Страница:
Знатоки русской истории и русских обычаев давно уже косились на эту историю крайне неодобрительно. Дело, надобно вам сказать, происходило в ноябре – не самое подходящее время для того, чтобы расхаживать в одной сорочке (а тогдашние здания отапливались не настолько хорошо, чтобы в них стояла курортная температура). Мало того: более-менее знатная или зажиточная женщина (не говоря уж о супруге царевича и наследника трона) обычно обитала в “тереме”, женской половине, которая всегда запиралась на ключ, а ключ лежал у мужа в кармане. Кремлевский дворец русских царей ничуть не походил на коммунальную квартиру, и даже самодержец всероссийский не смог бы ненароком забрести на женскую половину. Где к тому же имелась уйма служанок, которые не допустили бы к полуодетой хозяйке никого постороннего…
В общем, эту “кухонно-коммунальную” версию запустил в свое время итальянец Поссевино, мягко выражаясь, отнюдь не благожелатель Грозного. А “смертельный удар жезлом” живописал не кто иной, как Горсей, что данное “свидетельство” несколько обесценивает.
Сентиментальный Карамзин историю с “растелешенной” супругой наследника обходит молчанием, зато живописует, как “тиран” уже не в приватной обстановке, а при свидетелях безжалостно убил сына посохом. За что? А якобы за его просьбу послать его с войском отвоевывать у неприятеля Псков. Услышав такую просьбу, царь, по Карамзину, решил, что царевич хочет свергнуть его с престола, – и рассвирепел…
В некоторых версиях фигурирует не удар жезлом, а пощечина, после которой царевич (нервный, надо полагать, как гимназистка) расстроился настолько, что умер от обиды…
Царевича, к слову, разные сказители и изображают по-разному, в зависимости от своих целей. То твердят, что он не уступал отцу в тиранстве и разврате, что они с отцом якобы даже менялись любовницами (но поскольку последнее обстоятельство появилось в книге Одерборна, веры ему мало). Другие, наоборот, уверяют, что царевич был этаким благороднейшим и гуманнейшим оранжерейным цветочком – потому и вызвал гнев сурового отца, садиста и деспота…
Был ли удар посохом вообще? Достоверно это утверждать невозможно. Дошедшие до нас русские летописи о “роковом ударе” молчат. Разве что во Втором архивном списке Псковской летописи упоминается, что царь сына “поколол” посохом после ссоры из-за Пскова – но предваряется это многозначительным оборотом: “Говорят некоторые, якобы…” Однако по той же летописи, смерть царевича последовала лишь два месяца спустя после ссоры, и летописец никак не связывает одно и другое…
Помянутый Мазуринский летописец – единственный русский источник, который как раз связывает ссору и смерть, – но и там, во-первых, употребляется оборот “по слухам”, а во-вторых, Мазуринский летописец проникнут явно антимосковскими настроениями, что тоже следует учитывать…
Исаак Масса, автор, не склонный следовать дешевым сенсациям и сплетням, написал интересную фразу: “Иван умертвил или потерял своего сына”. Столь уклончивый оборот свидетельствует, что кружили разные версии и осмотрительный голландец не торопился выбирать какую-то одну […]
Нет полной ясности даже в вопросе о количестве жен царевича. По одной версии, беременная супруга, из-за которой якобы и разгорелся сыр-бор, была у него третьей. По другой – второй (причем о ее беременности не упоминается). Ломоносов называет только двух жен царевича – и пишет, что обе еще при жизни царевича пострижены в монахини. Тогда откуда взялась третья, беременная Наталья Шереметева? Неразбериха совершеннейшая…
Лично меня настораживает другой аспект этой загадки. Практически все иностранцы (которые уж никак не могли сговориться) пишут о некоем конфликте меж отцом и сыном. О серьезном конфликте, а не ссоре из-за полуодетой жены, более подходящей для коммунальной квартиры. Практически все о нем да упоминают: и “фантазеры”, и люди более серьезные. Правда, причины приводят разные, но тенденция налицо: между отцом и сыном случился некий крайне серьезный конфликт…
Я не вывожу из этого обстоятельства никаких версий – исключительно потому, что разобраться в происшедшем вообще невозможно. Меня просто настораживает такой поворот дела: серьезный конфликт, за которым последовала смерть царевича. Никаких версий, никаких намеков: я что-то такое чую, а доказать и обосновать не берусь. Очень похоже, что мы далеко не все знаем о той давней истории и никогда уже не узнаем правды».
Итак, возможно, все-таки «от болезни же и смерть»?
В самом деле, уже в ХХ веке по поводу болезни царевича Ивана стали говорить определенно – это было отравление сулемой (хлоридом ртути). Дело в том, что в апреле – мае 1963 года в некрополе Архангельского собора Московского Кремля были вскрыты четыре усыпальницы: Ивана Грозного, царевича Ивана Ивановича, царя Феодора Ивановича и полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. При исследовании останков проверялась версия об отравлении Ивана Грозного. В результате ученые тогда заявили, что содержание мышьяка во всех четырех скелетах примерно одинаково и не превышает нормы.
На основании этих результатов некоторые историки попытались утверждать, что никакого отравления Ивана Грозного не было, а имели место последствия лечения «срамной болезни» (то есть застарелого сифилиса) ртутными мазями. Аналогичным образом «заразили» и царевича Ивана, совершенно не обращая внимания на то, что никакой «срамной патологии» в останках царя и царевича не было обнаружено (хотя сифилис в запущенной стадии обязательно влияет на костную структуру).
Позднее трактовка этих результатов была изменена. Согласно последним исследованиям, ртуть – главный компонент большинства древних ядов – в костях Ивана Васильевича превысила норму как минимум в десять раз. Норма мышьяка у царевича и его отца также оказалась превышена – соответственно, в три и почти в два раза.
Вывод был сделан однозначный: имело место отравление (причем обоих) «коктейлем» из мышьяка и ртути.
Большинство авторов считают, что Федор был совершенно не способен к государственной деятельности. В частности, в сочинении английского посланника Джильса Флетчера «О русском государстве» (Of the Russe Common Wealth), появившемся в свет в Лондоне в 1591 году, сказано, что Федор Иванович был «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется […] Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен».
А вот описание Н.И. Костомарова: «Феодор Иванович был чужд всего, соответственно своему малоумию. Вставал он в четыре часа, приходил к нему духовник со святою водою и с иконою того святого, чья память праздновалась в настоящий день […] В девять часов утра шел к обедне, в одиннадцать часов обедал, потом спал, потом ходил к вечерне, иногда же перед вечернею в баню. После вечерни до ночи проводил время в забавах: ему пели песни, сказывали сказки, шуты потешали его кривляниями. Феодор очень любил колокольный звон и сам иногда хаживал звонить на колокольню. Часто он совершал благочестивые путешествия, ходил пешком по московским монастырям […] Но кроме таких благочестивых наклонностей Феодор показывал и другие, напоминавшие нрав родителя. Он любил смотреть на кулачные бои и на битвы людей с медведями […] Слабоумие Феодора не внушало, однако, к нему презрения. По народному воззрению, малоумные считались безгрешными и потому назывались “блаженными”.
Как всегда, противоположную точку зрения высказывает А.А. Бушков, который пишет: «Нельзя исключать, что царь Федор Иоаннович был далеко не так слабоумен, как о том писали при Романовых».
Казалось бы, и как не истощить – все-таки беременности у совсем еще молодой женщины шли в среднем раз в два года. Как следствие, в 1559 году она серьезно заболела.
Но вот А.А. Бушков рассуждает иначе, утверждая, что царица заболела и умерла «при крайне загадочных обстоятельствах». Относительно же того, что организм царицы был ослаблен частыми родами, он пишет следующее: «Историк, несомненно, механически перенес на шестнадцатый век реалии двадцать первого, когда рождение второго ребенка в семье – уже событие. В шестнадцатом веке по всей Европе было несколько иначе: женщины рожали практически каждый год (еще и потому, что детская смертность была высока: родишь четырех – один выживет). Так что шестеро детей за десять лет брака – это, по меркам шестнадцатого века, даже ниже средней нормы…
Крестьянки, имевшие 10–15 детей, и не думали умирать от “ослабления организма”, – а ведь царица, несомненно, находилась по сравнению с ними в гораздо более выгодных условиях: она и тяжелой работой не утруждалась, и ела-пила не в пример лучше».
А вот то, что к 1559 году отношения Ивана Васильевича и Анастасии Романовны заметно ухудшились, – это факт. Одна из летописей, например, даже упоминает о начавшихся изменах царя («царице Анастасии нача царь яр быти и прелюбодействен зело»).
В самом деле, отношения царя и царицы нельзя было назвать безоблачными, особенно незадолго до смерти последней. Они и жили-то практически раздельно, почти не пересекаясь. А потом, уже в 1560 году, случился очередной серьезный московский пожар, и больную царицу вообще увезли в подмосковное Коломенское.
Об этом пожаре у Н.М. Карамзина читаем: «В сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат; тучи дыма с пылающими головнями неслись к Кремлю. Государь вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, подвергаясь величайшей опасности: стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостию возбудил такое рвение в знатных чиновниках, что дворяне и бояре кидались в пламя, ломали здания, носили воду, лазили по кровлям. Сей пожар несколько раз возобновлялся и стоил битвы: многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось хуже».
А потом царица Анастасия скончалась, не дожив и до тридцати лет. Скончалась тихо, как бы стесняясь того, что привлекает к себе слишком много внимания.
Произошло это 7 августа 1560 года, в пятом часу утра. При этом даже самые искусные медики, вызванные Иваном Васильевичем, не смогли определить точной причины ее смерти. Естественно, тут же поползли слухи о том, что царицу отравили.
Вместе со специалистами из Бюро судебно-медицинской экспертизы Комитета здравоохранения города Москвы ученые-геохимики провели спектральный анализ неплохо сохранившейся темно-русой косы царицы. Полученные результаты ошеломили.
Как известно, ртуть (Hg) – это высокотоксичный кумулятивный (накапливаемый) яд, а самым информативным материалом, отражающим концентрацию микроэлементов в организме, являются волосы. Норма по содержанию ртути в волосах человека определяется величиной 0,1–0,5 мкг/г. Токсическая доза для человека – это 0,4 мг.
У царицы Анастасии в волосах ртуть была зафиксирована в огромном количестве – 4,8 мг. Как видим, содержание солей ртути в волосах царицы Анастасии превысило токсическую дозу в 12 раз. Что характерно, загрязненными ими оказались также обрывки савана (0,5 мг) и тлен со дна каменного саркофага (0,3 мг). Это может означать лишь одно: налицо подтверждение факта отравления.
Как рассказывает Т.Д. Панова, «царица Анастасия была отравлена солями ртути, или так называемым “венецианским ядом”. Ртуть была обнаружена в останках царицы. Другие же яды: сурьма, мышьяк, свинец – в ее останках обнаружены не были».
Венецианский яд – это то, что еще Аристотель называл «серебряной водой», тот самый смертоносный нектар, о котором поэт XIX века А.Н. Майков написал:
В одном из документов, составленном самим Иваном Грозным, он предполагал, что его враги «отравами царицу Анастасию изведоша». И, как выяснилось, в данном случае он был совершенно прав.
Современные ученые убеждены, что организм молодой женщины просто не мог накопить такое количество ртути даже при ежедневном использовании средневековой косметики, для которой было типично высокое содержание соединений ядовитого металла.
Изучение останков царицы Анастасии показало, что ей было не более 25–26 лет. Это означает, что родилась она примерно в 1534 году, а замуж ее выдали в возрасте тринадцати лет. Конечно, шесть беременностей для такого возраста – это очень тяжело, и организм царицы был явно истощен, но проведенное исследование ее останков четко показало: умерла она от отравления. Это не предположение, не легенда, а, как говорится, научно доказанный факт.
Это в настоящее время киллеры предпочитают пистолеты с глушителями, а в Средние века именно соли ртути были главным орудием устранения неугодных, и Русь тут, как видим, не стала исключением. В 1560 году в смерти царицы Анастасии были заинтересованы очень многие, но, к сожалению, имя того, кто стал заказчиком и исполнителем этого отвратительного преступления, мы не узнаем уже никогда.
Царицу похоронили в кремлевском Вознесенском монастыре. На ее похороны собралось множество народу, «бяше же о ней плач немал, бе бо милостива и беззлоблива ко всем».
Как мы помним, Джером Горсей, проживавший в Москве с 1571 по 1591 год, утверждал, что царица была не только «милостива и беззлоблива ко всем», но и «влиятельна».
Р.Г. Скрынников с этим не согласен: «Горсей прибыл в Россию после смерти царицы и записал отзыв о ней с чужих слов. Источники не сохранили указаний на то, что Анастасия активно вмешивалась в государственные дела».
Оставив в стороне все восторженные преувеличения, явно просматривающиеся в записках Джерома Горсея по отношению к молодой царице, отметим, что своим добрым нравом Анастасия, видимо, все-таки умела в каких-то ситуациях усмирять необузданный нрав своего мужа. Конечно же, она не имела серьезного влияния на решения, принимавшиеся Иваном Грозным в сфере государственной политики, но все же была завидной женой, царь был сильно привязан к ней и всю жизнь потом вспоминал о своей первой супруге с любовью и сожалением.
Во время похорон он плакал и рвал на себе волосы. При виде такого искреннего горя плакали и многие бояре, а во время опускания гроба в могилу разрыдался даже митрополит.
Н.М. Карамзин пишет: «Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, любезнейшую царицу. Когда несли тело в девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь на улицах ко гробу. Все плакали, и всех неутешнее бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню: они не принимали, чуждаясь всякой отрады в сей день печали».
Целую неделю после похорон Анастасии Иван Васильевич провел в одиночестве, не показываясь даже самым близким. Наконец он вышел на люди, но это был уже совсем другой человек. Тридцатилетний царь сгорбился, лицо его было желтым, прорезанным глубокими морщинами. Ввалившиеся глаза беспокойно бегали и горели недобрыми огоньками.
С этого момента для Ивана Васильевича началась новая жизненная полоса, окончательно закрепившая за ним печальную славу «Грозного». Новый этап начался и для всей Руси. Как пишет Н.М. Карамзин, люди «еще не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу! Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели».
Историк М.И. Зарезин по этому поводу высказывает следующее мнение: «Не успели тело царицы Анастасии предать земле, как Иван погрузился в самый грязный разгул – стал “прелюбодейственен зело”. Летописи также свидетельствуют, что именно после смерти царицы Иван сменил свой “многомудренный ум” на “нрав яр”. На наш взгляд, тайна податливости Ивана чарам своей супруги объясняется склонностью Ивана к актерству и лицемерию. Анастасия чаяла видеть супруга богобоязненным и смиренным, и он охотно разыгрывал перед ней эту роль и, возможно, даже нравился сам себе в этом благородном образе. Как это часто бывает, маска начинает диктовать поведение ее обладателю.
Если влияние Сильвестра порождено искренним суеверным испугом, то влияние Анастасии – добровольным лицедейством. Чтобы избавиться от поповской власти, Ивану пришлось скорректировать установку на 180 градусов: не сопротивление Ивана указкам своих опекунов стало причиной обрушившихся на него напастей, а, наоборот, – подчинение их воле. Чтобы снять маску добродетельного христианина, Ивану требовался лишь повод – отсутствие зрителя, желавшего видеть этот образ и готового по достоинству оценить перевоплощение. Поэтому после смерти Анастасии Иван без стеснения дает волю своим похотям. Он вовсе не переменился: просто снял личину, обнаружив собственное лицо».
А это собственное лицо царя было по-настоящему страшным. Подозревая окружающих в убийстве Анастасии, он начал первую явную кампанию террора против бояр и ближних советников (до 1560 года отношения царя с высокопоставленными придворными были уже достаточно напряженными, но о массовом терроре речи пока не шло).
Сам царь в послании к князю Андрею Курбскому написал: «С женою меня вы про что разлучили?»
Персонально в смерти жены, вызванной, по его мнению, «чародейством», царь обвинил своих советников Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева.
У М.П. Погодина читаем: «Вдруг умирает Анастасия. Иоанн плачет, но уже через неделю пирует, и пошла писать! В смерти Анастасии обвиняются Сильвестр и Адашев и, отсутствующие, осуждаются своими врагами, которые все еще боялись, чтобы не возвратили своего влияния; враги поспешили воспользоваться открывшимся случаем для окончательного их низвержения. Чувство самосохранения побуждало их к тому, кроме ненависти. Вся пораженная пария подвергается подозрению вместе со своими начальниками и ожидает себе подобной участи. Иные спасаются бегством: бегство служит оправданием строгости и подает повод к обвинению остальных.
Иоанн начинает видеть везде изменников, неистовствует, предается разврату и становится тираном, какому история мало представляет подобных».
Биограф Ивана Грозного В.Б. Кобрин пишет: «Иван Грозный связывает свой разрыв с советниками со смертью первой жены – царицы Анастасии, прямо обвиняя вчерашних временщиков в убийстве».
Прямых доказательств, как водится, не было, кроме показаний некой польки Магдалены, жившей в доме Адашева, да и те были добыты под пыткой. Тем не менее…
Впрочем, эта история достойна того, чтобы остановиться на ней поподробнее.
У Р.Г. Скрынникова читаем: «Сильвестр родился в Новгороде в семье небогатого священника и избрал духовную карьеру. Из Новгорода Сильвестр перебрался в столицу и получил место в кремлевском Благовещенском соборе. Благовещенский священник выделялся своим бескорыстием. Он никогда не умел устроить своих дел. После пожара перед Сильвестром открылась возможность получить официальный пост царского духовника, но он не воспользовался случаем. Начав карьеру священником Благовещенского собора, он закончил жизнь в том же чине. Принадлежал он к образованным кругам духовенства и обладал неплохой для своего времени библиотекой. Иван немало обязан был Сильвестру своими успехами в образовании.
Припоминая свои взаимоотношения с Сильвестром, царь писал много лет спустя, что, следуя библейской заповеди, покорился благому наставнику без всяких рассуждений. Сильвестр был учителем строгим и требовательным».
В.Н. Балязин пишет: «Нетвердый умом, не имея никаких определенных убеждений и взглядов, фантазер и мечтатель, потрясенный до глубины души целым рядом несчастных событий, дерзкий и кровожадный в силе, малодушный и трусливый в одиночестве, суеверный и мистик, Иоанн всецело отдается в руки человека с железною волею, твердым умом, строгими и определенными убеждениями и непреклонным характером. Все способствовало господству Сильвестра».
Сближение Сильвестра с царем относится к 1547 году. Но очень скоро Иван Васильевич начал тяготиться опекой. Семнадцатилетний государь потом сетовал: «При Сильвестре мне ни в чем не давали воли: как обуваться, как спать – все было по желанию наставников, я же был как младенец».
Да и сам Сильвестр стал склоняться в сторону двоюродного брата Ивана Васильевича князя Владимира Андреевича Старицкого, а потом и вовсе примкнул к боярской группировке, оппозиционной царю и его родственникам Захарьиным.
Как мы уже говорили, выделял Иван Васильевич и Алексея Федоровича Адашева, да так выделял, что значение Сильвестра и Адашева при дворе создало им и врагов, из которых главными были Захарьины, родственники царицы Анастасии. Своего апогея эта вражда достигла в 1553 году, когда Иван Васильевич опасно заболел.
Биограф Ивана Грозного Б.Н. Флоря по этому поводу пишет: «Царь заболел 1 марта 1553 года. Болезнь была очень тяжелой: царь, по выражению летописи, “мало и людей знаяше”, то есть часто находился в беспамятстве. Не исключали, что он скоро умрет».
В таких обстоятельствах было принято решение составить завещание, в котором царь потребовал, чтобы его двоюродный брат, князь Владимир Андреевич Старицкий, и бояре присягнули его сыну, младенцу Дмитрию, появившемуся на свет лишь в октябре 1552 года.
Но двадцатилетний Владимир Андреевич отказался присягать «царю в пелёнцах» и заговорил о собственных правах на престол по смерти царя.
Сильвестр открыто склонился на сторону князя Владимира Андреевича. Алексей Адашев, правда, беспрекословно присягнул малолетнему Дмитрию, но его отец, окольничий Федор Григорьевич Адашев, прямо объявил больному царю, что не желает повиноваться Захарьиным, которые, без всякого сомнения, будут заправлять всем за малолетством наследника.
А.А. Бушков, характеризуя их поведение, пишет, что «Сильвестр с Адашевым к тому времени откровенно заигрались», «чересчур задрали нос и слишком много о себе возомнили».
Захарьины не остались в долгу. Биограф Ивана Грозного В.Б. Кобрин по этому поводу говорит: «Еще при жизни Анастасии ее братья “клеветаша” на Сильвестра и Адашева и “во уши шептаху” доносы и обвинения против них».
К несчастью Сильвестра и Адашева, Иван Васильевич выздоровел и уже другими глазами стал смотреть на своих прежних друзей. Равным образом, сторонники Сильвестра потеряли теперь и расположение царицы Анастасии, которой стало очевидно их нежелание видеть ее сына на престоле.
Однако царь в первое время не показал к ним никаких враждебных чувств, что принято связывать с радостью от выздоровления или с боязнью резко рвать старые отношения. В том же 1553 году он даже пожаловал Федора Адашева боярской шапкой, но через три года тот вдруг взял и умер.
В общем, эту “кухонно-коммунальную” версию запустил в свое время итальянец Поссевино, мягко выражаясь, отнюдь не благожелатель Грозного. А “смертельный удар жезлом” живописал не кто иной, как Горсей, что данное “свидетельство” несколько обесценивает.
Сентиментальный Карамзин историю с “растелешенной” супругой наследника обходит молчанием, зато живописует, как “тиран” уже не в приватной обстановке, а при свидетелях безжалостно убил сына посохом. За что? А якобы за его просьбу послать его с войском отвоевывать у неприятеля Псков. Услышав такую просьбу, царь, по Карамзину, решил, что царевич хочет свергнуть его с престола, – и рассвирепел…
В некоторых версиях фигурирует не удар жезлом, а пощечина, после которой царевич (нервный, надо полагать, как гимназистка) расстроился настолько, что умер от обиды…
Царевича, к слову, разные сказители и изображают по-разному, в зависимости от своих целей. То твердят, что он не уступал отцу в тиранстве и разврате, что они с отцом якобы даже менялись любовницами (но поскольку последнее обстоятельство появилось в книге Одерборна, веры ему мало). Другие, наоборот, уверяют, что царевич был этаким благороднейшим и гуманнейшим оранжерейным цветочком – потому и вызвал гнев сурового отца, садиста и деспота…
Был ли удар посохом вообще? Достоверно это утверждать невозможно. Дошедшие до нас русские летописи о “роковом ударе” молчат. Разве что во Втором архивном списке Псковской летописи упоминается, что царь сына “поколол” посохом после ссоры из-за Пскова – но предваряется это многозначительным оборотом: “Говорят некоторые, якобы…” Однако по той же летописи, смерть царевича последовала лишь два месяца спустя после ссоры, и летописец никак не связывает одно и другое…
Помянутый Мазуринский летописец – единственный русский источник, который как раз связывает ссору и смерть, – но и там, во-первых, употребляется оборот “по слухам”, а во-вторых, Мазуринский летописец проникнут явно антимосковскими настроениями, что тоже следует учитывать…
Исаак Масса, автор, не склонный следовать дешевым сенсациям и сплетням, написал интересную фразу: “Иван умертвил или потерял своего сына”. Столь уклончивый оборот свидетельствует, что кружили разные версии и осмотрительный голландец не торопился выбирать какую-то одну […]
Нет полной ясности даже в вопросе о количестве жен царевича. По одной версии, беременная супруга, из-за которой якобы и разгорелся сыр-бор, была у него третьей. По другой – второй (причем о ее беременности не упоминается). Ломоносов называет только двух жен царевича – и пишет, что обе еще при жизни царевича пострижены в монахини. Тогда откуда взялась третья, беременная Наталья Шереметева? Неразбериха совершеннейшая…
Лично меня настораживает другой аспект этой загадки. Практически все иностранцы (которые уж никак не могли сговориться) пишут о некоем конфликте меж отцом и сыном. О серьезном конфликте, а не ссоре из-за полуодетой жены, более подходящей для коммунальной квартиры. Практически все о нем да упоминают: и “фантазеры”, и люди более серьезные. Правда, причины приводят разные, но тенденция налицо: между отцом и сыном случился некий крайне серьезный конфликт…
Я не вывожу из этого обстоятельства никаких версий – исключительно потому, что разобраться в происшедшем вообще невозможно. Меня просто настораживает такой поворот дела: серьезный конфликт, за которым последовала смерть царевича. Никаких версий, никаких намеков: я что-то такое чую, а доказать и обосновать не берусь. Очень похоже, что мы далеко не все знаем о той давней истории и никогда уже не узнаем правды».
Итак, возможно, все-таки «от болезни же и смерть»?
В самом деле, уже в ХХ веке по поводу болезни царевича Ивана стали говорить определенно – это было отравление сулемой (хлоридом ртути). Дело в том, что в апреле – мае 1963 года в некрополе Архангельского собора Московского Кремля были вскрыты четыре усыпальницы: Ивана Грозного, царевича Ивана Ивановича, царя Феодора Ивановича и полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. При исследовании останков проверялась версия об отравлении Ивана Грозного. В результате ученые тогда заявили, что содержание мышьяка во всех четырех скелетах примерно одинаково и не превышает нормы.
На основании этих результатов некоторые историки попытались утверждать, что никакого отравления Ивана Грозного не было, а имели место последствия лечения «срамной болезни» (то есть застарелого сифилиса) ртутными мазями. Аналогичным образом «заразили» и царевича Ивана, совершенно не обращая внимания на то, что никакой «срамной патологии» в останках царя и царевича не было обнаружено (хотя сифилис в запущенной стадии обязательно влияет на костную структуру).
Позднее трактовка этих результатов была изменена. Согласно последним исследованиям, ртуть – главный компонент большинства древних ядов – в костях Ивана Васильевича превысила норму как минимум в десять раз. Норма мышьяка у царевича и его отца также оказалась превышена – соответственно, в три и почти в два раза.
Вывод был сделан однозначный: имело место отравление (причем обоих) «коктейлем» из мышьяка и ртути.
* * *
26 февраля 1556 года родилась Евдокия Ивановна, но и эта дочь Ивана Грозного не прожила долго: она умерла на третьем году жизни.* * *
Третий сын в царской семье, царевич Федор Иванович, появился на свет 11 мая 1557 года. Сам этот факт еще более усилил значимость царицы Анастасии в глазах бояр. Однако ее здоровье к тому времени уже было сильно повреждено частыми родами, а ребенок, по словам Р.Г. Скрынникова, «оказался хилым и слабоумным», недаром его прозвали Блаженным.Большинство авторов считают, что Федор был совершенно не способен к государственной деятельности. В частности, в сочинении английского посланника Джильса Флетчера «О русском государстве» (Of the Russe Common Wealth), появившемся в свет в Лондоне в 1591 году, сказано, что Федор Иванович был «росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водянке; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется […] Он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен».
А вот описание Н.И. Костомарова: «Феодор Иванович был чужд всего, соответственно своему малоумию. Вставал он в четыре часа, приходил к нему духовник со святою водою и с иконою того святого, чья память праздновалась в настоящий день […] В девять часов утра шел к обедне, в одиннадцать часов обедал, потом спал, потом ходил к вечерне, иногда же перед вечернею в баню. После вечерни до ночи проводил время в забавах: ему пели песни, сказывали сказки, шуты потешали его кривляниями. Феодор очень любил колокольный звон и сам иногда хаживал звонить на колокольню. Часто он совершал благочестивые путешествия, ходил пешком по московским монастырям […] Но кроме таких благочестивых наклонностей Феодор показывал и другие, напоминавшие нрав родителя. Он любил смотреть на кулачные бои и на битвы людей с медведями […] Слабоумие Феодора не внушало, однако, к нему презрения. По народному воззрению, малоумные считались безгрешными и потому назывались “блаженными”.
Как всегда, противоположную точку зрения высказывает А.А. Бушков, который пишет: «Нельзя исключать, что царь Федор Иоаннович был далеко не так слабоумен, как о том писали при Романовых».
* * *
Биограф Ивана Грозного Р.Г. Скрынников констатирует: «Здоровье Анастасии было расшатано, ее одолевали болезни. Частые роды истощили организм царицы».Казалось бы, и как не истощить – все-таки беременности у совсем еще молодой женщины шли в среднем раз в два года. Как следствие, в 1559 году она серьезно заболела.
Но вот А.А. Бушков рассуждает иначе, утверждая, что царица заболела и умерла «при крайне загадочных обстоятельствах». Относительно же того, что организм царицы был ослаблен частыми родами, он пишет следующее: «Историк, несомненно, механически перенес на шестнадцатый век реалии двадцать первого, когда рождение второго ребенка в семье – уже событие. В шестнадцатом веке по всей Европе было несколько иначе: женщины рожали практически каждый год (еще и потому, что детская смертность была высока: родишь четырех – один выживет). Так что шестеро детей за десять лет брака – это, по меркам шестнадцатого века, даже ниже средней нормы…
Крестьянки, имевшие 10–15 детей, и не думали умирать от “ослабления организма”, – а ведь царица, несомненно, находилась по сравнению с ними в гораздо более выгодных условиях: она и тяжелой работой не утруждалась, и ела-пила не в пример лучше».
А вот то, что к 1559 году отношения Ивана Васильевича и Анастасии Романовны заметно ухудшились, – это факт. Одна из летописей, например, даже упоминает о начавшихся изменах царя («царице Анастасии нача царь яр быти и прелюбодействен зело»).
В самом деле, отношения царя и царицы нельзя было назвать безоблачными, особенно незадолго до смерти последней. Они и жили-то практически раздельно, почти не пересекаясь. А потом, уже в 1560 году, случился очередной серьезный московский пожар, и больную царицу вообще увезли в подмосковное Коломенское.
Об этом пожаре у Н.М. Карамзина читаем: «В сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат; тучи дыма с пылающими головнями неслись к Кремлю. Государь вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, подвергаясь величайшей опасности: стоял против ветра, осыпаемый искрами, и своею неустрашимостию возбудил такое рвение в знатных чиновниках, что дворяне и бояре кидались в пламя, ломали здания, носили воду, лазили по кровлям. Сей пожар несколько раз возобновлялся и стоил битвы: многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось хуже».
А потом царица Анастасия скончалась, не дожив и до тридцати лет. Скончалась тихо, как бы стесняясь того, что привлекает к себе слишком много внимания.
Произошло это 7 августа 1560 года, в пятом часу утра. При этом даже самые искусные медики, вызванные Иваном Васильевичем, не смогли определить точной причины ее смерти. Естественно, тут же поползли слухи о том, что царицу отравили.
* * *
Кстати сказать, версия эта долго так и оставалась просто интересной версией, а подтверждение нашла лишь через 440 лет. Решающий вклад в решение этой загадки внесло исследование останков царицы Анастасии Романовны, проведенное в 2000 году по инициативе Т.Д. Пановой, заведующей археологическим отделом Государственного историко-культурного музея-заповедника «Московский Кремль».Вместе со специалистами из Бюро судебно-медицинской экспертизы Комитета здравоохранения города Москвы ученые-геохимики провели спектральный анализ неплохо сохранившейся темно-русой косы царицы. Полученные результаты ошеломили.
Как известно, ртуть (Hg) – это высокотоксичный кумулятивный (накапливаемый) яд, а самым информативным материалом, отражающим концентрацию микроэлементов в организме, являются волосы. Норма по содержанию ртути в волосах человека определяется величиной 0,1–0,5 мкг/г. Токсическая доза для человека – это 0,4 мг.
У царицы Анастасии в волосах ртуть была зафиксирована в огромном количестве – 4,8 мг. Как видим, содержание солей ртути в волосах царицы Анастасии превысило токсическую дозу в 12 раз. Что характерно, загрязненными ими оказались также обрывки савана (0,5 мг) и тлен со дна каменного саркофага (0,3 мг). Это может означать лишь одно: налицо подтверждение факта отравления.
Как рассказывает Т.Д. Панова, «царица Анастасия была отравлена солями ртути, или так называемым “венецианским ядом”. Ртуть была обнаружена в останках царицы. Другие же яды: сурьма, мышьяк, свинец – в ее останках обнаружены не были».
Венецианский яд – это то, что еще Аристотель называл «серебряной водой», тот самый смертоносный нектар, о котором поэт XIX века А.Н. Майков написал:
Знаменитый яд Лукреции Борджиа, внебрачной дочери Папы Римского Александра VI (в миру Родриго Борджиа), умершей в 1519 году! Сотни лет про него слагаются легенды, и есть из-за чего. Созданный с помощью преданных Александру VI химиков, он оказывал свое действие лишь спустя какое-то время: от месяца до нескольких лет. С его помощью прекрасная Лукреция избавлялась от надоевших любовников (а их счет шел на десятки). А вот ее отец и брат пользовались этим ядом для достижения политических и карьерных целей.
А век тот был, когда венецианский яд,
Незримый, как чума, прокрадывался всюду:
В письмо, в причастие, ко братине и к блюду…
В одном из документов, составленном самим Иваном Грозным, он предполагал, что его враги «отравами царицу Анастасию изведоша». И, как выяснилось, в данном случае он был совершенно прав.
Современные ученые убеждены, что организм молодой женщины просто не мог накопить такое количество ртути даже при ежедневном использовании средневековой косметики, для которой было типично высокое содержание соединений ядовитого металла.
Изучение останков царицы Анастасии показало, что ей было не более 25–26 лет. Это означает, что родилась она примерно в 1534 году, а замуж ее выдали в возрасте тринадцати лет. Конечно, шесть беременностей для такого возраста – это очень тяжело, и организм царицы был явно истощен, но проведенное исследование ее останков четко показало: умерла она от отравления. Это не предположение, не легенда, а, как говорится, научно доказанный факт.
Это в настоящее время киллеры предпочитают пистолеты с глушителями, а в Средние века именно соли ртути были главным орудием устранения неугодных, и Русь тут, как видим, не стала исключением. В 1560 году в смерти царицы Анастасии были заинтересованы очень многие, но, к сожалению, имя того, кто стал заказчиком и исполнителем этого отвратительного преступления, мы не узнаем уже никогда.
* * *
Кому-то это может показаться странным, но Иван Васильевич очень сильно переживал смерть первой супруги. Яркий рассказ об этом сохранили многочисленные летописи. За гробом он шел, поддерживаемый своим младшим братом Юрием, двоюродным братом князем Владимиром Андреевичем Старицким и юным казанским царем Александром, своим воспитанником, так как от горя и слез еле держался на ногах, как написал один из очевидцев, «от великого стенания и от жалости сердца».Царицу похоронили в кремлевском Вознесенском монастыре. На ее похороны собралось множество народу, «бяше же о ней плач немал, бе бо милостива и беззлоблива ко всем».
Как мы помним, Джером Горсей, проживавший в Москве с 1571 по 1591 год, утверждал, что царица была не только «милостива и беззлоблива ко всем», но и «влиятельна».
Р.Г. Скрынников с этим не согласен: «Горсей прибыл в Россию после смерти царицы и записал отзыв о ней с чужих слов. Источники не сохранили указаний на то, что Анастасия активно вмешивалась в государственные дела».
Оставив в стороне все восторженные преувеличения, явно просматривающиеся в записках Джерома Горсея по отношению к молодой царице, отметим, что своим добрым нравом Анастасия, видимо, все-таки умела в каких-то ситуациях усмирять необузданный нрав своего мужа. Конечно же, она не имела серьезного влияния на решения, принимавшиеся Иваном Грозным в сфере государственной политики, но все же была завидной женой, царь был сильно привязан к ней и всю жизнь потом вспоминал о своей первой супруге с любовью и сожалением.
Во время похорон он плакал и рвал на себе волосы. При виде такого искреннего горя плакали и многие бояре, а во время опускания гроба в могилу разрыдался даже митрополит.
Н.М. Карамзин пишет: «Никогда общая горесть не изображалась умилительнее и сильнее. Не двор один, а вся Москва погребала свою первую, любезнейшую царицу. Когда несли тело в девичий Вознесенский монастырь, народ не давал пути ни духовенству, ни вельможам, теснясь на улицах ко гробу. Все плакали, и всех неутешнее бедные, нищие, называя Анастасию именем матери. Им хотели раздавать обыкновенную в таких случаях милостыню: они не принимали, чуждаясь всякой отрады в сей день печали».
Целую неделю после похорон Анастасии Иван Васильевич провел в одиночестве, не показываясь даже самым близким. Наконец он вышел на люди, но это был уже совсем другой человек. Тридцатилетний царь сгорбился, лицо его было желтым, прорезанным глубокими морщинами. Ввалившиеся глаза беспокойно бегали и горели недобрыми огоньками.
С этого момента для Ивана Васильевича началась новая жизненная полоса, окончательно закрепившая за ним печальную славу «Грозного». Новый этап начался и для всей Руси. Как пишет Н.М. Карамзин, люди «еще не знали, что Анастасия унесла с собою в могилу! Здесь конец счастливых дней Иоанна и России: ибо он лишился не только супруги, но и добродетели».
* * *
Смерть царицы Анастасии, наступившая при обстоятельствах, позволявших предположить отравление, стала причиной резкого психологического кризиса Ивана Грозного.Историк М.И. Зарезин по этому поводу высказывает следующее мнение: «Не успели тело царицы Анастасии предать земле, как Иван погрузился в самый грязный разгул – стал “прелюбодейственен зело”. Летописи также свидетельствуют, что именно после смерти царицы Иван сменил свой “многомудренный ум” на “нрав яр”. На наш взгляд, тайна податливости Ивана чарам своей супруги объясняется склонностью Ивана к актерству и лицемерию. Анастасия чаяла видеть супруга богобоязненным и смиренным, и он охотно разыгрывал перед ней эту роль и, возможно, даже нравился сам себе в этом благородном образе. Как это часто бывает, маска начинает диктовать поведение ее обладателю.
Если влияние Сильвестра порождено искренним суеверным испугом, то влияние Анастасии – добровольным лицедейством. Чтобы избавиться от поповской власти, Ивану пришлось скорректировать установку на 180 градусов: не сопротивление Ивана указкам своих опекунов стало причиной обрушившихся на него напастей, а, наоборот, – подчинение их воле. Чтобы снять маску добродетельного христианина, Ивану требовался лишь повод – отсутствие зрителя, желавшего видеть этот образ и готового по достоинству оценить перевоплощение. Поэтому после смерти Анастасии Иван без стеснения дает волю своим похотям. Он вовсе не переменился: просто снял личину, обнаружив собственное лицо».
А это собственное лицо царя было по-настоящему страшным. Подозревая окружающих в убийстве Анастасии, он начал первую явную кампанию террора против бояр и ближних советников (до 1560 года отношения царя с высокопоставленными придворными были уже достаточно напряженными, но о массовом терроре речи пока не шло).
Сам царь в послании к князю Андрею Курбскому написал: «С женою меня вы про что разлучили?»
Персонально в смерти жены, вызванной, по его мнению, «чародейством», царь обвинил своих советников Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева.
У М.П. Погодина читаем: «Вдруг умирает Анастасия. Иоанн плачет, но уже через неделю пирует, и пошла писать! В смерти Анастасии обвиняются Сильвестр и Адашев и, отсутствующие, осуждаются своими врагами, которые все еще боялись, чтобы не возвратили своего влияния; враги поспешили воспользоваться открывшимся случаем для окончательного их низвержения. Чувство самосохранения побуждало их к тому, кроме ненависти. Вся пораженная пария подвергается подозрению вместе со своими начальниками и ожидает себе подобной участи. Иные спасаются бегством: бегство служит оправданием строгости и подает повод к обвинению остальных.
Иоанн начинает видеть везде изменников, неистовствует, предается разврату и становится тираном, какому история мало представляет подобных».
Биограф Ивана Грозного В.Б. Кобрин пишет: «Иван Грозный связывает свой разрыв с советниками со смертью первой жены – царицы Анастасии, прямо обвиняя вчерашних временщиков в убийстве».
Прямых доказательств, как водится, не было, кроме показаний некой польки Магдалены, жившей в доме Адашева, да и те были добыты под пыткой. Тем не менее…
Впрочем, эта история достойна того, чтобы остановиться на ней поподробнее.
* * *
Для начала отметим, что примерно в 1546 году в Благовещенском соборе Московского Кремля появился священник по имени Сильвестр. И очень скоро этот человек стал приближенным царя, его духовником и одним из главных советников.У Р.Г. Скрынникова читаем: «Сильвестр родился в Новгороде в семье небогатого священника и избрал духовную карьеру. Из Новгорода Сильвестр перебрался в столицу и получил место в кремлевском Благовещенском соборе. Благовещенский священник выделялся своим бескорыстием. Он никогда не умел устроить своих дел. После пожара перед Сильвестром открылась возможность получить официальный пост царского духовника, но он не воспользовался случаем. Начав карьеру священником Благовещенского собора, он закончил жизнь в том же чине. Принадлежал он к образованным кругам духовенства и обладал неплохой для своего времени библиотекой. Иван немало обязан был Сильвестру своими успехами в образовании.
Припоминая свои взаимоотношения с Сильвестром, царь писал много лет спустя, что, следуя библейской заповеди, покорился благому наставнику без всяких рассуждений. Сильвестр был учителем строгим и требовательным».
В.Н. Балязин пишет: «Нетвердый умом, не имея никаких определенных убеждений и взглядов, фантазер и мечтатель, потрясенный до глубины души целым рядом несчастных событий, дерзкий и кровожадный в силе, малодушный и трусливый в одиночестве, суеверный и мистик, Иоанн всецело отдается в руки человека с железною волею, твердым умом, строгими и определенными убеждениями и непреклонным характером. Все способствовало господству Сильвестра».
Сближение Сильвестра с царем относится к 1547 году. Но очень скоро Иван Васильевич начал тяготиться опекой. Семнадцатилетний государь потом сетовал: «При Сильвестре мне ни в чем не давали воли: как обуваться, как спать – все было по желанию наставников, я же был как младенец».
Да и сам Сильвестр стал склоняться в сторону двоюродного брата Ивана Васильевича князя Владимира Андреевича Старицкого, а потом и вовсе примкнул к боярской группировке, оппозиционной царю и его родственникам Захарьиным.
Как мы уже говорили, выделял Иван Васильевич и Алексея Федоровича Адашева, да так выделял, что значение Сильвестра и Адашева при дворе создало им и врагов, из которых главными были Захарьины, родственники царицы Анастасии. Своего апогея эта вражда достигла в 1553 году, когда Иван Васильевич опасно заболел.
Биограф Ивана Грозного Б.Н. Флоря по этому поводу пишет: «Царь заболел 1 марта 1553 года. Болезнь была очень тяжелой: царь, по выражению летописи, “мало и людей знаяше”, то есть часто находился в беспамятстве. Не исключали, что он скоро умрет».
В таких обстоятельствах было принято решение составить завещание, в котором царь потребовал, чтобы его двоюродный брат, князь Владимир Андреевич Старицкий, и бояре присягнули его сыну, младенцу Дмитрию, появившемуся на свет лишь в октябре 1552 года.
Но двадцатилетний Владимир Андреевич отказался присягать «царю в пелёнцах» и заговорил о собственных правах на престол по смерти царя.
Сильвестр открыто склонился на сторону князя Владимира Андреевича. Алексей Адашев, правда, беспрекословно присягнул малолетнему Дмитрию, но его отец, окольничий Федор Григорьевич Адашев, прямо объявил больному царю, что не желает повиноваться Захарьиным, которые, без всякого сомнения, будут заправлять всем за малолетством наследника.
А.А. Бушков, характеризуя их поведение, пишет, что «Сильвестр с Адашевым к тому времени откровенно заигрались», «чересчур задрали нос и слишком много о себе возомнили».
Захарьины не остались в долгу. Биограф Ивана Грозного В.Б. Кобрин по этому поводу говорит: «Еще при жизни Анастасии ее братья “клеветаша” на Сильвестра и Адашева и “во уши шептаху” доносы и обвинения против них».
К несчастью Сильвестра и Адашева, Иван Васильевич выздоровел и уже другими глазами стал смотреть на своих прежних друзей. Равным образом, сторонники Сильвестра потеряли теперь и расположение царицы Анастасии, которой стало очевидно их нежелание видеть ее сына на престоле.
Однако царь в первое время не показал к ним никаких враждебных чувств, что принято связывать с радостью от выздоровления или с боязнью резко рвать старые отношения. В том же 1553 году он даже пожаловал Федора Адашева боярской шапкой, но через три года тот вдруг взял и умер.