Страница:
В 1978-м, когда Элизабет было двенадцать лет, Йозеф Фрицль подал прошение разрешить ему переоборудовать подвал под ядерное убежище. В годы холодной войны это никого не удивляло. Австрия была на передовой линии в конфронтации советского и западного блоков. Амштеттен находился едва ли в полусотне километров от нашпигованной охраной границы, которая отделяла Запад от Востока. Обе стороны-противницы потрясали ядерным оружием. Ситуация оставалась неизменной до падения Берлинской стены в 1989 году.
Следующие пять лет Фрицль единолично выстраивал укрытие. Но рано или поздно ему должна была понадобиться помощь в установке железобетонной двери, которая весила треть тонны.
Он даже не утруждался скрывать от кого-то это строительство. Однажды он укрепил на крыше дома промышленный подъемник. Мощнейшее поднимающее устройство прямо над входом в подвал. Фрицль установил его, чтобы поднимать тяжелые бетонные блоки по мере превращения бункера в непробиваемую крепость. Механизм также мог быть использован для перемещения заполненной бетоном железной двери темницы, которая открывалась только электрической системой, приводящейся в действие дистанционным управлением.
В 1983 году местные власти явились к нему проверить его работу и дали свое «добро». Проверяющие строители осмотрели подземный бункер, а служба пожарной безопасности проверила печь для сжигания мусора в нескольких метрах от тайного убежища, в которой много лет спустя он сожжет тело мертвого ребенка. Проверяющие подтвердили безопасность вентиляционной шахты, поставили Фрицлю печать «одобрено» и ушли. Ему выдали ссуду из государственного фонда на продолжение строительства, а еще позднее дали разрешение на расширение подвала и проведение в него водопровода. В глазах правления он был просто хорошим семьянином, который пытался защитить своих жену и детей на случай ядерного взрыва. Сегодня это кажется странным, но тогда глаза у страха были велики. Учитывая прохладную политическую обстановку, другого никто и предположить не мог. Только сейчас стало понятно, что Фрицль строил тюрьму, куда уже тогда собирался заключить Элизабет.
В пятнадцать лет Элизабет окончила школу, и пока ее старшие братья и сестры разбегались, создавая свои семьи, она оставалась под неуклонным надзором отца и была направлена на постоянную работу в отцовскую гостиницу на берегу озера в кемпинге.
Элизабет было шестнадцать, когда она сбежала. Она устроилась официанткой в придорожной закусочной и жила в хостеле, но Фрицль поймал ее и вернул домой. Все знали о попытках Элизабет сбежать от отца – так уверял Альфред Дубановски, который знал ее по школе. «Когда она исчезла, все только об этом и говорили, – сказал он. – Мы знали, что Элизабет уже пыталась как-то сбежать, и решили, что она сделала это снова, потому что она жаловалась кому-то из нашей компании, что с нее уже хватит, что она больше не может жить дома, что отец снова избил ее, что она страдает из-за него. Элизабет говорила, что боится его».
Еще до своего заточения Элизабет большую часть времени проводила в стенах дома, потому что, по ее собственному признанию, отец не позволял ей выходить на улицу. Но когда она стала старше, то покидала дом и без спроса, как ни старался отец остановить ее. «Она была прекрасной девчонкой, только чересчур стеснительной и задерганной, – сказал Дубановски. – Ее нужно было хорошо узнать, прежде чем она начинала доверять людям, но мы с ней стали очень близки. Мы много времени проводили вместе, ходили на одни и те же занятия – мы были друзьями. Мы даже пару раз танцевали вместе. Все ходили на дискотеку Белами в начале улицы, но ей редко разрешали присоединиться к нам».
Йозеф Лайтнер, который теперь работает официантом и живет в Ньюштадте недалеко от Амштеттена, также слышал о его домогательствах. Он посещал Институт технологии Амштеттена вместе с другом Элизабет, который называл ее Сисси. А позже стал снимать комнату у Фрицля, хотя еще до переезда тот самый друг предупредил его о строптивости хозяина.
«Я знал, что до исчезновения Сисси отец изнасиловал ее, – сказал он. – Моя школьная знакомая была очень хорошо знакома с ней. Я бы даже сказал, они были лучшими подругами – они проводили вместе очень много времени. Она и рассказала мне по секрету, каким чудовищем был Йозеф и что он делал с Сисси».
Элизабет предприняла еще одну попытку сбежать, на сей раз вместе с их общей знакомой. «В итоге они задумали вместе бежать, – рассказал Лайтнер. – Это было в 1983 году. Элизабет собрала свои вещи и оставила дом. Ей и моей подруге было по семнадцать лет, и они вдвоем отправились в Линц, но провели некоторое время и в Вене. Йозеф был в бешенстве, он без труда отыскал Элизабет и вернул ее домой. Элизабет была отрезана от любого общения с моей подругой. А ее мать следила за этим. Она запрещала Элизабет видеться с ней и постоянно держала дочь под присмотром, чтобы наверняка знать, что они не общаются».
Лайтнер знал и то, что в шестнадцать лет Элизабет уже пыталась сбежать. К тому времени кое-что уже указывало на то, что Элизабет пыталась покончить жизнь самоубийством. Но совершенно непостижимым образом полиция не обратила внимания на ее состояние и оказала Фрицлю посильную помощь, вернув ее домой. «Она приняла снотворное и поехала в Вену, – продолжал Лайтнер. – Но полиция нашла ее там, и то ли они, то ли ее отец привезли ее обратно домой».
Поэтому ни Лайтнер, ни его подруга не были удивлены, узнав о третьем побеге Сисси, точно так же, как не удивляло Лайтнера молчание подруги: «Когда Элизабет снова пропала, всего год спустя, моя подруга решила, что она снова сбежала. Но она никому не сказала об этом, потому что была напугана. Ведь Фрицля боялась не только Элизабет, но и мои знакомые тоже. Они не рассказывали ничего полиции, потому что с ужасом думали о том, что может сделать с ними Фрицль. Поэтому моя подруга и молчала так долго».
Сам Лайтнер тоже побаивался Фрицля. «Я боялся, что он может мстить, – признался он. – С тех пор меня постоянно мучили кошмары». Впрочем, едва ли его сожаления могут теперь помочь горю.
Он был не единственным, кто знал о тяжком положении Элизабет и ее желании покинуть родной дом. Сюзанна Порб, одноклассница и ровесница Элизабет, сказала: «Элизабет все время повторяла, как было бы здорово, если бы она могла сбежать. „Я не могу дождаться того дня, когда, наконец, буду свободна от него“ – ее слова. В шестнадцать лет она убежала в Вену, но он выследил ее там. Как было бы хорошо, если бы он тогда не нашел ее, – и ничего этого никогда бы не случалось. Она тогда устроилась работать в придорожный ресторан и начала откладывать деньги. Она планировала уйти, когда ей исполнится восемнадцать, потому что тогда отец не сможет заставить ее вернуться. Она собрала свои вещи и заставила себя попрощаться с матерью. То, что Элизабет сбежала в секту, выглядело довольно правдоподобно, потому что все знали, в каком страхе перед отцом она жила».
Было вполне понятно, почему она так рвалась прочь из семьи. «До исчезновения Элизабет рассказывала мне, что дома ее избивают, – вспоминала Сюзанна. – Впрочем, ее отец был не глуп и делал так, что учителя ни о чем не догадывались, – он никогда не бил ее так, чтобы были видны синяки. Но Элизабет никогда даже не заикалась об изнасиловании. Думаю, ей было очень стыдно».
Теплых отношений между Фрицлем и подругой Элизабет Сюзанной не сложилось. «Я приходила к ней домой несколько раз, но ее отца никогда не было дома, – сказала она. – Он не любил меня, потому что я задавала вопросы: почему Элизабет не может выйти из дому и прийти ко мне на ужин? Потом он запретил нам видеться. В школе Элизабет была не то чтобы печальной – скорее, просто очень тихой. У нее были хорошие взаимоотношения с ее братом Гаральдом и младшей сестрой Дорис».
Сюзанна, кроме того, знала, что в их семье от отцовских рук страдала не только Элизабет. «После исчезновения Элизабет я пару раз разговаривала с Гаральдом, и когда он был навеселе, то рассказал мне, как избивал его отец. Он даже сказал: „Я очень боюсь, что однажды он убьет меня“».
В 1982 году Элизабет провела три недели, спрятавшись в Бригиттенау, в 20-м квартале Вены. Полиция вышла на нее и передала на руки родителям. Постоянно и неудачно сбегая из дома, Элизабет, сама того не подозревая, помогла своему отцу обзавестись легендой, которой он будет прикрываться впоследствии, когда спрячет ее в подвале и будет держать там взаперти. Когда он объявил, что она сбежала опять, никто и не подумал усомниться в его словах; в этом вопросе она была уже не новичок. В конце концов, Элизабет была беглянкой со стажем, проблемным подростком. А со стороны казалась просто хулиганкой, которая очутилась в лапах неизвестной религиозной секты. В глазах добропорядочного населения Амштеттена она просто окончательно сбилась с верного пути, оставив на произвол судьбы своих родителей.
Вполне естественно, что девушка, которая терпит дома насилие не только физическое, но и сексуальное, будет стараться сбежать оттуда, но Фрицль утверждал, что виной всему был сложный возраст Элизабет, непреодолимая потребность в бунте, которую нужно было во что бы то ни стало подавить. «Едва Элизабет вступила в период полового созревания, она тут же перестала слушаться, она просто не выполняла ни одного из моих требований, – негодовал он. – Она могла шляться всю ночь по местным барам и возвращалась, пропахнув алкоголем и табаком. Я хотел вытащить ее из этой трясины и устроил ей стажировку в качестве официантки».
А еще он обвинил ее в «неразборчивости»: «Я всегда заботился о ее благопристойности и добропорядочности. Я рос во времена фашизма, когда строгая дисциплина играла не последнюю роль. По образу мысли я принадлежу к старой школе, которая сегодня просто перестала существовать».
После того как Элизабет вернули из Вены, первые несколько недель он не прикасался к ней, но потом, по словам девушки, все началось снова. Она решила продержаться до своего девятнадцатилетия. После этого австрийская полиция больше не будет уполномочена контролировать ее. Молодые люди от девятнадцати и старше вольны уходить из дому и направляться куда им вздумается, и полиция не имеет права преследовать их. Тем временем она записалась на обучающую программу, чтобы получить место официантки в мотеле на шоссе Розенберга, на автомагистрали А1, недалеко от Стренберга, ведущей из Линца в Вену. Вместе с другими девушками из программы она ночевала в общей комнате под кухней. После стольких лет унижений она должна была чувствовать себя освободившейся, оставшись одна. Поначалу Элизабет чувствовала себя в относительной безопасности – Стренберг был всего лишь в десяти с малым милях от Амштеттена, и отец мог по-прежнему наблюдать за ней.
Потом ее отправили в колледж общественного питания, где предоставили комнату. Юноши и девушки были разведены по разным концам колледжа, но ей удалось познакомиться с Андреасом Круциком, который обучался на шеф-повара. Элизабет произвела сильное впечатление на восемнадцатилетнего студента, который описывал ее как «красивую, серьезную и замкнутую девушку». Двадцать четыре года спустя, успев обзавестись ребенком и развестись, 42-летний Андреас вспоминает: «Мое сердце екнуло, когда я увидел ее и понял, как она прекрасна. Я завязал с ней разговор, говорил о школе, об экзаменах, пытался рассмешить ее. Я уже понял, что влюбился в нее».
Похоже на то, что его чувство было взаимным. «Я замечал, что она начала постепенно раскрываться и стала проявлять интерес ко мне, – сказал он. – Было не так просто стать близкими друг с другом, потому что в школе такие вещи были запрещены, но существовало немного возможностей обойти эти заперты. Посещать женское общежитие было строго запрещено, и любого парня, которого там поймали бы, немедленно отчислили бы из школы».
На протяжении двух нелегких месяцев учебы в колледже они часто выбирались на долгие прогулки по лесу и проводили вместе почти все свободное время. «Мы стали неразлучны», – вспоминал Андреас.
Элизабет нашла свою родственную душу, кого-то, с кем она могла быть откровенна – хотя бы в известной степени. «Она действительно доверилась мне, – сказал он. – Я знал, что родители давили на нее, и что в четырнадцать или пятнадцать лет она сбегала из дому, и что была очень близка с некоторыми из своих братьев и сестер. Одной из сестер она доверяла больше других и часто оставалась у нее».
Несмотря на их физическую близость, настоящего секса у них никогда не было, потому что Элизабет в последний момент «внезапно отстранялась», сказал Андреас. «Она объяснила, что не может заниматься со мной любовью. Тогда я подумал, что она еще не готова, но теперь понимаю, что, наверное, ее отец причинил ей какую-то травму».
На тот момент Фрицль спал с ней уже семь лет (если верить тому, что рассказала в полиции Элизабет), но она была скрытной во всем, что касалось ее жизни дома. «Она лишь однажды говорила о семье и родителях, и то сказала только, что у нее очень строгий отец. Она сказала, что он оплатил ее обучение здесь, но сама она предпочла бы стать косметологом». Они даже мечтали о том, чтобы сбежать вместе и пожениться тайком, но теперь Андреас уверен, что об их планах как-то пронюхал Фрицль.
В конце концов влюбленные решились заняться любовью у Андреаса дома, но прежде чем им представилась такая возможность, Фрицль объявился в дверях колледжа, силой усадил Элизабет в машину и забрал с собой. «В ту ночь она собиралась остаться у меня, мы хотели заняться любовью, но приехал ее отец и увез домой», – сказал Андреас. Пока отец ждал ее у входа, молодые люди смогли побыть вместе несколько минут. «Я поцеловал ее на прощание и сказал, что приеду в Амштеттен навестить ее, но она волновалась из-за своего отца. Он ждал в машине, и она боялась, что он накажет ее, если узнает о нас. Она была крайне взволнованна и подавлена. Она завалила часть экзамена – теорию – а я все отпускал шуточки и пытался приободрить ее. Я сказал: „Не переживай, экзамен всегда можно пересдать“, – но мне казалось, что было что-то еще, что тревожило ее».
Перед тем как уйти, Элизабет взяла с Андреаса обещание, что он никому не расскажет об их любви. Учитывая обстоятельства, это было разумной мерой предосторожности. Он знал, что ее отец был приверженцем жесткой дисциплины, но ни он, ни кто-либо другой не могли оценить масштабов, которых достигала его деспотичность и эгоцентричность в стремлении слепо подчинить себе собственного ребенка. «Она говорила, что у нее суровый отец, но я и подумать не мог, что он способен на такое. А кто мог? Мы были влюблены без памяти и обещали писать друг другу».
Им не разрешили даже толком попрощаться, когда она села в серый отцовский «мерседес», потому что Элизабет было запрещено разговаривать с молодыми людьми. Но он запомнил их торопливое, тайное прощание. «Мы поцеловались и обещали писать письма, как только будет выдаваться свободная минута». Но, не получив ни одного ответа, он решил, что перестал быть ей интересен. «Теперь я понимаю, что у нее попросту не было возможности отвечать на мои письма».
Элизабет призналась, что его письма даже не попадали к ней в руки. Перед тем как скрыться под землей, она переписывалась с молодым человеком из Винера, небольшого городка в 110 км от Амштеттена, к югу от Вены. В течение своего последнего месяца свободы она написала ему три письма. На первом стояла дата: 9 мая 1984 года, а вместо имени адресата значилось только „Е“. Ее письмо было, очевидно, ответом на его письмо, так как она пишет, что была рада получить от него такое «очаровательное длинное послание». «В основном у меня все в порядке, – писала она. – Только иногда я еще чувствую боль и тошноту. Я по-прежнему общаюсь с…» Когда письмо было опубликовано в прессе, имя было опущено, но совершенно ясно, что речь шла об Андреасе. «Он перешел в следующий класс для поваров и официантов. Я встречалась с ним после учебы. Иногда это было непросто, потому что он из Энцесфелд-Линдабрунн (это всего в нескольких милях к северу от Винер Ньюштадт). Это очень далеко от моего дома, и это очень жаль».
Она делилась с ним своими планами уйти из дому. «После экзаменов… Я перееду в сестре и ее парню, – писала она. – Как только я перееду, я вышлю тебе мой новый адрес. Тогда ты можешь приехать ко мне, даже вместе со своими друзьями».
Также она писала об устройстве на работу в соседнем городе. «Скрести за меня пальцы», – просила она Е.
Письмо было полно милых девчачьих пустяков. «У меня новая стрижка – укладка лесенкой по бокам и на челке, – писала она. – А сзади буду отращивать». А потом она спросила: «Ты устраиваешь вечеринки, когда твои родители дома? Да ты чокнутый!»
Судя по всему, Е. жил жизнью, совершенно чуждой Элизабет. Он представляется нормальным, типичным юношей, чьи родители позволяют сыну некоторое количество юношеских восторгов и непослушания – из любви к нему. Сама мысль о том, что такая жизнь существует, утешала. В Е. Элизабет, вероятно, увидела человека, на чью дружбу и поддержку она могла рассчитывать, кого-то, с кем она не хотела терять связь. «Я хочу задать тебе один личный вопрос, – писала она. – Мне нужно знать, сможем ли мы оставаться друзьями, когда у тебя появится девушка? Дружба часто распадается из-за этого. А для меня это очень важно. Веришь или нет, с парнями мне общаться намного легче, чем с девушками».
Потом она принялась объяснять, почему ей легче открыть душу ему, нежели школьным подружкам: «Девчонки не такие надежные, как парни. Может, мне потому так кажется, что я с раннего детства болталась около своего брата. Ему сейчас двадцать один год, я очень горжусь им. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне, и я не могу о нем сказать ни единого плохого слова». В конце письма шла приписка: «Надеюсь, в скором времени нам удастся встретиться. Всего тебе наилучшего».
Элизабет отправила письмо, вложив в него свою фотографию, снятую на «Поляроид». На ней была надета клетчатая блузка, она сидела на ступеньках крытого родительского бассейна цветущим летним вечером 1984 года. Солнце отсвечивает в ее коротких рыжих волосах, губы чуть тронуты улыбкой. В постскриптуме она поясняла: «Фотография немного темная, но в другой раз я пришлю тебе лучше, ладно?» На обороте снимка было нацарапано: «Думай обо мне!!! Сисси».
Это последняя известная нам фотография Элизабет Фрицль, сделанная перед тем, как она исчезла и угодила в подземелье, в свое долгое заключение. Это момент счастья: у нее есть любимый человек, у нее есть и друг, на которого она может положиться, и она стоит перед заманчивой перспективой покинуть вскоре родительский дом и уйти от оскорбительной отцовской тирании.
Ее второе письмо к Е., датированное 29 мая 1984 года, было написано на бумаге для писем, на которой красовалась девочка из мультфильма, танцующая в желтом платье. Вот о чем там говорилось: «Привет, Е. Сейчас уже половина одиннадцатого, и я лежу в постели. Конечно, в субботу я ушла. Ты представляешь, как я надралась? Сначала мы заглянули в пару клубов. Потом, около пяти утра, пошли ко мне – выпить кофе, потому что нам было так весело, и потом они остались ночевать у меня. Что был за бардак. У меня полдня ушло на то, чтобы все за ними убрать в доме».
Вряд ли ее отец был бы от этого в восторге. Она продолжала говорить о своей работе официантки: «У меня почти всегда есть два выходных в неделю. Тогда я хожу плавать, играть в теннис, а иногда играю в футбол. Мне нравится слушать музыку и просто поспать днем».
Что ж, в плену все, что тебе остается, – это сны.
Друзей, с которыми она «клубилась», Элизабет называла своей бригадой и писала: «Они такие классные». Она настаивала, чтобы ее друг «сдержал обещание и приехал к ней, как только получит водительские права». «У меня шестеро братьев и сестер, из них четверо парней и две девчонки. Моему брату Г. 21 год. Его я люблю больше всех».
Она подписалась как «С» и прибавила: «Береги себя, будь хорошим мальчиком. Не пей слишком много».
В третьем письме, отправленном из Амштеттена 3 августа, менее чем за месяц до того, как она скрылась под землей, Элизабет и раскрыла свои планы переехать к одной из своих сестер. Она писала Е., что живет «в сплошном стрессе», что имело отношение к предстоящим экзаменам. Но ей удалось посетить ярмарку с коллегами по работе: «Это было что-то». Потом она снова вспомнила про переезд: «Как только я перееду, я пришлю тебе новый адрес, – писала она. – Ты сможешь приехать ко мне в гости со своими друзьями. Скрести за меня пальцы – когда ты получишь это письмо, все уже будет позади!»
Но настоящие испытания еще только грозили обрушиться на нее.
Во всем остальном ее тон был беспечным, она даже как будто оправдывалась в том, что не смогла написать более длинного письма: «Сейчас я слишком устала, потому что уже поздно, и к тому же этот фильм («Дуэль») такой захватывающий. Я не могу писать, пока не досмотрю его, – заключила она. – Пока, скоро увидимся, С. Отвечай поскорее и не напивайся без повода!»
В письмах Элизабет Фрицль предстает перед нами совершенно нормальной счастливой девушкой – беззаботной и не подозревающей о жестоком роке, уже нависшем над ней.
Ее любимый человек, Андреас Круцик, тоже писал ей. «Я послал Элизабет два письма, в которых писал, как сильно люблю ее. У меня было разбито сердце, когда я так и не получил ответа».
Не ведая о коварных махинациях ее развратного отца, Андреас, вполне естественно, пришел к выводу, что его предали. «Я думал, она бросила меня, несмотря на все наши разговоры о будущем и свадьбе. Она говорила о наших планах сбежать вместе и пожениться, и ее отец, должно быть, узнал об этом».
Но с тех пор он больше не видел ее и не слышал о ней, и был потрясен, узнав о ее судьбе из газет почти четверть века спустя. Он опасается, что виной ее заключению стали его тайные любовные письма. «Я боюсь, что ее отец мог впасть в бешенство, – сокрушался он он. – Страшно, что он смог так поступить с ней».
По расчетам Элизабет, когда закончилось ее обучение в программе поздним летом 1984 года, она скоро должна была стать свободной. Вещи были собраны, деньги накоплены, а в Линце ее ждало приглашение на работу. Казалось, что она вот-вот освободится из лап своего похотливого отца. Бесконечный кошмар ее детства, кажется, подходил к концу; свобода, любовь и счастье манили к себе, но реальность вырвала ее из этих мечтаний, и ей суждено было вступить в еще более долгий и темный кошмар.
4. В преисподней
Следующие пять лет Фрицль единолично выстраивал укрытие. Но рано или поздно ему должна была понадобиться помощь в установке железобетонной двери, которая весила треть тонны.
Он даже не утруждался скрывать от кого-то это строительство. Однажды он укрепил на крыше дома промышленный подъемник. Мощнейшее поднимающее устройство прямо над входом в подвал. Фрицль установил его, чтобы поднимать тяжелые бетонные блоки по мере превращения бункера в непробиваемую крепость. Механизм также мог быть использован для перемещения заполненной бетоном железной двери темницы, которая открывалась только электрической системой, приводящейся в действие дистанционным управлением.
В 1983 году местные власти явились к нему проверить его работу и дали свое «добро». Проверяющие строители осмотрели подземный бункер, а служба пожарной безопасности проверила печь для сжигания мусора в нескольких метрах от тайного убежища, в которой много лет спустя он сожжет тело мертвого ребенка. Проверяющие подтвердили безопасность вентиляционной шахты, поставили Фрицлю печать «одобрено» и ушли. Ему выдали ссуду из государственного фонда на продолжение строительства, а еще позднее дали разрешение на расширение подвала и проведение в него водопровода. В глазах правления он был просто хорошим семьянином, который пытался защитить своих жену и детей на случай ядерного взрыва. Сегодня это кажется странным, но тогда глаза у страха были велики. Учитывая прохладную политическую обстановку, другого никто и предположить не мог. Только сейчас стало понятно, что Фрицль строил тюрьму, куда уже тогда собирался заключить Элизабет.
В пятнадцать лет Элизабет окончила школу, и пока ее старшие братья и сестры разбегались, создавая свои семьи, она оставалась под неуклонным надзором отца и была направлена на постоянную работу в отцовскую гостиницу на берегу озера в кемпинге.
Элизабет было шестнадцать, когда она сбежала. Она устроилась официанткой в придорожной закусочной и жила в хостеле, но Фрицль поймал ее и вернул домой. Все знали о попытках Элизабет сбежать от отца – так уверял Альфред Дубановски, который знал ее по школе. «Когда она исчезла, все только об этом и говорили, – сказал он. – Мы знали, что Элизабет уже пыталась как-то сбежать, и решили, что она сделала это снова, потому что она жаловалась кому-то из нашей компании, что с нее уже хватит, что она больше не может жить дома, что отец снова избил ее, что она страдает из-за него. Элизабет говорила, что боится его».
Еще до своего заточения Элизабет большую часть времени проводила в стенах дома, потому что, по ее собственному признанию, отец не позволял ей выходить на улицу. Но когда она стала старше, то покидала дом и без спроса, как ни старался отец остановить ее. «Она была прекрасной девчонкой, только чересчур стеснительной и задерганной, – сказал Дубановски. – Ее нужно было хорошо узнать, прежде чем она начинала доверять людям, но мы с ней стали очень близки. Мы много времени проводили вместе, ходили на одни и те же занятия – мы были друзьями. Мы даже пару раз танцевали вместе. Все ходили на дискотеку Белами в начале улицы, но ей редко разрешали присоединиться к нам».
Йозеф Лайтнер, который теперь работает официантом и живет в Ньюштадте недалеко от Амштеттена, также слышал о его домогательствах. Он посещал Институт технологии Амштеттена вместе с другом Элизабет, который называл ее Сисси. А позже стал снимать комнату у Фрицля, хотя еще до переезда тот самый друг предупредил его о строптивости хозяина.
«Я знал, что до исчезновения Сисси отец изнасиловал ее, – сказал он. – Моя школьная знакомая была очень хорошо знакома с ней. Я бы даже сказал, они были лучшими подругами – они проводили вместе очень много времени. Она и рассказала мне по секрету, каким чудовищем был Йозеф и что он делал с Сисси».
Элизабет предприняла еще одну попытку сбежать, на сей раз вместе с их общей знакомой. «В итоге они задумали вместе бежать, – рассказал Лайтнер. – Это было в 1983 году. Элизабет собрала свои вещи и оставила дом. Ей и моей подруге было по семнадцать лет, и они вдвоем отправились в Линц, но провели некоторое время и в Вене. Йозеф был в бешенстве, он без труда отыскал Элизабет и вернул ее домой. Элизабет была отрезана от любого общения с моей подругой. А ее мать следила за этим. Она запрещала Элизабет видеться с ней и постоянно держала дочь под присмотром, чтобы наверняка знать, что они не общаются».
Лайтнер знал и то, что в шестнадцать лет Элизабет уже пыталась сбежать. К тому времени кое-что уже указывало на то, что Элизабет пыталась покончить жизнь самоубийством. Но совершенно непостижимым образом полиция не обратила внимания на ее состояние и оказала Фрицлю посильную помощь, вернув ее домой. «Она приняла снотворное и поехала в Вену, – продолжал Лайтнер. – Но полиция нашла ее там, и то ли они, то ли ее отец привезли ее обратно домой».
Поэтому ни Лайтнер, ни его подруга не были удивлены, узнав о третьем побеге Сисси, точно так же, как не удивляло Лайтнера молчание подруги: «Когда Элизабет снова пропала, всего год спустя, моя подруга решила, что она снова сбежала. Но она никому не сказала об этом, потому что была напугана. Ведь Фрицля боялась не только Элизабет, но и мои знакомые тоже. Они не рассказывали ничего полиции, потому что с ужасом думали о том, что может сделать с ними Фрицль. Поэтому моя подруга и молчала так долго».
Сам Лайтнер тоже побаивался Фрицля. «Я боялся, что он может мстить, – признался он. – С тех пор меня постоянно мучили кошмары». Впрочем, едва ли его сожаления могут теперь помочь горю.
Он был не единственным, кто знал о тяжком положении Элизабет и ее желании покинуть родной дом. Сюзанна Порб, одноклассница и ровесница Элизабет, сказала: «Элизабет все время повторяла, как было бы здорово, если бы она могла сбежать. „Я не могу дождаться того дня, когда, наконец, буду свободна от него“ – ее слова. В шестнадцать лет она убежала в Вену, но он выследил ее там. Как было бы хорошо, если бы он тогда не нашел ее, – и ничего этого никогда бы не случалось. Она тогда устроилась работать в придорожный ресторан и начала откладывать деньги. Она планировала уйти, когда ей исполнится восемнадцать, потому что тогда отец не сможет заставить ее вернуться. Она собрала свои вещи и заставила себя попрощаться с матерью. То, что Элизабет сбежала в секту, выглядело довольно правдоподобно, потому что все знали, в каком страхе перед отцом она жила».
Было вполне понятно, почему она так рвалась прочь из семьи. «До исчезновения Элизабет рассказывала мне, что дома ее избивают, – вспоминала Сюзанна. – Впрочем, ее отец был не глуп и делал так, что учителя ни о чем не догадывались, – он никогда не бил ее так, чтобы были видны синяки. Но Элизабет никогда даже не заикалась об изнасиловании. Думаю, ей было очень стыдно».
Теплых отношений между Фрицлем и подругой Элизабет Сюзанной не сложилось. «Я приходила к ней домой несколько раз, но ее отца никогда не было дома, – сказала она. – Он не любил меня, потому что я задавала вопросы: почему Элизабет не может выйти из дому и прийти ко мне на ужин? Потом он запретил нам видеться. В школе Элизабет была не то чтобы печальной – скорее, просто очень тихой. У нее были хорошие взаимоотношения с ее братом Гаральдом и младшей сестрой Дорис».
Сюзанна, кроме того, знала, что в их семье от отцовских рук страдала не только Элизабет. «После исчезновения Элизабет я пару раз разговаривала с Гаральдом, и когда он был навеселе, то рассказал мне, как избивал его отец. Он даже сказал: „Я очень боюсь, что однажды он убьет меня“».
В 1982 году Элизабет провела три недели, спрятавшись в Бригиттенау, в 20-м квартале Вены. Полиция вышла на нее и передала на руки родителям. Постоянно и неудачно сбегая из дома, Элизабет, сама того не подозревая, помогла своему отцу обзавестись легендой, которой он будет прикрываться впоследствии, когда спрячет ее в подвале и будет держать там взаперти. Когда он объявил, что она сбежала опять, никто и не подумал усомниться в его словах; в этом вопросе она была уже не новичок. В конце концов, Элизабет была беглянкой со стажем, проблемным подростком. А со стороны казалась просто хулиганкой, которая очутилась в лапах неизвестной религиозной секты. В глазах добропорядочного населения Амштеттена она просто окончательно сбилась с верного пути, оставив на произвол судьбы своих родителей.
Вполне естественно, что девушка, которая терпит дома насилие не только физическое, но и сексуальное, будет стараться сбежать оттуда, но Фрицль утверждал, что виной всему был сложный возраст Элизабет, непреодолимая потребность в бунте, которую нужно было во что бы то ни стало подавить. «Едва Элизабет вступила в период полового созревания, она тут же перестала слушаться, она просто не выполняла ни одного из моих требований, – негодовал он. – Она могла шляться всю ночь по местным барам и возвращалась, пропахнув алкоголем и табаком. Я хотел вытащить ее из этой трясины и устроил ей стажировку в качестве официантки».
А еще он обвинил ее в «неразборчивости»: «Я всегда заботился о ее благопристойности и добропорядочности. Я рос во времена фашизма, когда строгая дисциплина играла не последнюю роль. По образу мысли я принадлежу к старой школе, которая сегодня просто перестала существовать».
После того как Элизабет вернули из Вены, первые несколько недель он не прикасался к ней, но потом, по словам девушки, все началось снова. Она решила продержаться до своего девятнадцатилетия. После этого австрийская полиция больше не будет уполномочена контролировать ее. Молодые люди от девятнадцати и старше вольны уходить из дому и направляться куда им вздумается, и полиция не имеет права преследовать их. Тем временем она записалась на обучающую программу, чтобы получить место официантки в мотеле на шоссе Розенберга, на автомагистрали А1, недалеко от Стренберга, ведущей из Линца в Вену. Вместе с другими девушками из программы она ночевала в общей комнате под кухней. После стольких лет унижений она должна была чувствовать себя освободившейся, оставшись одна. Поначалу Элизабет чувствовала себя в относительной безопасности – Стренберг был всего лишь в десяти с малым милях от Амштеттена, и отец мог по-прежнему наблюдать за ней.
Потом ее отправили в колледж общественного питания, где предоставили комнату. Юноши и девушки были разведены по разным концам колледжа, но ей удалось познакомиться с Андреасом Круциком, который обучался на шеф-повара. Элизабет произвела сильное впечатление на восемнадцатилетнего студента, который описывал ее как «красивую, серьезную и замкнутую девушку». Двадцать четыре года спустя, успев обзавестись ребенком и развестись, 42-летний Андреас вспоминает: «Мое сердце екнуло, когда я увидел ее и понял, как она прекрасна. Я завязал с ней разговор, говорил о школе, об экзаменах, пытался рассмешить ее. Я уже понял, что влюбился в нее».
Похоже на то, что его чувство было взаимным. «Я замечал, что она начала постепенно раскрываться и стала проявлять интерес ко мне, – сказал он. – Было не так просто стать близкими друг с другом, потому что в школе такие вещи были запрещены, но существовало немного возможностей обойти эти заперты. Посещать женское общежитие было строго запрещено, и любого парня, которого там поймали бы, немедленно отчислили бы из школы».
На протяжении двух нелегких месяцев учебы в колледже они часто выбирались на долгие прогулки по лесу и проводили вместе почти все свободное время. «Мы стали неразлучны», – вспоминал Андреас.
Элизабет нашла свою родственную душу, кого-то, с кем она могла быть откровенна – хотя бы в известной степени. «Она действительно доверилась мне, – сказал он. – Я знал, что родители давили на нее, и что в четырнадцать или пятнадцать лет она сбегала из дому, и что была очень близка с некоторыми из своих братьев и сестер. Одной из сестер она доверяла больше других и часто оставалась у нее».
Несмотря на их физическую близость, настоящего секса у них никогда не было, потому что Элизабет в последний момент «внезапно отстранялась», сказал Андреас. «Она объяснила, что не может заниматься со мной любовью. Тогда я подумал, что она еще не готова, но теперь понимаю, что, наверное, ее отец причинил ей какую-то травму».
На тот момент Фрицль спал с ней уже семь лет (если верить тому, что рассказала в полиции Элизабет), но она была скрытной во всем, что касалось ее жизни дома. «Она лишь однажды говорила о семье и родителях, и то сказала только, что у нее очень строгий отец. Она сказала, что он оплатил ее обучение здесь, но сама она предпочла бы стать косметологом». Они даже мечтали о том, чтобы сбежать вместе и пожениться тайком, но теперь Андреас уверен, что об их планах как-то пронюхал Фрицль.
В конце концов влюбленные решились заняться любовью у Андреаса дома, но прежде чем им представилась такая возможность, Фрицль объявился в дверях колледжа, силой усадил Элизабет в машину и забрал с собой. «В ту ночь она собиралась остаться у меня, мы хотели заняться любовью, но приехал ее отец и увез домой», – сказал Андреас. Пока отец ждал ее у входа, молодые люди смогли побыть вместе несколько минут. «Я поцеловал ее на прощание и сказал, что приеду в Амштеттен навестить ее, но она волновалась из-за своего отца. Он ждал в машине, и она боялась, что он накажет ее, если узнает о нас. Она была крайне взволнованна и подавлена. Она завалила часть экзамена – теорию – а я все отпускал шуточки и пытался приободрить ее. Я сказал: „Не переживай, экзамен всегда можно пересдать“, – но мне казалось, что было что-то еще, что тревожило ее».
Перед тем как уйти, Элизабет взяла с Андреаса обещание, что он никому не расскажет об их любви. Учитывая обстоятельства, это было разумной мерой предосторожности. Он знал, что ее отец был приверженцем жесткой дисциплины, но ни он, ни кто-либо другой не могли оценить масштабов, которых достигала его деспотичность и эгоцентричность в стремлении слепо подчинить себе собственного ребенка. «Она говорила, что у нее суровый отец, но я и подумать не мог, что он способен на такое. А кто мог? Мы были влюблены без памяти и обещали писать друг другу».
Им не разрешили даже толком попрощаться, когда она села в серый отцовский «мерседес», потому что Элизабет было запрещено разговаривать с молодыми людьми. Но он запомнил их торопливое, тайное прощание. «Мы поцеловались и обещали писать письма, как только будет выдаваться свободная минута». Но, не получив ни одного ответа, он решил, что перестал быть ей интересен. «Теперь я понимаю, что у нее попросту не было возможности отвечать на мои письма».
Элизабет призналась, что его письма даже не попадали к ней в руки. Перед тем как скрыться под землей, она переписывалась с молодым человеком из Винера, небольшого городка в 110 км от Амштеттена, к югу от Вены. В течение своего последнего месяца свободы она написала ему три письма. На первом стояла дата: 9 мая 1984 года, а вместо имени адресата значилось только „Е“. Ее письмо было, очевидно, ответом на его письмо, так как она пишет, что была рада получить от него такое «очаровательное длинное послание». «В основном у меня все в порядке, – писала она. – Только иногда я еще чувствую боль и тошноту. Я по-прежнему общаюсь с…» Когда письмо было опубликовано в прессе, имя было опущено, но совершенно ясно, что речь шла об Андреасе. «Он перешел в следующий класс для поваров и официантов. Я встречалась с ним после учебы. Иногда это было непросто, потому что он из Энцесфелд-Линдабрунн (это всего в нескольких милях к северу от Винер Ньюштадт). Это очень далеко от моего дома, и это очень жаль».
Она делилась с ним своими планами уйти из дому. «После экзаменов… Я перееду в сестре и ее парню, – писала она. – Как только я перееду, я вышлю тебе мой новый адрес. Тогда ты можешь приехать ко мне, даже вместе со своими друзьями».
Также она писала об устройстве на работу в соседнем городе. «Скрести за меня пальцы», – просила она Е.
Письмо было полно милых девчачьих пустяков. «У меня новая стрижка – укладка лесенкой по бокам и на челке, – писала она. – А сзади буду отращивать». А потом она спросила: «Ты устраиваешь вечеринки, когда твои родители дома? Да ты чокнутый!»
Судя по всему, Е. жил жизнью, совершенно чуждой Элизабет. Он представляется нормальным, типичным юношей, чьи родители позволяют сыну некоторое количество юношеских восторгов и непослушания – из любви к нему. Сама мысль о том, что такая жизнь существует, утешала. В Е. Элизабет, вероятно, увидела человека, на чью дружбу и поддержку она могла рассчитывать, кого-то, с кем она не хотела терять связь. «Я хочу задать тебе один личный вопрос, – писала она. – Мне нужно знать, сможем ли мы оставаться друзьями, когда у тебя появится девушка? Дружба часто распадается из-за этого. А для меня это очень важно. Веришь или нет, с парнями мне общаться намного легче, чем с девушками».
Потом она принялась объяснять, почему ей легче открыть душу ему, нежели школьным подружкам: «Девчонки не такие надежные, как парни. Может, мне потому так кажется, что я с раннего детства болталась около своего брата. Ему сейчас двадцать один год, я очень горжусь им. Я знаю все о нем, а он знает все обо мне, и я не могу о нем сказать ни единого плохого слова». В конце письма шла приписка: «Надеюсь, в скором времени нам удастся встретиться. Всего тебе наилучшего».
Элизабет отправила письмо, вложив в него свою фотографию, снятую на «Поляроид». На ней была надета клетчатая блузка, она сидела на ступеньках крытого родительского бассейна цветущим летним вечером 1984 года. Солнце отсвечивает в ее коротких рыжих волосах, губы чуть тронуты улыбкой. В постскриптуме она поясняла: «Фотография немного темная, но в другой раз я пришлю тебе лучше, ладно?» На обороте снимка было нацарапано: «Думай обо мне!!! Сисси».
Это последняя известная нам фотография Элизабет Фрицль, сделанная перед тем, как она исчезла и угодила в подземелье, в свое долгое заключение. Это момент счастья: у нее есть любимый человек, у нее есть и друг, на которого она может положиться, и она стоит перед заманчивой перспективой покинуть вскоре родительский дом и уйти от оскорбительной отцовской тирании.
Ее второе письмо к Е., датированное 29 мая 1984 года, было написано на бумаге для писем, на которой красовалась девочка из мультфильма, танцующая в желтом платье. Вот о чем там говорилось: «Привет, Е. Сейчас уже половина одиннадцатого, и я лежу в постели. Конечно, в субботу я ушла. Ты представляешь, как я надралась? Сначала мы заглянули в пару клубов. Потом, около пяти утра, пошли ко мне – выпить кофе, потому что нам было так весело, и потом они остались ночевать у меня. Что был за бардак. У меня полдня ушло на то, чтобы все за ними убрать в доме».
Вряд ли ее отец был бы от этого в восторге. Она продолжала говорить о своей работе официантки: «У меня почти всегда есть два выходных в неделю. Тогда я хожу плавать, играть в теннис, а иногда играю в футбол. Мне нравится слушать музыку и просто поспать днем».
Что ж, в плену все, что тебе остается, – это сны.
Друзей, с которыми она «клубилась», Элизабет называла своей бригадой и писала: «Они такие классные». Она настаивала, чтобы ее друг «сдержал обещание и приехал к ней, как только получит водительские права». «У меня шестеро братьев и сестер, из них четверо парней и две девчонки. Моему брату Г. 21 год. Его я люблю больше всех».
Она подписалась как «С» и прибавила: «Береги себя, будь хорошим мальчиком. Не пей слишком много».
В третьем письме, отправленном из Амштеттена 3 августа, менее чем за месяц до того, как она скрылась под землей, Элизабет и раскрыла свои планы переехать к одной из своих сестер. Она писала Е., что живет «в сплошном стрессе», что имело отношение к предстоящим экзаменам. Но ей удалось посетить ярмарку с коллегами по работе: «Это было что-то». Потом она снова вспомнила про переезд: «Как только я перееду, я пришлю тебе новый адрес, – писала она. – Ты сможешь приехать ко мне в гости со своими друзьями. Скрести за меня пальцы – когда ты получишь это письмо, все уже будет позади!»
Но настоящие испытания еще только грозили обрушиться на нее.
Во всем остальном ее тон был беспечным, она даже как будто оправдывалась в том, что не смогла написать более длинного письма: «Сейчас я слишком устала, потому что уже поздно, и к тому же этот фильм («Дуэль») такой захватывающий. Я не могу писать, пока не досмотрю его, – заключила она. – Пока, скоро увидимся, С. Отвечай поскорее и не напивайся без повода!»
В письмах Элизабет Фрицль предстает перед нами совершенно нормальной счастливой девушкой – беззаботной и не подозревающей о жестоком роке, уже нависшем над ней.
Ее любимый человек, Андреас Круцик, тоже писал ей. «Я послал Элизабет два письма, в которых писал, как сильно люблю ее. У меня было разбито сердце, когда я так и не получил ответа».
Не ведая о коварных махинациях ее развратного отца, Андреас, вполне естественно, пришел к выводу, что его предали. «Я думал, она бросила меня, несмотря на все наши разговоры о будущем и свадьбе. Она говорила о наших планах сбежать вместе и пожениться, и ее отец, должно быть, узнал об этом».
Но с тех пор он больше не видел ее и не слышал о ней, и был потрясен, узнав о ее судьбе из газет почти четверть века спустя. Он опасается, что виной ее заключению стали его тайные любовные письма. «Я боюсь, что ее отец мог впасть в бешенство, – сокрушался он он. – Страшно, что он смог так поступить с ней».
По расчетам Элизабет, когда закончилось ее обучение в программе поздним летом 1984 года, она скоро должна была стать свободной. Вещи были собраны, деньги накоплены, а в Линце ее ждало приглашение на работу. Казалось, что она вот-вот освободится из лап своего похотливого отца. Бесконечный кошмар ее детства, кажется, подходил к концу; свобода, любовь и счастье манили к себе, но реальность вырвала ее из этих мечтаний, и ей суждено было вступить в еще более долгий и темный кошмар.
4. В преисподней
28 августа 1984 года начался подземельный кошмар Элизабет Фрицль. Той ночью ее разбудил отец и шепотом позвал за собой в подвал, куда обычно запрещал входить. Он сказал ей, что надо помочь установить стальную дверь – заключительный штрих тюрьмы, которую он выстроил под домом своей семьи в Амштеттене. Это могло показаться странным, но он часто работал внизу, в подвале, по ночам, и, механически подчиняясь, она последовала за ним.
После того как они вдвоем укрепили дверь, Элизабет почувствовала, как отец схватил ее со спины, и, вдохнув эфир, она потеряла сознание. Придя в себя, Элизабет увидела, что прикована наручниками к металлическому столбу. В таком положении она оставалась в течение следующих двух дней. Потом Фрицль посадил ее на собачью цепь в полтора метра длиной, чтобы можно было добраться до импровизированного туалета, но в то же время лишил ее свободы передвижения. Бункер к тому времени уже был переоборудован под темницу: тяжелая металлическая дверь оснащена электронным управлением, а крошечная комнатка – изолирована и звуконепроницаема. Первые несколько недель отец держал напуганного до смерти подростка в кромешной тьме.
Элизабет пыталась сопротивляться. Она колотила в стены и кричала до тех пор, пока окончательно не сорвала голос, но никто не откликнулся, и в конце концов она опустила руки. Когда она перестала сопротивляться отцу, побои поубавились, но не убавилось желание ее отца спать с ней, и он еще целых девять месяцев не спускал ее с привязи. Отец приходил, только чтобы в очередной раз изнасиловать ее или оставить ей еду, чтобы она не умерла с голоду. Она оказалась перед дилеммой: «Я должна была умереть голодной смертью или быть изнасилованной. Это был жесткий выбор. Хотя по большому счету его у меня не было».
Она не в состоянии была вспомнить, сколько раз отец насиловал ее, пока держал на цепи, или сколько раз он насиловал ее до того, или сколько раз насиловал ее за все годы, проведенные ею в подземелье. В конце концов ей оставалось только выносить это или сопротивляться и умножать свои страдания избиениями. Какой уж тут выбор.
Фрицль отрицал все, что Элизабет говорила про наручники и собачью привязь. «Это было бы излишне, – отчеканил он. – У моей дочери и так не было шансов сбежать».
Но тем не менее, поначалу отчаявшаяся Элизабет еще кричала о помощи и, вся израненная, билась о стены своей тюрьмы, слабо надеясь на то, что кто-то откликнется на ее зов, но ее камера находилась так глубоко под фундаментом дома и была так хорошо звукоизолирована, что никто не мог ее услышать. Четыре года Элизабет была полностью отрезана от мира. Ее единственным посетителем был ее гнусный тюремщик, единственным развлечением – считать часы до его очередного возвращения, до очередного избиения и изнасилования.
После того как они вдвоем укрепили дверь, Элизабет почувствовала, как отец схватил ее со спины, и, вдохнув эфир, она потеряла сознание. Придя в себя, Элизабет увидела, что прикована наручниками к металлическому столбу. В таком положении она оставалась в течение следующих двух дней. Потом Фрицль посадил ее на собачью цепь в полтора метра длиной, чтобы можно было добраться до импровизированного туалета, но в то же время лишил ее свободы передвижения. Бункер к тому времени уже был переоборудован под темницу: тяжелая металлическая дверь оснащена электронным управлением, а крошечная комнатка – изолирована и звуконепроницаема. Первые несколько недель отец держал напуганного до смерти подростка в кромешной тьме.
Элизабет пыталась сопротивляться. Она колотила в стены и кричала до тех пор, пока окончательно не сорвала голос, но никто не откликнулся, и в конце концов она опустила руки. Когда она перестала сопротивляться отцу, побои поубавились, но не убавилось желание ее отца спать с ней, и он еще целых девять месяцев не спускал ее с привязи. Отец приходил, только чтобы в очередной раз изнасиловать ее или оставить ей еду, чтобы она не умерла с голоду. Она оказалась перед дилеммой: «Я должна была умереть голодной смертью или быть изнасилованной. Это был жесткий выбор. Хотя по большому счету его у меня не было».
Она не в состоянии была вспомнить, сколько раз отец насиловал ее, пока держал на цепи, или сколько раз он насиловал ее до того, или сколько раз насиловал ее за все годы, проведенные ею в подземелье. В конце концов ей оставалось только выносить это или сопротивляться и умножать свои страдания избиениями. Какой уж тут выбор.
Фрицль отрицал все, что Элизабет говорила про наручники и собачью привязь. «Это было бы излишне, – отчеканил он. – У моей дочери и так не было шансов сбежать».
Но тем не менее, поначалу отчаявшаяся Элизабет еще кричала о помощи и, вся израненная, билась о стены своей тюрьмы, слабо надеясь на то, что кто-то откликнется на ее зов, но ее камера находилась так глубоко под фундаментом дома и была так хорошо звукоизолирована, что никто не мог ее услышать. Четыре года Элизабет была полностью отрезана от мира. Ее единственным посетителем был ее гнусный тюремщик, единственным развлечением – считать часы до его очередного возвращения, до очередного избиения и изнасилования.