Страница:
Но тут я льщу себе, льщу – никто не помнит, никто не вспомнит забитого подростка с тусклыми негустыми волосами, растущими на юго-восток и юго-запад, выводком прыщей на легко краснеющем и ничем не приметном лице.
добавить комментарий:
Stupor 2009-06-09 11.03 am
Румпельштильцхен, а у тебя были прыщи? Да еще и выводок? бугага. Зашли фотку на поржать!
Umbra[7] 2009-06-09 11.36 am
С каждым днем мне наш «план» нравится все меньше и меньше. Я уже сильно сомневаюсь в какой-то психотерапевтической ценности для тебя всего этого. Предлагаю еще пару дней присмотреться, полюбоваться на старую немощь мадам, офигенную глупость увядающих Цветочков – и все! Все! Не надо больше ничего, давай не будем ничего, пожалуйста, это опасно, это нездорово, это разрушит тебя. И меня. Я откуда-то знаю.
RumpelstilZchen 2009-06-09 11.53 am
Все под контролем. Спасибо тебе, моя милая, что со мной и терпишь. Я не остановлюсь уже, просто не смогу.
Кот пробормотал что-то малоразборчивое, но оптимистичное.
Насчет «причесалась» Кукла немного преувеличила. Волосы она не подстригала с десяти лет (разве что неохотно подравнивая секущиеся время от времени концы), сначала волею своей тетки, женщины гневливой и скорой на расправу с несогласными, а потом уже и руководствуясь личными пожеланиями. Приведение густой тяжелой драгоценной массы в порядок занимало от часа до бесконечности. Все зависело от того, какие именно «вавилоны» намеревалась изобразить на своей голове Кукла. В ее производстве был даже котелок антикварного английского полицейского, чертовски уместный над шаловливыми живыми темно-вишневыми глазами. Сегодня она наметила ограничиться банальной косой и доплела уже до половины. Ну почти.
Черные глянцевитые пряди привычно скользили в руках, проворные небольшие мысли привычно толкались в голове, представляясь Кукле в виде живых существ, может быть, каких-то миниатюрных акулок.
Одна акулка, самая юркая, называлась: «И какого черта мы все это затеяли, экспериментаторы херовы», вторая, ближайшая к ней – «не было бы, мать вашу, хуже», третья отличалась смелой альтернативностью: «ну уж если так, то пусть быстрее, быстрее! надо уже начинать…»
Все мысли, подозревала Кукла, были немного больны. Больны. Рыбьим СПИДом? Она читала как-то, что есть и такой.
Поймав за хвост вновь родившуюся плавниковую «начинать надо прямо сегодня», Кукла решительно продолжила будить Кота. К раскачиванию его спящего тела она безжалостно добавила аудиопомехи: включила «Наше радио». «Две строчки, строка и 24 шнурок с потолка-а-а-а-а!» – громко и жизнеутверждающе пропел Илья Черт, и Кукла радостно подхватила: «Верному псу – шнурок с потолкаааа!» Кот испуганно открыл глаза.
– Не пой, а? – жалобно попросил он.
– Не буду, – охотно согласилась Кукла, – не буду, а ты просыпайся! Теряем время! Торчим здесь уже почти неделю! И ни коня, ни воза!
– Неделю? – удивился Кот, со вкусом потягиваясь. – Странно ты считаешь, неделю… Два дня назад приехали. Ну я так думаю. Нет, я точно знаю… Отлично здесь, пупс! Такой дом. Такие комнаты, одна – вся зеленая напрочь. Другая – золотая. Такой сад. С фонтаном! А конь с возом будут… Сегодня же займусь ими. Как и договаривались. А вот фонтан!.. Это сила!
Спросонья Кот был еще больше, чем обычно, похож на лохматого мальчишку из мультфильма про рыжего-рыжего, конопатого, убившего дедушку лопатою. Кукла очередной раз подумала, что все ее мужчины были в какой-то степени рыжими, и это странно, наверное.
– Хотелось бы знать, – ехидно поинтересовалась она, – просто любопытно… Ты фонтан собираешься использовать? Каким-то особым способом? Для нашего дела? Не хочу даже думать, как…
Выстроенный в начале двадцатого века богатейшим местным купцом, сахарозаводчиком, меценатом и жуиром в качестве загородной виллы, Дом, после трагических событий Революции, Красного, Белого и прочих терроров, был раздерган на квартирки и пожалован вкупе со флигелями под своеобразное общежитие бравому офицерскому составу ВЧК. Бодрые комитетчики со многими кожаными атрибутами и чистыми руками заселили парадные и остальные покои. Не особенно заморачиваясь в плане санитарии и гигиены, левый флигель, да и фонтан по теплому времени, превратили в общественные уборные. Молодой лейтенант[8] товарищ Старосельцев по праву занял Северную веранду и четверть низа. Правда, организация тогда уже именовалась ОГПУ, что главного не изменило, совершенно. Шли годы, остывали некогда горячие сердца, широко описанные в документальной и художественной литературе события способствовали как обретению чекистами теплых местечек, так и их стремительному взлету с них, а с теплых чекистских местечек тогда улетали далеко. Таким незамысловатым образом к владению четвертью низа Дома капитан уже НКВД Старосельцев присоединил еще одну четверть низа, а также и полверха, чего уж там. Гадить в фонтан соплеменники перестали, чему очень способствовало табельное оружие товарища капитана.
Долгие годы товарищ Старосельцев всего себя отдавал служению Родине и народу, буквально всего. Разве что немного себя оставлял на неизменно веселые гулянки с молодыми веселыми девицами, сплошь выпускницами – кто Бестужевских курсов, кто ФЗУ, а кто семилетки. Общество развратных полуодетых красивых женщин молодой офицер уважал безмерно. Но еще примерно лет эдак десять оставалось ему, чтобы именовать себя офицером вслух, ничего, он подождет, торопиться некуда.
Соответствующий образ жизни – безупречная служба и выдающееся блядство – не способствовал освоению всех пространств вертикальной половины Дома, например, на второй этаж товарищ капитан поднимался раз, много – два, активно пользуя нижнюю обширную гостиную, спальню и удобную веранду.
Законным браком товарищ Старосельцев озаботился не скоро, и не просто так, а по совету партийной ячейки и непосредственно наркома внутренних дел товарища Ежова, которому он был представлен, лично докладывая об успехе одного непростого, масштабного дела на Железной дороге. Шел тридцать шестой год, очень-очень сильно продвинувший их по карьерной лестнице – и товарища Ежова, и товарища Старосельцева. Известно, куда привела служебная лестница «железного наркома», к эшафоту какого унифицированного вида, ну а у его провинциального протеже все складывалось неплохо. Только вот жениться получалось не особо – времени не было. То «особые тройки НКВД», то еще что. Последовательно капитан Старосельцев превратился в майора Старосельцева и останавливаться на этом не собирался. Жена потенциальному товарищу комбригу была уже необходима по статусу. И она появилась.
То есть сначала абсолютно неожиданно пропали старосельцевские домашние совладельцы, вертикальные соседи. Ну просто вышли утром из Дома, а назад – не вернулись. Бывали такие казусы, что характерно, и нередко. Потенциальный товарищ комбриг охотно взвалил на себя полноправные помещичьи права и обязанности.
Левый оскверненный флигель силами подчиненных красноармейцев был безжалостно снесен, а правый очищен и пустовал. До времени.
Фонтан приобрел вид приблизительно прежний, неудивительно: что с чугунным конем сделается? Ничего и не сделалось. Только не функционировал, естественно, фонтан, а оно и ни к чему. Буржуинские изыски.
Лишнее это.
Вот тут и появилась собственно невеста, простая девушка наичистейшего рабоче-крестьянского происхождения, папа которой честно служил Родине в ЦК Партии, чтобы без сюрпризов. Сюрпризы в представлении товарища полковника тоже считались излишними. Девушка нейтрально звалась Еленой и осваивала профессию учителя в педагогическом институте имени В. В. Куйбышева.
Под венец, а точнее, в бюро записи актов гражданского состояния невеста явилась скандально не пустой, распирая тяжелым животом с маленькой фигой пупка бело-синее гороховое платье, подарок жениха. Выбеленные невестовы локоны являлись точной копией знаменитой прически кумира миллионов советских людей – Любови Орловой, тонкие полукружья бровей и трогательная рыбка ротика.
Супруга немного посуществовала сама по себе, пометала свое пышное тело по травмоопасным лестницам кружевного чугунного литья, а в положенный срок счастливо разрешилась от бремени прелестной девочкой. Полковник Старосельцев сначала вздумал на жену обидеться – ожидал всею душою сына, преемника, маленького чекистика, но при виде темноволосой и синеглазой (временно, но кто же знал?) малютки восхитился ее немладенческой красотой и ладностью и в припадке изысканности назвал ее Розой, Розочкой, Розанчиком, своим бутончиком.
Розочка подрастала, постигая в нужное время все детские умения – поднимать головку, переворачиваться, сидеть, ползать и ходить, жена Елена тоже не доставляла никаких неудобств, все так и шло.
Каким-то невероятным образом холодный ум или дьявольское везенье ни разу не подвели товарища комбрига, и он не пошел короткой страшной (или длинной страшной) дорогой своих многочисленных сослуживцев и соотечественников, братьев и сестер, а благополучно отслужил как надо военные годы в непопулярной системе СМЕРШ, чуть ли не водрузил знамя чуть не над Рейхстагом и героически вернулся с победой все в тот же светлокаменный Дом. С фонтаном и правым флигелем. Жена его, Елена, пожелавшая теперь называться Лялей, органично и незаметно превратилась в энергичную даму в трофейных шелках и опробованных молью горжетках. Вследствие какой-то неопасной бабьей хвори она более не беременела, что в принципе было семье даже и на руку – очень уж обожал отец свой душистый Розанчик, слишком уж много дел имелось помимо деторождения.
– Великолепно. Значит, кроме «уф», душа моя, тебе и сказать нечего. Я, признаться, ожидал продолжительного, эмоционального отчета о фантастических оргазмах. А тут «уф»…
– Уффф!
– Ты такая интересная собеседница, дорогая!..
– Не называй меня «дорогая». Ненавижу это слово. Ну применительно к себе, конечно.
– Так, будь добра, подай мою записную книжку, пожалуйста. Я тут собираюсь записать кое-что. Слова. Запрещенные к употреблению… А то еще задушат чулком. Ненароком.
– Не! Смеш! Но! – как сказала председатель совета дружины Лена Доберманова, когда ее стул густо вымазали красной краской «киноварь».
– А никто и не думал смеяться. Что ты! Я серьезен, как президент Ющенко. Нет, как Лена Доберманова в пятнах краски.
– Не надо меня называть «малыш», «драгоценная ты моя женщина» и вот еще «человечек».
– Что за человечек? «Где-то у оранжевой речки? Там сидят грустят человечки? Оттого, что слишком долго нету на-а-ас?»[9]
– Даже если мы расстаемся!..
– Емся!
– Дружба все равно остается!..
– Ется!
– Дружба остается с нами навсегда-а-а…
– Ну я-то ладно. Я семь лет в музыкальной школе солировал. А ты?
– А что я?
– Откуда знаешь эту байду?
– А это я специально разучила. Чтобы с тобой дуэтом пропеть.
– Ага.
– Ага.
– Так ты про человечка хотела.
– Есть у меня одна бывшая одноклассница, Таня Григорчук. Мы с ней не виделись лет пятьсот. А потом она нашлась на Одноклассниках, там все находятся, кто-то раньше, кто-то позже. Как-то Таня Григорчук была в настроении поболтать и пересказала мне в подробностях историю своей любви с женатым ветеринаром.
– Ветеринаром…
– Да. В частности, она зачитывала некоторые его к ней письма – для дополнительной иллюстрации.
– О, неосторожная!
– Это почему?
– Ну а вдруг тебе бы понравился стиль, и ты бы увела ее женатого ветеринара? С тобой ухо востро надо держать.
– Можно я продолжу?
– Хорошо, что ты спрашиваешь. Конечно, душа моя.
– Так вот, одно из писем ветеринара начиналось: «Родной мой человечек». А другое: «Драгоценная ты моя женщина».
– А третье?
– Отстань.
– Ну и ты что? В контексте Тани Потапчук.
– Григорчук.
– Прости.
– Подумала, что если, бы меня так назвали, я бы сошла с ума от горя.
После недавнего ухода Юлиного мужа и Таниного отца Витечки: «Я стремлюсь к самоактуализации. К высшей природе раскрытия моего потенциала, Юля. Абрахам Маслоу, теория гуманистической психологии… ты должна знать… все-таки ты тоже доктор… уровень моего социального интереса к дочери не упадет»[10], – численность небольшой семьи не изменилась, изменился гендерный состав. Отпустивши Витечку прямиком в сомнительные объятия Абрахама Маслоу, Юля и Таня заимели чудную кошку породы Невская Маскарадная, голубоглазую Наташу, у которой на все было свое мнение.
Вот и сейчас Юля очень подозревала, что причина дочкиного звонка как-то связана либо с кошачьим рационом, либо еще с чем-нибудь кошачьим. Режимом дня, например.
Припарковавшись неподалеку от старинной калитки изящного литья в чугунных змеях и розах, меланхолично соседствующей с автоматическими раздвижными воротами, Юля собиралась перезвонить дочери. Закурила еще. Мобильник в ее руках ожил, завибрировал и пропел: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна, и не вижу ни одной знакомой звезды… Я ходил по всем дорогам, и туда, и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы… Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…» Традиционно дослушав ровно до этого места, Юля сказала, наконец, свое «алло». Номер был рабочий, кто-то телефонировал из ординаторской, каковую она покинула чуть менее часа назад, благополучно сменившись с дежурства. Вообще-то Юля надеялась чуть-чуть подольше не слышать дорогих товарищей по работе.
– Юлечка Александровна! – заговорила трубка фальшивым сопрано. Юля скорчила недовольную, зверскую физиономию. Сморщила нос и немного вытащила язык. Вне всякого сомнения, это была заместитель заведующего отделением Зоя Дмитриевна. В последнее время ее все чаще хотелось назвать Великим Инквизитором, сеньорой Торквемадой или как-нибудь еще. Наподобие.
– Юлечка Александровна! – повторила охотница за ведьмами несколько громче, Юля чуть отодвинула трубку от уха. В принципе, она знала, что сейчас услышит: – Я вот вас о чем хочу попросить… Не подмените меня с дежурством? Двадцатого? А то, знаете, мммилая, мои молодые приезжают, а я, как на грех… а они…
– Извините, Зоя Дмитриевна, – твердо ответила Юля, все еще корча зверские рожи в зеркало заднего вида, – никак не смогу. Именно двадцатого я целый день занята… Да, совершенно верно, та самая подработка… Извините еще раз.
Нажала «отбой» и показала себе напоследок язык. Мобильник, дрянь сенсорная, услужливо запел снова. Все ту же «Пачку сигарет». Определился все тот же номер. «Какого черта?!» – сердито подумала Юля и неприятным голосом проскрипела в трубку, что она слушает, слушает, Го-о-о-осподи, ну что еще вам угодно, Зоя Дмитриевна.
Это оказался ИванИваныч, отделенческий красавчик и любимчик дам. Юля мгновенно опознала его по характерному хрюканью: ИванИваныч давился смехом, давился, кое-что проглатывал, а кое-что выплевывал в эфир.
– Юлька, ты что меня не дождалась? Договаривались же, я для тебя всю ночь такую историю берег! Такую!
Вчера ИванИваныч с пафосом собирался на ежеквартальное собрание Ассоциации врачей общей 34 практики, рассказывая всем случившимся рядом уместный анекдот: «В автобусе молодая девушка с неприязнью выговаривает пьяному в жопу мужчине в облеванном пиджаке: „Гражданин! вы у меня ассоциируетесь с грязной свиньей!” Мужик без паузы ей отвечает: „А ты у меня… ацссаси… ацссаси…”»
ИванИваныч совсем еще немного похрюкал, Юля отчетливо представила его аккуратную прическу и красивое лицо, слегка небритое, по отголоскам какой-то моды.
– Короче, два с лишним часа безумного бреда. Председатель рвал на бороде волосы и рассказывал про нашего коллегу, врача-проктолога, эмигрировавшего в Америку, которая Соединенные Штаты, ну и после длительных мытарств и подтверждений дипломов начавшего, наконец, заниматься любимым делом – рассматривать анусы, теперь американские. И вот один американский анус так его поразил, не буду даже и пытаться угадать, чем, что он громко воскликнул на английском, разумеется, языке, но я буду переводить: «И что за идиот вас раньше лечил?!»
Юля, не расставаясь с голосом ИванИваныча, вылезла из машины и с наслаждением вдохнула. Утро чудесно пахло. Ничего особенного: прибитой вчерашним дождем пылью, нестарой еще листвой, исключительно плотским, сладким липовым цветом, нагретой собственной кожей и водой. Как так получается, что все хорошее обязательно пахнет водой?
– Вань, – решила она выяснить немедленно, – а почему все хорошее обязательно пахнет водой?
– Не все, не все! – совершенно не удивился он вопросу. – Вот водка, к примеру, пахнет спиртом. Ты меня там слушаешь? Или нюхаешь воду?
– Слушаю-слушаю, – кивнула Юля в никуда, – ты остановился на американском анусе…
– Да. Так вот. Пациент, не будь дурак, быстренько накропал жалобу в тамошнюю лигу сексуальных меньшинств, ну то есть врачей-колопроктологов. Мужика за нелояльные высказывания в адрес коллеги лишили лицензии, практики, в общем, всего того, чего можно лишить практикующего доктора в США, а его можно лишить многого. Ой, как многого можно его лишить! Несчастный попытался скрыться в старушке Европе, но добрая слава его преследовала и даже немного опережала. В конце концов, ничего ему не оставалось, кроме как «принять газ», цитирую.
– Ага, – Юля пожала плечами, – а мораль-то?
– Да-да-да! – обрадовался ИванИваныч. – Самое главное, это, конечно, мораль. Все это вещалось единственно для того, чтобы укрепить наше корпоративное единство, профессиональное братство и врачебную этику. Чтобы ух! Один за всех, и все за одного!
– Газа на всех не хватит, – скептически проговорила Юля.
– Я все сказал! – отрапортовал ИванИваныч. – Ну в основном, конечно. Давай, подруга, отдыхай!
– Ага, отдыхай, – проныла Юля, – я сейчас к своей старушке еще…
Внезапно калитка распахнулась, с шумом и скрипом, как от сильного пинка, допустим крепкой ногой в хорошем ботинке, и наружу выбежала Лилька в клетчатой майке с большим карманом на пузе и босиком. Карман украшала большая пуговица. В руках Лилька держала объемный мусорный мешок, стараясь по максимуму отдалить его от себя.
– Юля! – вскричала она как подраненная и схватилась за голову жестом отчаяния. Пакет с мусором рухнул у ее босых ног, мерзко шурша.
– Как хорошо, что ты уже приехала! – убежденно продолжала Лилька. – У нас тут черт-те что… прорыв безумия… Кошмар, что происходит! Мать одновременно в ярости, страхе и раздражении, собирается умирать, потребовала кислородную подушку. Еще бы искусственную почку запросила… Ты ведь пройдешь сразу к ней, да?
– Конечно, конечно, – уже на бегу подтвердила Юля.
– А кислородная подушка у тебя есть? – вслед проорала Лилька.
Розалия Антоновна любила утонченную ненависть, рафинированную шизофрению и прочие чудесные извращения. На высоте гнева она была прекрасна, индийская богиня Кали – яростная, с темным ликом и кроваво-красными глазами, в одной руке держит отрубленную голову, в другой – меч, две другие подняты для благословения, из разверстого в крике рта свисает язык, обагренный кровью невинных жертв. Нагота богини прикрыта лишь ожерельем из отрубленных вражеских голов, рук и ног.
Ловко размещая вздрагивающее от напряжения плечо (третье? четвертое?) в манжете тонометра, Юля терпеливо прослушала как персонифицированные проклятья – в адрес членов семьи Розалии Антоновны, так и просто проклятья, великолепные в своей искренности.
Орудуя фонендоскопом, Юля участливо кивала, безусловно соглашаясь со всем. Старуха казалась скорее забавной, чем неприятной. Продираясь через завалы и оползни слов, в большинстве своем непечатных, Юля начала понимать, что утром все-таки произошло что-то из ряда вон выходящее, и Розалия Антоновна бузит не просто из любви к искусству, что тоже, конечно, имело место быть.
Ругалась она великолепно, артистично, не повторяясь и следуя четкому заданному ритму, бесконечная мантра, жемчужные четки.
– Идиотки, лоботомированные кенгуру! Они своими членообразными извилинами вообразили, что могут усесться в моем доме, в моем парадном зале на самой на середине и жидко гадить на пол, извергать говно гейзером! В моем доме! В моем доме! Да что они без меня? Кто они без меня? Жирные жопоголовые курицы! Твари криворылые!
Речь, разумеется, шла о любимых дочерях. Волшебное утро, окончательно решила Юля, чудесное просто.
– Розалия Антоновна, – подчеркнуто ласково проворковала она, – милая, давайте мы сейчас с вами немно-о-ожечко помолчим. Нам давление надо измерить. Нам лекарство надо принять. Капельницу наладить. Позавтракать. Столько дел! Давайте-ка, я вам подушку поправлю, как в прошлый раз, помните, вам было удобно?
– Да-а-а, – капризно протянула старуха, – по-мню-у-у-у, одну так, одну под руку… и вот здесь повыше, да…
– Ну вот. – Юля удовлетворенно оглядела тщательно прибранную воинственную старую даму.
Кто-то из лоботомированных кенгуру сегодня принарядил ее в новую элегантную ночную сорочку, более напоминающую свадебный наряд пеной кружев и снежной белизной. На шее – неизменный шелк, для контраста и дополнительного удовольствия сегодня – цвета пионерского галстука. В чуть приоткрытой двери появился глаз. Светло-светло-ореховый, любопытный. Глаз был, в общем-то, не сам по себе. К глазу прилагались ровные линии бровей над, параллельные им темные круги под, а также быстрый, любопытствующий, немного испуганный взгляд.
Юля незаметно отмахнулась от глаза рукой. Глаз обескураженно и дважды сморгнул и исчез. И славно. Вот Лильки здесь еще не хватало. Сейчас опять богиня Кали возродится, начнет отплясывать свои ритуальные танцы с саблями, военные вальсы с автоматом Калашникова, шаманские полуприсяды с бубнами.
Через какие-то единицы времени Розалия Антоновна, подключенная к капельнице и умиротворенная дозой успокаивающего, благосклонно согласилась испить ромашкового чаю. Удерживая в одной руке тонкое блюдце разрозненного, но прекрасного сервиза «Ботаника» от VILLEROY & BOCH, а в другой – соответствующую чашку, она в нескольких отрывистых рубленых фразах описала действительно омерзительное происшествие: курьерская служба DHL в лице мальчика в оранжевой униформе доставила на Розалииантоновнино имя большой, красиво упакованный пакет.
Суетливо забегали имеющиеся в наличии домочадцы, а на чай? а угостить курьера пирожком? а домашненьким? а что же это могло быть? а? гостинчик от Михельсонов из Хайфы? от Григорьевых из Астрахани? контрафактная белужья икра?
Приятно взволнованная и удивленная старуха нетерпеливыми быстрыми пальцами не без труда взорвала плотные слои бумаги, один за одним, разбрасывая их вокруг себя, беспорядочно. Внутри кокона она с испугом и гадливостью обнаружила похоронный венок искусственной сосны, богато декорированной траурными бордовыми муаровыми лентами, и с колотящимся бешено сердцем прочитала: «Любимой мамочке-Розочке от дочерей. Помним, скорбим, любим».
Юля передернулась от отвращения, растерла себе похолодевшими ладонями плечи, выталкивая наружу противную мелкую дрожь. Гостинчик.
– Как, уже?! Ждешь? Душа моя, ты мне льстишь.
– Да ну нет же. Давай про женщин. Вот почему, к примеру, ты с женой развелся?
– Да мне не хочется рассказывать.
– Ну расскажи-и-и-и, пожалуйста. Это же важно.
– Да ну что тут важного. Люди женятся и представляют собой в это время что-то… ну, не знаю. Например, он – сапог, а она – гуталин.
– Вакса. Вакса женского рода.
– Пусть вакса. Итого, у них много общего. А через пять или сколько там лет смотришь – он сделался аппаратом для подстригания газонов, а она – пряником «Север». Знаешь такой пряник?
– Ага, знаю. Мраморной расцветки.
– Да. И вот что делать вместе газонокосилке и прянику – не совсем понятно.
– А ты кто сделался? Через пять лет?
– Диссертацией занимался. Жену очень раздражала моя увлеченность.
– А тему, тему скажи. Диссертации. Ты, кстати, защитился?
– Да ну зачем тему. Да. Кстати.
добавить комментарий:
Stupor 2009-06-09 11.03 am
Румпельштильцхен, а у тебя были прыщи? Да еще и выводок? бугага. Зашли фотку на поржать!
Umbra[7] 2009-06-09 11.36 am
С каждым днем мне наш «план» нравится все меньше и меньше. Я уже сильно сомневаюсь в какой-то психотерапевтической ценности для тебя всего этого. Предлагаю еще пару дней присмотреться, полюбоваться на старую немощь мадам, офигенную глупость увядающих Цветочков – и все! Все! Не надо больше ничего, давай не будем ничего, пожалуйста, это опасно, это нездорово, это разрушит тебя. И меня. Я откуда-то знаю.
RumpelstilZchen 2009-06-09 11.53 am
Все под контролем. Спасибо тебе, моя милая, что со мной и терпишь. Я не остановлюсь уже, просто не смогу.
На Южной веранде
– Просыпайся! – проныла Кукла и потрясла мужа за плечо. – Котище, просыпайся! Ну доброе w утро, что ли! Я уже причесалась даже, а ты спишь! О Спишь! Спишь!!! – повторила она и увеличила амплитуду потрясений.Кот пробормотал что-то малоразборчивое, но оптимистичное.
Насчет «причесалась» Кукла немного преувеличила. Волосы она не подстригала с десяти лет (разве что неохотно подравнивая секущиеся время от времени концы), сначала волею своей тетки, женщины гневливой и скорой на расправу с несогласными, а потом уже и руководствуясь личными пожеланиями. Приведение густой тяжелой драгоценной массы в порядок занимало от часа до бесконечности. Все зависело от того, какие именно «вавилоны» намеревалась изобразить на своей голове Кукла. В ее производстве был даже котелок антикварного английского полицейского, чертовски уместный над шаловливыми живыми темно-вишневыми глазами. Сегодня она наметила ограничиться банальной косой и доплела уже до половины. Ну почти.
Черные глянцевитые пряди привычно скользили в руках, проворные небольшие мысли привычно толкались в голове, представляясь Кукле в виде живых существ, может быть, каких-то миниатюрных акулок.
Одна акулка, самая юркая, называлась: «И какого черта мы все это затеяли, экспериментаторы херовы», вторая, ближайшая к ней – «не было бы, мать вашу, хуже», третья отличалась смелой альтернативностью: «ну уж если так, то пусть быстрее, быстрее! надо уже начинать…»
Все мысли, подозревала Кукла, были немного больны. Больны. Рыбьим СПИДом? Она читала как-то, что есть и такой.
Поймав за хвост вновь родившуюся плавниковую «начинать надо прямо сегодня», Кукла решительно продолжила будить Кота. К раскачиванию его спящего тела она безжалостно добавила аудиопомехи: включила «Наше радио». «Две строчки, строка и 24 шнурок с потолка-а-а-а-а!» – громко и жизнеутверждающе пропел Илья Черт, и Кукла радостно подхватила: «Верному псу – шнурок с потолкаааа!» Кот испуганно открыл глаза.
– Не пой, а? – жалобно попросил он.
– Не буду, – охотно согласилась Кукла, – не буду, а ты просыпайся! Теряем время! Торчим здесь уже почти неделю! И ни коня, ни воза!
– Неделю? – удивился Кот, со вкусом потягиваясь. – Странно ты считаешь, неделю… Два дня назад приехали. Ну я так думаю. Нет, я точно знаю… Отлично здесь, пупс! Такой дом. Такие комнаты, одна – вся зеленая напрочь. Другая – золотая. Такой сад. С фонтаном! А конь с возом будут… Сегодня же займусь ими. Как и договаривались. А вот фонтан!.. Это сила!
Спросонья Кот был еще больше, чем обычно, похож на лохматого мальчишку из мультфильма про рыжего-рыжего, конопатого, убившего дедушку лопатою. Кукла очередной раз подумала, что все ее мужчины были в какой-то степени рыжими, и это странно, наверное.
– Хотелось бы знать, – ехидно поинтересовалась она, – просто любопытно… Ты фонтан собираешься использовать? Каким-то особым способом? Для нашего дела? Не хочу даже думать, как…
Про Дом. 1920–1945 гг.
Двухэтажный Дом светлого камня, потрясающий воображение дачников, гостей, случайных прохожих и иногда даже самих хозяев, был непрост. Полностью симметричное, не перегруженное декором здание в ясном стиле архитектуры русского классицизма. Общая композиция проста: в центре главный Дом, четкие линии веранды с изящными колоннами, по бокам два флигеля, а перед домом – регулярный парк с фонтаном.Выстроенный в начале двадцатого века богатейшим местным купцом, сахарозаводчиком, меценатом и жуиром в качестве загородной виллы, Дом, после трагических событий Революции, Красного, Белого и прочих терроров, был раздерган на квартирки и пожалован вкупе со флигелями под своеобразное общежитие бравому офицерскому составу ВЧК. Бодрые комитетчики со многими кожаными атрибутами и чистыми руками заселили парадные и остальные покои. Не особенно заморачиваясь в плане санитарии и гигиены, левый флигель, да и фонтан по теплому времени, превратили в общественные уборные. Молодой лейтенант[8] товарищ Старосельцев по праву занял Северную веранду и четверть низа. Правда, организация тогда уже именовалась ОГПУ, что главного не изменило, совершенно. Шли годы, остывали некогда горячие сердца, широко описанные в документальной и художественной литературе события способствовали как обретению чекистами теплых местечек, так и их стремительному взлету с них, а с теплых чекистских местечек тогда улетали далеко. Таким незамысловатым образом к владению четвертью низа Дома капитан уже НКВД Старосельцев присоединил еще одну четверть низа, а также и полверха, чего уж там. Гадить в фонтан соплеменники перестали, чему очень способствовало табельное оружие товарища капитана.
Долгие годы товарищ Старосельцев всего себя отдавал служению Родине и народу, буквально всего. Разве что немного себя оставлял на неизменно веселые гулянки с молодыми веселыми девицами, сплошь выпускницами – кто Бестужевских курсов, кто ФЗУ, а кто семилетки. Общество развратных полуодетых красивых женщин молодой офицер уважал безмерно. Но еще примерно лет эдак десять оставалось ему, чтобы именовать себя офицером вслух, ничего, он подождет, торопиться некуда.
Соответствующий образ жизни – безупречная служба и выдающееся блядство – не способствовал освоению всех пространств вертикальной половины Дома, например, на второй этаж товарищ капитан поднимался раз, много – два, активно пользуя нижнюю обширную гостиную, спальню и удобную веранду.
Законным браком товарищ Старосельцев озаботился не скоро, и не просто так, а по совету партийной ячейки и непосредственно наркома внутренних дел товарища Ежова, которому он был представлен, лично докладывая об успехе одного непростого, масштабного дела на Железной дороге. Шел тридцать шестой год, очень-очень сильно продвинувший их по карьерной лестнице – и товарища Ежова, и товарища Старосельцева. Известно, куда привела служебная лестница «железного наркома», к эшафоту какого унифицированного вида, ну а у его провинциального протеже все складывалось неплохо. Только вот жениться получалось не особо – времени не было. То «особые тройки НКВД», то еще что. Последовательно капитан Старосельцев превратился в майора Старосельцева и останавливаться на этом не собирался. Жена потенциальному товарищу комбригу была уже необходима по статусу. И она появилась.
То есть сначала абсолютно неожиданно пропали старосельцевские домашние совладельцы, вертикальные соседи. Ну просто вышли утром из Дома, а назад – не вернулись. Бывали такие казусы, что характерно, и нередко. Потенциальный товарищ комбриг охотно взвалил на себя полноправные помещичьи права и обязанности.
Левый оскверненный флигель силами подчиненных красноармейцев был безжалостно снесен, а правый очищен и пустовал. До времени.
Фонтан приобрел вид приблизительно прежний, неудивительно: что с чугунным конем сделается? Ничего и не сделалось. Только не функционировал, естественно, фонтан, а оно и ни к чему. Буржуинские изыски.
Лишнее это.
Вот тут и появилась собственно невеста, простая девушка наичистейшего рабоче-крестьянского происхождения, папа которой честно служил Родине в ЦК Партии, чтобы без сюрпризов. Сюрпризы в представлении товарища полковника тоже считались излишними. Девушка нейтрально звалась Еленой и осваивала профессию учителя в педагогическом институте имени В. В. Куйбышева.
Под венец, а точнее, в бюро записи актов гражданского состояния невеста явилась скандально не пустой, распирая тяжелым животом с маленькой фигой пупка бело-синее гороховое платье, подарок жениха. Выбеленные невестовы локоны являлись точной копией знаменитой прически кумира миллионов советских людей – Любови Орловой, тонкие полукружья бровей и трогательная рыбка ротика.
Супруга немного посуществовала сама по себе, пометала свое пышное тело по травмоопасным лестницам кружевного чугунного литья, а в положенный срок счастливо разрешилась от бремени прелестной девочкой. Полковник Старосельцев сначала вздумал на жену обидеться – ожидал всею душою сына, преемника, маленького чекистика, но при виде темноволосой и синеглазой (временно, но кто же знал?) малютки восхитился ее немладенческой красотой и ладностью и в припадке изысканности назвал ее Розой, Розочкой, Розанчиком, своим бутончиком.
Розочка подрастала, постигая в нужное время все детские умения – поднимать головку, переворачиваться, сидеть, ползать и ходить, жена Елена тоже не доставляла никаких неудобств, все так и шло.
Каким-то невероятным образом холодный ум или дьявольское везенье ни разу не подвели товарища комбрига, и он не пошел короткой страшной (или длинной страшной) дорогой своих многочисленных сослуживцев и соотечественников, братьев и сестер, а благополучно отслужил как надо военные годы в непопулярной системе СМЕРШ, чуть ли не водрузил знамя чуть не над Рейхстагом и героически вернулся с победой все в тот же светлокаменный Дом. С фонтаном и правым флигелем. Жена его, Елена, пожелавшая теперь называться Лялей, органично и незаметно превратилась в энергичную даму в трофейных шелках и опробованных молью горжетках. Вследствие какой-то неопасной бабьей хвори она более не беременела, что в принципе было семье даже и на руку – очень уж обожал отец свой душистый Розанчик, слишком уж много дел имелось помимо деторождения.
* * *
– Уфф…– Великолепно. Значит, кроме «уф», душа моя, тебе и сказать нечего. Я, признаться, ожидал продолжительного, эмоционального отчета о фантастических оргазмах. А тут «уф»…
– Уффф!
– Ты такая интересная собеседница, дорогая!..
– Не называй меня «дорогая». Ненавижу это слово. Ну применительно к себе, конечно.
– Так, будь добра, подай мою записную книжку, пожалуйста. Я тут собираюсь записать кое-что. Слова. Запрещенные к употреблению… А то еще задушат чулком. Ненароком.
– Не! Смеш! Но! – как сказала председатель совета дружины Лена Доберманова, когда ее стул густо вымазали красной краской «киноварь».
– А никто и не думал смеяться. Что ты! Я серьезен, как президент Ющенко. Нет, как Лена Доберманова в пятнах краски.
– Не надо меня называть «малыш», «драгоценная ты моя женщина» и вот еще «человечек».
– Что за человечек? «Где-то у оранжевой речки? Там сидят грустят человечки? Оттого, что слишком долго нету на-а-ас?»[9]
– Даже если мы расстаемся!..
– Емся!
– Дружба все равно остается!..
– Ется!
– Дружба остается с нами навсегда-а-а…
– Ну я-то ладно. Я семь лет в музыкальной школе солировал. А ты?
– А что я?
– Откуда знаешь эту байду?
– А это я специально разучила. Чтобы с тобой дуэтом пропеть.
– Ага.
– Ага.
– Так ты про человечка хотела.
– Есть у меня одна бывшая одноклассница, Таня Григорчук. Мы с ней не виделись лет пятьсот. А потом она нашлась на Одноклассниках, там все находятся, кто-то раньше, кто-то позже. Как-то Таня Григорчук была в настроении поболтать и пересказала мне в подробностях историю своей любви с женатым ветеринаром.
– Ветеринаром…
– Да. В частности, она зачитывала некоторые его к ней письма – для дополнительной иллюстрации.
– О, неосторожная!
– Это почему?
– Ну а вдруг тебе бы понравился стиль, и ты бы увела ее женатого ветеринара? С тобой ухо востро надо держать.
– Можно я продолжу?
– Хорошо, что ты спрашиваешь. Конечно, душа моя.
– Так вот, одно из писем ветеринара начиналось: «Родной мой человечек». А другое: «Драгоценная ты моя женщина».
– А третье?
– Отстань.
– Ну и ты что? В контексте Тани Потапчук.
– Григорчук.
– Прости.
– Подумала, что если, бы меня так назвали, я бы сошла с ума от горя.
* * *
– Ал-ло! – сказала Юля между двумя затяжками телефонной трубке. – Алло, дочь, ну я же за рулем, что ты трезвонишь, как пьяный звонарь! Сейчас остановлюсь…После недавнего ухода Юлиного мужа и Таниного отца Витечки: «Я стремлюсь к самоактуализации. К высшей природе раскрытия моего потенциала, Юля. Абрахам Маслоу, теория гуманистической психологии… ты должна знать… все-таки ты тоже доктор… уровень моего социального интереса к дочери не упадет»[10], – численность небольшой семьи не изменилась, изменился гендерный состав. Отпустивши Витечку прямиком в сомнительные объятия Абрахама Маслоу, Юля и Таня заимели чудную кошку породы Невская Маскарадная, голубоглазую Наташу, у которой на все было свое мнение.
Вот и сейчас Юля очень подозревала, что причина дочкиного звонка как-то связана либо с кошачьим рационом, либо еще с чем-нибудь кошачьим. Режимом дня, например.
Припарковавшись неподалеку от старинной калитки изящного литья в чугунных змеях и розах, меланхолично соседствующей с автоматическими раздвижными воротами, Юля собиралась перезвонить дочери. Закурила еще. Мобильник в ее руках ожил, завибрировал и пропел: «Я смотрю в чужое небо из чужого окна, и не вижу ни одной знакомой звезды… Я ходил по всем дорогам, и туда, и сюда, обернулся и не смог разглядеть следы… Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день…» Традиционно дослушав ровно до этого места, Юля сказала, наконец, свое «алло». Номер был рабочий, кто-то телефонировал из ординаторской, каковую она покинула чуть менее часа назад, благополучно сменившись с дежурства. Вообще-то Юля надеялась чуть-чуть подольше не слышать дорогих товарищей по работе.
– Юлечка Александровна! – заговорила трубка фальшивым сопрано. Юля скорчила недовольную, зверскую физиономию. Сморщила нос и немного вытащила язык. Вне всякого сомнения, это была заместитель заведующего отделением Зоя Дмитриевна. В последнее время ее все чаще хотелось назвать Великим Инквизитором, сеньорой Торквемадой или как-нибудь еще. Наподобие.
– Юлечка Александровна! – повторила охотница за ведьмами несколько громче, Юля чуть отодвинула трубку от уха. В принципе, она знала, что сейчас услышит: – Я вот вас о чем хочу попросить… Не подмените меня с дежурством? Двадцатого? А то, знаете, мммилая, мои молодые приезжают, а я, как на грех… а они…
– Извините, Зоя Дмитриевна, – твердо ответила Юля, все еще корча зверские рожи в зеркало заднего вида, – никак не смогу. Именно двадцатого я целый день занята… Да, совершенно верно, та самая подработка… Извините еще раз.
Нажала «отбой» и показала себе напоследок язык. Мобильник, дрянь сенсорная, услужливо запел снова. Все ту же «Пачку сигарет». Определился все тот же номер. «Какого черта?!» – сердито подумала Юля и неприятным голосом проскрипела в трубку, что она слушает, слушает, Го-о-о-осподи, ну что еще вам угодно, Зоя Дмитриевна.
Это оказался ИванИваныч, отделенческий красавчик и любимчик дам. Юля мгновенно опознала его по характерному хрюканью: ИванИваныч давился смехом, давился, кое-что проглатывал, а кое-что выплевывал в эфир.
– Юлька, ты что меня не дождалась? Договаривались же, я для тебя всю ночь такую историю берег! Такую!
Вчера ИванИваныч с пафосом собирался на ежеквартальное собрание Ассоциации врачей общей 34 практики, рассказывая всем случившимся рядом уместный анекдот: «В автобусе молодая девушка с неприязнью выговаривает пьяному в жопу мужчине в облеванном пиджаке: „Гражданин! вы у меня ассоциируетесь с грязной свиньей!” Мужик без паузы ей отвечает: „А ты у меня… ацссаси… ацссаси…”»
ИванИваныч совсем еще немного похрюкал, Юля отчетливо представила его аккуратную прическу и красивое лицо, слегка небритое, по отголоскам какой-то моды.
– Короче, два с лишним часа безумного бреда. Председатель рвал на бороде волосы и рассказывал про нашего коллегу, врача-проктолога, эмигрировавшего в Америку, которая Соединенные Штаты, ну и после длительных мытарств и подтверждений дипломов начавшего, наконец, заниматься любимым делом – рассматривать анусы, теперь американские. И вот один американский анус так его поразил, не буду даже и пытаться угадать, чем, что он громко воскликнул на английском, разумеется, языке, но я буду переводить: «И что за идиот вас раньше лечил?!»
Юля, не расставаясь с голосом ИванИваныча, вылезла из машины и с наслаждением вдохнула. Утро чудесно пахло. Ничего особенного: прибитой вчерашним дождем пылью, нестарой еще листвой, исключительно плотским, сладким липовым цветом, нагретой собственной кожей и водой. Как так получается, что все хорошее обязательно пахнет водой?
– Вань, – решила она выяснить немедленно, – а почему все хорошее обязательно пахнет водой?
– Не все, не все! – совершенно не удивился он вопросу. – Вот водка, к примеру, пахнет спиртом. Ты меня там слушаешь? Или нюхаешь воду?
– Слушаю-слушаю, – кивнула Юля в никуда, – ты остановился на американском анусе…
– Да. Так вот. Пациент, не будь дурак, быстренько накропал жалобу в тамошнюю лигу сексуальных меньшинств, ну то есть врачей-колопроктологов. Мужика за нелояльные высказывания в адрес коллеги лишили лицензии, практики, в общем, всего того, чего можно лишить практикующего доктора в США, а его можно лишить многого. Ой, как многого можно его лишить! Несчастный попытался скрыться в старушке Европе, но добрая слава его преследовала и даже немного опережала. В конце концов, ничего ему не оставалось, кроме как «принять газ», цитирую.
– Ага, – Юля пожала плечами, – а мораль-то?
– Да-да-да! – обрадовался ИванИваныч. – Самое главное, это, конечно, мораль. Все это вещалось единственно для того, чтобы укрепить наше корпоративное единство, профессиональное братство и врачебную этику. Чтобы ух! Один за всех, и все за одного!
– Газа на всех не хватит, – скептически проговорила Юля.
– Я все сказал! – отрапортовал ИванИваныч. – Ну в основном, конечно. Давай, подруга, отдыхай!
– Ага, отдыхай, – проныла Юля, – я сейчас к своей старушке еще…
Внезапно калитка распахнулась, с шумом и скрипом, как от сильного пинка, допустим крепкой ногой в хорошем ботинке, и наружу выбежала Лилька в клетчатой майке с большим карманом на пузе и босиком. Карман украшала большая пуговица. В руках Лилька держала объемный мусорный мешок, стараясь по максимуму отдалить его от себя.
– Юля! – вскричала она как подраненная и схватилась за голову жестом отчаяния. Пакет с мусором рухнул у ее босых ног, мерзко шурша.
– Как хорошо, что ты уже приехала! – убежденно продолжала Лилька. – У нас тут черт-те что… прорыв безумия… Кошмар, что происходит! Мать одновременно в ярости, страхе и раздражении, собирается умирать, потребовала кислородную подушку. Еще бы искусственную почку запросила… Ты ведь пройдешь сразу к ней, да?
– Конечно, конечно, – уже на бегу подтвердила Юля.
– А кислородная подушка у тебя есть? – вслед проорала Лилька.
Розалия Антоновна любила утонченную ненависть, рафинированную шизофрению и прочие чудесные извращения. На высоте гнева она была прекрасна, индийская богиня Кали – яростная, с темным ликом и кроваво-красными глазами, в одной руке держит отрубленную голову, в другой – меч, две другие подняты для благословения, из разверстого в крике рта свисает язык, обагренный кровью невинных жертв. Нагота богини прикрыта лишь ожерельем из отрубленных вражеских голов, рук и ног.
Ловко размещая вздрагивающее от напряжения плечо (третье? четвертое?) в манжете тонометра, Юля терпеливо прослушала как персонифицированные проклятья – в адрес членов семьи Розалии Антоновны, так и просто проклятья, великолепные в своей искренности.
Орудуя фонендоскопом, Юля участливо кивала, безусловно соглашаясь со всем. Старуха казалась скорее забавной, чем неприятной. Продираясь через завалы и оползни слов, в большинстве своем непечатных, Юля начала понимать, что утром все-таки произошло что-то из ряда вон выходящее, и Розалия Антоновна бузит не просто из любви к искусству, что тоже, конечно, имело место быть.
Ругалась она великолепно, артистично, не повторяясь и следуя четкому заданному ритму, бесконечная мантра, жемчужные четки.
– Идиотки, лоботомированные кенгуру! Они своими членообразными извилинами вообразили, что могут усесться в моем доме, в моем парадном зале на самой на середине и жидко гадить на пол, извергать говно гейзером! В моем доме! В моем доме! Да что они без меня? Кто они без меня? Жирные жопоголовые курицы! Твари криворылые!
Речь, разумеется, шла о любимых дочерях. Волшебное утро, окончательно решила Юля, чудесное просто.
– Розалия Антоновна, – подчеркнуто ласково проворковала она, – милая, давайте мы сейчас с вами немно-о-ожечко помолчим. Нам давление надо измерить. Нам лекарство надо принять. Капельницу наладить. Позавтракать. Столько дел! Давайте-ка, я вам подушку поправлю, как в прошлый раз, помните, вам было удобно?
– Да-а-а, – капризно протянула старуха, – по-мню-у-у-у, одну так, одну под руку… и вот здесь повыше, да…
– Ну вот. – Юля удовлетворенно оглядела тщательно прибранную воинственную старую даму.
Кто-то из лоботомированных кенгуру сегодня принарядил ее в новую элегантную ночную сорочку, более напоминающую свадебный наряд пеной кружев и снежной белизной. На шее – неизменный шелк, для контраста и дополнительного удовольствия сегодня – цвета пионерского галстука. В чуть приоткрытой двери появился глаз. Светло-светло-ореховый, любопытный. Глаз был, в общем-то, не сам по себе. К глазу прилагались ровные линии бровей над, параллельные им темные круги под, а также быстрый, любопытствующий, немного испуганный взгляд.
Юля незаметно отмахнулась от глаза рукой. Глаз обескураженно и дважды сморгнул и исчез. И славно. Вот Лильки здесь еще не хватало. Сейчас опять богиня Кали возродится, начнет отплясывать свои ритуальные танцы с саблями, военные вальсы с автоматом Калашникова, шаманские полуприсяды с бубнами.
Через какие-то единицы времени Розалия Антоновна, подключенная к капельнице и умиротворенная дозой успокаивающего, благосклонно согласилась испить ромашкового чаю. Удерживая в одной руке тонкое блюдце разрозненного, но прекрасного сервиза «Ботаника» от VILLEROY & BOCH, а в другой – соответствующую чашку, она в нескольких отрывистых рубленых фразах описала действительно омерзительное происшествие: курьерская служба DHL в лице мальчика в оранжевой униформе доставила на Розалииантоновнино имя большой, красиво упакованный пакет.
Суетливо забегали имеющиеся в наличии домочадцы, а на чай? а угостить курьера пирожком? а домашненьким? а что же это могло быть? а? гостинчик от Михельсонов из Хайфы? от Григорьевых из Астрахани? контрафактная белужья икра?
Приятно взволнованная и удивленная старуха нетерпеливыми быстрыми пальцами не без труда взорвала плотные слои бумаги, один за одним, разбрасывая их вокруг себя, беспорядочно. Внутри кокона она с испугом и гадливостью обнаружила похоронный венок искусственной сосны, богато декорированной траурными бордовыми муаровыми лентами, и с колотящимся бешено сердцем прочитала: «Любимой мамочке-Розочке от дочерей. Помним, скорбим, любим».
Юля передернулась от отвращения, растерла себе похолодевшими ладонями плечи, выталкивая наружу противную мелкую дрожь. Гостинчик.
* * *
– Ну давай уже. Я жду.– Как, уже?! Ждешь? Душа моя, ты мне льстишь.
– Да ну нет же. Давай про женщин. Вот почему, к примеру, ты с женой развелся?
– Да мне не хочется рассказывать.
– Ну расскажи-и-и-и, пожалуйста. Это же важно.
– Да ну что тут важного. Люди женятся и представляют собой в это время что-то… ну, не знаю. Например, он – сапог, а она – гуталин.
– Вакса. Вакса женского рода.
– Пусть вакса. Итого, у них много общего. А через пять или сколько там лет смотришь – он сделался аппаратом для подстригания газонов, а она – пряником «Север». Знаешь такой пряник?
– Ага, знаю. Мраморной расцветки.
– Да. И вот что делать вместе газонокосилке и прянику – не совсем понятно.
– А ты кто сделался? Через пять лет?
– Диссертацией занимался. Жену очень раздражала моя увлеченность.
– А тему, тему скажи. Диссертации. Ты, кстати, защитился?
– Да ну зачем тему. Да. Кстати.