Страница:
Ну, хватит об Эвансе. Я по-прежнему работаю в «Олбери». С тех пор как однажды вечером в бар зашел Эванс, «мистер Вин» больше не подкатывает ко мне. А это прогресс. Но он по-прежнему ходит за мной по пятам и вечно на меня глазеет. Черт! Честно говоря, я начинаю уставать от этой работы, главное теперь продержаться, чтобы мне продлили вид на жительство. Я говорила с НРК, они планируют возобновить передачу со следующей осени и приглашают меня в ней участвовать. Опять приходится решать!»
На этом письмо обрывалось – ни подписи, ни даты.
На прощание Харри благодарно пожал Робертсону руку, а тот с сочувственным поклоном сказал, что Ингер была хорошей девушкой и замечательной квартиранткой, да, настоящим украшением всего дома, а может, и всех домов в округе, кто знает? От Робертсона пахло пивом, язык заплетался. По пути к калитке полицейские услышали слабый вой: из розовых кустов за ними следила пара испуганных глаз.
Они решили закусить в многолюдном вьетнамском ресторане в бухте Дарлинг. Там было полно азиатов – судя по всему, завсегдатаев: с официантом они разговаривали на непонятном языке с немыслимым чередованием высоких и низких тонов.
– Похоже, они время от времени вдыхают гелий, чтобы разговаривать как Дональд Дак, – сказал Харри.
– Не любишь азиатов? – поинтересовался Эндрю.
Харри пожал плечами.
– Любишь – не любишь. Сам не знаю. Скажем так, у меня нет причин их не любить. Вроде бы честные, трудолюбивые люди. А ты что скажешь?
– Многие азиаты хотят переехать в Австралию, но отнюдь не всем нравится здесь жить. Я против них не выступаю. По мне, пускай приезжают.
Харри показалось, что он понял подтекст: «Все равно мой народ уже потерял эту землю».
– Меньше года назад азиатам и мечтать не приходилось о том, чтобы получить здесь вид на жительство – власти по мере сил пытались сохранить страну для белых. Официально – чтобы избежать крупных межнациональных конфликтов, ведь попытки «ассимилировать аборигенов в социум» обернулись, мягко говоря, неудачей. Но потом японцы предложили свои инвестиции, и власти запели по-новому. Вдруг оказалось, что нельзя изолироваться от мира, а надо все делить с соседями. Ближайший наш сосед – Азия. Вскоре Япония стала основным торговым партнером Австралии, обогнав США и Европу. Японские компании начали строить отели вдоль Золотого берега до самого Брисбена. Теперь там японские директора, повара и администраторы, а австралийцам достались места горничных и помощников официанта. И протеста с их стороны ждать уже недолго. Кому же понравится быть на побегушках в собственной стране?
– И твоему народу это не нравится, верно?
Улыбка Эндрю стала свирепой:
– Европейцы никогда не просили у аборигенов вид на жительство.
Харри взглянул на часы. До открытия бара «Олбери», где работала Ингер Холтер, оставалось не больше двух часов.
– Ты не хочешь сначала заехать домой? – спросил он.
Эндрю покачал головой.
– Кого я сейчас там найду, кроме себя?
– Сейчас?
– Ну да. Это «сейчас» длится уже десять лет. Я разведен. Жена живет в Ньюкасле вместе с дочками. Я стараюсь навещать их почаще, но это далековато, да и девчонки скоро вырастут – по выходным им будет не до меня. В их жизни появятся и другие мужчины. Одной четырнадцать, другой пятнадцать. Маленькие красивые плутовки. Черт! Всякому, кто только подойдет к их двери, не поздоровится!
Эндрю широко улыбнулся. Этот человек не может не нравиться, подумал Харри.
– Так уж мир устроен, Эндрю.
– Это верно, приятель. А у тебя как?
– Ну… Жены нет. Детей нет. Собаки нет. Все, что у меня есть, – это мой шеф, мой отец и пара людей, которых я зову приятелями, хотя они звонят мне раз в год. Или я им.
– Именно в таком порядке?
– Именно в таком.
Они рассмеялись. За окном начиналась вечерняя сутолока. Эндрю заказал еще пива («Виктория», горькое). Из магазинов и банков выливался поток людей: седые горбоносые греки, азиаты в темных костюмах и очках, голландцы и рыжие девицы, несомненно английского происхождения.
Они бежали, чтобы не упустить автобус на Параматта, спешили к метро. Деловой люд в шортах – типично австралийское явление, как сказал Эндрю, – торопился на пристань, чтобы успеть на паром, отплывающий к пригородам на северной стороне залива Порт-Джексон.
– Куда теперь? – спросил Харри.
– В цирк! Он как раз на этой улице, а я обещал приятелю как-нибудь заскочить. «Как-нибудь» и значит «сейчас», ведь верно?
Немногочисленная труппа цирка «Энергетик» уже начала свое бесплатное вечернее представление для немногочисленной, но молодой и оживленной аудитории. Раньше, когда в Сиднее еще были трамваи, сказал Эндрю, в этом здании были электростанция и трамвайное депо. А теперь оно походило на музей современности. Две девушки только что закончили номер на трапеции – не особенно эффектный, но заслуживший бурные и искренние аплодисменты.
На манеже одновременно появились огромная гильотина и клоун в пестром костюме и фригийском колпаке по французской революционной моде. На радость ребятишкам, он спотыкался и показывал фокусы. Потом вышел другой клоун, в длинном белом парике, и до Харри постепенно дошло, что он будет изображать Людовика XVI.
– Приговорен к смерти большинством в один голос, – объявил клоун во фригийском колпаке.
Приговоренного быстро возвели на эшафот, и после шумных жалоб и воплей он, к великому веселью детишек, положил голову прямо под нож гильотины. Послышалась барабанная дробь, нож упал, и, ко всеобщему (включая Харри) удивлению, после звука, напоминающего стук топора в лесу, голова монарха отвалилась. Подпрыгивая, она покатилась по сцене и угодила в корзину. Свет погас, а когда зажегся снова, безголовый король стоял на сцене с собственной головой под мышкой. Детской радости не было предела. Свет снова погас, и вот уже на манеже стояла и раскланивалась труппа в полном составе. Представление закончилось.
Зрители направились к выходу, а Эндрю и Харри – за сцену. В импровизированной гримерной артисты уже снимали костюмы и смывали грим.
– Отто, поздоровайся с гостем из Норвегии, – прокричал Эндрю.
Один из артистов, тот, что изображал Людовика XVI, обернулся. Без парика и в размытом гриме он выглядел не слишком величественно.
– А, индеец Тука!
– Харри, это Отто Рехтнагель.
Отто изящно протянул руку и щелкнул пальцами, а когда немного растерявшийся Харри слегка пожал ее, изобразил возмущение:
– А поцелуй, красавчик?
– Отто думает, что он – дама. Благородного происхождения, – пояснил Эндрю.
– Брось, Тука. Отто знает, что он мужчина. Что это вы, молодые люди? Не хотите ли убедиться сами?
У Харри покраснели уши. Клоун перевел свои накладные ресницы на Эндрю:
– А твой дружок умеет говорить?
– Прошу прощения. Меня зовут Харри… э-э… Хоули. Мне понравился ваш номер. И костюмы. Очень… натурально. И необычно.
– Людовик номер шестнадцать? Необычно? Да что вы, это же классика жанра. Впервые этот номер был поставлен семьей Яндашевских всего через две недели после подлинной казни в январе 1793 года. Народу понравилось. Народу всегда нравятся публичные казни. Знаете, сколько раз в год американские телеканалы прокручивают убийство Кеннеди?
Харри покачал головой.
Отто задумчиво посмотрел в потолок.
– Без конца.
– Отто считает себя последователем великого Янди Яндашевского.
– Неужели? – В знаменитых клоунских династиях Харри особо не разбирался.
– Тука, я-то думал, твой приятель смыслит, что к чему. Итак, семья Яндашевских была музыкальной комической труппой, которая в начале XX века приехала на гастроли и обосновалась в Австралии. До самой смерти Янди в 71-м они руководили цирком. Я впервые увидел Янди, когда мне было шесть лет. С тех пор я знал, кем стану, когда вырасту. И я им стал.
Грустная клоунская улыбка проступила сквозь грим.
– А как вы друг с другом? – спросил Харри. Эндрю и Отто переглянулись. По их выражению он понял, что ляпнул что-то не то. – В смысле – познакомились… Ну, полицейский и клоун… не совсем…
– Это долгая история, – ответил Эндрю. – Мы, можно сказать, росли вместе. Отто, разумеется, маму родную бы продал за кусок моей задницы, но я с детства бегал за девчонками и вел себя как мерзкий гетеросексуал. Наверное, дурная наследственность или окружающая среда, как думаешь, Отто?
Эндрю рассмеялся, но Отто жестом заставил его заткнуться.
– Не было бы у тебя денег и работы, и твоя попка досталась бы мне, – посетовал он. Харри посмотрел вокруг: другие члены труппы, казалось, не обращали на их разговор никакого внимания. Одна из девушек, выступавших на трапеции, подмигнула полицейскому.
– Мы с Харри собираемся вечерком прогуляться до «Олбери». Составишь компанию?
– Ты же знаешь, Тука, я туда больше ни ногой, – раздраженно бросил Отто.
– Пересиль себя, Отто. Ведь жизнь продолжается.
– Ты имеешь в виду, продолжается у других. А моя остановилась здесь, именно здесь. Любовь гибнет, и я вместе с ней. – Он театрально приложил руку ко лбу.
– Как хочешь.
– К тому же мне надо заскочить домой – покормить Вальдорфа. Идите без меня, я, может, подойду попозже.
– До свидания. – Харри чмокнул протянутую ему руку.
– До скорого свидания, красавчик!
Солнце уже зашло, когда они нашли автостоянку на Оксфорд-стрит в Паддингтоне, рядом с парком. У входа красовалась табличка «Green Park», хотя трава уже пожухла и стала коричневой, и, кроме беседки в самом центре, зеленого там ничего не было. Под деревом валялся пожилой абориген. Одежда изодрана в клочья, а сам до того грязный, что казался скорее серым, чем черным. Завидев Эндрю, он приветственно помахал рукой, но тот никак не отреагировал.
В баре «Олбери» народу было столько, что полицейские с трудом протиснулись в стеклянные двери. Харри постоял у входа, разглядывая пеструю толпу посетителей. Кого здесь только не было, но больше всего молодых людей: рокеров в потертых куртках, «яппи» в строгих костюмах, «художников» с бородками и коктейлями, симпатичных белобрысых и белозубых поклонников серфинга и чернокожих эм-си – как их назвал Эндрю, «байкиз». Посреди бара в полном разгаре было шоу с участием длинноногих девиц в чересчур откровенных темно-красных нарядах. Они скакали вокруг стойки и под фонограмму пели «I will survive» Глории Гейнор. Время от времени они подменяли тех, кто обслуживал посетителей, подмигивая и откровенно заигрывая с ними.
Растолкав посетителей локтями, Харри подошел к стойке и сделал заказ.
– Сию минуту, милашка! – пробасила официантка в римском шлеме и лукаво ухмыльнулась.
– Слушай, мы с тобой что, единственные в этом городе, у кого нормальная ориентация? – спросил Харри, возвращаясь к напарнику с пивом и стаканом сока.
– После Сан-Франциско здесь самое большое в мире скопление голубых, – признал Эндрю. – В сельской местности у нас извращенцев не слишком жалуют. Ну вот деревенские педерасты и тянутся в Сидней со всей Австралии. Да и не только с Австралии – со всего мира.
Они подошли к другой стойке в глубине бара, и Эндрю обратился к девушке, стоявшей к ним спиной. У девушки были рыжие волосы – таких рыжих Харри в жизни не видел. Они доходили до задних карманов обтягивающих джинсов, однако не скрывали стройную спину и округлые бедра. Девушка обернулась и улыбнулась ослепительнобелой улыбкой. У нее были красивые, тонкие черты лица, небесно-голубые глаза и бесчисленные веснушки. Обидно, если она окажется мужчиной, подумал Харри.
– Привет, это опять я. – Эндрю старался перекричать громоподобное диско семидесятых. – Помните, я спрашивал про Ингер. Есть время поговорить?
Рыжая посерьезнела, кивнула и, сказав что-то своим напарникам, пошла в курилку за кухней.
– Что-нибудь нашли? – спросила она по-английски. Одной этой фразы хватило, чтобы Харри понял: она куда лучше говорит по-шведски.
– Однажды я встретил старика, – сказал Харри по-норвежски. Девушка удивленно посмотрела на него. – Он плавал по Амазонке. После того как он сказал мне три слова по-португальски, я понял, что он швед. Он прожил там тридцать лет. А я ни слова не знаю по-португальски.
Удивление девушки сменилось звонким смехом, напомнившим Харри пение лесной птицы.
– Är det värkligen sä uppenbart?[8] – спросила она спокойным низким голосом, слегка грассируя.
– Интонация, – объяснил Харри. – Вы никак не можете отвыкнуть от своей интонации.
– Ребята, вы что, знакомы? – услышали они английскую речь. Эндрю с подозрением смотрел на них.
Харри взглянул на девушку.
– Да нет, – ответила та.
А жаль, подумал Харри про себя.
Ее звали Биргитта Энквист, она прожила в Австралии уже четыре года и год проработала в баре «Олбери».
– Ну разумеется, мы иногда болтали на работе, но близкими подругами не были – она как-то держалась в стороне. Мы иногда всей толпой выбирались в город погулять. Ингер ездила с нами, но особо себя там не проявляла. Когда пришла сюда устраиваться, она только-только съехала от своего парня в Ньютауне. Насколько мне известно, они долго были вместе, но это все. И еще – она очень любила находить в жизни что-то новое.
– А вы не представляете, с кем из своих знакомых она чаще всего встречалась? – спросил Эндрю.
– Сказать по правде, нет. Я же говорю, она особенно о себе не распространялась. Да и мне это было не слишком интересно. В октябре она ездила в Квинсленд и там повстречалась с какими-то ребятами, потом поддерживала с ними контакт. Может, и парня она там подцепила – он как-то заходил сюда. Но ведь об этом я уже рассказывала? – Ее голос звучал вопросительно.
– Да, да, я знаю, фрекен Энквист, просто хочу, чтобы это услышал мой норвежский коллега, а заодно и посмотрел, где работала Ингер. Может быть, мы здесь, в сиднейской полиции, чего-то не заметили, и на это нам укажет Харри Хоули – лучший следователь Норвегии.
Харри закашлялся.
– А кто такой «мистер Вин»? – наконец спросил он не своим голосом.
– «Мистер Вин»? – Биргитта удивленно посмотрела на полицейских.
– Ну, не актер Роуен Аткинсон, а тот, который, по-вашему, на него похож.
– A-а, «мистер Бин»! – Биргитта снова залилась своим звонким смехом. Как он ей идет, подумал Харри. – Это наш управляющий Алекс. Он всегда опаздывает.
– У нас есть основания полагать, что он интересовался Ингер.
– Да, она ему нравилась. И не только она – большинство девушек, работающих в баре, изнывают от его навязчивых ухаживаний. Мы еще называем его Камбалой. А кличку «мистер Бин» придумала Ингер. Ему, бедняге, тоже нелегко: за тридцать, живет с матерью, и вряд ли что-нибудь изменится. Но управляющий он хороший. И человек безобидный, если это вас интересует.
– А вы откуда знаете?
Биргитта почесала нос:
– Ну, по нему видно.
Харри сделал вид, будто записывает ее слова.
– А вы не вспомните кого-нибудь из знакомых Ингер, по кому было бы видно другое?
– Сюда много народу ходит. Не все ведь педики. Ингер многим нравилась, она красивая. Была. Но вот так чтобы вспомнить… Пожалуй…
– Да-да?
– Да нет, ничего.
– В рапорте сказано, что в ночь убийства Ингер была здесь. Вы не знаете, она договаривалась встретиться с кем-нибудь после работы или собиралась сразу пойти домой?
– Она забрала с кухни остатки еды, сказала, для псины. Я и не знала, что у нее есть собака, поэтому спросила, куда она собирается. Она сказала, что домой. Больше я ничего не знаю.
– Дьявол, – пробормотал Харри. И в ответ на недоуменный взгляд Биргитты пояснил: – У ее домовладельца есть тасманийский дьявол. Значит, эту тварь надо было чем-нибудь умаслить, чтобы проскочить в дом целой и невредимой.
Поблагодарив Биргитту, полицейские уже собирались уходить, когда девушка сказала:
– Мы здесь, в «Олбери», все очень сожалеем о том, что произошло. Как там ее родители?
– Да боюсь, не очень хорошо, – ответил Харри. – Естественно, оба в шоке. И винят себя в том, что позволили ей сюда уехать. Гроб с телом отправят в Норвегию завтра. Если хотите послать цветы на похороны, я могу дать вам адрес в Осло.
– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
Харри хотелось спросить еще кое о чем, но решил, что это будет неуместно после беседы о смерти и похоронах. Напоследок он поймал ее улыбку, и долго еще она сияла у него перед глазами.
– Черт! – пробормотал он. – А, была не была.
В баре гремела музыка «Walking On Sunshine», и все трансвеститы, а также некоторые гости дергались под нее, забравшись на стойку бара.
– В таких местах, как «Олбери», печали и скорби не задерживаются, – заметил Эндрю.
– Неудивительно, – отозвался Харри. – Жизнь продолжается.
Попросив Эндрю подождать, он вернулся в бар и помахал рукой Биргитте:
– Прошу прощения, еще один вопрос.
– Да?
Харри сделал глубокий вдох. Он уже пожалел, что сказал это, но отступать было поздно.
– Вы не знаете, здесь есть какой-нибудь хороший тайский ресторан?
Биргитта задумалась:
– Да-а… есть, на Бент-стрит, в Сити. Знаете, где это? Говорят, очень даже приличный.
– Раз так, не могли бы вы сходить туда со мной?
Как-то глупо звучит, подумал Харри. И непрофессионально. Даже слишком. Биргитта обреченно вздохнула. Но Харри понял, что это – начало. К тому же она улыбнулась.
– Вы часто так делаете, господин следователь?
– Бывает.
– И как, срабатывает?
– В плане статистики? Не очень.
Она рассмеялась и с интересом посмотрела на Харри. Потом пожала плечами.
– А почему бы и нет? Среда у меня выходной. Встречаемся в девять. И платишь ты, snutjävel[9].
3
На этом письмо обрывалось – ни подписи, ни даты.
На прощание Харри благодарно пожал Робертсону руку, а тот с сочувственным поклоном сказал, что Ингер была хорошей девушкой и замечательной квартиранткой, да, настоящим украшением всего дома, а может, и всех домов в округе, кто знает? От Робертсона пахло пивом, язык заплетался. По пути к калитке полицейские услышали слабый вой: из розовых кустов за ними следила пара испуганных глаз.
Они решили закусить в многолюдном вьетнамском ресторане в бухте Дарлинг. Там было полно азиатов – судя по всему, завсегдатаев: с официантом они разговаривали на непонятном языке с немыслимым чередованием высоких и низких тонов.
– Похоже, они время от времени вдыхают гелий, чтобы разговаривать как Дональд Дак, – сказал Харри.
– Не любишь азиатов? – поинтересовался Эндрю.
Харри пожал плечами.
– Любишь – не любишь. Сам не знаю. Скажем так, у меня нет причин их не любить. Вроде бы честные, трудолюбивые люди. А ты что скажешь?
– Многие азиаты хотят переехать в Австралию, но отнюдь не всем нравится здесь жить. Я против них не выступаю. По мне, пускай приезжают.
Харри показалось, что он понял подтекст: «Все равно мой народ уже потерял эту землю».
– Меньше года назад азиатам и мечтать не приходилось о том, чтобы получить здесь вид на жительство – власти по мере сил пытались сохранить страну для белых. Официально – чтобы избежать крупных межнациональных конфликтов, ведь попытки «ассимилировать аборигенов в социум» обернулись, мягко говоря, неудачей. Но потом японцы предложили свои инвестиции, и власти запели по-новому. Вдруг оказалось, что нельзя изолироваться от мира, а надо все делить с соседями. Ближайший наш сосед – Азия. Вскоре Япония стала основным торговым партнером Австралии, обогнав США и Европу. Японские компании начали строить отели вдоль Золотого берега до самого Брисбена. Теперь там японские директора, повара и администраторы, а австралийцам достались места горничных и помощников официанта. И протеста с их стороны ждать уже недолго. Кому же понравится быть на побегушках в собственной стране?
– И твоему народу это не нравится, верно?
Улыбка Эндрю стала свирепой:
– Европейцы никогда не просили у аборигенов вид на жительство.
Харри взглянул на часы. До открытия бара «Олбери», где работала Ингер Холтер, оставалось не больше двух часов.
– Ты не хочешь сначала заехать домой? – спросил он.
Эндрю покачал головой.
– Кого я сейчас там найду, кроме себя?
– Сейчас?
– Ну да. Это «сейчас» длится уже десять лет. Я разведен. Жена живет в Ньюкасле вместе с дочками. Я стараюсь навещать их почаще, но это далековато, да и девчонки скоро вырастут – по выходным им будет не до меня. В их жизни появятся и другие мужчины. Одной четырнадцать, другой пятнадцать. Маленькие красивые плутовки. Черт! Всякому, кто только подойдет к их двери, не поздоровится!
Эндрю широко улыбнулся. Этот человек не может не нравиться, подумал Харри.
– Так уж мир устроен, Эндрю.
– Это верно, приятель. А у тебя как?
– Ну… Жены нет. Детей нет. Собаки нет. Все, что у меня есть, – это мой шеф, мой отец и пара людей, которых я зову приятелями, хотя они звонят мне раз в год. Или я им.
– Именно в таком порядке?
– Именно в таком.
Они рассмеялись. За окном начиналась вечерняя сутолока. Эндрю заказал еще пива («Виктория», горькое). Из магазинов и банков выливался поток людей: седые горбоносые греки, азиаты в темных костюмах и очках, голландцы и рыжие девицы, несомненно английского происхождения.
Они бежали, чтобы не упустить автобус на Параматта, спешили к метро. Деловой люд в шортах – типично австралийское явление, как сказал Эндрю, – торопился на пристань, чтобы успеть на паром, отплывающий к пригородам на северной стороне залива Порт-Джексон.
– Куда теперь? – спросил Харри.
– В цирк! Он как раз на этой улице, а я обещал приятелю как-нибудь заскочить. «Как-нибудь» и значит «сейчас», ведь верно?
Немногочисленная труппа цирка «Энергетик» уже начала свое бесплатное вечернее представление для немногочисленной, но молодой и оживленной аудитории. Раньше, когда в Сиднее еще были трамваи, сказал Эндрю, в этом здании были электростанция и трамвайное депо. А теперь оно походило на музей современности. Две девушки только что закончили номер на трапеции – не особенно эффектный, но заслуживший бурные и искренние аплодисменты.
На манеже одновременно появились огромная гильотина и клоун в пестром костюме и фригийском колпаке по французской революционной моде. На радость ребятишкам, он спотыкался и показывал фокусы. Потом вышел другой клоун, в длинном белом парике, и до Харри постепенно дошло, что он будет изображать Людовика XVI.
– Приговорен к смерти большинством в один голос, – объявил клоун во фригийском колпаке.
Приговоренного быстро возвели на эшафот, и после шумных жалоб и воплей он, к великому веселью детишек, положил голову прямо под нож гильотины. Послышалась барабанная дробь, нож упал, и, ко всеобщему (включая Харри) удивлению, после звука, напоминающего стук топора в лесу, голова монарха отвалилась. Подпрыгивая, она покатилась по сцене и угодила в корзину. Свет погас, а когда зажегся снова, безголовый король стоял на сцене с собственной головой под мышкой. Детской радости не было предела. Свет снова погас, и вот уже на манеже стояла и раскланивалась труппа в полном составе. Представление закончилось.
Зрители направились к выходу, а Эндрю и Харри – за сцену. В импровизированной гримерной артисты уже снимали костюмы и смывали грим.
– Отто, поздоровайся с гостем из Норвегии, – прокричал Эндрю.
Один из артистов, тот, что изображал Людовика XVI, обернулся. Без парика и в размытом гриме он выглядел не слишком величественно.
– А, индеец Тука!
– Харри, это Отто Рехтнагель.
Отто изящно протянул руку и щелкнул пальцами, а когда немного растерявшийся Харри слегка пожал ее, изобразил возмущение:
– А поцелуй, красавчик?
– Отто думает, что он – дама. Благородного происхождения, – пояснил Эндрю.
– Брось, Тука. Отто знает, что он мужчина. Что это вы, молодые люди? Не хотите ли убедиться сами?
У Харри покраснели уши. Клоун перевел свои накладные ресницы на Эндрю:
– А твой дружок умеет говорить?
– Прошу прощения. Меня зовут Харри… э-э… Хоули. Мне понравился ваш номер. И костюмы. Очень… натурально. И необычно.
– Людовик номер шестнадцать? Необычно? Да что вы, это же классика жанра. Впервые этот номер был поставлен семьей Яндашевских всего через две недели после подлинной казни в январе 1793 года. Народу понравилось. Народу всегда нравятся публичные казни. Знаете, сколько раз в год американские телеканалы прокручивают убийство Кеннеди?
Харри покачал головой.
Отто задумчиво посмотрел в потолок.
– Без конца.
– Отто считает себя последователем великого Янди Яндашевского.
– Неужели? – В знаменитых клоунских династиях Харри особо не разбирался.
– Тука, я-то думал, твой приятель смыслит, что к чему. Итак, семья Яндашевских была музыкальной комической труппой, которая в начале XX века приехала на гастроли и обосновалась в Австралии. До самой смерти Янди в 71-м они руководили цирком. Я впервые увидел Янди, когда мне было шесть лет. С тех пор я знал, кем стану, когда вырасту. И я им стал.
Грустная клоунская улыбка проступила сквозь грим.
– А как вы друг с другом? – спросил Харри. Эндрю и Отто переглянулись. По их выражению он понял, что ляпнул что-то не то. – В смысле – познакомились… Ну, полицейский и клоун… не совсем…
– Это долгая история, – ответил Эндрю. – Мы, можно сказать, росли вместе. Отто, разумеется, маму родную бы продал за кусок моей задницы, но я с детства бегал за девчонками и вел себя как мерзкий гетеросексуал. Наверное, дурная наследственность или окружающая среда, как думаешь, Отто?
Эндрю рассмеялся, но Отто жестом заставил его заткнуться.
– Не было бы у тебя денег и работы, и твоя попка досталась бы мне, – посетовал он. Харри посмотрел вокруг: другие члены труппы, казалось, не обращали на их разговор никакого внимания. Одна из девушек, выступавших на трапеции, подмигнула полицейскому.
– Мы с Харри собираемся вечерком прогуляться до «Олбери». Составишь компанию?
– Ты же знаешь, Тука, я туда больше ни ногой, – раздраженно бросил Отто.
– Пересиль себя, Отто. Ведь жизнь продолжается.
– Ты имеешь в виду, продолжается у других. А моя остановилась здесь, именно здесь. Любовь гибнет, и я вместе с ней. – Он театрально приложил руку ко лбу.
– Как хочешь.
– К тому же мне надо заскочить домой – покормить Вальдорфа. Идите без меня, я, может, подойду попозже.
– До свидания. – Харри чмокнул протянутую ему руку.
– До скорого свидания, красавчик!
Солнце уже зашло, когда они нашли автостоянку на Оксфорд-стрит в Паддингтоне, рядом с парком. У входа красовалась табличка «Green Park», хотя трава уже пожухла и стала коричневой, и, кроме беседки в самом центре, зеленого там ничего не было. Под деревом валялся пожилой абориген. Одежда изодрана в клочья, а сам до того грязный, что казался скорее серым, чем черным. Завидев Эндрю, он приветственно помахал рукой, но тот никак не отреагировал.
В баре «Олбери» народу было столько, что полицейские с трудом протиснулись в стеклянные двери. Харри постоял у входа, разглядывая пеструю толпу посетителей. Кого здесь только не было, но больше всего молодых людей: рокеров в потертых куртках, «яппи» в строгих костюмах, «художников» с бородками и коктейлями, симпатичных белобрысых и белозубых поклонников серфинга и чернокожих эм-си – как их назвал Эндрю, «байкиз». Посреди бара в полном разгаре было шоу с участием длинноногих девиц в чересчур откровенных темно-красных нарядах. Они скакали вокруг стойки и под фонограмму пели «I will survive» Глории Гейнор. Время от времени они подменяли тех, кто обслуживал посетителей, подмигивая и откровенно заигрывая с ними.
Растолкав посетителей локтями, Харри подошел к стойке и сделал заказ.
– Сию минуту, милашка! – пробасила официантка в римском шлеме и лукаво ухмыльнулась.
– Слушай, мы с тобой что, единственные в этом городе, у кого нормальная ориентация? – спросил Харри, возвращаясь к напарнику с пивом и стаканом сока.
– После Сан-Франциско здесь самое большое в мире скопление голубых, – признал Эндрю. – В сельской местности у нас извращенцев не слишком жалуют. Ну вот деревенские педерасты и тянутся в Сидней со всей Австралии. Да и не только с Австралии – со всего мира.
Они подошли к другой стойке в глубине бара, и Эндрю обратился к девушке, стоявшей к ним спиной. У девушки были рыжие волосы – таких рыжих Харри в жизни не видел. Они доходили до задних карманов обтягивающих джинсов, однако не скрывали стройную спину и округлые бедра. Девушка обернулась и улыбнулась ослепительнобелой улыбкой. У нее были красивые, тонкие черты лица, небесно-голубые глаза и бесчисленные веснушки. Обидно, если она окажется мужчиной, подумал Харри.
– Привет, это опять я. – Эндрю старался перекричать громоподобное диско семидесятых. – Помните, я спрашивал про Ингер. Есть время поговорить?
Рыжая посерьезнела, кивнула и, сказав что-то своим напарникам, пошла в курилку за кухней.
– Что-нибудь нашли? – спросила она по-английски. Одной этой фразы хватило, чтобы Харри понял: она куда лучше говорит по-шведски.
– Однажды я встретил старика, – сказал Харри по-норвежски. Девушка удивленно посмотрела на него. – Он плавал по Амазонке. После того как он сказал мне три слова по-португальски, я понял, что он швед. Он прожил там тридцать лет. А я ни слова не знаю по-португальски.
Удивление девушки сменилось звонким смехом, напомнившим Харри пение лесной птицы.
– Är det värkligen sä uppenbart?[8] – спросила она спокойным низким голосом, слегка грассируя.
– Интонация, – объяснил Харри. – Вы никак не можете отвыкнуть от своей интонации.
– Ребята, вы что, знакомы? – услышали они английскую речь. Эндрю с подозрением смотрел на них.
Харри взглянул на девушку.
– Да нет, – ответила та.
А жаль, подумал Харри про себя.
Ее звали Биргитта Энквист, она прожила в Австралии уже четыре года и год проработала в баре «Олбери».
– Ну разумеется, мы иногда болтали на работе, но близкими подругами не были – она как-то держалась в стороне. Мы иногда всей толпой выбирались в город погулять. Ингер ездила с нами, но особо себя там не проявляла. Когда пришла сюда устраиваться, она только-только съехала от своего парня в Ньютауне. Насколько мне известно, они долго были вместе, но это все. И еще – она очень любила находить в жизни что-то новое.
– А вы не представляете, с кем из своих знакомых она чаще всего встречалась? – спросил Эндрю.
– Сказать по правде, нет. Я же говорю, она особенно о себе не распространялась. Да и мне это было не слишком интересно. В октябре она ездила в Квинсленд и там повстречалась с какими-то ребятами, потом поддерживала с ними контакт. Может, и парня она там подцепила – он как-то заходил сюда. Но ведь об этом я уже рассказывала? – Ее голос звучал вопросительно.
– Да, да, я знаю, фрекен Энквист, просто хочу, чтобы это услышал мой норвежский коллега, а заодно и посмотрел, где работала Ингер. Может быть, мы здесь, в сиднейской полиции, чего-то не заметили, и на это нам укажет Харри Хоули – лучший следователь Норвегии.
Харри закашлялся.
– А кто такой «мистер Вин»? – наконец спросил он не своим голосом.
– «Мистер Вин»? – Биргитта удивленно посмотрела на полицейских.
– Ну, не актер Роуен Аткинсон, а тот, который, по-вашему, на него похож.
– A-а, «мистер Бин»! – Биргитта снова залилась своим звонким смехом. Как он ей идет, подумал Харри. – Это наш управляющий Алекс. Он всегда опаздывает.
– У нас есть основания полагать, что он интересовался Ингер.
– Да, она ему нравилась. И не только она – большинство девушек, работающих в баре, изнывают от его навязчивых ухаживаний. Мы еще называем его Камбалой. А кличку «мистер Бин» придумала Ингер. Ему, бедняге, тоже нелегко: за тридцать, живет с матерью, и вряд ли что-нибудь изменится. Но управляющий он хороший. И человек безобидный, если это вас интересует.
– А вы откуда знаете?
Биргитта почесала нос:
– Ну, по нему видно.
Харри сделал вид, будто записывает ее слова.
– А вы не вспомните кого-нибудь из знакомых Ингер, по кому было бы видно другое?
– Сюда много народу ходит. Не все ведь педики. Ингер многим нравилась, она красивая. Была. Но вот так чтобы вспомнить… Пожалуй…
– Да-да?
– Да нет, ничего.
– В рапорте сказано, что в ночь убийства Ингер была здесь. Вы не знаете, она договаривалась встретиться с кем-нибудь после работы или собиралась сразу пойти домой?
– Она забрала с кухни остатки еды, сказала, для псины. Я и не знала, что у нее есть собака, поэтому спросила, куда она собирается. Она сказала, что домой. Больше я ничего не знаю.
– Дьявол, – пробормотал Харри. И в ответ на недоуменный взгляд Биргитты пояснил: – У ее домовладельца есть тасманийский дьявол. Значит, эту тварь надо было чем-нибудь умаслить, чтобы проскочить в дом целой и невредимой.
Поблагодарив Биргитту, полицейские уже собирались уходить, когда девушка сказала:
– Мы здесь, в «Олбери», все очень сожалеем о том, что произошло. Как там ее родители?
– Да боюсь, не очень хорошо, – ответил Харри. – Естественно, оба в шоке. И винят себя в том, что позволили ей сюда уехать. Гроб с телом отправят в Норвегию завтра. Если хотите послать цветы на похороны, я могу дать вам адрес в Осло.
– Спасибо, очень любезно с вашей стороны.
Харри хотелось спросить еще кое о чем, но решил, что это будет неуместно после беседы о смерти и похоронах. Напоследок он поймал ее улыбку, и долго еще она сияла у него перед глазами.
– Черт! – пробормотал он. – А, была не была.
В баре гремела музыка «Walking On Sunshine», и все трансвеститы, а также некоторые гости дергались под нее, забравшись на стойку бара.
– В таких местах, как «Олбери», печали и скорби не задерживаются, – заметил Эндрю.
– Неудивительно, – отозвался Харри. – Жизнь продолжается.
Попросив Эндрю подождать, он вернулся в бар и помахал рукой Биргитте:
– Прошу прощения, еще один вопрос.
– Да?
Харри сделал глубокий вдох. Он уже пожалел, что сказал это, но отступать было поздно.
– Вы не знаете, здесь есть какой-нибудь хороший тайский ресторан?
Биргитта задумалась:
– Да-а… есть, на Бент-стрит, в Сити. Знаете, где это? Говорят, очень даже приличный.
– Раз так, не могли бы вы сходить туда со мной?
Как-то глупо звучит, подумал Харри. И непрофессионально. Даже слишком. Биргитта обреченно вздохнула. Но Харри понял, что это – начало. К тому же она улыбнулась.
– Вы часто так делаете, господин следователь?
– Бывает.
– И как, срабатывает?
– В плане статистики? Не очень.
Она рассмеялась и с интересом посмотрела на Харри. Потом пожала плечами.
– А почему бы и нет? Среда у меня выходной. Встречаемся в девять. И платишь ты, snutjävel[9].
3
Епископ, боксер и медуза
Когда Харри открыл глаза, было всего три часа ночи. Он попытался заснуть снова, но не мог отвлечься от мыслей о странном убийстве Ингер Холтер и о том, что сейчас в Осло восемь вечера. К тому же он вспоминал веснушчатое лицо, которое видел всего пару минут, а потом чувствовал себя последним дураком.
– Ну и олух ты, Холе! – ругал он себя шепотом в темноте.
В шесть часов он понял, что надо вставать. Приняв освежающий душ, Харри вышел навстречу неяркому небу и утреннему солнцу и стал искать, где бы позавтракать. Со стороны Сити доносился гул, но городская суета пока еще не достигла своего пика. У района Кингз-Кросс был свой шарм, свое очарование небрежности, и Харри заметил, что идет, напевая какой-то веселый мотивчик. На улицах пусто, если не считать нескольких загулявшихся полуночников, спящей парочки, мило устроившейся под одеялом на лестнице, и легко одетой бледной проститутки, заступившей на утреннюю смену.
Возле ресторанчика у обочины стоял его владелец и мыл тротуар. В замечательном настроении Харри заказал ветчину и тост и расправился с завтраком, глядя, как легкий ветерок заигрывает с салфеткой на столе.
– Что-то рановато, Хоули, – сказал Маккормак. – Ну и правильно: мозг лучше всего работает утром, между половиной седьмого и одиннадцатью. А потом уже толку не жди. К тому же с утра тут тихо. Зато в девять начинается такой бедлам, что я простой мысли в голове удержать не могу. Ты, думаю, тоже. А вот у сына в комнате вечно гремит магнитофон. Говорит, в тишине он не может делать уроки. Представляешь?
– …
– Но вчера я решил, что с меня хватит, вошел к нему и вырубил эту адскую машину. А он кричит: «Я иначе не могу сосредоточиться!» Я ему сказал, что нормальные люди так не читают. А он мину скорчил: «Люди, папуля, бывают разные!» Ну что с него взять, в его-то возрасте?
Маккормак приумолк и посмотрел на фотографию на своем столе.
– А у тебя есть дети, Хоули? Нет? Я вот иногда задаюсь вопросом: чего я, собственно говоря, достиг в жизни? Кстати, в какой дыре тебя поселили?
– Отель «Кресент» на Кингз-Кросс, сэр.
– Ну да, Кингз-Кросс. Ты не первый норвежец, которому довелось там пожить. Пару лет назад сюда с официальным визитом приезжал епископ Норвегии или вроде того – не помню, как по имени. Но помню, его ребята заказали ему номер в отеле на Кингз-Кросс. Решили, что «Кингз-Кросс» – это «Царский крест» или что-нибудь еще в библейском духе. Ну, значит, приезжает он туда, сразу же попадает на глаза местным шлюхам, и одна из них подходит к нему и делает довольно откровенное предложение. Бьюсь об заклад, епископ выписался из отеля еще до того, как туда занесли его чемоданы…
Маккормак смеялся, пока на глазах не выступили слезы.
– Вот оно как, Хоули. Ну так чем думаешь заняться сегодня?
– Думал взглянуть на тело Ингер Холтер, пока его не отправили в Норвегию, сэр.
– Дождись Кенсингтона – он проводит тебя до морга. Но ты ведь читал копию отчета о вскрытии?
– Да, конечно, просто я…
– Просто – что?
Отвернувшись к окну, Маккормак пробормотал что-то, что Харри принял за одобрение.
На улице было плюс двадцать восемь, а в подвале морга Южного Сиднея – плюс восемь.
– Много нового узнал? – спросил Эндрю, поплотнее запахиваясь в пиджак.
– Да в общем-то нет. – Харри смотрел на останки Ингер Холтер. Лицо при падении относительно не пострадало. Да, кончик носа разбит, на одной щеке – заметная вмятина, но никаких сомнений в том, что это лицо той самой улыбающейся девушки с фотографии, приложенной к полицейскому отчету. Вокруг шеи черные отметины, по всему телу – синяки, раны и несколько глубоких порезов, а в одном месте видна белая кость.
– Родители хотят посмотреть на снимки. Норвежский посол пытался их отговорить, но адвокат настоял. Не думаю, что матери стоит видеть дочь в таком виде, – покачал головой Эндрю.
Харри взял лупу и стал внимательно изучать синяки на шее.
– Душили голыми руками. Это не так-то просто. Убийце либо силы не занимать, либо он одержим жаждой убийства.
– Или есть опыт в подобных делах.
Харри посмотрел на Эндрю:
– В смысле?
– У нее нет ни кожи под ногтями, ни волос убийцы на одежде, по рукам не скажешь, что она отбивалась. Она погибла так быстро, что почти не успела оказать сопротивление.
– Вы с похожим уже сталкивались?
Эндрю пожал плечами:
– Поработай здесь с мое – любое убийство будет на что-то похоже.
Да нет, подумал Харри. Как раз наоборот. Чем дольше работаешь, тем больше убеждаешься, что в каждом убийстве есть свои детали и нюансы, делающие его непохожим на остальные.
Эндрю посмотрел на часы:
– Через полчаса утреннее совещание. Надо поторапливаться.
Начальником следственной группы был Ларри Уодкинс, выпускник юридического факультета, стремительно взбежавший по карьерной лестнице. Губы тонкие, волосы редкие. Говорит кратко, быстро и по делу, не заботясь о ненужных интонациях и прилагательных.
– Да, и о вежливости, – признался Эндрю. – Опытный следователь, но не из тех, кого просишь позвонить родителям, когда дочь находят мертвой. К тому же он, когда нервничает, начинает ругаться. Правая рука Уодкинса – Сергей Лебье, подтянутый югослав с бритой головой и острой бородкой, что делало его похожим на Мефистофеля в костюме. Вообще-то Эндрю недолюбливал людей, которые слишком заботятся о своей внешности.
– Но Лебье – совсем другое дело. Он не павлин, просто хочет выглядеть аккуратно. А еще у него есть привычка во время разговора изучать свои ногти. Но не чтобы кого-то задеть. А в обеденный перерыв он чистит свои туфли. И разговаривать особо не любит: ни о себе, ни о чем-либо другом.
Самым младшим в команде был Юн Суэ – невысокий сухощавый паренек с неизменной улыбкой. Его семья приехала в Австралию из Китая тридцать лет тому назад. А лет десять назад, когда Суэ было девятнадцать, родители решили съездить на родину и не вернулись. Дед говорил, что сын «ввязался в политику», но не распространялся на эту тему. Суэ так и не узнал, что же с ними произошло. Теперь на нем были старики и двое младших братьев, поэтому он работал по двенадцать часов в сутки, из которых по меньшей мере десять улыбался.
– Если знаешь тупую шутку – расскажи ее Суэ. Он смеется надо всем, – говорил Эндрю по дороге.
Итак, все они собрались в тесной комнатушке с жалобно скрипящим вентилятором под потолком. Уодкинс встал у доски и представил Харри остальным.
– Наш норвежский коллега перевел письмо, найденное в квартире Ингер. Что ты можешь о нем рассказать, Хоул?
– Хоу-ли.
– Прошу прощения, Хоули.
– Ну, она пишет о человеке по имени Эванс. И судя по всему, именно его она держит за руку на фотографии над письменным столом.
– Мы проверили, – сказал Лебье. – Похоже, что это Эванс Уайт.
– Вот как? – Уодкинс удивленно поднял тонкую бровь.
– О нем нам известно не так много. Родители приехали из Штатов в конце шестидесятых и получили вид на жительство. Тогда это не было проблемой, – добавил Лебье. – Так или иначе, они колесили по стране, практикуя вегетарианство и балуясь марихуаной и ЛСД, по тем временам дело обычное. Потом родился Эванс, родители развелись, и, когда парню было восемнадцать, отец уехал обратно в Штаты. Мать занимается знахарством, сайентологией и всякого рода мистикой. На каком-то ранчо на Золотом берегу она открыла свое заведение, так называемый «Хрустальный храм», и там продает туристам и духовным искателям камни-амулеты и всякое привозное барахло из Таиланда. В восемнадцать лет Эванс решил заняться тем же, что и большинство австралийских подростков. – Он посмотрел на Харри. – То есть ничем.
– Ну и олух ты, Холе! – ругал он себя шепотом в темноте.
В шесть часов он понял, что надо вставать. Приняв освежающий душ, Харри вышел навстречу неяркому небу и утреннему солнцу и стал искать, где бы позавтракать. Со стороны Сити доносился гул, но городская суета пока еще не достигла своего пика. У района Кингз-Кросс был свой шарм, свое очарование небрежности, и Харри заметил, что идет, напевая какой-то веселый мотивчик. На улицах пусто, если не считать нескольких загулявшихся полуночников, спящей парочки, мило устроившейся под одеялом на лестнице, и легко одетой бледной проститутки, заступившей на утреннюю смену.
Возле ресторанчика у обочины стоял его владелец и мыл тротуар. В замечательном настроении Харри заказал ветчину и тост и расправился с завтраком, глядя, как легкий ветерок заигрывает с салфеткой на столе.
– Что-то рановато, Хоули, – сказал Маккормак. – Ну и правильно: мозг лучше всего работает утром, между половиной седьмого и одиннадцатью. А потом уже толку не жди. К тому же с утра тут тихо. Зато в девять начинается такой бедлам, что я простой мысли в голове удержать не могу. Ты, думаю, тоже. А вот у сына в комнате вечно гремит магнитофон. Говорит, в тишине он не может делать уроки. Представляешь?
– …
– Но вчера я решил, что с меня хватит, вошел к нему и вырубил эту адскую машину. А он кричит: «Я иначе не могу сосредоточиться!» Я ему сказал, что нормальные люди так не читают. А он мину скорчил: «Люди, папуля, бывают разные!» Ну что с него взять, в его-то возрасте?
Маккормак приумолк и посмотрел на фотографию на своем столе.
– А у тебя есть дети, Хоули? Нет? Я вот иногда задаюсь вопросом: чего я, собственно говоря, достиг в жизни? Кстати, в какой дыре тебя поселили?
– Отель «Кресент» на Кингз-Кросс, сэр.
– Ну да, Кингз-Кросс. Ты не первый норвежец, которому довелось там пожить. Пару лет назад сюда с официальным визитом приезжал епископ Норвегии или вроде того – не помню, как по имени. Но помню, его ребята заказали ему номер в отеле на Кингз-Кросс. Решили, что «Кингз-Кросс» – это «Царский крест» или что-нибудь еще в библейском духе. Ну, значит, приезжает он туда, сразу же попадает на глаза местным шлюхам, и одна из них подходит к нему и делает довольно откровенное предложение. Бьюсь об заклад, епископ выписался из отеля еще до того, как туда занесли его чемоданы…
Маккормак смеялся, пока на глазах не выступили слезы.
– Вот оно как, Хоули. Ну так чем думаешь заняться сегодня?
– Думал взглянуть на тело Ингер Холтер, пока его не отправили в Норвегию, сэр.
– Дождись Кенсингтона – он проводит тебя до морга. Но ты ведь читал копию отчета о вскрытии?
– Да, конечно, просто я…
– Просто – что?
Отвернувшись к окну, Маккормак пробормотал что-то, что Харри принял за одобрение.
На улице было плюс двадцать восемь, а в подвале морга Южного Сиднея – плюс восемь.
– Много нового узнал? – спросил Эндрю, поплотнее запахиваясь в пиджак.
– Да в общем-то нет. – Харри смотрел на останки Ингер Холтер. Лицо при падении относительно не пострадало. Да, кончик носа разбит, на одной щеке – заметная вмятина, но никаких сомнений в том, что это лицо той самой улыбающейся девушки с фотографии, приложенной к полицейскому отчету. Вокруг шеи черные отметины, по всему телу – синяки, раны и несколько глубоких порезов, а в одном месте видна белая кость.
– Родители хотят посмотреть на снимки. Норвежский посол пытался их отговорить, но адвокат настоял. Не думаю, что матери стоит видеть дочь в таком виде, – покачал головой Эндрю.
Харри взял лупу и стал внимательно изучать синяки на шее.
– Душили голыми руками. Это не так-то просто. Убийце либо силы не занимать, либо он одержим жаждой убийства.
– Или есть опыт в подобных делах.
Харри посмотрел на Эндрю:
– В смысле?
– У нее нет ни кожи под ногтями, ни волос убийцы на одежде, по рукам не скажешь, что она отбивалась. Она погибла так быстро, что почти не успела оказать сопротивление.
– Вы с похожим уже сталкивались?
Эндрю пожал плечами:
– Поработай здесь с мое – любое убийство будет на что-то похоже.
Да нет, подумал Харри. Как раз наоборот. Чем дольше работаешь, тем больше убеждаешься, что в каждом убийстве есть свои детали и нюансы, делающие его непохожим на остальные.
Эндрю посмотрел на часы:
– Через полчаса утреннее совещание. Надо поторапливаться.
Начальником следственной группы был Ларри Уодкинс, выпускник юридического факультета, стремительно взбежавший по карьерной лестнице. Губы тонкие, волосы редкие. Говорит кратко, быстро и по делу, не заботясь о ненужных интонациях и прилагательных.
– Да, и о вежливости, – признался Эндрю. – Опытный следователь, но не из тех, кого просишь позвонить родителям, когда дочь находят мертвой. К тому же он, когда нервничает, начинает ругаться. Правая рука Уодкинса – Сергей Лебье, подтянутый югослав с бритой головой и острой бородкой, что делало его похожим на Мефистофеля в костюме. Вообще-то Эндрю недолюбливал людей, которые слишком заботятся о своей внешности.
– Но Лебье – совсем другое дело. Он не павлин, просто хочет выглядеть аккуратно. А еще у него есть привычка во время разговора изучать свои ногти. Но не чтобы кого-то задеть. А в обеденный перерыв он чистит свои туфли. И разговаривать особо не любит: ни о себе, ни о чем-либо другом.
Самым младшим в команде был Юн Суэ – невысокий сухощавый паренек с неизменной улыбкой. Его семья приехала в Австралию из Китая тридцать лет тому назад. А лет десять назад, когда Суэ было девятнадцать, родители решили съездить на родину и не вернулись. Дед говорил, что сын «ввязался в политику», но не распространялся на эту тему. Суэ так и не узнал, что же с ними произошло. Теперь на нем были старики и двое младших братьев, поэтому он работал по двенадцать часов в сутки, из которых по меньшей мере десять улыбался.
– Если знаешь тупую шутку – расскажи ее Суэ. Он смеется надо всем, – говорил Эндрю по дороге.
Итак, все они собрались в тесной комнатушке с жалобно скрипящим вентилятором под потолком. Уодкинс встал у доски и представил Харри остальным.
– Наш норвежский коллега перевел письмо, найденное в квартире Ингер. Что ты можешь о нем рассказать, Хоул?
– Хоу-ли.
– Прошу прощения, Хоули.
– Ну, она пишет о человеке по имени Эванс. И судя по всему, именно его она держит за руку на фотографии над письменным столом.
– Мы проверили, – сказал Лебье. – Похоже, что это Эванс Уайт.
– Вот как? – Уодкинс удивленно поднял тонкую бровь.
– О нем нам известно не так много. Родители приехали из Штатов в конце шестидесятых и получили вид на жительство. Тогда это не было проблемой, – добавил Лебье. – Так или иначе, они колесили по стране, практикуя вегетарианство и балуясь марихуаной и ЛСД, по тем временам дело обычное. Потом родился Эванс, родители развелись, и, когда парню было восемнадцать, отец уехал обратно в Штаты. Мать занимается знахарством, сайентологией и всякого рода мистикой. На каком-то ранчо на Золотом берегу она открыла свое заведение, так называемый «Хрустальный храм», и там продает туристам и духовным искателям камни-амулеты и всякое привозное барахло из Таиланда. В восемнадцать лет Эванс решил заняться тем же, что и большинство австралийских подростков. – Он посмотрел на Харри. – То есть ничем.