Нестерова Наталья. Ищите кота (сборник)

   – Пятитысячную купюру. Поднять легко – понятно. А кинуть далеко – извините!
   – Интересный ответ. Пожалуй, его можно засчитать.
   – А правильный какой?
   – Пушинка.
   – Мы на месте, – сказал Максим, въезжая во двор.
   – Где на месте? – вгляделась в темноту за окном Дина.
   – У моего дома.
   – Максим, это неудобно, спасибо, конечно, но я…
   – А вы перестаньте жеманничать. Ехать вам некуда и не к кому. Не оставлять же мне вас на вокзале в самом деле. Вот если бы я подбил вам глаз, тогда другое дело, а с маленькой шишкой на лбу вам ничего на вокзале не светит.
   Максим говорил и парковал машину, оглянувшись назад, подавал задним ходом, стараясь вписаться между другим автомобилем и деревом. Из-за того, что был занят сложным маневром, речь его звучала нейтрально, без нажима. Так говорят, когда хотят донести обыденную информацию, а не уговаривают, убеждают.
   – Кроме того, – продолжал Максим, – не рассчитывайте, что я вам уступлю свою кровать. Вы будете спать на диване, он не раскладывается, сломался.
   Про диван Максим соврал, но надеялся, что подтекст Дине понятен: приставать к ней Максим не собирается, ее женской чести ничто не угрожает.
   Дина подтекст расшифровала и в очередной раз согласилась:
   – Хорошо.
   Нерассуждающая покорность чужой воле – свидетельство рабской натуры. Когда на нас обрушивается горе, мы все становимся его рабами.
 
   Максим жил в старом панельном доме постройки семидесятых годов прошлого века. Но в квартире был сделан современный ремонт. Прихожую от гостиной, объединенной с кухней, отгораживал книжный стеллаж. Внутри квартиры всего одна дверь – в спальню. Зона кухни располагалась в нише, обеденный стол отсутствовал. Это была квартира холостяка, успешного небедного одинокого мужчины, который принципиально не планировал обзаводиться семьей, да и ночующих гостей не жаловал. Поэтому дверь в спальню была стеклянной, а в ванную и в туалет можно было попасть только из спальни. Зато холостяк любил поваляться на диване перед телевизором. Громадный диван-царь занимал центральное место в комнате и наводил мысли о неге, уютном горизонтальном положении тела – словом, диван манил, обещал и гарантировал. Кресел по бокам дивана, которые обычны в меблировке гостиной, у Максима не было. На низком столике перед диваном валялись журналы и газеты, стояли чашки с присохшими остатками кофе. Поперек спинки дивана висело несколько галстуков и пара несвежих сорочек. На диване клубился мягкий плед, подтверждая мысль о том, что хозяин любит здесь расслабиться.
   Максим показал Дине, где находятся удобства. Удобства были совмещенными – большая душевая кабина, раковина, утопленная в стильную тумбу, зеркало с полочками, унитаз, рядом с которым стояла газетница, набитая журналами. Дина мыла руки, смотрела на себя в зеркало. Лицо осталось прежним, а жизнь перевернулась.
 
   Дина не часто сталкивалась по работе с Максимом. В прошлом году начальница болела, Дина ее замещала, несколько недель пришлось тесно общаться с Максимом. Он произвел на Дину впечатление крепкого профессионала, делового современного менеджера, но человека не теплого, сухого и отчасти сноба. Полная противоположность руководителю компании Игорю Леонидовичу, в сердечности и мягкости которого не было слабости и благодушия. Они, Игорь и Максим, составляли отличный руководящий тандем.
   По наблюдениям Дины, все мужчины, абсолютно все, смотрят на молоденьких женщин-коллег по работе двояко, будто меняют контактные линзы. Первые линзы – деловые, появляются в обстановке обсуждения производственных проблем, принятия решений. Взгляд не расслабленный, а сосредоточенный, и половая как и прочая принадлежность собеседника в такой ситуации значения не имеет. Женщина, мужчина, негр, эскимос, марсианин – не важно, главное принятие верного решения. Но рабочий день не на сто процентов состоит из важных деловых моментов, и бессознательно, хотят того или нет, мужчины в расслабленном состоянии цепляют другие линзы – с радужной хитринкой. И взгляд становится неформальным, комплиментарно ласковым. Именно так большинство мужчин смотрели на Дину. Но не Максим. У него второй набор линз был с дефектом. Не только на Дину, но и на остальных женщин он взирал как пресыщенный набоб, который признает, что без мадамочек никуда не деться, но зависимость от них чисто физиологическая, и вообще они, женщины, стоят ниже на лестнице эволюционного развития. Странным образом его почти-презрение действовало провокационно возбуждающе на сослуживиц, он был желанным объектом для интрижки, хотя никто не мог похвастаться победой над этим задавакой. Дина считала противоестественным, что здоровый крепкий мужчина, умный и внешне привлекательный, не женат, не воспитывает детей. Противоестественность говорит о душевной ущербности.
   Но сейчас рассуждать о недостатках Максима, который спас ее, вытащил из-под гробовой доски, было по меньшей мере неблагодарно.
 
   Пока она отсутствовала, Максим навел порядок – сгреб все с дивана и со столика, бросил за гардины. Вернувшаяся Дина обнаружила на столике бутылку коньяка, рюмки, сыр на дощечке с ножом. Максим чистил апельсины и раскладывал дольки на тарелке.
   – Другой закуски нет, – извинился он.
   – Опять пить? – испугалась Дина.
   – Не опять, а снова. Вам положено пить с горя, а у меня вообще ни в одном глазу. Присаживайтесь.
   Дина села в угол. Диван оправдал ожидания – принял тело нежно и мягко. Дине хотелось забраться на него с ногами, устроиться поудобнее, но Дина постеснялась принять непринужденную позу.
   – Выпьем за здоровье добрых людей! – пододвинул ей рюмку Максим и жестом показал: поднимайте, чокайтесь со мной.
   – Хорошо, – подчинилась Дина, чокнулась и пригубила коньяк.
   Максим выпил одним махом, взял кусочек сыра, протянул Дине, но не отдал:
   – Добрые люди обидятся. До дна! Вот правильно, молодец! Закусывайте. Отличный коньяк, верно? – Он снова наполнил рюмки.
   – Вы меня спаиваете? – спросила Дина.
   – Спаиваю, – подтвердил Максим. – Но без корыстных целей и для вашей же пользы. Тост номер два: «Чтоб они сдохли!»
   – Кто?
   – Плохие люди. До дна! А то некоторые не допивают, и плохих людей развелось – хоть соли их.
   – Хорошо.
   Дина выпила и получила дольку апельсина.
   – Я не могу пить в таком ритме, – жалобно проговорила она.
   – Пробовали?
   – Нет.
   – Если не пробовали, то и не зарекайтесь. – Максим говорил задумчиво, точно мысленно решал какую-то задачу.
   Он действительно решал.
   Максим никогда и никому не рассказывал о причинах своего развода с женой. Слишком уж отвратительны и унизительны были эти причин. Кроме того, не в его правилах было распространяться о собственной личной жизни, да и чужая его мало интересовала. Но Дина, стойкий оловянный солдатик, заслуживала того, чтобы понять: не одна она хлебнула из горькой чаши. Дина, конечно, это и так знала – общетеоретически.
   – У меня была жена, – начал Максим почему-то запевным тоном, как былину принялся рассказывать. Поймал себя на этом и усмехнулся. – У попа была собака, он ее убил. Я жену не убивал, хотя чертовски хотелось. Она любила отдыхать в Тунисе, дважды в год туда ездила. А я любил жену и был верен ей, как большевик Ленину-Сталину. Решил сделать сюрприз – приехал в Тунис без предупреждения. Сюрприз удался. Она ездила туда… как бы культурно выразиться? За сексуальными утехами. У них служба поставлена: русские бабы и горячие тунисские альфонсы.
   Признание далось Максиму нелегко, он точно выдавил из себя слова, а потом встряхнулся, отгоняя воспоминания:
   – Вот такие пироги с котятами, их ешь, они мяукают. Добро пожаловать в клуб, Дина!
   Максим наполнил рюмки, и они выпили, Дина, потрясенная, не капризничала. И Максим уже не казался ей снобом, пресыщенным набобом. Человек, переживший болезненную драму. Выходя из стен этого дома, он надевает защитную маску.
   – А дети? – спросила она. – У вас есть дети?
   – Дочь Ксения девяти лет. Я хотел ее забрать. Но бившая (он так и сказал с издевкой – «бившая», а не «бывшая») притащила Ксюху в суд. Девочка должна быть с мамой и тра-та-та в этом духе. Я не мог сказать: «Девочку не должна воспитывать мать-шлюха!» Я ничего не мог сказать. Но, к счастью, все устроилось. Дина! Рано или поздно все устраивается. Ксюха бо́льшую часть времени проводит у моей мамы, я приезжаю к ним. Бившая твердо усвоила: если при дочери начнут мелькать в доме мужики, то денег она не получит ни копейки. Выпьем?
   – Хорошо, только…
   – Разрешается не до дна, что я, зверь, что ли? Теперь ваша очередь исповедоваться. Вам ведь хочется выплеснуть?
   – Наверное. Только у меня язык не поворачивается…
   – Для неповорачивающихся языков есть наводящие вопросы. Как вы познакомились со своим мужем?
   – Я с ним не знакомилась, он был всегда, с пеленок. Наши родители дружили, и сейчас его родители дружат с моей мамой, папа умер три года назад. Наши отцы дипломаты, вместе работали сначала в Париже, потом в Брюсселе. Все выходные вместе, все отпуска вместе. Я так часто слышала, как Сережа опекал меня в детстве, что кажется, будто помню сама. Пятилетним он возил колясочку со мной, новорожденной, в семь лет заявлял, что я самая красивая девочка на свете, и так далее. Он никогда не называл меня Диной, только Диночкой, и не стыдился перед другими мальчишками за свое сюсюканье. Сергей был мне как брат, но я никогда не была ему как сестра. Я была его девочкой, потом девушкой. Он встречал меня из школы, записался в секцию тяжелой атлетики, потому что занятия в ней совпадали с моими в секции художественной гимнастики, он пиликал на скрипке, потому что я училась играть на фортепиано, он терпеть не мог рисование, но ходил в художественную школу, потому что мне захотелось брать уроки живописи.
   Рассказывая, Дина забралась с ногами на диван, согнув их в коленках. Максим укрыл ее пледом и сам устроился в другом углу, положив ноги на журнальный столик.
   – В институте, – продолжала Дина, – появились молодые люди, которые проявляли ко мне интерес, да и я к ним. Начались жуткие обиды, Сергей буквально клокотал, лез в драку, устраивал мне сцены, обвинял в предательстве. Его гнев и ярость я могла бы вынести, ведь в юности острые реакции близких людей не больно-то нас трогают. Подумаешь, мама ругается. Подумаешь, Сергей беснуется. Но я не могла вынести его отчаяния, потерянности, щенячьего взгляда – его страданий. Когда страдают наши родные, мы готовы на любые жертвы. Сергей был очень родной, и я к нему вернулась, забыв про флирт на стороне. Сергей очень хороший, – почему-то убеждала Дина Максима. – Умный, сильный, надежный, верный… – Дина смешалась и горько рассмеялась: – Очень верный, как выяснилось. Давай выпьем?
   – Давай, – согласился Максим. – За то, что перешли на «ты» без брудершафтов и поцелуев.
   «Я бы не отказался», – добавил он мысленно.
   – Хорошо, – привычно согласилась Дина. – А пьянствовать не так уж и противно. Почему я раньше редко заглядывала в рюмку?
   – У тебя еще все впереди. Продолжай рассказывать.
   – Тебе правда не надоело?
   – Весь внимание.
   Максим не любил чужих исповедей – этот повторяющийся жанр, одни и те же сюжеты, только с разными героями. Если случалось попасть под поток чужих личных откровений, он изображал внимание, но думал о своем. Спроси его потом, про что говорили Петя или Таня, он не смог бы ответить. Но Дину он слушал внимательно: ему нравился звук ее голоса, нравилось, что она не плачется, не проклинает судьбу, не казнит бессовестного супруга, а пытается разобраться в своей жизни, глядя на нее как бы со стороны.
   – Я люблю своего мужа, то есть любила, вернее – я его полюбила по-настоящему после свадьбы. Что-то стало расти во мне – что-то хорошее, приятное, чувственное. И вообще мне нравилось замужем, я домашняя женщина. Мне нравилось подбирать мебель в квартиру, и шторы, и светильники, и сантехнику в ванную, и продумывать декорирование стен – мне нравится вить гнездо. А уж когда родился Сережа-маленький, я была на седьмом небе, а Сережа-большой на двадцать седьмом. Однако в глубине души… Спьяну легко тащить секреты из глубины души, – усмехнулась Дина. – Подсознательно я, наверное, всегда считала, что, уступив Сергею, я его облагодетельствовала. Я большой подарок для него. Когда с подарком обращаются нежно и бережно – это нормально и естественно. Поэтому, когда случилось… когда случилось то, что случилось сегодня, во мне, вероятно, не просто гордость обманутой женщины пострадала, а еще и оскорбленное возмущение благодетеля. Знаешь ведь, как это бывает, вроде бы человек и не ведет счет своим добрым поступкам, а потом, если облагодетельствованный повел себя нехорошо, человек возмущается: я ему столько сделал, а он мне…
   – Навалил дерьма в шляпу. Пардон! – спохватился Максим. Он неожиданно забыл, что имеет дело не с приятелем, а с дамой.
   – Грубо, но точно.
   Максим плеснул в рюмки, и Дина без приглашения выпила. Коньяк проваливался в бездонную бочку, казалось, уже не хмелил, но действовал как обезболивающее. Страдающий человек не может оторваться от анальгетика.
   – Я не психоаналитик, – пожал плечами Максим, – это они копаются в мотивах, реакциях. С моей точки зрения, важны факты. Была измена – факт. А плохо тебе, потому что мужа любишь или потому что подарком небес себя считаешь, значения не имеет. Какая разница: подстрелили тебя или зарезали, ведь все равно погибаешь.
   – Да, погибаю.
   – Я имел в виду – фигурально погибаешь.
   – У меня такое чувство, как будто застыла перед пропастью. То есть уже качнулась, падаю. Какая-то секунда, доля секунды, когда ты еще на земле и уже летишь вниз. Секунда длиною во многие часы. В этот момент человек переживает дикий ужас. Миллион мыслей, воспоминаний – и ни одной мысли, пустота, только ужас. У тебя так же было?
   – Наверное, не помню. Я был раздавлен и страшно взбешен. Так вот одновременно – раздавлен и взбешен. И еще, конечно, дико оскорблен по-мужски, даже перепуган. Что ты за мужик, если твоя жена ездит к продажным альфонсам? Дальнейшая жизнь показала, что по этой части у меня все в порядке. Я постарался вычеркнуть из памяти, забыть свое супружество. Не было его, и точка.
   – Скажи мне, Максим… Если не хочешь, не отвечай…
   – Если не захочу, не отвечу. Что?
   – В популярной литературе весьма известна теория гиперсексуальности мужчин. Мол, они ничего не могут с собой поделать, когда видят смазливое личико, стройные ножки, кругленькие попки. Происходит выброс гомонов, и мужчина собой не владеет. Он не виноват, это зов природы, не порицайте его, заложника инстинктов.
   «Какой вариант ответа, – задумался Максим, – ей подойдет?»
   – Ты мне лучше не отвечай, только не ври, – попросила Дина.
   – Мы с тобой уже столько приняли на грудь, что находимся в состоянии «ты меня уважаешь», и врать в этом состоянии западло. У нормального мужика с инстинктами все в порядке, и личики-ножки-попки, конечно, вызывают, то есть возбуждают. Но ведь кроме гормонов есть еще белое и серое вещество в мозгах, есть, бывают, – поправился Максим, – высокие чувства, порядочность, наконец… Что-то я не то несу, не могу подобрать слов.
   «Я переспал со столькими замужними бабами, доказывая себе свой мачизм, – подумал Максим, – что по большому счету не имею права иметь право высказываться на данную тему. Чего имею – не имею? Кажется, я захмелел».
   – Понимаю тебя, – кивнула Дина.
   Что она поняла, было неясно. Максим попробовал не то что забросить удочку, а показать наличие снастей.
   – Вот ты, Дина, очень симпатичная девушка. Ты мне нравишься, всегда нравилась. Обстановка располагает, – он внимательно смотрел на Дину: клюнет? Не клюнула. – Но я не собираюсь к тебе приставать, потому что я тебя…
   – Уважаешь? – подсказала Дина.
   – Точно. Минутку! Тогда получается, что всех остальных я не уважал?
   – Выходит, чтобы не изменять жене, надо ее уважать, а женщину, с которой вступают во внебрачную связь, не уважают?
   – Да, то есть нет. Пошел какой-то пьяный треп.
   – А я еще не рассказала про Настю.
   – Кто у нас Настя? – спросил Максим и разлил остатки коньяка.
   Дина отпила, посмотрела на рюмку:
   – Странно, идет точно вода. Настя – моя лучшая подруга, которую я застала с моим мужем, его застала, их застала… У меня стало плохо с русским языком.
   – Нормально, говори.
   – Родители не одобряли нашу дружбу, но я Настю обожала. Мы с ней сошлись в последних классах школы, когда наша семья вернулась из командировки. Сергей всегда ревновал меня к Насте и упрекал за то, что я себя ставлю как бы ниже Насти. Ее мнение решающее, куда Настя покажет, туда я и бегу, что Настя скажет, то я и делаю. Но мне это было приятно. Понимаешь, я такая блеклая, аморфная, простая, вялая. Не спорь! – остановила Дина жестом Максима. – А Настя – бурная, яркая, из нее фонтаном бьет жизненная сила, эмоции. Кроме того, мы относимся к разным социальным уровням. Мои родители – состоятельные люди, высококультурные и образованные, Настина мама – продавщица, а папа – слесарь в ЖЭКе. Возможно, во мне всегда сидело интеллигентское неудобство и заискивание перед человеком, которому выпал скудный жизненный шанс. О, прости, Максим, ты не любишь психоаналитических копаний. Но как бы то ни было, я всегда завидовала Насте и подчинялась ей. Сергею подчинялась, Насте подчинялась… Девушка с комплексом прислуги. Понимаешь, у меня было пять, десять джинсов, а Настя покупала поддельные китайские и так их расхваливала, кружилась в них, что мои фирменные джинсы казались тряпками. Я всегда радовалась, когда мои вещи перетекали к Насте. Но у нас разные размеры, Настя крупнее. Я специально покупала одежду, в которой утопала, чтобы она досталась Насте. Добренькой получаюсь, правда? Неправда! Мне самой это нравилось. Сергей говорил, что Настя меня использует. Но мне нравилось, что она меня использует! Моя жизнь катила как по рельсам: счастливое детство, институт, удачное замужество. А у Насти – ухабы, перепады, страсти. Я жила ее страстями. Она дважды выходила замуж по бешеной любви и разводилась с кошмарными скандалами. Меня устроили на работу в теплое местечко, где я благополучно продвигалась по карьерной лестнице.
   – Дина, ты прекрасный работник.
   – Спасибо! Настя сменила десять мест, если не больше. Ей страшно не везет на производственные коллективы. То попадаются сквалыжные бабы-сослуживицы, то тупые начальники. Настя хочет как лучше, но ее выдавливают на улицу. И все это, ее производственные конфликты, мы переживали вместе. Она не помнит, как звали ее руководителя в закупочной фирме, а я помню, потому что остро сострадала подруге. Честно говоря… Я тебе сказала, что по образованию Настя логопед, но она не совсем дипломированный логопед. Моя свекровь устроила Настю на какие-то скоротечные курсы, но это занятие не подошло Насте. Ей не хватало терпения возиться ни с шепелявыми детишками, ни с несчастными людьми, потерявшими связную речь после инсультов.
   – Хорошенького работника ты мне хотела подсунуть! – насмешливо возмутился Максим.
   – Я ркувову… О, господи! Руквово… Я ру-ко-во-ство-во-во-ся-ва-ла…
   У Дины стал язык заплетаться враз, точно выключили рубильник. Только что был правильный слог, а теперь она не может выговорить ни слова.
   – Кофе? – предложил Максим.
   – Угу! – кивнула Дина с извиняющейся улыбкой. – Я немнжк слишк… Ой! – икнула она.
   Максим варил кофе и думал, что Дина всегда выглядела как тепличная женщина. Прежде он никогда не задумывался, как она выглядит, женщины-нет по большому счету его не интересовали. В Дине не просто чувствовалась порода, а порода, отшлифованная хорошим воспитанием и образованием, прекрасными условиями жизни. Если взять двух девушек – одну дворянку голубых кровей, а другую крестьянку – нарядить одинаково, и хотя они рта не будут открывать, вы безошибочно поймете – кто аристократка, воспитанная гувернантками и привыкшая спать на перинах, а кто – от земли, от соломы. Десятки маленьких сигналов: мимика, манера держаться, взгляд, исполненный спокойного достоинства или настороженно затравленный, цвет кожи, наконец, – все это непросто подделать и трудно натренировать.
   Когда Максим вернулся с чашкой кофе, Дина спала, свернувшись калачиком в углу дивана.
 
   Утром голова у Дины не болела, но была не своей, туманной. Проснулась Дина от наждачной сухости во рту и в глотке. Первое, что увидела, было оранжевое и с буквами. Поморгав, Дина определила: оранжевое – это стакан с апельсиновым соком, буквы – на записке, прислоненной к стакану. «Кота зовут Майкл», – прочитала Дина. Она жадно пила сок и недоумевала: что такое «кота»? Дина оглянулась по сторонам, тихо застонала, вспомнив вчерашние события. «Кота» – это кот, у Максима есть кот. Был ли вчера кот? Дина не помнила. Она вообще смутно все помнила. Сергей и Настя – ежик в сердце зашевелился, но не кололся сильно. Хотелось еще пить и в туалет. Когда у человека жажда и настоятельный позыв сходить по-маленькому, душевные терзания отступают. Дина зашлепала босиком в кухонный закуток, нашла чайник с еще теплой водой, припала к носику. Так в кино пьют алкоголики. Наплевать. Максим Буданов – откуда он взялся? Откуда-то взялся. Они, кажется, ужинали в ресторане, а потом приехали к нему домой. Это его квартира – точно! Была какая-то мысль… Вот: квартира принципиально закоренелого холостяка. Туалет Дина нашла легко, значит, уже тут бывала.
   Сидя на унитазе, рассматривая пальцы на ногах, она отметила: удачный лак для ногтей. Стоп! Именно эти слова она несколько дней назад сказала педикюрше. Но почему она видит свои пальцы? Потому что ноги голые, чулки отсутствуют. А также юбка, блузка, жакет. На ней чужая, явно мужская белая майка. Бюстгальтер и трусики на месте.
   Дину пошатывало, то ли она еще не протрезвела, то ли это и есть знаменитое состояние похмелья.
   «Мне изменил муж, – рассуждала Дина. – И я провела ночь в квартире другого мужчины. У нас что-то было? Не помню. Я бы обязательно помнила, если бы было! Что же я, совсем была… Кажется, совсем. А, и черт с ним, то есть со мной! Хотя обидно – предаться греху и не помнить».
   Она забралась под душ и долго стояла под струями воды, одной рукой держась за стойку душа, чтобы не свалиться, а другой меняя температуру воды с кипятка на ледяную.
   «Исходя из меблировки квартиры, Максим не мог меня, отключившуюся, просто раздеть и укрыть. Я спала на простынях, на подушке с наволочкой, на разложенном диване. Но откуда-то я знаю, что диван не должен раскладываться, он сломан. Меня нужно было поднять, куда-то отнести, а отнести можно было только на кровать в спальне, стульев и кресел здесь нет, постелить мне постель, переодеть и вернуть на место. Такие сложные маневры. А какая мне разница? – прислушалась к себе Дина и сама себе ответила: – Никакой разницы. Волнует это меня? Нисколько. Подумаешь, мужик таскал меня пьяную по квартире».
   Дина провела рукой по голове, на лбу у линии роста волос нащупала болезненную шишку. И все вспомнила: ресторан, загадки в машине, ее страх отправиться домой, к Сергею; паркуя машину у своего дома, Максим сказал, что диван сломан, потом они пили коньяк, Максим рассказал про свой развод, она тоже откровенничала. Хорошо посидели. И алкогольная амнезия отменяется. Точнее, она распространяется на период от последних капель коньяка до утреннего пробуждения.
   «Было или не было? Если было – это хорошо или плохо? А если не было? Хорошо или плохо? Значения не имеет, все равно ничего не помню».
   Дина вымыла голову «шампунем для мужчин на каждый день», нашла в шкафчике чистые полотенца, закрутила тюрбан на голове, другое полотенце обернула вокруг тела. Намазала лицо гелем после бритья. Женской парфюмерии у Максима не было, фен тоже не нашла.
   Уже лучше. После пробуждения голова кружилась со скоростью десять оборотов в секунду, а теперь только два оборота. Снова хотелось пить. И надо поесть. Горячего и острого, как прописал классик и доктор по образованию Булгаков. И еще кота покормить.
   – Кис-кис! – звала Дина. – Майкл, котик, пойдем кушать!
   Она сварила кофе и пожарила яичницу. Странным образом не смущалась тому, что хозяйничает в чужом доме. Дину гораздо больше волновало, что кот Майкл не показывался. Дина ходила по квартире с тарелкой и вилкой в руках, ела на ходу и звала кота. Потом она ходила с чашкой кофе и снова кликала Майкла. Кот не хотел выходить. Покончив с завтраком и уже разволновавшись не на шутку, Дина легла на пол в спальне и принялась шарить под кроватью. В темноте было не разглядеть, спрятался ли кот в дальнем углу, куда не доставала рука, но никаких звуков Дина не слышала и блеска кошачьих глаз не видела.
   Она поднялась и присела на корточки:
   – Майкл, кис-кис, выходи, пожалуйста! Тетя не кусается, тетя добрая. Я понимаю, у тебя стресс: пришла незнакомая женщина, пьянствовала тут, ночевала, завтракала. Но Майкл! Я тебе клянусь, что не останусь тут жить. Во всяком случае, на следующую ночь точно не останусь. Майкл, выходи, кис-кис.
   Ответом ей было молчание. Взгляд уткнулся в маленький циферблат на телефонном аппарате. Одиннадцать двадцать. Надо позвонить маме. Сергей, разыскивая сбежавшую жену, мог испугать маму.
   Дина сняла трубку, набрала номер маминого сотового:
   – Мамочка, привет! Как ваши дела?
   – Отлично. Что у тебя с голосом?
   – Немножко осипла, ерунда.
   – У вас все в порядке? Уже дважды звонил Сергей, говорит, что не может с тобой связаться.
   – Я не на работе. Отпросилась. Я в косметическом салоне, телефон разрядился. Включи, пожалуйста, громкую связь, хочу поговорить с сынулей. Здравствуй, солнышко!