- без масок - и ничего! Румяны, довольны собой. А это уже вина: им не стыдно!
   Ну, не надо голову пеплом посыпать, землю грызть - но хоть ужимкой какой показать: да, сознаю, профессия моя не того... не благоухает, так скажем.
   Сколько я ни вглядывался - с надеждой, добросовестно - бесполезно. Жовиальны, упитаны. Плодятся интенсивно. Вон у Канюки - шестой уже отпрыск. ("Футбольную команду хочу", - благодушествует.) Гарик мне:
   - Леня! Ведь у Канючихи - еще с прошлых родов лобок лысый! И опять! Что ж он творит!
   Да это прекрасно, размножение я приветствую. Хотелось бы, конечно, подкузьмить - мол, половина там зэковских - но не могу: не имею сведений стопроцентных. Но вот канючатам - им же придется с малолетства приноравливаться: папа - тюремщик. В порядке вещей, то есть, что один человек другого в клетке держит, под полным своим произволом. А это ребенку никак. Тут или папа чем-то не тем занимается (невозможно!), или зэки - не люди. А они освобождаются. И некоторые - в Серебрянке остаются. Получается, человек - что-то вроде фофана: можно скинуть, можно надеть. (По совести говоря, мы и все так воспитаны.) Но не будем о грустном, я отвлекся, а хотел - о судьбе. Возьмем фамилии. Хорошо, если ты Иванов. А вдруг - Баранов? Не бывать академиком, однозначно. В лучшем случае - генералом. Или с моей - куда уж на эпопею замахиваться... Опять же Гарик. Никаких там спецкурсов, но трепло - высшей пробы. Круче Горбачева. Травит
   - с утра до вечера и в бараке еще с полночи - рядом спим. Миллион историй - не заткнешь. Когда успел? Лет на десять он постарше, так и засижено у него вдвое больше - но я, слушая, младенцем себя чувствую.
   Пусть, кстати, расскажет - любую на выбор, а я разомнусь пока. Пора уже - сорок страниц без перекура. Разогнался - скоро конец срока, а о главном и не начинал.
   Притормозим.
   "Зарекался я, Леня, в поездах играть, но - молодой, кровь бурлит, ребята на вид лоховатые - короче, расписали пульку. Как раз от Москвы до Краснодара - почистили меня, обшкурили, как белочку. Тонну выгрузили - я и ойкнуть не успел.
   А лето, у меня ж планы были: здоровый образ жизни, море, бляди, ркацители. Ну, выхожу, жарища, пива попил на вокзале - идти не к кому, потому что не с чем. И перспектива до сентября - только бутылки собирать. Переслюнил свою книжку телефонную - есть солидные номера, но не умею в долг жить, чесаться начинаю.
   Даже к врачам ходил. И тут случай выручил: смотрю - мне азиат какой-то маякует.
   Пригляделся - вспомнил: знакомый кореец, Ли фамилия. У них в Корее две фамилии:
   Ким и Ли. Этот - Ли, значит. Из второй половины. Они тут арендуют землю у совхоза, хорошо живут, свой хутор. Собаку, кстати, первый раз я у него попробовал.
   - Что, Гарик, дела? Почему не на море?
   У меня с ним бизнеса нет - можно в жилетку поплакать. Рассказал, он посмеялся.
   - А ты чего здесь?
   - Тоже трудности, Гарик.
   Оказалось, у него с урожаем завал. Некому собирать. Что-то в этом году не сцепилось, не подмазал, или щемануть его решили - не дают людей. А счет на дни идет - чуть не плачет мужик. А когда кореец плачет - невозможно стерпеть. Это как ребенок. Говорить не могу, сам рыдаю, рисую ему на листочке: 1:25. Он мне всю книжку закапал, пока переправлял: 1:15. Сошлись на двадцатке за работника, но стольник я авансом взял.
   - А что за контингент, Гарик? Бичей-то я и сам наберу.
   Понтуется, ясно, - сгниет все, пока столько бичей найдет. Но говорю:
   - Нет, хануриков не подпустим к урожаю. Одни комсомольцы будут, сами как огурчики.
   Ну все, заметано. Если что, говорю, стольник верну через неделю. А у меня знакомый по префу - директор техникума. Как раз базарили с ним недавно. У них обязалово - студентов летом припахать. Трудовой семестр, смычка с селом, стирание граней. И каждый год - головная боль: распихать всех. И с жильем, с кормежкой заморочки - родители потом возбухают. А у Ли для сезонников - барак с разгородкой, а хаванину жена с дочками стряпают. Нет, не собачину, что ты. Это у них деликатес, для себя откармливают. Ну, мчусь к директору этому. Оказалось, я для него - как голубь с ветвью в зубах. Как раз сессия заканчивается, а две группы еще не пристроены.
   - Только, Гарик, транспорт пусть совхоз организует.
   - Конечно, - говорю, - львовский автобус, а как же! - не сказал ведь ему, что к корейцу едут, я как бы от совхоза шустрю. Пусть начнут работать - там уже утрясется.
   Львовский автобус - это у меня в автопарке кореш начальствует, мы с ним давно в хороших. Простой мужик, но любит шампанское, извращенец. Мчусь домой, две бутылочки из загашника - и к нему. Он увидел серебряные головки:
   - Что-то надо, Гарик?
   - Та-а... Оно так, что и надо, и не надо. Давай охладим сначала.
   Ну, распили с ним газировки этой, уладили, полстольника я ему оставил: хочет - через бухгалтерию пусть проводит, хочет - леденцов себе купит.
   Хожу уже медленно, но еще не все дела. Школьный мой кент один - художником в доме культуры. С ним проще, он сам мой должник, сколько раз на мои похмелялся.
   Объяснил ему, что мне нужно.
   - Конечно, - говорит, - можно даже и покруче что-нибудь, цитату из вождей.
   - Не надо цитат, сделай, как я прошу, - я его знаю, такую цитату найдет - вместо Ли в ментуру все поедем.
   И вот - всё, вроде, а тревожно на душе, как с незастегнутой ширинкой. Думал, думал, вдруг ударило - лабухов забыл! А на завтра уже церемония! Хорошо, когда батю хоронил, записал один номерок. Там душевный такой коллектив, надежды маленький оркестрик. Вот их бугру и звоню:
   - Можете завтра в восемь?
   - Погоди, сейчас гляну, когда первый жмур. Ага, в девять у нас. А надолго работы?
   - Да двадцать минут. Репертуар-то есть подходящий?
   Сговорились за полста. Первый раз за неделю спал без кошмаров. Назавтра - транспарант у техникума: "Урожай - в закрома Родины!", "Прощание славянки" гремит, полный "лев" комсомольцев - тронулись. А послезавтра - на море, как планировал. И ведь скажи, не заслужил разве? Всем по кайфу сделал, как Дед Мороз".
   - Тебе бы, правда, по комсомольской линии, Гарик, с твоей энергией.
   - Точно. Платили бы по два червонца с головы - я бы весь Китай под наши знамена привел.
   ХХ
   - Леня, а ты в курсе, почему тебя с нижнего перевели?
   - Технорук дуркует.
   - Нет, зря ты. Он тебя спасал. Мне вчера Нинон рассказала. А ей - Малинникова.
   Чей-то муж звонил из Вишерогорска, кричал, что тебе голову отрубит. Кого ты там соблазнил-то?
   Вот оно что! Володя, значит, больше некому. Ой-ой, смотри ты, горячий чалдонский парень! Не верю я в такие страсти. Ну, клуб он там хотел подпалить - так и то, наверно, понты одни, иначе - почему ж условно дали? Но чтобы голову - пусть не смешит. Селиван пол-Вишерогорска раком переставил - и ничего, ни пикнул никто.
   Что сам я за рогодавцем своим по всей Садовой с молотком наперевес гнался - это не показатель. Я на французской классике воспитан: Кармен, Вальмон. А здесь-то откуда этому взяться? Или уж собрался рубить - руби, зачем хозяину звонить.
   Неохота настоящий срок тянуть? Тогда онанируй в тряпочку, если такой ревнивец. А с бабами - ни-ни. У ревнивого, прежде чем с девкой сойтись, мешок сухарей должен быть насушен.
   Примерно так мы с Гариком обсудили, и я решил: надо на нижний съездить. Не хватало, чтоб чалдоны питерских зашугивали.
   В первый же выходной и отправился (у лесников они скользящие, а на нижнем без выходных шуршат).
   В Вишерогорске спрыгнул на ходу из кузова - сначала Перчаткина проведаю. Он откинулся уже с полмесяца, живут с Римкой, расписались, девчурка папой зовет, полная идиллия. Посидели, почаевничали. Я за три года первый раз в цивильном доме - как чукча в Эрмитаже себя чувствую. Не дано, не дано вольному человеку таких минут, что он может знать о жизни? Не пробовал я ни йогу, ни травку - недосуг всё, но вот - безо всяких асан и снадобий - три года камер и бараков - только-то! - и весь на резкость наведен: кровать (не шконка!), над ней коврик, под ней детский горшок ком в горле, мурашки в носу, вечный кайф!
   Или, вспоминаю, после суда вернулся в Кресты - и одного в камере заперли.
   (Цирик: - Не повесишься? - Еще чего!) На два часа всего, но я-то не знал, на сколько. А по тюремной трансляции - Чайковский. Никогда не любил (двадцать лет, обычное дело) - и вдруг - такая ласка, нежность по нервяку, доехало, наконец: и вправду гений Петр Ильич! Гомосек ты мой родной...
   В расслаблении выполз от Сереги, весь мир бы обнял - о: карга какая-то в горку пыхтит.
   - Заморилась, бабусь? - беру кошелку.
   - Спасибо, сынок.
   Ну, а я что говорю? Все люди - родственники, так и есть. Бабки и зэки это понимают.
   Зашел в магазин - ого: масло сегодня дают, что за день! Беру килограмм, хотя для вольных лимит - двести грамм в одни руки, пойми этих продавщиц. С того раза, кстати, перестал недолюбливать работников торговли. Есть в них какой-то симпатичный завиток.
   Уже по дороге к нижнему нагоняю Фазу. Его давно в сучкорубы сослали, стараниями Сойкина. Идет себе Фаза потихоньку, скрип-скрип, а за ним кабыздох лохматый, как привязанный. Но не привязанный, совершенно по вольной воле - на верную погибель.
   А уверяют - инстинкт у собак. Фигня это все. У Фазы в кармане - кусок колбасы.
   Он этим куском помахал у барбоса перед мордой - тот от деревни и не отстает.
   Колбасу чует, а что под топор идет - не чует. И наш брат, сапиенс бестолковый, так же себя ведет - но это не обидно. Мы ведь здоровые инстинкты в себе задавили. А вот за пса - досада берет.
   Ленуся с Васильичем в новой будке, Санька-маркировщик теперь сторожем, но без моих орлов - непривычная обстановка.
   Ленуся, помнишь, как ты обрадовалась? Когда девчонка радуется, а виду не хочет показать - вдвойне трогает. Потому что радость у нее даже из ушей тогда выпирает, не говоря про глаза. Мне неловко стало - сам-то ведь знал, что увижу, и за дорогу свою радость слегка подрастряс. А для Ленуси - сгинул и вдруг - воскрес, еще и кило масла под мышкой.
   Короче, Володя минут через тридцать нарисовался. Эх, не надо было мне по Вишерогорску среди бела дня шляться! Не инстинкт же у парня, в самом деле?
   Познакомились, погутарили о нейтральном. И - уехал он, еще руку мне пожал. С Ленуси веселье слетело, конечно. Плохо, что опять с ней наедине стоял, возле будки (не при Васильиче же ворковать!).
   - Ой, что он теперь дома начнет!..
   - А чего ты его не прогонишь до сих пор?
   - Куда прогонишь? Мы же в его доме и живем с матерью.
   - Тьфу ты, вот попадалово. Ну, не горюй, Ленусь. Хочешь, масла возьми полкило?
   Засунешь ему в грызло, если лаяться будет.
   - Да он не лается... Отрежь кусок. Нет, полкило не надо, грамм двести.
   Больше не виделся никогда с Ленусей, через день только письмо ей с орлами передал. Мол, приглашение в силе, приезжай в Питер хоть одна, хоть с Володей, адрес написал, как проехать. И ответ получил. Потерял подлинник, да и не было там ларинских красот, чтоб беречь. Володька ей два зуба вышиб ("Теперь улыбка позорная"). Из Чалдонии, чувствует, никогда не выберется, мол, не судьба. "Лучше ты, если сможешь, приезжай опять". Вот деваха! И зубов ей не жалко. Ну нет, я не изверг, не поехал. И так здесь к двадцати пяти все с железом во рту, смотреть страшно.
   XXI
   Можно учредить конкурс, призовой фонд - "мерседес". Один-единственный вопрос:
   "Чем хорошо начало весны в тайге для приемщика древесины?" И никто не ответит, сам и укачу на "мерседесе" (в Серебрянку, конечно, - давняя мечта). Ведь что в голову приходит: на тетеревиные бои полюбоваться? Их и все видят, не только приемщик. Пока до делянок едем - два-три ристалища. Солнышко уже загарное? Так в середине весны еще подбавит. Нет-нет, все не то.
   Что же тогда? А вот: начало весны - единственное в году время, когда по тайге можно как по парку гулять. Летом - валежник, папортник, не продерешься. Зимой - только на широких лыжах, но их нет, а и были бы - отметут: куда это наладился?
   Зато в начале апреля каждое утро - два-три часа - великолепный наст: гуляй, не хочу.
   Пытались меня волками запугать, какая-то тут разновидность: рыжие, помесь с собакой. Ни огня, ни тракторов не боятся - помельче, правда, обычных. Но это в голове не укладывалось: чтоб меня волки съели - не хватало воображения. Поэтому не слишком боялся, хотя топор брал, для самоободрения. А волки тоже не дураки - лосей кругом немеряно, не сравнить же с зэком по калорийности.
   Памятная весна! Одна за другой - три эпохалки: новая любовь, школа заработала и Чернобыль рванул. По значимости - в убывающей перечисляю. Может, и вовсе бы Чернобыля не заметили, но Игорек, наш с Гариком семьянин, - киевский, оттуда посылки получает. Потому вникаем: так ли безвредно всё, как по телеку уверяют? Или с рентгенами тушенку хаваем?
   Ловим голоса, откуда еще и дознаешься. И выясняется: да, с рентгенами. Потом уже и наши разоткровенничались, но пару посылок мы приговорили к тому времени. У Гарика от мнительности утренние эрекции прекратились; переполошился парень, клянет мирный атом. У Кальтенбруннера выклянчил пару див, для эксперимента.
   - Всё, Леня, завтра сяду под березкой, сосредоточусь, а если нет - на той березке и повешусь, - с пафосом, на слезу бьет.
   - Брось ты, Гарик, мало ли других радостей, - подыгрываю.
   - Радостей много, а перец один. Ты мне что предложишь: стихи писать?
   - Зачем сразу стихи? Можно прозу.
   - Ты мне хоть одного импотента-прозаика назови. Может, вы изучали в Герцена? Не Толстой ли?
   Нет, Толстой не годится для утешения. Поставил в тупик. Не могу припомнить.
   - Видишь, все к одному: не жизнь без перца.
   - Ну, хоть записку оставь: "В моей смерти прошу винить сержанта Доноса". Может, переведут гниду. - У нас на зоне, под Питером, в мою бытность четверо с собою кончили - и хоть бы один с пользой для дела. Только о себе люди думают.
   - Сделаю, ладно.
   Но, увы, не удалась подляна для Доноса: сработали кальтины развратницы.
   Зато к "Голосу Америки" мы пристрастились. Работяги посапывают всеми отверстиями здоровых организмов, а мы выцеживаем по ночам клевету из шуршания, проникаемся.
   (У нас радиола - старинная, с зеленым глазком. И пластинки есть.) Не до глубины пробирает, правда. У них тогда на "Голосе" в отделе кадров наш диверсант работал. Для русского вещания всех сотрудников с еврейским выговором подобрал - всерьез они не воспринимались. Но забавно слушать, как злопыхают отщепенцы.
   Даже про наши края однажды шипели, про соликамский БУР, "Белый лебедь" знаменитый. Игорек-то сподобился, побывал там. Канюка пристроил на месяц, в прошлом году.
   - Чтобы тебя под мореный дуб, Омельченко. Иначе опять поедешь.
   Нет, хватило месяца, дошел до указанной кондиции.
   - Я тогда одним спасся: мне мужики хорошего кобеля заколбасили. Недели две его жрал - зима, не портится. А так бы крякнул, думаю.
   Ну, про кобеля по "Голосу" ничего не говорили, у них там другой стиль: "узники", "томятся", - но все равно приятно: и провинцию вспомнили, не только московских жидков. Но в основном - о них, с ними, они. "Голос Америки", одно слово.
   Берут интервью у очередного:
   - В чем, по-вашему, причины нынешнего кризиса в России?
   - Бога забыли.
   У самого один храм - ОВИР, но радетель веры, как же! Ничего мы не забыли, вот Он нас - вполне вероятно...
   - Лень, а вас в институте учили, как детям трактовать?
   - О чем?
   - О религии.
   - Нет, зачем.
   - Как? Вы же бойцы идеологического фронта.
   - Дети об этом не спрашивают.
   - А вдруг - завяжется базар?
   - Не знаю. Я на практике "Школу" Гайдара проходил...
   - Да-да, помню. Пацан замочил кого-то. А потом его кента зашмаляли...
   - Ну, Чубука. Так что - откуда базар? Там ясно всё.
   XXII
   Прислали, наконец, бумажку из деканата, и вот - учительствую. Разумного, доброго целый воз накопил - раз в неделю тащу его в массы. Массы мои пока что - два местных паренька. Еще зэков должно быть с десяток, тех, кто восемь на воле не успел, дела замотали. Но их и тут дела заматывают - почти не ходят ко мне.
   Причины - сплошь уважительные, да и труд - лучший учитель, я не в обиде.
   Местные же эти - ребята простые, но любознательные:
   - Кто Пушкина убил? Лермонтов?
   Стало быть, база есть: слышали про обоих и что со стрельбой как-то связано, - не с нуля начинать. (Не так уж невероятна, кстати, их версия. Для меня вот куда невероятнее, что Толстой с Достоевским только раз в жизни виделись, но - факт, приходится верить.) Рассказал про Пушкина, выслушал комментарии. Не в пользу Сергеича. Основной аргумент: сучка не захочет - кобель не вскочит, чего он к Дантесу прицепился.
   Жену надо было отбуцкать. (Знакомая логика: меня весь срок так же попрекают.) Лермонтов тоже сочувствия не вызвал своей дуэльной историей. Тут я как бы современников выслушал - и те ведь не читали ни строчки, судили безотносительно к поэзии, непредвзято. Сложнее с Гоголем: никак не хотели мне верить, что просто голодом себя заморил.
   - Почему?
   - Потому что поп на него накричал, - явно не объяснение.
   И завязалось-таки, о чем Гарик предупреждал, соскользнули на зыбкое. Слово за слово - и:
   - Что такое Библия?
   Гм. Методички нет. Как растолковать?
   - А сами-то что слышали?
   - Это... Ну, там объясняют, что такое добро, что такое зло...
   Лет через шесть, когда нахлынули на Россию миллионы Библий, - мне было немного жаль, что отнимают мечту у народа. Так верилось, что есть книга с ответами на все вопросы, но - спрятана, за семью замками держится, как и положено такой книге... И вдруг, вместо последней правды - Авраам родил Исаака. Да еще мелким шрифтом. Это уж я свое, детское, приплетаю. Думалось, что в Библии - и буквы с колесо.
   Короче, не стал я им ничего жевать. (Не занудствовать же: мол, о добре и зле - каждый сам пишет, не словами... Но на будущее, на всякий случай - не всегда ж меня будут сразу после "Школы" гайдаровской арестовывать - сочинил пару глубокомудростей. Чтоб ни к чему не обязывали, но исчерпывали тему, если речь зайдет. Кто сомневается, что у книжки есть автор? Хоть у тех же "Мертвых душ", например. Нет такой проблемы. Вопрос в другом: читают ли эту книжку? Или только "проходят"? И с миром - так же: конечно, есть Творец, - за читателями дело. Но последний интерес даже не в том, верим мы или нет, - верит ли Он в нас - вот в чем главное.) Вернулись к Чичикову. Долго вычисляли, под какую статью он бы сейчас попал.
   Разные предлагались варианты, зато сошлись, что на зоне бы он каптерщиком устроился и председателем секции был бы, наверняка.
   Слава богу, что в этом году, поскольку школа всего два месяца функционировала, выпускных сочинений не потребовали с нас. Но на следующий год (забегая вперед) - пристали с ножом к горлу. И мы со Светой Ивановой, моей вольной коллегой, чуть меняя наклон почерка, сами накатали за всех. Ничего, проскочило. Даже Мишане Лебедеву аттестат выдали. Но подписываться парень так и не научился. До десяти считать - уже почти не сбивался, а это - нет, не одолел. Ну, не каждому дано, да и надобности особой нет, только бюрократию разводить с этими подписями.
   За день до звонка пошел я в штаб.
   - Дайте справку, что я два года учительствовал (думал, для восстановления пригодится).
   - Мы, Ленчик, - Макокин хихикает, - можем тебе написать, что ты и космонавтом здесь был. (А что? Неплохая идея. И похоже: невесомость эта, удаленность... Надо было соглашаться.) В РОНО поезжай, они оформят.
   РОНО - в Красновишерске, все равно по дороге, ладно. Заехал, когда освободился, улыбаюсь коллегам (я первый день всем улыбался, как дурачок) - так и так.
   - Ну, как же, знаем, знаем. Посидите пока.
   Штампанули мне справку - загляденье. Как печать увидел - сам поверил, что учительствовал всерьез, зауважал себя. Чем не Макаренко? Сказал теткам спасибо сердечное и - домой. Но не пригодилась справка: и без нее восстановили.
   XXIII
   Еще до тюрьмы, студентствуя, был озадачен, а тут и вовсе замучился: вот, понимаю ведь, что внутреннее пространство филолога и, скажем, сучкоруба разнятся, как интерьер Зимнего и курной избы. Последний, грубо говоря, онтологичнее. Потому так напряженно вглядываюсь: что, есть там свет, или это одно художество, барственная придурь - наши плафоны? На воле-то от случая к случаю, а здесь ежедневно десяток пролетариев выслушиваю, не прерываю, даю излиться...
   Мрачновато.
   Бляди, бухало - у тех, кто помоложе. За тридцать - уже только бухало. И сколько раз мне:
   - Ты хоть напивался? - сочувственно, как бельмоглазому: "Ты солнышко видел?" Видел я их солнышко, но провоцирую иногда: нет, мол, текучка заела, не довелось.
   Еще хуже - перестают всерьез воспринимать. Замыкаются. Как засветившийся шпион себя чувствую. Подозреваю, что негодуют в душе: ведь жизнь человеку дается один раз... (Вслух нельзя: от меня зарплата зависит, зачем отношения натягивать.) Тактично переключаю на баб, но тут совсем не то воодушевление. Геша Гончар и вовсе афоризмом отрубает: "Рожденный пить - ебать не может> . Но и те, кто подхватывает, - не цветисты: чердачно-подвальные случки, лярвы, шалавы, триппер
   - небогатый репертуар. Самое поэтичное из услышанного:
   - На дискотеке познакомились, пошел провожать. Шершавый свербит, а зайти некуда
   - у нее и у меня предки дома. За какие-то гаражи ее заволок, обоссано всё. Полез под юбку - она кудахчет: "Я не такая, я не такая!" Да вы все не такие, упрись покрепче. Вдул, шмыг-шмыг - и правда, девочка. Трусняк в крови, она плачет.
   Довел до дома, завтра увидимся, говорю. А назавтра, по трезвяне, увидел ее - так стыдно стало - даже подойти не смог. Ну, что я ей скажу? Нет, не люблю целок, - это Гешин тракторист, Ваня Щелкунов рассказывал. Красивый парень, кепка-восьмиклинка с лаковым козырьком и на трелевщике джигитует - любо-дорого.
   Еще и утонченная натура, оказывается.
   - И что, не встречались больше?
   - Почему, встречались. Ее через месяц уже все подряд драли. Стрекотала, как швейная машинка. Но меня потом посадили скоро, я второй раз не успел.
   Наши с Ванькой тропки вскоре скрестились, а пока - я декламировал мысленно:
   - Девчата! Все равно из вас ни физиков, ни лириков, ни даже трактористов приличных - да и не к тому вы назначены, - так посерьезней хоть к единственно ценному в себе! Ну да, к мохнатке этой, к полу, будь он неладен. Под музыку, что ли, с толком, с расстановкой. Зачем эта пачкотня торопливая? Особенно первый раз?
   Вот у древних было правильней поставлено (не повсеместно, но существовал такой обычай): опушилась девка - к изваянию бога вели и на каменный фалл ее, голубушку. Дескать, потом как хочешь - а это святое, нельзя на самотек.
   Понимали: если первый был бог - так и со вторым кое-как не захочется.
   Много чего древние понимали. А нам недосуг. Жизнь, говорит, дается один раз.
   Некогда понимать, надо пошалить успеть (это мне, несмышленышу, Гарик постоянно внушает). Да все какие-то шалости скучноватые: ну, понаделал дырок, напрыскал где надо и не надо, насморков нахватал. Дальше? "И в борьбе с зеленым змием побеждает змий", - дежурная шутка у Гарика. Смешно. Но не так уж весело.
   Впрочем, этот как с Надюшкой на нижнем складе: проповедуй, не проповедуй - одним кончится. Гуру из меня никакой. А главное - ничем не лучше поучаемых.
   Знаю, дошел, открыл, испытал по-настоящему веселые шалости, а все-таки посмертия побаиваюсь - именно как скучищи. Точь-в-точь сучкоруб. Тому непредставимо без водки, и мне без привычных услад: чем же я там заниматься буду? На чем оттягиваться? Ангелы молчат, но и я - ведь не возразил никогда алконавту:
   - А ты хоть одну строфу сочинил? - тот бы за издевку принял. Вот и ангелы не решаются - сам добирайся.
   XXIV
   Напустился на неэстетичные дефлорации, но ведь и умираем - тоже бездарно, как попало. А это ли не ответственное дело? Взять хоть Толяна. А Юрок Воронин? А Лебедиха? А Эля, Римкина сменщица? Как-то связано это: если одно тяп-ляп - так и другое будет не краше.
   Осенью в Серебрянке дороги глубже речки, думалось: что-то весной случится? Ведь бирма по сторонам двухметровая - когда расквасит ее, трелевщиками, что ли, машины тягать? Слава богу, не завгар, вчуже озабочен, но интересно.
   А оказалось - ерунда, стаивает вмиг, неделю солнышко - и готово, до полколеса жижи всего, трехмостовкам нашим - плевое дело.
   Вот автобусу - хуже, хоть и северный вариант, с усиленным передком (мы с Кальтей, помню, каламбурили по этому поводу, насчет передка, то есть). В самый-то непролаз нет с городом сообщения, в Вишерогорске мост разбирают, чтоб не снесло ледоходом. Но потом налаживают паром, и у нас рейсовые дни возобновляются. В основном девчата ездят - по делу, без дела, но - тянет:
   цивилизация все-таки. Даже аэродром есть (каждый день "аннушка" до Перми). Да мало ли чего: поживи в тайге - и хрущевка за небоскреб сойдет. (Моего земляка занесло как-то в кудымкарский изолятор. Питерских и вообще недолюбливают - живем без талонов, суки, и еще власть поругиваем - а тут чуть не опустили.
   Раскричались: фуфло двигаешь! Это он про разводные мосты рассказал. Чудом отмазался - баландер знакомый прошустрил газету с фоткой. Больше земляк мой не занимался просветительством. Понял, что и вправду мы далеки от народа. И у меня, помню, пожилой станичник все допытывал: рукомойники у нас в Питере на дворе или в хатах? А сам я? - Всего-то три года в командировке, а как в метро заходят - забыл, вылетело напрочь, сейчас даже не верится.) Стало быть, протянул Кальтенбруннер ходовую, выжимной подшипник заменил - рейс так рейс, пусть девчата разомнутся. Немного и собралось в этот раз - человек пять. Лебедиха с Надькой, Катя Богданович, из зэковских жен кто-то. Я потом со всеми разговаривал, спрашивал: не екнуло ли у кого? Хоть и глупо задним числом дознаваться: соврут - не проверишь. Но нет, никто не беллетризировал: мол, у меня сапог два раза слетал, а я сумку дома оставила, пришлось вернуться, - обычно все было, как всегда. (Меня раздражает эта ленца, недобросовестность Фатума: кому и зайцев через дорогу напустит, и зеркал наколотит - вовсю старается. А тут, видишь, молчок. Дескать, обойдутся: подумаешь - зэк да шалавы таежные, зайцев не наберешься на всех...) Поехали. Оля впереди села - тянуло ее к Кальте: единственный из гаража, кто не притиснул ни разу, даже обидно. Заинтересовалась, какая у Федорыча жена. Кальтя отбрехивался односложно. В самом деле, вот уж с Лебедихой никак бы не стал свою половину обсуждать. Но вежливый дядька, оборвать не может, хоть и коробит всего.