Страница:
Ну, тогда побрел я опять на бульвар, сел под той пальмой, где мы с Фуксом сидели, и задремал. Да так задремал, что не заметил, как и ночь прошла. А утром на рассвете явился Фукс, разбудил меня, поприветствовал.
— Видите, капитан, — говорит, — не тронули вас.
— Да почему, объясните?
— А вот, — смеется он, заходит сзади и снимает у меня со спины плакатик: череп с молнией, две кости и подпись: «Не трогать — смертельно!»
Где уж он этот плакатик подцепил, не берусь вам сказать, но надо думать, что в той будке, на бульваре, трансформатор стоял. Иначе откуда бы…
Да-с. Ну, посмеялись мы, побеседовали. Фукс, оказывается, времени зря не терял — взял билеты на пароход. А на пристани я предъявил свой пропуск, и нас отпустили без разговоров. Даже каюту предоставили и счастливого пути пожелали.
Мы расположились по-барски и отправились в Рио-де-Жанейро пассажирами.
Прибыли благополучно, высадились. Навели справки.
Оказывается, «Беду» тут, недалеко, выбросило на берег. Повредило, конечно, но Лом показал себя молодцом, все привел в порядок, поставил судно в стапеля, а сам зажил отшельником. Все ждал распоряжений, а мне, вы сами понимаете, распорядиться было трудненько.
Ну, мы с Фуксом наняли местный экипаж — этакую корзинку на колесах, — подхлестнули волов, поехали. Едем по берегу и наблюдаем печальную, но поучительную картину местных нравов: человек двести негров таскают кофе и сахар со склада на берег и прямо мешками в воду — бултых, бултых! В море не вода, а сироп. Кругом мухи, пчелы. Мы засмотрелись. Полюбопытствовали, что это за странное развлечение такое. Нам объяснили, что цены на сахар низкие, товары девать некуда, ну и таким вот образом исправляют экономику, поднимают уровень жизни. Словом, мол, все нормально, и иначе ничего не поделаешь. Да. Поехали мы дальше. И вот видим — наша красавица «Беда» стоит на бережку, ждет твердой командирской руки, а рядом какой-то верзила разгуливает. Чистый разбойник: шляпа как зонтик, на боку косарь, штаны с бахромой. Увидал нас — бросился. Ох, думаю, зарежет!
Но не зарезал, нет. Это Лом, оказывается, обжился здесь, нарядился по местной моде.
Ну, встретились, облобызались, поплакали даже. Вечером поболтали: он о своих злоключениях рассказал, мы — о своих.
А с утра вышибли клинья из-под киля, спустили яхту на воду, подняли флаг. Я, признаться, даже слезу пустил. Ведь это, молодой человек, большая радость — очутиться на родной палубе. А еще большая радость, что дело продолжается. Можно двигаться смело в дальнейший путь. Только и осталось — отход оформить.
Ну, уж это я взял на себя. Прихожу к начальнику порта, «команданте дель бахия» по-ихнему, подал бумаги.
И вот этот команданте, как увидел меня, сразу надулся, как жаба, и принялся кричать:
— Ах, так это вы капитан «Беды»? Стыдно, молодой человек! Тут сплошные доносы на вас. Вот адмирал Кусаки жалуется: какой-то остров вы там разрушили, кашалота обидели… И губернатор сообщает: самовольно покинули порт Пара…
— Как же так, — говорю, — самовольно? Позвольте, — и подаю свой пропуск.
А он и смотреть не стал.
— Нет, — говорит, — не позволю. Ничего не позволю. Одни неприятности из-за вас… Убирайтесь вон!… — Потом как гаркнет: — Лейтенант! Загрузить яхту «Беду» песком вплоть до полного потопления!
Ну, я ушел. Заторопился на судно. Прихожу. А там уже и песок привезли, и какой-то чиновник крутится, распоряжается.
— Это вашу яхту приказано загрузить песком? Так вы, — говорит, — не беспокойтесь, я не задержу, в одну минутку сделаем…
Ну, признаться, я думал, что тут-то наверняка конец. Потонет яхта, потом доставай. Но, представьте, и тут сумел использовать обстоятельства в благоприятном смысле.
— Стойте, молодой человек! — кричу я. — Вы каким песком хотите грузить? Ведь мне надо сахарным, первый сорт.
— Ах, вот как! — говорит он. — Ну что ж, пожалуйста, сию минутку.
И, знаете, те же негры побежали, как муравьи, загрузили яхту, забили трюм, надстройки, на палубу навалили сахар, прямо в мешках.
«Беда» моя, бедняжка, садится глубже, глубже, потом — буль-буль-буль… И глядим — только мачты торчат. А потом и мачты скрылись.
Только вышли, смотрю — на берег бежит команданте с саблей на боку, кричит:
— Не позволю!
А рядом вприпрыжку старый знакомый, адмирал Кусаки, тоже ругается:
— Разве это работа, господин команданте? За такую работу, пожалуйста, деньги обратно.
«Ну, — я думаю, — ругайтесь себе на здоровье». Помахал им ручкой, развернулся и пошел полным ходом.
Глава XV, в которой адмирал Кусаки пытается поступить на «Беду» матросом
Из Бразилии наш путь лежал дальше на запад. Но через материк, сами понимаете, не пойдешь, и пришлось уклониться к югу. Я проложил курс, расставил вахты и пошел. Шли в этот раз прекрасно. Ветерок дул, как по заказу, из-под носа буруны, за кормой дорожка, паруса звенят, снасти обтянуты. Миль по двести за сутки отсчитывали, а сами сложа руки сидели. Лом с Фуксом обленились совсем, дисциплина начала падать, и я решил занять экипаж судовыми работами.
— Ну-ка, — говорю, — Лом, довольно вам загорать. Займитесь-ка медными частями. Надрайте так, чтобы огнем горело.
Да. Ну, сказал. Лом козырнул: есть, мол.
Натер кирпича, берет тряпку, и пошла работа.
Только я спустился в каюту вздремнуть, слышу — беспокойство на палубе. Вскочил, бросился к трапу, а навстречу Фукс. Бледный, дрожит.
— Пожалуйста, — говорит, — Христофор Бонифатьевич, на палубу. У нас, кажется, пожар.
Выскочил я. Смотрю — и вправду: горит, палуба в двух местах. А Лом как ни в чем не бывало сидит чуть поодаль от очагов огня и драит медную уточку. Только я пригляделся, смотрю — и тут палуба вспыхнула.
Я, знаете, растерялся даже.
— Лом, — кричу, — объясните, в чем дело?
А тот встает, берет под козырек и спокойно так рапортует:
— Согласно вашему приказанию, драю медные части так, чтобы огнем горело. Какие последуют распоряжения?
Я было хотел разнести Лома, да вовремя сдержался. Вижу — сам виноват. А как же, знаете, — писатель или, там, артист может, конечно, позволить себе некоторые вольности в выражениях, а у нас в морском деле — точность прежде всего. Нам стихи писать некогда. Отдаешь распоряжение — думай, что говоришь, а то попадешь на такого, как Лом, — человек он внимательный, аккуратный, привык исполнять команду в буквальном значении, к тому же и силушка у него богатырская, — так, знаете, и до аварии недалеко.
Ну, вижу, нужно исправлять последствия своей ошибки. И распорядился мигом:
— Отставить драить медные части! Пробить пожарную тревогу!
Фукс бросается к колоколу, Лом, согласно расписанию тревоги, остается у места возникновения пожара, а я в руле. Звону много, а толку никакого. Огонь ширится. Горит, как факел. Того и гляди, до парусов дойдет. Ну, я вижу, дело дрянь. Развернулся кругом, стал против ветра. И помогло, знаете. Сдуло огонь. Он у нас за кормой поболтался этаким огненным шлейфом, оборвался и погас. Фукс успокоился. И Лом понял, что перестарался. Да-с.
Ну, а затем легли на прежний курс, заменили дефектные части палубы, без дальнейших приключений обогнули мыс Горн, прошли мимо Новой Зеландии и благополучно прибыли в Сидней, в Австралию.
И вот, представьте, подходим к портовой стенке и кого встречаем? Думаете, кенгуру, утконоса, страуса-эму? Нет! Подваливаем. Смотрю — на берегу толпа, а в толпе, в первом ряду, — адмирал Кусаки собственной персоной.
Как он туда попал, откуда, зачем — черт его знает! Одно несомненно, что это именно он. Мне, признаюсь, стало неприятно и даже, знаете, как-то не по себе.
Ну, подошли, встали. Адмирал затерялся в толпе. А я, как только подали сходни, так сразу на берег, в порт. Представился властям, доложил о прибытии, побеседовал с чиновниками. Сперва, как полагается, о погоде, о здоровье, о местных новостях, а потом между разговорами закидываю удочку: может, думаю, удастся узнать, что тут этот Кусаки делает и какую еще пакость готовит.
Чиновники, однако, ничего не сказали, сослались на неосведомленность. Ну, я поболтал с ними еще и отправился прямо к капитану порта. Поздоровался и объяснился начистоту: меня, мол, один японский адмирал преследует.
— Один? — говорит тот. — Ну, мой дорогой, вам повезло. Я сам от таких адмиралов не знаю, куда деваться, и ничего не могу предпринять. Не приказано ни помогать, ни противодействовать. Чем другим рад служить. Не угодно ли виски с лимонадом? Обедать ко мне пожалуйте, сигару, может быть, выкурите? А с адмиралом вы как-нибудь сами улаживайте…
Да-с. Словом, вижу — неприятная история. Сейчас, конечно, адмирал Кусаки для нас не фигура. Да, по правде сказать, мы их и тогда-то не больно боялись, но все-таки, знаете, дела с ними иметь, прямо скажем, не очень любили.
Вот я вам про Италию имел случай рассказать. Там заправилы мечтали всю Африку к рукам прибрать, пол-Европы, четверть Азии… А на востоке японские бояре (самураи по-ихнему) так же вот размечтались — подай им весь Китай, всю Сибирь, пол-Америки…
Вообще-то, конечно, мечтать никому не заказано. Полезно даже порой пофантазировать. Но когда такой вот фантазер нацепит погоны да сядет на боевом корабле у заряженной пушки — тут и неприятность может случиться… Размечтается да прицелится, прицелится да бабахнет. Хорошо, как промахнется. А ну как попадет? Да тут такое может случиться, что к ночи лучше и не вспоминать!
Вот поэтому мы и старались таких фантазеров сторонкой обходить. Но прямо скажу — не всегда это нам удавалось. Такие упрямые среди них попадались мечтатели, что другой раз никак не отвяжешься. Вот и мне такой достался — господин Кусаки, адмирал. Как встретились тогда в китолюбивом комитете, так и прицепился ко мне, как репей.
И, конечно, не только в мои дела адмиралы эти нос совали. Им до всего было дело: там стравить кого с кем, там обобрать под шумок, там пошарить, там понюхать для интереса: где нефтью пахнет, где рыбой, где золотом?… И, конечно, не мы одни понимали это. Но там на этих фантазеров сквозь пальцы смотрели — не помогали и не препятствовали. Так сказать, на развод берегли для острастки и для обеспечения взаимной безопасности.
Да-с. Ну, это я вам могу объяснить, а с капитаном порта такой разговор неуместен. Поблагодарил я его, распрощался. Так и ушел ни с чем и мер принять не сумел.
Вернулся на яхту, сел чайку попить. И вот смотрю — поднимается на борт маленький человечек, по всем признакам японский кули. В худеньком пиджачишке, с корзиночкой в руках. Робко так подходит и объясняет, что тут, в Австралии, погибает с голоду, и просится на службу матросом. Да так настойчиво.
— Пойдете, — говорит, — по Тихому океану, там тайфуны, туманы, неисследованные течения… Не справитесь. Возьмите, капитан! Я моряк, я вам буду полезен. Я и прачкой могу быть, и парикмахером. Я на все руки…
— Ладно, — говорю, — зайдите через час, я подумаю.
Ушел он. А ровно через час, смотрю, посольская машина останавливается невдалеке.
Ну, я взял бинокль и вижу — вылезает оттуда мой японец, берет корзиночку и не спеша направляется к судну. Кланяется этак почтительно и опять ту же песню:
— Возьмите… Не справитесь…
— Вот что, — говорю, — убедили вы меня. Вижу сам, что придется брать матроса. Но только не вас, молодой человек.
— Почему же?
— Да так, знаете, цвет лица у вас очень неестественный. У меня на этот счет взгляды несколько устаревшие, но вполне определенные: по мне, если уж брать арапа, так черного. Негра взял бы, папуаса взял бы, а вас, уж не обижайтесь, — не возьму.
— Ну что ж, — говорит он, — раз так, ничего не поделаешь. Простите, что я вас побеспокоил.
Поклонился и пошел. Вскоре и мы собрались прогуляться. Привели в порядок одежду, побрились, причесались. Яхту прибрали, каюту заперли. Идем все втроем по улице, наблюдаем различные проявления местного быта. Интересно, знаете, в чужой стране. Вдруг смотрим — странная картина: сидит чистильщик-негр, а перед ним на четвереньках наш японец. И этот негр его начищает черной ваксой. Да как! Там, знаете, чистильщики квалифицированные, из-под щеток искры летят… Ну, мы сделали вид, будто нам ни к чему, прошли мимо, отвернулись даже. А вечером пришли на судно — Фукс с Ломом утомились, а я остался на вахте, жду, знаете, того негра; думаю, как бы его встретить получше.
Вдруг подают мне пакет от капитана порта. Оказывается, скучает старик, приглашает на завтра составить партию в гольф. Я, признаться, даже и не знал, что это за игра. Но, думаю, черт с ним. Пусть проиграю, зато прогуляюсь, разомнусь на берегу… Словом, ответил, что согласен, и стал собираться.
Разбудил Лома, спрашиваю:
— Что нужно для гольфа?
Он подумал, потом говорит:
— По-моему, Христофор Бонифатьевич, нужны трикотажные гетры, и больше ничего. Есть у меня рукава от старой тельняшки. Возьмите, если хотите.
Я взял, примерил. Брюки надел с напуском, китель подколол булавками в талии, и превосходно получилось: такой бравый спортсмен — чемпион, да и только.
Но для спокойствия я все-таки заглянул в руководство по гольфу, ознакомился. Вижу, игра-то самая пустяковая: мяч гонять по полю от ямки к ямке. Кто меньше ударов сделает, тот и выиграл. Но одними гетрами тут не отделаешься: нужны разные палки, клюшки, дубинки — чем бить, и еще помощник-мальчик нужен — таскать все это хозяйство.
Ну, пошли мы с Ломом искать снаряжение. Весь Сидней насквозь прошли — ничего подходящего. В одной лавочке нашли хлысты, да тонки, в другой нам полицейские дубинки предложили. Ну, да эти мне как-то не по руке.
А дело уже к ночи. Луна светит. Этакие таинственные тени ложатся вдоль дороги. Я уж отчаялся. Где тут искать? Разве сучьев наломать?
И вот, видим — сад с высокой оградой и за оградой — различные деревья. Лом меня подсадил, перелезли, идем меж кустов.
Вдруг смотрю — крадется негр, верзила, и под мышкой тащит целый ворох палок для гольфа. Точь-в-точь такие, как в руководстве показаны.
— Эй, любезный, — кричу я, — не уступите ли мне свой спортинвентарь?
Но он либо не понял, либо от неожиданности — только гикнул страшным голосом, схватил дубинку, взмахнул над головой — и на нас… Я, скажу не стыдясь, испугался. Но тут Лом выручил: сгреб его в охапку и зашвырнул на дерево. Пока он слезал, я подобрал эти палки, рассматриваю, вижу — точь-в-точь как в руководстве изображены. А работа какая! Я, знаете, просто размечтался, глядя, да тут Лом меня вывел из задумчивости.
— Пошли, — говорит, — Христофор Бонифатьевич, домой, а то что-то сыро здесь, как бы не простудились.
Ну, перелезли снова через ограду, вышли, вернулись на судно. Я успокоился: костюм есть, клюшки есть, теперь один мальчик остался… Да вот совесть еще несколько неспокойна: неудобно человека ни с того ни с сего так обездоливать. Но, с другой стороны, он сам первый напал, да и клюшки эти мне всего на денек нужны — в аренду, так сказать… Словом, с инвентарем дело кое-как утряслось.
А с мальчиком еще лучше уладилось: утром, чем свет, слышу — кто-то зовет смиренным голосом:
— Масса капитан, а масса капитан!
Я выглянул.
— Я, — говорю, — капитан, заходите. Чем могу служить?
И вижу: приятель, вчерашний японец, собственной персоной, но уже под видом чернокожего. Я-то его маскировку видел, а то бы и не узнал — до того он ловко свою наружность обработал: прическа-перманент под каракуль, физиономия до блеска начищена, на ногах соломенные тапочки и ситцевые брюки в полоску.
— Вам, — говорит, — масса капитан, я слышал, негр-матрос нужен.
— Да, — говорю, — нужен, только не матрос, а бой для гольфа. Вот тебе клюшки, забирай да пойдем…
Пошли. Капитан порта меня уже ждал. Уселись мы с ним в машину. Проехали с час.
— Ну, — говорит мой партнер, — начнем, пожалуй? Уж вы, надеюсь, как джентльмен не обманете меня в счете?
Он уложил свой мячик в ямку, размахнулся, ударил. Ударил и я. У него прямо пошло, а у меня в сторону. Ну, и загнал я свой мяч к черту на рога. Кругом кусты, овраги, буераки, местность, что и говорить, живописная, однако сильно пересеченная. Негр мой измучился, да и понятно: палки тяжелые, жара, духота. С него пот градом, в три ручья, и, знаете, весь его грим поплыл, вакса растаяла, и он уже не на негра, а на зебру стал похож: вся физиономия желтая с черным, в полоску. Устал и я, признаться. И вот вижу — ручей течет, а там ручьи редкость.
— Давай-ка, — говорю, — вот здесь отдохнем, побеседуем. Тебя звать-то как?
— Том, масса капитан.
— Дядя Том, значит. Ну, ну. Пойдем-ка, дядя Том, умоемся.
— Ой, нет, масса, умываться мне нельзя: табу.
— А, — говорю, — ну, раз табу, как хочешь. А то бы умылся. Смотри-ка, ты весь полинял.
Не нужно бы мне этого говорить, да уж сорвалось, не воротишь. А он промолчал, только глазами сверкнул и уселся, будто палки перекладывает.
А я к ручью. Вода холодная, чистая — хрусталь. Освежаюсь, фыркаю, как бегемот. Потом обернулся, смотрю — он крадется, и самая тяжелая дубинка в руке. Я было крикнул на него, да вижу — поздно. Он, знаете, размахнулся — и в меня этой дубинкой. Попал бы — и череп долой. Но я не растерялся: бултых в воду!
Потом выглянул, вижу — он стоит, зубы оскалил, глаза горят, как у тигра, вот-вот бросится…
Вдруг что-то сверху хлоп его по прическе! Он так и сел. Я подбегаю, ищу избавителя — нет никого, только дубинка эта лежит… Поднял я ее, осмотрел, вижу — вместо фирменной марки на ней туземный святой изображен. Ну, тут я понял: вместо клюшек для гольфа я вчера бумеранги у папуаса отобрал. А бумеранг знаете какое оружие? Им без промаху надо бить, а промахнулся — смотри в оба, а то вернется и как раз вот так хлопнет по черепу. Да.
Ну, осмотрел я дядю Тома. Слышу — пульс есть, значит, не смертельно. Взял его за ноги и потащил в тень. Тут, понимаете, у него из кармана вываливаются какие-то бумажки. Я подобрал, вижу — визитные карточки. Ну, читаю, и что бы вы думали? Черным по белому так и написано:
ХАМУРА КУСАКИ АДМИРАЛ
«Вот ты, — думаю, — где, голубчик! Ну, полежи, отдохни, а мне некогда, игру надо продолжать, а то партнер обидится».
Да. Ну, пошел дальше, гоню мяч и сам не рад, что связался с этим гольфом, но отступать не в моем характере. Бью, считаю удары. Тяжеленько, знаете. С помощником еще туда-сюда, а одному просто зарез: ударить надо посильнее, и мяч отыскать, и палки тащить. Ноги ноют, руки не слушаются. В общем и целом получается, что не я мяч гоню, а он меня. Ну, и загнал: кругом болотце, осока, какая-то речка течет, кочки на берегу…
«Так, — думаю, — сейчас до речки догоню, отдохну, искупаюсь».
Размахнулся, ударил. Вдруг все эти кочки повскакивали и давай прыгать…
Это, оказывается, не кочки были, а стадо кенгуру. Видимо, испугались — и врассыпную. А мяч мой одной кенгурихе со всего размаха в сумку. Она взвизгнула да как припустит… И хвостом и ногами работает. Передними лапами держится за сумку и мимо меня прыг, прыг…
Ну, что тут делать? Я бросил палки — и за ней. Нельзя же мяч потерять.
И такая получилась скачка с препятствиями, что до сих пор вспомнить весело.
Сучья под ногами хрустят, камни разлетаются…
Я устал, но не сдаюсь, не выпускаю ее из поля зрения. Она присядет отдохнуть, и я присяду; она в путь, и я в путь…
И вот животное, знаете, растерялось, сбилось с курса от страха. Ей бы в чащу, в кусты, а она на чистое место, на шоссе, прямо к Сиднею.
Вот уж и город видно, сейчас улицы начнутся. Народ на нас смотрит, кричит, полицейский на мотоцикле гонится, засвистел… Тут, видимо испугавшись, животное делает этакую фигуру в воздухе, наподобие мертвой петли. Мяч мой выскакивает из сумки, я бросаюсь за ним, наклоняюсь и в ту же секунду получаю чувствительный толчок пониже спины. Ну, доложу вам, и ощущение! Прямо, как говорится, «ни встать, ни сесть».
Но я все-таки встал, отряхнулся. Тут народ кругом: сочувствуют, предлагают помощь, а мне не помощь, мне палка нужна: мяч тут, и ямка уже недалеко, а бить нечем. Ну, и сжалился один джентльмен, дал свою тросточку. На восемьдесят третьем ударе я закончил игру.
Капитан порта просто разахался.
— Поразительный, — говорит, — результат! Вы подумайте: такой трудный участок, и неужели всего восемьдесят три удара?
— Так точно, — отвечаю я, — восемьдесят три, не больше, не меньше…
А про кенгуру я умолчал. В руководстве о кенгуру ничего не сказано, в правилах игры тоже. И выходит, что если животное непреднамеренно оказало помощь, так это уж, знаете, его дело.
— Ну-ка, — говорю, — Лом, довольно вам загорать. Займитесь-ка медными частями. Надрайте так, чтобы огнем горело.
Да. Ну, сказал. Лом козырнул: есть, мол.
Натер кирпича, берет тряпку, и пошла работа.
Только я спустился в каюту вздремнуть, слышу — беспокойство на палубе. Вскочил, бросился к трапу, а навстречу Фукс. Бледный, дрожит.
— Пожалуйста, — говорит, — Христофор Бонифатьевич, на палубу. У нас, кажется, пожар.
Выскочил я. Смотрю — и вправду: горит, палуба в двух местах. А Лом как ни в чем не бывало сидит чуть поодаль от очагов огня и драит медную уточку. Только я пригляделся, смотрю — и тут палуба вспыхнула.
Я, знаете, растерялся даже.
— Лом, — кричу, — объясните, в чем дело?
А тот встает, берет под козырек и спокойно так рапортует:
— Согласно вашему приказанию, драю медные части так, чтобы огнем горело. Какие последуют распоряжения?
Я было хотел разнести Лома, да вовремя сдержался. Вижу — сам виноват. А как же, знаете, — писатель или, там, артист может, конечно, позволить себе некоторые вольности в выражениях, а у нас в морском деле — точность прежде всего. Нам стихи писать некогда. Отдаешь распоряжение — думай, что говоришь, а то попадешь на такого, как Лом, — человек он внимательный, аккуратный, привык исполнять команду в буквальном значении, к тому же и силушка у него богатырская, — так, знаете, и до аварии недалеко.
Ну, вижу, нужно исправлять последствия своей ошибки. И распорядился мигом:
— Отставить драить медные части! Пробить пожарную тревогу!
Фукс бросается к колоколу, Лом, согласно расписанию тревоги, остается у места возникновения пожара, а я в руле. Звону много, а толку никакого. Огонь ширится. Горит, как факел. Того и гляди, до парусов дойдет. Ну, я вижу, дело дрянь. Развернулся кругом, стал против ветра. И помогло, знаете. Сдуло огонь. Он у нас за кормой поболтался этаким огненным шлейфом, оборвался и погас. Фукс успокоился. И Лом понял, что перестарался. Да-с.
Ну, а затем легли на прежний курс, заменили дефектные части палубы, без дальнейших приключений обогнули мыс Горн, прошли мимо Новой Зеландии и благополучно прибыли в Сидней, в Австралию.
И вот, представьте, подходим к портовой стенке и кого встречаем? Думаете, кенгуру, утконоса, страуса-эму? Нет! Подваливаем. Смотрю — на берегу толпа, а в толпе, в первом ряду, — адмирал Кусаки собственной персоной.
Как он туда попал, откуда, зачем — черт его знает! Одно несомненно, что это именно он. Мне, признаюсь, стало неприятно и даже, знаете, как-то не по себе.
Ну, подошли, встали. Адмирал затерялся в толпе. А я, как только подали сходни, так сразу на берег, в порт. Представился властям, доложил о прибытии, побеседовал с чиновниками. Сперва, как полагается, о погоде, о здоровье, о местных новостях, а потом между разговорами закидываю удочку: может, думаю, удастся узнать, что тут этот Кусаки делает и какую еще пакость готовит.
Чиновники, однако, ничего не сказали, сослались на неосведомленность. Ну, я поболтал с ними еще и отправился прямо к капитану порта. Поздоровался и объяснился начистоту: меня, мол, один японский адмирал преследует.
— Один? — говорит тот. — Ну, мой дорогой, вам повезло. Я сам от таких адмиралов не знаю, куда деваться, и ничего не могу предпринять. Не приказано ни помогать, ни противодействовать. Чем другим рад служить. Не угодно ли виски с лимонадом? Обедать ко мне пожалуйте, сигару, может быть, выкурите? А с адмиралом вы как-нибудь сами улаживайте…
Да-с. Словом, вижу — неприятная история. Сейчас, конечно, адмирал Кусаки для нас не фигура. Да, по правде сказать, мы их и тогда-то не больно боялись, но все-таки, знаете, дела с ними иметь, прямо скажем, не очень любили.
Вот я вам про Италию имел случай рассказать. Там заправилы мечтали всю Африку к рукам прибрать, пол-Европы, четверть Азии… А на востоке японские бояре (самураи по-ихнему) так же вот размечтались — подай им весь Китай, всю Сибирь, пол-Америки…
Вообще-то, конечно, мечтать никому не заказано. Полезно даже порой пофантазировать. Но когда такой вот фантазер нацепит погоны да сядет на боевом корабле у заряженной пушки — тут и неприятность может случиться… Размечтается да прицелится, прицелится да бабахнет. Хорошо, как промахнется. А ну как попадет? Да тут такое может случиться, что к ночи лучше и не вспоминать!
Вот поэтому мы и старались таких фантазеров сторонкой обходить. Но прямо скажу — не всегда это нам удавалось. Такие упрямые среди них попадались мечтатели, что другой раз никак не отвяжешься. Вот и мне такой достался — господин Кусаки, адмирал. Как встретились тогда в китолюбивом комитете, так и прицепился ко мне, как репей.
И, конечно, не только в мои дела адмиралы эти нос совали. Им до всего было дело: там стравить кого с кем, там обобрать под шумок, там пошарить, там понюхать для интереса: где нефтью пахнет, где рыбой, где золотом?… И, конечно, не мы одни понимали это. Но там на этих фантазеров сквозь пальцы смотрели — не помогали и не препятствовали. Так сказать, на развод берегли для острастки и для обеспечения взаимной безопасности.
Да-с. Ну, это я вам могу объяснить, а с капитаном порта такой разговор неуместен. Поблагодарил я его, распрощался. Так и ушел ни с чем и мер принять не сумел.
Вернулся на яхту, сел чайку попить. И вот смотрю — поднимается на борт маленький человечек, по всем признакам японский кули. В худеньком пиджачишке, с корзиночкой в руках. Робко так подходит и объясняет, что тут, в Австралии, погибает с голоду, и просится на службу матросом. Да так настойчиво.
— Пойдете, — говорит, — по Тихому океану, там тайфуны, туманы, неисследованные течения… Не справитесь. Возьмите, капитан! Я моряк, я вам буду полезен. Я и прачкой могу быть, и парикмахером. Я на все руки…
— Ладно, — говорю, — зайдите через час, я подумаю.
Ушел он. А ровно через час, смотрю, посольская машина останавливается невдалеке.
Ну, я взял бинокль и вижу — вылезает оттуда мой японец, берет корзиночку и не спеша направляется к судну. Кланяется этак почтительно и опять ту же песню:
— Возьмите… Не справитесь…
— Вот что, — говорю, — убедили вы меня. Вижу сам, что придется брать матроса. Но только не вас, молодой человек.
— Почему же?
— Да так, знаете, цвет лица у вас очень неестественный. У меня на этот счет взгляды несколько устаревшие, но вполне определенные: по мне, если уж брать арапа, так черного. Негра взял бы, папуаса взял бы, а вас, уж не обижайтесь, — не возьму.
— Ну что ж, — говорит он, — раз так, ничего не поделаешь. Простите, что я вас побеспокоил.
Поклонился и пошел. Вскоре и мы собрались прогуляться. Привели в порядок одежду, побрились, причесались. Яхту прибрали, каюту заперли. Идем все втроем по улице, наблюдаем различные проявления местного быта. Интересно, знаете, в чужой стране. Вдруг смотрим — странная картина: сидит чистильщик-негр, а перед ним на четвереньках наш японец. И этот негр его начищает черной ваксой. Да как! Там, знаете, чистильщики квалифицированные, из-под щеток искры летят… Ну, мы сделали вид, будто нам ни к чему, прошли мимо, отвернулись даже. А вечером пришли на судно — Фукс с Ломом утомились, а я остался на вахте, жду, знаете, того негра; думаю, как бы его встретить получше.
Разбудил Лома, спрашиваю:
— Что нужно для гольфа?
Он подумал, потом говорит:
— По-моему, Христофор Бонифатьевич, нужны трикотажные гетры, и больше ничего. Есть у меня рукава от старой тельняшки. Возьмите, если хотите.
Я взял, примерил. Брюки надел с напуском, китель подколол булавками в талии, и превосходно получилось: такой бравый спортсмен — чемпион, да и только.
Но для спокойствия я все-таки заглянул в руководство по гольфу, ознакомился. Вижу, игра-то самая пустяковая: мяч гонять по полю от ямки к ямке. Кто меньше ударов сделает, тот и выиграл. Но одними гетрами тут не отделаешься: нужны разные палки, клюшки, дубинки — чем бить, и еще помощник-мальчик нужен — таскать все это хозяйство.
Ну, пошли мы с Ломом искать снаряжение. Весь Сидней насквозь прошли — ничего подходящего. В одной лавочке нашли хлысты, да тонки, в другой нам полицейские дубинки предложили. Ну, да эти мне как-то не по руке.
А дело уже к ночи. Луна светит. Этакие таинственные тени ложатся вдоль дороги. Я уж отчаялся. Где тут искать? Разве сучьев наломать?
И вот, видим — сад с высокой оградой и за оградой — различные деревья. Лом меня подсадил, перелезли, идем меж кустов.
Вдруг смотрю — крадется негр, верзила, и под мышкой тащит целый ворох палок для гольфа. Точь-в-точь такие, как в руководстве показаны.
— Эй, любезный, — кричу я, — не уступите ли мне свой спортинвентарь?
Но он либо не понял, либо от неожиданности — только гикнул страшным голосом, схватил дубинку, взмахнул над головой — и на нас… Я, скажу не стыдясь, испугался. Но тут Лом выручил: сгреб его в охапку и зашвырнул на дерево. Пока он слезал, я подобрал эти палки, рассматриваю, вижу — точь-в-точь как в руководстве изображены. А работа какая! Я, знаете, просто размечтался, глядя, да тут Лом меня вывел из задумчивости.
— Пошли, — говорит, — Христофор Бонифатьевич, домой, а то что-то сыро здесь, как бы не простудились.
Ну, перелезли снова через ограду, вышли, вернулись на судно. Я успокоился: костюм есть, клюшки есть, теперь один мальчик остался… Да вот совесть еще несколько неспокойна: неудобно человека ни с того ни с сего так обездоливать. Но, с другой стороны, он сам первый напал, да и клюшки эти мне всего на денек нужны — в аренду, так сказать… Словом, с инвентарем дело кое-как утряслось.
А с мальчиком еще лучше уладилось: утром, чем свет, слышу — кто-то зовет смиренным голосом:
— Масса капитан, а масса капитан!
Я выглянул.
— Я, — говорю, — капитан, заходите. Чем могу служить?
И вижу: приятель, вчерашний японец, собственной персоной, но уже под видом чернокожего. Я-то его маскировку видел, а то бы и не узнал — до того он ловко свою наружность обработал: прическа-перманент под каракуль, физиономия до блеска начищена, на ногах соломенные тапочки и ситцевые брюки в полоску.
— Вам, — говорит, — масса капитан, я слышал, негр-матрос нужен.
— Да, — говорю, — нужен, только не матрос, а бой для гольфа. Вот тебе клюшки, забирай да пойдем…
Пошли. Капитан порта меня уже ждал. Уселись мы с ним в машину. Проехали с час.
— Ну, — говорит мой партнер, — начнем, пожалуй? Уж вы, надеюсь, как джентльмен не обманете меня в счете?
Он уложил свой мячик в ямку, размахнулся, ударил. Ударил и я. У него прямо пошло, а у меня в сторону. Ну, и загнал я свой мяч к черту на рога. Кругом кусты, овраги, буераки, местность, что и говорить, живописная, однако сильно пересеченная. Негр мой измучился, да и понятно: палки тяжелые, жара, духота. С него пот градом, в три ручья, и, знаете, весь его грим поплыл, вакса растаяла, и он уже не на негра, а на зебру стал похож: вся физиономия желтая с черным, в полоску. Устал и я, признаться. И вот вижу — ручей течет, а там ручьи редкость.
— Давай-ка, — говорю, — вот здесь отдохнем, побеседуем. Тебя звать-то как?
— Том, масса капитан.
— Дядя Том, значит. Ну, ну. Пойдем-ка, дядя Том, умоемся.
— Ой, нет, масса, умываться мне нельзя: табу.
— А, — говорю, — ну, раз табу, как хочешь. А то бы умылся. Смотри-ка, ты весь полинял.
Не нужно бы мне этого говорить, да уж сорвалось, не воротишь. А он промолчал, только глазами сверкнул и уселся, будто палки перекладывает.
А я к ручью. Вода холодная, чистая — хрусталь. Освежаюсь, фыркаю, как бегемот. Потом обернулся, смотрю — он крадется, и самая тяжелая дубинка в руке. Я было крикнул на него, да вижу — поздно. Он, знаете, размахнулся — и в меня этой дубинкой. Попал бы — и череп долой. Но я не растерялся: бултых в воду!
Потом выглянул, вижу — он стоит, зубы оскалил, глаза горят, как у тигра, вот-вот бросится…
Ну, осмотрел я дядю Тома. Слышу — пульс есть, значит, не смертельно. Взял его за ноги и потащил в тень. Тут, понимаете, у него из кармана вываливаются какие-то бумажки. Я подобрал, вижу — визитные карточки. Ну, читаю, и что бы вы думали? Черным по белому так и написано:
ХАМУРА КУСАКИ АДМИРАЛ
«Вот ты, — думаю, — где, голубчик! Ну, полежи, отдохни, а мне некогда, игру надо продолжать, а то партнер обидится».
Да. Ну, пошел дальше, гоню мяч и сам не рад, что связался с этим гольфом, но отступать не в моем характере. Бью, считаю удары. Тяжеленько, знаете. С помощником еще туда-сюда, а одному просто зарез: ударить надо посильнее, и мяч отыскать, и палки тащить. Ноги ноют, руки не слушаются. В общем и целом получается, что не я мяч гоню, а он меня. Ну, и загнал: кругом болотце, осока, какая-то речка течет, кочки на берегу…
«Так, — думаю, — сейчас до речки догоню, отдохну, искупаюсь».
Размахнулся, ударил. Вдруг все эти кочки повскакивали и давай прыгать…
Это, оказывается, не кочки были, а стадо кенгуру. Видимо, испугались — и врассыпную. А мяч мой одной кенгурихе со всего размаха в сумку. Она взвизгнула да как припустит… И хвостом и ногами работает. Передними лапами держится за сумку и мимо меня прыг, прыг…
Ну, что тут делать? Я бросил палки — и за ней. Нельзя же мяч потерять.
И такая получилась скачка с препятствиями, что до сих пор вспомнить весело.
Сучья под ногами хрустят, камни разлетаются…
Я устал, но не сдаюсь, не выпускаю ее из поля зрения. Она присядет отдохнуть, и я присяду; она в путь, и я в путь…
И вот животное, знаете, растерялось, сбилось с курса от страха. Ей бы в чащу, в кусты, а она на чистое место, на шоссе, прямо к Сиднею.
Но я все-таки встал, отряхнулся. Тут народ кругом: сочувствуют, предлагают помощь, а мне не помощь, мне палка нужна: мяч тут, и ямка уже недалеко, а бить нечем. Ну, и сжалился один джентльмен, дал свою тросточку. На восемьдесят третьем ударе я закончил игру.
Капитан порта просто разахался.
— Поразительный, — говорит, — результат! Вы подумайте: такой трудный участок, и неужели всего восемьдесят три удара?
— Так точно, — отвечаю я, — восемьдесят три, не больше, не меньше…
А про кенгуру я умолчал. В руководстве о кенгуру ничего не сказано, в правилах игры тоже. И выходит, что если животное непреднамеренно оказало помощь, так это уж, знаете, его дело.
Глава XVI. О дикарях
Поговорили мы с капитаном порта о местных новостях, о достопримечательностях. Он меня в музей пригласил. Пошли.
Там действительно есть что посмотреть: модель утконоса в натуральную величину, собака динго, портрет капитана Кука…
Но только я задержу внимание на какой-нибудь детали, мой спутник тянет меня за рукав и дальше влечет.
— Идемте — говорит, — я вам самое главное покажу: живой экспонат — вождь дикарей в полном вооружении, особенно интересно.
Там сделан этакий загончик, вроде как в зоопарке, разгуливает здоровенный папуас с удивительной прической на голове… Увидел нас, издал воинственный возглас, взмахнул дубинкой над головой… Я было попятился. А потом вспомнил артистов в Гонолулу и, по правде сказать, согрешил. «И это — думаю, — тоже, наверное, артист». Ну и решил расспросить потихоньку, без свидетелей, как это он до такой жизни дошел.
Распрощался повежливее с капитаном.
— Спасибо, — говорю, — за компанию, очень здесь интересно. Но вас я не смею задерживать, а сам, с вашего позволения, еще посмотрю…
И остались мы с папуасом наедине. Разговорились.
— А вы, — спрашиваю, — признайтесь, настоящий папуас или так?
— Ну, что вы, — отвечает тот, — самый настоящий, сын вождя, учился в Оксфорде, в Англии. Окончил университет с золотой медалью, защитил диссертацию, получил звание доктора прав, вернулся на родину… А тут работы по специальности нет… Жить не на что, вот и поступил сюда…
— Вот как! И хорошо зарабатываете?
— Да нет, — отвечает он, — не хватает. Ночью еще по совместительству городской сад стерегу. Там лучше платят и работа полегче. Тут тихо. Вот только вчера какие-то дикари напали, отняли бумеранги. Сегодня не знал, с чем и на службу идти. Хорошо, догадался: у меня со студенческих лет набор палок для гольфа остался, с ними и пошел. И ничего, не замечает публика…
Да. Ну, распрощались. Тут бы можно и покинуть Австралию, но у меня остался долг чести, так сказать: вернуть оружие вождю папуасов и посмотреть, что с моим адмиралом.
И вот, знаете, снарядились мы по-походному, яхту сдали под надзор портовых властей, а сами отправились все втроем.
Идем в глубь страны по следам недавних событий, читаем книгу природы: вот здесь я за кенгуру гнался, вот здесь ручей, здесь бумеранг лежал, здесь сам Кусаки… Однако нет ни того, ни другого.
А здесь я последние палки бросил. Но и тут, знаете, пусто. Как корова языком слизнула.
Ну, побродили, обыскали все кругом. Тот же результат. Только с дороги сбились. В море-то я хорошо ориентируюсь, а на суше, бывает, и заблужусь. А тут кругом пустыня — ориентиров нет. К тому же жара и голод… Фукс с Ломом ропщут потихоньку, а я креплюсь: положение обязывает, как ни говорите. Да.
Недели три так бродили. Измучились, похудели. И сами не рады, что пошли, да теперь уж делать нечего… И вот, знаете, однажды разбили мы бивуак, прилегли отдохнуть, а жара — как в бане. Ну, и разморило, заснули все.
Не знаю, сколько уж я проспал, но только слышу сквозь сон: шум, возня, воинственные крики. Проснулся, продрал глаза, гляжу — Фукс тут, под кустом, спит крепким сном, как младенец, а Лома нет. Посмотрел кругом — нигде нет. Ну, тогда беру бинокль, осматриваю горизонт и вижу — мой старший помощник Лом сидит у костра, а кругом, понимаете, дикари и, судя по поведению, едят моего старшего помощника…
Что делать? Я тогда складываю ладони рупором и во все горло кричу:
— Отставить есть моего старшего помощника!
Там действительно есть что посмотреть: модель утконоса в натуральную величину, собака динго, портрет капитана Кука…
Но только я задержу внимание на какой-нибудь детали, мой спутник тянет меня за рукав и дальше влечет.
— Идемте — говорит, — я вам самое главное покажу: живой экспонат — вождь дикарей в полном вооружении, особенно интересно.
Там сделан этакий загончик, вроде как в зоопарке, разгуливает здоровенный папуас с удивительной прической на голове… Увидел нас, издал воинственный возглас, взмахнул дубинкой над головой… Я было попятился. А потом вспомнил артистов в Гонолулу и, по правде сказать, согрешил. «И это — думаю, — тоже, наверное, артист». Ну и решил расспросить потихоньку, без свидетелей, как это он до такой жизни дошел.
Распрощался повежливее с капитаном.
— Спасибо, — говорю, — за компанию, очень здесь интересно. Но вас я не смею задерживать, а сам, с вашего позволения, еще посмотрю…
И остались мы с папуасом наедине. Разговорились.
— А вы, — спрашиваю, — признайтесь, настоящий папуас или так?
— Вот как! И хорошо зарабатываете?
— Да нет, — отвечает он, — не хватает. Ночью еще по совместительству городской сад стерегу. Там лучше платят и работа полегче. Тут тихо. Вот только вчера какие-то дикари напали, отняли бумеранги. Сегодня не знал, с чем и на службу идти. Хорошо, догадался: у меня со студенческих лет набор палок для гольфа остался, с ними и пошел. И ничего, не замечает публика…
Да. Ну, распрощались. Тут бы можно и покинуть Австралию, но у меня остался долг чести, так сказать: вернуть оружие вождю папуасов и посмотреть, что с моим адмиралом.
И вот, знаете, снарядились мы по-походному, яхту сдали под надзор портовых властей, а сами отправились все втроем.
Идем в глубь страны по следам недавних событий, читаем книгу природы: вот здесь я за кенгуру гнался, вот здесь ручей, здесь бумеранг лежал, здесь сам Кусаки… Однако нет ни того, ни другого.
А здесь я последние палки бросил. Но и тут, знаете, пусто. Как корова языком слизнула.
Ну, побродили, обыскали все кругом. Тот же результат. Только с дороги сбились. В море-то я хорошо ориентируюсь, а на суше, бывает, и заблужусь. А тут кругом пустыня — ориентиров нет. К тому же жара и голод… Фукс с Ломом ропщут потихоньку, а я креплюсь: положение обязывает, как ни говорите. Да.
Недели три так бродили. Измучились, похудели. И сами не рады, что пошли, да теперь уж делать нечего… И вот, знаете, однажды разбили мы бивуак, прилегли отдохнуть, а жара — как в бане. Ну, и разморило, заснули все.
Не знаю, сколько уж я проспал, но только слышу сквозь сон: шум, возня, воинственные крики. Проснулся, продрал глаза, гляжу — Фукс тут, под кустом, спит крепким сном, как младенец, а Лома нет. Посмотрел кругом — нигде нет. Ну, тогда беру бинокль, осматриваю горизонт и вижу — мой старший помощник Лом сидит у костра, а кругом, понимаете, дикари и, судя по поведению, едят моего старшего помощника…
Что делать? Я тогда складываю ладони рупором и во все горло кричу:
— Отставить есть моего старшего помощника!