Когда на колокольне ударило 12, я крадучись отправился на двор к Козьей Ножке. Дровни были готовы. Я улегся на дно, подостлав вторую шубу, Козья Ножка покрыл меня холодной, мерзлой соломой, перевязал ее накрест, и мы тронулись. Солома таяла, и холодные струйки сползали по лицу. Отъехав несколько верст, мы остановились. Козья Ножка развязал воз. Я выбрался из-под соломы. Мой возница свистнул. В ответ раздались голоса, увы, нетрезвые. Зырянин был пьян, к тому же приехал с приятелями. Это было плохое начало. Но выбора не было. Я пересел на легкие нарты со своим небольшим багажом. На мне были две шубы, мехом внутрь и мехом наружу, меховые чулки и меховые сапоги, двойного меха шапка и такие же рукавицы – словом, полное зимнее обмундирование остяка. В багаже у меня было несколько бутылок спирта, то есть наиболее надежного эквивалента в снежной пустыне». Чтобы сбить полицейскую погоню с пути, Рошковским заранее было решено в день побега отправить из города местного жителя с упряжкой с телятиной. Когда позже, через два дня, полиция стала расспрашивать охранника, дежурившего в ночь побега на пожарной каланче, с которой великолепно было видно любое движение, тот указал тобольское направление «телячьей упряжки». И полицейские ринулись вслед за ней, теряя драгоценное время.
Между тем беглец с возницей двигался на быстрой оленьей упряжке по Сосьве. Как писал Троцкий, все время он переживал, что пьяный проводник собьется с пути, поскольку частенько просто засыпал и не реагировал ни на какие действия. Только когда удрученный Лев Давидович догадался совсем снять с него шапку и голова зырянина покрылась инеем, тот перестал пугать своего пассажира, и движение упряжки наконец-то приобрело нужное направление. Вообще Троцкий очень поэтично описывал свой побег, восхищаясь и природой северного края, и красотой оленей: «Это было поистине прекрасное путешествие в девственной снежной пустыне, среди елей и звериных следов. Олени бежали бодро, свесив на бок языки и часто дыша: чу-чу-чу-чу… Дорога шла узкая, животные жались в кучу, и приходилось дивиться, как они не мешают друг другу бежать. Удивительные создания – без голода и без усталости. У меня было к этим животным примерно то же чувство, какое должно быть у летчика к своему мотору на высоте нескольких сот метров над океаном. Главный из трех оленей, вожак, захромал. Какая тревога!»
В результате вознице пришлось сменить вожака, что было сопряжено с некоторыми сложностями, ведь остяцкие кочевья были раскиданы на десятки верст друг от друга. Но все закончилось благополучно: опытный зырянин за несколько верст улавливал запах дыма, и вскоре кочевье было найдено. Всего на смену оленей у проводника ушло чуть больше суток, затем путешествие продолжалось, и снова путников окружали то лес, то покрытые снегом болотистые равнины, то голые пространства. Воду путникам приходилось кипятить прямо на снегу, и сама вода была из снега, хотя, как пишет Троцкий, возница предпочитал употреблять спирт, но теперь под его бдительным контролем.
Однообразие долгого пути может утомить кого угодно, но, как ни странно, в книге, посвященной воспоминанию об этом побеге, Троцкий не уставал восхищаться романтической красотой и некой загадочностью окружающей его тогда обстановки: «Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Заколдованные деревья быстро мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками, проносились мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу-чу… слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии лесной ночи».
В целом это восхитительное путешествие Троцкого продолжалось неделю. Когда же путники начали приближаться к Уралу, ситуация несколько изменилась: на дороге все чаще стали попадаться встречные обозы и появилось больше причин для волнения. Чтобы избежать неприятностей, Льву Давидовичу пришлось выдавать себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя. Но недалеко от Урала им повстречался приказчик, работавший раньше в этой экспедиции. Естественно, что он прекрасно знал состав экспедиции и что-то заподозрил, поэтому стал выспрашивать у Троцкого некоторые подробности об экспедиции. Беглого ссыльного спасло только то, что приказчик оказался пьян.
Дальнейший путь по Уралу продолжался на лошадях. На этом отрезке пути Троцкий уже выдавал себя за чиновника, поскольку путешествие пришлось разделять с акцизным ревизором, как раз объезжавшим свой участок. В такой опасной компании беглый ссыльный добрался до железной дороги, где наконец-то смог освободиться от нежелательного спутника. Некоторое волнение вызвал и станционный жандарм, однако большое количество остяцких шуб, от которых Троцкий поспешил затем избавиться, не вызвало у него ни малейшего подозрения.
Тревога не покидала беглеца и во время путешествия по железной дороге, ведь на подъездном уральском пути полицейские, предупрежденные телеграфным сообщением из Тобольска, легко могли вычислить чужака и арестовать его. Но, когда Троцкий пересел в вагон, следовавший по пермской дороге, уже не оставалось ни малейшего сомнения, что побег удался. И из груди восторженного беглеца «непроизвольно вырвался громкий крик радости и свободы!»
На одной из станций он телеграфировал жене, чтобы она его встретила. Та, конечно, не ожидала увидеть осужденного мужа через такой короткий срок: переправа осужденных в Березов продолжалась целый месяц, о чем подробно писали газеты, а обратное путешествие Троцкого заняло всего одиннадцать дней! Встреча супругов состоялась на одной из станций под Петербургом.
Сама Наталья Ивановна очень трогательно описывает это событие в своих воспоминаниях: «Получивши телеграмму в Териоках, финляндском селе под Петербургом, где я была совершенно одна с совсем маленьким сыном, я не находила себе места от радости и волнения. В тот же день я получила с пути от Л. Д. длинное письмо, в котором, кроме описания путешествия, заключалась еще просьба привезти ему книги, когда буду ехать в Обдорск, и ряд необходимых на Севере вещей. Выходило, будто он сразу раздумал и каким-то непостижимым путем мчится обратно и даже назначает свидание на станции, где скрещиваются поезда. Но удивительным образом в тексте телеграммы название станции выпало. На другой день утром выезжаю в Петербург и стараюсь по путеводителю выяснить, до какой именно станции я должна взять билет. Не решаюсь наводить справки и отправляюсь в путь, так и не выяснив название станции. Беру билет до Вятки, выезжаю вечером. Вагон полон помещиков, возвращающихся из Петербурга с покупками из гастрономических магазинов в свои имения – праздновать Масленицу; беседы идут о блинах, икре, балыке, винах и пр. Я с трудом выносила эти разговоры, взволнованная предстоящим свиданием, терзаемая мыслью о возможных случайностях… И все же в душе жила уверенность, что свидание состоится. Я едва дождалась утра, когда встречный поезд должен был прийти на станцию Самино: только в дороге я узнала ее название и запомнила его на всю жизнь. Поезда остановились, и наш, и встречный. Я выбежала на станцию – никого нет. Вскочила во встречный поезд, пробежала в страшной тревоге по вагонам, нет и нет – и вдруг увидела в одном из купе шубу Л. Д. – значит, он здесь, здесь, но где? Я выпрыгнула из вагона и сейчас же наткнулась на выбежавшего из вокзала Л. Д., который меня искал. Он негодовал по поводу искажения телеграммы и хотел по этому поводу тут же затеять историю. Я еле отговорила его. Когда он отправил мне телеграмму, он отдавал себе, конечно, отчет в том, что вместо меня его могут встретить жандармы, но считал, что со мной легче ему будет в Петербурге, и надеялся на счастливую звезду. Мы сели в купе и продолжали путь вместе. Меня поражала свобода и непринужденность, с которой держал себя Л. Д., смеясь, громко разговаривая в вагоне и на вокзале. Мне хотелось его сделать совсем невидимым, хорошенько спрятать; ведь за побег ему грозили каторжные работы. А он был у всех на виду и говорил, что это-то и есть самая надежная защита».
«Любовь искупает все грехи», – когда-то заметил Соломон. Действительно, прекрасно, когда кто-то, пусть это даже самый отчаянный негодяй, может рассчитывать на безграничную любовь и преданность близкого человека. Льву Давидовичу можно только позавидовать, ведь верная Наташа не оставляла его даже в годы сталинских репрессий и вместе с ним пряталась под кроватью, когда группа террористов пыталась казнить Троцкого в далекой Мексике. Его более удачливый соратник, Сталин, добившись неограниченной власти в стране, перестал доверять Троцкому.
Прямо с вокзала счастливые супруги отправились в артиллерийское училище, где в то время находились надежные товарищи Троцкого. Однако положение беглеца в Петербурге было еще более рискованным, чем на дорогах Сибири или во время путешествия по железнодорожному пути в Северную столицу. Несомненно, что сообщения о бегстве ссыльного уже были разосланы из Березова во все города, а в Петербурге личность Троцкого была слишком хорошо известна благодаря его деятельности в Совете депутатов. Пришлось Троцкому вместе с семьей перебраться в Финляндию. Самым опасным пунктом этого предприятия стал Финляндский вокзал. «Перед самым отходом поезда, – писал Лев Давидович в своей книге, – в наш вагон вошло несколько жандармских офицеров, ревизовавших поезд. По глазам жены, которая сидела лицом ко входной двери, я прочитал, какой опасности мы подвергаемся. Мы пережили минуту большой нервной нагрузки. Жандармы безучастно поглядели на нас и прошли мимо. Это было самое лучшее, что они могли сделать».
Ленин и Мартов в это время также находились в Финляндии, на Карельском перешейке, поэтому Троцкий, конечно же, сразу же по приезде навестил их. Ленин снабдил своего тогда еще товарища несколькими полезными адресами в Гельсингфорсе. Друзья Ленина помогли Троцкому устроиться в местечке Огльбю, неподалеку от Гельсингфорса (Хельсинки), где он провел три безмятежных месяца вместе с женой и сыном и написал свою книгу о побеге под названием «Туда и обратно».
Полицмейстер в Гельсингфорсе был революционным финским националистом и обещал предупреждать Троцкого о малейшей опасности (со стороны Петербурга). Когда книга «Туда и обратно» была издана, Лев Давидович на полученный за нее гонорар отправился в Стокгольм. Это случилось в конце марта: вместе с семьей он на норвежском пароходе отплыл в Европу. Но в порту Галифакс спустя всего несколько дней после начала вояжа его и еще нескольких эмигрантов арестовали и заключили в лагерь для немецких моряков. В дело вмешался Петроградский совет Временного правительства, и уже через месяц арестованных, в том числе и Троцкого, освободили. Но он по-прежнему оставался за границей. Его вынужденная эмиграция продолжалась десять лет, и только в 1917 году революционер вернулся на родину.
За время своего пребывания за границей Троцкий объездил десятки городов, работал во многих газетах и журналах, в частности, он был одним из редакторов «Правды». В этот период он окончательно оформил свою теорию «перманентной всемирной революции». Затем в жизни подпольного революционера и эмигранта наступил поистине блистательный период, благодаря которому имя Троцкого навсегда вошло в анналы истории. С 1917 по 1920 год он стал играть важнейшую роль в политической жизни страны, фактически вся власть в этот период была сосредоточена в его руках, так как только у него хранились чистые листы бумаги с печатью председателя Совнаркома и его личной подписью, а что писать на этих бумагах, зависело от него.
Среди личных «заслуг» Троцкого можно отметить следующие: во-первых, это он отдал приказ о сдаче Петрограда белым; во-вторых, именно Троцкий категорически настаивал на введение в армии жесточайшей дисциплины (а это означало массовые расстрелы целых подразделений и батальонов, посмевших выйти из подчинения); в-третьих, им были организованы трудармии (те, кто не участвовал в боях, были обязаны трудиться по месту дислокации); и, наконец, Троцкий стал инициатором создания первых в мировой истории концлагерей для военнопленных.
Спустя всего десять лет история Страны Советов была переписана Сталиным набело, и в ней уже не нашлось места Троцкому. Теперь он стал врагом номер один и для Сталина, и для своей родины. Во всех судебных процессах против «врагов народа» фигурировало имя Троцкого – главного зачинщика антигосударственной деятельности и главного провокатора». Под давлением сталинских установок правительства западных стран также старались избавиться от человека с репутацией «знаменитого революционера». Троцкий кочевал из одной страны в другую: в середине 1933 года он во Франции, летом 1935 года – уже в Норвегии, а 9 января 1937 года – в Мексике, куда его пригласил известный художник Диего Ривера. Причем в Мексику Троцкий приехал на танкере, предоставленном норвежским правительством. В начале 1939 года Троцкий купил большой дом в предместье Мехико, надеясь наконец-то отдохнуть от бесконечных волнений и необходимости постоянно менять место жительства, чтобы спастись от преследований сталинских агентов. В Мексике Троцкий провел последний год своей жизни.
Но и здесь его не оставляли преследователи. Было предпринято несколько попыток лишить жизни «опасного и коварного врага» Страны Советов. Одна из попыток должна была закончиться успешно, но, несмотря на все усилия подосланных на виллу террористов (комната, где находился Троцкий с женой, была буквально изрешечена автоматной очередью), «дьявол революции» нисколько не пострадал, и даже оставленная напоследок террористами бомба не взорвалась. После этого случая были предприняты меры по усиленной охране дома, но будущий убийца Троцкого все-таки проник в его дом. Под именем Жака Морнара действовал 26-летний Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес, доблестный лейтенант испанской республиканской армии. Он действовал по специальному заданию НКВД. 28 мая в 18 часов 20 минут Рамон Меркадер, войдя в кабинет Троцкого, достал из-под полы своего плаща ледоруб (Троцкий запретил обыскивать своих знакомых). Лев Давидович сидел за письменным столом, и убийца, подойдя к нему сзади, ударил его по голове. Рана была глубокой, однако Троцкий успел закидать убийцу предметами со своего рабочего стола, изрядно покусать его и даже дать показания в полиции. Скончался наш герой в госпитале через сутки, а через шесть дней, после кремации, его останки были захоронены в саду возле роскошного мексиканского дома. Прах Натальи Ивановны был погребен рядом в 1962 году.
Знаменитый убийца Троцкого, Меркадер, отсидел в мексиканской тюрьме положенный срок – 20 лет, а в 1961 году вышел на свободу и, конечно же, отправился в Москву. Бывший в то время генсеком Никита Хрущев торжественно вручил «народному мстителю» звезду Героя Советского Союза.
Прощай, каторга!
Анри Шаррьер, больше известный как Мотылек, родился в 1906 году во Франции, в департаменте Ардеш, в семье школьного учителя. В 1931 году суд Франции приговорил его к пожизненному заключению за убийство, которое он не совершал. Мотылька отправили на каторгу. Целых тринадцать лет он боролся за свою свободу: бежал, его ловили и возвращали на острова, а он опять бежал, и его снова заключали в тюрьму… Но, несмотря на неудачно заканчивающиеся побеги, Шаррьер не переставал верить в свою счастливую звезду, которая зажглась для него только через тринадцать лет – в день, когда его очередной побег закончился победой и бывший узник наконец обрел желанную свободу.
В 1969 году Анри Шаррьер написал книгу «Мотылек», сюжетом которой послужила история его осуждения, пребывания на каторге и в тюрьмах, а также побегов. Мемуары бывшего каторжника вскоре стали бестселлером, а в 1973 году по ним был снят одноименный кинофильм со Стивом МакКвином в роли Мотылька.
Итак, 1931 год. Франция. Париж. Дворец правосудия. Подсудимого Анри Шаррьера приговорили к пожизненной каторге и в тот же день отправили в тюрьму Консьержери. Даже надзиратели тюрьмы, повидавшие на своем веку многое, сильно удивились, узнав, что Мотылек получил пожизненный срок. И за что? За убийство, которое было выгодно полиции. Дело в том, что Шаррьера обвинили в расправе над сутенером и стукачом Малышом Роланом. И даже если бы Мотылек его убил (а, как известно, дело было сфабриковано), то ни о каком пожизненном сроке не могло быть и речи. Максимум, что мог получить Шаррьер, – это двадцать лет каторги.
Мотылек
Утром, выпив чашку кофе в камере тюрьмы Консьержери, Мотылек задумался, стоит ли ему подавать кассационную жалобу. «Ради чего? – думал он. – Разве другой состав суда сможет что-либо изменить? И сколько времени уйдет на все это, год или полтора? Зачем тратить зря время? Для того чтобы получить двадцать лет вместо пожизненного? Надо бежать…» Рассуждая таким образом, осужденный пришел к выводу, что раз он уже принял твердое решение бежать, то срок совершенно не имеет значения.
Первое, что решил сделать Мотылек, это найти среди осужденных напарника, который согласился бы бежать вместе с ним. Перебрав мысленно всех, кто находился в это время в тюрьме, он остановился на марсельце Дега. На следующий день, встретившись с ним в парикмахерской, Мотылек в нескольких словах изложил ему свои планы на будущее. Дега посоветовал другу срочно раздобыть деньги, потому что бежать без них не было никакого смысла. В тот же день Мотылек организовал встречу с надежным человеком, который вскоре передал ему деньги в специальной алюминиевой капсуле.
Отполированная капсула вмещала в себя 5600 франков в новеньких купюрах, которые собрали для Шаррьера его родные и друзья. Капсула была длиной 6–7 см и толщиной с большой палец. Наверное, стоит сказать о том, что узники хранят такие капсулы с деньгами в надежном «сейфе» – прямой кишке. Для этого они вводят капсулу в задний проход и делают глубокий вдох. После такой процедуры капсула с деньгами и попадает в прямую кишку.
Вскоре Мотылек и Дега заключили взаимное соглашение: Дега помогает ему в подготовке побега и, разумеется, бежит с ним вместе, а Шаррьер будет охранять его на каторге. Дело в том, что Дега сначала не соглашался на побег, собираясь имитировать психически больного, чтобы попасть в лечебницу. Он очень боялся смерти на каторге от рук других заключенных, которые, узнав, что он миллионер (а Дега на самом деле был миллионером), наверняка захотят завладеть его капсулой с деньгами.
Прошло совсем немного времени, и Мотылек узнал, что власти готовят группу заключенных для отправки на каторгу в Гвиану. В планы узника не входил побег из Консьержери, бежать он хотел с каторги, а для этого надо было попасть туда как можно быстрее. Мотылек связался с Дега и передал ему новость: в тюрьме города Кана формируется этап на каторгу, а следующая группа отправится туда только через два года. Друзья связались со своими адвокатами, которые устроили им перевод в тюрьму Кана.
Как и планировал Шаррьер, из тюрьмы города Кана их с Дега отправили на каторгу. По прибытии в Сен-Лоран-дю-Марони, где заключенных должны были отсортировать и отправить на разные острова, Мотылек встретил своего друга Сьерра, который попал на каторгу в 1929 году. «Ты же сел в 1929, а сейчас уже 1933! – воскликнул удивленно Шаррьер. – Почему ты все еще здесь?» «Отсюда не так просто свалить, как ты думаешь, Мотылек, – ответил ему Сьерра. – Я работаю здесь фельдшером. Слушай, запишись больным. Я могу тебе устроить „отдых“ в госпитале». Шаррьер и Дега записались больными, и после осмотра их положили в госпиталь (за определенную плату), как и обещал Сьерра.
Понимая, что их скоро отправят на острова, откуда мало кому еще удавалось бежать, Мотылек стал обдумывать план побега из госпиталя. Вскоре он предложил Дега и еще одному узнику напасть ночью на араба-ключника, открыть двери госпиталя и убежать, предварительно договорившись с одним из бывших каторжников, чтобы тот ждал их у берега с лодкой. Но Дега и Фернандес (так звали еще одного друга Мотылька) категорически отвергли план и, выписавшись из госпиталя, решили действовать самостоятельно. Но Шаррьер не отчаивался и скоро подключил к разработке плана еще двух каторжников, Матюрета и Клузио, которые с энтузиазмом откликнулись на предложение убежать вместе с Мотыльком. Теперь самым главным исполнителем плана побега стал Матюрет – 18-летний красивый юноша с мелодичным голосом и женственной фигурой.
Арабу-ключнику сильно нравился Матюрет, и последнему не составило никакого труда соблазнить его и договориться о следующей встрече. За несколько дней до предполагаемого дня побега Мотылек купил у бывшего каторжника лодку и продукты. Договорившись со стариком, что тот будет их ждать на берегу в определенный день и час, заговорщики приступили к осуществлению последней части своего плана. В один из дней Матюрет встретился с арабом и сказал, что будет ждать его в уборной в 12 часов ночи. Когда парочка отправилась на свидание, Мотылек встал возле двери туалета и стал дожидаться, когда выйдет ключник. Клузио стоял в коридоре. Как только араб вышел из уборной, друзья набросились на него и несколькими ударами свалили на пол. Быстро переодевшись в форму потерявшего сознание ключника, Мотылек еще раз ударил его по голове и, оттащив в палату, запихнул под кровать.
Беглецы под предводительством переодетого Шаррьера направились к выходу. Мотылек постучал в дверь, и открывший ее надзиратель сразу получил удар кулаком по голове. Другой надзиратель спал, и друзья оглушили его. В этот момент пришел третий охранник, который, не успев понять, в чем дело, тоже получил удар по голове. Вооружившись тремя карабинами, беглецы уже через несколько минут были на берегу, где их ждал старик с лодкой. Все шло по плану, если не считать того, что Клузио вывихнул ногу, когда спускался по обрыву к морю. Беглецы донесли его на руках к лодке, прощаясь с бывшим каторжником, получили от него последние наставления и отправились в плавание.
По совету хозяина лодки они решили переждать несколько дней в небольшой бухточке. Это был хитрый ход, так как преследователи наверняка стали бы их искать в открытом море, не предполагая, что беглецы прячутся так близко от места побега.
Вскоре троица прибыла в небольшую бухточку. Спрятав лодку и углубившись в джунгли, беглецы вправили вывих Клузио, наложили на его больную ногу шину и легли спать. Выспавшись, они осмотрели лодку. Оказалось, что старый каторжник их обманул: суденышко было гнилое и на нем ни в коем случае нельзя было отправляться в дальнее плавание. Но, к счастью беглецов, через пять дней они встретили в джунглях охотника, который посоветовал им отправиться за лодкой на Голубиный остров, где жили одни прокаженные. Охотник даже вызвался проводить беглых каторжников и, привязав их лодку к своей, помог им причалить к берегу Голубиного острова.
Надо сказать, что прокаженные каторжники, о которых среди узников ходили зловещие легенды, оказались на редкость добрыми и отзывчивыми людьми: по минимальной цене они продали беглецам надежную лодку, продукты и питьевую воду. Друзья решили держать путь в Венесуэлу или Колумбию, так как эти страны не выдавали беглых Франции.
Через неделю морских странствий на горизонте показалась земля. Причалив к берегу, беглецы узнали, что находятся в Тринидаде. Британские власти были не против того, чтобы уставшие каторжники отдохнули у них две с половиной недели, после чего, согласно закону, они должны были покинуть своих гостеприимных хозяев.
По прошествии этого времени беглецы снова отправились в путь. Британские власти попросили их взять с собой еще троих беглых французов, которые потеряли свою лодку во время шторма и теперь им не на чем было покинуть Тринидад. «В противном случае, – сказал начальник полицейского управления Мотыльку, – мы будем вынуждены выдать французскому правительству ваших соотечественников». Шаррьеру ничего не оставалось делать, как согласиться взять с собой еще трех беглецов: Леблона, Каргере и Дюфиса.
Прошло более сорока дней с момента побега заключенных, и неделя со дня отплытия из Тринидада, когда на горизонте показалась земля. Берег был скалистым, и лодка беглецов разбилась о прибрежные камни. В этот раз друзей занесло на голландский остров Кюрасао. Так же как в Тринидаде, на Кюрасао им позволили отдохнуть некоторое время. Снабдив беглецов новой лодкой и запасом продуктов, голландские власти попросили каторжников покинуть территорию Кюрасао.
Выйдя в открытое море, Мотылек направил свою лодку к Британскому Гондурасу, но прежде он решил выполнить просьбу Леблона, Каргере и Дюфиса и тайно высадить их на колумбийской территории. Беглые каторжники причалили к острову, значившемуся на карте как Риоача, и, высадив своих товарищей, стали ждать попутного ветра, чтобы отплыть в море. Ветра не было около трех часов, и друзья уже стали волноваться, но наконец подул легкий бриз, который понес лодку в открытое море. И тут беглецы заметили, что их преследует катер. Раздались предупредительные выстрелы, и друзья вынуждены были остановиться. На катере находились полицейские, которые, арестовав беглецов, отправили их в тюрьму Риоача. Вскоре Мотыльку и Антонио (с ним он познакомился в тюрьме) удалось бежать. Антонио и Шаррьер обошли все полицейские заставы, а затем разделились. Мотылек решил пройти через земли индейцев-рыбаков в Венесуэлу, а оттуда отправиться на Арубу или в Кюрасао. Товарищ по побегу, указав ему направление, в котором надо было идти, пошел в другую сторону, надеясь укрыться от полиции у родственников, живущих на отдаленной ферме.
Двигаясь в течение нескольких часов вдоль берега океана, Мотылек наконец увидел десяток индейских хижин. Индейцы приняли Шаррьера в свое племя, и он прожил у них полгода. Он женился на двух индианках, подружился с вождем и колдуном. Но жизнь среди индейцев казалась Мотыльку скучной, и он решил уйти. Его не остановило даже то, что обе индианки были от него беременны. Обещав вернуться, Мотылек тепло попрощался с индейцами и отправился в путь.
Вскоре он снова попал в руки полиции и был заключен в ту же тюрьму, откуда сбежал. Там он встретился со своими друзьями, которые все это время сидели в Риоача, смиренно ожидая, когда их выдадут французским властям. Мотылька отправили в карцер, где он пробыл 29 дней. Через некоторое время всех беглецов перевели в тюрьму города Барранкилья, откуда им предстояло отправиться на французскую каторгу. Вопрос о выдаче шестерки беглецов французским властям был уже решен, и через некоторое время за ними должно было прибыть судно. Мотылек стал вновь планировать побег. К его удивлению, к нему в тюрьму пришел француз Жозеф, который оказался братом его приятеля Дега. Жозеф с энтузиазмом откликнулся на просьбу Шаррьера помочь ему и его товарищам в осуществлении побега.
Наблюдая во время прогулки за всем, что происходит на тюремном дворе, Мотылек обнаружил слабое место в системе охраны. От каждой сторожевой вышки к углу патрульной дорожки тянулась веревка с привязанным к ней ящиком. Когда часовой хотел выпить кофе, то он спускал ящик во двор, подзывал продавца, который ставил в ящик чашку с напитком. Также узник обратил внимание, что крайняя правая вышка немного выступает во двор: изготовив большой крюк и привязав к его концу крепкую веревку, можно было легко зацепиться за выступ постовой будки. Всего лишь через пару секунд беглец мог оказаться на стене, за которой открывается улица. Правда, в этом плане была одна сложность: как быть с часовым? Неожиданно Мотыльку пришла в голову мысль: «Надо сделать так, чтобы часовой заснул!»
Шаррьер поделился своими планами с друзьями, и те, хоть и понимали, что бежать удастся лишь одному человеку, ничем не высказали неудовольствия, а, напротив, стали помогать товарищу. Было решено достать веревку и крюк, а потом, подмешав часовому в кофе снотворное, бежать. Уже на следующий день Мотылек приступил к осуществлению своего плана, предложив часовому отведать кофе по-французски. Тот не отказался, и в течение нескольких дней узник готовил ему крепкий напиток с чайной ложечкой анисового ликера. Часовой был очень доволен, и часто сам обращался к Мотыльку с просьбой приготовить ему кофе по-французски. Еще в начале недели узники поручили Жозефу Дега достать какое-нибудь сильнодействующее снотворное, и когда тот принес заветную бутылочку, назначили день побега.
В тот день Мотылек снова приготовил часовому кофе по-французски, вылив предварительно в чашечку все содержимое пузырька со снотворным. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а результата все не было: охранник прохаживался на своем посту как ни в чем не бывало. Совсем скоро должна была состояться смена часовых, и Шаррьер очень волновался, что не успеет убежать до этого времени.