать, мир-то?
Глава 6
Люди возникли неожиданно, сторожевой викинг даже не успел подать сигнал. Словно стоящие деревья вдруг превратились в человеческие фигуры. Мало того, так же тихо появились и лошади. Раголду и остальным стало не по себе. Но люди не выказывали признаков агрессии или недовольства, просто стояли и смотрели. Четверо мужчин и три женщины. Одеты в меховые накидки, поскольку довольно холодно, на головах ничего нет, волосы женщин стягивали обручи, косы светлые, как и у северянок на родине Раголда.
Варяги только что расположились на ночлег, они старались делать это засветло, чтобы не искать в темноте подходящее место. Пока на кострах жарилось мясо, часть из них улеглась отдыхать прямо в своих драккарах, так привычнее. Солнце уже коснулось самых верхушек высоких елей, позолотило их, над лесом пронеслась стая уток, слетывались перед дальней дорогой в теплые края, тихо шелестел ветер, обрывая желтые и красные листья с деревьев. Вокруг на многие дни пути лес и только лес. Прорубленные широкие просеки для волоков быстро зарастали мелкой порослью, викингам приходилось сначала даже чуть расчищать дорогу для своих лодей, потом уже тащить их, впрягаясь всем сразу в постромки. У Раголда мелькнула мысль попробовать купить лошадей у подошедших. Хотя их всего две, но кто знает, может, жилье недалеко, и там есть другие? Раголд оказался неопытным и не успел взять себе достаточно лошадей в начале волока, а те, что были, быстро пали от тяжелой работы, их зарезали и пустили на вертел. Теперь вместе с викингами драккары тащили всего три лошади, для двух больших судов этого явно не хватало, приходилось часто отдыхать, и Раголд со своими викингами отстал от остальных. Ждать его не стали, у всех каждый день на счету.
Варяги только что расположились на ночлег, они старались делать это засветло, чтобы не искать в темноте подходящее место. Пока на кострах жарилось мясо, часть из них улеглась отдыхать прямо в своих драккарах, так привычнее. Солнце уже коснулось самых верхушек высоких елей, позолотило их, над лесом пронеслась стая уток, слетывались перед дальней дорогой в теплые края, тихо шелестел ветер, обрывая желтые и красные листья с деревьев. Вокруг на многие дни пути лес и только лес. Прорубленные широкие просеки для волоков быстро зарастали мелкой порослью, викингам приходилось сначала даже чуть расчищать дорогу для своих лодей, потом уже тащить их, впрягаясь всем сразу в постромки. У Раголда мелькнула мысль попробовать купить лошадей у подошедших. Хотя их всего две, но кто знает, может, жилье недалеко, и там есть другие? Раголд оказался неопытным и не успел взять себе достаточно лошадей в начале волока, а те, что были, быстро пали от тяжелой работы, их зарезали и пустили на вертел. Теперь вместе с викингами драккары тащили всего три лошади, для двух больших судов этого явно не хватало, приходилось часто отдыхать, и Раголд со своими викингами отстал от остальных. Ждать его не стали, у всех каждый день на счету.