– Как она, кстати, зовется?
– Смятиново. Борис Владимирович, – она остановилась у выхода на улицу, оглянулась и посмотрела на его ноги, – давайте я вам валенки дам. Иначе, пока с машиной будете возиться, снова промокнете. Снега выпало много.
Борис не стал отказываться. Они вышли на улицу и остановились на крыльце. Снега действительно навалило. Он припорошил тропинку, ведущую к калитке, лежал тоненькими полосками на ветках деревьев, сугробиками на лапах елей. Солнце играло в мириадах его хрусталиков, и они искрились, посылая в глаза несчетное количество солнечных зайчиков. Борис невольно прищурился.
– Красота какая! Тишина, воздух. – Он вздохнул полной грудью.
– Самое удивительное, – согласилась Татьяна Петровна, – что необыкновенно красиво каждый день. И каждый день по-новому. Не устаешь восхищаться, потому что не бывает повторов.
Они услышали шум работающего мотора. Подошли к калитке. Федор Федорович на небольшом тракторе расчищал дорогу. Он уже поравнялся с «Жигулями» Бориса. От машины до калитки было метров двести. Борису вчера показалось, что он преодолел по сугробам не менее километра.
Увидев их, Ексель-Моксель заглушил мотор, вылез из трактора и подошел.
– Мое почтение, – поздоровался он, – с хорошим вас деньком. Петровна, ексель-моксель, свет я починил, но ты так больше не балуй. Бабки наши чуть выкидышами, ексель-моксель, вчера не разродились.
– Далеко ли отсюда до Перематкина? – спросил Борис.
– Пять километров, – ответил Федор Федорович. – Но на машине, ексель-моксель, не проехать – дорогу в этом году, ексель-моксель, не чистили, а после нынешней метели только на большом тракторе, ексель-моксель, можно убрать. Разве на лыжах идти. У меня была лыжня по лесу, так тоже небось, ексель-моксель, занесло.
– К сударушке ходили? – усмехнулась Татьяна Петровна. – У Федора Федоровича в радиусе пятнадцати километров во всех деревнях есть сударушки, – пояснила она Борису.
– А что? – заулыбался старик польщенно. – Я, несмотря на свои семьдесят три года, еще мужчина в полном расцвете сил. Как Карлсон, ексель-моксель, – хохотнул он. – Правда, прежде радиус обстрела больше был – до шестидесяти километров.
На Карлсона Федор Федорович никак не походил. Скорее – на Мужичка с ноготок. Маленький, юркий, крепкий. Совместная работа – Татьяна дала им лопаты раскопать дверь в гараж, заодно и дорожки расчистили – подтвердила выносливость старика. В отличие от Бори, которому не помешало бы снова душ принять, Федор Федорович не взмок, одышки у него не наблюдалось. Молодец старик. По всему видать, сельский балагур и весельчак. Ексель-Моксель с расспросами к Боре не лез, только имя-отчество выяснил и стал звать Владимировичем.
«Платит ли ему Татьяна? – думал Боря. – Наверняка на зарплате старичок. Ишь как старается, будто для себя работает».
Гараж находился под домом. И тут же, за стеной, подвал со стратегическими запасами провизии: батареи банок с консервами, колбасы и окороки, подвешенные на крюки, стеллаж с винными бутылками, бочонки с квашеной капустой и огурцами, ящики с картошкой, свеклой, морковью. Прямо для атомной войны приготовились. Мужа у Татьяны нет, но определенно есть богатый содержатель. Из тех, что в детстве недоедали, и теперь для них обилие складированных продуктов лучший, чем счет в банке, показатель богатства и достатка. Борис представил себе самодовольного толстяка в спортивном костюме, который водит гостей по дому, отмахивается от восхищенных оценок, а в подземном продуктовом складе небрежно бросает: «Это так, на первое время, чтоб себе ни в чем не отказывать».
Борис взял канистру, принес ее к машине. Татьяна и Федор Федорович наблюдали, как он через воронку льет бензин в бак. Борис выяснил, что до ближайшей заправки километров пятьдесят, но дареного бензина взял с запасом – вдруг опять придется кружить. Хотел в качестве жеста доброй воли предложить продукты, которые он вез сестре, все равно до Перематкина не добраться, но, увидев запасы в подвале, промолчал.
– Может, я все-таки расплачусь за бензин?
Она, не отвечая, смотрела куда-то за его спину.
– Дым! – воскликнула она. – Смотрите, дым!
Борис и Федор Федорович одновременно развернулись.
– Ексель-моксель, мать моя женщина! – закричал старик. – Пожар! Моя хата горит! Бежим!
Белый дым со всполохами серого широким столбом поднимался к небу. Они бежали по только что расчищенной трактором дороге, дым становился все темнее, в нем показались языки пламени. Татьяна и Федор Федорович отстали, Борис прибежал первым и растерянно застыл, не зная, что делать.
Старый пятистенок из бревен соединялся переходом с какой-то постройкой. Горел переход, и уже занялась постройка, которая была коровником. Из его открытой двери валил дым. Тревожно мычала корова, и слышался женский крик, прерываемый кашлем:
– Иди, окаянная, вот горе! Зорька! Пошла! Федька! Где ты, старый черт?
О том, как надо тушить пожар, Борис знал теоретически. Заливать огонь водой, пеной, засыпать песком. Он схватил широкую лопату для расчистки дорожек, стал кидать ею снег на огонь.
– Брось! – закричал прибежавший Федор Федорович. – Руби крыльцо, отсекай, чтобы на дом не перекинулось. Петровна, ексель-моксель, тащи ему топор, багор, – скомандовал он и, закрыв лицо локтем, бросился в коровник.
Борис вслед за Татьяной побежал к сараю. Дверь его была заперта на навесной замок. Борис ногой вышиб дверь. Пока они нашли в темноте нужные инструменты, огонь уже полностью захватил крышу коровника и подобрался к дому. Рухнула внутрь стена коровника, и тут же с истошным мычанием из него выскочила корова. Она засеменила к калитке, раскачиваясь и припадая на все четыре ноги из-за непомерно огромного живота.
– Федорович! Анна Тимофеевна! – закричала Татьяна. – Где вы?
Ответом ей был надсадный кашель из горящего коровника.
Борис подскочил к дому. Занялся только угол крыльца. Дом можно было спасти. Он размахнулся топором и ударил по той части, где крыльцо примыкало к дому.
Он крушил дерево с остервенением дебошира. Ветра не было, и дым почти не мешал ему. Физической усталости он тоже не чувствовал – только страстное желание спасти чужое жилье.
Краем глаза Борис увидел, что Федор Федорович за плечи вытащил из сарая женщину. И буквально через секунду крыша коровника обвалилась. Дымная волна обдала Бориса, он закашлялся, отскочил в сторону. Посмотрел на свою работу, прикидывая, где нужно рубить дальше.
Появились новые лица, две бабки: одна маленькая круглая, как шарик, другая повыше, со странно перекошенными в одну сторону лицом и телом. Кругленькая бросилась помогать Татьяне оттаскивать тлеющее дерево, кривая бухнулась на колени рядом с Федором Федоровичем, который хлопотал у лежащей на земле жены.
– Нюрочка, что ты? Ушибло тебя? – причитал он. – Ексель-моксель! Хрен с ней, с этой коровой! Зачем же ты?..
Анна Тимофеевна тяжело дышала, с трудом проговорила, отталкивая мужа:
– Иди! Деньги там, в железной коробке, в серванте. Иди! Пальто мое новое и костюм свой – вынеси.
– Вот баба, ексель-моксель, – нервно выругался Федор Федорович, – нашла время о шмотках думать. Чуть не сгорела ведь!
Он бросился помогать Борису, но помощник из него был плохой. Руки, лицо Федора Федоровича были обожжены, на голове выгорели волосы. Он не чувствовал боли, пока не схватил лопату, тут же завыв:
– Е-е-е… ексель-моксель!
Огонь перекинулся на сенник – сарай для сена и другой, где хранились инструменты и инвентарь. Но дому огонь больше не угрожал. От коровника до того места, где раньше было закрытое крыльцо, – метров семь безопасной зоны. Татьяна и кругленькая старушка оттащили тлеющие деревяшки и те, что с запасом вырубил Борис. Обнажившийся вход в сени в полутора метрах над землей напоминал рот человека в истошном крике. Снег вокруг почернел от копоти и гари, грязными были лица, одежда людей. Даже у кривой старухи, не отходившей от Анны Тимофеевны, по лбу шла темная полоса сажи.
– А-а-а, – заикалась кривая, показывая на жену Федора Федоровича, – в-в-в б-б-б…
– Клавдя говорит, Аннушку в больницу нужно везти, – перевела другая старушка.
– Может, вызвать «скорую помощь»? – предложил Борис.
– Не-не-не, – затвердила Клавдия, – я-я-я, и-и-и, аж. – Она взмахнула рукой.
– Когда с ней инсульт случился, – снова пояснила кругленькая, – аж на следующий день приехали.
Они разговаривали, отвернувшись от пожара, словно не хотели видеть стихию, справиться с которой не могли. Шум огня напоминал звук сильного дождя с градом – рвался в огне шифер крыш.
– Ближайшая больница в Ступине, – сказала Татьяна, – это двадцать километров отсюда. Федору Федоровичу тоже срочно нужна помощь. – Она посмотрела на Бориса.
Федор Федорович тихо выл от боли, прикладывал горсти снега то к одной, то к другой руке и теребил жену, которая лежала с закрытыми глазами и часто-часто дышала.
– Нюрочка, ну ты как? Больно где? На нее балка свалилась. Надо теплое притащить. Замерзнет, у нее ж радикулит.
Он пошел к дому, кряхтя, подпрыгнул и навалился на порог, перенес тяжесть тела на локти, закинул одну ногу, потом другую, скрылся.
– Я подгоню машину, – сказал Борис и пошел к калитке.
Дорогу ему преграждала корова, черно-белая с животом, в котором мог находиться аэростат средней величины.
– Пропусти, пошла!
Корова не сдвинулась с места. Напротив, грозно замычала и опустила голову, направив на него рога. Борис взял обгорелое бревно, стукнул им корову по хребту:
– Пошла вон, я сказал!
Бревно сломалось, но и корова отступила, освобождая проход.
Борис не бежал – дыхание еще не восстановилось после тяжелой работы, – но трусил по дороге. Лихорадочное волнение подстегивало его – казалось, что двигаться надо очень быстро, его задача – обеспечить максимальную скорость всех действий.
Дорогу «Жигулям» загораживал трактор Федора Федоровича. Борис бросился в кабину, завел мотор и побежал к трактору. Не сразу разобрался в его немудреном управлении и чуть не въехал в собственный автомобиль. Свез трактор на обочину и побежал к «Жигулям». «Быстрее! Быстрее! Копаться – время терять», – злился он.
Валенки мешали управлять педалями, он снял их и бросил на сиденье рядом. Развернуться не получится, он двинулся к дому Екселя-Мокселя задним ходом.
Подъехав, выскочил прямо в носках на снег, чертыхнулся, надел валенки. Анну Тимофеевну уже укрыли одеялом в белом пододеяльнике, положили ей под голову подушку. Она была крупной женщиной, килограммов под девяносто, и Борис вдруг испугался, что не сумеет поднять ее на руки, особенно после пробежек и работы топором. О щуплом Федоре Федоровиче и говорить было нечего – старик тощий, да еще на полголовы ниже супруги. Борис не стал геройствовать.
– Таня! – распорядился он. – Бери за ноги. И несем на заднее сиденье. Потом сама туда сядешь, ее голову на колени положишь. Федорович! Не мешайся, куда ты со своими руками! Садись на переднее сиденье.
– Подождите! – попросила Анна Тимофеевна, когда Татьяна и Борис приноровились, чтобы поднять ее. Она нашла глазами кругленькую старушку: – Стеша! Христом Богом! Зорьке не сегодня завтра телиться. Стеша! Не брось кормилицу!
– Буде, буде тебе, – замахала руками Стеша, – ехай, не тревожьсь. Ниче с твоей коровой не станется. Несите ее, – обратилась она к Боре. – Да не ногами же вперед, ироды!
– С-с-с… – Клавдия пыталась что-то сказать кривым ртом.
– Счастливо, с богом! – перебила ее Стеша. Борис опасался, что после вчерашней метели не сможет проехать соседние села, если там не чистили дорогу. Но они благополучно миновали две деревни. Татьяна на развилках подсказывала путь – направо, вперед, налево. Федор Федорович, страдая от боли, тихо матерился. Никаких екселей-мокселей, «правильные» матюки. Машина шла ровно, но, когда слегка подпрыгивала, Анна Тимофеевна тяжело и жалобно стонала. Тогда Федор Федорович вздрагивал, оборачивался к жене и уговаривал ее:
– Нюрочка, потерпи, голубушка! Уже Лизуново проехали. Крепись, ласточка.
В отличие от него Анна Тимофеевна ласковых слов не говорила. Но ее речь, задыхающаяся, торопливая, без логики и связи между предложениями, почти бред, выдавала тревогу о хозяйстве и муже.
– Старый козел, – бормотала она, – от проводки загорелось. Сколько раз говорила – вроде пахнет. Клешни свои до костей сжег, работничек. Тебе только по сударушкам шляться. Что теперь с коровой будет? Стешка… не сглазила я ее корову, шутковала, а она зло держит. Люся! Где Люся? К ней надо. Ой, горе! Где теперь сено взять? Пропадет Зорька. Федя, ожоги хорошо мочой лечить, ты пописай на руки обязательно, слышишь? Так в груди давит, так давит! Люсю позовите.
– Анна Тимофеевна, где Люся живет? – спросила Татьяна.
– У вокзала, Федя, скажи. Ох, плохо мне.
– Федор Федорович, – повторила вопрос Таня, – где в Ступине ваша дочь живет?
– За переездом, красный дом кирпичный, о-о-о! – застонал он, едва не теряя сознание от боли. – Квартира семь. Владимирович, ты к ней съездишь?
– Конечно, – кивнул Борис, – не беспокойтесь.
– Все! Не могу! – зарычал Федор Федорович. – Тормози, Боря! На руки помочусь.
Борис остановил машину. Выскочил в носках, обежал машину, открыл дверь. Федор Федорович кое-как вылез.
– Мотню мне расстегни, – попросил он.
Его руки, красно-черные, в волдырях, действительно походили сейчас на клешни какого-то чудовищного животного. Обшлага рукавов нейлоновой куртки обгорели и местами впаялись в кожу.
– Не могу, заклинило. – Федор Федорович тряс своими страшными кистями под маленьким кусочком плоти. – Боря, давай ты, мочись на меня! Ох, ексель-моксель.
Борис расстегнул брюки, нисколько не заботясь, что все это может наблюдать Татьяна. У него тоже, но от волнения, дрожали руки, и сначала ничего не выходило. Потом полилось. Он прицельно орошал кисти старика.
– Полегчало? – спросил он, застегивая старику и себе штаны.
– Не пойму, горит до костей.
Когда они сели в машину, от мокрых носков Бориса обдуваемых теплой струей из печки, пошел характерный запах. Он смешивался с запахом от рук Федора Федоровича. Татьяну слегка начало мутить. В голове одна за другой мелькали мысли. Скоро они подъедут к больнице, по отзывам, нищей и плохой, как большинство сельских. Значит, нужны будут лекарства. Обязательно спросить какие. Корова Зорька. Кормилица семьи Знахаревых. Летом они продают молоко дачникам, на вырученные деньги живут целый год. Знахаревы гордые, Федор Федорович сколько ей помогает по соседству, а денег даже за расчистку дороги не берет. Нужно сено на корм Зорьке.
– Анна Тимофеевна, Федор Федорович, – обратилась к ним Татьяна, – где можно сено купить? У бабы Стеши только для козы припасено.
– Смятиново. Борис Владимирович, – она остановилась у выхода на улицу, оглянулась и посмотрела на его ноги, – давайте я вам валенки дам. Иначе, пока с машиной будете возиться, снова промокнете. Снега выпало много.
Борис не стал отказываться. Они вышли на улицу и остановились на крыльце. Снега действительно навалило. Он припорошил тропинку, ведущую к калитке, лежал тоненькими полосками на ветках деревьев, сугробиками на лапах елей. Солнце играло в мириадах его хрусталиков, и они искрились, посылая в глаза несчетное количество солнечных зайчиков. Борис невольно прищурился.
– Красота какая! Тишина, воздух. – Он вздохнул полной грудью.
– Самое удивительное, – согласилась Татьяна Петровна, – что необыкновенно красиво каждый день. И каждый день по-новому. Не устаешь восхищаться, потому что не бывает повторов.
Они услышали шум работающего мотора. Подошли к калитке. Федор Федорович на небольшом тракторе расчищал дорогу. Он уже поравнялся с «Жигулями» Бориса. От машины до калитки было метров двести. Борису вчера показалось, что он преодолел по сугробам не менее километра.
Увидев их, Ексель-Моксель заглушил мотор, вылез из трактора и подошел.
– Мое почтение, – поздоровался он, – с хорошим вас деньком. Петровна, ексель-моксель, свет я починил, но ты так больше не балуй. Бабки наши чуть выкидышами, ексель-моксель, вчера не разродились.
– Далеко ли отсюда до Перематкина? – спросил Борис.
– Пять километров, – ответил Федор Федорович. – Но на машине, ексель-моксель, не проехать – дорогу в этом году, ексель-моксель, не чистили, а после нынешней метели только на большом тракторе, ексель-моксель, можно убрать. Разве на лыжах идти. У меня была лыжня по лесу, так тоже небось, ексель-моксель, занесло.
– К сударушке ходили? – усмехнулась Татьяна Петровна. – У Федора Федоровича в радиусе пятнадцати километров во всех деревнях есть сударушки, – пояснила она Борису.
– А что? – заулыбался старик польщенно. – Я, несмотря на свои семьдесят три года, еще мужчина в полном расцвете сил. Как Карлсон, ексель-моксель, – хохотнул он. – Правда, прежде радиус обстрела больше был – до шестидесяти километров.
На Карлсона Федор Федорович никак не походил. Скорее – на Мужичка с ноготок. Маленький, юркий, крепкий. Совместная работа – Татьяна дала им лопаты раскопать дверь в гараж, заодно и дорожки расчистили – подтвердила выносливость старика. В отличие от Бори, которому не помешало бы снова душ принять, Федор Федорович не взмок, одышки у него не наблюдалось. Молодец старик. По всему видать, сельский балагур и весельчак. Ексель-Моксель с расспросами к Боре не лез, только имя-отчество выяснил и стал звать Владимировичем.
«Платит ли ему Татьяна? – думал Боря. – Наверняка на зарплате старичок. Ишь как старается, будто для себя работает».
Гараж находился под домом. И тут же, за стеной, подвал со стратегическими запасами провизии: батареи банок с консервами, колбасы и окороки, подвешенные на крюки, стеллаж с винными бутылками, бочонки с квашеной капустой и огурцами, ящики с картошкой, свеклой, морковью. Прямо для атомной войны приготовились. Мужа у Татьяны нет, но определенно есть богатый содержатель. Из тех, что в детстве недоедали, и теперь для них обилие складированных продуктов лучший, чем счет в банке, показатель богатства и достатка. Борис представил себе самодовольного толстяка в спортивном костюме, который водит гостей по дому, отмахивается от восхищенных оценок, а в подземном продуктовом складе небрежно бросает: «Это так, на первое время, чтоб себе ни в чем не отказывать».
Борис взял канистру, принес ее к машине. Татьяна и Федор Федорович наблюдали, как он через воронку льет бензин в бак. Борис выяснил, что до ближайшей заправки километров пятьдесят, но дареного бензина взял с запасом – вдруг опять придется кружить. Хотел в качестве жеста доброй воли предложить продукты, которые он вез сестре, все равно до Перематкина не добраться, но, увидев запасы в подвале, промолчал.
* * *
Борис закрутил крышку бензобака и еще раз спросил Татьяну:– Может, я все-таки расплачусь за бензин?
Она, не отвечая, смотрела куда-то за его спину.
– Дым! – воскликнула она. – Смотрите, дым!
Борис и Федор Федорович одновременно развернулись.
– Ексель-моксель, мать моя женщина! – закричал старик. – Пожар! Моя хата горит! Бежим!
Белый дым со всполохами серого широким столбом поднимался к небу. Они бежали по только что расчищенной трактором дороге, дым становился все темнее, в нем показались языки пламени. Татьяна и Федор Федорович отстали, Борис прибежал первым и растерянно застыл, не зная, что делать.
Старый пятистенок из бревен соединялся переходом с какой-то постройкой. Горел переход, и уже занялась постройка, которая была коровником. Из его открытой двери валил дым. Тревожно мычала корова, и слышался женский крик, прерываемый кашлем:
– Иди, окаянная, вот горе! Зорька! Пошла! Федька! Где ты, старый черт?
О том, как надо тушить пожар, Борис знал теоретически. Заливать огонь водой, пеной, засыпать песком. Он схватил широкую лопату для расчистки дорожек, стал кидать ею снег на огонь.
– Брось! – закричал прибежавший Федор Федорович. – Руби крыльцо, отсекай, чтобы на дом не перекинулось. Петровна, ексель-моксель, тащи ему топор, багор, – скомандовал он и, закрыв лицо локтем, бросился в коровник.
Борис вслед за Татьяной побежал к сараю. Дверь его была заперта на навесной замок. Борис ногой вышиб дверь. Пока они нашли в темноте нужные инструменты, огонь уже полностью захватил крышу коровника и подобрался к дому. Рухнула внутрь стена коровника, и тут же с истошным мычанием из него выскочила корова. Она засеменила к калитке, раскачиваясь и припадая на все четыре ноги из-за непомерно огромного живота.
– Федорович! Анна Тимофеевна! – закричала Татьяна. – Где вы?
Ответом ей был надсадный кашель из горящего коровника.
Борис подскочил к дому. Занялся только угол крыльца. Дом можно было спасти. Он размахнулся топором и ударил по той части, где крыльцо примыкало к дому.
Он крушил дерево с остервенением дебошира. Ветра не было, и дым почти не мешал ему. Физической усталости он тоже не чувствовал – только страстное желание спасти чужое жилье.
Краем глаза Борис увидел, что Федор Федорович за плечи вытащил из сарая женщину. И буквально через секунду крыша коровника обвалилась. Дымная волна обдала Бориса, он закашлялся, отскочил в сторону. Посмотрел на свою работу, прикидывая, где нужно рубить дальше.
Появились новые лица, две бабки: одна маленькая круглая, как шарик, другая повыше, со странно перекошенными в одну сторону лицом и телом. Кругленькая бросилась помогать Татьяне оттаскивать тлеющее дерево, кривая бухнулась на колени рядом с Федором Федоровичем, который хлопотал у лежащей на земле жены.
– Нюрочка, что ты? Ушибло тебя? – причитал он. – Ексель-моксель! Хрен с ней, с этой коровой! Зачем же ты?..
Анна Тимофеевна тяжело дышала, с трудом проговорила, отталкивая мужа:
– Иди! Деньги там, в железной коробке, в серванте. Иди! Пальто мое новое и костюм свой – вынеси.
– Вот баба, ексель-моксель, – нервно выругался Федор Федорович, – нашла время о шмотках думать. Чуть не сгорела ведь!
Он бросился помогать Борису, но помощник из него был плохой. Руки, лицо Федора Федоровича были обожжены, на голове выгорели волосы. Он не чувствовал боли, пока не схватил лопату, тут же завыв:
– Е-е-е… ексель-моксель!
Огонь перекинулся на сенник – сарай для сена и другой, где хранились инструменты и инвентарь. Но дому огонь больше не угрожал. От коровника до того места, где раньше было закрытое крыльцо, – метров семь безопасной зоны. Татьяна и кругленькая старушка оттащили тлеющие деревяшки и те, что с запасом вырубил Борис. Обнажившийся вход в сени в полутора метрах над землей напоминал рот человека в истошном крике. Снег вокруг почернел от копоти и гари, грязными были лица, одежда людей. Даже у кривой старухи, не отходившей от Анны Тимофеевны, по лбу шла темная полоса сажи.
– А-а-а, – заикалась кривая, показывая на жену Федора Федоровича, – в-в-в б-б-б…
– Клавдя говорит, Аннушку в больницу нужно везти, – перевела другая старушка.
– Может, вызвать «скорую помощь»? – предложил Борис.
– Не-не-не, – затвердила Клавдия, – я-я-я, и-и-и, аж. – Она взмахнула рукой.
– Когда с ней инсульт случился, – снова пояснила кругленькая, – аж на следующий день приехали.
Они разговаривали, отвернувшись от пожара, словно не хотели видеть стихию, справиться с которой не могли. Шум огня напоминал звук сильного дождя с градом – рвался в огне шифер крыш.
– Ближайшая больница в Ступине, – сказала Татьяна, – это двадцать километров отсюда. Федору Федоровичу тоже срочно нужна помощь. – Она посмотрела на Бориса.
Федор Федорович тихо выл от боли, прикладывал горсти снега то к одной, то к другой руке и теребил жену, которая лежала с закрытыми глазами и часто-часто дышала.
– Нюрочка, ну ты как? Больно где? На нее балка свалилась. Надо теплое притащить. Замерзнет, у нее ж радикулит.
Он пошел к дому, кряхтя, подпрыгнул и навалился на порог, перенес тяжесть тела на локти, закинул одну ногу, потом другую, скрылся.
– Я подгоню машину, – сказал Борис и пошел к калитке.
Дорогу ему преграждала корова, черно-белая с животом, в котором мог находиться аэростат средней величины.
– Пропусти, пошла!
Корова не сдвинулась с места. Напротив, грозно замычала и опустила голову, направив на него рога. Борис взял обгорелое бревно, стукнул им корову по хребту:
– Пошла вон, я сказал!
Бревно сломалось, но и корова отступила, освобождая проход.
Борис не бежал – дыхание еще не восстановилось после тяжелой работы, – но трусил по дороге. Лихорадочное волнение подстегивало его – казалось, что двигаться надо очень быстро, его задача – обеспечить максимальную скорость всех действий.
Дорогу «Жигулям» загораживал трактор Федора Федоровича. Борис бросился в кабину, завел мотор и побежал к трактору. Не сразу разобрался в его немудреном управлении и чуть не въехал в собственный автомобиль. Свез трактор на обочину и побежал к «Жигулям». «Быстрее! Быстрее! Копаться – время терять», – злился он.
Валенки мешали управлять педалями, он снял их и бросил на сиденье рядом. Развернуться не получится, он двинулся к дому Екселя-Мокселя задним ходом.
Подъехав, выскочил прямо в носках на снег, чертыхнулся, надел валенки. Анну Тимофеевну уже укрыли одеялом в белом пододеяльнике, положили ей под голову подушку. Она была крупной женщиной, килограммов под девяносто, и Борис вдруг испугался, что не сумеет поднять ее на руки, особенно после пробежек и работы топором. О щуплом Федоре Федоровиче и говорить было нечего – старик тощий, да еще на полголовы ниже супруги. Борис не стал геройствовать.
– Таня! – распорядился он. – Бери за ноги. И несем на заднее сиденье. Потом сама туда сядешь, ее голову на колени положишь. Федорович! Не мешайся, куда ты со своими руками! Садись на переднее сиденье.
– Подождите! – попросила Анна Тимофеевна, когда Татьяна и Борис приноровились, чтобы поднять ее. Она нашла глазами кругленькую старушку: – Стеша! Христом Богом! Зорьке не сегодня завтра телиться. Стеша! Не брось кормилицу!
– Буде, буде тебе, – замахала руками Стеша, – ехай, не тревожьсь. Ниче с твоей коровой не станется. Несите ее, – обратилась она к Боре. – Да не ногами же вперед, ироды!
– С-с-с… – Клавдия пыталась что-то сказать кривым ртом.
– Счастливо, с богом! – перебила ее Стеша. Борис опасался, что после вчерашней метели не сможет проехать соседние села, если там не чистили дорогу. Но они благополучно миновали две деревни. Татьяна на развилках подсказывала путь – направо, вперед, налево. Федор Федорович, страдая от боли, тихо матерился. Никаких екселей-мокселей, «правильные» матюки. Машина шла ровно, но, когда слегка подпрыгивала, Анна Тимофеевна тяжело и жалобно стонала. Тогда Федор Федорович вздрагивал, оборачивался к жене и уговаривал ее:
– Нюрочка, потерпи, голубушка! Уже Лизуново проехали. Крепись, ласточка.
В отличие от него Анна Тимофеевна ласковых слов не говорила. Но ее речь, задыхающаяся, торопливая, без логики и связи между предложениями, почти бред, выдавала тревогу о хозяйстве и муже.
– Старый козел, – бормотала она, – от проводки загорелось. Сколько раз говорила – вроде пахнет. Клешни свои до костей сжег, работничек. Тебе только по сударушкам шляться. Что теперь с коровой будет? Стешка… не сглазила я ее корову, шутковала, а она зло держит. Люся! Где Люся? К ней надо. Ой, горе! Где теперь сено взять? Пропадет Зорька. Федя, ожоги хорошо мочой лечить, ты пописай на руки обязательно, слышишь? Так в груди давит, так давит! Люсю позовите.
– Анна Тимофеевна, где Люся живет? – спросила Татьяна.
– У вокзала, Федя, скажи. Ох, плохо мне.
– Федор Федорович, – повторила вопрос Таня, – где в Ступине ваша дочь живет?
– За переездом, красный дом кирпичный, о-о-о! – застонал он, едва не теряя сознание от боли. – Квартира семь. Владимирович, ты к ней съездишь?
– Конечно, – кивнул Борис, – не беспокойтесь.
– Все! Не могу! – зарычал Федор Федорович. – Тормози, Боря! На руки помочусь.
Борис остановил машину. Выскочил в носках, обежал машину, открыл дверь. Федор Федорович кое-как вылез.
– Мотню мне расстегни, – попросил он.
Его руки, красно-черные, в волдырях, действительно походили сейчас на клешни какого-то чудовищного животного. Обшлага рукавов нейлоновой куртки обгорели и местами впаялись в кожу.
– Не могу, заклинило. – Федор Федорович тряс своими страшными кистями под маленьким кусочком плоти. – Боря, давай ты, мочись на меня! Ох, ексель-моксель.
Борис расстегнул брюки, нисколько не заботясь, что все это может наблюдать Татьяна. У него тоже, но от волнения, дрожали руки, и сначала ничего не выходило. Потом полилось. Он прицельно орошал кисти старика.
– Полегчало? – спросил он, застегивая старику и себе штаны.
– Не пойму, горит до костей.
Когда они сели в машину, от мокрых носков Бориса обдуваемых теплой струей из печки, пошел характерный запах. Он смешивался с запахом от рук Федора Федоровича. Татьяну слегка начало мутить. В голове одна за другой мелькали мысли. Скоро они подъедут к больнице, по отзывам, нищей и плохой, как большинство сельских. Значит, нужны будут лекарства. Обязательно спросить какие. Корова Зорька. Кормилица семьи Знахаревых. Летом они продают молоко дачникам, на вырученные деньги живут целый год. Знахаревы гордые, Федор Федорович сколько ей помогает по соседству, а денег даже за расчистку дороги не берет. Нужно сено на корм Зорьке.
– Анна Тимофеевна, Федор Федорович, – обратилась к ним Татьяна, – где можно сено купить? У бабы Стеши только для козы припасено.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента