Наталья Павлищева. Ярослав Мудрый

   Но возмутиться не успел, волхв усмехнулся:
   – Зря на Славуту мыслишь, не говорил он мне ничего.
   Кажется, Блуд растерялся, ведь он вслух ничего не сказал. Волхв снова усмехнулся:
   – Невелика бы мне была цена, коли не понял тебя без слов. Не трать время, там мать ждет не дождется. Давай своего воспитанника.
   И снова Блуд поразился всезнанию волхва: о матери-то как узнал? А тот спокойно распеленал Ярослава, принялся внимательно осматривать малыша. Удивительно, но проснувшийся мальчик не заорал и даже совсем не испугался склонившегося над ним человека, напротив, вцепился тому в бороду и потянул к себе изо всех сил. Это не рассердило волхва, он спокойно освободил бороду из цепких пальчиков Ярослава, перевернул его на животик, потом на один и на другой бок. Внимательно осмотрел ножку.
   Все это время Блуд не сводил глаз с рук волхва и со своего воспитанника, готовый в любой момент прийти ему на помощь.
   – Следишь за мной, точно мамка-нянька. Не бойся, не обижу.
   Человек укрыл Ярослава пеленками, сел на лавку, чуть задумался. Блуд чувствовал, что торопить не следует. Немного помолчав, волхв вздохнул:
   – Вот что я тебе скажу… Этот мальчик будет править Русью. Долго править и не всегда праведно.
   – Да ведь впереди него сколько братьев есть! – не выдержал Блуд.
   – Он будет князем, его верх окажется. Да только не простая судьба его ждет, ох, не простая. Слушай внимательно и перескажи ему все, что сейчас услышишь. Его право выбирать.
   Блуд почувствовал, как вдруг пересохло в горле, а по спине почему-то потек холодный пот; судорожно глотнув, он весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни звука.
   – Не стоило бы помогать этому княжичу, но того, что предназначено, не изменить. Власть он получит, но только многими предательствами самых родных людей. Большую власть, бо́льшую, чем у его отца есть. Может, конечно, от нее отказаться, тогда близкие с ним будут. Как вырастет, чтобы понимать и сам решать мог, скажешь так: коли захочет над Русью стоять, то платить за это будет предательством. Выбирать придется между властью и счастьем. Всю жизнь выбирать, потому как того и другого ему судьбой не положено. Его право выбора – ему и расплачиваться. А хитрым быть и ловким ты его научишь.
   – А почему не стоило помогать? – не удержался Блуд.
   Глаза волхва стали чуть насмешливыми:
   – Да потому, что он ромейскую веру на Руси насаждать будет, и немало моих друзей от того пострадают…
   – Изменить нельзя? – Блуд спросил это не потому, что переживал за безопасность волхва, даже того, который сейчас сидел перед ним, а боялся, чтобы не навредили мальчонке.
   – Не он, так другой. А боишься зря, не станем мы княжичу вредить. Время для Руси такое приходит. – Волхв явно собирался уходить, он поднялся, взял тулуп, одел один рукав и нащупывал рукой второй.
   Блуду бы спросить, какое время, что за вера, но он вспомнил о том, зачем пришел, почти закричал:
   – Э-э! А ножка? Ходить-то как?
   Волхв уже надел тулуп и, подхватив свой посох, шагнул к двери.
   – От тебя зависеть будет. Поставишь на ноги – будет ходить, а нет – так и всю речь вести незачем было… Не поставишь, и князем ему не бывать. – Глаза из-под седых бровей блеснули насмешливо. – Тебе прежде него выбирать: не поставишь на ноги, так что и о княжении говорить? Князь без ног не князь. Зато все жалеть будут, сочувствовать… Подумай, как спокойней-то.
   Сказал и распахнул дверь. Блуд почему-то снова подумал не то, о чем следовало, – как он без шапки не мерзнет, и тулуп не застегнут.
   Волхв чуть обернулся, на ходу бросил:
   – Это вам холодно, а мы привычные.
   Глухо бухнула закрывшаяся дверь. От входа потянуло холодом, и в своих пеленках завозился Ярослав. Укутывая мальчонку в одеяла, Блуд размышлял, как теперь быть. Выходит, сейчас в его руках судьба мальчика? Научит ходить – станет Ярослав князем. Непонятно как, но станет. Правда, несчастливым князем, и чем больше власти, тем меньше счастья. А не научит? Останется княжичем, но вечным сидельцем, которого станут жалеть окружающие.
   Решив подумать на досуге, Блуд уже поднял завернутого Ярослава и вдруг замер, вспомнив про Рогнеду. Ей-то говорить или нет? Мать все-таки. О князе Владимире он почему-то и не вспомнил. И вдруг хорошо понял, что ни о чем раздумывать не будет, что внутри для себя уже все решил: он научит Ярослава ходить, чтобы тот смог стать князем, и никому ничего не скажет, даже Рогнеде. Пусть его решение останется только его, он выбрал судьбу Ярослава, а когда тот повзрослеет, сам решит, как быть дальше.
   Блуд лукавил сам с собой, он хорошо понимал, что успеет воспитать княжича так, чтобы тот решил, как задумано. Что ж, верно сказал волхв: чему быть, того не миновать. Кормилец оправдывал себя тем, что не вправе лишать Ярослава возможности стать князем, а в действительности он выбирал и свою жизнь тоже. Кому нужен кормилец увечного княжича? А наставник сильного князя – это совсем другое дело.
   Блуд много лет будет пестовать Ярослава, действительно поставит его на ноги, не только ради самого князя, но и ради себя тоже. Тогда в избе кузнеца Славуты он действительно сделал выбор за себя и Ярослава. А еще за будущую Русь, ведь правление Ярослава Мудрого тоже во многом определило ее судьбу и даже судьбу будущей России.
 
   Блуд ничего не сказал Рогнеде, объявил только, что Ярослав сможет ходить, если с ним очень много возиться. Княгиня обрадовалась:
   – Я буду возиться, буду, только чтобы пошел сыночек, чтобы не сидел сиднем!
   – Не о тебе речь, княгиня. Я сам справлюсь, была бы твоя воля.
   Рогнеда сжала руку бывшего воеводы так, что у того на коже отпечатались следы ее пальцев:
   – Возьми под себя Ярослава! Век благодарна буду!
   Блуд получил княжича в полное свое распоряжение. С того дня не было для Ярослава ближе и одновременно требовательней человека.
 
   Князь Владимир хмурился, его обычно веселые синие глаза приобретали серый оттенок, стоило лишь глянуть на среднего сына. И мучило князя не только то, что хром Ярослав, но и то, что сын непохож ни на него, ни на Рогнеду. Вернее, на Рогнеду похож, но совсем немного. Поговаривали, что княгиню Ольгу напоминает – поворотом головы, манерой смотреть пристально, тем, как поджимает губы, если что не по нраву… А Владимир гнал от себя мысль о том, что Ярослав очень похож на своего деда по матери, полоцкого князя Рогволода. И чем старше становится, тем более вылезает это сходство. В Киеве Рогволода, считай, никто и не видел, только вот Рогнеда и сам Владимир, потому не напоминают. А вот почему Рогнеда не замечает, что Ярослав похож на ее отца?
   Не замечает или старается не замечать? Каково ей, если самому князю Владимиру не по себе ежедневно видеть перед собой укор за убитого Рогволода? И от ее молчания становилось еще тошнее.
   Нет, Владимир вовсе не переживал из-за убийства несостоявшегося тестя. Он просил отдать Рогнеду в жены, Рогволод отказал, причем отказал надменно, как и сама Рогнеда. Тогда Владимир взял Полоцк приступом, с родными княжны расправился, как делали это обычно в полоненных градах, с ней самой тоже. А вот потом неожиданно влюбился в строптивую княжну, да так, что никакая другая не мила. С тех пор какую бы женщину ни брал, уже со второй ночи начинал сравнивать ее с Рогнедой.
   Но бывшая полоцкая княжна и впрямь хороша! И ничего с ней из-за рождения сыновей не делается, какой была красавицей, такой и осталась. Строптивость никуда не исчезла, да только и строптивость эта Рогнеде к лицу. Заболел князь своей женой-полонянкой на всю жизнь. И все бы ничего, да есть две преграды: первая – его собственная привычка брать любую мало-мальски красивую девку или женщину себе, хоть на время, хоть на часок, а Рогнеда ревнует, да так, как только может ревновать красивая, сильная женщина. А второе – сын Ярослав, живое напоминание вины перед любимой женой. Иногда Владимиру казалось, что и хромота Ярослава из-за той его, отцовской вины. От этого чувствовал себя еще хуже и еще больше злился – непонятно на кого: то ли судьбу, то ли себя самого.
   И рассказать никому нельзя, не поймут. Кто из мужчин не брал женщину силой, особенно ту, которая прежде оскорбила? Только кто потом влюблялся в свою пленницу так, как он в Рогнеду? И от невозможности хоть на минуту забыть горячие ласки непокорной жены почему-то становилось еще тяжелее. Владимир не мог понять, чего ему больше хочется – ударить ее, обидеть еще сильнее или броситься к ногам и покрывать поцелуями красивые лицо и тело.
   Маленькому Ярославу, да и не только ему, были неведомы мучения князя Владимира, а потому мальчик не мог понять, почему так прохладно относится к нему отец. Переживала, видя такую нелюбовь, и Рогнеда и тоже не понимала, считая причиной хромоту княжича. К Рогнеде тоже все чаще приходила мысль, что калечность Ярослава – это расплата за их грех – Владимира за то, что взял силой, а ее за нежданную любовь к насильнику.
   Но князь не смог бы объяснить, что чувствует, потому как не понимал сам. Только старался пореже видеть Ярослава. Сначала это получалось – того воспитывал Блуд, видеть которого тоже не очень хотелось. И Блуд был напоминанием не слишком приятным, все же вместе погубили брата Ярополка, бывший воевода ой как виноват в гибели князя Ярополка, его предательством тот сначала бежал из Киева, а потом пришел с повинной к Владимиру, надеясь на снисходительность.
   Когда Владимир со своим войском подступил к Киеву, именно Блуд, бывший воеводой у Ярополка, подговорил своего князя бежать в Родню, бросив город на произвол судьбы. А потом он уже в Родне убедил опального Ярополка сдаться брату в надежде на его милость. Знал, что милости не будет, что Владимиру не нужен даже поверженный соперник, даже в узилище и оковах, не место двум братьям на одной земле. За это предательство своего князя Блуда ненавидел не один беглый княжий милостник Варяжко, многие зло косились.
   А Блуд как у Ярополка был хотя и самым опытным после смерти воеводы Свенельда, но чужим, потому как рожден не в палатах, а на задворках (само его имя о родительской мимолетной любви всякую минуту кричало!). Так и у Владимира получилось, а ведь на князя Блуд очень надеялся, тот сам рожден ключницей и княжичем стал по прихоти судьбы – попался на глаза своей бабке княгине Ольге, и показалось ей, что похож на маленького Святослава, его отца. Владимиру привечать бы такого нежданного помощника, которому нечем хвалиться перед князем в знатности происхождения, а он Блуда сторонится.
   Тяжело Владимиру часто видеть напоминание о своем предательстве? Блуд так не думал, видит же Рогнеду, ее-то и вовсе сначала обесчестил на глазах у родителей, которых потом и убил. Нет, скорее другое – Владимиру был не нужен рядом тот, у кого могло оказаться слишком много власти. Боялся, что Блуд и его продаст? Но далеко отпускать не стал, при себе оставил. Воеводой сделать не мог, Блуд все же был воеводой предыдущего князя, зато поручил воспитание сына.
   Как это принимать – как милость или как опалу? Небось княжий дядя Добрыня постарался, тот хитер сверх меры. Но у Блуда просто не было выбора, не к грекам же на службу идти, он принял маленького княжича. А когда услышал слова волхва о том, что Ярослав может встать за Владимиром, то и вовсе для себя решил – быть ему воспитателем будущего великого князя! А что до хромоты и старших братьев, то жизнь еще и не такое выкидывала!
   Кто думал, что над Киевом встанет Владимир? Младший из трех, робичич, рожденный от любви князя Святослава ключницей Малушей, отправленный прихотью своей бабки княгини Ольги в Лузу с братом Малуши Добрыней, а потом также по прихоти отца получивший в правление беспокойный Новгород… Кто мог подумать, что спустя несколько лет после гибели отца братья перессорятся и именно Владимир возьмет себе Русь? А вот поди ж ты…
   Так и с Ярославом, пусть не старший, пусть калечный (пока калечный – решил Блуд), если доля, так все одно станет князем!
   Так думал воспитатель маленького княжича Ярослава, бывший воевода предыдущего князя Блуд. А отец Ярослава князь Владимир думал о другом. Чтобы не ныла душа из-за ущербности среднего сына, он старался пореже того видеть. А думал Владимир Святославич об укреплении границ Руси, о строительстве новых городов, а еще… о женщинах. О них синеглазый красавец князь думал всегда.
 
   Блуд где уговорами и лаской, а где и нажимом сумел заставить маленького Ярослава превозмочь всегдашнюю боль, встать на ноги. Мамки иногда слезами обливались, глядя, как мается княжич, как трудно ему, как больно. Не будь Блуда, остался бы Ярослав сиднем сидеть на всю жизнь, ни у кого другого не хватило бы терпенья принуждать и принуждать малыша к новым попыткам победить свою калечность.
   Рогнеда ходила в ложницу, где жил Блуд с маленьким Ярославом, с замиранием сердца. Как же было больно матери видеть мучения своего сынишки и трудно бороться с желанием оттолкнуть от него воспитателя, самой подхватить на руки, оградить от страданий! Только недюжинный ум полоцкой княжны, прихотью жестокой судьбы ставшей киевской княгиней, заставлял Рогнеду смотреть на старания Блуда и Ярослава, кусая губы и сдерживая слезы. Иногда до крови искусывала, а сама улыбалась подбадривающе, понимая, что иначе нельзя, не пересилит малыш себя, останется калекой. И Блуду верила как самой себе.
   Вообще-то княжичей на коней сажали в три года, но Ярослава Блуд посадил совсем крошкой. Помочь попросил Рогнеду. Та сразу и не поняла задумки, нахмурилась:
   – Князя спросить надо, он отец, как скажет, так и будет…
   Но хитрый Блуд выбрал время, когда Владимира в Киеве не было, а потому чуть усмехнулся в усы:
   – Княгиня, ему легче не знать забот о Ярославе, пусть других сажает, вон Изяславу время уже… Что князю наши заботы добавлять? Сами справимся.
   Он не стал говорить, что посадить мальчика на лошадь посоветовал все тот же Славута. Подошел как-то бочком, пробормотал, глядя в землю:
   – Воевода, слышь, ты мальца-то на коня посади. Эти дурынды его пеленали туго, а надо бы на лошадиной спине ножку поправить, конский круп, он лучше всяких пеленок выправит.
   Блуда подкупило не обращение «воевода», а дельный совет конюха.
   Сначала сел на любимого коня сам, потом протянул руки к Рогнеде, державшей малыша:
   – Давай сюда.
   Та с опаской подала мальчика. Ярослав, с интересом разглядывавший лошадиную морду, доверчиво глянул на воспитателя, он привык к боли, которую испытывал по его воле, но хорошо чувствовал и то, что, кроме матери и вот этого усатого дядьки, его по-настоящему никто не любит. Дети остро чувствуют любовь и нелюбовь к себе. А Блуд уже любил маленького княжича как собственного сына или внука, даже больше, любил как свое будущее.
   Ребенок уселся на лошадиной спине на удивление спокойно, видно, и впрямь не было больно. А к ним с другой стороны двора спешил конюх, подойдя, он коротко поклонился Рогнеде, приветствуя, и тут же посоветовал Блуду:
   – Ты в следующий раз седло-то сыми… Мальцу лошадиную спину чувствовать надо. И сам слезай, пусть он один с лошадью побудет.
   – Как один?! – ахнула мать. – А ну как скинет?
   – Не, у меня есть такая, которая не скинет. Нарочно для княжича держу, ни под кого не ставлю.
   Он убежал и тут же вернулся, держа в поводу невысокую, спокойную кобылку.
   – Давай сюда твоего княжича.
   Не обращая внимания ни на не успевшего слезть с коня Блуда, ни на встревоженную Рогнеду, Славута ловко подхватил маленького Ярослава и пересадил на спину кобылки. Та только чуть переступила ногами, а мальчик счастливо засмеялся. Теперь улыбались и княгиня, и даже Блуд в усы.
   С того дня Ярослав много времени проводил на лошадиной спине. Его ножки, конечно, были враскоряк, зато постепенно встал на место вывих. Позже правая калечная от рождения нога пострадает еще раз, добавив хромоты князю, но тогда стараниями немногих любящих его людей он превозмог боль и страх, встал на ноги. И до конца дней на лошади князь Ярослав чувствовал себя уверенней, чем на ногах.
   Счастью Рогнеды не было предела, она была готова расцеловать Блуда за заботу о малыше, за его твердость и любовь к Ярославу.
 
   Но счастье длилось недолго, сказалась неуемная тяга Владимира к женскому телу, каждую красавицу, какую только видел, князь желал сделать своей. Пусть на день, на час… Каково Рогнеде терпеть такое? У Владимира еще жены пошли – гречанка, монахиня-расстрига, которую еще князь Святослав для старшего сына привез из-за ее красоты, потом Мальфриду за себя взял и дальше не собирался сдерживаться.
   А ведь и сыновьям Рогнединым власти за отцом не видать, потому как старший сын уже в Новгороде сидел, потом был сын той самой гречанки, которого она еще от Ярополка зачала, и только потом ее собственные. Куда ни кинь – всюду клин!
   Рогнеда не просто обиделась на мужа, всплыли горести прошлых лет, недаром ее сам Владимир Гориславой прозвал. Надругался, родных убил и снова пренебрегает, беря и беря себе других. Княгиня не выдержала и решила разрубить узел одним махом, надеясь, что сыновья при том не пострадают.
   Ночью князь проснулся от капнувшей на руку слезинки, вскинулся:
   – Ты… ты что?!
   Над ним нависла рука Рогнеды с зажатым в ней большим ножом! Женщина не смогла совершить задуманного, она все же любила своего неверного мужа.
   – Да! Ты уничтожил мой род, полонил землю моего отца, но теперь не любишь ни меня, ни моего младенца! – Она не смогла бы объяснить, почему говорила только об одном сыне, точно и не было двух других, младших.
   Но князь и слушать не захотел ни объяснений, ни оправданий Рогнеды. Он хорошо понял, что теперь рядом с ней даже спать опасно, разъярился:
   – Чего тебе не хватает?! Злата, серебра, скоры, челяди – всего вдоволь. Старшей княгиней назвал…
   И тут случилось совершенно непонятное, Рогнеда вдруг… разрыдалась. Наружу выплеснулась давнишняя женская обида:
   – Ты… с Мальфрид… свадьбу… А меня… только насильно… Даже наряда… не было…
   Владимир, как и многие мужчины, не переносил женских слез, сначала опешил:
   – Какого наряда?
   Жена окончательно залилась слезами:
   – Сва-адебного-о…
   Почему-то вид плачущей Рогнеды рассердил князя, на миг показалась, что она такая же, как все. Швырнул в сторону что-то попавшее под руку, даже не заметил что, закричал:
   – Тебе свадебный наряд нужен?! Одень его и станешь ждать меня вечером здесь же. Только это будет твой последний вечер! В том наряде и похороню!
   Владимир выскочил из ложницы, сам не сознавая что делает, метнулся по терему, пугая гридей и холопов. Крушил все, что попадалось под руку, – таким князя давно никто не видел. Он мог быть ярым, даже бешеным, но чтоб таким!..
   А у Рогнеды слезы вдруг прекратились сами собой. Нет, она не испугалась, страха почему-то не было, была опустошенность. Взял силой, полюбив, она покорилась, а теперь вот платит за эту покорность. Надо было убить его в первый же день, хотя бы за родных отомстила. Теперь убить уже не сможет, а он сможет, дети без матери останутся, да и еще одного ребенка она снова под сердцем носит… Княгиня долго сидела, глядя в пустоту, потом вдруг велела позвать к себе старшего сына Изяслава. Мальчик еще мал, чтобы ему объяснять родительские споры. Гладя светлую головку ребенка, Рогнеда снова лила слезы. Никого на свете у нее нет, только вот эти мальчишки, но они слишком малы, чтобы защитить свою мать. Ярослав даже не ходит, только ползает, ловко перебирая ручонками. Всеволод совсем кроха. И тут Рогнеда решилась – она должна уехать от князя, забрав с собой сыновей, пусть живет со своими новыми женами, сколько бы их ни было. Но для этого надо было, чтобы сегодня вечером Владимир не выполнил своего обещания.
   Княгиня приказала достать из своих коробов сшитый когда-то для не состоявшейся свадьбы с Ярополком наряд. Примерила – впору, точно и не родила четверых сыновей. От последней беременности толстеть пока не стала, одеть можно. Старательно нарядилась, снова кликнула к себе маленького Изяслава. Ребенок поразился наряду матери:
   – Ой, мамо, какая ты красивая!
   Та едва сдержала слезы, нет, она не должна плакать, сейчас не должна. Достала припрятанный меч, вложила в ручку сына:
   – Изяслав, послушай меня. Когда сюда войдет отец, шагнешь ему навстречу и скажешь: «Думаешь, ты тут один ходишь?»
   – И все? – Глаза ребенка довольно блестели, ему дали в руки настоящий меч, который тяжело не только поднимать, но и просто держать, но мальчик был готов терпеть. Только не понимал, зачем матери надо пугать отца. Но послушался, встал в углу, дожидаясь.
   Ждать пришлось недолго. Владимир действительно был крайне зол на жену и решил казнить ее прямо на ложе. Но навстречу ему вдруг шагнул Изяслав. Голос мальчика дрожал, а ручки едва удерживали даже небольшой меч, но он смог заслонить мать от отцовского гнева, дрожащим голоском произнес, что велела Рогнеда. Владимир замер, потом с досадой отшвырнул в сторону свое оружие:
   – Да кто ж думал, что ты здесь?!
   Рогнеда смотрела на мужа широко раскрытыми сухими глазами. Так и врезалось ему в память – красивая, но точно каменная жена и сын, поднявший меч против отца.
 
   Блуд понимал и не понимал Рогнеду. Горячая, порывистая княгиня вдруг вздумала мстить мужу! Через столько лет, родив четверых сыновей, вдруг вспомнила прежнюю девичью обиду. И это Рогнеда, которую Блуд очень уважал за недюжинный цепкий ум!
   Что уж там произошло между ними с князем, только взялась княгиня за нож, решив ночью убить собственного мужа. Владимир, промаявшись целый день, собрался ответить строптивой жене тем же, но Рогнеда привела в ложницу старшего сынишку Изяслава, дав в руки меч и попросив заступиться за нее.
   Владимир обомлел от присутствия сына и не смог свершить задуманное, бросил оружие, а утром отдал судьбу Рогнеды на боярский суд. Княгиня не просила пощады, не оправдывалась, она была готова ко всему. Но и бояре не знали, как быть. Выручил все тот же Блуд, посоветовал князю оставить опальную жену в живых, только сослать с глаз. Кажется, Владимир обрадовался такому решению, сильная злость прошла, и убить даже поднявшую на него руку Рогнеду он не мог. Сообщать княгине о решении пришлось Блуду.
   Рогнеда сидела на ложе, глядя в пустоту сухими, широко раскрытыми глазами. Бывший воевода даже засомневался, услышала ли опальная княгиня то, что он ей сказал. Услышала, но про детей, вцепилась в руку как клещами:
   – Как с Изяславом?! А Ярослав?! А Всеволод?!
   – Только со старшим поедешь, княгиня. Двое младших останутся с отцом в Киеве.
   Казалось, Рогнеда не отдает себе отчета, что ее саму ссылают далеко-далече в Полоцкие земли. Главным стало, что разлучают с детьми!
   – Помоги забрать с собой! К чему князю мои сыновья, ему жены других нарожают! У него вон уже Святополк есть, Мальфрида родит, да еще себе наберет жен или девок. Помоги!
   Блуд покачал головой:
   – Остынь, княгиня. Итак едва отговорили жизни лишить. Езжай уж с Изяславом, а там видно будет. Поостынет князь, вернем тебя обратно.
   Рогнеда опустила голову, сокрушенно помотала из стороны в сторону:
   – Не вернет. Я его убить хотела.
   Блуд не стал спрашивать за что, ни к чему лезть в их дела. Но он не собирался ни ехать с Ярославом вслед за его опальной матерью, ни отдавать мальчика княгине в Изяславль. Не для того столько бился, стараясь поставить малыша на ноги, чтобы теперь все терять. Блуд уже свыкся с мыслью, что воспитывает будущего князя, а потому не мог допустить, что того отодвинули далеко от Киева. Мелькнула, правда, мысль, что может и лучше было бы уехать вместе с Рогнедой и их старшим сыном в Изяславль и оттуда начать продвижение Ярослава к власти, но Владимир и слушать не хотел о том, чтобы отдать еще кого-то из сыновей опальной жене.
   Как ни билась Рогнеда, а пришлось отправляться в далекий, нарочно выстроенный Изяславль, что не так далеко от Туровских земель, где правил друг покойного отца князь Туры, взяв с собой только старшего сына Изяслава.
   Изяслав больше не вернулся в Киев и не увидел отца, он навсегда остался сначала князем Изяславльским, а потом Полоцким. Так было положено начало многолетней вражде киевских и полоцких князей. Потомки Изяслава не признали над собой власть Киева, и Ярославу пришлось воевать с племянником Брячиславом не на жизнь, а на смерть.
   Но тогда для Рогнеды не это было главным. Она еще долго верила, что Владимир одумается и вернет ее обратно. Потом вдруг поняла, что тратит жизнь на обиду, вместо того чтобы поставить на ноги хотя бы того сына, который с ней. Рогнеда стала настоящей хозяйкой в Изяславле – отстроив город по-своему, она оставила старшему сыну крепкое хозяйство.
   А в это время двое младших – Ярослав и Всеволод – взрослели в Киеве без матери. Блуд приглядывал за обоими, но не скрывал, что его питомец прежде всего Ярослав.
 
   Блуд никому и никогда не рассказывал о предсказании волхва, а Славута слышать не мог. Это была его тайна, и раскрывать таковую бывший воевода не собирался. Сам объект этой тайны был еще мал, чтобы с ним разговаривать о таком.
   Упорства оказалось не занимать обоим. Если бы упорство Ярослава было направлено против Блуда, тому несдобровать, но остро чувствовавший, что единственный по-настоящему любящий его человек – это кормилец, Ярослав всецело подчинился его требованиям и стараниям. Была еще мать, но она где-то далеко. Блуд часто рассказывал Ярославу о Рогнеде, о том, какая она красивая и умная, как любит своих сыновей, только вот не судьба жить с ними.