Наконец, прошла неделя с лишком. Старец выздоровел, и я от души поблагодарил его за все благие наставления и простился с ним. Он поехал в свое место, я пошел в предположенный путь свой.
Вот уже начал я приближаться к Почаеву. Не доходя верст сто, нагнал меня какой-то солдат. Я спросил его, куда он идет; он сказал мне, что на родину в Каменец-Подольскую губернию. В молчании пройдя с ним верст десять, я заметил, что он тяжко вздыхает, как бы о чем-то грустит, и весьма мрачен. Я спросил его: «отчего ты так печален?» А он начал ко мне приставать и говорить: «добрый человек! если ты уже приметил скорбь мою, то побожись накрепко и поклянись, что никому не донесешь, и я все расскажу тебе о себе, ибо мне смерть приходит, а посоветываться не с кем».
Я заверил его по-христиански, что мне нет никакой нужды никому ни о чем доносить, и я по любви братской рад подать ему совет, какой могу.
«Видишь ли», сказал он, "я был отдан в солдаты из господских крестьян. Прослуживши пять лет, мне стало невыносимо трудно, да часто меня колотили за неисправность, да за пьянство. Я и вздумал бежать. Вот теперь уже пятнадцатый год в бегах. Лет шесть я скрывался и укрывался кое-где; воровал по клетям да амбарам, уводил лошадей, подламывал лавки и промышлял сим все один, а покраденное сбывал разным плутам; деньги пропивал, развратничал и все грехи творил, только душ не губил. И все шло благополучно. Наконец, попал я в острог за бродяжничество без паспорта, но и оттуда, нашедши случай, бежал. Потом нечаянно я встретился с солдатом же, который с чистою отставкою шел домой в дальнюю губернию. И как он был болен и едва мог идти, то и попросил меня довести его до ближайшей деревни, дабы удобнее там найти квартиру. Я его и довел. Нас десятский пустил ночевать в сарай на сено; там мы и легли. Проснувшись рано поутру, я взглянул, а уже мой солдат умер и весь окостенел. Я поскорее нутко шарить его вид, то есть отставку, и как нашел ее, да и денег порядочно, то поскорее, пока еще все спали, из сарая то вон, да задворками, да в лес... Так и ушел. Прочитал его паспорт и увидел, что и лета-то, и приметы его со мною почти сходны. Я обрадовался сему, да и пошел смело в дальнюю Астраханскую губернию. Там я стал остепеняться и наниматься по работникам. Вот и пристал я к старому мещанину, который имел свой дом и торговал скотом. Он был одинокий, жил только с дочерью-вдовою, Проживши у него год, я женился на оной его дочери; потом старик умер. Мы торговли поддерживать не умели, я опять стал пить, жена тоже и в год прожили все, что осталось после старика. Наконец и жена моя захворала и умерла, а я продал все последнее и дом и деньги вскоре промотал; жить стало нечем и кормиться не на что. Вот я и принялся опять за прежнее ремесло, и ну промышлять воровством, да еще и смелее, ибо имел паспорт. Так опять и развращался с год. В одно время долго мне не удавалось, я и увел у бобыля старую худую лошаденку, да и продал ее за полтинник на живодерню. Взявши деньги, пошел в кабак, выпил вина, да и задумал пойти в одну деревню, где была свадьба, чтобы как все после пира заснут, то украсть бы что попадет получше. Как солнышко не совсем еще закатилось, то я и пошел в лес, чтобы дождаться полночи. Прилегши там, крепко я заснул. Вот и вижу во сне, что я стою на красивом обширном лугу. Вдруг начала на небе надвигаться страшная туча, и вскоре такой сильный раздался громовой удар, что земля подо мною раздвинулась и меня словно кто вколотил по самые плечи в землю, которая со всех сторон меня защемила,– одна голова да руки остались наружи. Потом сия грозная туча как бы опустилась на землю, и из нее вышел мой старый дед, умерший лет двадцать. Он был человек благочестивый и находился лет тридцать церковным старостой в нашем селе. С сердитым и грозным видом подошел он ко мне, и я затрясся от страха. Взглянувши около себя, я увидел вблизи несколько куч вещей, которые я в разное время крал. Я еще более испугался. Дед мой, подошедши ко мне и указывая на первую кучу, грозно сказал: «это что? Давите его!» И вдруг земля со всех сторон начала так сильно сжимать и сдавливать меня, что я, не могши переносить боли, тоски и истомы, застонал и закричал: «помилуйте!» Но мучение все продолжалось... Потом дед указал на другую кучу и также сказал: «а это что? Давите его сильнее!» И я почувствовал такую сильную боль и тоску, что никакое мучение на сей земле не может с ним сравняться. Наконец, оный дед мой близко подвел ко мне ту лошаденку, которую я вчера украл, и крикнул: «а это что? Давите его как можно больнее!» И меня так мучительно сдавило со всех сторон, что я не могу и пересказать, как было жестоко, страшно и истомно; точно как будто жилы из меня тянуло и с ужасною болью душило так, что невозможно было терпеть и надо было упасть без памяти, если бы сие мучение хотя немного продолжалось; но подведенная лошаденка брыкнула и задела меня в щеку, которую и рассекла. В тот миг, при сем ударе, я проснулся весь в ужасе и, трясясь, как расслабленный. Взглянул, а уж белый день и солнце всходит. Хватил за щеку, а из нее течет кровь, а те места, которые во сне были в земле, все как словно одеревенели и как мурашки по них ползают. В сем испуге я едва кое-как встал и пошел домой. Щека у меня долго болела, вот видишь, и теперь шрам, которого прежде не было. Итак, после сего видения часто стал нападать на меня страх и ужас, и как только вспомню ту муку, которая мне грезилась, то и начинается тоска и истома и так мучительно, что не знаю куда деваться... Что дальше, то сие стало представляться чаще и, наконец, я стал бояться людей и стыдиться, как будто все узнали бывшее мое плутовство. Потом от сей грусти я не мог ни пить, ни есть, ни спать и как тень шатался. Думал было идти в свой полк и во всем признаться: потерпевши наказание, авось Бог простил бы грех, но боялся и оробел, потому что прогонят сквозь строй. Итак, выходя из терпенья, хотел было удавиться. Но пришла мысль, что и так уж мне жить недолго и скоро умру, ибо вся сила пропала, то я и вздумал пойти проститься с родиной и там умереть. У меня на родине есть родной племянник, вот теперь туда и иду уже полгода, а все грусть и страх меня мучает... Как ты думаешь, добрый человек, что мне делать? Ведь уж терпения моего не хватает!...
Выслушав все это, я удивился сам в себе и прославил премудрость и благодать Божию, видя, как она различными способами обращает грешников, да и стал ему говорить: «любезный брат! Ты бы во время то страха и тоски молился Богу. Это главное врачество от всех наших скорбей»...
– Да никак нельзя, сказал он мне: «думается, что как скоро я стану молиться, то тут же меня Бог исковеркает».
– Пустое, брат! Эти мысли диавол тебе влагает. Бог бесконечно милосерд и соболезнует о грешниках и прощает кающихся вскоре. Ведь ты знаешь Иисусову молитву, т. е. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Вот ее беспрестанно и говори.
– Да как же не знать этой молитвы! Я когда и воровать то ходил, то иногда читывал ее, чтобы было смелее.
– Так вот смотри же теперь: Бог тебя не коверкал и тогда, когда, шедши на беззаконие, ты говорил молитву; а будет ли погублять тебя, когда ты на пути покаяния станешь молиться? Теперь видишь ли, что мысли твои суть вражеские!.. Поверь, любезный, если будешь говорить сию молитву, несмотря на то, что бы ни проносилось тебе в мыслях, то скоро почувствуешь отраду, весь страх и тягота твои пройдут, и ты напоследок совершенно успокоишься, будешь благоговейным человеком и все греховные страсти пропадут. Заверяю тебя в этом, потому что я много видел сие на опыте.
При сем я рассказал ему несколько случаев, при коих Иисусова молитва оказывала чудотворную свою силу над грешниками. Наконец, я стал его уговаривать, чтобы он прежде родины своей зашел бы со мной к Почаевской Божией Матери, прибежищу грешных, к там исповедывался и причастился. Все сие солдат мой слушал со вниманием и, как было приметно, с радостью. Итак, он на все согласился. Мы и пошли в Почаев вместе, с тем условием, чтобы ничего одному с другим не говорить, а беспрестанно творить бы Иисусову молитву. С таким безмолвием шли мы целые сутки. На другой день он сказал мне, что чувствует себя легче; повидимому, он был и спокойнее прежнего. На третьи сутки мы пришли в Почаев, и я опять ему подтвердил, чтобы он ни днем, ни ночью, покуда не заснет, не прекращал бы молитвы и уверял его, что святейшее имя Иисусово нестерпимое врагам, сильно спасти его, и при сем прочитал ему из «Добротолюбия» о том, что хотя и на всякое время должно творить Иисусову молитву, в особенности же с преимущественной тщательностью прилежать ей тогда, когда готовимся ко причащению Святых Христовых Таин. Он так и поступал и немедленно исповедался и приобщился. Хотя помыслы нередка еще и нападали на него, но и удобно прогонялись молитвою Иисусовой. На воскресный день, чтобы легче встать к утрени, он вечером лег пораньше, и творил непрестанно Иисусову молитву, а я еще сидел в углу и с ночником читал мое «Добротолюбие». Прошло с час времени и он заснул, а я стал молиться. Вдруг минут через двадцать он встрепенулся и, пробудясь, скоро вскочил, подбежал ко мне весь в слезах и с великою радостью сказал: «ах, брат, что я теперь видел! Как мне легко и радостно! Верую, что Бог не мучит, а милует грешников. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
Я, удивленный и обрадованный сим, спросил его подробно рассказать мне, что с ним случилось.
– А вот что: как только я заснул, то и увидел себя на том же самом лугу, где меня мучили. Я сначала было испугался, но вижу, что вместо тучи восходит ясное солнце, чудный свет осиял весь луг, и я увидел на нем красные цветы и травы. Вдруг близко подошел ко мне мой дед, такой хороший из себя, что не наглядишься, и так ласково и приветливо тихо сказал мне: «ступай в Житомир к церкви Георгия Победоносца; там тебя возьмут в церковные сторожа; живи тут до конца жизни и молись непрестанно; Бог тебя помилует!» Сказав сие, он перекрестил меня и в ту же минуту исчез. Я почувствовал такую радость, что и сказать невозможно, как будто что с меня свалилось и я взлетел на небеса... С сим я вдруг проснулся, чувствуя, что мне легко, а сердце то так и не знает, что делать от радости. Теперь что мне следует делать? Я сейчас же немедленно пойду в Житомир, как велел мне мой дед. Мне и идти то будет легко с молитвой!
– Помилуй, любезный брат, куда ты пойдешь в полночь? Отслушай хоть утреню, да, помолись, и с Богом. Так мы не спали, а после сей беседы пошли мы в церковь. Он всю утреню молился прилежно со слезами и говорил, что ему очень легко и радостно, и молитва Иисусова творится со сладостью. Потом за обедней еще причастился и, пообедавши, я проводил его на Житомирскую дорогу, где мы со слезами и радостию простились.
После сего я начал размышлять о себе и думал, куда бы мне теперь идти. Наконец решился на той мысли, чтобы возвратиться опять в Киев. К сему тянули меня мудрые наставления тамошнего моего духовника, да и то, что, поживши у него, не найдет ли он каких христолюбивых благодетелей, чтобы отправить меня в Иерусалим или, по крайней мере, на Афонскую гору. Итак, проживши еще неделю в Почаеве, проводя время в воспоминании тех поучительных встреч, кои я видел на своем пути, и в записывании некоторых назидательных предметов, я собрался в дорогу, надел котомку, да и пошел в церковь, чтобы в напутствие поклониться Божией Матери и помолиться за обедней, да прямо идти.
Стоял взаду церкви. Вот и вышел какой-то человек, хотя не очень богато одетый, но по виду как благородный, да и спрашивает меня, где продаются свечи. Я указал. Обедня отошла, я остался помолиться при стопе Матери Божией. Помолился и пошел себе в путь. Пройдя немного на улице, увидел в одном доме отворенное окно, под которым сидел барин и читал книгу. Мне должно было идти мимо сего окна, и я увидел, что сидит тот, который в церкви спрашивал меня о свечах. Я, проходя, снял шапку, а он поманил меня к себе и спросил: «ты, должно быть, странник?» и, позвав к себе, расспросил, кто я такой и куда прохожу; затем поднес мне чаю и говорит: "послушай, голубчик! я бы советовал пойти в Соловецкий монастырь, там есть преуединенный и спокойный скит, называемый Анзерским. Это такое место, как второй Афон, и всякого туда принимают, а послушание только в том и состоит, чтобы по очереди читать в церкви псалтирь, часа по 4-е в сутки. Вот я и сам путешествую туда же и по обещанию иду пешком. Мы пошли бы вместе и мне было бы с тобой безопаснее, ибо, говорят, дорога-то здесь глуха, а при мне есть и деньги, и я прокормил бы тебя всю дорогу. И пошли бы сажени на три один от другого, дабы друг другу не мешать творить молитву. Подумай-ка, брат, да согласись! Будет сие и тебе на пользу.
Услышав сие приглашение, я счел оное при сем неожиданном случае за указание мне пути Матерью Божией, Которую просил о наставлении меня на стези благие, и, ничего не думая, тут же и согласился.
Так мы и вышли на другой день в поход. Шли трое суток, как условились, один позади другого; он беспрестанно читал книгу, которую ни днем, ни ночью не выпускал из рук, а иногда о чем-то размышлял. Наконец, мы остановились в одном месте пообедать. Он сам кушал, а книга пред ним лежит раскрытая, и он часто в нее посматривает. Я увидел, что эта книга – Евангелие, да и сказал ему: «осмелюсь вас, батюшка, спросить, для чего вы беспрестанно ни днем, ни ночью не выпускаете из рук Евангелие и всегда вы его держите и носите?»
– Для того, отвечал он, почти беспрестанно учусь из одного его...
– Чему же вы учитесь? продолжал я.
– Христианской жизни, которая заключается в молитве; молитву я почитаю самым главным и необходимым способом ко спасению и первейшею обязанностью каждого христианина. Молитва составляет и первую ступень и венец благочестивой жизни; потому то Евангелие и заповедует непрестанно, всегда молиться; как другим делам благочестия назначается свое время, а для молитвы нет праздного времени; без молитвы ничего доброго сделать нельзя, а без Евангелия достодолжной молитве научиться нельзя. Поэтому, все достигшие спасения путем внутренней жизни, как священные проповедники слова Божия, так пустынники и отшельники и даже все богобоязненные из христиан, непременным и всегдашним своим занятием имели поучение в глубине Слова Божия, и чтение Евангелия составляло существенное их дело. Многие из них непрестанно Евангелие в руках своих имели и просящим их наставления во спасении таковой давали совет: «сиди в безмолвной келлии и читай и перечитывай Евангелие».
Мне очень понравилось сие его рассуждение и стремление к молитве, и еще спросил его: «из которого же в особенности Евангельского наставления почерпаете Вы учение о молитве?»
– Из всех четырех Евангелистов, ответил он, словом из всего Нового Завета, читая его по порядку. Долговременно читая оный и вчитавшись, мне открылось, какая находится постепенность и правильная связь учения о молитвепо всему Евангелию, начиная с первого Евангелиста, так и идет по ряду правильным порядком (в системе). Например: с самого начала изложен приступ или введение к учению о молитве, потом форма или наружное выражение в словах, далее условие, необходимое для молитвы, средство, как научиться оной, и примеры. Наконец, таинственное учение о внутренней, духовной, непрестанной молитве во имя Иисуса Христа, которая представлена выше и благотворнее молитвы форменной; потом ее необходимость, благие плоды и проч. Словом, все подробно, полное познание молитвенного упражнения в систематическом порядке или последовательности изложено в Евангелии с самого начала и до конца.
Услышав сие, я вознамерился попросить его, чтобы указал он мне все это подробно, почему и начал ему говорить: «так как я более всего люблю слушать и беседовать о молитве, то мне весьма желательно видеть сию тайную связь учения о молитве во всей подробности. Укажите мне, Господа ради, все это по самому Евангелию».
Он на сие охотно согласился и сказал мне: «раскрой свое Евангелие, смотри в него и отмечай, что я буду говорить» (он дал мне и карандаш). Извольте посмотреть эти мои заметки. – Вот отыщи, начал он говорить, во-первых у Евангелиста Матфея главу шестую и прочти в ней с пятого стиха и до девятого (Мф. VI, 5-9). Видишь ли вот здесь приготовление к молитве или введение, поучающее, чтобы не ради тщеславия и не в шуме, но в уединенном месте и в спокойствии начинать молитву и молиться токмо о прощении грехов, да о соединении с Богом, а не выдумывать многих и излишних прошений о разных житейских нуждах, подобно язычникам. Потом читай далее сию же главу от стиха девятого до четырнадцатого (Матф. VI, 9-14). Здесь представлена форма молитвы, т. е. в каких словах должно ее произносить. В ней премудро соединено все необходимое и потребное для нашей жизни. Засим продолжай еще чтение 14 и 15 стиха сей же главы и увидишь условие, которое нужно сохранить, дабы молитва была действительна, ибо без прощения нами оскорбляющих нас не простит Господь и наших грехов. Переступив в 7-ю главу, ты найдешь от 7-го до 12-го стиха средства для успеха в молитве и одобрение в надежде: «просить, искать, стучать»; сие усиленное выражение изображает частость молитвыи преимущественное упражнение в оной так, чтобы молитва не токмо сопутствовала при всех занятиях, но даже и превышала бы их во времени. Это составляет главнейшую принадлежность молитвы...Сему пример увидишь в 14 главе Евангелиста Марка от 32-го до 40-го, где Сам Иисус Христос повторяет многократно одну и ту же речь молитвенную. Подобный пример частоты молитвы представляет и Евангелист Лука (Лк. XI, 5-14) в притче неотступного прошения друга, также и в многократном докучливом прошении вдовицы у судии (Лк. ХVIII, 1-15), изображая повеления Иисуса Христа, что должно всегда, во всякое время я на всяком месте молиться и не унывать, т. е. не обленятьея.
После сего обстоятельного наставления еще раскрывается в Евангелии от Иоанна существенное учение таинственной внутренней молитвы сердца и, во-первых, предлагается в мудрой истории беседа Иисуса Христа с Самарянкой, где открывается внутреннее поклонение Богу в духе и истине, какового желает Бог, и которая есть непрестанная истинная молитва, как живая вода, текущая в живот вечный (Иоан. IV, 5-25). Далее в 15 главе от 4-го стиха до 8-го еще яснее изображается сила, мощность и необходимость молитвы внутренней, т. е. пребывание души во Христе, в непрестанной памяти Божией. Наконец, прочти в 16-ой главе сего же Евангелиста от 23-го до 25-го стиха. Смотри, какая из сего раскрывается тайна! Видишь ли, что молитва во имя Иисуса Христа, или так называемая Иисусова молитва, т. е. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, часто и многократно повторяемая, имеет величайшую силу и с большим удобством отверзает сердце и освящает. Это достоверно можно заметить из примера. Апостолов, которые хотя и не один год были учениками Господа Иисуса и уже были от Него научены молитве Господней, т. е. «Отче наш», и нам от них известной, но при окончании Своей земной жизни Иисус Христос открыл им тайну, чего еще в молитве им недоставало, чтобы молитва их была решительно успешна. Он сказал им: «Доселе не просисте ничесоже во имя Мое. Елика аще чесо просите от Отца во имя Мое даст вам». Это так с ними и было, ибо после сего, когда Апостолы научились приносить молитву во имя Господа Иисуса Христа, тогда сколько они произвели дивных чудотворений, и как обильно просветились сами!... Теперь видишь ли связь и полноту учения о молитве, так премудро изложенную в св. Евангелии? Если же после сего приступить к чтению и посланий Апостольских, то и в них найдешь также последовательное учение молитвы.
Для продолжения предшествовавших замечаний я укажу тебе некоторые места, изъявляющие принадлежности к молитве. Так в Деяниях Апостольских описывается практика, т. е. прилежное и постоянное упражнение в молитве первенствующих христиан, просвещенных уверованием во Иисуса Христа (Деян. IV, 31); повествуется о плодах или последствиях сего постоянного пребывания в молитве, т. е. излияния Духа Святого и даров Его на молящихся. Подобно сему увидишь и в 16 главе, в стихах 25 и 26. Потом следуй по порядку посланий Апостольских и ты увидишь: 1) как необходима молитва во всех случаях жизни (Иак. V, 13-16); 2) как помоществует молиться Дух Святый (Иуд. I, 20-21) и (Рим., VШ, 26); 3) как должно всегда молиться духом (Ефес. V1, 18); 4) сколь потребны спокойствие или внутренний мир при молитве (Филип. IV, 6-7); 5) сколь необходимо непрестанно молиться (Фесс. V, 17, и 6) наконец заметим, что должно молиться не токмо о себе, но и о всех (1 Тим. II, 1-5).
Таким образом, вчитываясь долговременно и внимательно, можно находить и еще многие открытия таинственных познаний, сокрытых в слове Божием, которые ускользают от редкого или беглого чтения оного. Из указанного теперь мною заметил ли ты, как премудро и как последовательно, т. е. в тайной систематической связи, открывает Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа наставление свое о сем предмете, который мы теперь проследили? В каком дивном порядке последовательности разложено оное по всем четырем Евангелистам? Вот например: у св. Матфея видим приступ или введение к молитве, самую форму, условия и проч.; идя далее, у св. Марка находим примеры; у св. Луки – притчи, а у св. Иоанна таинственное упражнение во внутренней молитве, хотя и у всех Евангелистов (кратче или пространнее) все сие находится. В Деяниях изображается практика и последствия молитвы; в Посланиях Апостольских, как и в самом Апокалипсисе, многие принадлежности неразлучно связуются с делом молитвы!.. Вот почему я и довольствуюсь одним только Евангелием в изучении всех путей душеспасительной жизни.
Во все время, как он мне указывал и толковал, я отмечал все показуемые им места на моем Евангелии, которое при моей Библии. Все это показалось очень замечательным и назидательным и я за сие много его благодарил.
Потом мы еще шли дней пять с безмолвием. У сего моего спутника очень заболели ноги, должно быть, от непривычки к продолжительной ходьбе, а потому он и нанял подводу парою и взял и меня с собою. Так мы и доехали до ваших пределов и остановились здесь на трое суток, дабы, передохнувши, немедленно отправиться в Анзеры, куда ему нестерпимо желательно.
– Замечателен этот твой товарищ! Должно быть, при его благочестии, он весьма образован; желал бы я его увидеть.
– Мы стоим на одной квартире; пожалуй я приведу его к вам завтра. Теперь же поздно... Простите!
Шестое свидание
– Вот по данному вчера слову и обещанию, явившись к вам, я пригласил с собой и того почтенного спутника, который душеспасительною беседою облегчал страннический путь мой, и которого вы желали видеть.
– Весьма приятно как мне, также, надеюсь, и сим честнейшим моим посетителям, видеть обоих вас и слышать полезное опытное ваше слово. Вот и у меня: это – преподобный схимник, а это – благоговейный иерей. Итак, где два или три собраны во имя Иисуса Христа, там Он и Сам быть обещался; а нас теперь уже и пятеро во имя Его, то, конечно, и благодать Его тем щедрее на нас изольется!
Вчерашний рассказ спутника твоего, любезный брат, о пламенной приверженности твоей к св. Евангелию, очень замечателен и поучителен. Любопытно услышать, каким образом открылась тебе эта великая благочестия тайна?
– Любвеобильный Господь, хотящий всем спастися и в разум истины приити, открыл мне, по великой милости Своей, сие познание чудным образом, без всякого посредства человеческого. Пять лет я был профессором в Лицее, проходя путь жизни мрачными стезями разврата, увлекаясь суетною философиею по стезям мира, а не по Христе, и, может быть, совершенно погиб бы, если бы меня не поддерживало несколько то, что я жил вместе с благочестивою матерью моею и родною сестрою моею, внимательною девицею... Однажды, прогуливаясь по общественному бульвару, я встретился и познакомился с прекрасным молодым человеком, объявившем о себе, что он француз, аттестованный студент, недавно приехавший из Парижа и ищущий себе место гувернера. Превосходная его образованность очень мне понравилась, и я пригласил его к себе, как заезжего человека, и мы подружились. В продолжении двух месяцев он нередко посещал меня, и мы вместе иногда прогуливались, ветренничали, вместе выезжали в общества, разумеется, самые безнравственные. Наконец, он явился ко мне с приглашением в одно из вышесказанных обществ и, дабы скорее убедить меня, начал выхвалять особенную веселость и приятность того места, куда меня приглашал. Сказавши о сем несколько слов, вдруг начал просить меня выйти с ним из моего кабинета, в котором мы сидели, и усесться в гостиной. Это мне показалось странным, и я, сказавши, что уже не раз замечаю неохотность его быть в моем кабинете, спросил его: какая этому причина? И еще долее удержал его здесь и потому, что гостиная была подле комнаты матери и сестры моей, а потому тут разговаривать о пустой материи было бы неприлично. Он поддерживал свое желание разными увертками, наконец откровенно сказал мне следующее: «вот у тебя на этой полке между книгами поставлено Евангелие; я так уважаю эту книгу, что мне тяжело в присутствии оной разговаривать о наших рассеянных предметах. Вынеси, пожалуйста, ее отсюда, и тогда мы будем говорить свободно». Я по ветренности своей, улыбнувшись на сии его слова, взял с полки Евангелие, да и говорю: давно бы ты сказал это мне! И подавая ему в руки, промолвил: на вот сам положи его в ту комнату!.. Лишь только я коснулся до него Евангелием, он в тот же миг затрясся и
Вот уже начал я приближаться к Почаеву. Не доходя верст сто, нагнал меня какой-то солдат. Я спросил его, куда он идет; он сказал мне, что на родину в Каменец-Подольскую губернию. В молчании пройдя с ним верст десять, я заметил, что он тяжко вздыхает, как бы о чем-то грустит, и весьма мрачен. Я спросил его: «отчего ты так печален?» А он начал ко мне приставать и говорить: «добрый человек! если ты уже приметил скорбь мою, то побожись накрепко и поклянись, что никому не донесешь, и я все расскажу тебе о себе, ибо мне смерть приходит, а посоветываться не с кем».
Я заверил его по-христиански, что мне нет никакой нужды никому ни о чем доносить, и я по любви братской рад подать ему совет, какой могу.
«Видишь ли», сказал он, "я был отдан в солдаты из господских крестьян. Прослуживши пять лет, мне стало невыносимо трудно, да часто меня колотили за неисправность, да за пьянство. Я и вздумал бежать. Вот теперь уже пятнадцатый год в бегах. Лет шесть я скрывался и укрывался кое-где; воровал по клетям да амбарам, уводил лошадей, подламывал лавки и промышлял сим все один, а покраденное сбывал разным плутам; деньги пропивал, развратничал и все грехи творил, только душ не губил. И все шло благополучно. Наконец, попал я в острог за бродяжничество без паспорта, но и оттуда, нашедши случай, бежал. Потом нечаянно я встретился с солдатом же, который с чистою отставкою шел домой в дальнюю губернию. И как он был болен и едва мог идти, то и попросил меня довести его до ближайшей деревни, дабы удобнее там найти квартиру. Я его и довел. Нас десятский пустил ночевать в сарай на сено; там мы и легли. Проснувшись рано поутру, я взглянул, а уже мой солдат умер и весь окостенел. Я поскорее нутко шарить его вид, то есть отставку, и как нашел ее, да и денег порядочно, то поскорее, пока еще все спали, из сарая то вон, да задворками, да в лес... Так и ушел. Прочитал его паспорт и увидел, что и лета-то, и приметы его со мною почти сходны. Я обрадовался сему, да и пошел смело в дальнюю Астраханскую губернию. Там я стал остепеняться и наниматься по работникам. Вот и пристал я к старому мещанину, который имел свой дом и торговал скотом. Он был одинокий, жил только с дочерью-вдовою, Проживши у него год, я женился на оной его дочери; потом старик умер. Мы торговли поддерживать не умели, я опять стал пить, жена тоже и в год прожили все, что осталось после старика. Наконец и жена моя захворала и умерла, а я продал все последнее и дом и деньги вскоре промотал; жить стало нечем и кормиться не на что. Вот я и принялся опять за прежнее ремесло, и ну промышлять воровством, да еще и смелее, ибо имел паспорт. Так опять и развращался с год. В одно время долго мне не удавалось, я и увел у бобыля старую худую лошаденку, да и продал ее за полтинник на живодерню. Взявши деньги, пошел в кабак, выпил вина, да и задумал пойти в одну деревню, где была свадьба, чтобы как все после пира заснут, то украсть бы что попадет получше. Как солнышко не совсем еще закатилось, то я и пошел в лес, чтобы дождаться полночи. Прилегши там, крепко я заснул. Вот и вижу во сне, что я стою на красивом обширном лугу. Вдруг начала на небе надвигаться страшная туча, и вскоре такой сильный раздался громовой удар, что земля подо мною раздвинулась и меня словно кто вколотил по самые плечи в землю, которая со всех сторон меня защемила,– одна голова да руки остались наружи. Потом сия грозная туча как бы опустилась на землю, и из нее вышел мой старый дед, умерший лет двадцать. Он был человек благочестивый и находился лет тридцать церковным старостой в нашем селе. С сердитым и грозным видом подошел он ко мне, и я затрясся от страха. Взглянувши около себя, я увидел вблизи несколько куч вещей, которые я в разное время крал. Я еще более испугался. Дед мой, подошедши ко мне и указывая на первую кучу, грозно сказал: «это что? Давите его!» И вдруг земля со всех сторон начала так сильно сжимать и сдавливать меня, что я, не могши переносить боли, тоски и истомы, застонал и закричал: «помилуйте!» Но мучение все продолжалось... Потом дед указал на другую кучу и также сказал: «а это что? Давите его сильнее!» И я почувствовал такую сильную боль и тоску, что никакое мучение на сей земле не может с ним сравняться. Наконец, оный дед мой близко подвел ко мне ту лошаденку, которую я вчера украл, и крикнул: «а это что? Давите его как можно больнее!» И меня так мучительно сдавило со всех сторон, что я не могу и пересказать, как было жестоко, страшно и истомно; точно как будто жилы из меня тянуло и с ужасною болью душило так, что невозможно было терпеть и надо было упасть без памяти, если бы сие мучение хотя немного продолжалось; но подведенная лошаденка брыкнула и задела меня в щеку, которую и рассекла. В тот миг, при сем ударе, я проснулся весь в ужасе и, трясясь, как расслабленный. Взглянул, а уж белый день и солнце всходит. Хватил за щеку, а из нее течет кровь, а те места, которые во сне были в земле, все как словно одеревенели и как мурашки по них ползают. В сем испуге я едва кое-как встал и пошел домой. Щека у меня долго болела, вот видишь, и теперь шрам, которого прежде не было. Итак, после сего видения часто стал нападать на меня страх и ужас, и как только вспомню ту муку, которая мне грезилась, то и начинается тоска и истома и так мучительно, что не знаю куда деваться... Что дальше, то сие стало представляться чаще и, наконец, я стал бояться людей и стыдиться, как будто все узнали бывшее мое плутовство. Потом от сей грусти я не мог ни пить, ни есть, ни спать и как тень шатался. Думал было идти в свой полк и во всем признаться: потерпевши наказание, авось Бог простил бы грех, но боялся и оробел, потому что прогонят сквозь строй. Итак, выходя из терпенья, хотел было удавиться. Но пришла мысль, что и так уж мне жить недолго и скоро умру, ибо вся сила пропала, то я и вздумал пойти проститься с родиной и там умереть. У меня на родине есть родной племянник, вот теперь туда и иду уже полгода, а все грусть и страх меня мучает... Как ты думаешь, добрый человек, что мне делать? Ведь уж терпения моего не хватает!...
Выслушав все это, я удивился сам в себе и прославил премудрость и благодать Божию, видя, как она различными способами обращает грешников, да и стал ему говорить: «любезный брат! Ты бы во время то страха и тоски молился Богу. Это главное врачество от всех наших скорбей»...
– Да никак нельзя, сказал он мне: «думается, что как скоро я стану молиться, то тут же меня Бог исковеркает».
– Пустое, брат! Эти мысли диавол тебе влагает. Бог бесконечно милосерд и соболезнует о грешниках и прощает кающихся вскоре. Ведь ты знаешь Иисусову молитву, т. е. «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Вот ее беспрестанно и говори.
– Да как же не знать этой молитвы! Я когда и воровать то ходил, то иногда читывал ее, чтобы было смелее.
– Так вот смотри же теперь: Бог тебя не коверкал и тогда, когда, шедши на беззаконие, ты говорил молитву; а будет ли погублять тебя, когда ты на пути покаяния станешь молиться? Теперь видишь ли, что мысли твои суть вражеские!.. Поверь, любезный, если будешь говорить сию молитву, несмотря на то, что бы ни проносилось тебе в мыслях, то скоро почувствуешь отраду, весь страх и тягота твои пройдут, и ты напоследок совершенно успокоишься, будешь благоговейным человеком и все греховные страсти пропадут. Заверяю тебя в этом, потому что я много видел сие на опыте.
При сем я рассказал ему несколько случаев, при коих Иисусова молитва оказывала чудотворную свою силу над грешниками. Наконец, я стал его уговаривать, чтобы он прежде родины своей зашел бы со мной к Почаевской Божией Матери, прибежищу грешных, к там исповедывался и причастился. Все сие солдат мой слушал со вниманием и, как было приметно, с радостью. Итак, он на все согласился. Мы и пошли в Почаев вместе, с тем условием, чтобы ничего одному с другим не говорить, а беспрестанно творить бы Иисусову молитву. С таким безмолвием шли мы целые сутки. На другой день он сказал мне, что чувствует себя легче; повидимому, он был и спокойнее прежнего. На третьи сутки мы пришли в Почаев, и я опять ему подтвердил, чтобы он ни днем, ни ночью, покуда не заснет, не прекращал бы молитвы и уверял его, что святейшее имя Иисусово нестерпимое врагам, сильно спасти его, и при сем прочитал ему из «Добротолюбия» о том, что хотя и на всякое время должно творить Иисусову молитву, в особенности же с преимущественной тщательностью прилежать ей тогда, когда готовимся ко причащению Святых Христовых Таин. Он так и поступал и немедленно исповедался и приобщился. Хотя помыслы нередка еще и нападали на него, но и удобно прогонялись молитвою Иисусовой. На воскресный день, чтобы легче встать к утрени, он вечером лег пораньше, и творил непрестанно Иисусову молитву, а я еще сидел в углу и с ночником читал мое «Добротолюбие». Прошло с час времени и он заснул, а я стал молиться. Вдруг минут через двадцать он встрепенулся и, пробудясь, скоро вскочил, подбежал ко мне весь в слезах и с великою радостью сказал: «ах, брат, что я теперь видел! Как мне легко и радостно! Верую, что Бог не мучит, а милует грешников. Слава Тебе, Господи, слава Тебе!»
Я, удивленный и обрадованный сим, спросил его подробно рассказать мне, что с ним случилось.
– А вот что: как только я заснул, то и увидел себя на том же самом лугу, где меня мучили. Я сначала было испугался, но вижу, что вместо тучи восходит ясное солнце, чудный свет осиял весь луг, и я увидел на нем красные цветы и травы. Вдруг близко подошел ко мне мой дед, такой хороший из себя, что не наглядишься, и так ласково и приветливо тихо сказал мне: «ступай в Житомир к церкви Георгия Победоносца; там тебя возьмут в церковные сторожа; живи тут до конца жизни и молись непрестанно; Бог тебя помилует!» Сказав сие, он перекрестил меня и в ту же минуту исчез. Я почувствовал такую радость, что и сказать невозможно, как будто что с меня свалилось и я взлетел на небеса... С сим я вдруг проснулся, чувствуя, что мне легко, а сердце то так и не знает, что делать от радости. Теперь что мне следует делать? Я сейчас же немедленно пойду в Житомир, как велел мне мой дед. Мне и идти то будет легко с молитвой!
– Помилуй, любезный брат, куда ты пойдешь в полночь? Отслушай хоть утреню, да, помолись, и с Богом. Так мы не спали, а после сей беседы пошли мы в церковь. Он всю утреню молился прилежно со слезами и говорил, что ему очень легко и радостно, и молитва Иисусова творится со сладостью. Потом за обедней еще причастился и, пообедавши, я проводил его на Житомирскую дорогу, где мы со слезами и радостию простились.
После сего я начал размышлять о себе и думал, куда бы мне теперь идти. Наконец решился на той мысли, чтобы возвратиться опять в Киев. К сему тянули меня мудрые наставления тамошнего моего духовника, да и то, что, поживши у него, не найдет ли он каких христолюбивых благодетелей, чтобы отправить меня в Иерусалим или, по крайней мере, на Афонскую гору. Итак, проживши еще неделю в Почаеве, проводя время в воспоминании тех поучительных встреч, кои я видел на своем пути, и в записывании некоторых назидательных предметов, я собрался в дорогу, надел котомку, да и пошел в церковь, чтобы в напутствие поклониться Божией Матери и помолиться за обедней, да прямо идти.
Стоял взаду церкви. Вот и вышел какой-то человек, хотя не очень богато одетый, но по виду как благородный, да и спрашивает меня, где продаются свечи. Я указал. Обедня отошла, я остался помолиться при стопе Матери Божией. Помолился и пошел себе в путь. Пройдя немного на улице, увидел в одном доме отворенное окно, под которым сидел барин и читал книгу. Мне должно было идти мимо сего окна, и я увидел, что сидит тот, который в церкви спрашивал меня о свечах. Я, проходя, снял шапку, а он поманил меня к себе и спросил: «ты, должно быть, странник?» и, позвав к себе, расспросил, кто я такой и куда прохожу; затем поднес мне чаю и говорит: "послушай, голубчик! я бы советовал пойти в Соловецкий монастырь, там есть преуединенный и спокойный скит, называемый Анзерским. Это такое место, как второй Афон, и всякого туда принимают, а послушание только в том и состоит, чтобы по очереди читать в церкви псалтирь, часа по 4-е в сутки. Вот я и сам путешествую туда же и по обещанию иду пешком. Мы пошли бы вместе и мне было бы с тобой безопаснее, ибо, говорят, дорога-то здесь глуха, а при мне есть и деньги, и я прокормил бы тебя всю дорогу. И пошли бы сажени на три один от другого, дабы друг другу не мешать творить молитву. Подумай-ка, брат, да согласись! Будет сие и тебе на пользу.
Услышав сие приглашение, я счел оное при сем неожиданном случае за указание мне пути Матерью Божией, Которую просил о наставлении меня на стези благие, и, ничего не думая, тут же и согласился.
Так мы и вышли на другой день в поход. Шли трое суток, как условились, один позади другого; он беспрестанно читал книгу, которую ни днем, ни ночью не выпускал из рук, а иногда о чем-то размышлял. Наконец, мы остановились в одном месте пообедать. Он сам кушал, а книга пред ним лежит раскрытая, и он часто в нее посматривает. Я увидел, что эта книга – Евангелие, да и сказал ему: «осмелюсь вас, батюшка, спросить, для чего вы беспрестанно ни днем, ни ночью не выпускаете из рук Евангелие и всегда вы его держите и носите?»
– Для того, отвечал он, почти беспрестанно учусь из одного его...
– Чему же вы учитесь? продолжал я.
– Христианской жизни, которая заключается в молитве; молитву я почитаю самым главным и необходимым способом ко спасению и первейшею обязанностью каждого христианина. Молитва составляет и первую ступень и венец благочестивой жизни; потому то Евангелие и заповедует непрестанно, всегда молиться; как другим делам благочестия назначается свое время, а для молитвы нет праздного времени; без молитвы ничего доброго сделать нельзя, а без Евангелия достодолжной молитве научиться нельзя. Поэтому, все достигшие спасения путем внутренней жизни, как священные проповедники слова Божия, так пустынники и отшельники и даже все богобоязненные из христиан, непременным и всегдашним своим занятием имели поучение в глубине Слова Божия, и чтение Евангелия составляло существенное их дело. Многие из них непрестанно Евангелие в руках своих имели и просящим их наставления во спасении таковой давали совет: «сиди в безмолвной келлии и читай и перечитывай Евангелие».
Мне очень понравилось сие его рассуждение и стремление к молитве, и еще спросил его: «из которого же в особенности Евангельского наставления почерпаете Вы учение о молитве?»
– Из всех четырех Евангелистов, ответил он, словом из всего Нового Завета, читая его по порядку. Долговременно читая оный и вчитавшись, мне открылось, какая находится постепенность и правильная связь учения о молитвепо всему Евангелию, начиная с первого Евангелиста, так и идет по ряду правильным порядком (в системе). Например: с самого начала изложен приступ или введение к учению о молитве, потом форма или наружное выражение в словах, далее условие, необходимое для молитвы, средство, как научиться оной, и примеры. Наконец, таинственное учение о внутренней, духовной, непрестанной молитве во имя Иисуса Христа, которая представлена выше и благотворнее молитвы форменной; потом ее необходимость, благие плоды и проч. Словом, все подробно, полное познание молитвенного упражнения в систематическом порядке или последовательности изложено в Евангелии с самого начала и до конца.
Услышав сие, я вознамерился попросить его, чтобы указал он мне все это подробно, почему и начал ему говорить: «так как я более всего люблю слушать и беседовать о молитве, то мне весьма желательно видеть сию тайную связь учения о молитве во всей подробности. Укажите мне, Господа ради, все это по самому Евангелию».
Он на сие охотно согласился и сказал мне: «раскрой свое Евангелие, смотри в него и отмечай, что я буду говорить» (он дал мне и карандаш). Извольте посмотреть эти мои заметки. – Вот отыщи, начал он говорить, во-первых у Евангелиста Матфея главу шестую и прочти в ней с пятого стиха и до девятого (Мф. VI, 5-9). Видишь ли вот здесь приготовление к молитве или введение, поучающее, чтобы не ради тщеславия и не в шуме, но в уединенном месте и в спокойствии начинать молитву и молиться токмо о прощении грехов, да о соединении с Богом, а не выдумывать многих и излишних прошений о разных житейских нуждах, подобно язычникам. Потом читай далее сию же главу от стиха девятого до четырнадцатого (Матф. VI, 9-14). Здесь представлена форма молитвы, т. е. в каких словах должно ее произносить. В ней премудро соединено все необходимое и потребное для нашей жизни. Засим продолжай еще чтение 14 и 15 стиха сей же главы и увидишь условие, которое нужно сохранить, дабы молитва была действительна, ибо без прощения нами оскорбляющих нас не простит Господь и наших грехов. Переступив в 7-ю главу, ты найдешь от 7-го до 12-го стиха средства для успеха в молитве и одобрение в надежде: «просить, искать, стучать»; сие усиленное выражение изображает частость молитвыи преимущественное упражнение в оной так, чтобы молитва не токмо сопутствовала при всех занятиях, но даже и превышала бы их во времени. Это составляет главнейшую принадлежность молитвы...Сему пример увидишь в 14 главе Евангелиста Марка от 32-го до 40-го, где Сам Иисус Христос повторяет многократно одну и ту же речь молитвенную. Подобный пример частоты молитвы представляет и Евангелист Лука (Лк. XI, 5-14) в притче неотступного прошения друга, также и в многократном докучливом прошении вдовицы у судии (Лк. ХVIII, 1-15), изображая повеления Иисуса Христа, что должно всегда, во всякое время я на всяком месте молиться и не унывать, т. е. не обленятьея.
После сего обстоятельного наставления еще раскрывается в Евангелии от Иоанна существенное учение таинственной внутренней молитвы сердца и, во-первых, предлагается в мудрой истории беседа Иисуса Христа с Самарянкой, где открывается внутреннее поклонение Богу в духе и истине, какового желает Бог, и которая есть непрестанная истинная молитва, как живая вода, текущая в живот вечный (Иоан. IV, 5-25). Далее в 15 главе от 4-го стиха до 8-го еще яснее изображается сила, мощность и необходимость молитвы внутренней, т. е. пребывание души во Христе, в непрестанной памяти Божией. Наконец, прочти в 16-ой главе сего же Евангелиста от 23-го до 25-го стиха. Смотри, какая из сего раскрывается тайна! Видишь ли, что молитва во имя Иисуса Христа, или так называемая Иисусова молитва, т. е. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, часто и многократно повторяемая, имеет величайшую силу и с большим удобством отверзает сердце и освящает. Это достоверно можно заметить из примера. Апостолов, которые хотя и не один год были учениками Господа Иисуса и уже были от Него научены молитве Господней, т. е. «Отче наш», и нам от них известной, но при окончании Своей земной жизни Иисус Христос открыл им тайну, чего еще в молитве им недоставало, чтобы молитва их была решительно успешна. Он сказал им: «Доселе не просисте ничесоже во имя Мое. Елика аще чесо просите от Отца во имя Мое даст вам». Это так с ними и было, ибо после сего, когда Апостолы научились приносить молитву во имя Господа Иисуса Христа, тогда сколько они произвели дивных чудотворений, и как обильно просветились сами!... Теперь видишь ли связь и полноту учения о молитве, так премудро изложенную в св. Евангелии? Если же после сего приступить к чтению и посланий Апостольских, то и в них найдешь также последовательное учение молитвы.
Для продолжения предшествовавших замечаний я укажу тебе некоторые места, изъявляющие принадлежности к молитве. Так в Деяниях Апостольских описывается практика, т. е. прилежное и постоянное упражнение в молитве первенствующих христиан, просвещенных уверованием во Иисуса Христа (Деян. IV, 31); повествуется о плодах или последствиях сего постоянного пребывания в молитве, т. е. излияния Духа Святого и даров Его на молящихся. Подобно сему увидишь и в 16 главе, в стихах 25 и 26. Потом следуй по порядку посланий Апостольских и ты увидишь: 1) как необходима молитва во всех случаях жизни (Иак. V, 13-16); 2) как помоществует молиться Дух Святый (Иуд. I, 20-21) и (Рим., VШ, 26); 3) как должно всегда молиться духом (Ефес. V1, 18); 4) сколь потребны спокойствие или внутренний мир при молитве (Филип. IV, 6-7); 5) сколь необходимо непрестанно молиться (Фесс. V, 17, и 6) наконец заметим, что должно молиться не токмо о себе, но и о всех (1 Тим. II, 1-5).
Таким образом, вчитываясь долговременно и внимательно, можно находить и еще многие открытия таинственных познаний, сокрытых в слове Божием, которые ускользают от редкого или беглого чтения оного. Из указанного теперь мною заметил ли ты, как премудро и как последовательно, т. е. в тайной систематической связи, открывает Новый Завет Господа нашего Иисуса Христа наставление свое о сем предмете, который мы теперь проследили? В каком дивном порядке последовательности разложено оное по всем четырем Евангелистам? Вот например: у св. Матфея видим приступ или введение к молитве, самую форму, условия и проч.; идя далее, у св. Марка находим примеры; у св. Луки – притчи, а у св. Иоанна таинственное упражнение во внутренней молитве, хотя и у всех Евангелистов (кратче или пространнее) все сие находится. В Деяниях изображается практика и последствия молитвы; в Посланиях Апостольских, как и в самом Апокалипсисе, многие принадлежности неразлучно связуются с делом молитвы!.. Вот почему я и довольствуюсь одним только Евангелием в изучении всех путей душеспасительной жизни.
Во все время, как он мне указывал и толковал, я отмечал все показуемые им места на моем Евангелии, которое при моей Библии. Все это показалось очень замечательным и назидательным и я за сие много его благодарил.
Потом мы еще шли дней пять с безмолвием. У сего моего спутника очень заболели ноги, должно быть, от непривычки к продолжительной ходьбе, а потому он и нанял подводу парою и взял и меня с собою. Так мы и доехали до ваших пределов и остановились здесь на трое суток, дабы, передохнувши, немедленно отправиться в Анзеры, куда ему нестерпимо желательно.
– Замечателен этот твой товарищ! Должно быть, при его благочестии, он весьма образован; желал бы я его увидеть.
– Мы стоим на одной квартире; пожалуй я приведу его к вам завтра. Теперь же поздно... Простите!
Шестое свидание
Брат от брата помогаем, яко град тверд и высок; укрепляется яко основанное царство. (Притч. ХVIII, 19).
– Вот по данному вчера слову и обещанию, явившись к вам, я пригласил с собой и того почтенного спутника, который душеспасительною беседою облегчал страннический путь мой, и которого вы желали видеть.
– Весьма приятно как мне, также, надеюсь, и сим честнейшим моим посетителям, видеть обоих вас и слышать полезное опытное ваше слово. Вот и у меня: это – преподобный схимник, а это – благоговейный иерей. Итак, где два или три собраны во имя Иисуса Христа, там Он и Сам быть обещался; а нас теперь уже и пятеро во имя Его, то, конечно, и благодать Его тем щедрее на нас изольется!
Вчерашний рассказ спутника твоего, любезный брат, о пламенной приверженности твоей к св. Евангелию, очень замечателен и поучителен. Любопытно услышать, каким образом открылась тебе эта великая благочестия тайна?
– Любвеобильный Господь, хотящий всем спастися и в разум истины приити, открыл мне, по великой милости Своей, сие познание чудным образом, без всякого посредства человеческого. Пять лет я был профессором в Лицее, проходя путь жизни мрачными стезями разврата, увлекаясь суетною философиею по стезям мира, а не по Христе, и, может быть, совершенно погиб бы, если бы меня не поддерживало несколько то, что я жил вместе с благочестивою матерью моею и родною сестрою моею, внимательною девицею... Однажды, прогуливаясь по общественному бульвару, я встретился и познакомился с прекрасным молодым человеком, объявившем о себе, что он француз, аттестованный студент, недавно приехавший из Парижа и ищущий себе место гувернера. Превосходная его образованность очень мне понравилась, и я пригласил его к себе, как заезжего человека, и мы подружились. В продолжении двух месяцев он нередко посещал меня, и мы вместе иногда прогуливались, ветренничали, вместе выезжали в общества, разумеется, самые безнравственные. Наконец, он явился ко мне с приглашением в одно из вышесказанных обществ и, дабы скорее убедить меня, начал выхвалять особенную веселость и приятность того места, куда меня приглашал. Сказавши о сем несколько слов, вдруг начал просить меня выйти с ним из моего кабинета, в котором мы сидели, и усесться в гостиной. Это мне показалось странным, и я, сказавши, что уже не раз замечаю неохотность его быть в моем кабинете, спросил его: какая этому причина? И еще долее удержал его здесь и потому, что гостиная была подле комнаты матери и сестры моей, а потому тут разговаривать о пустой материи было бы неприлично. Он поддерживал свое желание разными увертками, наконец откровенно сказал мне следующее: «вот у тебя на этой полке между книгами поставлено Евангелие; я так уважаю эту книгу, что мне тяжело в присутствии оной разговаривать о наших рассеянных предметах. Вынеси, пожалуйста, ее отсюда, и тогда мы будем говорить свободно». Я по ветренности своей, улыбнувшись на сии его слова, взял с полки Евангелие, да и говорю: давно бы ты сказал это мне! И подавая ему в руки, промолвил: на вот сам положи его в ту комнату!.. Лишь только я коснулся до него Евангелием, он в тот же миг затрясся и