Восходили Плеяды [61]. С юга подул влажный ветер, который называли здесь Фавонием. Ярко светило солнце, бурно низвергались с Апеннин потоки, заливая плоские равнины Этрурии. Пришла весна, стремительная и нетерпеливая, первая италийская весна, которую видел Ганнибал.
Говорят, что весна — это пора Танит. Прислушайтесь! Нет, это не вздохи влюбленных, а бульканье воды и хлюпанье грязи, всасывающей ноги и копыта, не свист соловьев, а тяжелое храпение лошадей и удары бичей по мокрым конским крупам. Весна — это время войны. Недаром римляне назвали ее первый месяц мартом: Марс, бог войны, потрясает своим деревянным копьем. Но этой весной у него достойный соперник — сам бог Мелькарт из знойной Ливии со своими горячими нумидийскими конями и смуглыми всадниками.
Войско ганнибала идет болотами Этрурии. Узнав, что вновь избранный консулом Фламиний загородил ему дорогу на Аримин, Ганнибал двинулся напрямик, через местность, залитую весенним половодьем.
Под Ганнибалом вздрогнула и зашаталась лошадь. Полководец соскочил, придерживая узду. Конь упал на колени. Последними отчаянными усилиями он пытался оторвать колени от земли. Еще несколько мгновений, и он бился на земле, в его огромных кротких глазах стояли слезы. Этот конь был подарен Ганнибалу отцом. Вспомнилось, словно это было вчера, как говорил отец: «Ты должен лучше всех скакать на коне. Сам Магарбал должен признать тебя лучшим наездником». Эти уже остановившиеся почти человеческие глаза видели пламя Сагунта, бурный Родан и снежные громады Альп. Ганнибалу казалось, что от него ушел один из его близких друзей.
С этими мыслями Ганнибал пересел на слона, которого подвел Рихад. Удивительно, как вынослив этот Сур! Он пережил всех слонов стада Рихада — огромные кости его индийских и ливийских собратьев белеют в Альпах и Апеннинах. Пройдут сотни, а может быть, и тысячи лет. Люди найдут эти кости, как Ганнибал нашел в Альпах череп слона. «Здесь жили слоны?» — удивятся люди. А догадаются ли они, что на этой земле в его пору не жили слоны, что этих слонов привел он, Ганнибал, выполняя завет отца. «Слоны должны растоптать Рим, — вы слышите, львята?» Так говорил отец на смертном одре. И Ганнибал услышал эти слова, хотя его и отца разделяло море. И он повел слонов на Рим, через широкие реки, через горы и болота.
Со спины Сура, как с высокой башни, было видно растянувшееся войско. За ливийцами и иберами тянулись галлы. После того как прошли тысячи ног, земля была истоптанной и вязкой. Галлы проваливались по пояс в ямы. Наверно, они охотно отказались бы от будущей добычи и пустились бежать домой. Хорошо, что сзади идет конница, которой командуют Магарбал и Магон. Они удержат беглецов силой.
Пять дней и пять ночей длился этот невиданный переход. Липкий пот покрывал лицо и тело Ганнибала. Может быть, дало себя знать напряжение зимних месяцев. Или он заболел лихорадкой, бичом этих мест. Говорят, местные жители воздвигают лихорадке алтари и молятся ей, как богине. Рихад, сидевший с ним рядом, прикладывал к пылающей голове Ганнибала тряпку, смоченную в болотной воде.
— Отец, — кричал Ганнибал, простирая вперед руки, — я не мог выполнить твое поручение! На пути стала Софониба. Масинисса ушел в степи, где пасутся слоны.
Рихад покачивал головой. Он понимал, что Ганнибал бредит. Он обращается к отцу, давно ушедшему в край предков, говорит о какой-то Софонибе. Но имя Масиниссы было знакомо Рихаду. Так звали юного нумидийца, сына царя Гайи. Рихад вспомнил, как Масинисса разрубил мечом канат, которым был привязан слон к столбу. Это было девять лет назад. И полководец помнит об этом своенравном юнце!
К утру индиец вздремнул. Он проснулся от прикосновения руки. Ганнибал что-то хочет сказать.
— А ты знаешь, Рихад, — сказал полководец, — мы с тобой потеряли больше всех: у тебя остался всего один слон, а у меня — один глаз.
Рихад повернул голову. Правый глаз Ганнибала сильно воспален. Но его еще можно спасти. Нужен отдых и лечение, которое рекомендует божественный Дживака [62].
Услышав этот совет, Ганнибал расхохотался:
— Предпочитаю иметь голову без одного глаза, чем тело без головы.
Индиец ничего не ответил. Он снял с себя черный матерчатый пояс и стал обматывать им голову Ганнибала.
Черная повязка придавала лицу полководца мрачное выражение, но в глубине души Ганнибал ликовал. Он добился цели: обошел Фламиния, не дал соединиться двум консульским армиям.
Говорят, что весна — это пора Танит. Прислушайтесь! Нет, это не вздохи влюбленных, а бульканье воды и хлюпанье грязи, всасывающей ноги и копыта, не свист соловьев, а тяжелое храпение лошадей и удары бичей по мокрым конским крупам. Весна — это время войны. Недаром римляне назвали ее первый месяц мартом: Марс, бог войны, потрясает своим деревянным копьем. Но этой весной у него достойный соперник — сам бог Мелькарт из знойной Ливии со своими горячими нумидийскими конями и смуглыми всадниками.
Войско ганнибала идет болотами Этрурии. Узнав, что вновь избранный консулом Фламиний загородил ему дорогу на Аримин, Ганнибал двинулся напрямик, через местность, залитую весенним половодьем.
Под Ганнибалом вздрогнула и зашаталась лошадь. Полководец соскочил, придерживая узду. Конь упал на колени. Последними отчаянными усилиями он пытался оторвать колени от земли. Еще несколько мгновений, и он бился на земле, в его огромных кротких глазах стояли слезы. Этот конь был подарен Ганнибалу отцом. Вспомнилось, словно это было вчера, как говорил отец: «Ты должен лучше всех скакать на коне. Сам Магарбал должен признать тебя лучшим наездником». Эти уже остановившиеся почти человеческие глаза видели пламя Сагунта, бурный Родан и снежные громады Альп. Ганнибалу казалось, что от него ушел один из его близких друзей.
С этими мыслями Ганнибал пересел на слона, которого подвел Рихад. Удивительно, как вынослив этот Сур! Он пережил всех слонов стада Рихада — огромные кости его индийских и ливийских собратьев белеют в Альпах и Апеннинах. Пройдут сотни, а может быть, и тысячи лет. Люди найдут эти кости, как Ганнибал нашел в Альпах череп слона. «Здесь жили слоны?» — удивятся люди. А догадаются ли они, что на этой земле в его пору не жили слоны, что этих слонов привел он, Ганнибал, выполняя завет отца. «Слоны должны растоптать Рим, — вы слышите, львята?» Так говорил отец на смертном одре. И Ганнибал услышал эти слова, хотя его и отца разделяло море. И он повел слонов на Рим, через широкие реки, через горы и болота.
Со спины Сура, как с высокой башни, было видно растянувшееся войско. За ливийцами и иберами тянулись галлы. После того как прошли тысячи ног, земля была истоптанной и вязкой. Галлы проваливались по пояс в ямы. Наверно, они охотно отказались бы от будущей добычи и пустились бежать домой. Хорошо, что сзади идет конница, которой командуют Магарбал и Магон. Они удержат беглецов силой.
Пять дней и пять ночей длился этот невиданный переход. Липкий пот покрывал лицо и тело Ганнибала. Может быть, дало себя знать напряжение зимних месяцев. Или он заболел лихорадкой, бичом этих мест. Говорят, местные жители воздвигают лихорадке алтари и молятся ей, как богине. Рихад, сидевший с ним рядом, прикладывал к пылающей голове Ганнибала тряпку, смоченную в болотной воде.
— Отец, — кричал Ганнибал, простирая вперед руки, — я не мог выполнить твое поручение! На пути стала Софониба. Масинисса ушел в степи, где пасутся слоны.
Рихад покачивал головой. Он понимал, что Ганнибал бредит. Он обращается к отцу, давно ушедшему в край предков, говорит о какой-то Софонибе. Но имя Масиниссы было знакомо Рихаду. Так звали юного нумидийца, сына царя Гайи. Рихад вспомнил, как Масинисса разрубил мечом канат, которым был привязан слон к столбу. Это было девять лет назад. И полководец помнит об этом своенравном юнце!
К утру индиец вздремнул. Он проснулся от прикосновения руки. Ганнибал что-то хочет сказать.
— А ты знаешь, Рихад, — сказал полководец, — мы с тобой потеряли больше всех: у тебя остался всего один слон, а у меня — один глаз.
Рихад повернул голову. Правый глаз Ганнибала сильно воспален. Но его еще можно спасти. Нужен отдых и лечение, которое рекомендует божественный Дживака [62].
Услышав этот совет, Ганнибал расхохотался:
— Предпочитаю иметь голову без одного глаза, чем тело без головы.
Индиец ничего не ответил. Он снял с себя черный матерчатый пояс и стал обматывать им голову Ганнибала.
Черная повязка придавала лицу полководца мрачное выражение, но в глубине души Ганнибал ликовал. Он добился цели: обошел Фламиния, не дал соединиться двум консульским армиям.
ТРАЗИМЕНСКОЕ ОЗЕРО
Утро было пасмурное. Огромная чаша озера дымилась, словно ее поставили на огонь. Густой серый туман медленно полз в горы, скрывая их очертания, заполняя долины и впадины, рассеиваясь на вершинах, едва освещенных солнцем. Ничто не нарушало тишины. Лишь изредка с низменных, покрытых редким тростником берегов слышались пронзительные и тоскливые крики птиц.
Но вот раздались еще какие-то звуки. Это был звон оружия, фырканье мулов, ржание лошадей, скрип колес, топот ног и грубые окрики центурионов, грозивших отстающим палками и призывавших на них гнев богов. Римское войско вышло на единственную дорогу, которая вела к Риму мимо Кортоны и огибала Тразименское озеро.
Фламиний скакал на белом коне. Он так торопился, что, объезжая знак легиона, толкнул его, и воинская святыня упала на землю. Это считалось плохим предзнаменованием, но Фламиний не обратил на него внимания, не остановил войско, не принес искупительной жертвы богам. Консул был охвачен мыслью о предстоящем сражении. Подобно всем недалеким людям, Фламиний считал, что противник должен действовать так, как это желательно ему самому, как это предписывается законами войны и здравым смыслом. В действиях Ганнибала он не находил логики. Можно понять, почему Ганнибал так торопится покинуть земли галлов: он не хочет обременять своих союзников постоями и поборами. Ясно, почему он болотами обошел дорогу и вышел в тыл: ему хочется дать сражение на ровной местности, а не в горах, где находится лагерь Сервилия. Почему же Ганнибал, выйдя на плоские поля Этрурии, поспешил на юг, оставил местность, столь удобную для действий своей конницы? Не намерен же он штурмовать стены Рима, имея в тылу четыре легиона Фламиния? Скорее всего, Ганнибал просто испугался, узнав кто возглавляет римскую армию. Эта мысль наполнила сердце Фламиния гордостью, он выпрямился и поправил свой позолоченный шлем.
Ему, чью родители были плебеями, Рим в дни смертельной опасности вручил свою судьбу. Ни один из этих патрициев, гордящихся восковыми изображениями своих предков, не достоин командовать даже центурией в его армии. Все они — Сципионы, Фабии, Метеллы — надулись от тщеславия и вот-вот лопнут, как лягушки из греческой басни.
Фламиний вспомнил, как после его победы над галлами сенат отказался дать ему конный триумф, придравшись к каким-то небесным знамениям. Теперь же, когда на Рим идут полчища Ганнибала, сенаторы стали в нем нуждаться, они заискивают перед ним, они ему льстят. Ничего, скоро им придется участвовать в его триумфальной процессии. Фламиний улыбнулся, представив себе, какую кислую мину состроит консул прошлого года Сципион, узнав, что им, Фламинием, разбит непобедимый Ганнибал.
Интересно, где теперь этот пун? Наверно, уже вышел на мою дорогу. Все равно, он далеко не уйдет. Для него и его воинов уже заготовлены колодки и цепи. Ими наполнены десять повозок.
Фламиний оглянулся. Обоза, двигавшегося в центре походной колонны, не было видно. Туман, ползший справа, со стороны Тразименского озера, густел, и скоро ничего нельзя было различить, кроме расплывчатых фигур воинов передового отряда.
И вдруг тихая местность огласилась нестройным гулом, шедшим откуда-то сверху. Град камней, туча копий посыпались на римлян.
«Засада?» — мелькнуло в мозгу у Фламиния, и в это же мгновение что-то тяжелое ударило его в голову.
Покачнувшись, он схватился за гриву коня, но конь, видимо раненый, захрипел и осел под ним.
Быстро соскочив с коня, чтобы не быть придавленным, Фламиний ощупал голову. Шлем куда-то упал, слева над ухом волосы слиплись, но кость, по-видимому, не была задета. Враги напирали. Туман мешал разглядеть, сколько их. Теснота и паника не позволяли развернуться в боевой строй. Застигнутые врасплох, римляне кинулись вправо и влево, но навстречу бежали воины других манипул, которых гнала карфагенская конница.
Многие бросились в озеро. Они надеялись добраться до островков, расположенных стадиях в четырех от берега. Пока было мелко, люди шли по дну. Поверх воды виднелись головы, плечи, руки с бесполезным оружием. Балеарские пращники устроили настоящую охоту на беззащитных людей. Камни и свинцовые шары догоняли римлян и в воде. Люди в ужасе пускались вплавь. Оружие и доспехи тянули их ко дну.
Другие искали спасения на неприступных кручах, скользили и падали. Крики наполнили местность. Воины молили врагов о пощаде и погибали под ударами.
Кое-где завязывался бой. Несколько десятков легионеров окружило консула. Черные, слипшиеся от крови волосы оттеняли измученное, бледное лицо.
— В строй, в строй! — кричал консул, размахивая мечом.
Легионеры, образовав полукруг, яростно отбивались от наседавших галлов. Римские щиты гудели от ударов мечей. Слышалось прерывистое дыхание уже утомившихся галлов. Дукарион был на коне. Он наблюдал за боем, защищая тыл своих воинов от неожиданного нападения.
И вдруг инсубр как-то неестественно выпрямился. Впившись глазами в римлянина без шлема, Дукарион воскликнул: «Это он!» — и направил коня в гущу сражающихся.
Солнце нагрело воздух. Туман рассеялся. Стали отчетливо видны небольшие островки в нескольких стадиях от берега и скалы на противоположном берегу. Магарбал с нумидийской конницей отправился в погоню за римлянами, которым удалось скрыться в тумане. Наемники приступили к «жатве» — так в войске называли сбор всего, что осталось на поле боя. Нужно не зевать, если хочешь себя вознаградить за раны и усталость.
Проворнее всех действовали галлы. Они не утруждали себя выворачиванием солдатских заплечных мешков, в которых едва что-либо найдешь, кроме зачерствевшей ячменной лепешки, бронзовой бритвы, зазубрившегося от долгого употребления ножа и двух-трех амулетов. Галлы бросались к военным трибунам, легатам и всадникам, носившим на третьем пальце правой руки золотое кольцо. Когда кольца не сходили с закостеневших пальцев, они рубили пальцы вместе с кольцами и бросали их в свои заплечные мешки. Если бы Ганнибалу вздумалось узнать, сколько римских начальников погибло в бою, он мог бы приказать галлам сосчитать собранные ими кольца.
По полю боя неторопливо шагал Тирн со своими пращниками. На плечах у всех балеарцев были тяжелые дубины. Балеарцев не интересовали пожитки и ценности покойников. Они боялись, что вещь мертвеца принесет им несчастье. Балеарцы искали трупы своих земляков, чтобы похоронить их по обычаям предков.
Вот еще один пращник, нашедший смерть в бою. Балеарцы оттащили его в сторону и перебили ноги дубинами. Теперь покойник не страшен: он не сможет явиться ночью и пугать живых. Но все же лучше завалить его могилу камнями. Так будет безопаснее.
С высоты холма Ганнибалу были видны вся дорога до закругленных холмов, огибавших озеро с севера, прибрежные камыши и спокойная серебристо-серая гладь озера. По облаку пыли можно было догадаться, что возвращается конница Магарбала. Вот уже видны всадники по обеим сторонам длинной колонны пленных. Судя по длине колонны, Магарбал захватил не менее пяти тысяч римлян. Но Ганнибал нетерпеливо вглядывался в даль. Может быть, он ждал Дукариона, которого послал найти труп консула? Да, ему хотелось взглянуть на человека, о котором он так много думал последнее время. Нет, это не тщеславие победителя, желающего насладиться зрелищем поверженного врага, а просто любопытство. «каков он этот Фламиний? Таким ли я его себе представлял?» Там, в низине, у самой дороги, воины уже роют могилу, в которую будет опущено тело консула. Пусть знает вся Италия, что он, Ганнибал, уважает храбрых и мужественных воинов, даже если они его враги.
Послышался конский топот. К Ганнибалу подскакал Дукарион. У галла было растерянное лицо.
— Обыскали все поле боя, тела Фламиния нет.
— Где же оно? — спросил полководец раздраженно.
— Не знаю, — ответил галл, пожимая плечами. — Я бы считал, что он скрылся, если бы сам не поразил его мечом.
Ганнибал ничего не сказал, но по его лицу было видно, что он недоволен.
Можно было подумать, что полководец расстроен только тем, что Дукарион не выполнил его приказания. Но Ганнибала тревожит другое. Он надеялся, что сразу после победы над римлянами к нему явятся старейшины италийских городов и предложат ему союз, продовольствие и воинскую помощь для похода на Рим. Но никто не являлся. Может быть, италийцы еще не знали о разгроме римлян или страх перед римлянами еще не выветрился после двух сражений и они ждут третьего?
Но вот раздались еще какие-то звуки. Это был звон оружия, фырканье мулов, ржание лошадей, скрип колес, топот ног и грубые окрики центурионов, грозивших отстающим палками и призывавших на них гнев богов. Римское войско вышло на единственную дорогу, которая вела к Риму мимо Кортоны и огибала Тразименское озеро.
Фламиний скакал на белом коне. Он так торопился, что, объезжая знак легиона, толкнул его, и воинская святыня упала на землю. Это считалось плохим предзнаменованием, но Фламиний не обратил на него внимания, не остановил войско, не принес искупительной жертвы богам. Консул был охвачен мыслью о предстоящем сражении. Подобно всем недалеким людям, Фламиний считал, что противник должен действовать так, как это желательно ему самому, как это предписывается законами войны и здравым смыслом. В действиях Ганнибала он не находил логики. Можно понять, почему Ганнибал так торопится покинуть земли галлов: он не хочет обременять своих союзников постоями и поборами. Ясно, почему он болотами обошел дорогу и вышел в тыл: ему хочется дать сражение на ровной местности, а не в горах, где находится лагерь Сервилия. Почему же Ганнибал, выйдя на плоские поля Этрурии, поспешил на юг, оставил местность, столь удобную для действий своей конницы? Не намерен же он штурмовать стены Рима, имея в тылу четыре легиона Фламиния? Скорее всего, Ганнибал просто испугался, узнав кто возглавляет римскую армию. Эта мысль наполнила сердце Фламиния гордостью, он выпрямился и поправил свой позолоченный шлем.
Ему, чью родители были плебеями, Рим в дни смертельной опасности вручил свою судьбу. Ни один из этих патрициев, гордящихся восковыми изображениями своих предков, не достоин командовать даже центурией в его армии. Все они — Сципионы, Фабии, Метеллы — надулись от тщеславия и вот-вот лопнут, как лягушки из греческой басни.
Фламиний вспомнил, как после его победы над галлами сенат отказался дать ему конный триумф, придравшись к каким-то небесным знамениям. Теперь же, когда на Рим идут полчища Ганнибала, сенаторы стали в нем нуждаться, они заискивают перед ним, они ему льстят. Ничего, скоро им придется участвовать в его триумфальной процессии. Фламиний улыбнулся, представив себе, какую кислую мину состроит консул прошлого года Сципион, узнав, что им, Фламинием, разбит непобедимый Ганнибал.
Интересно, где теперь этот пун? Наверно, уже вышел на мою дорогу. Все равно, он далеко не уйдет. Для него и его воинов уже заготовлены колодки и цепи. Ими наполнены десять повозок.
Фламиний оглянулся. Обоза, двигавшегося в центре походной колонны, не было видно. Туман, ползший справа, со стороны Тразименского озера, густел, и скоро ничего нельзя было различить, кроме расплывчатых фигур воинов передового отряда.
И вдруг тихая местность огласилась нестройным гулом, шедшим откуда-то сверху. Град камней, туча копий посыпались на римлян.
«Засада?» — мелькнуло в мозгу у Фламиния, и в это же мгновение что-то тяжелое ударило его в голову.
Покачнувшись, он схватился за гриву коня, но конь, видимо раненый, захрипел и осел под ним.
Быстро соскочив с коня, чтобы не быть придавленным, Фламиний ощупал голову. Шлем куда-то упал, слева над ухом волосы слиплись, но кость, по-видимому, не была задета. Враги напирали. Туман мешал разглядеть, сколько их. Теснота и паника не позволяли развернуться в боевой строй. Застигнутые врасплох, римляне кинулись вправо и влево, но навстречу бежали воины других манипул, которых гнала карфагенская конница.
Многие бросились в озеро. Они надеялись добраться до островков, расположенных стадиях в четырех от берега. Пока было мелко, люди шли по дну. Поверх воды виднелись головы, плечи, руки с бесполезным оружием. Балеарские пращники устроили настоящую охоту на беззащитных людей. Камни и свинцовые шары догоняли римлян и в воде. Люди в ужасе пускались вплавь. Оружие и доспехи тянули их ко дну.
Другие искали спасения на неприступных кручах, скользили и падали. Крики наполнили местность. Воины молили врагов о пощаде и погибали под ударами.
Кое-где завязывался бой. Несколько десятков легионеров окружило консула. Черные, слипшиеся от крови волосы оттеняли измученное, бледное лицо.
— В строй, в строй! — кричал консул, размахивая мечом.
Легионеры, образовав полукруг, яростно отбивались от наседавших галлов. Римские щиты гудели от ударов мечей. Слышалось прерывистое дыхание уже утомившихся галлов. Дукарион был на коне. Он наблюдал за боем, защищая тыл своих воинов от неожиданного нападения.
И вдруг инсубр как-то неестественно выпрямился. Впившись глазами в римлянина без шлема, Дукарион воскликнул: «Это он!» — и направил коня в гущу сражающихся.
Солнце нагрело воздух. Туман рассеялся. Стали отчетливо видны небольшие островки в нескольких стадиях от берега и скалы на противоположном берегу. Магарбал с нумидийской конницей отправился в погоню за римлянами, которым удалось скрыться в тумане. Наемники приступили к «жатве» — так в войске называли сбор всего, что осталось на поле боя. Нужно не зевать, если хочешь себя вознаградить за раны и усталость.
Проворнее всех действовали галлы. Они не утруждали себя выворачиванием солдатских заплечных мешков, в которых едва что-либо найдешь, кроме зачерствевшей ячменной лепешки, бронзовой бритвы, зазубрившегося от долгого употребления ножа и двух-трех амулетов. Галлы бросались к военным трибунам, легатам и всадникам, носившим на третьем пальце правой руки золотое кольцо. Когда кольца не сходили с закостеневших пальцев, они рубили пальцы вместе с кольцами и бросали их в свои заплечные мешки. Если бы Ганнибалу вздумалось узнать, сколько римских начальников погибло в бою, он мог бы приказать галлам сосчитать собранные ими кольца.
По полю боя неторопливо шагал Тирн со своими пращниками. На плечах у всех балеарцев были тяжелые дубины. Балеарцев не интересовали пожитки и ценности покойников. Они боялись, что вещь мертвеца принесет им несчастье. Балеарцы искали трупы своих земляков, чтобы похоронить их по обычаям предков.
Вот еще один пращник, нашедший смерть в бою. Балеарцы оттащили его в сторону и перебили ноги дубинами. Теперь покойник не страшен: он не сможет явиться ночью и пугать живых. Но все же лучше завалить его могилу камнями. Так будет безопаснее.
С высоты холма Ганнибалу были видны вся дорога до закругленных холмов, огибавших озеро с севера, прибрежные камыши и спокойная серебристо-серая гладь озера. По облаку пыли можно было догадаться, что возвращается конница Магарбала. Вот уже видны всадники по обеим сторонам длинной колонны пленных. Судя по длине колонны, Магарбал захватил не менее пяти тысяч римлян. Но Ганнибал нетерпеливо вглядывался в даль. Может быть, он ждал Дукариона, которого послал найти труп консула? Да, ему хотелось взглянуть на человека, о котором он так много думал последнее время. Нет, это не тщеславие победителя, желающего насладиться зрелищем поверженного врага, а просто любопытство. «каков он этот Фламиний? Таким ли я его себе представлял?» Там, в низине, у самой дороги, воины уже роют могилу, в которую будет опущено тело консула. Пусть знает вся Италия, что он, Ганнибал, уважает храбрых и мужественных воинов, даже если они его враги.
Послышался конский топот. К Ганнибалу подскакал Дукарион. У галла было растерянное лицо.
— Обыскали все поле боя, тела Фламиния нет.
— Где же оно? — спросил полководец раздраженно.
— Не знаю, — ответил галл, пожимая плечами. — Я бы считал, что он скрылся, если бы сам не поразил его мечом.
Ганнибал ничего не сказал, но по его лицу было видно, что он недоволен.
Можно было подумать, что полководец расстроен только тем, что Дукарион не выполнил его приказания. Но Ганнибала тревожит другое. Он надеялся, что сразу после победы над римлянами к нему явятся старейшины италийских городов и предложат ему союз, продовольствие и воинскую помощь для похода на Рим. Но никто не являлся. Может быть, италийцы еще не знали о разгроме римлян или страх перед римлянами еще не выветрился после двух сражений и они ждут третьего?
ДИКТАТОР
Трепещут красные флажки на Яникуле [63]. Претор Манлий, в отсутствие консулов считавшийся главой государства, созывал народ на Марсово поле, где, согласно обычаям предков, граждане собирались по центуриям. Каждая из центурий состояла из сотни вооруженных граждан от семнадцати до сорока шести лет. Среди тысяч римлян, сходившихся в этот день на Марсовом поле со всех частей города и окрестных селений, был и молодой Публий. На нем, как и на других гражданах его центурии, был блестящий бронзовый панцирь. В правой руке его был круглый щит, у пояса висел короткий меч, называвшийся гладием. После битвы при Тицине он прибыл вместе с отцом в Рим. Теперь отец уже не консул, а только лишь сенатор. Прирожденная гордость патриция, презрение к таким выскочкам, как Фламиний, заставили Сципиона удерживать сына при себе. Сципион не мог себе представить, что его сын будет служить под началом какого-нибудь демагога, обязанного своим выдвижением не знатности рода и не собственной доблести, а хорошо подвешенному языку. «Поверь мне, говорил он Публию, — когда войско возглавит настоящий полководец, тебе не придется сидеть дома».
Публию казалось, что отец несправедлив к Фламинию. Разве человек виноват, что его предки не патриции и у него в атриуме не шкафа с их восковыми изображениями? Разве история Рима не знает примеров величайшей доблести людей незнатных? И разве сам Фламиний своими победами над галлами не показал себя достойным высшей в республике должности консула? И все же отец оказался прав. Фламиний погубил римское войско. Правда, виной этому не его плебейское происхождение, а самонадеянность.
Перед центуриями римских граждан показался претор Манлий, сопровождаемый шестью ликторами. Претор поднял руку, призывая к вниманию.
— Квириты! — начал он. — Вам известно, что не впервые наши доблестные легионы вступают в схватки с Ганнибалом. Но из донесений полководцев к сенату не всегда можно установить, каков исход сражения. До вчерашнего дня мы считали, что римское войско не одержало решительной победы, но и не потерпело поражения.
Публий покраснел. Он понял намек Манлия. Ни отец, ни Семпроний не сказали сенату и народу правды о битвах при Тицине и Требии.
— Теперь консул Фламиний мертв, — продолжал претор. — Он не мог послать донесение сенату. Но, будь Фламиний жив, ему бы не удалось скрыть от римского народа гибель легионов. Наше государство в опасности. Обычаями предков консулу дозволено назначить диктатора. В городе теперь нет консула. Сервилий со своими легионами находится дальше от Рима, чем Ганнибал. Взяв это во внимание, сенат предлагает вам, квириты, избрать диктатора. После тщательного обсуждения мы остановились на имени Квинта Фабия. Народу предстоит решить, достоин ли Квинт Фабий диктаторских полномочий.
Квинт Фабий! Публий не раз встречал этого невысокого, слегка сутулого римлянина. Фабий часто приходил к ним домой в дни праздников, один или с супругой. В шумной компании гостей Фабий казался самым незаметным. Говорили, что когда-то он воевал в Сицилии и в землях лигуров, но сам Фабий никогда не рассказывал о своих победах. Фабий предпочитал слушать других и даже при явном неправдоподобии рассказов, когда трудно удержаться от неловкой улыбки, на лице его не было ничего, кроме доброжелательного внимания. Публий обратил внимание на то, что Фабий все делал с достоинство — здоровался, ел, мыл руки. В поведении его не было ничего напускного и неестественного. И все же Публий представлял себе иным человека и полководца, который победит Ганнибала. Он должен быть сильным, решительным, бесстрашным.
Народ приступил к голосованию. Первыми голосовали восемнадцать центурий всадников. Это были самые богатые граждане, которые, по обычаю предков, обязаны приходить в войско вместе с конем. Теперь многие из этих «всадников» не смогли бы сесть на коня без помощи раба. Это были крупные землевладельцы и торговцы, ростовщик и откупщики государственных налогов. «Всадник» стал почетным титулом, дающим право голосовать первым и носить на пальце золотое кольцо.
Вслед за всадниками голосовали центурии первого класса, к которому принадлежал и Публий. Граждане первого класса единодушно поддержали кандидатуру Фабия.
Вновь избранный магистрат должен был произнести речь перед народом. Обычно в этой речи благодарили за оказанное доверие и обещали приложить все усилия, чтобы его оправдать. Все ждали, что скажет диктатор.
Фабий предстал перед народом во всем величии своей власти — в пурпурной тоге, в окружении двадцати четырех ликторов. Речь диктатора была краткой:
— Квириты! Не трусостью ваших братьев и сыновей объясняются наш поражения, а пренебрежением к богам. Консул Фламиний не потрудился принести им жертвы, вопросить их об исходе сражения. Чтобы умилостивить богов, я даю обет принести им в жертву весь приплод коз, свиней, овец и коров, которых вскормят к концу весны горы, равнины, луга и пастбища Италии, и устроить состязания в музыке, поэзии и драматическом искусстве, употребив на это триста тридцать три тысячи сестерциев и триста тридцать три с третью динария.
Обвинения против Фламиния показались Публию смехотворными. Как консул мог принести жертву перед битвой, когда враги внезапно напали на войско? И все же Публий находил речь диктатора мудрой. Народ должен думать, что поражения вызваны не воинским искусством Ганнибала, не храбростью его воинов, а нерадивостью консула в отношении к богам. Виновный найден, и приняты меры для завоевания милости богов. Диктатор даже продумал цифру расходов: всем ведь известно, что у римлян «три» — счастливое число, как у пунов «семь».
Собрание окончилось. Римляне расходились по домам. Со стороны реки слышались глухие удары. Воины разбирали свайный мост через Тибр.
Публию казалось, что отец несправедлив к Фламинию. Разве человек виноват, что его предки не патриции и у него в атриуме не шкафа с их восковыми изображениями? Разве история Рима не знает примеров величайшей доблести людей незнатных? И разве сам Фламиний своими победами над галлами не показал себя достойным высшей в республике должности консула? И все же отец оказался прав. Фламиний погубил римское войско. Правда, виной этому не его плебейское происхождение, а самонадеянность.
Перед центуриями римских граждан показался претор Манлий, сопровождаемый шестью ликторами. Претор поднял руку, призывая к вниманию.
— Квириты! — начал он. — Вам известно, что не впервые наши доблестные легионы вступают в схватки с Ганнибалом. Но из донесений полководцев к сенату не всегда можно установить, каков исход сражения. До вчерашнего дня мы считали, что римское войско не одержало решительной победы, но и не потерпело поражения.
Публий покраснел. Он понял намек Манлия. Ни отец, ни Семпроний не сказали сенату и народу правды о битвах при Тицине и Требии.
— Теперь консул Фламиний мертв, — продолжал претор. — Он не мог послать донесение сенату. Но, будь Фламиний жив, ему бы не удалось скрыть от римского народа гибель легионов. Наше государство в опасности. Обычаями предков консулу дозволено назначить диктатора. В городе теперь нет консула. Сервилий со своими легионами находится дальше от Рима, чем Ганнибал. Взяв это во внимание, сенат предлагает вам, квириты, избрать диктатора. После тщательного обсуждения мы остановились на имени Квинта Фабия. Народу предстоит решить, достоин ли Квинт Фабий диктаторских полномочий.
Квинт Фабий! Публий не раз встречал этого невысокого, слегка сутулого римлянина. Фабий часто приходил к ним домой в дни праздников, один или с супругой. В шумной компании гостей Фабий казался самым незаметным. Говорили, что когда-то он воевал в Сицилии и в землях лигуров, но сам Фабий никогда не рассказывал о своих победах. Фабий предпочитал слушать других и даже при явном неправдоподобии рассказов, когда трудно удержаться от неловкой улыбки, на лице его не было ничего, кроме доброжелательного внимания. Публий обратил внимание на то, что Фабий все делал с достоинство — здоровался, ел, мыл руки. В поведении его не было ничего напускного и неестественного. И все же Публий представлял себе иным человека и полководца, который победит Ганнибала. Он должен быть сильным, решительным, бесстрашным.
Народ приступил к голосованию. Первыми голосовали восемнадцать центурий всадников. Это были самые богатые граждане, которые, по обычаю предков, обязаны приходить в войско вместе с конем. Теперь многие из этих «всадников» не смогли бы сесть на коня без помощи раба. Это были крупные землевладельцы и торговцы, ростовщик и откупщики государственных налогов. «Всадник» стал почетным титулом, дающим право голосовать первым и носить на пальце золотое кольцо.
Вслед за всадниками голосовали центурии первого класса, к которому принадлежал и Публий. Граждане первого класса единодушно поддержали кандидатуру Фабия.
Вновь избранный магистрат должен был произнести речь перед народом. Обычно в этой речи благодарили за оказанное доверие и обещали приложить все усилия, чтобы его оправдать. Все ждали, что скажет диктатор.
Фабий предстал перед народом во всем величии своей власти — в пурпурной тоге, в окружении двадцати четырех ликторов. Речь диктатора была краткой:
— Квириты! Не трусостью ваших братьев и сыновей объясняются наш поражения, а пренебрежением к богам. Консул Фламиний не потрудился принести им жертвы, вопросить их об исходе сражения. Чтобы умилостивить богов, я даю обет принести им в жертву весь приплод коз, свиней, овец и коров, которых вскормят к концу весны горы, равнины, луга и пастбища Италии, и устроить состязания в музыке, поэзии и драматическом искусстве, употребив на это триста тридцать три тысячи сестерциев и триста тридцать три с третью динария.
Обвинения против Фламиния показались Публию смехотворными. Как консул мог принести жертву перед битвой, когда враги внезапно напали на войско? И все же Публий находил речь диктатора мудрой. Народ должен думать, что поражения вызваны не воинским искусством Ганнибала, не храбростью его воинов, а нерадивостью консула в отношении к богам. Виновный найден, и приняты меры для завоевания милости богов. Диктатор даже продумал цифру расходов: всем ведь известно, что у римлян «три» — счастливое число, как у пунов «семь».
Собрание окончилось. Римляне расходились по домам. Со стороны реки слышались глухие удары. Воины разбирали свайный мост через Тибр.
У БЕРЕГОВ АДРИАТИКИ
Колеса закрытой повозки, в которой дремал утомленный полководец, загремели на чем-то твердом и легко покатились по ровному месту.
Ганнибал приподнял полог и высунул голову наружу.
— Стой! — крикнул он воину, правившему лошадьми.
Это была первая мощеная римская дорога, которую ему пришлось видеть. И названа она именем человека, нашедшего смерть в бою, — Фламиниева дорога. Римляне строили основательно. Дорога должна была соединить Рим с галльскими землями, облегчить их захват и ограбление. Римляне, привыкшие к тому, что являются господами Италии, не могли думать, что их дорогой может воспользоваться кто-нибудь другой. Через три дневных перехода Ганнибал может стоять у стен ненавистного города, протянувшему, подобно спруту, щупальца своих дорог. Но нет, еще рано. Люди утомились. Износились одежда и обувь. Хромают кони.
— Этот прямой и ровный путь не для нас, — сказал Ганнибал, опуская полог. — Нам нужно найти к Риму свою дорогу.
Впереди показалась сверкающая полоса, сливающаяся на горизонте с небом. Вот уже можно разглядеть похожие на цветки лилий паруса. Море! Впервые за долгие месяцы блужданий в горах и лесах близкая и родная сердцу каждого карфагенянина стихия. Море было видно из любой части великого города, и, казалось, оно обнимало свое детище. Море было матерью Карфагена, а флот — его колыбелью. Недаром предков Ганнибала называли номадами морей. Их крутобоким гаулам были послушны бури и ураганы. Удивленные упорством моряков, они склоняли перед ними седые головы своих валов. В каких только бухтах не бросали гаулы якоря! Какими товарами не заполнялись алчные пасти их трюмов! С какими народами не вступали в схватки моряки! Часто они уносили в свой город изогнутые, как слоновьи бивни, носы вражеских кораблей, трофеи своих побед. Но море изменило Карфагену, переметнулось на сторону римлян. Одно поражение тяжелее другого терпел карфагенский флот в прошлой войне. И самый страшный позор — гибель морской славы родины — видели скалы Эгатских островов.
Больше нечего было испытывать судьбу. Это впервые понял Гамилькар. Он повернулся к морю спиной и стал искать счастья на суше. У Карфагена не было флота, и отец повел войско в Иберию сушей. Он создал это разноплеменное войско и завещал Ганнибалу сухопутную войну. И разве это не чудо — лучшие в мире моряки были разбиты новичками, не державшими в руках весла! А теперь моряки бьют на суше непобедимую римскую пехоту. Да, отец был прав. Боги моря изменили Карфагену. У них теперь новые любимцы. Но не все еще потеряно. Есть еще боги гор, лесов и степей. С их помощью мы одержим победу. Так думал Ганнибал, глядя на раскинувшееся перед ними море.
Больные и ослабевшие воины лежали на берегу, блаженно вытянув стершиеся в кровь ноги. Волны с глухим шумом покрывали прибрежные камни, то скрывавшиеся под водою, то снова показывавшие свои черные блестящие спины. Воины были благодарны морю, овевавшему их своим свежим ветром и успокаивавшему голубизной. Они не задумались над тем, почему море изменило Карфагену.
Балеарец Тирн ощупывал рукой кожаный пояс, в котором зашиты были все его сбережения — двадцать «коней» [64]. «Еще десять коней, — думал Тирн, — и можно будет обзавестись хозяйством. Неплохо бы прикупить пару рабов. Пусть они пашут землю. Я же с отцом буду охотиться на коз».
Галлы из отряда Дукариона орали какую-то песню. Они уже успели заглянуть в погреба прибрежного селения. В глиняных бочках было столько вина, что его не выпить и за год.
— Чего ему пропадать зря, — сказал Дукарион. — Выкатывайте бочки на песок. Будем купать лошадей в вине.
Это предложение было встречено радостным ревом.
— Купать в вине! В вине! — зашумели кельты, вскакивая, и нестройной толпой бросились к погребам.
Ливийцы по приказу Ганнибала снимали с повозок римское оружие, захваченное у Тразименского озера. Ганнибал убедился в превосходстве римского вооружения. Римский меч был короче карфагенского. Его клинок из прочного металла имел заостренный конец. Таким мечом удобнее поражать врага в ближнем бою. Жаль, что нельзя использовать грозные римские пилумы. Их длинные и тонкие наконечники согнулись при ударе о щиты и доспехи. Римский щит немного громоздок, но зато он закрывает почти все тело. Доски щита обтянуты холстом и телячьей кожей, обиты железными полосами, защищающими от ударов. Хороши и римские панцири из металлических полос.
На песке выросли целые холмы из оружия. Его хватило бы не на одну армию. Но Ганнибал распорядился дать римское оружие лишь ливийцам, наиболее опытным и преданным ему воинам, а оставшееся бросить в море, чтобы им не воспользовались враги.
Сам Ганнибал с группой карфагенян в маленькой бухточке осматривал два небольших корабля, которые местные жители называют «либурнами». Он ходил по палубе, заваленной канатами, проверял крепление парусов и прочность весел, осматривал тесный трюм, куда могло поместиться не более десяти бочек пресной воды и двух десятков кожаных мешков с мукой. На одном из этих либурнов в Карфаген отправится Магон. Надо сообщить в Карфаген и в Иберию, что Ганнибал с войском находится на берегу Адриатического моря, в Апулии, и ждет помощи для окончательного разгрома врага. Ганнибалу нужны нумидийские кони и всадники. Если их нет у Гайи, может быть их пошлет Сифакс. Может быть, теперь, после битвы при Тразименском озере, царь массилов одумается и поймет, что от римлян ему нечего ждать.
Ганнибал приподнял полог и высунул голову наружу.
— Стой! — крикнул он воину, правившему лошадьми.
Это была первая мощеная римская дорога, которую ему пришлось видеть. И названа она именем человека, нашедшего смерть в бою, — Фламиниева дорога. Римляне строили основательно. Дорога должна была соединить Рим с галльскими землями, облегчить их захват и ограбление. Римляне, привыкшие к тому, что являются господами Италии, не могли думать, что их дорогой может воспользоваться кто-нибудь другой. Через три дневных перехода Ганнибал может стоять у стен ненавистного города, протянувшему, подобно спруту, щупальца своих дорог. Но нет, еще рано. Люди утомились. Износились одежда и обувь. Хромают кони.
— Этот прямой и ровный путь не для нас, — сказал Ганнибал, опуская полог. — Нам нужно найти к Риму свою дорогу.
Впереди показалась сверкающая полоса, сливающаяся на горизонте с небом. Вот уже можно разглядеть похожие на цветки лилий паруса. Море! Впервые за долгие месяцы блужданий в горах и лесах близкая и родная сердцу каждого карфагенянина стихия. Море было видно из любой части великого города, и, казалось, оно обнимало свое детище. Море было матерью Карфагена, а флот — его колыбелью. Недаром предков Ганнибала называли номадами морей. Их крутобоким гаулам были послушны бури и ураганы. Удивленные упорством моряков, они склоняли перед ними седые головы своих валов. В каких только бухтах не бросали гаулы якоря! Какими товарами не заполнялись алчные пасти их трюмов! С какими народами не вступали в схватки моряки! Часто они уносили в свой город изогнутые, как слоновьи бивни, носы вражеских кораблей, трофеи своих побед. Но море изменило Карфагену, переметнулось на сторону римлян. Одно поражение тяжелее другого терпел карфагенский флот в прошлой войне. И самый страшный позор — гибель морской славы родины — видели скалы Эгатских островов.
Больше нечего было испытывать судьбу. Это впервые понял Гамилькар. Он повернулся к морю спиной и стал искать счастья на суше. У Карфагена не было флота, и отец повел войско в Иберию сушей. Он создал это разноплеменное войско и завещал Ганнибалу сухопутную войну. И разве это не чудо — лучшие в мире моряки были разбиты новичками, не державшими в руках весла! А теперь моряки бьют на суше непобедимую римскую пехоту. Да, отец был прав. Боги моря изменили Карфагену. У них теперь новые любимцы. Но не все еще потеряно. Есть еще боги гор, лесов и степей. С их помощью мы одержим победу. Так думал Ганнибал, глядя на раскинувшееся перед ними море.
Больные и ослабевшие воины лежали на берегу, блаженно вытянув стершиеся в кровь ноги. Волны с глухим шумом покрывали прибрежные камни, то скрывавшиеся под водою, то снова показывавшие свои черные блестящие спины. Воины были благодарны морю, овевавшему их своим свежим ветром и успокаивавшему голубизной. Они не задумались над тем, почему море изменило Карфагену.
Балеарец Тирн ощупывал рукой кожаный пояс, в котором зашиты были все его сбережения — двадцать «коней» [64]. «Еще десять коней, — думал Тирн, — и можно будет обзавестись хозяйством. Неплохо бы прикупить пару рабов. Пусть они пашут землю. Я же с отцом буду охотиться на коз».
Галлы из отряда Дукариона орали какую-то песню. Они уже успели заглянуть в погреба прибрежного селения. В глиняных бочках было столько вина, что его не выпить и за год.
— Чего ему пропадать зря, — сказал Дукарион. — Выкатывайте бочки на песок. Будем купать лошадей в вине.
Это предложение было встречено радостным ревом.
— Купать в вине! В вине! — зашумели кельты, вскакивая, и нестройной толпой бросились к погребам.
Ливийцы по приказу Ганнибала снимали с повозок римское оружие, захваченное у Тразименского озера. Ганнибал убедился в превосходстве римского вооружения. Римский меч был короче карфагенского. Его клинок из прочного металла имел заостренный конец. Таким мечом удобнее поражать врага в ближнем бою. Жаль, что нельзя использовать грозные римские пилумы. Их длинные и тонкие наконечники согнулись при ударе о щиты и доспехи. Римский щит немного громоздок, но зато он закрывает почти все тело. Доски щита обтянуты холстом и телячьей кожей, обиты железными полосами, защищающими от ударов. Хороши и римские панцири из металлических полос.
На песке выросли целые холмы из оружия. Его хватило бы не на одну армию. Но Ганнибал распорядился дать римское оружие лишь ливийцам, наиболее опытным и преданным ему воинам, а оставшееся бросить в море, чтобы им не воспользовались враги.
Сам Ганнибал с группой карфагенян в маленькой бухточке осматривал два небольших корабля, которые местные жители называют «либурнами». Он ходил по палубе, заваленной канатами, проверял крепление парусов и прочность весел, осматривал тесный трюм, куда могло поместиться не более десяти бочек пресной воды и двух десятков кожаных мешков с мукой. На одном из этих либурнов в Карфаген отправится Магон. Надо сообщить в Карфаген и в Иберию, что Ганнибал с войском находится на берегу Адриатического моря, в Апулии, и ждет помощи для окончательного разгрома врага. Ганнибалу нужны нумидийские кони и всадники. Если их нет у Гайи, может быть их пошлет Сифакс. Может быть, теперь, после битвы при Тразименском озере, царь массилов одумается и поймет, что от римлян ему нечего ждать.
ВСТРЕЧА В ТЕАТРЕ
Это были последние дни пребывания Публия в Риме. Скоро ему предстояло отправиться в легион Фабия. Так решил отец перед отправлением в Иберию. А пока Публий бродил по городу, опустевшему и поэтому еще более прекрасному. Пусть другие восторгаются широкими и ровными кварталами Александрии [65], мраморными лестницами и дворцами Пергама [66]. Сципиону нравились кривые улочки Рима, где все дышало стариной, форум, где рядом с курией и царским домом находилась убогая хижина, считавшаяся жилищем самого Ромула. А сколько преданий, трогательных по своей наивности, связано с каждым пригорком, каждой улицей города! Все здесь переносит тебя в прошлое, и порой кажется, что судьбами города вершат возвышенные героические тени. Их голоса слышатся и в порыве ветра, шелестящего листьями старой смоковницы, и в криках птиц, гнездящихся в полуразрушенных башнях.