Нестерова Наталья. Кошки-мышки

Наталья Нестерова
Кошки-мышки

   Инне Веремеенко, чье изящество и женская хрупкость таят подлинную мудрость

Глава первая
Князи – в грязи

   На завистливый вопрос подруг: «Откуда берутся такие мужики?» – я честно отвечала:
   – Они валяются на улице.
   Своего мужа я действительно нашла на тротуаре. Вернее – на грязной тропинке. В прошлом столетии, десять лет назад, холодной осенью девяносто седьмого года.
 
   Возвращалась поздно вечером. Дождь, слякоть, темнота. Узкая дорожка, по одну сторону глухая стена здания, по другую – ограда детского сада. Противное место, зато путь до дома сокращается на пятнадцать минут. Неожиданное препятствие: на земле сидит мужик. Спиной привалился в дому, ноги вытянул. Конечности у пьянчуги (а кто еще, как не в хлам пьяная зараза?) длиннющие, пятками упирается в забор. Не обойти, а перешагивать боязно. Вдруг очнется, сделает мне подсечку, повалит? Сейчас голова у него на грудь упала, похоже, дрыхнет. Но все равно страшно. Развелось алкоголиков! Ни пройти ни проехать.
   Оглянулась назад: возвращаться? Ой, как не хочется. Дождь льет, ноги промокли, зонтик забыла, капюшон куртки не спасает. А почему, собственно, всякой пьяни бояться? Они наклюкаются, спят на дороге, а мы должны обходными путями колесить? Дудки!
   – Эй, мужик! – пнула я ногой пьянчугу. – Костыли подбери.
   Если он проявит агрессию, успею удрать. Человек, не стоящий на ногах, вряд ли бегает лучше меня.
   Алкоголик пошевелился, но не ответил.
   – Дай дорогу, говорю! – стукнула его носком ботинка посильнее.
   – Что? – поднял голову.
   Темно, лица не разглядеть. Только видно, что без шапки, голова как лысая, мокрыми волосами облеплена. Вскакивать не собирается.
   – Позвольте мне, пожалуйста, пройти, – на всякий случай культурно попросила.
   – Перешагивайте, считайте, что я мертвый, – почти внятно проговорил он и снова уронил голову.
   Жалость во мне вспыхнула как спички в коробке, одна за другой, по нарастающей. Почему я сразу: пьянчуга, алкоголик? (Первая спичка.) А может, человеку плохо? (Вторая спичка.) Сердце, инфаркт, язва, ангина (Вся коробка занялась.)… Нет, ангина – из другой области. При ангине лежат в постели, под теплым одеялом, а не валяются на улице под дождем. Мужчина, кажется, не старый, а больной! Точно – сердце. У нас в классе был мальчишка, верста коломенская, чаще по больницам лежал, чем в школу ходил. Говорили – очень быстро растет, сердце не справляется. Этот тоже немалого роста. Вымахал, а сердце отказывает.
   – Вам плохо? – присела я на корточки.
   – Очень, – не поднимая головы, ответил.
   – Сердце?
   Он промычал. Можно расценить как согласие.
   – Надо «скорую». Но сюда машина не подойдет, до проезжей части почти километр. Что же делать?
   – Идите своей дорогой.
   – А вы?
   – А я буду умирать.
   Спиртным от него, конечно, пахло (при пороке сердца водку глушить!). Но еще отчетливо улавливался запах дорого лосьона. При близком рассмотрении, хоть и в потемках, я отметила: молодой мужчина, лицо безошибочно указывает на то, что это не алкоголик запущенный, а вполне цивильный представитель сильного пола. Такого сильного, что на ногах не держится.
   – Погодите умирать. У нас медицина передовая. А у вас таблеточки есть? В карманчике? Носите с собой? – Я беззастенчиво шарила по его карманам.
   Вывалила содержимое на землю. Связка ключей, пачка сигарет, зажигалка, носовой платок, мелкие монеты – никаких тебе пилюлей. Внутренние карманы. Мужчины самое ценное кладут в те карманы, которых мы не имеем, – на внутренней стороне пиджаков. Расстегиваем ему куртку, ищем, обследуем…
   – Девушка, вы меня грабите?
   – Ой, дядечка! – В волнении я назвала его «дядечкой», хотя лет больному не намного больше, чем мне. – Вы только подождите бредить, ладно? Черт! Да где же ваши таблетки?
   Пухлый бумажник, паспорт, еще какие-то бумаги. Ни намека на лекарства. Телефон сотовый. Престижная вещь, которую может себе позволить далеко не каждый. Как по нему звонить, чтобы сообщить родным о приступе? Нажимаем верхнюю кнопку, загорелся экран, мигнули слова «батарейка разряжена», экран погас. И сколько еще не давила я на кнопки, телефон оставался мертвым. Все у бедолаги разрядилось: и телефон, и сердце.
   Продолжаю обыск. Лезу глубже, ведь на рубашке тоже есть карманчик. Может, он на груди хранит пилюли.
   – Щекотно, – дернулся умирающий.
   – Вам точно плохо? – настороженно спросила я, отстранившись.
   – Хуже не бывает, – горько заверил он.
   Наверное, перед концом, в агонии, всякое происходит. Я не медик! Учусь на третьем курсе экономического факультета университета, понятия не имею, как люди с жизнью прощаются. Если по кино судить, то должны слабеть. По кино судить – глупо, любой ребенок знает.
   Затолкала его вещи в собственные карманы. Захватила его лицо ладонями, чтобы на меня смотрел прямо (щеки колкие, утром, наверное, брился):
   – У нас два варианта. Слышите? Не теряйте сознания, пожалуйста! Дышите глубже. Или на проспект, – я дернула головой в сторону, откуда пришла, – и там вызываем «скорую» из телефона-автомата. Еще найди исправный, – тихо добавила я. – Или транспортирую вас к себе домой. Путь в два раза короче, и телефон точно работает. Кто принимает решение?
   Больной безмолвствовал и смотрел на меня так, будто пришел его последний час и видит он перед собой Смерть, то есть даму в балахоне и с косой. Капюшон куртки, конечно, свалился мне на лоб, но косы-то у меня не было!
   – Похоже, решение принимаю я.
   – Мрак, – пробормотал сердечник. – Все, отключаюсь.
   И действительно отключился. Глаза его закрылись, голова мгновенно потяжелела. У меня было ощущение, что держу в ладонях многокилограммовый арбуз.
   – Стойте! – попросила я. – То есть сидите, но не умирайте. Господи! Люди, на помощь! Придите, кто-нибудь! Помогите!
   Как же. Людей смыло дождем, унесло в тепленькие квартирки. А человек погибает у меня на руках. Почему у меня-то? Вечно не везет.
   Себя потом пожалею. Он дышит? Еще дышит. Значит, потащили к своему дому, что надежнее.
 
   У меня прабабушка на войне служила санитаркой. В восемнадцать лет фигура у бабушки была под стать моей – хрупкая, и рост ниже среднего.
   – Бабуля, – спрашивала я в детстве, – как же ты раненых с поля боя таскала? А если он большой и толстый?
   – Всякие бывали, – отвечала бабушка. – Легких мужиков не бывает. Один раз полковника эвакуировала. Он случайно на передовой оказался. Из штаба фронта, захотелось пороху понюхать. Сдурел от страха, когда бомбежка началась, не в ту сторону побежал. Ранило всего-то в ляжку, осколком. Наши ребята при таких ранениях сами ползли, а этот – ойкает и верещит. Делать нечего – поволокла. Больше центнера полковник, пузо – как у бегемота. И хоть бы, сволочь, здоровой ногой отталкивался, помогал. Нет, стонет и почему-то не матерится. А у меня последние жилы рвутся.
   – Ты бросила бы его, бабушка!
   – Раненого? – удивилась она. – И потом, в смысле, когда я его доставила… нет, еще через некоторое время… оказалось, что в штабе фронта он – голова, на троих помноженная.
   – Как это?
   – Головастый очень. Стратег… Или тактик? – с сомнением спросила сама себя бабушка. – В общем, операции мой бегемотик разрабатывал такие, что солдат берегли, а фрицам пороху давали. Не то что те, кто бойцов за дрова держал, а не за людей. Он-то мне, – с гордостью похвалилась бабушка, – потом два ящика американских продуктов прислал и к ордену представил.
 
   Не знаю! Не представляю, как бабушка волокла своего полковника по кочкам и оврагам. Ордена мне не надо! Но, елки-моталки, как тяжелы мужчины! Я его по ровной дорожке протащила метров сто. Сначала за подмышки подхватив, потом за ворот куртки уцепившись… Согнулась в три погибели, сумка через плечо (как у настоящей санитарки), тяну изо всех сил, а двигаюсь с черепашьей скоростью. Так он у меня помрет, до медсанбата, тьфу ты, до больницы не добравшись.
   Передышка. Распахнула его куртку, ухо к груди приложила. Сердце, кажется, бьется. Не понять, потому что мое собственное сердце подкатило к горлу и рвется наружу, барабанит в ушах.
 
   В эту минуту мне отчаянно хотелось оказаться дома, в тепле и сухости. Сбросить с себя мокрую одежду, понежиться в теплой благоухающей ванне. Выбраться из нее, когда подруга Майка, потеряв терпение, заявит ультимативно:
   – Кисни сколько хочешь, но четвертый раз блинчики я тебе разогревать не стану!
   Мы с Майкой снимаем однокомнатную квартиру. Правильнее сказать: снимает Майкин папа, оплачивает. Мы из одного города, но прежде друг друга не знали. Майка училась в школе с английским уклоном, а я – в соседней с домом. Обе поступили в столичные вузы. Непостижимым образом Майкин папа меня вычислил, определенно навел справки о моем моральном облике, удовлетворился и предложил поселиться в однокомнатной квартире вместе с его драгоценной доченькой. Вначале я приняла это в штыки. Мама сказала: «Не торопись, осмотрись, за общежитие ведь тоже надо платить, а с деньгами у нас… сама знаешь». Майка оказалась потрясающей девчонкой. Родители ее баловали, баловали и почему-то не избаловали окончательно. Наверное, здоровую натуру нелегко испортить. Майка – пышечка, очень любит вкусно поесть. Страдает из-за своей фигуры, не попадающей под современные стандарты. Я говорю: «Ты вылитая Мерилин Монро» – и при этом не сильно кривлю душой. Но о Майке речь впереди. Пока же только замечу, что откармливать меня Майка считает своим святым долгом. Да и готовить ей нравится.
 
   Ау, Майка! Где ты? В трехстах метрах и в недостижимой благодати. А я тут, с живым трупом, чтоб он сдох. Нет, нет! Пусть живет. Еще немного протянуть.
   Точно полтонны весит… Тяжесть дикая. У мужчин, наверное, кости из свинца… мышцы из стали… вода в их теле заменена на ртуть… Кто сказал, что человек состоит на восемьдесят процентов из воды? Он не исследовал мужчин. Вдалеке, размыто за струями дождя, показалась фигура. Я вскочила и замахала руками:
   – Мужчина! Женщина! Кто вы там? На помощь! Сюда! Ко мне! Спасайте!
   Фигура, двигаясь неровно, покачиваясь, приблизилась. Оказалось – нетрезвый мужик. Конечно! Кто сейчас на улице остался? Алкоголики, больные алкоголики и я, несчастная.
   – Пожалуйста, помогите! – взмолилась я. – Надо его донести до дома.
   – Перебрал твой мужик?
   Вдаваться в подробности: это-де не мой муж, а человек, нуждающийся в срочной медицинской помощи – мне представилось лишним. Начнутся расспросы, потеряем время, которое для больного на вес золота. Попросить мужика вызвать «скорую»? Уйдет и поминай как звали. Поэтому я кивнула: мол, да, муж надрался – и повторила просьбу.
   – Лады, – согласился алкоголик номер два, – мужскую солидарность еще не отменили. А – так, все отменили: революционные праздники, совесть, бесплатную медицину. Водки, свободы и порнографии – завались, а радости нет.
   – Может, понесем? – прервала я.
   – Берем. Ты – за ноги, я – за плечи. Раз-два, подняли. Поехали.
   Сердечника мы оторвали от земли сантиметров на пять. То есть практически волочили по лужам. Кроме того, моего нетрезвого помощника шатало из стороны в сторону. Он ковылял спиной по ходу, с «право-лево» у него было плохо. На мои «вправо» он дергался влево и наоборот. Несколько раз врезался в припаркованные автомобили и в стволы деревьев, падал и чертыхался. Мягко сказано – «чертыхался», вы понимаете. В итоге предложила развернуться: я тащу за ноги «мужа», двигаясь спиной вперед, а добрый алкоголик идет лицом.
   Дело пошло быстрей. Промокла я насквозь. Верхнюю одежду промочил дождь, нижнюю – пот. У дверей подъезда, как только я их открыла, набрав код замка, и, подхватив ноги сердечника, собралась втиснуться в проем, добрый алкаш завопил:
   – Нельзя ногами вперед! Так только покойников…
   – Как? Уже?
   – Разворачиваем. Я с головой твоего мужика вперед пойду. Заходи слева, в смысле – справа, крутись.
   Наши круговращения напоминали суету бестолковых грузчиков, которые пытаются доставить негабаритный груз. Но «груз»-то был живой! Мы несколько минут менялись местами, при этом то вместе двигались влево, то одновременно вправо. Елозили телом несчастного по площадке у двери. Мои силы, физические и психические были на исходе. Дверь подъезда захлопывалась, я снова ее открывала. Казалось, этому кошмару не будет конца.
   На счастье, из подъезда выходил мужчина с собакой.
   – Друг, подсоби! – попросил его добрый алкоголик. – Видишь, мужик – вусмерть, а баба его бестолковая.
   Возмущаться не приходилось. Я не баба, не бестолковая, мужик не мой. Но скорей бы все это кончилось. Просительно посмотрела на соседа:
   – Очень вас прошу!
   – Вы снимаете квартиру на втором этаже? – спросил он.
   Трезвый. В мире еще встречаются трезвые мужчины.
   – Да, – кивнула я – Пожалуйста! Тут обстоятельства, долго рассказывать, а время не терпит. Пожалуйста! Помогите внести больного человека в квартиру.
   – Таким больным надо меньше пить.
   – Вы даже не представляете, насколько правы!
   – Подержите собаку, возьмите поводок, не дергайте. Айк, свои! Прогулка несколько откладывается, но, безусловно, состоится. Тебе придется повременить с отравлением естественных потребностей.
   Он разговаривал с псом, словно тот имеет человеческое среднее образование. Я вела собаку и думала о том, как правильно говорить про естественные потребности: их отправляют или оправляют? Нужду естественную точно – справляют.
   Со мной случается: в неподходящий момент начинаю размышлять о вдруг возникшем ребусе. И теперь, мокрая и взволнованная, с больным сердечником в придачу, правила русской стилистики мысленно вспоминаю, хотя никогда не была в них сильна.
   Айку, беспородной, но очень симпатичной собаке, отчаянно хотелось на улицу. Однако он смиренно подчинился. Только вздохнул совсем по-человечьи, коротко заскулил. На мои причитания: «хорошая собачка, умная, добрая» – не обращал внимания. Собаки со средним и неполным высшим образованием к лести глухи.
   Больного сердечника донесли в рекордные сроки, за каких-нибудь три минуты.
   Майя открыла дверь на звонок и оторопело застыла. Два мужика держат за руки-ноги третьего, бесчувственного, рядом я с собакой.
   – Посторонись, – велела я. – Вносите.
   – Куда складировать? – спросил алкоголик.
   На секунду я замешкалась. Майя спит на диванчике, я – на кресле-кровати. Укладывать на наши постели грязного, мокрого забулдыгу, хоть и насквозь больного? Перебьется.
   – Тут кладите, в прихожей, к стеночке. Спасибо вам большое! Очень признательна! Всего доброго! До свидания!
 
   Майя изумленно тыкала пальцем в длинное тело, занявшее весь коридорчик, и заикалась:
   – Эт-то что? К-кто? Откуда?
   – С улицы, – ответила я на последний вопрос. – Волокла его от детского садика. Из последних сил.
   – Зачем? – округлила глаза Майя.
   – Хватит вопросов. Быстро вызывай «скорую».
   – Кому?
   – Майка, очнись! Человек крайне болен, сердечный приступ.
   – У этого приступ? – Теперь она тыкала двумя пальцами.
   Валяющийся на нашем полу молодой человек умирающим не выглядел. Под ним растекалась куча грязной воды, да и весь он смотрелся как долго катавшийся по земле субъект. Что, впрочем, не далеко от истины.
   – Да! У него порок сердца, быстро рос, видишь, вымахал…
   – Ты давно его знаешь?
   – Вообще не знаю! – взревела я. – Майка! Звони! Ноль-один, ноль-два или ноль-три – кто-то из них «Скорая помощь». Говори наш адрес, пусть мчатся.
   Но Майка не сдвинулась с места и продолжала уточнять:
   – Порок сердца? Уверена? У моего брата двоюродного порок был. Ногти синели и губы. А у этого нормального цвета. И харя самодовольная. Кто тебе сказал, что у него приступ?
   – Никто, сама подумала.
   Подкрадывалось осознание того, что сваляла большую дуру. Такую большую, что даже перед Майкой стыдно.
   – Чем ты думала?
   – Чем думала, то и получилось, – пробормотала я и принялась оправдываться. – Он говорил, что умирает, что сердце у него…
   – Какое сердце, Лида? Посмотри на этого бугая. У него вместо сердца мотор тракторный.
   Будто в подтверждение ее слов, молодой человек глубоко вздохнул, повернулся на бок, повозился, удобно устраиваясь. Нос его пришелся точно в обувную полку, еще точнее – в мои туфли. Он еще раз втянул воздух и… захрапел.
   – Лида!
   В моем имени, как его произнесла Майка, было все: возмущение, испуг, подозрение в сумасшествии, отчаяние и страстное желание услышать от меня внятное объяснение происходящему.
   Что я могла ей сказать?
 
   Если откровенно, буйное воображение и способность к самовнушению иногда приводят меня в состояние глубокой паники.
   Однажды в детстве, сидя дома, безо всяких поводов, вдруг представила, что маму сбила машина. Мамочка умирает, окровавленную, ее везут в больницу… Последние вздохи – и мамы больше нет. «Скорая», минуя больницу, подкатывает к моргу… Никогда самой дорогой и любимой мамочки больше не будет рядом. Не утешит, не обнимет, не поругает, не посмеется над моими проделками – исчезнет. Буду жить с бабушкой, которая по утрам станет кормить ненавистной овсянкой, ходить на кладбище, где рядом с папиной и прабабушки могилками появится мамина… Отчетливо представила надгробный памятник, как кладу к нему цветочки… Горе захлестнуло меня. К тому времени, когда мама пришла с работы, я уже три часа бурно рыдала. И потом еще долго висела у нее на шее, твердя сквозь икоту: «Ты живая, живая!»
   Отлично сдала экзамены в университет. За два дня до окончательных результатов умудрилась внушить себе, что не поступила. Куда мне, провинциалочке, против столичных абитуриентов, у которых и связи, и репетиторы, и взятки. Вернусь домой, пойду работать кондуктором в автобусе, если повезет – лаборанткой в мамин техникум. Учителя школьные расстроятся, а некоторые из подруг позлорадствуют: Лидка-то высоко взлететь хотела, да и приземлилась на пятую точку. Какие математические способности, какие победы на олимпиадах! Не задавалась бы, поступала бы в наш институт, как все. Москва ей кукиш показала, и правильно.
   Я собрала вещички, чтобы ехать на вокзал покупать билет и отправляться домой. Завернула в институт, посмотреть на списки только из мазохистского желания сделать себе еще больнее. И даже когда читала в списке поступивших: «Красная Лидия Евгеньевна» – думала, что у меня есть полная тезка. Не такая уж частая у нас фамилия. И моей тезке тоже, наверное, доставалось: дразнили «красной, для быка (варианты: ежа, осла, слона) опасной».
   Но потом, конечно, шарики и ролики встали у меня на место.
 
   – Лида? – повторила вопросительно Майка.
   – У меня бывает, – призналась я.
   – Что бывает? Бомжей домой таскаешь?
   – Не только. У меня развито воображение.
   – В какую сторону развито?
   – Чего пристала? Ошиблась нечаянно. Убить меня теперь? Давай его на лестничную клетку вытащим? Пусть под лестницей отсыпается. Хотя, – тут же я засомневалась, – сосед с собачкой увидит, решит, что мы подозрительные девицы, пожалуется хозяйке, она турнет нас с квартиры.
   – Воображение у тебя в самом деле богатое. Лида, а если он очнется среди ночи, ограбит нас или чего хуже?
   – О «чего хуже» не мечтай. Шутка. У меня все его документы. Не могу больше! Я мокрая, холодная, голодная, несчастная. Если немедленно не приму ванну, заболею воспалением легких, суставов, мозга.
   – В мозге у тебя уже началось. Ладно, иди в ванну, я чай заварю и пюре с котлетами погрею. Ляжем спать – дверь в комнату диваном подопрем, а на кухне и в коридоре воровать особо нечего. Пусть дрыхнет твой алкаш.
   Горячая вода, благоухающая пена, мое тело, погруженное в жидкость… Как мало человеку для маленького счастья надо. Желательно, чтобы в коридоре вашей квартиры не храпел неизвестно кто и звать никак. Впрочем, как приблуду зовут, я скоро узнала.
   Пришла Майя, протянула мне чашку чая, села на край ванны и раскрыла чужой паспорт:
   – Поляков Максим Георгиевич, семьдесят первого года рождения. Значит, двадцать шесть лет? Я бы больше дала, но, может, потому что пьяный и грязный. Не женат, во всяком случае, отметки не имеется.
   – Мне чихать на его семейное положение.
   – Москвич, – не обращая внимания на мои комментарии, листала паспорт Майя, – прописка постоянная, улица Русаковская, дом…, квартира… Где это?
   – Кажется, в районе Сокольников. Майка, нехорошо рыться в чужих документах.
   – А кого попало в дом приносить, хорошо? Молчи уж. Тут еще пропуск какой-то. На работу, наверное. Лидка, он старший менеджер в консалтинговой фирме. Круто.
   – Никогда бы не подумала, что специалисты по консалтингу валяются на улице. Дернула меня нелегкая!
   – А может, ты свою судьбу притарабанила? – мечтательно спросила Майка.
 
   Как в воду глядела. Но тогда Майкины слова показались мне верхом абсурда. Еще не хватало мне женихов с газонов подбирать! Майка – неисправимый романтик. И я презрительно хмыкнула, покрутила пальцем у виска.
 
   – Нет, Лида, правда! – продолжала Майка. – Я же его обследовала.
   – Чего-чего?
   – Внешне осмотрела. Лидка, он приличный. Хоть и грязный, но не бомж. Ботинки, брюки, рубашка, джемпер, куртка – все фирменное, дорогое.
   – Как обстоит дело с его нижним бельем? Без заплат?
   – Она еще надо мной издевается! Чья бы корова мычала. Знаешь, сколько стоит его бумажник? Сто долларов, не меньше, у моего папы такой. А в бумажнике…
   – Давай присвоим?
   Разнеженной, в благоухающей ванне, с чашкой ароматного чая в руках, теперь мне легко было потешаться.
   – А что? – прихлебывала я чай. – Нешто не заработала? Не будь меня сердобольной, валялся бы под дождем, простудился насквозь. А сейчас – верх комфорта, спит в тепле, вдыхает терпкий аромат нашей обуви. Сколько возьмем? По таксе. Такса – по нашему усмотрению. Оставь мелочишку на проезд в метро, остальное экспроприируй. Купишь себе сумку новую, а я зимние сапоги справлю. И еще микроволновку приобретем, чтобы не было хлопот с разогреванием ужина для меня. Как там, кстати, пюре и котлеты? Съем все, тарелку оближу. Майечка, куколка, покормишь?
   – Ой, Лида! – поднялась моя подруга. – Я тебя иногда не понимаю. То есть периодически часто не понимаю. Два года знаю, а ты по-прежнему сюрпризы преподносишь. То простая как валенок, неприспособленная к жизни, то знания обнаруживаешь, которыми только нобелевские лауреаты владеют. Вроде генома человека. Помнишь? Ты мне рассказывала-объясняла, а у меня только собственная мысль в памяти осталась: какая Лидка умная! С другой стороны, найти дуру, которая пьяного мужика к себе домой тащит…
   – Есть хочу! – завопила я и поболтала ногами, на Майю полетели брызги. – Хватит песочить. Голодному человеку психоанализ противопоказан.
   – Не брызгайся! Как ребенок, честное слово! Иди, ужинай, я все разогрела. И вытирайся своим, голубым полотенцем, а не моим розовым. Тысячу раз тебе говорила: мое – розовое, твое – голубое. Она еще и дальтоник, неряха, параноидальная личность, – бурчала Майя, выходя. – За что люблю, если моими полотенцами вытирается?
 
   Тело, храпящее в нашей прихожей, не вызывало у меня ничего, кроме презрения и раздражения. Приятно ли видеть свидетельство собственной глупости?
   Майка сняла с него ботинки, подложила под голову подушку и укрыла пледом. С определенной точки зрения, проявила о Максиме заботы не меньше, чем я.
 
   Как рассказывал потом Максим, его намеренно отравили, только обчистить не успели. У него были неприятности и настроение хуже не придумаешь. В чисто мужской манере он решил поправить состояние духа. Зашел в бар, опрокинул несколько рюмок коньяку. Не помогло. Заглянул в другой бар, еще принял. Так шел по улице и заглядывал в каждое питейное заведение. О том, что может надраться в стельку, не беспокоился. Сильный, мол, на спиртное, цистерну на грудь примет – и хоть бы хны. В состоянии «хны» он приземлился в каком-то ресторане. Прилипла девица: угости фирменным здешним коктейлем, чего тебе, жалко? И сам попробуй, забойная вещь. Максим и заказал коктейли. И уже после нескольких глотков почувствовал – творится неладное. Его хваленая система обмена-распада алкоголя резко сломалась. Перед глазами поплыло, стены закачались. Тут, на его удачу, в ресторане что-то произошло: милиция нагрянула или бандиты. Девица исчезла, народ забегал. Собрав остатки воли в кулак, Максим побрел к выходу. Далее – черная дыра. Как далеко он ушел от того ресторана, где свалился – ничего не помнит.
 
   Утром очнулся, поняв наконец, что его беспокоит в полусне-полубреду: невероятно давние, заиленные годами и годами младенческие ощущения. Влажное тепло, исходящее от одежды, неприятное и уютное одновременно. Не хватает только голоса мамы: «А кто у нас намочил штанишки? Опять Максинька не попросился на горшок».
   «Под себя сходил, что ли? – подумал Максим. – Здравствуй, детство! Кто видел позор?»
   Открыл глаза: совершенно незнакомая обстановка. Темные дыры чего-то, напоминающего… Да это же дамские туфли! Откуда? Что-то в ухо тычется. Вытащил, навел резкость, рассмотрел: каблук-шпилька.
   Где я? Что вчера было? Помню бар, еще бар, коньяк, еще коньяк… Завязываю пить! …Бар-шлюха-коктейль… А дальше? Мрак беспамятства.
   Спокойно. Оглядываюсь. Кажется, прихожая. Точно – чужая. С одной стороны – полка для обуви, с другой – стена, оклеенная дешевыми обоями. Под головой подушка в цветастой наволочке. Уже неплохо. Тот, кто дал узнику подушку, не станет его варить в котле со смолой. И пледом укрыт. Спасибо, конечно, за парниковый эффект. Прислушиваемся, принюхиваемся. Нет, ребята, под себя не сходил-таки, но близок. Срочно и немедленно требуется облегчиться. Если тут имеется прихожая с обувной полкой, то и туалет обязан быть. Остальное – потом.