Страница:
Зима в Японии по нашим российским меркам – весьма комфортное время года. Температура в окрестностях Токио обычно редко опускается ниже 5 градусов, днем сухо и солнечно. Но удивительное дело – стоит солнцу уйти, как становится очень неприятно: дует порывистый ветер, холод буквально пробирает до костей.
В б утра эти ощущения усиливаются недосыпом и памятью тела о теплой постели, из которой ты себя выдернул невероятным усилием воли. Это состояние длилось целых шесть дней подряд. Наконец-то последний выход на Кангэйко.
В 5:45 зазвонил будильник. Мой сосед по комнате Сергей недовольно засопел и заворочался. Я оделся впотьмах, нащупал приготовленную с вечера сумку с доги и выбрел в коридор. Около туалета, единственного на этаже, наталкиваюсь на фигуру в пижаме: наш руководитель группы. «Ты куда?» – ошарашено спросил он.
«Не спится что-то! Пойду, потренируюсь», – ответил я, с трудом подавив зевок. «Ну, ты фанатик просто!» – услышал я в спину.
На улице зябко. Темно. Добрел до спортзала. Переоделся в доги. Сегодня я пришел первым. А вот и японцы – все они входят в спортзал, поеживаясь, вжав голову в плечи и растопырив руки так, что становятся похожими на пингвинов. И все уже шестой день подряд произносят только одно слово: «Самуй!» – «Холодно!». Сегодня почему-то нет двух первокурсников – Набэсимы и парня по прозвищу Арикуй – Муравьед. Он и правда в профиль чем-то напоминал это животное.
Началась разминка, очень неспешная, плавная. Удары обозначались вполсилы, их количество небольшое. «А теперь – футбол!» вдруг скомандовал Сэмпай. Мы начали катать большой набивной мяч, разделившись шесть на шесть. При отборе мяча разрешалось обозначать удары ногами, но бить не в полную силу и концентрировано, а дурачась, неопасно, для веселья. Минут через пятнадцать такой возни сонливость окончательно прошла, и даже проступил пот.
«Все! А теперь – на улицу! Побежали!» – закричал Сэмпай. Мы построились по двое и босиком побежали по проезжей части в сторону соседнего городка Хадано, расположенного в четырех километрах от университета. В отличие от дневных пробежек, передвигались молча. Дорога извилистая, с заметными перепадами высот – вверх-вниз. Пятки ощущают холод, но это скорее добавляет куража, чем беспокоит. Замечаю, что по гладкой разделительной полосе бежать куда комфортнее, чем просто по асфальту. Постепенно становится светлее, уже видны очертания горы Фудзи с большой белой шапкой снега на вершине. А вот и солнце! Никогда не думал, что буду когда-либо встречать восход солнца на бегу, да еще в Японии!
Добежали до города Хадано, развернулись. «А теперь – наперегонки!» – неожиданно закричал Сэмпай, и я тут же вырвался вперед.
Первым добежал до ворот будокана, поднялся по каменным ступенькам и невольно сбавил скорость. Набэ и Арикуй вырыли сбоку от будокана на полянке небольшую ямку и развели в ней костер, который уже успел хорошо прогореть и дать угли. В углях уже лежало что-то, завернутое в фольгу. Вокруг ямы с костром первокурсники соорудили настил из досок. Стало понятно, что от сегодняшней тренировки их освободили не просто так, и им пришлось попотеть не меньше других. Набэ замахал мне рукой, подзывая к костру. Я встал на доски, протягивая то одну, то другую пятку в сторону огня. «А что там, в фольге?» – спросил я. «Это батат, очень сладкий!» – радостно сообщил Арикуй.
Остальные каратисты подтянулись к костру в течение пяти минут.
Все живо обсуждали, как быстро бегают иностранцы: «Наверное, потому, что у них ноги длиннее». Один японец даже припомнил, что я, пробегая мимо него, якобы крикнул: «Догоняй!». Я не стал с ним спорить.
Мы стояли вокруг костра, грели пятки, ели батат. И тут я почувствовал, что меня потихоньку начинают принимать в свой круг: со мной стали шутить, что-то мне рассказывать, спрашивать. Это еще трудно было назвать дружбой, но общение становилось явно неформальным, и дистанция, установленная японцами в отношениях со мной, постепенно начала сокращаться.
И как бы в подтверждение моих мыслей один из третьекурсников – здоровый парень по фамилии Ода крикнул: «Маарэрий! Мы все идем в фуро! Пошли!»
Рядом с раздевалкой находились помещения со стиральными машинами, душами и фуро. Была и сауна, но она запиралась, и ей пользовались только дзюдоисты. Фуро при спортзале отличалось от того, что имелось в общежитии – выложенного кафелем, с современной системой поддержания температуры воды. Фуро при спортзале являло собой большую железную квадратную емкость, высотой около метра и размерами два на два метра. Горячая вода заливалась при помощи обычного шланга.
В это фуро мы, предварительно помывшись в душе, набились сразу чуть ли не всем каратистским клубом. Из железной бочки над поверхностью воды торчали десяток черноволосых голов и одна русая.
На просмотр утренних новостей я появился, пыша жаром и здоровьем, и мое розовое и свежее лицо разительно отличалось от не проспавшихся и слегка помятых лиц других советских студентов.
Тренировки вошли в свое обычное русло. Приходить в спортзал стало гораздо приятнее: после Кангэйко на мое появление стали приветливо реагировать все – не только Набэ, но и «черные пояса». С третьекурсниками – безобидным здоровяком Одой, шустрым Ёсукэ и тщедушным Такэдой – отношения вообще стали приятельскими. Мы постоянно обменивались шутками, японцы стали чаще спрашивать меня о жизни за «железным занавесом». Реакция на словосочетание «Советский Союз» была у всех примерно одинаковая: «Мрачная страна, ядерные ракеты, угрюмые люди». Видимо, желая сделать мне комплимент, мои «однокурсники» подчас говорили: «Может, ты не советский? И не мрачный вовсе – даже наоборот, веселый и улыбчивый!» Оставалось еще шире улыбаться и говорить: «Да у нас все такие!» – и тут же видеть ответные улыбки, полные скепсиса. Честно говоря, мне быстро надоело убеждать японцев в чем-либо: в конце концов, я такой, какой есть, учу японский, занимаюсь каратэ, думайте что хотите. Мне кажется, что японцам в клубе каратэ где-то импонировала моя сдержанная манера поведения: я был корректен со всеми, но в друзья ни к кому не набивался, без острой необходимости вопросов не задавал. Что касалось тренировок и техники каратэ, то японцы без усилий с моей стороны рассказывали и показывали все, что меня интересовало. Движения ката буквально вытачивались: меня останавливали после каждого движения, правили технику до мельчайших нюансов – скорость поворота головы, направление взгляда, чуть ли не положение мизинцев рук и ног. И так каждый день – начиная от простейшей базовой техники до техники кумитэ – постоянный контроль и корректировка со стороны «черных поясов», всегда находившихся рядом – слева, справа и передо мной.
Однажды на тренировке появился японец лет тридцати пяти – довольно крепкий, в хорошо выглаженном доги с потертым черным поясом. Он был небрит: неопрятная недельная щетина резко контрастировала с его аккуратной одеждой. Взгляд у японца был колючий, холодный. На куртке его доги я прочитал фамилию «Маэда».
Маэде отбили положенные поклоны. Он медленно встал, осмотрел всех, что-то спросил у Сэмпая, бросив взгляд в мою сторону, удовлетворенно хмыкнул. Потом выяснилось, что Маэда поинтересовался, понимаю ли я по-японски.
После этого он провел тренировку – самую тяжелую тренировку, которую мне пришлось испытать на себе в этом додзё. Маэда был на взводе, он кричал, что все мы делаем плохо, медленно, заставлял все начинать сначала, подскакивал к каждому и сверлил злобным взглядом – в общем, нагнал страху. Сам он за это время не выполнил ни одного движения. Я уже начал скептически думать: орать-то все мастера, а что сам-то умеешь? Как бы прочитав мои мысли, Маэда вытащил на середину зала здоровяка Оду и показал на нем пару комбинаций для свободного поединка – кумитэ. Мой скепсис в момент улетучился. Оказалось, что Маэда в то время носил титул чемпиона мира и неоднократного победителя всеяпонских чемпионатов по стилю «Вадо-рю». У него был свой спортзал – в десяти минутах езды на поезде от университета. Ода и Ёсукэ, которым довелось там побывать, рассказывали, что у Маэды не тренировки, а сущий ад. По окончании тренировки ко мне подошел Ёсукэ.
– Ну как, устал? – спросил он.
– Еще как! Ноги не двигаются!
– Это что! Скоро гассюку – вот где будет тяжко!
– А что это – гассюку? И как скоро?
– Ну, это тренировки – их много – в течение всего дня. А будут в конце марта – всю неделю во время весенних каникул. Да, кстати, вот уже и расписание есть. Держи.
И Ёсукэ протянул мне листок. На нем было написано, что гассюку (по смысловому значению иероглифов я понял, что это дословно «совместное проживание», или «сборы») пройдут с 27 марта по 2 апреля включительно, и на каждый день запланировано по три тренировки.
Место проведения – университет «Токай».
Жить предстояло в отдельном двухэтажном корпусе, расположенном на противоположной от моего общежития стороне кампуса, сразу за воротами. «Так, надо отпрашиваться у отца-руководителя! А ведь может не отпустить – пусть рядом, но без надзора на целую неделю!» – подумал я. А Ёсукэ сказал: «Да! Жаль, что в этот раз гассюку в университете! Обычно мы едем к океану!»
«Э! – подумал я. – Да мне еще, оказывается, повезло! Кто бы меня отпустил одного на неделю? С посольством, наверно, стал бы наш руководитель согласовывать. А у них там ответ известный: „Нельзя! Коварный враг не дремлет! Вас сюда учиться направили, а не каратэ заниматься!“
Но наш руководитель на удивление легко отпустил меня на неделю, уточнив только месторасположение корпуса, в котором я буду находиться.
26 марта вечером я собрал нехитрые пожитки в сумку, в том числе доги, спортивный костюм и кроссовки, прихватил несколько аудиокассет с последними хитами и выдвинулся на гассюку. В клубе каратэ считалось модным передвигаться по кампусу медленно, чинно, с отрешенным взглядом, даже шустрый Ёсукэ взял на вооружение эту манеру, и за спиной раздавалось благоговейное перешептывание: «Это каратист!» Но я никак не мог понять прелестей такого чинного перемещения в пространстве, поэтому пересек территорию кампуса своей обычной быстрой, слегка подпрыгивающей походкой.
Подойдя к искомому корпусу, я притормозил, ища глазами вход, и тут из окна второго этажа раздался голос Ёсукэ: «Маарэрий! Поднимайся! Наша комната здесь!»
Корпус отдаленно напоминал общежитие, из которого я пять минут назад вышел. На первом этаже находились фуро, туалет, а в коридоре стояла доска для объявлений, где уже красовалось расписание нашего гассюку. Комната оказалась небольшой – метров двенадцать, а жить мы должны были ввосьмером. Матрацы уже лежали на полу – в два ряда по четыре, практически закрывая собой всю площадь татами. Подушки лежали таким образом, что спать предстояло голова к голове, почти доставая ногами стены. В углу у окна оставалось немного места, куда Ёсукэ поставил маленький магнитофон. Я занял матрац посередине.
– Ёсукэ! Я принес несколько кассет с хитами! – сказал я.
– О! Давай!
Ёсукэ равнодушно слушал кассету. Подошли остальные, расселись на матрацы. В это время заиграла композиция «I love corrida» – вовсе не хит сезона, странным образом записанная в конце кассеты. Японцы вдруг оживились, стали на все лады подпевать: «Аи рабу корридаа!» Только песня закончилась, все стали просить Ёсукэ поставить ее сначала. Потом еще и еще. И так случилось, что всю неделю в свободное время японцы включали только эту композицию. Остальные кассеты так ни разу и не попали в магнитофон.
В шесть утра нас разбудили громким стуком в дверь. Первая тренировка – разминочная, в спортивном костюме. Мы построились по-двое напротив корпуса. После нескольких минут ожидания появился Сэнсэй в сопровождении еще нескольких незнакомых мне японцев в возрасте от 30 до 50 лет.
Стоявший рядом со мной здоровяк Ода прокомментировал: «Это old boys, или сокращенно ОуБи, ветераны клуба. Они приезжают на гассюку понаблюдать, ну и вспомнить молодость».
По лицам ветеранов было видно, что прошлый вечер был посвящен воспоминаниям, и выпито при этом было немало. Ни один из «старых мальчиков» не был в спортивном костюме.
Сэнсэй сказал какие-то приличествующие случаю слова, призвал проявить бодрость духа, и мы под руководством Сэмпая побежали трусцой. Утренняя тренировка была целиком легкоатлетической: после 30-минутного кросса с уже привычным подъемом на девятый этаж одного из учебных корпусов мы переместились на стадион, где сначала бегали ускорения, а потом начали делать упражнения на пресс и отжиматься на кулаках. В режиме обычной тренировки мы отжимались где-то по 40-50 раз. Здесь же после выполнения привычного числа отжиманий последовала команда: «Еще десять раз!», а потом еще десять, и еще, пока мы, уже крича и извиваясь, не сделали-таки сто отжиманий! Никогда не думал, что когда-нибудь смогу это сделать, и более того, уже много позже, будучи в неплохой форме, я так и не смог повторить такое количество отжиманий подряд. К концу «разминочной» тренировки моя майка была мокрой насквозь.
Наскоро умывшись и переодевшись, мы пошли в небольшую столовую, арендованную для нас на всю неделю сборов. За столами с нехитрой едой в японском стиле разместились строго по ранжиру. Я с третьекурсниками встал рядом с указанным нам столом. За соседним столом – второкурсники, чуть поодаль, ближе к выходу – первокурсники. Один стол был накрыт с большим вкусом и разнообразием – ожидали прихода Сэнсэя и «ветеранов». Наконец они появились в дверном проеме, и вместе с ними – все также небритый Маэда. По команде Сэмпая мы отвесили поклон входящим, подождали, пока они чинно рассядутся, затем сели сами. Несколько минут сидели молча, никто не притрагивался к еде. Сэнсэй сидел, выпрямив спину, закрыв глаза. Все терпеливо ждали. И вот Сэнсэй открыл глаза, неспешно взял палочки и скомандовал: «Угощайтесь!»
Ода тут же схватил палочки и жадно заработал ими, придвинув прямо ко рту чашку с рисом. Я, еще не пришедший в себя после утренней тренировки, ел вяло. «Ты что, Маарерий! На завтрак дается десять минут! Поспеши!» – быстро проговорил Ода и устремился к большому чану с рисом, из которого можно было накладывать добавку сколько угодно. Остальные японцы не отставали от Оды и то и дело подкладывали себе рис. И действительно, ровно через десять минут по команде Сэнсэя завтрак закончился. Вновь вставание. Поклоны уходящим первыми Сэнсэю и его свите.
С двенадцати до двух – дневная тренировка, уже в спортзале.
Базовая техника. Сотни повторений одних и тех же движений на месте и в передвижении. Крики «Медленно! Плохо! Сначала!» висят над спортзалом густым туманом. На столике рядом с аптечкой большая фляга с тонизирующей водой «Pockary sweat».
К концу тренировки от пота промокло не только доги, но и пояс.
Обед прошел с тем же ритуалом, что и завтрак. Правда, времени на еду – минут двадцать. С трех до пяти – отдых. Лег на свой матрац и тут же заснул под звуки «Аи рабу коррида» – это хорохорился Ёсукэ.
К пяти часам снова в спортзал. Мышцы уже слегка побаливают, и в голове дурнота после дневного сна. После интенсивной разминки мышцы опять становятся эластичными, сон выветривается. Вечерняя тренировка – самая длинная, два с половиной часа. Много работы в парах, подготовка к кумитэ, шлифовка ката.
Ужин, принятие фуро. Наконец можно прилечь и расслабиться. За стеной слышен шум – оказывается «ветераны» поселились рядом с нами. Вошел Ёсукэ, видно, тоже устал. Раздал всем какие-то тетрадки, мне тоже.
– Маарерий! Здесь надо каждый вечер писать свои впечатления о прошедшем дне тренировок и что ты планируешь для себя на следующий день!
Вот, подумал я, угораздило же меня! Мало того, что каждую неделю пишу на занятиях всякие сочинения, еще и в каникулы пиши!
Благоразумно сделал паузу и посмотрел через плечо в тетрадь Оды: «Мне Сэнсэй сказал сегодня: „Надо резче бить удар маэ-гэри!“ Спасибо Сэнсэю за замечание, завтра я уделю этому удару особое внимание. Осс!»
Уловив общую идею, я под одобрительные возгласы: «Смотри-ка, Маарерий иероглифы пишет!» – написал нечто подобное, разбавив эмоциями: «Я рад тому, что могу принимать участие в гассюку и всем спасибо – в первую очередь Сэнсэю, да и „ветеранам“ тоже. Осс!»
Ёсукэ собрал у нас тетрадки и отнес в соседнюю комнату. Через минуту оттуда послышался здоровый гогот «ветеранов». Есукэ вернулся еще более сумрачный, в руках у него был список, озаглавленный Тоёкики» – дословно «Исполнение пожеланий».
– Маарерий! – сказал Ёсукэ. – Ты иностранец, и мы решили тебя в этот список не включать. Это список дежурств – выполнение разных поручений «ветеранов» – ну сбегать за сигаретами там, пиво купить.
– Сегодня дежурит Арикуй! – громко объявил Ёсукэ. Арикуй, хотя и был первокурсником, но ему досталось место в комнате третьекурсников, и у него не было возможности даже на минуту сбросить с себя маску почтительности и забитости.
К одиннадцати стали готовиться ко сну. Ода курил в своем углу, Арикуй перематывал кассету и вновь ставил «Корриду», Такэда чистил ниткой зубы, а Ёсукэ достал какой-то флакон с мутно-зеленой жидкостью и стал ожесточенно втирать ее в жесткие густые волосы. Поймав мой вопросительный взгляд, Ёсукэ сказал: «А ты не пользуешься жидкостью для укрепления волос?» Я отрицательно мотнул головой. Тогда в Москве о таких штуковинах мало кому было известно, а в продаже их и вовсе не было. Ёсукэ протянул флакон мне: «Попробуй!» Я накапал себе на голову эту жидкость, как показал Ёсукэ, и тут же почувствовал приятное жжение. Появилось чувство бодрости.
Легли спать. Где-то через час раздались глухие удары в стену из соседней комнаты. Арикуй медленно поднялся, натянул тренировочные штаны и майку. Он вернулся минут через двадцать. «Ну что?» – шепотом спросил его Ёсукэ. «За сигаретами и пивом ходил», – ответил Арикуй, вновь устраиваясь спать. Но не успел он лечь, как снова раздались удары в стену. На этот раз Арикуй вернулся почти сразу. «Маарерий! – позвал он. – Ветераны зовут тебя к ним в комнату!» «Ладно», – ответил я и нехотя оделся. Зайдя в соседнюю комнату, я обнаружил группу «ветеранов» во главе с Сэнсэем за низеньким столиком. Японцы полулежали на татами в непринужденных позах. Стол был уставлен бутылками и стаканами. Над столом висело сизое облако сигаретного дыма. Мне приветливо замахали руками, призывая присесть к столу.
Рядом со мной оказался небритый Маэда. Он был настроен добродушно, улыбался, хлопнул меня по плечу и налил мне большой стакан виски – неразбавленный, до краев.
«Извини, водки нет! Вы, русские, говорят, стаканами пьете! Давай!» Где-то на мгновенье мелькнуло искушение повторить подвиг известного литературного персонажа и выпить, а потом сказать: «После первой не закусываю!» Но вместо этого я поставил стакан, сказав, что русские бывают разные, я, например, водку не люблю, а когда занимаюсь спортом – вообще не пью. На лицах у японцев было написано удивление.
«Ты – странный русский! – произнес самый молодой из них, представившийся как Судзуки. – А по-японски хорошо говоришь!» И все разом закивали, подливая друг другу пиво.
Маэда ткнул пальцем в Судзуки и сказал: «Вот он – очень сильный! Он в этом году стал чемпионом Японии!» Судзуки смущенно засмеялся. Выяснилось, что Судзуки всего несколько лет назад закончил «Токай», но каратэ не бросил, как это делает большинство выпускников, и даже добился больших успехов в каратэ, параллельно делая карьеру в вертолетостроительной компании.
На меня обрушился град вопросов: а сколько тебе лет? как давно занимаешься каратэ? а кем будешь по окончании университета? приедешь ли потом в Японию? не военный ли твой отец? Потом достали мою тетрадку и громко зачитали вслух мои впечатления о тренировке, деланно восхищаясь моими иероглифическими навыками.
Через какое-то время я почувствовал, что засыпаю прямо за столом. То ли японцы это заметили, то ли им развлечение «беседы с иностранцем» поднадоело, но меня вежливо выпроводили спать, чему я был только рад. На прощанье Маэда сунул мне в руки непочатый стакан виски. «Держи! Вдруг передумаешь и захочешь выпить перед сном!»
Я ввалился к себе в комнату, пристроил куда-то в угол злополучный стакан и повалился спать. И вновь меня посетил образ крепкого духом советского персонажа, которому немцы выдали, восхищенные его мужеством, краюху хлеба. Было три часа ночи.
Следующий день прошел как в тумане. Спас дневной сон.
Интенсивность тренировок явно возросла. После четвертого дня тренировок я понял, что у меня не осталось сил даже дойти до спортзала. Японцы стонали, но двигались в сторону зала. Моя походка из быстрой и пружинистой превратилась в медленную и торжественную.
Музыку в перерывах никто уже не включал, разговоры тоже практически прекратились. «Слушай, Ёсукэ! А зачем это все нужно? – не выдержав, спросил я. – Такие колоссальные перегрузки разве полезны?»
«Понимаешь, когда это закончится, и ты восстановишь силы, ты увидишь, насколько велик прогресс в твоем каратэ. Но и это не самое главное. Ты поймешь, что способен преодолевать себя, быть сильнее обстоятельств, и когда в твоей жизни возникнут серьезные испытания, ты вспомнишь, как тебе было трудно на гассюку, но ты выдержал, и тебе это поможет!»
Я тогда не очень поверил словам Ёсукэ, но сейчас, по прошествии лет, полностью убедился в правоте японца.
На пятый день вместо дневного сна я дошел до нашего общежития. Как странно было видеть скучающие лица советских однокурсников, лениво потягивающих пиво и бесконечно смотрящих телевизор! «О! Привет! Что-то ты похудел! – приветствовали они меня. – Кстати, хорошо что зашел. Нам завтра надо днем ехать в муниципалитет продлевать вид на жительство».
Тут-то меня и посетила мысль: а не пропустить ли под это дело дневную тренировку завтра? Отдохнуть, ведь пятый день уже, сил никаких не осталось!
Придя назад, я сказал японцам, что завтра днем мне надо ехать в муниципалитет. «То есть на дневную тренировку ты не придешь?» – сказал Ёсукэ, а Ода только хмыкнул. Я промолчал.
Процедура в муниципалитете города Хирацука, что в двадцати минутах езды на автобусе от университета, несколько затянулась. В университет я вернулся без десяти пять. Меня одолевали сомнения: был повод не ходить на тренировку, но если поторопиться, я вполне мог взять доги и появиться вовремя. Первый вариант казался очень соблазнительным. Но ноги сами принесли меня сначала за доги, а потом и в спортзал. Было три минуты шестого. Сэнсэй еще не появился, и все стояли в рядах, как обычно. Мое место никто не занял. Когда я вошел, японцы оживились: «Пришел, пришел!» – раздались радостные голоса. «Ты молодец! – воскликнул Ёсукэ. – Мы думали, ты больше не появишься». Мне сразу стало как-то легко, и я подумал, что сделал правильный выбор.
Зато на вечерней тренировке мне досталось. Последние полчаса, когда уже никто толком не мог передвигаться, здоровый, как трактор, двадцативосьмилетний «ветеран» Осима, неоднократный чемпион Восточного побережья среди студентов (есть и такой чемпионат), решил преподать нам уроки кумитэ. Сначала он поиграл, как кот с мышкой, с маленьким Набэсимой, потом еще с несколькими второкурсниками. И вот он посмотрел на меня.
Видимо, Осиме не очень понравилось, что иностранец, да еще с белым поясом, машет перед его носом ногами. Японец явно рассвирепел и в одной из контратак попал мне кулаком прямо по переносице, отправив меня в нокдаун: я упал, тут же вскочил, но было нестерпимо больно, так что я снова сел на татами.
Нос распух и болел, шестой день тренировок дался мне непросто.
После этого эпизода Осима стал демонстрировать знаки дружеского расположения, персонально правил мне технику ударов, попутно разъясняя пагубность ведения поединка в стиле «Сэнэ» – с прыжками и обилием ударов ногами. Собственно, более наглядно, чем поймать меня на контратаке ударом руки в нос, вряд ли можно было объяснить уязвимость избранной мною тактики поединка.
И вот настал последний день гассюку. Последняя тренировка. Пять часов вечера. Бреду к спортзалу. Ни эмоций, ни сил – ничего.
У входа в спортзал стоят Ода и Ёсукэ. Радостно улыбаются. «Маарерий! Сюрприз! Вместо последней тренировки идем в боулинг – в тот, где большая кегля на крыше!»
От радости я аж подпрыгнул. И откуда силы взялись!
«Ура! Пошли!» Остальные, оказывается, уже ушли в боулинг.
– Да, Маарерий! В восемь сегодня гуляем по случаю окончания гассюку, в ресторанчике рядом с кафе «Вольво». Не опаздывай! – сказал Ода.
– Хорошо! Обязательно!
– Да, кстати, Маарерий! Хотел тебя спросить – что ты выкрикивал, когда нас после 50 отжиманий заставили делать все заново?
– Да так, русские слова, – уклончиво ответил я, вспомнив, что только с помощью русских непечатных слов я смог выполнить еще 50 отжиманий.
В боулинге было оживленно, там собрались только студенты: Сэнсэй со свитой, похоже, готовились к вечерней программе. Покатав в свое удовольствие шары где-то в течение часа, мы разошлись, предвкушая веселую вечернюю попойку.
В китайском ресторанчике, в котором мы собрались, было много невероятно вкусной еды и пива. Ёсукэ как самого шустрого поставили к микрофону вести праздник. Атмосфера была полностью противоположна той, что была во время угрюмых трапез в ходе гассюку. Все сидели за столами вперемешку – первокурсники, «ветераны». Подливали друг другу пива, благодарили за гассюку. Ода ткнул меня в бок:
В б утра эти ощущения усиливаются недосыпом и памятью тела о теплой постели, из которой ты себя выдернул невероятным усилием воли. Это состояние длилось целых шесть дней подряд. Наконец-то последний выход на Кангэйко.
В 5:45 зазвонил будильник. Мой сосед по комнате Сергей недовольно засопел и заворочался. Я оделся впотьмах, нащупал приготовленную с вечера сумку с доги и выбрел в коридор. Около туалета, единственного на этаже, наталкиваюсь на фигуру в пижаме: наш руководитель группы. «Ты куда?» – ошарашено спросил он.
«Не спится что-то! Пойду, потренируюсь», – ответил я, с трудом подавив зевок. «Ну, ты фанатик просто!» – услышал я в спину.
На улице зябко. Темно. Добрел до спортзала. Переоделся в доги. Сегодня я пришел первым. А вот и японцы – все они входят в спортзал, поеживаясь, вжав голову в плечи и растопырив руки так, что становятся похожими на пингвинов. И все уже шестой день подряд произносят только одно слово: «Самуй!» – «Холодно!». Сегодня почему-то нет двух первокурсников – Набэсимы и парня по прозвищу Арикуй – Муравьед. Он и правда в профиль чем-то напоминал это животное.
Началась разминка, очень неспешная, плавная. Удары обозначались вполсилы, их количество небольшое. «А теперь – футбол!» вдруг скомандовал Сэмпай. Мы начали катать большой набивной мяч, разделившись шесть на шесть. При отборе мяча разрешалось обозначать удары ногами, но бить не в полную силу и концентрировано, а дурачась, неопасно, для веселья. Минут через пятнадцать такой возни сонливость окончательно прошла, и даже проступил пот.
«Все! А теперь – на улицу! Побежали!» – закричал Сэмпай. Мы построились по двое и босиком побежали по проезжей части в сторону соседнего городка Хадано, расположенного в четырех километрах от университета. В отличие от дневных пробежек, передвигались молча. Дорога извилистая, с заметными перепадами высот – вверх-вниз. Пятки ощущают холод, но это скорее добавляет куража, чем беспокоит. Замечаю, что по гладкой разделительной полосе бежать куда комфортнее, чем просто по асфальту. Постепенно становится светлее, уже видны очертания горы Фудзи с большой белой шапкой снега на вершине. А вот и солнце! Никогда не думал, что буду когда-либо встречать восход солнца на бегу, да еще в Японии!
Добежали до города Хадано, развернулись. «А теперь – наперегонки!» – неожиданно закричал Сэмпай, и я тут же вырвался вперед.
Первым добежал до ворот будокана, поднялся по каменным ступенькам и невольно сбавил скорость. Набэ и Арикуй вырыли сбоку от будокана на полянке небольшую ямку и развели в ней костер, который уже успел хорошо прогореть и дать угли. В углях уже лежало что-то, завернутое в фольгу. Вокруг ямы с костром первокурсники соорудили настил из досок. Стало понятно, что от сегодняшней тренировки их освободили не просто так, и им пришлось попотеть не меньше других. Набэ замахал мне рукой, подзывая к костру. Я встал на доски, протягивая то одну, то другую пятку в сторону огня. «А что там, в фольге?» – спросил я. «Это батат, очень сладкий!» – радостно сообщил Арикуй.
Остальные каратисты подтянулись к костру в течение пяти минут.
Все живо обсуждали, как быстро бегают иностранцы: «Наверное, потому, что у них ноги длиннее». Один японец даже припомнил, что я, пробегая мимо него, якобы крикнул: «Догоняй!». Я не стал с ним спорить.
Мы стояли вокруг костра, грели пятки, ели батат. И тут я почувствовал, что меня потихоньку начинают принимать в свой круг: со мной стали шутить, что-то мне рассказывать, спрашивать. Это еще трудно было назвать дружбой, но общение становилось явно неформальным, и дистанция, установленная японцами в отношениях со мной, постепенно начала сокращаться.
И как бы в подтверждение моих мыслей один из третьекурсников – здоровый парень по фамилии Ода крикнул: «Маарэрий! Мы все идем в фуро! Пошли!»
Рядом с раздевалкой находились помещения со стиральными машинами, душами и фуро. Была и сауна, но она запиралась, и ей пользовались только дзюдоисты. Фуро при спортзале отличалось от того, что имелось в общежитии – выложенного кафелем, с современной системой поддержания температуры воды. Фуро при спортзале являло собой большую железную квадратную емкость, высотой около метра и размерами два на два метра. Горячая вода заливалась при помощи обычного шланга.
В это фуро мы, предварительно помывшись в душе, набились сразу чуть ли не всем каратистским клубом. Из железной бочки над поверхностью воды торчали десяток черноволосых голов и одна русая.
На просмотр утренних новостей я появился, пыша жаром и здоровьем, и мое розовое и свежее лицо разительно отличалось от не проспавшихся и слегка помятых лиц других советских студентов.
Тренировки вошли в свое обычное русло. Приходить в спортзал стало гораздо приятнее: после Кангэйко на мое появление стали приветливо реагировать все – не только Набэ, но и «черные пояса». С третьекурсниками – безобидным здоровяком Одой, шустрым Ёсукэ и тщедушным Такэдой – отношения вообще стали приятельскими. Мы постоянно обменивались шутками, японцы стали чаще спрашивать меня о жизни за «железным занавесом». Реакция на словосочетание «Советский Союз» была у всех примерно одинаковая: «Мрачная страна, ядерные ракеты, угрюмые люди». Видимо, желая сделать мне комплимент, мои «однокурсники» подчас говорили: «Может, ты не советский? И не мрачный вовсе – даже наоборот, веселый и улыбчивый!» Оставалось еще шире улыбаться и говорить: «Да у нас все такие!» – и тут же видеть ответные улыбки, полные скепсиса. Честно говоря, мне быстро надоело убеждать японцев в чем-либо: в конце концов, я такой, какой есть, учу японский, занимаюсь каратэ, думайте что хотите. Мне кажется, что японцам в клубе каратэ где-то импонировала моя сдержанная манера поведения: я был корректен со всеми, но в друзья ни к кому не набивался, без острой необходимости вопросов не задавал. Что касалось тренировок и техники каратэ, то японцы без усилий с моей стороны рассказывали и показывали все, что меня интересовало. Движения ката буквально вытачивались: меня останавливали после каждого движения, правили технику до мельчайших нюансов – скорость поворота головы, направление взгляда, чуть ли не положение мизинцев рук и ног. И так каждый день – начиная от простейшей базовой техники до техники кумитэ – постоянный контроль и корректировка со стороны «черных поясов», всегда находившихся рядом – слева, справа и передо мной.
Однажды на тренировке появился японец лет тридцати пяти – довольно крепкий, в хорошо выглаженном доги с потертым черным поясом. Он был небрит: неопрятная недельная щетина резко контрастировала с его аккуратной одеждой. Взгляд у японца был колючий, холодный. На куртке его доги я прочитал фамилию «Маэда».
Маэде отбили положенные поклоны. Он медленно встал, осмотрел всех, что-то спросил у Сэмпая, бросив взгляд в мою сторону, удовлетворенно хмыкнул. Потом выяснилось, что Маэда поинтересовался, понимаю ли я по-японски.
После этого он провел тренировку – самую тяжелую тренировку, которую мне пришлось испытать на себе в этом додзё. Маэда был на взводе, он кричал, что все мы делаем плохо, медленно, заставлял все начинать сначала, подскакивал к каждому и сверлил злобным взглядом – в общем, нагнал страху. Сам он за это время не выполнил ни одного движения. Я уже начал скептически думать: орать-то все мастера, а что сам-то умеешь? Как бы прочитав мои мысли, Маэда вытащил на середину зала здоровяка Оду и показал на нем пару комбинаций для свободного поединка – кумитэ. Мой скепсис в момент улетучился. Оказалось, что Маэда в то время носил титул чемпиона мира и неоднократного победителя всеяпонских чемпионатов по стилю «Вадо-рю». У него был свой спортзал – в десяти минутах езды на поезде от университета. Ода и Ёсукэ, которым довелось там побывать, рассказывали, что у Маэды не тренировки, а сущий ад. По окончании тренировки ко мне подошел Ёсукэ.
– Ну как, устал? – спросил он.
– Еще как! Ноги не двигаются!
– Это что! Скоро гассюку – вот где будет тяжко!
– А что это – гассюку? И как скоро?
– Ну, это тренировки – их много – в течение всего дня. А будут в конце марта – всю неделю во время весенних каникул. Да, кстати, вот уже и расписание есть. Держи.
И Ёсукэ протянул мне листок. На нем было написано, что гассюку (по смысловому значению иероглифов я понял, что это дословно «совместное проживание», или «сборы») пройдут с 27 марта по 2 апреля включительно, и на каждый день запланировано по три тренировки.
Место проведения – университет «Токай».
Жить предстояло в отдельном двухэтажном корпусе, расположенном на противоположной от моего общежития стороне кампуса, сразу за воротами. «Так, надо отпрашиваться у отца-руководителя! А ведь может не отпустить – пусть рядом, но без надзора на целую неделю!» – подумал я. А Ёсукэ сказал: «Да! Жаль, что в этот раз гассюку в университете! Обычно мы едем к океану!»
«Э! – подумал я. – Да мне еще, оказывается, повезло! Кто бы меня отпустил одного на неделю? С посольством, наверно, стал бы наш руководитель согласовывать. А у них там ответ известный: „Нельзя! Коварный враг не дремлет! Вас сюда учиться направили, а не каратэ заниматься!“
Но наш руководитель на удивление легко отпустил меня на неделю, уточнив только месторасположение корпуса, в котором я буду находиться.
26 марта вечером я собрал нехитрые пожитки в сумку, в том числе доги, спортивный костюм и кроссовки, прихватил несколько аудиокассет с последними хитами и выдвинулся на гассюку. В клубе каратэ считалось модным передвигаться по кампусу медленно, чинно, с отрешенным взглядом, даже шустрый Ёсукэ взял на вооружение эту манеру, и за спиной раздавалось благоговейное перешептывание: «Это каратист!» Но я никак не мог понять прелестей такого чинного перемещения в пространстве, поэтому пересек территорию кампуса своей обычной быстрой, слегка подпрыгивающей походкой.
Подойдя к искомому корпусу, я притормозил, ища глазами вход, и тут из окна второго этажа раздался голос Ёсукэ: «Маарэрий! Поднимайся! Наша комната здесь!»
Корпус отдаленно напоминал общежитие, из которого я пять минут назад вышел. На первом этаже находились фуро, туалет, а в коридоре стояла доска для объявлений, где уже красовалось расписание нашего гассюку. Комната оказалась небольшой – метров двенадцать, а жить мы должны были ввосьмером. Матрацы уже лежали на полу – в два ряда по четыре, практически закрывая собой всю площадь татами. Подушки лежали таким образом, что спать предстояло голова к голове, почти доставая ногами стены. В углу у окна оставалось немного места, куда Ёсукэ поставил маленький магнитофон. Я занял матрац посередине.
– Ёсукэ! Я принес несколько кассет с хитами! – сказал я.
– О! Давай!
Ёсукэ равнодушно слушал кассету. Подошли остальные, расселись на матрацы. В это время заиграла композиция «I love corrida» – вовсе не хит сезона, странным образом записанная в конце кассеты. Японцы вдруг оживились, стали на все лады подпевать: «Аи рабу корридаа!» Только песня закончилась, все стали просить Ёсукэ поставить ее сначала. Потом еще и еще. И так случилось, что всю неделю в свободное время японцы включали только эту композицию. Остальные кассеты так ни разу и не попали в магнитофон.
В шесть утра нас разбудили громким стуком в дверь. Первая тренировка – разминочная, в спортивном костюме. Мы построились по-двое напротив корпуса. После нескольких минут ожидания появился Сэнсэй в сопровождении еще нескольких незнакомых мне японцев в возрасте от 30 до 50 лет.
Стоявший рядом со мной здоровяк Ода прокомментировал: «Это old boys, или сокращенно ОуБи, ветераны клуба. Они приезжают на гассюку понаблюдать, ну и вспомнить молодость».
По лицам ветеранов было видно, что прошлый вечер был посвящен воспоминаниям, и выпито при этом было немало. Ни один из «старых мальчиков» не был в спортивном костюме.
Сэнсэй сказал какие-то приличествующие случаю слова, призвал проявить бодрость духа, и мы под руководством Сэмпая побежали трусцой. Утренняя тренировка была целиком легкоатлетической: после 30-минутного кросса с уже привычным подъемом на девятый этаж одного из учебных корпусов мы переместились на стадион, где сначала бегали ускорения, а потом начали делать упражнения на пресс и отжиматься на кулаках. В режиме обычной тренировки мы отжимались где-то по 40-50 раз. Здесь же после выполнения привычного числа отжиманий последовала команда: «Еще десять раз!», а потом еще десять, и еще, пока мы, уже крича и извиваясь, не сделали-таки сто отжиманий! Никогда не думал, что когда-нибудь смогу это сделать, и более того, уже много позже, будучи в неплохой форме, я так и не смог повторить такое количество отжиманий подряд. К концу «разминочной» тренировки моя майка была мокрой насквозь.
Наскоро умывшись и переодевшись, мы пошли в небольшую столовую, арендованную для нас на всю неделю сборов. За столами с нехитрой едой в японском стиле разместились строго по ранжиру. Я с третьекурсниками встал рядом с указанным нам столом. За соседним столом – второкурсники, чуть поодаль, ближе к выходу – первокурсники. Один стол был накрыт с большим вкусом и разнообразием – ожидали прихода Сэнсэя и «ветеранов». Наконец они появились в дверном проеме, и вместе с ними – все также небритый Маэда. По команде Сэмпая мы отвесили поклон входящим, подождали, пока они чинно рассядутся, затем сели сами. Несколько минут сидели молча, никто не притрагивался к еде. Сэнсэй сидел, выпрямив спину, закрыв глаза. Все терпеливо ждали. И вот Сэнсэй открыл глаза, неспешно взял палочки и скомандовал: «Угощайтесь!»
Ода тут же схватил палочки и жадно заработал ими, придвинув прямо ко рту чашку с рисом. Я, еще не пришедший в себя после утренней тренировки, ел вяло. «Ты что, Маарерий! На завтрак дается десять минут! Поспеши!» – быстро проговорил Ода и устремился к большому чану с рисом, из которого можно было накладывать добавку сколько угодно. Остальные японцы не отставали от Оды и то и дело подкладывали себе рис. И действительно, ровно через десять минут по команде Сэнсэя завтрак закончился. Вновь вставание. Поклоны уходящим первыми Сэнсэю и его свите.
С двенадцати до двух – дневная тренировка, уже в спортзале.
Базовая техника. Сотни повторений одних и тех же движений на месте и в передвижении. Крики «Медленно! Плохо! Сначала!» висят над спортзалом густым туманом. На столике рядом с аптечкой большая фляга с тонизирующей водой «Pockary sweat».
К концу тренировки от пота промокло не только доги, но и пояс.
Обед прошел с тем же ритуалом, что и завтрак. Правда, времени на еду – минут двадцать. С трех до пяти – отдых. Лег на свой матрац и тут же заснул под звуки «Аи рабу коррида» – это хорохорился Ёсукэ.
К пяти часам снова в спортзал. Мышцы уже слегка побаливают, и в голове дурнота после дневного сна. После интенсивной разминки мышцы опять становятся эластичными, сон выветривается. Вечерняя тренировка – самая длинная, два с половиной часа. Много работы в парах, подготовка к кумитэ, шлифовка ката.
Ужин, принятие фуро. Наконец можно прилечь и расслабиться. За стеной слышен шум – оказывается «ветераны» поселились рядом с нами. Вошел Ёсукэ, видно, тоже устал. Раздал всем какие-то тетрадки, мне тоже.
– Маарерий! Здесь надо каждый вечер писать свои впечатления о прошедшем дне тренировок и что ты планируешь для себя на следующий день!
Вот, подумал я, угораздило же меня! Мало того, что каждую неделю пишу на занятиях всякие сочинения, еще и в каникулы пиши!
Благоразумно сделал паузу и посмотрел через плечо в тетрадь Оды: «Мне Сэнсэй сказал сегодня: „Надо резче бить удар маэ-гэри!“ Спасибо Сэнсэю за замечание, завтра я уделю этому удару особое внимание. Осс!»
Уловив общую идею, я под одобрительные возгласы: «Смотри-ка, Маарерий иероглифы пишет!» – написал нечто подобное, разбавив эмоциями: «Я рад тому, что могу принимать участие в гассюку и всем спасибо – в первую очередь Сэнсэю, да и „ветеранам“ тоже. Осс!»
Ёсукэ собрал у нас тетрадки и отнес в соседнюю комнату. Через минуту оттуда послышался здоровый гогот «ветеранов». Есукэ вернулся еще более сумрачный, в руках у него был список, озаглавленный Тоёкики» – дословно «Исполнение пожеланий».
– Маарерий! – сказал Ёсукэ. – Ты иностранец, и мы решили тебя в этот список не включать. Это список дежурств – выполнение разных поручений «ветеранов» – ну сбегать за сигаретами там, пиво купить.
– Сегодня дежурит Арикуй! – громко объявил Ёсукэ. Арикуй, хотя и был первокурсником, но ему досталось место в комнате третьекурсников, и у него не было возможности даже на минуту сбросить с себя маску почтительности и забитости.
К одиннадцати стали готовиться ко сну. Ода курил в своем углу, Арикуй перематывал кассету и вновь ставил «Корриду», Такэда чистил ниткой зубы, а Ёсукэ достал какой-то флакон с мутно-зеленой жидкостью и стал ожесточенно втирать ее в жесткие густые волосы. Поймав мой вопросительный взгляд, Ёсукэ сказал: «А ты не пользуешься жидкостью для укрепления волос?» Я отрицательно мотнул головой. Тогда в Москве о таких штуковинах мало кому было известно, а в продаже их и вовсе не было. Ёсукэ протянул флакон мне: «Попробуй!» Я накапал себе на голову эту жидкость, как показал Ёсукэ, и тут же почувствовал приятное жжение. Появилось чувство бодрости.
Легли спать. Где-то через час раздались глухие удары в стену из соседней комнаты. Арикуй медленно поднялся, натянул тренировочные штаны и майку. Он вернулся минут через двадцать. «Ну что?» – шепотом спросил его Ёсукэ. «За сигаретами и пивом ходил», – ответил Арикуй, вновь устраиваясь спать. Но не успел он лечь, как снова раздались удары в стену. На этот раз Арикуй вернулся почти сразу. «Маарерий! – позвал он. – Ветераны зовут тебя к ним в комнату!» «Ладно», – ответил я и нехотя оделся. Зайдя в соседнюю комнату, я обнаружил группу «ветеранов» во главе с Сэнсэем за низеньким столиком. Японцы полулежали на татами в непринужденных позах. Стол был уставлен бутылками и стаканами. Над столом висело сизое облако сигаретного дыма. Мне приветливо замахали руками, призывая присесть к столу.
Рядом со мной оказался небритый Маэда. Он был настроен добродушно, улыбался, хлопнул меня по плечу и налил мне большой стакан виски – неразбавленный, до краев.
«Извини, водки нет! Вы, русские, говорят, стаканами пьете! Давай!» Где-то на мгновенье мелькнуло искушение повторить подвиг известного литературного персонажа и выпить, а потом сказать: «После первой не закусываю!» Но вместо этого я поставил стакан, сказав, что русские бывают разные, я, например, водку не люблю, а когда занимаюсь спортом – вообще не пью. На лицах у японцев было написано удивление.
«Ты – странный русский! – произнес самый молодой из них, представившийся как Судзуки. – А по-японски хорошо говоришь!» И все разом закивали, подливая друг другу пиво.
Маэда ткнул пальцем в Судзуки и сказал: «Вот он – очень сильный! Он в этом году стал чемпионом Японии!» Судзуки смущенно засмеялся. Выяснилось, что Судзуки всего несколько лет назад закончил «Токай», но каратэ не бросил, как это делает большинство выпускников, и даже добился больших успехов в каратэ, параллельно делая карьеру в вертолетостроительной компании.
На меня обрушился град вопросов: а сколько тебе лет? как давно занимаешься каратэ? а кем будешь по окончании университета? приедешь ли потом в Японию? не военный ли твой отец? Потом достали мою тетрадку и громко зачитали вслух мои впечатления о тренировке, деланно восхищаясь моими иероглифическими навыками.
Через какое-то время я почувствовал, что засыпаю прямо за столом. То ли японцы это заметили, то ли им развлечение «беседы с иностранцем» поднадоело, но меня вежливо выпроводили спать, чему я был только рад. На прощанье Маэда сунул мне в руки непочатый стакан виски. «Держи! Вдруг передумаешь и захочешь выпить перед сном!»
Я ввалился к себе в комнату, пристроил куда-то в угол злополучный стакан и повалился спать. И вновь меня посетил образ крепкого духом советского персонажа, которому немцы выдали, восхищенные его мужеством, краюху хлеба. Было три часа ночи.
Следующий день прошел как в тумане. Спас дневной сон.
Интенсивность тренировок явно возросла. После четвертого дня тренировок я понял, что у меня не осталось сил даже дойти до спортзала. Японцы стонали, но двигались в сторону зала. Моя походка из быстрой и пружинистой превратилась в медленную и торжественную.
Музыку в перерывах никто уже не включал, разговоры тоже практически прекратились. «Слушай, Ёсукэ! А зачем это все нужно? – не выдержав, спросил я. – Такие колоссальные перегрузки разве полезны?»
«Понимаешь, когда это закончится, и ты восстановишь силы, ты увидишь, насколько велик прогресс в твоем каратэ. Но и это не самое главное. Ты поймешь, что способен преодолевать себя, быть сильнее обстоятельств, и когда в твоей жизни возникнут серьезные испытания, ты вспомнишь, как тебе было трудно на гассюку, но ты выдержал, и тебе это поможет!»
Я тогда не очень поверил словам Ёсукэ, но сейчас, по прошествии лет, полностью убедился в правоте японца.
На пятый день вместо дневного сна я дошел до нашего общежития. Как странно было видеть скучающие лица советских однокурсников, лениво потягивающих пиво и бесконечно смотрящих телевизор! «О! Привет! Что-то ты похудел! – приветствовали они меня. – Кстати, хорошо что зашел. Нам завтра надо днем ехать в муниципалитет продлевать вид на жительство».
Тут-то меня и посетила мысль: а не пропустить ли под это дело дневную тренировку завтра? Отдохнуть, ведь пятый день уже, сил никаких не осталось!
Придя назад, я сказал японцам, что завтра днем мне надо ехать в муниципалитет. «То есть на дневную тренировку ты не придешь?» – сказал Ёсукэ, а Ода только хмыкнул. Я промолчал.
Процедура в муниципалитете города Хирацука, что в двадцати минутах езды на автобусе от университета, несколько затянулась. В университет я вернулся без десяти пять. Меня одолевали сомнения: был повод не ходить на тренировку, но если поторопиться, я вполне мог взять доги и появиться вовремя. Первый вариант казался очень соблазнительным. Но ноги сами принесли меня сначала за доги, а потом и в спортзал. Было три минуты шестого. Сэнсэй еще не появился, и все стояли в рядах, как обычно. Мое место никто не занял. Когда я вошел, японцы оживились: «Пришел, пришел!» – раздались радостные голоса. «Ты молодец! – воскликнул Ёсукэ. – Мы думали, ты больше не появишься». Мне сразу стало как-то легко, и я подумал, что сделал правильный выбор.
Зато на вечерней тренировке мне досталось. Последние полчаса, когда уже никто толком не мог передвигаться, здоровый, как трактор, двадцативосьмилетний «ветеран» Осима, неоднократный чемпион Восточного побережья среди студентов (есть и такой чемпионат), решил преподать нам уроки кумитэ. Сначала он поиграл, как кот с мышкой, с маленьким Набэсимой, потом еще с несколькими второкурсниками. И вот он посмотрел на меня.
Видимо, Осиме не очень понравилось, что иностранец, да еще с белым поясом, машет перед его носом ногами. Японец явно рассвирепел и в одной из контратак попал мне кулаком прямо по переносице, отправив меня в нокдаун: я упал, тут же вскочил, но было нестерпимо больно, так что я снова сел на татами.
Нос распух и болел, шестой день тренировок дался мне непросто.
После этого эпизода Осима стал демонстрировать знаки дружеского расположения, персонально правил мне технику ударов, попутно разъясняя пагубность ведения поединка в стиле «Сэнэ» – с прыжками и обилием ударов ногами. Собственно, более наглядно, чем поймать меня на контратаке ударом руки в нос, вряд ли можно было объяснить уязвимость избранной мною тактики поединка.
И вот настал последний день гассюку. Последняя тренировка. Пять часов вечера. Бреду к спортзалу. Ни эмоций, ни сил – ничего.
У входа в спортзал стоят Ода и Ёсукэ. Радостно улыбаются. «Маарерий! Сюрприз! Вместо последней тренировки идем в боулинг – в тот, где большая кегля на крыше!»
От радости я аж подпрыгнул. И откуда силы взялись!
«Ура! Пошли!» Остальные, оказывается, уже ушли в боулинг.
– Да, Маарерий! В восемь сегодня гуляем по случаю окончания гассюку, в ресторанчике рядом с кафе «Вольво». Не опаздывай! – сказал Ода.
– Хорошо! Обязательно!
– Да, кстати, Маарерий! Хотел тебя спросить – что ты выкрикивал, когда нас после 50 отжиманий заставили делать все заново?
– Да так, русские слова, – уклончиво ответил я, вспомнив, что только с помощью русских непечатных слов я смог выполнить еще 50 отжиманий.
В боулинге было оживленно, там собрались только студенты: Сэнсэй со свитой, похоже, готовились к вечерней программе. Покатав в свое удовольствие шары где-то в течение часа, мы разошлись, предвкушая веселую вечернюю попойку.
В китайском ресторанчике, в котором мы собрались, было много невероятно вкусной еды и пива. Ёсукэ как самого шустрого поставили к микрофону вести праздник. Атмосфера была полностью противоположна той, что была во время угрюмых трапез в ходе гассюку. Все сидели за столами вперемешку – первокурсники, «ветераны». Подливали друг другу пива, благодарили за гассюку. Ода ткнул меня в бок: