Некрасова Мария Евгеньевна. Толстый – повелитель огня

   – Фингал – это хорошо, – солидно заметил Фомин, опять-таки на весь Арбат. – Если у человека фингал, значит, он привык отвечать за свои поступки! Такой человек не станет убегать и прятаться – по себе знаю.
   Тонкий осторожно хихикал: на лице Фомина было прямо-таки написано, что за свои поступки он отвечает регулярно и сполна. Да и поступков совершает немало – очень деятельный субъект! Если бы еще он не орал…
   – Слушайте, вы, по-моему, всех окрестных Вань распугали, – буркнул Сашка, но его никто не услышал.
   Арбат, буднично малолюдный, все равно шумел. Где-то впереди бренчала гитара, двое парней неподалеку шумно рассказывали анекдоты своим немногочисленным слушателям. Немногочисленные слушатели хохотали, заглушая музыку. У стены Цоя – тоже народу немного: двое парней в рваных джинсах, трое парней в целых джинсах и девчонка, вообще в юбке. Напротив старичок играл на саксофоне, собрав вокруг себя слушателей человек пять.
   – Во! – загорланил Федоров, тыча пальцем в собравшихся у стены. – Кажется, Ваня – один из этих!
   Двое из компании обернулись, но Тонкий успел сгрести Федорова с Фоминым в охапку и перетащить их на другую сторону улицы. Встали очень удачно: прямо напротив саксофониста. А мы что, мы ничего! Стоим слушаем. Давно, кстати, стоим, вы просто не замечали. А тот придурок, который орал, что один из вас – Ваня, это не Федоров, нет. Он уже ушел, и вообще он вам приснился.
   Вуколова их догнала и молча встала рядом. Фомин с Федоровым на секунду притихли, уставившись на саксофониста, но быстро пришли в сознание. А эти двое, когда в сознании, совсем не могут стоять молча.
   – Ты че, Санек? – не понял Фомин. – Конспирация, что ли? Да мы им сейчас без конспирации наваляем, если не скажут, кто из них Ваня!
   Тонкий подумал, что Фомин и правда наваляет, он такой. Вот только Вани среди тех у стены может и не оказаться. Видно же, что одна компания. Вряд ли Ваня на стрелку с девчонкой берет с собой друзей.
   – Его там нет, – решительно выдал он. – Стоим, слушаем, ждем, пока подойдет.
   – Откуда ты знаешь? – не унимался Фомин.
   Вуколова шикнула, и он замолчал, но, кажется, поздно. Если кто-то здесь и не слышал воплей Фомина, так это старичок-саксофонист из-за своей музыки. Но он как раз меньше всего походил на Ваню.
   Все остальные, включая компанию у стены, нервно поглядывали на ребят и озирались, словно в поисках Вани.
   Тонкий невозмутимо смотрел на старичка и думал, что все, спалились. Если Ваня здесь и был, то он уже давно их услышал и убежал далеко. Вуколова старательно делала вид, что слушает саксофон. Федоров и Фомин откровенно скучали.
   Тонкий краем глаза все поглядывал, что творится у стены. Поняв, что драться к ним пока не лезут, парни и девчонка встали полукругом и мирно болтали между собой. Точно – компания. Кажется, никто из них не ждал неизвестную Иру, которая, может быть, и не Ира даже, но нам без разницы, лишь бы ждали. Может, конечно, статься, что Ваня – один из них. Просто пригласил девчонку из «аськи» на свое тусовочное место. А что: когда друзья рядом – не так страшно.
   Осмелев, Тонкий повернулся и, прячась за Вуколовой, стал разглядывать компанию. Нет, никого с фингалом среди них не наблюдается, хотя некоторые стоят спиной… А двое, между прочим, в темных очках, да таких, что не разглядишь, есть там фингал или нет. Не видно даже, есть ли вообще глаза или это инопланетный ногоглаз маскируется под человека.
   Тонкий тронул Вуколову за рукав и показал глазами на компанию:
   – Темные очки видишь?
   Она кивнула и уставилась на эти очки, словно и правда надеялась что-то разглядеть под ними. Тонкий покачал головой, и Вуколова его поняла:
   – Подойти надо ближе. Только осторожно и по одному.
   Собственно, Тонкий так и собирался сделать, но ему нужно было сперва заручиться поддержкой армии.
   – Держи Федорова с Фоминым. Я пошел.
   Быстро, чтобы Вуколова не успела осознать, какой труд на нее свалился, Тонкий отошел от старичка с саксофоном и осторожно побрел мимо стены Цоя. Может быть, удастся заглянуть под темные очки. Или хоть послушать, о чем говорят.
   – Прихожу, а концерт уже начался, никого не пускают. Ну я – в окно. Все с решетками, только одно – без. Я – к нему! В форточку пролез, открыл шпингалет… – парень театрально вздохнул. – Сам, конечно, дурак: не посмотрел сперва, куда лезу…
   – Женский туалет?
   – Хуже! Комната охранника!
   Девчонка вяло хихикнула, остальные, похоже, и не улыбнулись. Компания стояла хороводом, причем те, что в очках, – к Тонкому спиной, увидеть их лица можно было, только промылившись в центр хоровода типа «каравай». Ну или забравшись на стену.
   Тонкий расстроился и пошел себе мимо: нельзя же так стоять и пялиться на людей. Особенно после того, что устроил Фомин.
   Пройдя метров сто, Сашка развернулся, чтобы еще разок продефилировать мимо компании. Ну и что?! Он, типа, гуляет.
   – Захожу на кухню: кот на карнизе, глаза – перепуганные! Мать на табуретку с ногами забралась…
   – Мышь?
   – Сосед. Всю кухню нам залил, сволочь.
   Тот, которому залили кухню, кстати, в очках и стоит к Тонкому боком. Что ж, правый глаз – точно без фингала. Еще три раза пройти мимо, замечая каждый раз по новому глазу, – и мы узнаем всю правду.
   – Санек! – крикнул в спину Федоров, и Тонкий прибавил шагу.
   – Санек, ты куда?
   Тяжело Вуколовой держать этих двоих, но она справится. Лишь бы поменьше орали, вот уже парни в компании оборачиваются… И второй глаз цел у залитого. Теперь надо рассмотреть, что под очками у другого.
   Другой словно прочел Сашкины мысли, встал спиной и не желал оборачиваться даже на вопли Фомина:
   – Санек, ты че, уходишь?! Эй, а мы? Ну, Людк, ну скажи ему, че за дела? Мы че, слили, что ли? Я не согласен, эй!
   Старичок опустил саксофон. Похоже, его достали.
   – Если он сейчас не заткнется, я инструмента не пожалею! – Для убедительности он погрозил Фомину саксофоном. – Из-за тебя ж людям ничего не слышно!
   – Извините, мы уже уходим! – Вуколова спешно оттаскивала парней от саксофониста, ища глазами Тонкого.
   – Вот и уходите! – разошелся старичок. – Люди музыку слушать пришли, а не твои вопли хрипатые! Ща как двину трубой!
   Вуколова подхватила парней и бегом нырнула в какое-то кафе. Тонкий секунду постоял, соображая, что делать, и решил, что надо торопиться. Пока эти чумовые не набедокурили в кафе, нужно отыскать Ваню. Осталось-то – увидеть глаза второго парня в очках. Парень, кстати, смотрел на Сашку в упор, но глаз-то не видно!
   Тонкий – человек не гордый, он медленно дошел до конца Арбата, посмотрел, что продают художники, послушал музыкантов, развернулся и пошел обратно, в надежде, что уж в этот раз…
   Надежды оправдались, но как-то не так. Один из компании (не тот, не очкарик) заметил его метров за десять, сделал знак своим: «Подождите» и вышел навстречу. «Доигрались, – решил Тонкий. – Надо было сразу оттаскивать Федорова с Фоминым подальше, пусть бы потом подошли. А теперь…»
   – Парень, знаешь, какой сегодня день?
   Сашка невольно вздрогнул. В кино обычно спрашивают, который час, и сами же отвечают: «Время получать по шее». После чего по шее же и дают. Видимо, этот, в рваных джинсах, решил соригинальничать и объявить не время, а, скажем, «День разбитых носов» или «Праздник черного фингала».
   «Вообще-то, не страшно, – думал Тонкий, с умилением наблюдая через огромное окно, как Вуколова одной рукой зажимает Федорову рот, а другой усаживает Фомина за столик. – Не страшно, со мной армия. Только и у рваных народу прибыло».
   Да, пока он гулял, к тусовке у стены присоединились еще трое, без очков, без фингалов, зато шириной с полторы Вуколовых… Будет смешно, если это все Ванины друзья.
   – Так какой сегодня день-то? – наседал этот, в рваных джинсах.
   Тонкий уже подумывал, сразу ему врезать или подождать. Но на всякий случай ответил:
   – Понедельник.
   – А вот и неправда! – просиял парень. – Сегодня день смерти Виктора Цоя, мы собираем на свечки. Дай десятку, а?
   Если бы не вновь прибывшие амбалы, Тонкий рассмеялся бы, не стесняясь. А он-то думал Ваня умный, Ваня с армией пришел, бить его будет! А Вани нет, зато есть всякие в рваных джинсах, которые стреляют у прохожих на пиво, а сами повод придумать не могут.
   – День рождения Цоя в августе был, ты что?!
   Парень разулыбался, как историчка, которой в кои-то веки ответили правильно.
   – Правда! А ты, вообще, Цоя уважаешь или просто так подошел?
   – Просто так, – честно ответил Тонкий, и зря. Улыбка у парня сползла и шмякнулась об асфальт. По крайней мере, Тонкий вздрогнул от этого неслышного шмяка. Парень набрал в грудь воздуха, огляделся – свои рядом – и торжественно произнес:
   – Тогда и гуляй отсюда!
   – А че, нельзя?
   – Нет. Я сказал.
   Тонкий не понял, кто, когда и что успел и какую развил при этом скорость, но за спиной послышались до боли знакомые голоса:
   – Ты че, опух?
   – Совсем?!
   Федоров и Фомин. Вырвались из кафешки. Хотя, может, Вуколова и сама перестала их удерживать, видя, что дело плохо.
   Если Рваный и растерялся, то на пару секунд, пока из-за спины не подошли его приятели:
   – Это кто?
   – Кони в пальто! – рявкнул Фомин. – Улица не купленная, ясно тебе?!
   Вуколова ничего не говорила, просто стояла рядом. Тонкий лихорадочно разглядывал компанию: теперь все были к нему лицом и достаточно близко, чтобы разглядеть: нет ни одного фингала, нету! Но, кажется, это ненадолго…
   Первым ударил вроде бы Федоров. Тонкий не разглядел, чья это рука вылетела из-за спины, мазнула его по уху (нет, не оторвалось) и врезалась под глаз джинсовому парню. «Теперь ты будешь Ваней», – подумал Тонкий, получая в челюсть и отдавая по ноге, потому что выше уже не доставал. Нога, как выяснилось, принадлежала Вуколовой, но Людке, месившей чей-то широкий живот, было решительно наплевать на такие мелочи. Фомин отбивался от обоих очкариков, короче, все при деле, один Тонкий полеживает себе на асфальте.
   Чей-то ботинок промелькнул у самого лица. С железной пластиной, между прочим, мало не показалось бы. Надо вставать. Уцепившись за подвернувшуюся штанину, Тонкий встал и присоединился к драке.
   Тяжелее всех приходилось Вуколовой. Первым делом Тонкий разбил ее противнику нос, переключив внимание на себя, а уж потом подумал, что так нечестно. Двое дерутся – третий не мешает. Хотя если дерутся всей толпой… Он получил под дых, и мысль оборвалась. Разглядывая носки ботинок, беспорядочно топтавшихся по асфальту, Тонкий заметил, как тихо все дерутся. Никто не ругался и не кричал, все только сосредоточенно сопели и старательно держали дыхание. Только старичок со своим саксофоном все портит:
   – Врежьте этим, врежьте! И этой дуре…
   Тонкий опять получил под дых и решил не отвлекаться. Выпрямимся, вдохнем (ох, как это трудно!) и вперед: замах – удар, замах – удар, не забыть увернуться от подлетающей ноги, а то…
   – Еще раз здесь увидим, вы – трупы! – джинсовый парень пнул согнувшегося пополам Фомина и почему-то сам пошел восвояси. Остальные – за ним.
   «Вот так заканчиваются драки. Быстро, бесславно и в самый неподходящий момент, когда ты только разогрелся». – Тонкий перевернулся на бок, встретился взглядом с Фоминым. Федоров лежал и смотрел в небо, вид у него был самый безмятежный, только разбитый нос портил картину. Вуколова, единственная, стояла на ногах и потирала ухо. Фомин счастливо улыбнулся Тонкому и выдал:
   – Че, Санек, мы выиграли?
   – Вообще-то, мы валяемся на асфальте, – попробовал возразить Тонкий.
   – Да, но ушли-то они! – парировал Фомин, и Тонкий не стал его разубеждать. Зачем портить человеку настроение, тем более что человек, похоже, легко не отделался. Правое запястье у Фомина стало вдвое больше левого, и шишка, похоже, будет. Вуколовой разбили ухо, Федоров выглядел целеньким и бодрым, но, пока поднимался с земли, так гримасничал, что сразу было видно: помяли, и еще как. Себя Тонкий пока не видел, но догадывался: домашний фейс-контроль он сегодня не пройдет. В смысле: без лекции о вреде драк домой не пустят.
   – Легко отделался, – оценила Вуколова, и Тонкий сразу повеселел. Если физиономия цела – вечер обойдется без нотаций. С одним Ваней, который обязательно позвонит. А что: он жив-здоров, на стрелку не пришел, да и назначил ее у стены Цоя, где фанаты всегда не прочь подраться. А Тонкий-то размечтался, что перехитрил его! Так, значит.
   Сашка попробовал встать, но тут же охнул и согнулся пополам. Ребра! Не какие-нибудь, а слева, те, что он уже ломал весной. Вот невезуха! Как же его припечатали-то крепко! Федоров с Фоминым взяли его под руки и поставили. Вдох-выдох, каких-то полминуты, и Тонкий смог разогнуться. На ногах стоит – уже хорошо. Федоров придирчиво оглядел его и оценил:
   – Нормально. Только дыши пореже и будешь жить. У меня такое было в тот год, ничего, прокашлялся. – Он хлопнул Тонкого по спине так, что у него слезы навернулись, и довольно напомнил: – Мы же победили!
   Тонкий закашлял, ребро закололо: здравствуй, давненько я про тебя не вспоминал! Был здоров, не кашлял, а тут раз – и вспомнилось! Благодаря Ване. Поймаю – убью.
   Нет, ну как подставил-то, а?! Если бы и правда пришла девчонка, подождала бы себе и ушла (хотя все равно – свинство). Вряд ли эти в джинсах стали бы до нее докапываться. Но пришел Тонкий с армией – и получил. Без всякого Ваниного участия, что и обидно. Ваню, может, и поколотили бы. Хитрый Ваня, умный Ваня. А все равно – дурак.
   – Получили? – ехидно спросил старичок и снова уткнулся в свой саксофон.
   Вуколова как-то нехорошо на него посмотрела.
   – Он вроде меня дурой назвал?
   – Ага, ага! – закивал довольный Федоров. – Пойдем разберемся?
   – Нет! – Людка поймала его за шиворот. – Хватит нам на сегодня.
   – Ну, он мне не нравится… – промямлил Фомин, и Тонкий мысленно с ним согласился. Хам старичок тот еще: на пацанов рявкнуть – ладно (тем более на таких, как Федоров и Фомин), но подстрекать во время драки да еще назвать Вуколову дурой… Она не простит!
   – Мне тоже не нравится, – честно ответила Людка. – Но бить мы никого больше не будем. Стойте здесь, а лучше – зайдите в кафе, не раздражайте клиента. Я сейчас. – Она развернулась и пошла дальше по Арбату.
   Сашка молча взял парней за плечи и повел в кафе. Столик у окна не заняли, и надо было спешить, чтобы не лишать себя зрелища. Войдя в кафе, Федоров и Фомин рванули к столику и уставились в окно, как в театре. Тонкому хватило терпения дойти до прилавка, взять себе фруктового чая… Место он занял вовремя, только сел и увидел: Вуколова возвращается, неся в руках сетку с чем-то желтым.
   – О! Она че, в него яблоками будет кидать? – удивился Фомин.
   Тонкий хлебнул чаю (кислятина!) и поправил:
   – Лимонами. Не будет, я ее знаю.
   Вуколова и правда не собиралась ничем кидаться. Она встала напротив саксофониста и спокойно слушала музыку. Саксофонист играл. Повесив сетку на руку, Людка достала один лимон, вытащила из кармана перочинный ножик и принялась этот лимон чистить. Саксофонист играл. Людка чистила: аккуратно, «цветочком», разделила на дольки.
   – Че, брызгаться будет? – недоумевал Фомин. Тонкий только пожал плечами: он сам не понимал, что такое затеяла Вуколова.
   Людка между тем взяла дольку лимона и принялась ее жевать, отчаянно морщась. Старичок смотрел на нее во все глаза, но продолжал играть. Тонкий хлебнул чаю и от души посочувствовал Вуколовой: лимон-то покислее будет. Людка прикончила дольку и принялась за вторую. Она даже не постеснялась жестом предложить лимончика своему соседу-слушателю. И он взял! Теперь они оба морщились.
   – Она так и будет стоять и лопать кислятину? – не выдержал Федоров. – В чем прикол?
   Тонкий пил кислющий чай из солидарности, но тоже ничего не понимал.
   – Блин, да на нее смотреть кисло! – не унимался Федоров. – Я сейчас слюной захлебнусь, фу!
   И тогда Сашка понял! На Вуколову смотреть кисло – факт. И кисло не только Федорову с Фоминым, но и саксофонисту. А саксофон, между прочим, духовой инструмент. Сложно на нем играть, когда слюной захлебываешься.
   Подтверждая его догадку, старичок опустил саксофон и что-то сказал Вуколовой. Людка пожала плечами, то же самое сделал ее сосед. Остальные слушатели принялись что-то доказывать старичку красноречивыми жестами. Похоже, они защищали Вуколову: есть лимон – не преступление, и слушатели совершенно не могли понять, что это саксофонист капризничает, почему он перестал играть и чем ему не угодила Вуколова.
   Попрепиравшись (жаль, отсюда не слышно!), старичок снова взялся за саксофон, но поиграть сумел совсем недолго…
   – Че ему не нравится? – не понял Фомин.
   Тонкий объяснил, как сумел, и под дружный хохот приятелей пошел выручать музыканта. Людка – девушка умная, и приколы у нее такие же, но только хорошего понемножку.
   Когда Сашка подошел, она уже принялась за второй лимон и, чтобы не болтать с набитым ртом, молча протянула Тонкому дольку. Пришлось взять. Кислятина переполнила рот и отразилась на лице, причем у саксофониста – тоже. Он опустил инструмент и вежливо, как смог, попросил:
   – Уйдите, а?
   – Идем, Люд, – пожалел старичка Тонкий. – Домой пора.
   Федоров и Фомин, все еще смеясь, выходили из кафешки. Битые, зато веселые. Ваню так и не встретили…
   – Здо́рово! – хором оценили Федоров и Фомин. Вуколова польщенно кивнула.
   Они отошли наконец от старичка и направились дальше по Арбату, в сторону метро. Хорошо, вообще-то, погуляли. Только вот ребра болят.
   – Не огорчайся, Сань, – ни с того ни с сего сказала Вуколова, и Тонкий прекрасно понял, о чем она, потому что и правда огорчился.
   – Ваню-то не встретили…
   – Ну и что! – оптимистично заявила Людка. – Во-первых, его даже сейчас по «аське» можно выманить. Написать: «Я ждала, ты не пришел, вредина!» – и так далее. Ну, чтобы он подумал, будто это правда девчонка. А во-вторых, ты бабушке его творчество не показывал?
   – Смеешься?! Она со стыда сгорит!
   Вуколова замахала руками:
   – Не записи, а вашу болтовню по «аське». Почерка там, конечно, не видать, но ты говорил – ошибок много?
   – Да! – оживился Тонкий. – И ошибки такие приметные – «пабалтать» не каждый дурак напишет, здесь нужен особый дар! Бабушка тем более узнает сразу, на то она и преподаватель… Людка, ты гений!
   Вуколова уставилась на асфальт под ногами.
   – В крайнем случае, она ведь может провести диктант по нужным словам. Тогда сразу станет ясно – кто. Ну если это, конечно, ее студенты, а не кто-то посторонний.
   – Ее, больше некому, – успокоил Тонкий. – Сегодня же покажу!
   Впереди сверкали грязные спины Федорова с Фоминым. Досверкали до метро и остановились.
   – Может, пешком? – обернулся Фомин. – Погода-то какая!
   Тонкий пожал плечами, типа «я не против», Вуколова кивнула. Ну и правильно! Ну и прогуляемся, на радостях-то. Погода хорошая, Ваня – двоечник, что его и погубит в ближайшие несколько часов. Жизнь налаживается!

Глава IV
Несговорчивый профессор

   Ключ в замке не поворачивался, значит, бабушка уже пришла. За годы жизни в Москве она так и не оставила деревенской привычки оставлять дверь незапертой, когда сама дома. Тонкий с Ленкой сперва пытались бороться, но быстро поняли, что зря. За бабушкой можно только молча запереть дверь, заставить бабушку самой повернуть ручку замка – невозможно. Этой привычке много лет. Бабушка с гордостью рассказывает, как соседки по студенческому общежитию пытались приучить ее запирать дверь. Они ворвались ночью с воем и в масках, вооруженные бутафорскими пистолетами из кружка самодеятельности. Бабушка тогда отделалась легким испугом, а вот соседки еще долго с ней не разговаривали. Перепуганная бабушка решила дорого продать свою жизнь, и разбойникам не поздоровилось. Утром их было легко опознать по цветастым синякам.
   Старая это привычка, как сама бабушка. Она пережила спектакль соседок по общежитию, потом нотации от дедушки, от детей. Много лет многие люди ругались и вопили: «Закрой!» Но ничто не сломило деревенского духа. Бабушка, как много лет тому назад, продолжала оставлять дверь незапертой. Что ей внуки со своим ОБЖ! Что ей квартирные кражи!
   Тонкий нажал на ручку, вошел и начал разговор с умным человеком:
   – Надо же! Бабушка опять дверь не закрыла! А старушки у подъезда говорили: в нашем доме за последнюю неделю было несколько квартирных краж. Какая непростительная неосторожность…
   – Брешут твои старушки, – среагировала бабушка, хотя Тонкий к ней специально не обращался. Он честно разговаривал сам с собой, зная, что с бабушкой бесполезно беседовать о незакрытых дверях. – Врут все. Одна кража у Майи Дмитриевны и была позавчера, а они уже раздули: «Не-е-сколько, за неде-е-лю!» Врут.
   Тонкий кивнул: «Хорошо». Ну то есть хорошо, что одна. Хотя Майю Дмитриевну жалко. Она работает вместе с бабушкой, иногда заходит за ней по утрам. Веселая такая, не скажешь, что преподает экономику. Непонятно, что именно домушники хотели украсть в квартире преподавателя, но обидно же!
   – Как она сама-то?
   – Сейчас отошла вроде. Говорит, вынесли всю технику, даже холодильник. Днем, пока она была на работе. И как не лень-то было: с пятого этажа, без лифта.
   – Ничего себе!
   Что тут говорить: действительно чудно́. Загадочные преступные умы, не постижимы они ни для бабушек, ни для подростков. Вот почему их понесло именно к Майе Дмитриевне?! В подъезде есть люди побогаче, и квартиры их пониже пятого этажа, и тоже днем никого не бывает дома. Ан нет, понесло бедолажных за стареньким холодильником на пятый этаж, когда на первом новеньких полно…
   – Да как в анекдоте, прости господи! «Ограбили квартиру на пятнадцатом этаже. Вынесли рояль и штангу». Она уже не знает, рыдать или смеяться.
   Сашка кивнул, действительно, и смех и грех. А самое смешное, что эта кража не могла быть случайной. Что ли, проходил человек мимо, увидел незапертую дверь, как у бабушки, да и вынес всю бытовую технику в кармане?! То-то. Спланирована была кража, и действовал не один человек, и грузовик небось под окнами ждал… Вот и пойми после этого загадочную преступную душу!
   Хотя если в каждом дурацком поступке искать глубинный смысл, то можно бог знает до чего доискаться, а правды все равно не узнать. Кража была одна, и произошла она у Майи Дмитриевны, точка.
   – Милиция приезжала?
   – Вчера. Ищут.
   «Группу идиотов, торгующих подержанной бытовой техникой», – подумал Тонкий. А вслух он не нашел, что сказать, и не сказал ничего, молча стал переобуваться.
   Зря, потому что бабушка еще не ушла и, конечно, заметила испачканные джинсы. Конечно, присела и стала разглядывать грязные подтеки, порванный рукав и заодно Сашкину страдальческую физиономию: чтобы разуться, надо присесть, а это больно, когда ушиблено ребро. Наконец, бабушка озвучила свою догадку:
   – Дрался?
   Ну что за человек! Двери не запирает, хоть в подъезде и кража, в драках уличает, хоть лицо и не помято… Стало почему-то обидно: за нее ж беспокоятся и в драку лезут, а она!..
   – В футбол играл, – соврал Тонкий. И тут зазвонил телефон.
   Не дав бабушке опомниться, Тонкий в одном ботинке влетел в комнату и схватил трубку:
   – Слушаю!.. И повинуюсь, – ляпнул он, сам от себя не ожидая.
   До боли знакомый голос хмыкнул и ответил:
   – Не будет ли любезен уважаемый джин пригласить к телефону Валентину Ивановну?
   Тонкий хотел ответить, как в мультике – про шашлык, но подумал, что это будет недостаточно грубо. А что будет достаточно? И зачем? Чтобы возглавить хит-парад пранковских файликов?! Сомнительная слава. Тонкий дотянулся до пульта, врубил телек. Какой-то музыкальный канал – очень хорошо. Добавил звука, положил рядом трубку и вышел. Пусть Ваня послушает музычку, это успокаивает.
   Бабушка стояла прямо за дверью, угрожающе скрестив руки:
   – Что ты ему сказал?
   – Ничего. Музыку включил.
   Бабушка заглянула в приоткрытую дверь за Сашкиной спиной, увидела: трубка лежит, музыка играет, и возмутилась:
   – Это же неприлично! Тебе звонит человек, а ты…
   Все-таки бабушки – удивительные люди. Их изобрели специально, чтобы внуки не соскучились. Они могут пичкать тебя пирожками, а через минуту говорить, что сладкое – вредно. Могут ругаться как сапожники, но падать в обморок при слове «дурак». Могут закопать на даче все яблоки (слишком много в этом году, не увезем) и купить на рынке точно такие же (надо же в город фруктов привезти). И при всем при этом они будут правы. Всегда. И не спрашивайте, почему, этого никто не знает. Даже сами бабушки.
   – Ба, да ты что?! Он тебя доводит, ты ругаешься – это нормально. А музыку включить уже нельзя?
   Бабушка поджала губы:
   – Может быть, он по делу позвонил, а ты не дал сказать.
   – Самой не смешно?
   – Нет. Подойди и возьми трубку.
   Тонкий не стал спорить, подошел, взял, услышал частые гудки и с чистой совестью повесил трубку над рычагами, ловко подсунув под нее карандаш. Из коридора не видно, что трубка не лежит, и не слышно. Зато так спокойнее. Развернулся и быстро пошел назад, чтобы бабушка не вошла за ним.
   – Он уже отключился.
   – Ну и ладно. Так ты, говоришь, полюбил футбол?
   – Какой футбол?
   – Так и знала, что никакой! Дрался, отвечай?
   Вот так прокалываются сыщики. Неожиданный вопрос, необдуманный ответ – и про тебя все известно. Вопросы, наверное, задают специально обученные бабушки. Конечно, можно попробовать отбрехаться:
   – Мы с Фоминым банку пинали. Вот я и сказал: «Футбол».