Немцов Владимир. Счастливая звезда (Альтаир)

   - Разрешите, товарищ начальник, - послышался голос Толь Толича, голова его осторожно просунулась в палатку.
   Набатников повернулся и нетерпеливо спросил:
   - Где же хирург?
   - Не беспокойтесь, Афанасий Гаврилович. - Толь Толич вошел и подчеркнуто вежливо доложил: - Ваше приказание выполнено. Врач уже здесь, руки моет. А как чувствует себя больная? - Он приблизился к кровати. - Ножку повредили, золотко? Где же это вас угораздило?
   Любопытство Медоварова было вполне естественным. Он ничего не знал о прыжке Зины, так как в это время находился в нескольких километрах от лагеря, где встречал машины с вновь прибывающими грузами. Приехав в лагерь за несколько минут до взрыва, Медоваров сразу же получил распоряжение Афанасия Гавриловича мчаться в Малые Курнаки за хирургом. Расспрашивать о несчастье было некогда, вот почему Толь Толич оказался в абсолютном неведении, он даже не догадывался, где и как Аверина повредила ногу. Может, упала, оступилась? Всякое случается. "Ничего, будет умнее, - сказал он себе, нисколько не сожалея, а даже радуясь, что упрямая девица надолго оставит свои причуды. Слишком уж требовательна. Каждый день новые претензии. Теперь полежит, успокоится. Вместо девчонки пришлют настоящего летчика, постарше да попокладистее. Он должен понимать, что с начальством надо жить в мире. А эта глупа, неосмотрительна". Толь Толич бросил взгляд на Зину, осторожно, из-под бровей, боясь, чтобы не прочла она мелькнувшего в глазах торжества.
   Ни Афанасий Гаврилович, ни Зина будто и не слышали вопроса Медоварова. Стоит ли сейчас объяснять причину прыжка? Ничего же толком не поймет. Усмехнется - и все.
   - Заскочил на почту, - между тем рассказывал Толь Толич. - Захватил телеграммы, - он протянул их Набатникову. - Лично вам есть. Из дому, наверное, от супруги...
   Афанасий Гаврилович недовольно взял телеграммы и положил на колени. В палатку вошла сестра в белом халате.
   - Хотят вас видеть, профессор, - робко сказала она. - Говорит - срочное дело.
   - Кто там еще?
   - Не знаю. Молодой такой, высокий, курчавый... Беспокойный.
   - Понятно. Зовите.
   Багрецов остановился у входа. Бледный, с дрожащей нижней губой, он был весь выражением глубокого отчаяния и невыразимой тоски. Уже ничто в мире его не утешит. В руках он держал одинокую, теперь ненужную радиостанцию.
   Когда Зина поднялась в воздух, Вадим долго смотрел на исчезающую в облаках точку самолета, затем, до боли в сердце тяжело вздохнув, направился в лагерь. На часах было ровно два. Должно бы все закончиться, но взрыва почему-то не слышно. Промелькнула слабая тень надежды: он еще успеет добежать - взрыв скалы отложен. Вадим не разбирал дороги, падал, спотыкаясь об острые камни, катился вниз по склону.
   Его задержала охрана. Напрасно он доказывал, что ему необходимо быть в лагере именно сейчас, сию минуту. Круглолицый молоденький лейтенант-казах, вызванный на место происшествия, очень сочувствовал технику, но не имел права нарушить приказ - сигнала отбоя не было и взрыв мог произойти незамедлительно.
   Так оно и случилось. В горах загрохотал гром, потемнел горизонт от тучи взметенной земли, я сразу потемнело в глазах Багрецова. Конец.
   На несгибающихся ногах, как на ходулях, он подошел к лагерю и увидел, что скалы нет, она осела. За ней открывалась цепь гор, похожих на сизые облака.
   Прежде всего он должен найти Набатникова. Сказали, что начальник экспедиции в медпункте.
   Войдя в палатку, Багрецов не заметил Зину - ее загораживала полная фигура Медоварова. Он приветливо улыбался Вадиму и, взглядом указав на радиостанцию, спросил:
   - Ну как, теперь наладили? Вторая тоже хорошо работает?
   - Второй... нет, - выдавил из себя Багрецов и порывисто повернулся к Набатникову. - Разрешите уехать? Мне здесь делать нечего.
   Набатников сурово сдвинул брови.
   - Есть у вас здесь дело или нет, судить буду я. Какую дальность вы получили?
   - Пятнадцать километров. Но доказать не могу. - Вадим протянул ему коробочку с болтающимися наушниками. - Осталась только одна.
   Толь Толич мягко, по-кошачьи, подошел ближе.
   - А я вам что говорил, Афанасий Гаврилович? Мышка бежала, хвостиком вильнула - и скатилось в пропасть золотое яичко. А может, взрыв виноват? Толь Толич с притворной отеческой нежностью взглянул на Вадима. - Догадался?
   - Обрадовались? - вспылил Багрецов и, как бы опомнившись, уронил голову на грудь. - Ну да, теперь смейтесь. Теперь уже все равно. Все равно, механически повторял он. - Оставил включенной... там... за ящиками... Взрыв... Ничего не знал...
   Набатников предупреждающим жестом остановил его и обратился к Медоварову:
   - Я же вас просил осмотреть площадку. Неужели не заметили радиостанцию?
   - Удивляюсь я вам, Афанасий Гаврилович, - обиженно проговорил Толь Толич. - Кажется, я всегда точно выполнял ваши приказания. Никакой радиостанции за ящиками не было. - И добавил с ласковой укоризной: - Доверчивы вы, товарищ начальник!
   - Возможно, - хмуро согласился Набатников, затем нагнулся, открыл дверцу белой больничной тумбочки и вытащил радиостанцию. - Действительно, не знаешь, кому верить, - сказал он, протягивая ее Толь Толичу.
   Медоваров смотрел на нее как на привидение, переводил взгляд на другую, в руках Багрецова, и не понимал, не верил в неожиданное воскресение. Нет ее, нет, она погибла под обломками!
   Примерно так же смотрел на нее Вадим, только в глазах его вместе с изумлением светилась радость. А Толь Толич не знал, куда их девать, чтоб начальник не прочел в них страха.
   Быстро смекнув, в чем дело, Медоваров стал оправдываться:
   - Ума не приложу - почему я ее не заметил? Замотался совсем. Ну, да ладно. Рад за вас, молодой человек, - как ни в чем не бывало похлопывал его Толь Толич по плечу. - Видно, вам девушку придется благодарить. - Он ловко скользнул в сторону, и Вадим очутился перед Зиной.
   Толь Толич был хитер, сообразителен. Ничего еще толком не знал, но уже догадывался, что спасение радиостанции не обошлось без участия Авериной, которая весьма благоволила к мальчишке Багрецову, была с ним заодно, впрочем, так же как и почтенная троица дружков его. "Один против них не попрешь", думал он еще раньше, а сейчас пришлось убедиться на деле.
   Слезы выступили на глазах у Вадима. Если Толь Толич мог предполагать, что Зина спустилась за радиостанцией по горному склону, то Вадиму было доподлинно известно, каким путем она оказалась на площадке. Слезы радости и боли - он увидел забинтованную ногу - мешали говорить ему. Слава благодарности, какие-то далекие и чужие, теснились в сознании, подступали к горлу и тут же замирали, будто пугаясь, что здесь они лишние, никчемные.
   Сам не зная, что делает, Вадим наклонился низко-низко, взял обе руки Зины, исцарапанные, в желтых пятнах иода, и прижался к ним губами.
   Толь Толич понимающе подмигнул Набатникову, хихикнул в кулак: дескать, вот оно в чем дело.
   Твердо сжимая губы, Набатников вывел из палатки все еще ухмыляющегося Толь Толича и там, оглянувшись, не слышит ли кто, сказал:
   - Паршивый вы человек, Медоваров... Сейчас убедился.
   Глава 7
   "СОБСТВЕННОЕ ЖЕЛАНИЕ"
   Заболел Лева Усиков. Щеки его горели, пульс как в лихорадке, ночью холодный пот и бессонница. Болезнь эта называлась нетерпением.
   Ровно через неделю - атомный взрыв. Через неделю на контрольных пунктах института телевидения и в Академии наук люди увидят, как силой атома,, вскрываются земные недра. А чей передатчик в этом будет участвовать? Студенческого научного общества, активным членом которого состоит Лева Усиков. А кто устанавливал этот аппарат на горе? Кто проверял его и скоро будет обслуживать первую в мире сверхдальнюю телепередачу без кабелей и промежуточных точек? Конечно, он, Лева Усиков, и его друзья.
   Член студенческого научного общества старался быть объективным и, несомненно, отдавал должное инженерам Пичуеву, Дерябину и лаборантке Наде, без них ничего бы не получилось. Кроме того, в организации этой передачи не последнее место занимал и Бабкин. Рановато еще называть до крайности простое его предложение "системой Бабкина", но, видно, парень он головастый, от него многое надо ждать. Кого еще следует вспомнить из радистов? Конечно, Димку Багрецова. Разве не он помог найти "Альтаир"? Кроме того, преодолевая все препятствия, Димка в конце концов добился своего, и сигнал о взрыве будет передан через его "керосинку". Не маленькая честь для молодого изобретателя! "Кстати, надо попросить у него схему, - завязывая на платке узелок, подумал Лева. - Разберем ее в научном обществе. А может быть, сделаем что-нибудь похожее. Но только без ламп, на кристаллических триодах".
   Афанасию Гавриловичу так понравился Димкин карманный телефон, что он только им и пользовался. Телефон работал прекрасно, и где бы Афанасий Гаврилович ни находился, он был постоянно связан с лагерем, откуда, через специальный радиоузел, мог говорить со всеми наблюдательными пунктами и производственными группами.
   Журавлихин томился, вроде Левки. Нельзя же по десять раз в день проверять абсолютно надежно работающие аппараты. А другого дела не было. Впрочем, его не было и у физиков, и у геологов, у кинооператоров, у всех специалистов, которые закончили подготовку аппаратуры и сейчас ждали, когда прибудет комиссия Академии наук.
   Нетерпеливое волнение Усикова передавалось и его друзьям. Он суетился, бегал, сверкая голыми пятками в рваных тапочках. Здесь, на каменистых склонах, погибли уже две пары. Острые камни прорезали подошву, носки протирались. Купленные Митяем бумажные брюки запестрели как бы нарисованными уголками, Левка зашивал дырки, торопливо и неумело, через край, черными толстыми нитками.
   Митяй придирчиво проверял телевизор. Достал у телевизионных техников три запасных аккумулятора, на всякий случай выпросил несколько радиоламп и успокоился. В тени деревьев, на свежем воздухе, так хорошо спится!
   Но это смотря кому. Журавлихин, например, не уснет. Он по-прежнему думает о жизни, мучается, старается осмыслить по-своему некоторые поступки знакомых и друзей. Так ли надо жить? Вчера об этом был разговор с Багрецовым и Зиной. Вспомнили Афанасия Гавриловича, он правильно определил, в каких случаях человек может пойти на риск: защита родины, спасение жизни, бывали случаи, когда комсомольцы бросались в огонь, спасая колхозный скот, вступали в борьбу с волками. Всем известен героизм советских людей в борьбе со стихией, лесными пожарами, наводнениями. Во имя славы родины летчики совершали трудные перелеты. Во имя науки и блага человечества ученые поднимались в стратосферу, опускались на морское дно, прививали себе страшные болезни...
   Разговор был откровенный. Зина, вероятно из скромности, - как-никак, а речь шла о ее поступке, - доказывала, что защита чести Багрецова здесь играла меньшую роль, чем стремление к справедливости. Нельзя было допустить торжества "черной радости" Толь Толича.
   После безрезультатного спора с друзьями Женя обратился к Афанасию Гавриловичу и спросил, правильно поступила Зина или нет.
   - Да что вы, батенька! - Набатников высоко поднял брови, рассмеялся. Ведь это дело тонкое. Нельзя каждый поступок, подсказанный сердцем, втиснуть в правила для пассажиров.
   Он взял Журавлихина за плечи и доверительно сказал, что ему думается так: при оценке любого, пусть даже мелкого, поступка надо бы поглядеть на него с высоты нашего великого завтра, тогда можно задать себе вопрос: на пользу, мол, это человечеству или нет?
   Женя попробовал оценить Зинин поступок именно с этих высоких позиций, пришел к выводу, что она не могла поступить иначе, и тут же спросил:
   - А правда, что Зине от вас досталось?
   Набатников хитро улыбнулся.
   - Ну, не без этого. За одно - честь и хвала, а за другое взыщем. Вы главного не заметили, Женя... - И он заговорил о том, какими изумительными становятся наши советские люди, какими совершенными. - Живой пример - Зина. Она не может спокойно говорить о Медоварове, хотя лично ей он ничего плохого не сделал. Человек как человек, с недостатками. И она их не прощает.
   - А вы? - в упор спросил Журавлихин, но не смутился: это разговор товарищей.
   - Тоже не прощаю, - коротко ответил Набатников, подумав, что в данных условиях не совсем удобно обсуждать моральные качества своего помощника. Здесь он является непосредственным начальником как Жени, так я его друзей.
   На место будущего взрыва прилетел Пичуев. Институт, где он работал, и, главное, Академия наук придавали особое значение готовящейся телевизионной передаче. Это пока первый опыт, но скоро должны быть организованы передачи из других мест. А сейчас необходимо учесть все особенности нового применения телевидения.
   Вячеслава Акимовича всегда тянуло к показу достижений нашей науки, и он считал, что телезрители будут благодарны за такие увлекательные программы. Среди радиослушателей пользуется успехом передача "По театрам и концертным залам Москвы". А почему бы не организовать телевизионную передачу "В научных институтах страны"? Сейчас это становится возможным. Для начала телезрители, правда, пока еще немногие, могут увидеть результат работы одного из институтов - атомный взрыв, вскрывающий недра. Скоро таких зрителей будут десятки миллионов. Помимо кабельных и радиорелейных линий, связывающих города, вполне возможно, что не один диск, а несколько летающих зеркал поплывут над страной. Тогда для телевидения исчезнут расстояния.
   Студенты были особенно рады Вячеславу Акимовичу. За это время у них накопилось множество всяких технических вопросов; трудно осваивалась новая оптика, антенна оказалась малоэффективной. Помощь опытного инженера была очень кстати. Но это дело пятое. Главное то, что "Альтаир" признан не какими-нибудь студентами-биологами, а специалистами телевидения и кое-кем из видных представителей Академии наук. Наряду с профессиональной аппаратурой будет работать и "Альтаир". Честь не маленькая для ребят.
   Сразу же после того, как Пичуев осмотрел и одобрил подготовительные работы студентов, они потащили его знакомиться с Зиной. Вполне естественно - друг и чуть ли не самый знаменитый человек в лагере.
   А у Зины страшно ныла нога, не могла пошевелить ею, поэтому в знакомстве с московским инженером никакого удовольствия не было. Вот уж не вовремя эти визиты вежливости!
   Когда вместе с Пичуевым друзья покинули палатку, Зина туго затянула тяжелый узел волос, вытащила из-под подушки карманное зеркальце и посмотрела на свое осунувшееся, бледное лицо. "Что он нашел хорошего? - спрашивала Зина, хмурилась и злилась на себя. - Глупо получается и уж очень по-бабьи. Взглянул человек повнимательнее, и ты уже растаяла. И Виктор смотрел так же... Все одинаковы. Все".
   Зина уткнулась в подушку и лежала так долго-долго. Встреча с московским инженером словно опалила ее, заставила вспомнить и волжские берега, и все, что вспоминать не хотелось.
   Как бы люди ни вышучивали "любовь с первого взгляда", Пичуев вскоре убедился, что она все-таки существует. Раньше он думал о такой внезапной любви с усмешкой - в сказках и не то еще бывает. Конечно, юнцам она незнакома, разве Лева Усиков может отличить призрачную любовь от настоящей? А Вячеслав Акимович не сомневался, что любовь его к Зине настоящая, просто потому, что другой у него никогда не было и ему не восемнадцать лет. Значит, ошибка невозможна.
   Он ревностно скрывал это от ребят, думая, что никто ничего не замечает. В экспедиции у него было очень много работы, но от того же Левы Усикова или Митяя не укрылись некоторые любопытные детали. Весьма странно, что Вячеслав Акимович мог часами рассказывать летчице о новейших успехах телевидения. Однако Леву это еще не так удивляло. "Зин-Зин скучно, - решил он. - Попробуйте при ее активном характере вылежать несколько дней без движения. Вот и приходится Вячеславу Акимовичу ее развлекать".
   Удивительным казалось другое. Все, что рассказывал инженер, Зин-Зин давно уже слышала от студентов. Лева недоумевал: почему она, такая прямолинейная и смелая, не скажет: "Извините, Вячеслав Акимович, ваши лекции не открывают мне новых горизонтов. Мои друзья уже неоднократно излагали этот научный материал, а кроме того, для иллюстрации пользовались еще соответствующей аппаратурой". Наоборот, Зина поощряла лекционную деятельность инженера и даже задавала ему, с точки зрения Левы, довольно глупые технические вопросы, будто она абсолютный профан в радиотехнике. К чему все это, непонятно. Лева попросту растерялся. Тут кроется еще одна тайна, перед которой наука бессильна.
   Но вскоре и он и все его друзья простили невинную хитрость Зины, заметив, что после вступительных лекций инженер вполне освоился, разговор перешел на общие темы, и вполне возможно - когда Зин-Зин и Вячеслав Акимович оставались одни, затрагивались темы и личного порядка.
   Набатников отложил свой опыт еще на несколько дней. Для некоторых обобщений нужны были дополнительные материалы из Москвы, где летающий диск не раз достигал своего потолка и мог часами висеть в пространстве. В это время на Земле сотрудники института, где работал Набатников, следили за экранами, на которых были видны сложные явления распада вещества. Что-то в них заинтересовало Афанасия Гавриловича, он потребовал новой проверки, но уже в других, измененных условиях.
   Это как нельзя лучше устраивало Дерябина. Вместе с инженерами Института электроники и телевидения он поставил своеобразный рекорд дальности приема.
   Однажды Набатников, Пичуев и все, кто был заинтересован в дальних телепередачах, собрались в палатке. Здесь стоял большой экспериментальный телевизор, привезенный с собой Вячеславом Акимовичем. Пригласили сюда и Зину. Потом пришла медсестра, молодая, но уже поблекшая женщина в белой косынке; она глаз не сводила с больной и была при ней постоянно.
   В палатке расставили скамейки, получилось что-то вроде телевизионного театра, как в Москве. Правда, экран был много меньше, но для нескольких зрителей вполне достаточен.
   Сейчас телевизионный приемник, установленный в диске и поднявшийся на высоту около двухсот километров, принимал программу из-за океана. Возможно, ее транслировала какая-нибудь телевизионная станция Канады.
   Пичуев терпеливо, шепотом, чтоб не мешать другим, объяснял Зине сущность всей этой системы. До сих пор она ее не поняла как следует.
   - Ну хорошо, - соглашалась Зина, - Я глупый несмышленыш. Значит, в диске приемник? Он принял какую-то картинку... Ладно, пусть электрические сигналы. Дальше через передатчик он посылает эти сигналы вниз. Под Москвой ваша лаборантка сидит в четырехугольной башне и принимает их, потом сигналы эти идут к радиопрожектору. А он что же?
   Пичуев чуть слышно ответил:
   - Опять их отправляет вверх? Ах, так! Ну, тогда понятно. Мы здесь принимаем отраженную от диска картинку?.. Нет? Не картинку? Телевизионные сигналы? Я о том и говорю. Значит, здесь уже, в телевизоре, они превращаются в картинку. Вот теперь что-то проясняется.
   На экране шла так называемая внестудийная передача? Доказывалась очередная телевизионная хроника: куда-то отправлялись войска, то ли в Европу, то ли в Азию.
   Бравые молодцы в пилотках и коротких курточках - форма американских солдат - выстроились на площади у пристани. Вдали виднелись мачты кораблей. На них косились долговязые парни, ожидая погрузки, и, судя то всему, эти левофланговые, впрочем так же как и многие другие, не испытывали особой радости от предстоящего путешествия. На лицах их стыла обязательная улыбка. Трепетали на ветру полосато-звездные флаги.
   Стараясь никого не зацепить своими длинными ногами, Женя встал и сел поближе к экрану. Он понимал, что телевизионная компания не стала бы передавать столь неинтересное, надоевшее американцам зрелище. Вероятно, готовилась сенсация.
   Оркестр заиграл популярную песенку. На площадь выкатился открытый автомобиль, до бортов наполненный цветами. В нем, как из клумбы, торчала голова с пышными локонами, чем-то напоминающая хризантему. Диктор сообщил, что локоны эти принадлежат известной киноактрисе... Фамилию ее Женя не расслышал в реве толпы, окружающей площадь.
   Молодой генерал подскочил к машине, открыл дверцу. Кинозвезда, с привычной улыбкой повернувшись к телекамере, поблагодарила, манерно протянув руку.
   Женя не был ценителем женской красоты, мало понимал в этом, но лицо актрисы ему не понравилось: крупный, нарисованный рот, наклеенные ресницы, тонюсенькие брови, оказавшиеся очень высоко, не на своем месте. Выражение лица глуповатое, злое. Даже улыбка не спасала.
   В блестящем, плотно обтягивающем фигуру платье, похожая на морского льва, мелкими, семенящими шажками знаменитая кинозвезда подбежала к унылому левофланговому и, обняв за шею, поцеловала.
   Аплодисменты, свист, крики не смутили солдата, удостоившегося такой награды. Он сразу повеселел, игриво подмигнул соседу: смотри, мол, шустрая девчонка! Но актриса не забыла и соседа, таким же отработанным движением левой рукой обняла его, привстала на носки и поцеловала. Потом третьего, четвертого, пятого.
   Диктор пышно говорил о патриотизме, любви американского народа к своим славным парням. Говорил, что гордость мирового кино, мисс такая-то, восхищена поступком чудесных ребят, настоящих американцев, которые едут за океан бороться с коммунистами. За это она перецелует их всех до одного. Пусть даже десять тысяч.
   Все это Женя слышал в точном переводе Вячеслава Акимовича, который это делал в основном для Зины. Слышал и не понимал, как можно опошлить, уничтожить, втоптать в грязь святость чистых человеческих чувств.
   В годы минувшей войны, повинуясь душевному порыву, со слезами благодарности и счастья девушки дарили, возможно, первые свои поцелуи воинам-освободителям, когда те проходили в строю по улицам советских городов и селений. Так же было и на улицах Праги, Варшавы, в селах Болгарии и Венгрии везде, где встречали советских воинов, вызволивших народы из тьмы к жизни. Девичьи поцелуи, чистые и благодарные. Их никто никогда не забудет.
   "А здесь, - краснея от гнева и стыда, Женя смотрел на экран, - с какой холодной деловитостью печатает эта мисс свои законтрактованные поцелуи! Неужели там никто не понимает, что это гадко, кощунство, издевательство над совестью? Не так уж давно американские парни, вспоминая напутственные поцелуи своих невест, выкалывали кореянкам глаза, отрезали уши, пытали раскаленными утюгами. Сколько звериной злобы, изощренной нечеловеческой жестокости показали они миру, измываясь над женщинами! Это они прославили себя на островах Кочжедо и Понган. Это они продевали проволоку в носы кореянок и с хохотом водили их по деревням. Это они вешали пленниц на деревьях, они стреляли из пистолетов по живым мишеням - женщинам деревни Сапхенни. Они расстреливали детей в ущелье Некягор. Всему миру известны кровавые забавы американских парней".
   Вспомнились остроголовые, бег инвалидов, плачущая мишень, о которой писала Надя. Таков путь молодых убийц и палачей. Целуйте их, мисс! Вдохновляйте на новые подвиги!
   Мисс изнемогала от усталости. Она доцеловывала вторую сотню солдат, прозрачным платочком вытирала припухший рот, губы с трудом расплывались в улыбке. Теперь она уже никого не обнимала, а поочередно клала руку на широкие солдатские плечи. Неудобно тянуться вверх, набрали каких-то верзил, даже шея заболела. И мисс с тоской поглядывала в конец строя: скоро ли дойдет она до низкорослых? Там дело пойдет быстрее.
   Чтобы не затруднять гордость Голливуда - мисс устала ходить, - солдатам было приказано передвигаться самим. Так целыми подразделениями они шли мимо злой раскрашенной женщины, во имя грязной славы совершавшей поцелуйный обряд.
   Зина переглянулась со своей подругой - медсестрой, они поняли друг друга. На чужом берегу, по ту сторону океана, вдруг оказалась женщина, которая решила продемонстрировать чуть ли не всему миру, как мало значит для нее женское достоинство. А Зине и ее подруге было стыдно и очень, очень больно. Пусть на том берегу, пусть далеко, но они видят женщину. Обидно за нее и за всех женщин мира. Она оскорбляет их.
   Кинозвезда утомленно закрывала глаза и с явным беспокойством притрагивалась пальчиком к губам.
   - Сказка Андерсена, - заметил зло Афанасий Гаврилович. - Только в американских масштабах, похлестче. Помните принцессу и свинопаса? Принцесса вроде как прообраз этой дамы, - он кивком указал на экран. - Но против нее никуда не годится. Помните? Та заплатила свинопасу за трещотку всего лишь сто поцелуев. А мисс тоже за трещотку, то есть за рекламную трескотню, готова выложить десять тысяч. Причем ей не важно кому. Он знает, что в строю есть и свинопасы, и лавочники. Только миллионеров нет.
   Вадим напомнил, что принцессу из сказки фрейлины закрывали шлейфами. А тут наоборот. Пусть весь мир смотрит! Кстати Вадим точно и не знал, чем там дело кончилось.
   - Справедливостью, - подсказал Лева (как же, затрагивалась его любимая тема!). - Король выгнал принцессу из государства.
   Набатников брезгливо поморщился.
   - А эти не выгонят.. Им такое зрелище нравится. Я как-то читал высказывание одного американского генерала, представителя радиофирмы. Он мечтал о том, чтобы показывать по телевидению сцены сражений. "Пусть, говорит, смотрят семьи за завтраком... Полезно". Знаете что? - он повернулся к Пичуеву. - А нельзя ли все-таки выгнать бесстыдницу? Ну, если не по Андерсену - из государства, то хотя бы из нашей палатки?
   Телевизор выключили, зажгли свет. Сразу стало уютно, кругом свои. Над столом висит график опытных передач, рядом - бинокль и шляпа Вячеслава Акимовича.