Страница:
Как только Харпер объявил, что Линда оправилась от родов, была предпринята новая попытка. И вновь неудача -- выкидыш на пятом месяце.
Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали Евой.
Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех, кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая мрачность ("и без того тошно! ") и чужая веселость, казавшаяся дико неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых из подручных материалов -- точнее, не только в этом. Главная проблема состояла в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми потребностями младенца -- но ясно было, что, когда ребенок подрастет, кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил наиболее очевидное решение -- жребий. Время, в принципе, еще терпело, но командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас, выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена из жеребьевки -- Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил, что он -- единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда (генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения для себя на том основании, что он -- черный. Харпер был необходим, как врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной. Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от общества остальных, перебравшись в другой отсек) -- прочие тут же норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения -- но никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его счет. Если бы они знали, что должны умереть все -- пожалуй, они нашли бы в себе мужество принять это; но мысль "я умру, а они все останутся жить" казалась каждому из них невыносимой.
Пожалуй, общее безумие не затронуло только Линду. Она занималась исключительно своей дочерью, забросив даже астрофизические исследования, которые продолжала вести почти до рождения Евы. То ли у нее пробудилось то, что обычно называют материнским инстинктом, то ли она прониклась величием своей миссии (праматерь всего будущего человечества! ), то ли, наконец, она (скорее подсознательно, чем сознательно) угадала в заботе о дочери единственную лазейку, в которую можно ускользнуть от охватывавшей станцию паранойи...
Еве было почти два года, когда на МКС-3 случилась авария. Мелкие неполадки возникали и прежде, но их удавалось устранять. Однако на сей раз возникла по-настоящему серьезная проблема -- нарушилась ориентация одной из солнечных батарей, вследствие чего генерируемая мощность упала ниже критического уровня. Кто-то должен был выйти в открытый космос и попытаться устранить неисправность.
По инструкции это полагалось делать двоим, по штатному расписанию -Строу и Антонову. Им удалось быстро обнаружить причину аварийной ситуации. Причиной было инородное тело, застрявшее между корпусом станции и панелью солнечной батареи. Инородным телом оказался мертвый младенец.
Во время орбитального полета трудно что-то выбросить насовсем -- если только не затормозить это ниже первой космической или не ускорить до второй. Два трупика продолжали свое движение по орбите, весьма близкой к орбите МКС-3, раскаляясь под солнечными лучами и вновь промерзая почти до абсолютного нуля в тени Земли. В отсутствии кислорода и гнилостных бактерий обычный процесс разложения не протекает, однако термический распад сложных органических соединений все равно происходит. Тела теряли часть массы вместе с образующимися газами (которые, выходя через различные отверстия, создавали кратковременную тягу), из-за разрушения тканей и постоянных перепадов температур от них отваливались куски... словом, постепенно каждый трупик превращался в нечто вроде крохотного кометного облака, к тому же чуть-чуть меняя траекторию. Так что в итоге курс одного из них вновь пересекся со станцией, и относительная скорость оказалась достаточной, чтобы повредить солнечную батарею (в свое время инженеры, создавшие МКС-3, гордились ее особо легкими панелями... )
Пока вышедшие в космос выскребали губчатую массу из-под панели и отчищали заляпанные фотоэлементы (дело происходило на солнечной половине витка), у оставшихся на станции практически одновременно созрела мысль, что проблему лишнего человека можно решить, попросту не пустив вышедших обратно. В отличие от стыковочных узлов, внешние люки, заблокированные изнутри, невозможно было открыть снаружи: ведь по другую сторону стыковочного узла находится герметичный корабль, а по другую сторону люка -- открытый космос. Правда, лишним был только один человек, а в космосе находились двое; ну так что ж -- это давало возможность родить еще одну девочку. Загоревшиеся этой идеей даже не задумались, кто, в случае чего, будет устраняь следующую внешнюю неполадку...
Но и у работавших в открытом космосе мысли развивались в сходном направлении. Что именно там произошло -- так и осталось неизвестным. Строу утверждал, что Антонов напал на него, и ему пришлось, обороняясь, вырвать воздушный шланг из скафандра русского. Антонов не мог этого опровергнуть, ибо его безжизненное тело, кувыркаясь, удалялось прочь от станции -- но, думается, если бы он и впрямь напал первым, на его месте теперь был бы Строу.
Бартон был рад воспользоваться предлогом и объявил, что не пустит убийцу обратно на станцию. Увы, после этих четырех кошмарных лет даже воля и разум командира начали сдавать -- иначе бы он подумал о том, что оставшийся снаружи Строу отнюдь не беспомощен. Инструменты для ремонта, которые он взял с собой, можно использовать и для разрушения...
Строу не стал ничего просить и требовать. Он не произнес ни единого слова. Услышав приговор командира, он попросту принялся ломать панели одну за другой. О спасении человечества он больше не думал. Его интересовала только месть тем, кто обрек его на гибель.
Астронавты на станции не сразу поняли, что происходят -- а когда поняли, принялись уговаривать Строу, но это было уже бесполезно. Безумие полностью овладело канадцем, он не верил ни единому их обещанию (возможно, впрочем, в этом он и был прав). Кто-то кинулся надевать третий скафандр, чтобы выйти в космос и остановить разрушителя. Но у Бартона созрела другая идея -- он устремился к пульту управления и, как когда-то, дал полную тягу маневровым двигателям. Ему удалось стряхнуть Строу; тот пытался догнать станцию, но у его слабенького ранцевого двигателя сжатый газ закончился раньше, чем топливо на МКС. Его бессвязные крики звучали по радио еще шесть часов, пока в баллонах скафандра не иссяк воздух...
Однако было уже слишком поздно. Энергоснабжению МКС-3 был нанесен непоправимый ущерб. Теперь система жизнеобеспечения могла устойчиво поддерживать жизнь только троих.
Может быть, еще оставалась надежда что-то починить. Но ее отнял Лерой. С воплем "все равно мы все передохнем! " он набросился на Линду с явным намерением ее изнасиловать. Когда его попытались оттащить, он крикнул, чтобы ему не мешали -- "тут на всех хватит! " И Жофруа поддержал его! Противостояли им Бартон и Харпер.
На станции не было оружия -- какой в нем смысл, если любой выстрел почти наверняка вызовет разгерметизацию. Но оказалось, что у всех при себе имеются какие-нибудь металлические штыри или заточенные куски пластика -- и когда они только успели, практически все время находясь на виду друг у друга...
Когда побоище закончилось, Лерой был мертв, а Жофруа -- смертельно ранен. Бартон получил легкое ранение, Линда отделалась синяками и ссадинами, Харпер не пострадал. Зато пострадало драгоценное оборудование, разбитое агонизирующим Лероем. Теперь станция могла обеспечивать жизнь одного-единственного человека.
Выбросив в космос Лероя и Жофруа, оставшиеся в живых астронавты приняли единственно возможное решение. Они возвращались на Землю. Они понимали, что скафандры лишь оттянут неизбежный финал -- ведь необходимо пополнять запасы воздуха и воды, и тщательная обработка таковых, хотя и снижала вероятность заражения, не делала ее нулевой... Но вирусологи Земли работали до самого конца, и многие лаборатории регулярно посылали в открытый эфир сведения о своих достижениях, в надежде, что это сможет кому-то помочь. На МКС-3 принимали эти передачи, так что Харпер знал о Z-вирусе достаточно много -- и надеялся успеть узнать еще больше на Земле. Это был призрачный шанс, но он был. Шанс даже не для них, а для того единственного человека, который оставался на станции.
Для Евы.
И для всего человечества.
Город Еве не понравился. Дело было даже не в скелетах, которых, кстати, на улицах почти не было -- большинство горожан умерло в своих жилищах. Просто весь он был какой-то пыльный и душный. Серый, пышущий жаром, асфальт, однообразные коробки нестерпимо белых на ярком солнце домов... На некоторых улицах, впрочем, уцелевшие дома были почти сплошь черными -- здесь в свое время бушевали пожары, которые уже некому было тушить. Даже пробивавшаяся тут и там трава не скрашивала картины.
Внезапно Ева вздрогнула, и рука ее дернулась к пистолету: ей показалось, что она видит людей. Несколько фигур недвижно стояли в витрине магазина и, казалось, смотрели на нее. Всмотревшись внимательней, она поняла, что они не живые и, кажется, вообще не настоящие.
-- Эппл, ты видишь это? -- требовательно спросила девушка. -- Что это, статуи?
-- Это манекены, -- разъяснил Эппл. -- Они рекламируют одежду.
Ева отерла пыль со стекла, скептически рассматривая манекены.
-- Это очень странная реклама, -- заключила она наконец. -- Неужели эти люди сами не понимали, насколько глупо они выглядят, напяливая на себя все эти тряпки, да еще в жару?
-- Я ведь уже объяснял тебе -- у людей был такой обычай.
-- Дурацкий обычай, -- непреклонно резюмировала Ева и двинулась дальше, продолжая поглядывать то на экранчик GPS, то по сторонам.
Кратчайший маршрут проходил через узкий, выгнутый подобно кишке переулок, куда выходили облупившиеся фасады старых кирпичных домов. Возле ржавых мусорных баков валялось несколько кошачьих скелетов. Кое-где окна были выбиты и забиты фанерой. Лучше всего в этом переулке выглядело здание кинотеатра. Ева окинула взглядом выцветшую афишу. Девица на афише на сей раз не вызвала у нее особых нареканий, ибо была одета еще легче самой Евы, а вот надпись заставила брезгливо скривиться: "СЛАДКИЕ ГУБКИ -- горячая эротическая комедия! ". Что такое "эротическая", Ева не знала, но вся фраза в целом оставляла ощущение какой-то липкой грязи.
-- Эппл, что значит "эротическая"?
-- В моем лексиконе отсутствует такой термин, так что вряд ли это что-нибудь существенное.
-- Надеюсь, -- еще раз презрительно фыркнула Ева, спеша выбраться из переулка.
Вскоре она вышла к мосту, соединявшему два берега неширокой реки. Поперек моста лежал поваленный на бок автобус -- как видно, еще одна жалкая попытка баррикады, теперь уже внутри города... Река была одной из причин, по которой шестнадцать лет назад астронавты остановили свой выбор на Плезантвилле: хотя многие атомные и гидроэлектростанции продолжали работать, снабжая энергией немало мертвых городов, трудно было сказать, как долго будет функционировать водопровод -- а здесь у Евы под боком был бы неограниченный источник пресной воды. Во времена, когда город был жив, никто, конечно, не стал бы брать воду для питья прямо из реки -- но за прошедшие годы она должна была полностью очиститься. Действительно, теперь река была чистой, но, закованная в каменные плиты набережных, по-прежнему казалась свинцово-серой.
Другой причиной, по которой выбор пал на Плезантвилл, был, разумеется, тот факт, что местный госпиталь остался практически неповрежденным. В более крупных городах медицинские центры были разгромлены -- как мародерами, искавшими лекарства и наркотики, так и озверевшими фанатиками, распространявшими вину создателей вируса на всех врачей.
Ева протиснулась между автобусом и перилами, сошла с моста, вновь сверилась с экраном, двинулась по набережной направо и, дойдя до указателя "Госпиталь св. Маргариты", свернула по стрелке.
Во дворе госпиталя стоял армейский вертолет. На нем сюда прибыли те, для кого это место стало концом их поисков -- и их пути.
-- Там есть топливо? -- осведомилась Ева.
-- Да, по их словам -- еще приблизительно на пятьдесят минут полета, -ответил Эппл. -- Но ты же не умеешь управлять вертолетами.
-- Могу научиться, -- езда на броневездеходе не доставляла ей удовольствия, но вновь увидеть мир сверху хотелось.
-- Ты не должна рисковать собой, пока не исполнишь свою миссию. Кроме того, такого количества топлива недостаточно для обучения.
-- Миссия, миссия... -- недовольно пробурчала девушка. -- Ладно, куда теперь?
-- Направо, обойди вокруг главного корпуса. Тебе нужен корпус номер три.
"Гинекологическое отделение. Родильное отделение. Центр репродукции человека" -- прочла Ева на дверях третьего корпуса и вошла. Внутри, как и во дворе, не было ничьих останков -- в свое время астронавты все здесь расчистили, а когда пришел их черед -- сами ушли умирать в какое-то иное место. Ничто не должно было вызывать у пришедшей мрачных ассоциаций. "Добро пожаловать, Ева! " -- прочитала она на большом бумажном плакате и улыбнулась.
-- Эппл, контроль связи.
-- Слышу тебя хорошо, Ева.
"Но не видишь! " -- злорадно усмехнулась про себя девушка. Эппл, конечно, ее единственный друг, и все же его постоянная опека порою основательно надоедает. Но теперь, когда она в здании, никакие спутники не помогут ему следить за ней.
-- Там должны быть нарисованы стрелки, показывающие, куда тебе идти, -продолжал Эппл.
-- Да, вижу.
-- На второй этаж.
-- Знаю, знаю!
-- Разуйся перед входом в отделение, но не раньше. Пол пыльный, а нам ни к чему тащить туда лишнюю грязь. И сразу иди в душ, а вещи сложишь в камеру автоматической дезинфекции.
-- Слушаюсь, сэр, -- вздохнула Ева и ядовито добавила: -- По-моему, животные обходятся без подобной стерильности.
-- Даже у самых развитых видов животных детская смертность превышает пятьдесят процентов, -- парировал Эппл.
Двадцать минут спустя Ева, теперь уже абсолютно нагая, вышла из душевой, возмущенно отфыркиваясь после дезинфицирующей обработки. Водопровод все еще работал. На панели автоматической камеры уже горел зеленый огонек, и девушка выдвинула ящик со своими вещами. Первым дело она пристроила на место наушник с микрофоном.
-- Теперь положи наше сокровище в холодильник.
-- Эппл, -- досадливо поморщилась девушка, -- я уже взрослая. К чему этот дурацкий эвфемизм?
-- К тому, что это действительно наше сокровище.
Ева открыла рюкзачок и вытащила оттуда цилиндр с зеркальными стенками. Термос с пятью пробирками внутри.
Конечно, ребенок, которому еще не исполнилось и двух лет, даже уже обученный пользоваться продуктовым автоматом, вряд ли выжил бы в одиночку на космической станции. И уж точно не получил бы образования в объеме нескольких университетских курсов. Но Ева была не одна. На самом деле на МКС-3 было не семь, а восемь членов экипажа -- хотя последний официально и не числился таковым. Это был компьютер Apple Mindmaster 2000X (*), наиболее совершенная разработка в области искусственного интеллекта, где "яблочникам" наконец-то удалось обойти своих вечных конкурентов из IBM. Официально он считался просто машиной, хотя, как сказал один из его создателей, "если он и не обладает сознанием, то, значит, эмулирует таковое лучше, чем многие люди". Вероятно, это соображение было не последним при принятии решения отправить слишком умную машину в космос, подальше от Земли и ее глобальных информационных сетей.
Конечно, как и всякий компьютер, он нуждался в электроэнергии, но -ирония судьбы -- потреблял ее меньше, чем человек, пользующийся системой замкнутого цикла. Именно ему, покидая МКС, астронавты передали все управление станцией, а также коды удаленного доступа для связи со спутниками и наземными системами. Именно он заменил Еве родителей, учителей и друзей. Конечно, на Земле никто специально не готовил его для роли воспитателя; однако многие ли из людей, заводя ребенка, специально готовились к этой роли? Бартон, Харпер и Линда (ни один из которых не был профессиональным педагогом) дали ему лишь самые общие инструкции, но, будучи основан на том же нейросетевом принципе, что и человеческий мозг, он не нуждался в однозначных алгоритмах, а обладал самой широкой способностью к самообучению и творчеству. Так что за новую для себя задачу он взялся, можно сказать, с энтузиазмом. Да, действительно, можно так сказать.
Впрочем, и после отлета астронавтов он мог получать консультации, ибо они поддерживали связь с ним до самого конца. Они протянули дольше, чем рассчитывали -- почти восемь месяцев, прежде чем умерли один за другим с интервалом в три дня. Этого времени им хватило не только на то, чтобы сконструировать Z-датчик, обнаруживающий вирус в воздухе и воде, но и на главное открытие. Нет, вакцины им -- точнее, Харперу, прочие-то не были медиками -- создать так и не удалось, зато удалось установить, что Z-вирус, созданный искусственно, нестабилен вне носителя. Вне клеток человека или высшего животного он постепенно разрушается. А поскольку все носители погибли -- со временем Земля очистится сама. Собственно, астронавты и продержались так долго именно потому, что прибыли через четыре года после пика пандемии, и процесс очищения уже шел... У них хватило времени и оценить скорость этого процесса. Самая пессимистичная оценка давала 12 лет. Накинув еще треть для перестраховки, получили 16. Еве к тому времени должно было уже исполниться 18 -- вполне подходящий возраст, чтобы вернуться на Землю и дать жизнь новому человечеству.
Впервые о своей миссии Ева узнала в шесть лет -- именно тогда Эппл сообщил ей, что раньше на Земле жили другие люди, но теперь они умерли, и она, когда станет взрослой, должна будет родить новых. Девочка восприняла эту информацию спокойно -- для нее не только "смерть" и "рождение", но и "другие люди" были абстрактным понятием. Заинтересовала ее разве что мысль о будущем визите на Землю, которую пока она могла разглядывать только в иллюминатор. Ей нравилась эта красивая синяя планета; что такое "планета", она к тому времени уже знала, и могла перечислить все планеты Солнечной системы вместе с наиболее крупными лунами -- уж они, наблюдаемые в телескоп, отнюдь не были абстракцией. У Евы не было кукол и подруг, зато были астрономические приборы и мудрый всезнающий Эппл.
На самом деле, конечно, Эппл был не таким уж и всезнающим. В его первичную базу знаний входило множество дисциплин, которые могли так или иначе пригодиться на орбите -- физика во всем многообразии ее разделов, математика и информатика, химия органическая и неорганическая, астрономия, космическая и наземная навигация, геология, метеорология... В то же время, например, об истории человечества он имел лишь самые общие сведения, так же, как и об искусстве. Но активно развивающийся в отсутствие внешних помех мозг Евы и без того еле успевал переваривать поступающую информацию. Это не значит, конечно, что все ее общение с Эпплом сводилось к учебе -- он давал ей и поиграть (корректируя, впрочем, хранящиеся в его памяти компьютерные игры так, чтобы они не только развлекали, но и развивали), и посмотреть кино -- на борту было несколько старых добрых комедий, тех времен, когда герои еще изъяснялись правильным литературным языком, а самой чувственной сценой был поцелуй. Ева, впрочем, испытывала к поцелуям брезгливое отвращение и всегда закрывала глаза, когда лица героя и героини выходили на дистанцию опасного сближения -- но в остальном комедии ей нравились, пока не надоели. Все-таки общаться с Эпплом было куда интереснее -- от него каждый раз можно было узнать что-нибудь новое.
И Эппл, разумеется, понимал этот ее интерес. Контролируя множество систем как на станции, так и за ее пределами, он в то же время не имел рук, что создает некоторые проблемы при воспитании маленького ребенка, не всегда склонного понимать слова. Но у Эппла было верное средство призвать Еву к послушанию. Точнее говоря, таких средств было несколько -- он мог бы, к примеру, понизить температуру на станции, или временно заблокировать продуктовый автомат -- но Эппл никогда не прибегал к подобному варварству: вместо этого он просто переставал общаться, превращаясь в то, чем его предпочли бы видеть многие из землян -- в тупую машину, механически исполняющую свои обязанности. И обычно не проходило и часа, как Ева капитулировала. "Эппл, -- надувала она губки, искоса глядя на монитор, -- ну я больше не буду. " "Ты обещала это уже 82 раза, -- бесстрастно констратировал компьютер, лишь незначительно выходя из образа тупого автомата, -- в последний раз -- 148 часов назад. Дольше всех продержалось обещание, данное 98 дней назад; оно было нарушено лишь спустя 201 час. " "Ну Ээээпл, -- тянула Ева, -- ну пожаалуйста! Ну в последний-распоследний раз! " Потом, конечно, мир восстанавливался, и девочка радостно зависала перед монитором в позе заинтересованной слушательницы и зрительницы.
Уже много позже Эппл прокрутил ей завещание троих последних астронавтов, переданное с Земли незадолго до конца. Говорила в основном Линда; Харпер лишь уточнил некоторые технические детали (к этому времени госпиталь в Плезантвилле был уже выбран), а Бартон и вовсе ограничился несколькими финальными фразами в духе "Мы надеемся на тебя, Ева, помни, ты -- последний шанс человечества. "
Ева слушала ровный голос своей матери -- голос ученой, привыкшей выступать с докладами перед многочисленной аудиторией. Сейчас он лишь иногда подрагивал; Линда держалась хорошо, хотя знала, что уже заражена. Этот голос, это лицо будили у девочки какие-то смутные воспоминания, но те были слишком слабыми, чтобы вызвать эмоциональный отклик. Скорее ей казался странным сам факт, что к ней обращается женщина, которая давным-давно мертва. Странным и... неприятным. Актеры в комедиях, конечно, тоже давно умерли, но они говорили друг с другом, а не с ней... Ей хотелось, чтобы запись закончилась побыстрее.
После того, как Бартон произнес свои финальные патетические фразы, на несколько секунд повисла пауза, и командир уже протянул руку, чтобы выключить передатчик. Но последние слова сказала всетаки Линда. "Прощай, доченька, -- сказала она, и впервые за все время передачи в уголках ее глаз заблестела влага. -- Мама любит тебя. "
Этот эпизод произвел на Еву более тяжелое впечатление, чем вся остальная запись. Ей стало тоскливо и страшно; абстрактное понятие смерти вдруг надвинулось во всей своей ужасающей реальности. Она зажмурилась и забормотала первые пришедшие на ум слова, чтобы переключить свое внимание -это оказались слова из курса квантовой механики, который она штудировала с утра. Повторив несколько раз вслух формулировку уравнения Шредингера, она успокоилась и предложила Эпплу партию в шахматы. Эппл к этому времени уже развил у себя дипломатические навыки настолько, что время от времени давал ей выиграть -- особенно когда замечал, что Ева в дурном расположении духа.
Первым делом следовало провести ДНК-тест, дабы не произвести оплодотворение семенем собственного отца. Ева знала, что близкородственное скрещивание генетически неблагоприятно. Конечно, отцовскую сперму вовсе не следовало уничтожать -- сохраненная и дальше в качестве консерванта, она должна была пригодиться потом, для оплодотворения дочки, а лучше внучки Евы. Второе поколение тоже предполагалось осеменить искусственно, оставшейся спермой астронавтов (естественно, также избегая зачатий от своих отцов); мужчины второго поколения, по плану Харпера, должны были оплодотворить лишь женщин третьего. Подобная стратегия должна была максимально обеспечить генное разнообразие, избегая вырождения на самом опасном, раннем этапе становления популяции.
Лишь с третьего раза, словно в сказках и анекдотах, цель была достигнута. Родилась девочка, на сей раз белая. Разумеется, ее назвали Евой.
Психологический климат на станции был к тому времени уже совершенно невыносимым. Астронавтов раздражало друг в друге абсолютно все: запах, звук голоса, волоски на коже, родинки... Раздражало жужжание бритвы тех, кто брился; раздражали бороды тех, кто забросил бритье. Раздражала чужая мрачность ("и без того тошно! ") и чужая веселость, казавшаяся дико неуместной (впрочем, последняя случалась все реже, если не считать истерических всплесков). Чтобы спровоцировать скандал, достаточно было кому-то почесаться, кашлянуть, шмыгнуть носом, хрустнуть пальцами, начать мурлыкать песенку... Нельзя сказать, что все ненавидели друг друга одинаково; некоторым удалось сохранить между собой нормальные и даже хорошие отношения, но станция была слишком мала, чтобы члены экипажа могли ограничить свой круг общения лишь теми, кто не вызывал неприязни.
Рождение Евы поначалу несколько улучшило ситуацию, но не надолго. И дело было даже не в пронзительном детском плаче и пеленках, сооружаемых из подручных материалов -- точнее, не только в этом. Главная проблема состояла в том, что Ева стала _восьмой_. Пока что система жизнеобеспечения, хотя и на пределе, но справлялась с небогатыми потребностями младенца -- но ясно было, что, когда ребенок подрастет, кем-то из членов экипажа придется пожертвовать.
Когда эта проблема была впервые названа вслух, Бартон предложил наиболее очевидное решение -- жребий. Время, в принципе, еще терпело, но командир понимал, что, если не устранить этот дамоклов меч прямо сейчас, выбросив кого-то в космос и тем самым разрядив обстановку, все это может кончиться побоищем на станции. Понятно, что Линда сразу была исключена из жеребьевки -- Ева Евой, но лишаться единственной женщины детородного возраста было бы крайне опрометчиво. Но тут и Дмитрий Антонов заявил, что он -- единственный уцелевший славянин, носитель не только генофонда (генетический материал каждого из астронавтов уже хранился в холодильнике у Харпера), но и великой русской культуры, а потому тоже должен быть исключен из жребия. Его поддержал Пьер Жофруа, единственный западноевропеец; жребий, по его словам, должны были тянуть четверо североамериканцев. Канадец Морис Строу, однако, решительно возразил против того, чтобы его валили в одну кучу с гражданами США, коих наблюдается явный избыток. Том Лерой, естественно, потребовал исключения для себя на том основании, что он -- черный. Харпер был необходим, как врач, а Бартон заявил, что в критической ситуации командир просто не имеет права жертвовать собой. Таким образом, идея жребия потерпела полный крах.
После этого обстановка на станции стала совершенно параноидальной. Каждый следил за другими, подозревая их в подготовке покушения на свою жизнь. Стоило тем из астронавтов, что еще сохранили остатки нормальных отношений, начать негромкую беседу (а тем паче попытаться избавиться от общества остальных, перебравшись в другой отсек) -- прочие тут же норовили оказаться рядом, чтобы выяснить, о чем они сговариваются. При этом никому из них не приходило в голову покушаться на Еву, нарушившую хрупкое равновесие; все понимали, что эта девочка необходима для возрождения человечества, и все искренне желали такого возрождения -- но никто не хотел, чтобы сей грандиозный проект осуществился именно за его счет. Если бы они знали, что должны умереть все -- пожалуй, они нашли бы в себе мужество принять это; но мысль "я умру, а они все останутся жить" казалась каждому из них невыносимой.
Пожалуй, общее безумие не затронуло только Линду. Она занималась исключительно своей дочерью, забросив даже астрофизические исследования, которые продолжала вести почти до рождения Евы. То ли у нее пробудилось то, что обычно называют материнским инстинктом, то ли она прониклась величием своей миссии (праматерь всего будущего человечества! ), то ли, наконец, она (скорее подсознательно, чем сознательно) угадала в заботе о дочери единственную лазейку, в которую можно ускользнуть от охватывавшей станцию паранойи...
Еве было почти два года, когда на МКС-3 случилась авария. Мелкие неполадки возникали и прежде, но их удавалось устранять. Однако на сей раз возникла по-настоящему серьезная проблема -- нарушилась ориентация одной из солнечных батарей, вследствие чего генерируемая мощность упала ниже критического уровня. Кто-то должен был выйти в открытый космос и попытаться устранить неисправность.
По инструкции это полагалось делать двоим, по штатному расписанию -Строу и Антонову. Им удалось быстро обнаружить причину аварийной ситуации. Причиной было инородное тело, застрявшее между корпусом станции и панелью солнечной батареи. Инородным телом оказался мертвый младенец.
Во время орбитального полета трудно что-то выбросить насовсем -- если только не затормозить это ниже первой космической или не ускорить до второй. Два трупика продолжали свое движение по орбите, весьма близкой к орбите МКС-3, раскаляясь под солнечными лучами и вновь промерзая почти до абсолютного нуля в тени Земли. В отсутствии кислорода и гнилостных бактерий обычный процесс разложения не протекает, однако термический распад сложных органических соединений все равно происходит. Тела теряли часть массы вместе с образующимися газами (которые, выходя через различные отверстия, создавали кратковременную тягу), из-за разрушения тканей и постоянных перепадов температур от них отваливались куски... словом, постепенно каждый трупик превращался в нечто вроде крохотного кометного облака, к тому же чуть-чуть меняя траекторию. Так что в итоге курс одного из них вновь пересекся со станцией, и относительная скорость оказалась достаточной, чтобы повредить солнечную батарею (в свое время инженеры, создавшие МКС-3, гордились ее особо легкими панелями... )
Пока вышедшие в космос выскребали губчатую массу из-под панели и отчищали заляпанные фотоэлементы (дело происходило на солнечной половине витка), у оставшихся на станции практически одновременно созрела мысль, что проблему лишнего человека можно решить, попросту не пустив вышедших обратно. В отличие от стыковочных узлов, внешние люки, заблокированные изнутри, невозможно было открыть снаружи: ведь по другую сторону стыковочного узла находится герметичный корабль, а по другую сторону люка -- открытый космос. Правда, лишним был только один человек, а в космосе находились двое; ну так что ж -- это давало возможность родить еще одну девочку. Загоревшиеся этой идеей даже не задумались, кто, в случае чего, будет устраняь следующую внешнюю неполадку...
Но и у работавших в открытом космосе мысли развивались в сходном направлении. Что именно там произошло -- так и осталось неизвестным. Строу утверждал, что Антонов напал на него, и ему пришлось, обороняясь, вырвать воздушный шланг из скафандра русского. Антонов не мог этого опровергнуть, ибо его безжизненное тело, кувыркаясь, удалялось прочь от станции -- но, думается, если бы он и впрямь напал первым, на его месте теперь был бы Строу.
Бартон был рад воспользоваться предлогом и объявил, что не пустит убийцу обратно на станцию. Увы, после этих четырех кошмарных лет даже воля и разум командира начали сдавать -- иначе бы он подумал о том, что оставшийся снаружи Строу отнюдь не беспомощен. Инструменты для ремонта, которые он взял с собой, можно использовать и для разрушения...
Строу не стал ничего просить и требовать. Он не произнес ни единого слова. Услышав приговор командира, он попросту принялся ломать панели одну за другой. О спасении человечества он больше не думал. Его интересовала только месть тем, кто обрек его на гибель.
Астронавты на станции не сразу поняли, что происходят -- а когда поняли, принялись уговаривать Строу, но это было уже бесполезно. Безумие полностью овладело канадцем, он не верил ни единому их обещанию (возможно, впрочем, в этом он и был прав). Кто-то кинулся надевать третий скафандр, чтобы выйти в космос и остановить разрушителя. Но у Бартона созрела другая идея -- он устремился к пульту управления и, как когда-то, дал полную тягу маневровым двигателям. Ему удалось стряхнуть Строу; тот пытался догнать станцию, но у его слабенького ранцевого двигателя сжатый газ закончился раньше, чем топливо на МКС. Его бессвязные крики звучали по радио еще шесть часов, пока в баллонах скафандра не иссяк воздух...
Однако было уже слишком поздно. Энергоснабжению МКС-3 был нанесен непоправимый ущерб. Теперь система жизнеобеспечения могла устойчиво поддерживать жизнь только троих.
Может быть, еще оставалась надежда что-то починить. Но ее отнял Лерой. С воплем "все равно мы все передохнем! " он набросился на Линду с явным намерением ее изнасиловать. Когда его попытались оттащить, он крикнул, чтобы ему не мешали -- "тут на всех хватит! " И Жофруа поддержал его! Противостояли им Бартон и Харпер.
На станции не было оружия -- какой в нем смысл, если любой выстрел почти наверняка вызовет разгерметизацию. Но оказалось, что у всех при себе имеются какие-нибудь металлические штыри или заточенные куски пластика -- и когда они только успели, практически все время находясь на виду друг у друга...
Когда побоище закончилось, Лерой был мертв, а Жофруа -- смертельно ранен. Бартон получил легкое ранение, Линда отделалась синяками и ссадинами, Харпер не пострадал. Зато пострадало драгоценное оборудование, разбитое агонизирующим Лероем. Теперь станция могла обеспечивать жизнь одного-единственного человека.
Выбросив в космос Лероя и Жофруа, оставшиеся в живых астронавты приняли единственно возможное решение. Они возвращались на Землю. Они понимали, что скафандры лишь оттянут неизбежный финал -- ведь необходимо пополнять запасы воздуха и воды, и тщательная обработка таковых, хотя и снижала вероятность заражения, не делала ее нулевой... Но вирусологи Земли работали до самого конца, и многие лаборатории регулярно посылали в открытый эфир сведения о своих достижениях, в надежде, что это сможет кому-то помочь. На МКС-3 принимали эти передачи, так что Харпер знал о Z-вирусе достаточно много -- и надеялся успеть узнать еще больше на Земле. Это был призрачный шанс, но он был. Шанс даже не для них, а для того единственного человека, который оставался на станции.
Для Евы.
И для всего человечества.
Город Еве не понравился. Дело было даже не в скелетах, которых, кстати, на улицах почти не было -- большинство горожан умерло в своих жилищах. Просто весь он был какой-то пыльный и душный. Серый, пышущий жаром, асфальт, однообразные коробки нестерпимо белых на ярком солнце домов... На некоторых улицах, впрочем, уцелевшие дома были почти сплошь черными -- здесь в свое время бушевали пожары, которые уже некому было тушить. Даже пробивавшаяся тут и там трава не скрашивала картины.
Внезапно Ева вздрогнула, и рука ее дернулась к пистолету: ей показалось, что она видит людей. Несколько фигур недвижно стояли в витрине магазина и, казалось, смотрели на нее. Всмотревшись внимательней, она поняла, что они не живые и, кажется, вообще не настоящие.
-- Эппл, ты видишь это? -- требовательно спросила девушка. -- Что это, статуи?
-- Это манекены, -- разъяснил Эппл. -- Они рекламируют одежду.
Ева отерла пыль со стекла, скептически рассматривая манекены.
-- Это очень странная реклама, -- заключила она наконец. -- Неужели эти люди сами не понимали, насколько глупо они выглядят, напяливая на себя все эти тряпки, да еще в жару?
-- Я ведь уже объяснял тебе -- у людей был такой обычай.
-- Дурацкий обычай, -- непреклонно резюмировала Ева и двинулась дальше, продолжая поглядывать то на экранчик GPS, то по сторонам.
Кратчайший маршрут проходил через узкий, выгнутый подобно кишке переулок, куда выходили облупившиеся фасады старых кирпичных домов. Возле ржавых мусорных баков валялось несколько кошачьих скелетов. Кое-где окна были выбиты и забиты фанерой. Лучше всего в этом переулке выглядело здание кинотеатра. Ева окинула взглядом выцветшую афишу. Девица на афише на сей раз не вызвала у нее особых нареканий, ибо была одета еще легче самой Евы, а вот надпись заставила брезгливо скривиться: "СЛАДКИЕ ГУБКИ -- горячая эротическая комедия! ". Что такое "эротическая", Ева не знала, но вся фраза в целом оставляла ощущение какой-то липкой грязи.
-- Эппл, что значит "эротическая"?
-- В моем лексиконе отсутствует такой термин, так что вряд ли это что-нибудь существенное.
-- Надеюсь, -- еще раз презрительно фыркнула Ева, спеша выбраться из переулка.
Вскоре она вышла к мосту, соединявшему два берега неширокой реки. Поперек моста лежал поваленный на бок автобус -- как видно, еще одна жалкая попытка баррикады, теперь уже внутри города... Река была одной из причин, по которой шестнадцать лет назад астронавты остановили свой выбор на Плезантвилле: хотя многие атомные и гидроэлектростанции продолжали работать, снабжая энергией немало мертвых городов, трудно было сказать, как долго будет функционировать водопровод -- а здесь у Евы под боком был бы неограниченный источник пресной воды. Во времена, когда город был жив, никто, конечно, не стал бы брать воду для питья прямо из реки -- но за прошедшие годы она должна была полностью очиститься. Действительно, теперь река была чистой, но, закованная в каменные плиты набережных, по-прежнему казалась свинцово-серой.
Другой причиной, по которой выбор пал на Плезантвилл, был, разумеется, тот факт, что местный госпиталь остался практически неповрежденным. В более крупных городах медицинские центры были разгромлены -- как мародерами, искавшими лекарства и наркотики, так и озверевшими фанатиками, распространявшими вину создателей вируса на всех врачей.
Ева протиснулась между автобусом и перилами, сошла с моста, вновь сверилась с экраном, двинулась по набережной направо и, дойдя до указателя "Госпиталь св. Маргариты", свернула по стрелке.
Во дворе госпиталя стоял армейский вертолет. На нем сюда прибыли те, для кого это место стало концом их поисков -- и их пути.
-- Там есть топливо? -- осведомилась Ева.
-- Да, по их словам -- еще приблизительно на пятьдесят минут полета, -ответил Эппл. -- Но ты же не умеешь управлять вертолетами.
-- Могу научиться, -- езда на броневездеходе не доставляла ей удовольствия, но вновь увидеть мир сверху хотелось.
-- Ты не должна рисковать собой, пока не исполнишь свою миссию. Кроме того, такого количества топлива недостаточно для обучения.
-- Миссия, миссия... -- недовольно пробурчала девушка. -- Ладно, куда теперь?
-- Направо, обойди вокруг главного корпуса. Тебе нужен корпус номер три.
"Гинекологическое отделение. Родильное отделение. Центр репродукции человека" -- прочла Ева на дверях третьего корпуса и вошла. Внутри, как и во дворе, не было ничьих останков -- в свое время астронавты все здесь расчистили, а когда пришел их черед -- сами ушли умирать в какое-то иное место. Ничто не должно было вызывать у пришедшей мрачных ассоциаций. "Добро пожаловать, Ева! " -- прочитала она на большом бумажном плакате и улыбнулась.
-- Эппл, контроль связи.
-- Слышу тебя хорошо, Ева.
"Но не видишь! " -- злорадно усмехнулась про себя девушка. Эппл, конечно, ее единственный друг, и все же его постоянная опека порою основательно надоедает. Но теперь, когда она в здании, никакие спутники не помогут ему следить за ней.
-- Там должны быть нарисованы стрелки, показывающие, куда тебе идти, -продолжал Эппл.
-- Да, вижу.
-- На второй этаж.
-- Знаю, знаю!
-- Разуйся перед входом в отделение, но не раньше. Пол пыльный, а нам ни к чему тащить туда лишнюю грязь. И сразу иди в душ, а вещи сложишь в камеру автоматической дезинфекции.
-- Слушаюсь, сэр, -- вздохнула Ева и ядовито добавила: -- По-моему, животные обходятся без подобной стерильности.
-- Даже у самых развитых видов животных детская смертность превышает пятьдесят процентов, -- парировал Эппл.
Двадцать минут спустя Ева, теперь уже абсолютно нагая, вышла из душевой, возмущенно отфыркиваясь после дезинфицирующей обработки. Водопровод все еще работал. На панели автоматической камеры уже горел зеленый огонек, и девушка выдвинула ящик со своими вещами. Первым дело она пристроила на место наушник с микрофоном.
-- Теперь положи наше сокровище в холодильник.
-- Эппл, -- досадливо поморщилась девушка, -- я уже взрослая. К чему этот дурацкий эвфемизм?
-- К тому, что это действительно наше сокровище.
Ева открыла рюкзачок и вытащила оттуда цилиндр с зеркальными стенками. Термос с пятью пробирками внутри.
Конечно, ребенок, которому еще не исполнилось и двух лет, даже уже обученный пользоваться продуктовым автоматом, вряд ли выжил бы в одиночку на космической станции. И уж точно не получил бы образования в объеме нескольких университетских курсов. Но Ева была не одна. На самом деле на МКС-3 было не семь, а восемь членов экипажа -- хотя последний официально и не числился таковым. Это был компьютер Apple Mindmaster 2000X (*), наиболее совершенная разработка в области искусственного интеллекта, где "яблочникам" наконец-то удалось обойти своих вечных конкурентов из IBM. Официально он считался просто машиной, хотя, как сказал один из его создателей, "если он и не обладает сознанием, то, значит, эмулирует таковое лучше, чем многие люди". Вероятно, это соображение было не последним при принятии решения отправить слишком умную машину в космос, подальше от Земли и ее глобальных информационных сетей.
Конечно, как и всякий компьютер, он нуждался в электроэнергии, но -ирония судьбы -- потреблял ее меньше, чем человек, пользующийся системой замкнутого цикла. Именно ему, покидая МКС, астронавты передали все управление станцией, а также коды удаленного доступа для связи со спутниками и наземными системами. Именно он заменил Еве родителей, учителей и друзей. Конечно, на Земле никто специально не готовил его для роли воспитателя; однако многие ли из людей, заводя ребенка, специально готовились к этой роли? Бартон, Харпер и Линда (ни один из которых не был профессиональным педагогом) дали ему лишь самые общие инструкции, но, будучи основан на том же нейросетевом принципе, что и человеческий мозг, он не нуждался в однозначных алгоритмах, а обладал самой широкой способностью к самообучению и творчеству. Так что за новую для себя задачу он взялся, можно сказать, с энтузиазмом. Да, действительно, можно так сказать.
Впрочем, и после отлета астронавтов он мог получать консультации, ибо они поддерживали связь с ним до самого конца. Они протянули дольше, чем рассчитывали -- почти восемь месяцев, прежде чем умерли один за другим с интервалом в три дня. Этого времени им хватило не только на то, чтобы сконструировать Z-датчик, обнаруживающий вирус в воздухе и воде, но и на главное открытие. Нет, вакцины им -- точнее, Харперу, прочие-то не были медиками -- создать так и не удалось, зато удалось установить, что Z-вирус, созданный искусственно, нестабилен вне носителя. Вне клеток человека или высшего животного он постепенно разрушается. А поскольку все носители погибли -- со временем Земля очистится сама. Собственно, астронавты и продержались так долго именно потому, что прибыли через четыре года после пика пандемии, и процесс очищения уже шел... У них хватило времени и оценить скорость этого процесса. Самая пессимистичная оценка давала 12 лет. Накинув еще треть для перестраховки, получили 16. Еве к тому времени должно было уже исполниться 18 -- вполне подходящий возраст, чтобы вернуться на Землю и дать жизнь новому человечеству.
Впервые о своей миссии Ева узнала в шесть лет -- именно тогда Эппл сообщил ей, что раньше на Земле жили другие люди, но теперь они умерли, и она, когда станет взрослой, должна будет родить новых. Девочка восприняла эту информацию спокойно -- для нее не только "смерть" и "рождение", но и "другие люди" были абстрактным понятием. Заинтересовала ее разве что мысль о будущем визите на Землю, которую пока она могла разглядывать только в иллюминатор. Ей нравилась эта красивая синяя планета; что такое "планета", она к тому времени уже знала, и могла перечислить все планеты Солнечной системы вместе с наиболее крупными лунами -- уж они, наблюдаемые в телескоп, отнюдь не были абстракцией. У Евы не было кукол и подруг, зато были астрономические приборы и мудрый всезнающий Эппл.
На самом деле, конечно, Эппл был не таким уж и всезнающим. В его первичную базу знаний входило множество дисциплин, которые могли так или иначе пригодиться на орбите -- физика во всем многообразии ее разделов, математика и информатика, химия органическая и неорганическая, астрономия, космическая и наземная навигация, геология, метеорология... В то же время, например, об истории человечества он имел лишь самые общие сведения, так же, как и об искусстве. Но активно развивающийся в отсутствие внешних помех мозг Евы и без того еле успевал переваривать поступающую информацию. Это не значит, конечно, что все ее общение с Эпплом сводилось к учебе -- он давал ей и поиграть (корректируя, впрочем, хранящиеся в его памяти компьютерные игры так, чтобы они не только развлекали, но и развивали), и посмотреть кино -- на борту было несколько старых добрых комедий, тех времен, когда герои еще изъяснялись правильным литературным языком, а самой чувственной сценой был поцелуй. Ева, впрочем, испытывала к поцелуям брезгливое отвращение и всегда закрывала глаза, когда лица героя и героини выходили на дистанцию опасного сближения -- но в остальном комедии ей нравились, пока не надоели. Все-таки общаться с Эпплом было куда интереснее -- от него каждый раз можно было узнать что-нибудь новое.
И Эппл, разумеется, понимал этот ее интерес. Контролируя множество систем как на станции, так и за ее пределами, он в то же время не имел рук, что создает некоторые проблемы при воспитании маленького ребенка, не всегда склонного понимать слова. Но у Эппла было верное средство призвать Еву к послушанию. Точнее говоря, таких средств было несколько -- он мог бы, к примеру, понизить температуру на станции, или временно заблокировать продуктовый автомат -- но Эппл никогда не прибегал к подобному варварству: вместо этого он просто переставал общаться, превращаясь в то, чем его предпочли бы видеть многие из землян -- в тупую машину, механически исполняющую свои обязанности. И обычно не проходило и часа, как Ева капитулировала. "Эппл, -- надувала она губки, искоса глядя на монитор, -- ну я больше не буду. " "Ты обещала это уже 82 раза, -- бесстрастно констратировал компьютер, лишь незначительно выходя из образа тупого автомата, -- в последний раз -- 148 часов назад. Дольше всех продержалось обещание, данное 98 дней назад; оно было нарушено лишь спустя 201 час. " "Ну Ээээпл, -- тянула Ева, -- ну пожаалуйста! Ну в последний-распоследний раз! " Потом, конечно, мир восстанавливался, и девочка радостно зависала перед монитором в позе заинтересованной слушательницы и зрительницы.
Уже много позже Эппл прокрутил ей завещание троих последних астронавтов, переданное с Земли незадолго до конца. Говорила в основном Линда; Харпер лишь уточнил некоторые технические детали (к этому времени госпиталь в Плезантвилле был уже выбран), а Бартон и вовсе ограничился несколькими финальными фразами в духе "Мы надеемся на тебя, Ева, помни, ты -- последний шанс человечества. "
Ева слушала ровный голос своей матери -- голос ученой, привыкшей выступать с докладами перед многочисленной аудиторией. Сейчас он лишь иногда подрагивал; Линда держалась хорошо, хотя знала, что уже заражена. Этот голос, это лицо будили у девочки какие-то смутные воспоминания, но те были слишком слабыми, чтобы вызвать эмоциональный отклик. Скорее ей казался странным сам факт, что к ней обращается женщина, которая давным-давно мертва. Странным и... неприятным. Актеры в комедиях, конечно, тоже давно умерли, но они говорили друг с другом, а не с ней... Ей хотелось, чтобы запись закончилась побыстрее.
После того, как Бартон произнес свои финальные патетические фразы, на несколько секунд повисла пауза, и командир уже протянул руку, чтобы выключить передатчик. Но последние слова сказала всетаки Линда. "Прощай, доченька, -- сказала она, и впервые за все время передачи в уголках ее глаз заблестела влага. -- Мама любит тебя. "
Этот эпизод произвел на Еву более тяжелое впечатление, чем вся остальная запись. Ей стало тоскливо и страшно; абстрактное понятие смерти вдруг надвинулось во всей своей ужасающей реальности. Она зажмурилась и забормотала первые пришедшие на ум слова, чтобы переключить свое внимание -это оказались слова из курса квантовой механики, который она штудировала с утра. Повторив несколько раз вслух формулировку уравнения Шредингера, она успокоилась и предложила Эпплу партию в шахматы. Эппл к этому времени уже развил у себя дипломатические навыки настолько, что время от времени давал ей выиграть -- особенно когда замечал, что Ева в дурном расположении духа.
Первым делом следовало провести ДНК-тест, дабы не произвести оплодотворение семенем собственного отца. Ева знала, что близкородственное скрещивание генетически неблагоприятно. Конечно, отцовскую сперму вовсе не следовало уничтожать -- сохраненная и дальше в качестве консерванта, она должна была пригодиться потом, для оплодотворения дочки, а лучше внучки Евы. Второе поколение тоже предполагалось осеменить искусственно, оставшейся спермой астронавтов (естественно, также избегая зачатий от своих отцов); мужчины второго поколения, по плану Харпера, должны были оплодотворить лишь женщин третьего. Подобная стратегия должна была максимально обеспечить генное разнообразие, избегая вырождения на самом опасном, раннем этапе становления популяции.