Наташа Нечаева. Евроняня

Наташа Нечаева
Евроняня

   Гости, два холеных, с одинаковыми рыбьими глазами мужика, закрылись с ЕВРом в кабинете, а девица, которая пришла вместе с ними, высокая, тонкая, лет восемнадцати максимум, вся какая-то пластилиново-текучая, сидела, наоборот, в гостиной. По всему видно: та еще птица! Девицу к серьезным делам не допустили – видно, приберегая на десерт. Вместе с гусем.
   Гусь, огромный, румяный, специально приготовленный кухаркой для этих самых гостей, тоже ждал своей очереди – на кухне. Вроде ЕВР эту общипанную птицу проспорил. А ему, как стало ясно из нечаянных телефонных разговоров, кто-то из гостей проспорил сюрприз. Баш на баш то есть. И теперь Ника подозревала, что этим сюрпризом вполне могла оказаться девица. Иначе чего ей тут торчать, как подсолнуху в чистом поле?
   По Никиному разумению, и гусь, и девица были птицами одного полета – курицы бессловесные, иначе говоря. Рано или поздно и ту, и другую используют по назначению, но если гуся – понятно кто, то с девицей – вопрос. И вопрос, прямо скажем, неприятный.
   С недавних пор ЕВРовы друзья повадились поставлять ему девиц. Верно, решили, что мужик вполне оправился от нечаянной потери и пора возвращать его в лоно привычных мужских утех. Приятели приходили с модельными созданиями, заговорщически подмигивали, указывая на двухметровые ноги или чупа-чупсовые губы. Видно, по-мужски искренне жалели несчастного брошенного банкира. ЕВР маслянел глазами, прикладывался к набриллиантенным пальчикам и совершенно переставал замечать няню. Типа вот она была и – нету!
   Понятно, Ника переживала. Мужик, он же глупый, как карась в пруду, хоть и банкир, заглотит наживку по самые жабры, а пока распробует, все, поздно: у детей новая мать, в доме – законная хозяйка, а родную няню, умницу и красавицу, – на улицу. Живи как знаешь, хоть побираться иди!
   Поэтому приходится быть начеку. Это в собственном доме в одиннадцать ночи. Нормально, да? Из-за этого к мужикам, запершимся в кабинете, у Ники возникло чувство закономерной классовой неприязни, которая еще чуть-чуть и перерастет в ненависть. Законы исторического развития общества, никуда не денешься.
   Текучую же девицу, наоборот, было немножко жалко: пришла в гости, называется. К известному банкиру. Готовилась, наверное. Вон как раскрасилась, чисто Гена, не сейчас, конечно, лет десять назад… И сидит уже который час. Голодная, холодная, одинокая, глазами луп-луп, как зверушка из мультика.
   За что боролись, как говорится. Вот к Нике никто как к мебели относиться не смеет. Потому что сама себе на жизнь зарабатывает. Честным трудом. Правда, и брюлликов поэтому не носит. Не нажила.
   Вероника вздохнула и отошла от дверной щелки. Делать больше нечего, как за девицей подсматривать.
   – Никочка, когда уже будем гуся есть? – Марфа дернула няню за рукав. – Скажи папе!
   – Марфи, ты что, проголодалась? – строго осведомилась Вероника. – Гусь – для гостей. А пока они свои дела решат, вам уже в школу надо будет вставать. Так что птицу отец возьмет с собой в самолет. Холодным пайком.
   – Ну, пожалуйста… – капризно заныла девочка. – Петька тоже хочет! И Дарик с Анжи! Мы же гуся с прошлого Рождества не ели! Все равно такого здорового они втроем не съедят!
   – Почему втроем?
   – Да потому что папа гусей терпеть не может!
   «А, ну да, – вспомнила Ника. – Точно. На Рождество гусь почти нетронутым остался. Кажется, только Жан и ел. А потом, разумеется, собаки».
   – Так вы же с Петрушей тоже не любите? – подозрительно спросила Ника. – Чего это вдруг на ночь глядя такая тяга к пернатым?
   – Ника, ну… – Марфа заюлила. – Папа же утром уезжает, хоть попрощаться…
   – Ясно. Надумали, что у отца выклянчить. Так? И надеетесь, что спать позже ляжете?
   – Ну… – Марфа мечтательно вглядывалась в ближайший угол. – Почему взрослые такие? Знаешь же, как мы по папе скучаем. Сама же говоришь, скоро забудем, как он выглядит.
   – Ладно. Схожу. Но если ваш отец меня из кабинета выставит, я не виновата. – И Вероника двинулась к плотно закрытой двери.
   – Милочка, – возникла в дверях гостиной текучая малолетка, – а принеси-ка мне мартини со льдом, я просто засыпаю.
   – Во-первых, детям пить вредно, – доверительно сообщила Ника в ответ на высокомерное «милочка» и «ты». – А во-вторых, можешь поспать. Не отказывай себе в этой малости! Тебе ж, наверное, нечасто это удается? – Девица от изумления просто стекла вниз, на паркет. Углами губ, глазами, руками и, что совсем странно, коленками. Даже тревожно за нее стало. – В кресле плед лежит, укройся.
   – Тук-тук-тук, Евгений Викторович, можно? – Ника бочком протиснулась в узкую щелку, которую сама же и сотворила.
   – Что еще? – ЕВР недовольно оторвался от бумаг. Вместе с ним на Нику уставились еще две пары глаз. Поначалу недовольных, но почти сразу заинтересовавшихся. Уж что-что, а качество мужского взгляда Ника могла оценить. Легко.
   – Там дети…
   – Что «дети»? Легли? Скажите – приду пожелать спокойной ночи.
   – Да никуда они не легли. – Ника прошла в центр кабинета к столу. – Они… – Девушка оглянулась, не зная, как бы сказать про вожделенного гуся, чтобы гости не подумали, что в ЕВРовом доме жареная птица – дикая невидаль, из-за которой захлебывающиеся слюной домочадцы просто хлопаются в голодные обмороки и не могут уснуть.
   – Жека, это что за снежинка? – плотоядно уставился на Нику один из гостей, лысоватый, с тощей косицей на сутулом хребте. – Не можешь заснуть, пока папочка не поцелует? – Он похлопал себя по тощим коленям, явно предлагая их Нике. – Хочешь, я тебя удочерю? На одну ночь?
   – Это… – ЕВР несколько растерялся. – Это Вероника Владиславовна, няня.
   – Твоя? – Лысый привстал, легко толкнув в плечо, развернул Нику. – Ну, это же совершенно меняет дело! Кормилица, значит? Тогда ты меня усынови! Приложи к груди, приласкай…
   – Игорь, прекрати! – поморщился ЕВР. – Вероника – няня моих детей.
   – Еще и детей? – не унимался лысый. – Ну, ты эксплуататор! Детка, а за совместительство он тебе сколько доплачивает? Я больше дам!
   Ника наконец-то пришла в себя. Стряхнула с плеча липкую горячую руку. Ух, как она не терпела таких вот наглых, раздевающих взглядов, такого вот высокомерного тона! Хозяева жизни тоже мне! Господа! А у самого вон косица немытая. И из ноздрей волосы лезут.
   – Тебя сейчас уложить, пупсик? – ласково спросила она у косицы. – Иди на ручки, я тебе лысинку наждачком пополирую…
   – Вероника! – делано ужаснулся ЕВР. – Вы что? Игорь же шутит!
   Няня на хозяина даже глазом не повела. И так по интонации ясно было, что Евгений Викторович сам едва сдерживается, чтобы дружку в торец не дать. Однако от врожденной интеллигентности куда денешься? Да и традиции гостеприимства к тому же. И то и другое сковывает хозяина просто по рукам и ногам. Поэтому защищать девичью честь придется самой. Как всегда.
   – А я серьезно! – ласково прищурилась Ника. Обхватила ладонями близкий лысоватый череп, наклонила и смачно чмокнула в темечко, оставив светящийся розово-перламутровый след. Оттянув с груди обалдевшей косицы мягкий шелковый галстук, демонстративно вытерла им губы. – Остальные места твоя киска приголубит. Или она не твоя? Кого там ночная бабочка дожидается? Может, вас, Евгений Викторович?
   ЕВР моментально сделал вид, что после долгих трудных поисков нашел нужный листок и углубился в изучение. Носом просто столешницу пахал.
   Лысый потрясенно открыл рот, потер ладонью место горячего поцелуя.
   – Какая кобылка! – неожиданно оживился, приподнимаясь, второй гость, желтоглазый желтоволосый, как переваренный яблочный сироп. – Какой темперамент! Я тоже такую няню хочу! – Он с восхищением оглядел Нику. Особенно задержался на стройных ногах под короткой юбкой, приклеился глазами к груди, поелозил взглядом по талии, снова скользнул к коленям. Причмокнул. – Люблю необъезженных!
   – А зубы? – Ника обернулась к желтоглазому и широко открыла рот. – Зубы смотреть будете? Все – целые! Ни одной пломбы! – Девушка подбоченилась. – В нас, кобылках, все должно быть прекрасно! И морда! – Задрала подбородок. – И попона! – Крутнулась на каблуках так, что короткая юбка надулась и опала как парашют. – И душа! – Поддернула ладонями высокую грудь. – И зубы! – Приблизила лицо вплотную к желтоглазому и громко клацнула челюстями.
   Сладострастник от неожиданности плюхнулся обратно в кресло.
   ЕВР едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Или наоборот. На этот раз было непонятно. По-прежнему уткнувшись в стол, он как-то странно похрюкивал, потирая глаза. Лысый, вполне придя в себя от поцелуя, недоверчиво и восхищенно наблюдал за девушкой.
   Чеканно печатая шаг звонкими каблуками, Вероника вышла из кабинета.
   – Что это было? – услышала она из-за приоткрытой двери.
   ЕВР особенно громко хрюкнул:
   – Сказал же, няня…
   – Я представляю, что она вытворяет в постели! – Это лысый.
   – Вы не то подумали, она не такая… – ЕВР.
   «Конечно, не такая, – согласилась с ним Ника. – А кто виноват? Вот все же, буквально все понимают, что если в одном доме живут молодой мужчина и красивая женщина, то…»
   – А зубки-то у нее – ух! – вякнул желтоглазый. – Не боишься, Женек, что в пылу страсти откусить может?
   В кабинете что-то грохнуло, кто-то глухо крякнул. Видно, ЕВР, не выдержав надругательств над своей семьей, запустил в гостей тяжеленным бронзовым пресс-папье какого-то антикварного века. Интересно, в кого попал?
   Увы, эта загадка так и осталась тайной, потому что в комнату влетели двойняшки и контрольно-слуховой пост пришлось покинуть, чтобы не подавать детям неправильный пример.
   – Ника, ну что? – теребила ее Марфа.
   – Когда ужин? – вторил Петр.
   – Да ешьте своего гуся хоть сейчас! – махнула рукой няня. – Они еще не скоро освободятся. – Завела детей на кухню. Вытащила из духовки аппетитную дородную птицу. – Ну, кому что?
   И тут выяснилось, что внезапная пернатая страсть стремительно угасла и гуся никто не хочет. А и в самом деле, эка невидаль – гусь! Другое дело – семейный ужин, где под шумок обгладываемых косточек можно выклянчить у отца очередной подарок. А раз ни отца, ни подарка, то и птичка без надобности.
   – Все. Спать, – погнала Ника умываться зевающих двойняшек. – Не бойтесь, отец без подарков все равно не вернется!
   – Никочка, – обняла ее засыпающая Марфа. – А почему папа с гостями гуся не ест?
   – Да кому он нужен, этот гусь! – в сердцах бросила Ника.
   Оказалось, очень даже нужен. Причем выяснилось это сразу же, как только няня уложила воспитанников. Брошенную без присмотра беззащитную птицу по-братски поделили собаки, оставив гостям лишь половину здоровенного гусячьего хребта. Не то не осилили, не то совесть проснулась. Короче, решили поделиться с прочими голодающими. Впрочем, ни разбираться в причинах, ни присутствовать при последствиях Ника не стала. В конце концов, у каждого своя работа. У нее – двойняшки. И она со спокойной совестью удалилась в малую гостиную, подальше от столбовых дорог, ведущих их кабинета хозяина на кухню, включила телевизор.

* * *

   Сначала Ника не поняла, что ее разбудило. Вроде солнце. Часов до трех ночи она смотрела по телевизору шикарное дефиле из Милана, потом рухнула в постель, забыв задернуть портьеры. И вот теперь солнце нагло лезло в окна. Настырно, как вор форточку! Вот днем его в Москве не дождешься. А сейчас – на тебе! Тыркается прямо в глаза!
   Придется все-таки встать…
   Ника чуть-чуть разлепила ресницы, ровно настолько, чтобы в узкую щелочку ухватить стоящий на тумбочке будильник. Шире открывать нельзя: напротив кровати стена, а на ней – кошмарный ужас. Черно-багровые пятна, какие-то не то кратеры, не то развалины… Война миров. Или городская свалка после бомбежки и дальнейшей утюжки бульдозером. Если это живопись…
   То ли дело «Три медведя». Или «Аленушка».
   А тут… Глянешь спросонья – так страшно, что дышать нечем, будто инопланетяне похитили да и забросили на Марс. Снять бы с глаз долой эту живописную страшилку – так нельзя: хозяина работа. Шедевр.
   А вдруг это чудище со стены грохнется? Пробьет пол и проломит им всем головы. Краски на нем засохшей столько, что хватит на сто Джоконд. Или даже на двести. А как раз под картиной, внизу, малая гостиная, где они с двойняшками на диване всегда смотрят телевизор.
   Часы показывали шесть, рано, вполне можно доспать. Ника прикрыла глаза, сладко завернулась в одеяло, прячась от совершенно распоясавшегося солнца, и снова услышала звук, тот самый.
   Значит, не приснилось…
   Странный звук, ритмичный, вроде чавкающий, а вроде и пилящий. Ага, вот и снова постукивание появилось. Как будто кто-то теркой морковку трет. Или ручной мясорубкой жилистую говядину перекручивает. В шесть-то утра?
   Мыши?
   Или… кто-то снизу, из подвала, пытается подкоп сделать?
   От этой неожиданной мысли Ника широко распахнула глаза и…
   Конечно же, сразу оказалась в самом центре марсианского кошмара. Сердце забилось как сумасшедшее, руки вспотели. Все. Какой теперь сон.
   Волшебная сила искусства! Исполосовать бы на клочки да на помойку! Чтоб бродячих собак отпугивало!
   Девушка даже оглохла на секунду от ненависти, а когда слух вернулся, обнаружилось, что возвратился и тревожный звук. Он шел снизу, но не из гостиной, а сбоку, будто из гардеробной или прихожей. Ни там, ни там в эти ранние часы никого быть просто не могло.
   Разбудить ЕВРа? Или Жана?
   ЕВРа – страшновато, ему и так скоро вставать, в аэропорт ехать, еще разозлится, что доспать не дала. А Жана – вообще без толку. Пока он сообразит, чего от него хотят, или звук исчезнет, или те, кто подкоп ведет, уже сюда ворвутся.
   Придется рисковать самой.
   Что за дом? Что за беспечность? Никто же, никто, кроме нее, няни, не проснулся. Даже собаки. Ну, с этими-то все ясно. Объелись вчера мяса, теперь до обеда дрыхнуть будут. Надо же было умудриться целого двенадцатикилограммового гуся стрескать! Любого нормального человека просто бы разорвало, а этим…
   Теперь – врывайся в дом кто хочешь, бери все, что плохо лежит. Бей, круши! Пугай детей до полусмерти!
   Эх… Ника тяжко вздохнула, и двинулась на разведку, попутно ухватив с коридорной подставки длинношеюю индийскую вазу. Зажала ее в кулаке как гранату. Все-таки, когда есть оружие, не так страшно.
   Звук усилился, теперь к равномерному пилению добавился какой-то скрип, время от времени прерываемый странно радостным чавканьем.
   В гостиной – никого. В прихожей – тоже.
   Точно! Звук доносился из-за приоткрытой двери гардеробной. Конечно, если б она делала подкоп, то именно сюда! Самое непосещаемое место. Грамотно.
   Ника подошла ближе, набрала в грудь побольше воздуха, угрожающе занесла над головой руку с тяжеленной вазой и одним резким движением ноги – раз! – распахнула дверь.
   Солнце, то же самое, наглое, бесстыжее, ударило ее по глазам так, что после полумрака коридора она мгновенно перестала видеть и так стояла несколько долгих секунд, беззащитная, незрячая, с высоко поднятой рукой. Просто монумент ослепшего от праведного гнева народного мстителя, бросающегося с гранатой на амбразуру.
   Рука затекла быстрее, чем вернулось зрение. Девушка по-прежнему слышала разнокалиберный тревожный звук, но совершенно не видела источника его происхождения! Наконец она догадалась стать спиной к окну, и израненные солнцем глаза стали различать знакомые предметы. Собственно, здесь, в гардеробной, и предметов-то не было, одни шкафы да зеркала во всю стену. Они-то, отразив всю световую мощь, Нику и ослепили.
   У полуоткрытого обувного шкафа на ковре лежала Анжи. Рыжая добродушная эрдельтерьерша, удерживая одной мощной лапой что-то плоское и черное, увлеченно обгрызала края этого непонятного предмета. Поскольку недоеденными оставались какие-то остатки по краям, псина громко перетирала их зубами, издавая тот самый пилящий звук, ну а чавканье звучало тогда, когда отвоеванный огрызок оправлялся в огромную розовую пасть.
   Весело взглянув на Нику, собака радостно забила о ковер сильным кудрявым хвостом. Ну, вот теперь и насчет стука понятно.
   – Анжи, хрюшка бесстыжая, – без сил опустилась рядом с эрдельтерьершей Ника, – как ты меня напугала! Что ты тут доедаешь? Покажи!
   Псина с готовностью схватила зубами остаток добычи и протянула его няне: на, мол, бери, доедай, мне не жалко!
   Девушка взяла в руки мокрый, сплошь обслюнявленный предмет. Подошва. От ботинка. Или туфли. По размеру видно – мужской.
   – Кого ты опять разула? – поинтересовалась Ника, не особенно, впрочем, печалясь, потому что из мужской обуви тут находились только туфли ЕВРа, а у него их – вагон и маленькая тележка, не обеднеет.
   ЕВР, конечно, расстроится, но не сильно. Все-таки собак он любит больше, чем ботинки, а страсть Анжи к поеданию исключительно его, ЕВРовой, обуви, трактует как горячую любовь животного к своему хозяину. Вот Дарика, того ботинки не интересуют вообще. Гусь – другое дело. Или толстые книжки. А Анжи… Может, она как женщина и вправду испытывала к главе дома какие-то особенные чувства и, тоскуя в его отсутствие, пыталась впитать его дух, его запах, даже таким, не очень правильным способом.
   – Значит, так, красотка, – строго сказала Ника. – Я тебя не видела, меня тут не было. Разбирайся с ЕВРом сама.
   Эрдельтерьерша ласково постучала хвостом, соглашаясь, и тут же потрусила вслед за няней в гостиную. Вскочила на диван, рядом с которым сонно раскинулось черное мохнатое тело ризеншнауцера Дарика, переваривающее гуся, прикрыла лапой рыжий блестящий нос и тут же блаженно засопела.
   «Вот же поросенок! – подумала Ника. – Слиняла с места преступления – и ведь ни за что не сознается, что это – ее работа!»
   Вернувшись в гардеробную, девушка брезгливо, двумя пальцами, зацепила слюнявый остаток подошвы, прошла на кухню и тихонько спустила бывший ботинок в мусоропровод.
   Успокоенная, поднялась к себе, задернула тяжелые портьеры, выдворив обиженное солнце, и уснула.

* * *

   Лучше бы не засыпала. Потому что если человек просыпается сначала от ужаса, а потом от диких криков, то никаких нервов не хватит! Как следствие – ранняя глухота и преждевременная слепота. А Нику разбудили именно крики. Хозяина. Само по себе это было совершеннейшей редкостью и означало ужасное: в доме произошло ЧП.
   ЕВР, обычно изысканно-холодный, вежливый и отстраненный, даже говорил всегда тихо. Так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы услышать, что он там дельного хочет изречь. Петруша как-то по секрету сообщил, что это такой психологический прием, специально, чтобы приковать внимание присутствующих к своим словам. Ника это запомнила и решила тоже взять на вооружение, несколько дней отдавая указания питомцам тихим голосом. Увы, ни двойняшки, ни даже собаки на эту научную тактику не купились. Няню просто никто не слышал! Пришлось вернуться к своей обычной педагогической манере – громкой и веселой.
   Сегодня ЕВР просто орал! Едва накинув легкий пеньюарчик, Ника спустилась вниз и обнаружила, что там по стойке «смирно» уже стоят обе собаки, двойняшки и Жан.
   Петр с Марфой отчаянно зевали, собаки преданно скалились, а Жан молча и подобострастно хлопал глазами.
   – Что случилось? – испуганно встала в общую шеренгу няня.
   – Где? – тоскливо рычал ЕВР. – Кто спрятал? – Он угрожающе тряс голубым ботинком. – Если это чья-то шутка, то ответственно заявляю – шутка дурацкая! Или, – он возвысил голос буквально до фальцета, – кто-то хочет испортить мне карьеру?
   Все дружно затрясли головами, отвергая столь чудовищное обвинение. Такое единогласное взаимопонимание ЕВРа немного успокоило: все же думать, что в твоем собственном доме завелся предатель, – не самое приятное на свете.
   Он устало бросил ботинок на пол, Анжи немедленно подхватила обувку и с готовностью поднесла хозяину: нам, мол, чужого не надо!
   – Вероника Владиславовна, – чуть не плача, обратился к няне ЕВР, – вы не видели?
   Ника, конечно, сразу поняла, в чем дело, поэтому честно и искренне помотала головой. Она и впрямь не видела такого ботинка. Разве что подошву от него…
   – Все, – обреченно вымолвил ЕВР. – Съездил…
   – Евгений Викторович, – осторожно начала Ника, – ну, завалился куда-нибудь, найдется, чего вы так переполошились, детей напугали. Другой обуви нет? Вон, целый шкаф…
   – У-у-у… – ЕВР тихонько взвыл. – Это – особые ботинки, голубые…
   – Вижу, что не зеленые, – согласилась Ника. – Тем более. Наденьте черные. Или белые. Или коричневые. Под костюм.
   – Не могу! – в отчаянии вскрикнул ЕВР. – Я этого момента три года ждал! А теперь… Кто меня примет? – И он обреченно махнул рукой.
   – Так вы вроде… – Нике что-то совсем плохо соображалось. – Вас же в какую-то партию финансовую должны принять… Там что, по ботинкам встречают?
   – Именно! – горько отозвался ЕВР. – Клуб. Закрытый. Со строго ограниченным членством. Там всё – голубое…
   – Всё? – недоумевая, уточнила Ника. – Что, прямо все банкиры, ну… – Она даже рот прикрыла от ужаса осознанной вдруг правды. – И вы тоже?
   Эта правда ставила жирный крест на всех ее планах!
   – У-у-у! – тихонько, не в силах совладать с собой, проскулил Жан.
   Он тоже все сразу понял. Только что прямо на его глазах со страшным грохотом обрушился с постамента его идеал, безжалостно погребая под своими обломками светлую мечту гувернера стать похожим на своего кумира.
   Вторя Жану, грустно завыл Дарик. Как старый опытный кобель, он вряд ли мог понять современные веяния, тем более что собаки, по счастью, знали только два цвета – черный и белый, и никаких там розовых или голубых…
   – Вы чего? – уставился на них ЕВР. – С ума сошли? Да как вы могли подумать? Обо мне? Это международный клуб банкиров. Элитный. У него даже название неофициальное «Клуб голубых ботинок». Я эту пару в Швейцарии на заказ шил, специально для этого дня… Голубые ботинки – дань древней традиции…
   – Ну да, а сверху – красные клубные пиджаки, – предположила Ника. – Красиво.
   – Пиджаки тоже голубые, – взрыднул ЕВР, – все голубое… Брюки, носки, галстуки. Клубная символика.
   Ника снова обреченно хмыкнула, а Жан, перестав подвывать, наконец закрыл рот и теперь буквально сверлил глазами хозяина. На его лице читались недоумение, разочарование, брезгливость. «Никогда бы не подумал!» – словно говорил его взгляд.
   – Жан! Вероника! Я попрошу! – притопнул ногой хозяин. – Вы эти свои извращения бросьте! Здесь дети! Этой традиции почти три века!
   Самый старый банкирский клуб. И сексуальные меньшинства тут ни при чем! Голубой – цвет гвоздики, которая украшает герб клуба. Да что я вам объясняю…
   – Действительно, – согласилась Ника. – Вы, Евгений Викторович, лучше бы уже молчали. При детях-то…
   – Папа, ты что, собирался ехать вот в этом коричневом костюме и голубых ботинках? – уточнила Марфа. – Это – моветон.
   – Нет, конечно, голубой костюм в портпледе…
   – Ну и наденьте сейчас другие туфли, – предложила Ника. – А этот возьмите с собой. Как пароль. Скажете, что второй у вас украли.
   – Кто? Где? У меня в доме? – И вдруг он, явно что-то сообразив, пристально посмотрел на собак. И сделал это очень вовремя.
   Эрдельтерьерша, чей благородный поступок по возвращению ботинка хозяину не был оценен, решила, что оставшийся одиноким башмак больше никому не нужен. Она мирно улеглась за диваном и любовно вылизывала голубые бока, видимо готовясь к потреблению обработанного бактерицидной слюной предмета.
   – Анжи! – как ненормальный крикнул ЕВР. Подскочил, отобрал у ничего не понимающей собаки мокрую туфлю, запихнул в карман пиджака.
   – Папа, – задумчиво произнес Петр, – ты ведешь себя неадекватно. Неужели статус финансиста определяется наличием голубых ботинок?
   Неужели тебе больше нечего предъявить в качестве аргумента?
   ЕВР опешил от этого веского, не по-детски серьезного заявления и как-то вмиг успокоился. Будто воздушный шарик сдулся.
   – Действительно, – пробормотал он. – Что уж теперь? Осталось белые тапочки надеть и…
   Сообразительный Петр метнулся в гардеробную и уже через секунду протягивал отцу роскошные белые туфли. Даже на первый взгляд мягкие и удобные, ну, чисто тапочки!
   Марфа молча выразительно покрутила пальцем у виска, а ЕВР, уже ничему не удивляясь, вежливо поблагодарил:
   – Спасибо, сынок, вовремя. – И, наклонившись, стал натягивать обувку.
   – Стойте! – вдруг крикнула Ника. – Я придумала! – И выхватила ботинки у несчастного ЕВРа. – Это же раз плюнуть! Марфа, за мной!
   – Ника, ты гений! – пискнула девочка.
   Через минуту няня и воспитанница, закрывшись в кладовке, потрошили секретную коробку.
   – Нашла! – снова завопила Марфа, выудив с самого дна солидную тубу аэрозоли. – Но она – серая!
   – То, что надо. – Ника лихорадочно протирала жидкостью для снятия лака белые, с легким благородно-оливковым отливом, мягкие туфли хозяина. – Это же краска для серой кожи! А на белом даст именно голубой отлив.
   Когда они торжественно внесли в гостиную еще не просохшие, остро пахнущие краской ботинки, ЕВР как раз сообщал в домофон подъехавшему водителю, что поездка отменяется. В его голосе звучало неподдельное горе.
   – Папа, – дернула его за рукав Марфа, – твоя голубая репутация спасена!
   Ника, не удержавшись, снова хмыкнула, а ЕВР потрясенно обернулся:
   – Что ты сказала?
   – Вот! – Гордо протянула девочка идеально сияющую пару. – Езжай уже к своим голубым, еще успеешь! – И пробубнила себе под нос, но так, чтобы все слышали: – Швейцария, Швейцария… надо верить отечественному производителю! Вон мы с Никой за пять минут…