Страница:
Деймон Найт
Будь моим гостем
1
В комнате стояла тишина. Человек, сидящий перед зеркалом, был здесь единственным живым существом, а он был слишком напуган, чтобы издавать звуки.
Из зеркала на него уставилось пять лиц. Одно молодое и румяное – это было его собственное лицо. И четыре других, которые не принадлежали этому миру вообще. Они были морщинистые, злобные, маленькие, как яблочки-дички, и прозрачно-голубые, как дым.
Вот как это все случилось.
После похорон единственное, что пришло в голову Кипу Моргану, это – выйти и кипеть негодованием. Было время, когда он даже не хотел видеть Анжелику Мак-Тевиш, но сейчас она находилась здесь, и у нее был такой вид, словно она была готова рассмотреть любые предложения. Поэтому он повез ее в Сансет, в бар, который был ему хорошо знаком. Это был даже не бар, а так – забегаловка, дешевый ресторанчик. Там было тихо и темно; там не мозолили глаза обои, потому что их не было вовсе, а вместо этого была старая черная панельная обшивка; там был музыкальный автомат, но никто никогда не включал его; официанты носили черные жакеты и очки с золотыми ободками; и если человек хотел напиться здесь тихо и основательно, то персонал приносил ему выпивку и оставлял в покое.
– Когда я был ребенком, – обратился Морган к своему бокалу с виски и содовой, – никто не умирал, за исключением моего дяди Остина, но он упал с лестницы. А теперь вдруг они все подряд мрут, как мухи. Я, наверное, старею.
Анжелика наблюдала за ним и слушала его спокойно. Она была одной из тех стройных, компактных женщин, которые носят университетскую одежду спортивного стиля и почти не пользуются макияжем. И не потому, что это им очень нравится, а потому что в любой другой одежде они выглядят, как маленькие девочки, надевшие маскарадный костюм. У них стальной позвоночник и мускулы, как у кошки, и если они к тому же хорошенькие – а они обычно хорошенькие, – то ваше сердце замирает при взгляде на них. А если они вдобавок умны, то это просто трагедия. Потому что тогда они слишком хороши для большинства мужчин, и сами прекрасно знают об этом.
Спустя несколько минут она сказала:
– Ты к нему был сильно привязан, верно?
– К старине Джорджу? Конечно. Он был… – пальцы Кипа сжали стакан, стараясь выжать из него нужное выражение. – Он один стоил миллиона таких, как я. – Он насупился и попробовал выразить мысль по-другому. – Он был таким парнем… Ты чувствовал себя хорошо только от того, что он живет рядом.
– Я никогда не встречалась с ним.
– Да. Это так. – Кип прищурился. – Однако ты была на похоронах.
– Да.
– Почему ты пришла?
– Ты спросил меня, захочу ли я придти. В прошлую среду.
– Правильно. Все верно. Ему было только сорок шесть, как сказано в некрологе. Кровоизлияние в мозг; мерзкая штука. Он должен был прожить до ста девяноста.
– Что же теперь будет с его работой?
– С его работой? – переспросил Кип.
– Разве ты не говорил мне, что он открыл новый витамин?
– Ах, это… Не знаю. Вероятно, ничего не будет. Это было его личным делом, его никто не субсидировал. У него время от времени работали несколько аспирантов, но от них в общем-то было мало толку. Руководитель отдела бросил всех энергичных и напористых на противораковый проект… Я иногда мыл у него пробирки; иногда, так же как и я, ему помогала его дочь, когда ей удавалось убежать от матери. Но она больше била, чем мыла.
– Это та, со взглядом не от мира сего, которая не плакала?
– Ээ… ну да. Нэнси.
– Она буквально бросилась к тебе, когда ты уходил. Что с ней такое, Кип?
– Чего только нет. Она сдерживает все внутри. Ты когда-нибудь видела судороги? У нее что-то вроде этого, только в голове, а не в мускулах. Она не может установить контакт с людьми – старается, все время старается, больно смотреть на нее. Но она не знает, как это сделать.
Он допил остатки коктейля одним глотком и аккуратно поставил бокал.
– Я видел, как она направлялась ко мне… там, – сказал он.
Брови Анжелики слегка поднялись; в остальном выражение ее лица не изменилось.
– Расскажи мне еще что-нибудь о витамине – попросила она. – Если он на самом деле имеет такое большое значение, то почему ты считаешь, что никто не продолжит эту работу?
Кип покачал головой.
– Не очень большое значение. Это пустышка. Витамин, который препятствует выживанию вида.
Она медленно прищурилась.
– Витамин, препятствующий выживанию?
– Вот именно.
– Не может быть, – сказала она решительно.
Подошел официант, отрешенно поставил два новых коктейля и убрал пустые бокалы, думая о чем-то своем.
– Кип, из чего получают эту штуковину? Где профессор Леберт обнаружил ее с самого начала?
– В свиной печени.
– Но тогда этот витамин не может препятствовать выживанию самой свиньи.
– Нет. Хотя мог бы послужить препятствием, если бы понадобился людям. Смотри, свинья синтезирует эту штуку. Для нее она ничего не значит. Почему – непонятно, но это другой вопрос. Для свиньи это просто побочный продукт какого-то процесса. Единственное значение, которое это может для нее иметь, – если данное вещество окажется еще одной причиной для убоя свиней.
Анжелика слегка нахмурила брови.
– Не употребляешь ли ты слово «выживание» в двух разных значениях?
– Ну, в общем, да. Но ты тоже. Ну например, возьмем коров породы Джерси, которых везде разводят. Маленькие рога и большое вымя. Это факторы, способствующие выживанию, так? – Он замолчал, а затем добавил: – По крайней мере, пока существуют фермеры.
Она кивнула.
– Или, если хочешь, возьмем в качестве примера витамин С. Он предохраняет нас от кожных кровоизлияний и цинги, и это привело к тому, что выращивают лимоны. Это хорошо для нас, а хорошо ли это для лимонов, мы не знаем. Или сложный комплекс витаминов L – хорош для тебя, если ты когда-нибудь за хочешь иметь детей и выкармливать их грудью, но ужасен для меня, если он действует так же на мужчин, как и на женщин, избави Боже!
Еще витамин L, как мы обнаружили, разрушает витамин Джорджа в организме приматов. Он все-таки синтезировал эту штуку – это у него заняло шесть лет. Получил чистый препарат, а витамин L оставил его ни с чем – должно быть произошла цепная реакция с натуральным витамином и его примесями и витамином L. Поэтому Джордж попробовал его на макаках-резусах.
– И?
– Ну, это именно витамин. Морские свинки и кролики становятся жирнее, у них более густой мех, чем у контрольной группы. Крысы и мыши делаются более активными. А обезьяны впали в истерику, у них начались конвульсии. Последние умерли две недели тому назад, во вторник… Джордж наклеил бирочку «яд» на двадцати кубиках препарата и оставил их в лаборатории просто на память; остальную часть препарата он слил в канализацию.
Кип проглотил половину своего напитка так, как будто это был раствор подозрительного витамина, затем поместил бокал в луч окрашенного света, падающего из крошечного окна у них над головой, и стал наблюдать за кубиками льда, которые переливались и становились похожими то на янтарь, то на сапфир, то на рубин. Анжелика, которая никогда не говорила только для того, чтобы прервать молчание, сидела так же молча, как и он.
Официант подходил и уходил. Старые часы с маятником, висящие над сводчатым проходом, затихли на мгновенье перед тем, как начать сдержанно отбивать время, а затем возобновили свое деликатное похоронное тикание, чтобы через длительный промежуток времени начать отбивать время вновь. Пятна света незаметно перемещались вдоль стола, пока уголок одного из них не коснулся скрещенных рук Анжелики.
Руки двинулись. Кип поднял голову в тот самый момент, когда Анжелика откинула рукав цвета лесной зелени и посмотрела на часы.
– М-м, – промычал он.
– Два часа.
– Угу. Ох… у тебя назначено свидание?
– Да.
– А… Где? Я отвезу тебя…
Он начал подниматься.
– Здесь.
Он сел опять и посмотрел на нее изумленно.
– Это забавно.
– Кип!
– Да?
– Сегодня понедельник. Ленч. Помнишь?
На лице Кипа отразилось удивление, затем недоверие. Затем, пораженный, он произнес:
– Понедельник. После полудня ты свободна.
– Да.
– Мы собирались встретиться за ленчем, а затем поехать на пляж, если будет хорошая погода, или пойти на танцы, если погода нас подведет.
– В этот понедельник, – произнесла она, улыбаясь.
Кип посмотрел на свои часы, затем вытянул шею, чтобы лучше разглядеть настенные часы.
– Сейчас два часа, – глупо подтвердил он, смутился и поискал глазами официанта.
– Кип, мы могли бы заказать ленч здесь.
– Нет. Только не здесь, а где-нибудь, где много посуды, длиннохвостые попугаи в клетках, и официантки с итальянскими прическами и цветы везде, где только можно.
Он посмотрел на счет, который вручил ему официант, положил на него сверху банкноты и взял Анжелику за руку.
– Пойдем!
Итак, они провели время за ленчем с необходимым количеством мартини, весело споря о том, какая же все-таки нынче стоит погода, так как был один из тех дней поздней осени, который всегда оборачивался не той погодой, которую вы ожидали; и в конце концов Кип сказал:
– Смотри. Если мы поедем на пляж, то пойдет дождь или будет слишком холодно, а мы все равно будем торчать там, чтобы показать, какие мы стойкие и выносливые. Правильно?
– Правильно.
– А если мы поедем на танцы, либо будет хорошая погода для пляжа, либо будет идти дождь и мы будем мечтать о том, чтобы находиться в каком-либо месте, где можно посидеть и послушать шум дождя.
– Правильно.
– И в любом случае это закончится тем, что мы где-нибудь будем есть пережаренные бараньи отбивные со спагетти и слушать Марио Ланца, поющего так громко, как не может петь человек.
– Очень похоже на то.
– Хорошо. Тогда поехали ко мне и будем слушать Малера, а я приготовлю настоящий бифштекс.
Кип (в честь Киплинга) Морган жил в домике, который получил вместе с работой и который был больше местом работы, чем домом. В передней части дома находился специализированный магазин, в доме была гостиная, маленькая кухня и спальня, а в задней части дома располагалась ванная комната. В южной Калифорнии огромное количество профессиональных игроков в гольф, и сотни из них лучше Кипа, у которого был потрясающий стиль игры, но совсем не было соревновательного духа. Однако он был терпелив и дружески ко всем относился; он хорошо смотрелся: он не обольщал женщин – членов клуба, и по-настоящему они тоже не могли соблазнить его. И все любили его, потому что Кип любил всех.
Клуб был прекрасным местом встречи. Именно там он встретил Анжелику. Она играла сильно и чисто – потому что она строила игру так, как жила, и потому, что она относилась к игре серьезно. И Кип с чувством вины осознавал, что так и предполагалось воспринимать игру.
Анжелика работала секретарем-референтом у человека, который занимал пост в городском Совете и собирался стать мэром; она знала политику с ее грязной изнаночной стороны и была крайне привержена ей; она разговаривала на французском и испанском слишком быстро, чтобы ее мог понять кто-нибудь, для кого эти языки не были родными, имела степень магистра по социологии и могла подпевать гармонично чему угодно. Кип немножко боялся ее, потому что он желал ее так сильно, как он никогда и ничего не желал в своей жизни, начиная с двадцатилетнего возраста.
Небо над аллейкой, по которой они шли, было ясного нежно-салатового цвета. Воздух был холодным и влажным, а верхушками эвкалиптов играл небольшой ветер. Собирался дождь.
Кип открыл дверь и провел Анжелику в дом, сердечно положив свою большую руку на ее маленькую спину, где рука почувствовала себя так уютно. На мгновение ему почудилось, что девушка прижалась к нему, но тут он понял, что она просто остановилась в дверях. Затем он почувствовал дымок и понял, что в доме что-то не так.
Он проскользнул мимо девушки, и закрыл дверь. Венецианские жалюзи были опущены, хотя он оставлял окна открытыми. Несмотря на полумрак, Кип заметил, что стена выглядит странно, а по полу разбросано что-то белое. Он нажал на выключатель.
По комнате разлился электрический свет, странно желтый по сравнению с воздушно-серым светом за окнами. На длинном столе многоцветной насыпью валялись отбросы: гуща кофе, мокрая газета, шкурки бананов, комья белесого жира, листья салата и усики шпината, напоминающие морские водоросли.
Яичная скорлупа захрустела у него под ногами, когда он пересекал комнату. Возле одного из окон зеленые шторы, напоминающие одежду монаха, были пригвождены к стене над кушеткой, образуя гирлянду. В образованном гирляндой пространстве что-то было написано красными грязными буквами:
LuO + Vi + E – – i любовь u
2 2
Анжелика стояла рядом с ним. Когда Кип обернулся, то увидел, что девушка смотрит на него. Ее глаза были широко открыты, и в них читалась тревога.
Кип подошел к кожаному креслу в дальнем углу комнаты. Вещь, которая лежала на нем, оказалась туалетным сидением, декорированным чем-то красным в форме сердечка. Все это служило окаймлением куску коричневого картона, на котором красными буквами было написано:
Будешь ли ты
моим возлюбленным?
???
Он открыл дверь спальни и заглянул в нее, затем прошел по коридорчику за крошечной кухней и попробовал дверь, которая вела в кладовую, расположенную за магазином. Дверь отрылась. Какое-то мгновение он постоял на пороге без движения, затем закрыл дверь и пошел назад.
– Красная краска везде, черт побери, – сказал он. – Она, должно быть, открыла банку емкостью в галлон.
– Она? – спросила Анжелика.
Кип нагнулся и поднял клочок разлинованной бумаги; на полу, между яичной скорлупой валялись дюжины таких бумажек. На этом клочке были строки стихотворения, написанные правильным почерком школьницы. Кип спокойно посмотрел на бумажку, бросил ее и подошел к столу. Анжелика последовала за ним.
Отбросы на столе были сложены в три неровных яруса. На самом верхнем стояли две маленькие фигурки, сделанные из ершиков для курительной трубки и папье-маше, изящно раскрашенные акварелью. Это были фигурки мальчика и девочки. У мальчика были светлые волосы, а на девочке было длинное белое платье из жатой бумаги и вуаль.
– Кто, Кип?
Он взял фигурку девочки и мягко подбросил ее:
– Нэнси Леберт, – ответил он. – Она сделала все это.
Анжелика посмотрела на него с пытливым любопытством, затем подошла к кушетке и села под гирляндой.
– Дочь Джорджа, – сказала она.
– Дочь Джорджа. Она… просто рехнулась на почве меня.
– Я вижу, – промолвила Анжелика. – И долго это продолжается?
– Нет.
Возникла небольшая пауза.
– Я совершил ошибку, – сказал Кип, медленно краснея. – Это было на прошлой неделе, после того, как умер ее отец. Это она нашла его. Она позвонила мне и я приехал… Она держалась нормально, пока полицейские и следователь крутились там, а затем ее прорвало. Она плакала. Ты читала когда-нибудь о людях, из которых ручьями лились слезы? Ты думаешь, это забавно? Вся грудь моей рубашки была мокрой даже на следующее утро… Теплые слезы на моей груди – отвратительнейшее чувство. Было такое ощущение, что она истекает кровью на мне. А она продолжала говорить при этом, что ей уже двадцать шесть, и она уродина, и что единственный, кто ее любил когда-либо, был ее отец, а теперь он умер.
После паузы Анжелика, колеблясь, спросила:
– И в чем же была твоя ошибка?
– Я поцеловал ее.
– …И это все?
– Нет, – ответил Кип. – Я сказал ей, что люблю ее – и, о Господи, это действительно так… Я ее люблю – но не в том смысле. Но она восприняла это совершенно иначе…
Начался дождь: сначала он легонько постукивал в окна, затем стал стучать сильнее, а потом звук перешел в равномерную гулкую дробь – это капли барабанили по крыше. Дождь принялся отбивать стаккато на плитах дорожки, и потоки воды стремительно забурлили в водостоках.
Внезапно Кип повернул голову.
– Что это?
– Где?
– Звук, как будто кто-то закрыл дверь… где-то внутри дома.
– Я слышала его. Но мне показалось, как будто хлопнули дверцей машины снаружи.
– Может быть, – произнес Кип с сомнением.
Он посмотрел на девушку, затем прошел по коридорчику в холл.
Дверь ванной была приоткрыта. Хотя раньше она была закрыта. Кип открыл ее полностью и вошел в ванную. В воздухе витал горячий пар и слабеющий запах лосьона для бритья. Крышка от туалетного сидения была прислонена к стенке с аптечкой среди беспорядочного нагромождения коробочек и тюбиков. Зубная щетка Кипа лежала на полу посредине комнаты, ее щетинки слиплись от красной грязи.
Он переступил через нее, глянул на мокрый круглый отпечаток в ванной и открыл дверь в спальню. Постель была измята. На подушке красовались два скомканных нейлоновых чулка, серое платье валялось на полу, закрывая кучу, которая, по-видимому, представляла собой пару туфель. Кип обошел эту кучу и направился в комнату в форме литеры L, дальний угол которой был срезан и образовывал кухоньку.
Дверь в гостиную была открыта. Кип вошел и услышал голос Нэнси Леберт, которая как раз в этот момент говорила:
– А почему вы не едете домой?
Она стояла возле стола, босая, сжимая в руке с запачканными красной краской костяшками черную сумку из искусственной кожи. Ее лопатки были похожи на ощипанные костлявые крылья. Ее комбинация была сморщена и косо висела на ней, одна бретелька бюстгальтера была прихвачена булавкой.
Она повернулась лицом к нему, ссутулившаяся и неуклюжая, уставившись на него большими зеленоватыми глазами, которые лихорадочно блестели.
– Привет, Кип, – обратилась она к нему, – не кажется ли тебе, что ей необходимо уехать домой?
У Нэнси были ярко-рыжие волосы: не цвета моркови, и не цвета хны, но того настоящего, темного, блестящего рыжего цвета, который можно увидеть только раз в жизни. У нее была бледная кожа, которая хорошо сочеталась с цветом волос, но еще больше ухудшала ее внешность. Ее тонкое лицо было покрыто пятнами и кучей прыщей. Оно выглядело как нечто, что необходимо было бы спрятать. Ее глаза как будто не принадлежали этому лицу. Они, казалось, не могли принадлежать ни одному лицу: они были чересчур огромными и чересчур блестящими, а белки имели желтоватый оттенок обесцвеченных зубов.
Кип обратился к ней.
– Нэнси, можно тебя попросить об одолжении?
– Она должна уехать домой. Это неправильно, что она находится здесь, Кип.
– Мы поговорим об этом позже, – ответил Кип, непроизвольно сжимая руки. – Сначала сделай мне одолжение.
– Хорошо, какое?
– Пойди и надень платье. Пожалуйста.
Она задумалась.
– Хорошо, – сказала она конфиденциальным тоном, – если она не хочет уйти, то нам остается сделать вид, что ее здесь нет.
Она промаршировала мимо Кипа в спальню. Через мгновение они услышали, как заскрипели пружины, когда она села на кровать.
– Что ты собираешься делать? – тихо спросила Анжелика.
Он сел возле нее, стараясь развеять неловкость.
– Отвезти ее домой.
– Кип, эту девушку необходимо поместить в психиатрическую лечебницу.
– Я знаю. Джордж хотел поместить ее под опеку еще несколько лет тому назад, но ее мать не соглашалась с этим. Она воспринимала это, как личное оскорбление. Я не могу ее поместить в больницу; это могут сделать только родственники.
– Вызови полицию. Пусть ее арестуют за умышленное нанесение вреда. Я понимаю, как это звучит, но это лучшее, что ты можешь для нее сделать.
Нэнси вышла из кухни, на ней было серое платье, но оно было не застегнуто, и один чулок. В одной руке она все еще держала черную сумку, в другой она сжимала бутылку сливового сока.
– Хотите сока? – спросила она весело.
– Нет, спасибо, – ответил Кип – Нэнси…
Она захихикала и вновь скрылась из поля зрения. Они услышали стук бутылок в холодильнике, а затем вновь установилась тишина, и был слышен только шум дождя.
Через несколько минут эта тишина их насторожила. Сначала Кип позвал Нэнси, а затем пошел посмотреть, что она делает. Окно в спальне было открыто, потоки дождя заливали кровать и пол. Нэнси в комнате не было.
Следующее утро было скверным. Будильник поднял Кипа с постели в шесть тридцать утра. Кип запел, принимая душ, хотя это не входило в его привычки, и только тут все вспомнил. Он завернулся в полотенце и побрел в гостиную, чтобы убедиться, что это был не сон. Но это была реальность: на стене над кушеткой остались дырки от гвоздей, повсюду остались мелкие следы красной краски, которые ничем не смыть, а возле двери было то самое место, где Анжелика сказала слова, которые будет трудно взять назад.
Кип предавался размышлениям о вчерашних событиях до тех пор, пока яйца не сковородке не стали жесткими, как подошва. После исчезновения Нэнси они долго обсуждали вопрос о том, что Кип должен вызвать полицию, причем вся логика была на стороне Анжелики, а Кип ничего не мог ей противопоставить, кроме того, что он знал, что будет чувствовать себя как палач на Голгофе, если он сделает это, не испробовав сначала какие-то другие пути.
От этой темы они перескочили, Кип даже не помнил, каким именно образом, к его работе. Кип не видел ничего плохого в том, что он занимается такой работой; после колледжа он перепробовал много всяких дел, и везде весело проводил время. Он был лесорубом, воспитателем в лагере для мальчиков, служителем зоопарка, моряком на торговом судне, – но ни одно из этих дел не приносило ему такого удовольствия, как его нынешняя работа, он был просто создан для нее. И он сказал это. И еще он подчеркнул, что если бы он выполнял какую-нибудь другую работу, то, возможно, никогда бы не встретил Анжелику. Без каких-либо видимых причин этот аргумент, казалось, привел ее в бешенство.
Она молчала достаточно долго, чтобы досчитать до десяти, затем ее глаза сузились.
– Кип, я как раз вспомнила кое-что, о чем ты мне сообщил за ленчем. Ты ведь изучал биохимию в колледже?
– Конечно. Калифорнийский университет, Лос-Анжелес. Джордж был одним из моих профессоров, разве я тебе не говорил об этом?
– Тогда, неужели я ошибаюсь, считая, что ты делал для профессора Леберта гораздо больше, чем просто мыл бутылки и пробирки? Ты, случайно, не был его лучшим учеником?
– Да. Он ставил мне высшую оценку.
– Хорошо, тогда почему…
– Подожди минутку. Его предмет я изучал просто в качестве хобби, он не был основным предметом моей специализации.
Она задумалась на минутку над словами Кипа.
– А что было основным предметом твоей специализации – физика?
– Физика. Ядерная.
Она задумалась вновь. Ее глаза стали большими и круглыми.
– Я думаю, что по этому предмету ты тоже получал наивысшие баллы. Можешь не отвечать. Я знаю, что получал. Кип, извини меня – это, конечно, не мое дело, но как ты, имея такие способности, мог променять это все на твой теперешний образ жизни?
Он искал слова, чтобы объяснить ей.
– Слушай, это все не так, как ты думаешь. Совсем иначе. Понимаешь, когда я был ребенком, я был помешан на науке: маленький тщедушный мальчишка с охапкой книг. Во время обучения в средней школе и колледже я продолжал думать, что это то, чем я хочу заниматься, но работа давалась мне все труднее и труднее. Когда я стал аспирантом, то выражаясь языком футболистов, получил удар ниже пояса. Я заболел. Я не окончил первый семестр.
Когда я набрался сил, я снова попробовал заниматься – мне предоставили отсрочку на лето. Но я снова заболел, заболел по-настоящему: анемия, гипертония, астма – чертовски неприятная штука! – а вершиной всего этого букета стал спинномозговой менингит, который поразил меня внезапно. Когда я выкарабкался, я сел и задумался. Все эти болячки были психосоматического плана, кроме менингита. И к этому времени энтузиазм мой поостыл. Я стал все больше задумываться, на самом ли деле я хочу провести остаток жизни, горбатясь и теряя зрение за лабораторным столом. Да я просто обманывал себя, убеждая, что хочу этого. Для чего? Чтобы изобрести еще большую бомбу, чем уже существующие?
Итак, я отправился на север и провел сезон, работая на лесозаготовках. Я ни разу не пожалел об этом.
Щеки Анжелики порозовели больше, чем обычно. Она серьезно произнесла:
– И ты считаешь, что не махнул на все рукой? Но что ты собираешься делать, когда больше не сможешь быть профессиональным игроком в гольф, Кип?
– Мне не обязательно дожидаться этого. Я присмотрел маленькое местечко в стране секвой, которое мне бы хотелось купить, если сойдемся в цене. Представь себе туристский лагерь на озере.
– Туристский лагерь?
– Конечно. Я знаю, там больше работы, чем многие воображают себе – и плотницкие, и канализационные работы, и многое другое. Но это нормально. Я могу делать все, что…
– Ты можешь делать все, – сказала Анжелика, вставая, – но ты не хочешь.
Одним движением она схватила свой плащ. Сделав еще два взмаха, надела его. Она открыла дверь до того, как Кип успел двинуться. Потом обернулась.
– И зачем только дается талант таким людям, как ты? – сказала она, глядя на Кипа так, как будто у него во лбу окно. И ушла…
Яичница была коричневой по краям и нежно-зеленоватого цвета посередине. Кип подтолкнул яичницу, чтобы она съехала на тарелку, добавил слегка поджаренный бекон и рассеянно понес это месиво в гостиную. Булочка, масло, фруктовый сок, кофе. Кофе был холодным.
Кип выругался, но без энтузиазма, и глотнул сливовый сок. Жидкость обожгла его желудок.
Из зеркала на него уставилось пять лиц. Одно молодое и румяное – это было его собственное лицо. И четыре других, которые не принадлежали этому миру вообще. Они были морщинистые, злобные, маленькие, как яблочки-дички, и прозрачно-голубые, как дым.
Вот как это все случилось.
После похорон единственное, что пришло в голову Кипу Моргану, это – выйти и кипеть негодованием. Было время, когда он даже не хотел видеть Анжелику Мак-Тевиш, но сейчас она находилась здесь, и у нее был такой вид, словно она была готова рассмотреть любые предложения. Поэтому он повез ее в Сансет, в бар, который был ему хорошо знаком. Это был даже не бар, а так – забегаловка, дешевый ресторанчик. Там было тихо и темно; там не мозолили глаза обои, потому что их не было вовсе, а вместо этого была старая черная панельная обшивка; там был музыкальный автомат, но никто никогда не включал его; официанты носили черные жакеты и очки с золотыми ободками; и если человек хотел напиться здесь тихо и основательно, то персонал приносил ему выпивку и оставлял в покое.
– Когда я был ребенком, – обратился Морган к своему бокалу с виски и содовой, – никто не умирал, за исключением моего дяди Остина, но он упал с лестницы. А теперь вдруг они все подряд мрут, как мухи. Я, наверное, старею.
Анжелика наблюдала за ним и слушала его спокойно. Она была одной из тех стройных, компактных женщин, которые носят университетскую одежду спортивного стиля и почти не пользуются макияжем. И не потому, что это им очень нравится, а потому что в любой другой одежде они выглядят, как маленькие девочки, надевшие маскарадный костюм. У них стальной позвоночник и мускулы, как у кошки, и если они к тому же хорошенькие – а они обычно хорошенькие, – то ваше сердце замирает при взгляде на них. А если они вдобавок умны, то это просто трагедия. Потому что тогда они слишком хороши для большинства мужчин, и сами прекрасно знают об этом.
Спустя несколько минут она сказала:
– Ты к нему был сильно привязан, верно?
– К старине Джорджу? Конечно. Он был… – пальцы Кипа сжали стакан, стараясь выжать из него нужное выражение. – Он один стоил миллиона таких, как я. – Он насупился и попробовал выразить мысль по-другому. – Он был таким парнем… Ты чувствовал себя хорошо только от того, что он живет рядом.
– Я никогда не встречалась с ним.
– Да. Это так. – Кип прищурился. – Однако ты была на похоронах.
– Да.
– Почему ты пришла?
– Ты спросил меня, захочу ли я придти. В прошлую среду.
– Правильно. Все верно. Ему было только сорок шесть, как сказано в некрологе. Кровоизлияние в мозг; мерзкая штука. Он должен был прожить до ста девяноста.
– Что же теперь будет с его работой?
– С его работой? – переспросил Кип.
– Разве ты не говорил мне, что он открыл новый витамин?
– Ах, это… Не знаю. Вероятно, ничего не будет. Это было его личным делом, его никто не субсидировал. У него время от времени работали несколько аспирантов, но от них в общем-то было мало толку. Руководитель отдела бросил всех энергичных и напористых на противораковый проект… Я иногда мыл у него пробирки; иногда, так же как и я, ему помогала его дочь, когда ей удавалось убежать от матери. Но она больше била, чем мыла.
– Это та, со взглядом не от мира сего, которая не плакала?
– Ээ… ну да. Нэнси.
– Она буквально бросилась к тебе, когда ты уходил. Что с ней такое, Кип?
– Чего только нет. Она сдерживает все внутри. Ты когда-нибудь видела судороги? У нее что-то вроде этого, только в голове, а не в мускулах. Она не может установить контакт с людьми – старается, все время старается, больно смотреть на нее. Но она не знает, как это сделать.
Он допил остатки коктейля одним глотком и аккуратно поставил бокал.
– Я видел, как она направлялась ко мне… там, – сказал он.
Брови Анжелики слегка поднялись; в остальном выражение ее лица не изменилось.
– Расскажи мне еще что-нибудь о витамине – попросила она. – Если он на самом деле имеет такое большое значение, то почему ты считаешь, что никто не продолжит эту работу?
Кип покачал головой.
– Не очень большое значение. Это пустышка. Витамин, который препятствует выживанию вида.
Она медленно прищурилась.
– Витамин, препятствующий выживанию?
– Вот именно.
– Не может быть, – сказала она решительно.
Подошел официант, отрешенно поставил два новых коктейля и убрал пустые бокалы, думая о чем-то своем.
– Кип, из чего получают эту штуковину? Где профессор Леберт обнаружил ее с самого начала?
– В свиной печени.
– Но тогда этот витамин не может препятствовать выживанию самой свиньи.
– Нет. Хотя мог бы послужить препятствием, если бы понадобился людям. Смотри, свинья синтезирует эту штуку. Для нее она ничего не значит. Почему – непонятно, но это другой вопрос. Для свиньи это просто побочный продукт какого-то процесса. Единственное значение, которое это может для нее иметь, – если данное вещество окажется еще одной причиной для убоя свиней.
Анжелика слегка нахмурила брови.
– Не употребляешь ли ты слово «выживание» в двух разных значениях?
– Ну, в общем, да. Но ты тоже. Ну например, возьмем коров породы Джерси, которых везде разводят. Маленькие рога и большое вымя. Это факторы, способствующие выживанию, так? – Он замолчал, а затем добавил: – По крайней мере, пока существуют фермеры.
Она кивнула.
– Или, если хочешь, возьмем в качестве примера витамин С. Он предохраняет нас от кожных кровоизлияний и цинги, и это привело к тому, что выращивают лимоны. Это хорошо для нас, а хорошо ли это для лимонов, мы не знаем. Или сложный комплекс витаминов L – хорош для тебя, если ты когда-нибудь за хочешь иметь детей и выкармливать их грудью, но ужасен для меня, если он действует так же на мужчин, как и на женщин, избави Боже!
Еще витамин L, как мы обнаружили, разрушает витамин Джорджа в организме приматов. Он все-таки синтезировал эту штуку – это у него заняло шесть лет. Получил чистый препарат, а витамин L оставил его ни с чем – должно быть произошла цепная реакция с натуральным витамином и его примесями и витамином L. Поэтому Джордж попробовал его на макаках-резусах.
– И?
– Ну, это именно витамин. Морские свинки и кролики становятся жирнее, у них более густой мех, чем у контрольной группы. Крысы и мыши делаются более активными. А обезьяны впали в истерику, у них начались конвульсии. Последние умерли две недели тому назад, во вторник… Джордж наклеил бирочку «яд» на двадцати кубиках препарата и оставил их в лаборатории просто на память; остальную часть препарата он слил в канализацию.
Кип проглотил половину своего напитка так, как будто это был раствор подозрительного витамина, затем поместил бокал в луч окрашенного света, падающего из крошечного окна у них над головой, и стал наблюдать за кубиками льда, которые переливались и становились похожими то на янтарь, то на сапфир, то на рубин. Анжелика, которая никогда не говорила только для того, чтобы прервать молчание, сидела так же молча, как и он.
Официант подходил и уходил. Старые часы с маятником, висящие над сводчатым проходом, затихли на мгновенье перед тем, как начать сдержанно отбивать время, а затем возобновили свое деликатное похоронное тикание, чтобы через длительный промежуток времени начать отбивать время вновь. Пятна света незаметно перемещались вдоль стола, пока уголок одного из них не коснулся скрещенных рук Анжелики.
Руки двинулись. Кип поднял голову в тот самый момент, когда Анжелика откинула рукав цвета лесной зелени и посмотрела на часы.
– М-м, – промычал он.
– Два часа.
– Угу. Ох… у тебя назначено свидание?
– Да.
– А… Где? Я отвезу тебя…
Он начал подниматься.
– Здесь.
Он сел опять и посмотрел на нее изумленно.
– Это забавно.
– Кип!
– Да?
– Сегодня понедельник. Ленч. Помнишь?
На лице Кипа отразилось удивление, затем недоверие. Затем, пораженный, он произнес:
– Понедельник. После полудня ты свободна.
– Да.
– Мы собирались встретиться за ленчем, а затем поехать на пляж, если будет хорошая погода, или пойти на танцы, если погода нас подведет.
– В этот понедельник, – произнесла она, улыбаясь.
Кип посмотрел на свои часы, затем вытянул шею, чтобы лучше разглядеть настенные часы.
– Сейчас два часа, – глупо подтвердил он, смутился и поискал глазами официанта.
– Кип, мы могли бы заказать ленч здесь.
– Нет. Только не здесь, а где-нибудь, где много посуды, длиннохвостые попугаи в клетках, и официантки с итальянскими прическами и цветы везде, где только можно.
Он посмотрел на счет, который вручил ему официант, положил на него сверху банкноты и взял Анжелику за руку.
– Пойдем!
Итак, они провели время за ленчем с необходимым количеством мартини, весело споря о том, какая же все-таки нынче стоит погода, так как был один из тех дней поздней осени, который всегда оборачивался не той погодой, которую вы ожидали; и в конце концов Кип сказал:
– Смотри. Если мы поедем на пляж, то пойдет дождь или будет слишком холодно, а мы все равно будем торчать там, чтобы показать, какие мы стойкие и выносливые. Правильно?
– Правильно.
– А если мы поедем на танцы, либо будет хорошая погода для пляжа, либо будет идти дождь и мы будем мечтать о том, чтобы находиться в каком-либо месте, где можно посидеть и послушать шум дождя.
– Правильно.
– И в любом случае это закончится тем, что мы где-нибудь будем есть пережаренные бараньи отбивные со спагетти и слушать Марио Ланца, поющего так громко, как не может петь человек.
– Очень похоже на то.
– Хорошо. Тогда поехали ко мне и будем слушать Малера, а я приготовлю настоящий бифштекс.
Кип (в честь Киплинга) Морган жил в домике, который получил вместе с работой и который был больше местом работы, чем домом. В передней части дома находился специализированный магазин, в доме была гостиная, маленькая кухня и спальня, а в задней части дома располагалась ванная комната. В южной Калифорнии огромное количество профессиональных игроков в гольф, и сотни из них лучше Кипа, у которого был потрясающий стиль игры, но совсем не было соревновательного духа. Однако он был терпелив и дружески ко всем относился; он хорошо смотрелся: он не обольщал женщин – членов клуба, и по-настоящему они тоже не могли соблазнить его. И все любили его, потому что Кип любил всех.
Клуб был прекрасным местом встречи. Именно там он встретил Анжелику. Она играла сильно и чисто – потому что она строила игру так, как жила, и потому, что она относилась к игре серьезно. И Кип с чувством вины осознавал, что так и предполагалось воспринимать игру.
Анжелика работала секретарем-референтом у человека, который занимал пост в городском Совете и собирался стать мэром; она знала политику с ее грязной изнаночной стороны и была крайне привержена ей; она разговаривала на французском и испанском слишком быстро, чтобы ее мог понять кто-нибудь, для кого эти языки не были родными, имела степень магистра по социологии и могла подпевать гармонично чему угодно. Кип немножко боялся ее, потому что он желал ее так сильно, как он никогда и ничего не желал в своей жизни, начиная с двадцатилетнего возраста.
Небо над аллейкой, по которой они шли, было ясного нежно-салатового цвета. Воздух был холодным и влажным, а верхушками эвкалиптов играл небольшой ветер. Собирался дождь.
Кип открыл дверь и провел Анжелику в дом, сердечно положив свою большую руку на ее маленькую спину, где рука почувствовала себя так уютно. На мгновение ему почудилось, что девушка прижалась к нему, но тут он понял, что она просто остановилась в дверях. Затем он почувствовал дымок и понял, что в доме что-то не так.
Он проскользнул мимо девушки, и закрыл дверь. Венецианские жалюзи были опущены, хотя он оставлял окна открытыми. Несмотря на полумрак, Кип заметил, что стена выглядит странно, а по полу разбросано что-то белое. Он нажал на выключатель.
По комнате разлился электрический свет, странно желтый по сравнению с воздушно-серым светом за окнами. На длинном столе многоцветной насыпью валялись отбросы: гуща кофе, мокрая газета, шкурки бананов, комья белесого жира, листья салата и усики шпината, напоминающие морские водоросли.
Яичная скорлупа захрустела у него под ногами, когда он пересекал комнату. Возле одного из окон зеленые шторы, напоминающие одежду монаха, были пригвождены к стене над кушеткой, образуя гирлянду. В образованном гирляндой пространстве что-то было написано красными грязными буквами:
LuO + Vi + E – – i любовь u
2 2
Анжелика стояла рядом с ним. Когда Кип обернулся, то увидел, что девушка смотрит на него. Ее глаза были широко открыты, и в них читалась тревога.
Кип подошел к кожаному креслу в дальнем углу комнаты. Вещь, которая лежала на нем, оказалась туалетным сидением, декорированным чем-то красным в форме сердечка. Все это служило окаймлением куску коричневого картона, на котором красными буквами было написано:
Будешь ли ты
моим возлюбленным?
???
Он открыл дверь спальни и заглянул в нее, затем прошел по коридорчику за крошечной кухней и попробовал дверь, которая вела в кладовую, расположенную за магазином. Дверь отрылась. Какое-то мгновение он постоял на пороге без движения, затем закрыл дверь и пошел назад.
– Красная краска везде, черт побери, – сказал он. – Она, должно быть, открыла банку емкостью в галлон.
– Она? – спросила Анжелика.
Кип нагнулся и поднял клочок разлинованной бумаги; на полу, между яичной скорлупой валялись дюжины таких бумажек. На этом клочке были строки стихотворения, написанные правильным почерком школьницы. Кип спокойно посмотрел на бумажку, бросил ее и подошел к столу. Анжелика последовала за ним.
Отбросы на столе были сложены в три неровных яруса. На самом верхнем стояли две маленькие фигурки, сделанные из ершиков для курительной трубки и папье-маше, изящно раскрашенные акварелью. Это были фигурки мальчика и девочки. У мальчика были светлые волосы, а на девочке было длинное белое платье из жатой бумаги и вуаль.
– Кто, Кип?
Он взял фигурку девочки и мягко подбросил ее:
– Нэнси Леберт, – ответил он. – Она сделала все это.
Анжелика посмотрела на него с пытливым любопытством, затем подошла к кушетке и села под гирляндой.
– Дочь Джорджа, – сказала она.
– Дочь Джорджа. Она… просто рехнулась на почве меня.
– Я вижу, – промолвила Анжелика. – И долго это продолжается?
– Нет.
Возникла небольшая пауза.
– Я совершил ошибку, – сказал Кип, медленно краснея. – Это было на прошлой неделе, после того, как умер ее отец. Это она нашла его. Она позвонила мне и я приехал… Она держалась нормально, пока полицейские и следователь крутились там, а затем ее прорвало. Она плакала. Ты читала когда-нибудь о людях, из которых ручьями лились слезы? Ты думаешь, это забавно? Вся грудь моей рубашки была мокрой даже на следующее утро… Теплые слезы на моей груди – отвратительнейшее чувство. Было такое ощущение, что она истекает кровью на мне. А она продолжала говорить при этом, что ей уже двадцать шесть, и она уродина, и что единственный, кто ее любил когда-либо, был ее отец, а теперь он умер.
После паузы Анжелика, колеблясь, спросила:
– И в чем же была твоя ошибка?
– Я поцеловал ее.
– …И это все?
– Нет, – ответил Кип. – Я сказал ей, что люблю ее – и, о Господи, это действительно так… Я ее люблю – но не в том смысле. Но она восприняла это совершенно иначе…
Начался дождь: сначала он легонько постукивал в окна, затем стал стучать сильнее, а потом звук перешел в равномерную гулкую дробь – это капли барабанили по крыше. Дождь принялся отбивать стаккато на плитах дорожки, и потоки воды стремительно забурлили в водостоках.
Внезапно Кип повернул голову.
– Что это?
– Где?
– Звук, как будто кто-то закрыл дверь… где-то внутри дома.
– Я слышала его. Но мне показалось, как будто хлопнули дверцей машины снаружи.
– Может быть, – произнес Кип с сомнением.
Он посмотрел на девушку, затем прошел по коридорчику в холл.
Дверь ванной была приоткрыта. Хотя раньше она была закрыта. Кип открыл ее полностью и вошел в ванную. В воздухе витал горячий пар и слабеющий запах лосьона для бритья. Крышка от туалетного сидения была прислонена к стенке с аптечкой среди беспорядочного нагромождения коробочек и тюбиков. Зубная щетка Кипа лежала на полу посредине комнаты, ее щетинки слиплись от красной грязи.
Он переступил через нее, глянул на мокрый круглый отпечаток в ванной и открыл дверь в спальню. Постель была измята. На подушке красовались два скомканных нейлоновых чулка, серое платье валялось на полу, закрывая кучу, которая, по-видимому, представляла собой пару туфель. Кип обошел эту кучу и направился в комнату в форме литеры L, дальний угол которой был срезан и образовывал кухоньку.
Дверь в гостиную была открыта. Кип вошел и услышал голос Нэнси Леберт, которая как раз в этот момент говорила:
– А почему вы не едете домой?
Она стояла возле стола, босая, сжимая в руке с запачканными красной краской костяшками черную сумку из искусственной кожи. Ее лопатки были похожи на ощипанные костлявые крылья. Ее комбинация была сморщена и косо висела на ней, одна бретелька бюстгальтера была прихвачена булавкой.
Она повернулась лицом к нему, ссутулившаяся и неуклюжая, уставившись на него большими зеленоватыми глазами, которые лихорадочно блестели.
– Привет, Кип, – обратилась она к нему, – не кажется ли тебе, что ей необходимо уехать домой?
У Нэнси были ярко-рыжие волосы: не цвета моркови, и не цвета хны, но того настоящего, темного, блестящего рыжего цвета, который можно увидеть только раз в жизни. У нее была бледная кожа, которая хорошо сочеталась с цветом волос, но еще больше ухудшала ее внешность. Ее тонкое лицо было покрыто пятнами и кучей прыщей. Оно выглядело как нечто, что необходимо было бы спрятать. Ее глаза как будто не принадлежали этому лицу. Они, казалось, не могли принадлежать ни одному лицу: они были чересчур огромными и чересчур блестящими, а белки имели желтоватый оттенок обесцвеченных зубов.
Кип обратился к ней.
– Нэнси, можно тебя попросить об одолжении?
– Она должна уехать домой. Это неправильно, что она находится здесь, Кип.
– Мы поговорим об этом позже, – ответил Кип, непроизвольно сжимая руки. – Сначала сделай мне одолжение.
– Хорошо, какое?
– Пойди и надень платье. Пожалуйста.
Она задумалась.
– Хорошо, – сказала она конфиденциальным тоном, – если она не хочет уйти, то нам остается сделать вид, что ее здесь нет.
Она промаршировала мимо Кипа в спальню. Через мгновение они услышали, как заскрипели пружины, когда она села на кровать.
– Что ты собираешься делать? – тихо спросила Анжелика.
Он сел возле нее, стараясь развеять неловкость.
– Отвезти ее домой.
– Кип, эту девушку необходимо поместить в психиатрическую лечебницу.
– Я знаю. Джордж хотел поместить ее под опеку еще несколько лет тому назад, но ее мать не соглашалась с этим. Она воспринимала это, как личное оскорбление. Я не могу ее поместить в больницу; это могут сделать только родственники.
– Вызови полицию. Пусть ее арестуют за умышленное нанесение вреда. Я понимаю, как это звучит, но это лучшее, что ты можешь для нее сделать.
Нэнси вышла из кухни, на ней было серое платье, но оно было не застегнуто, и один чулок. В одной руке она все еще держала черную сумку, в другой она сжимала бутылку сливового сока.
– Хотите сока? – спросила она весело.
– Нет, спасибо, – ответил Кип – Нэнси…
Она захихикала и вновь скрылась из поля зрения. Они услышали стук бутылок в холодильнике, а затем вновь установилась тишина, и был слышен только шум дождя.
Через несколько минут эта тишина их насторожила. Сначала Кип позвал Нэнси, а затем пошел посмотреть, что она делает. Окно в спальне было открыто, потоки дождя заливали кровать и пол. Нэнси в комнате не было.
Следующее утро было скверным. Будильник поднял Кипа с постели в шесть тридцать утра. Кип запел, принимая душ, хотя это не входило в его привычки, и только тут все вспомнил. Он завернулся в полотенце и побрел в гостиную, чтобы убедиться, что это был не сон. Но это была реальность: на стене над кушеткой остались дырки от гвоздей, повсюду остались мелкие следы красной краски, которые ничем не смыть, а возле двери было то самое место, где Анжелика сказала слова, которые будет трудно взять назад.
Кип предавался размышлениям о вчерашних событиях до тех пор, пока яйца не сковородке не стали жесткими, как подошва. После исчезновения Нэнси они долго обсуждали вопрос о том, что Кип должен вызвать полицию, причем вся логика была на стороне Анжелики, а Кип ничего не мог ей противопоставить, кроме того, что он знал, что будет чувствовать себя как палач на Голгофе, если он сделает это, не испробовав сначала какие-то другие пути.
От этой темы они перескочили, Кип даже не помнил, каким именно образом, к его работе. Кип не видел ничего плохого в том, что он занимается такой работой; после колледжа он перепробовал много всяких дел, и везде весело проводил время. Он был лесорубом, воспитателем в лагере для мальчиков, служителем зоопарка, моряком на торговом судне, – но ни одно из этих дел не приносило ему такого удовольствия, как его нынешняя работа, он был просто создан для нее. И он сказал это. И еще он подчеркнул, что если бы он выполнял какую-нибудь другую работу, то, возможно, никогда бы не встретил Анжелику. Без каких-либо видимых причин этот аргумент, казалось, привел ее в бешенство.
Она молчала достаточно долго, чтобы досчитать до десяти, затем ее глаза сузились.
– Кип, я как раз вспомнила кое-что, о чем ты мне сообщил за ленчем. Ты ведь изучал биохимию в колледже?
– Конечно. Калифорнийский университет, Лос-Анжелес. Джордж был одним из моих профессоров, разве я тебе не говорил об этом?
– Тогда, неужели я ошибаюсь, считая, что ты делал для профессора Леберта гораздо больше, чем просто мыл бутылки и пробирки? Ты, случайно, не был его лучшим учеником?
– Да. Он ставил мне высшую оценку.
– Хорошо, тогда почему…
– Подожди минутку. Его предмет я изучал просто в качестве хобби, он не был основным предметом моей специализации.
Она задумалась на минутку над словами Кипа.
– А что было основным предметом твоей специализации – физика?
– Физика. Ядерная.
Она задумалась вновь. Ее глаза стали большими и круглыми.
– Я думаю, что по этому предмету ты тоже получал наивысшие баллы. Можешь не отвечать. Я знаю, что получал. Кип, извини меня – это, конечно, не мое дело, но как ты, имея такие способности, мог променять это все на твой теперешний образ жизни?
Он искал слова, чтобы объяснить ей.
– Слушай, это все не так, как ты думаешь. Совсем иначе. Понимаешь, когда я был ребенком, я был помешан на науке: маленький тщедушный мальчишка с охапкой книг. Во время обучения в средней школе и колледже я продолжал думать, что это то, чем я хочу заниматься, но работа давалась мне все труднее и труднее. Когда я стал аспирантом, то выражаясь языком футболистов, получил удар ниже пояса. Я заболел. Я не окончил первый семестр.
Когда я набрался сил, я снова попробовал заниматься – мне предоставили отсрочку на лето. Но я снова заболел, заболел по-настоящему: анемия, гипертония, астма – чертовски неприятная штука! – а вершиной всего этого букета стал спинномозговой менингит, который поразил меня внезапно. Когда я выкарабкался, я сел и задумался. Все эти болячки были психосоматического плана, кроме менингита. И к этому времени энтузиазм мой поостыл. Я стал все больше задумываться, на самом ли деле я хочу провести остаток жизни, горбатясь и теряя зрение за лабораторным столом. Да я просто обманывал себя, убеждая, что хочу этого. Для чего? Чтобы изобрести еще большую бомбу, чем уже существующие?
Итак, я отправился на север и провел сезон, работая на лесозаготовках. Я ни разу не пожалел об этом.
Щеки Анжелики порозовели больше, чем обычно. Она серьезно произнесла:
– И ты считаешь, что не махнул на все рукой? Но что ты собираешься делать, когда больше не сможешь быть профессиональным игроком в гольф, Кип?
– Мне не обязательно дожидаться этого. Я присмотрел маленькое местечко в стране секвой, которое мне бы хотелось купить, если сойдемся в цене. Представь себе туристский лагерь на озере.
– Туристский лагерь?
– Конечно. Я знаю, там больше работы, чем многие воображают себе – и плотницкие, и канализационные работы, и многое другое. Но это нормально. Я могу делать все, что…
– Ты можешь делать все, – сказала Анжелика, вставая, – но ты не хочешь.
Одним движением она схватила свой плащ. Сделав еще два взмаха, надела его. Она открыла дверь до того, как Кип успел двинуться. Потом обернулась.
– И зачем только дается талант таким людям, как ты? – сказала она, глядя на Кипа так, как будто у него во лбу окно. И ушла…
Яичница была коричневой по краям и нежно-зеленоватого цвета посередине. Кип подтолкнул яичницу, чтобы она съехала на тарелку, добавил слегка поджаренный бекон и рассеянно понес это месиво в гостиную. Булочка, масло, фруктовый сок, кофе. Кофе был холодным.
Кип выругался, но без энтузиазма, и глотнул сливовый сок. Жидкость обожгла его желудок.