Нестерова Наталья. Неподходящий жених (сборник)

   Опираясь на его руку, жилистую и мускулистую, вспоминала, как на этой руке пятнадцать лет назад висела Ольга, умостив его локоть меж двух полушарий своих некрохотных грудей. Я презирала тогда Ольгину прилипчивость, меня тошнило от их вожделения, которое наэлектризовывало воздух. Леша казался мне примитивным самцом, а Ольга – похотливой самкой. Теперь же я сама чувствовала, и не легкое сухое вино, выпитое за ужином, тому причиной, что от этого мужчины исходит настоящая сила – нежная, влекущая, надежная, головокружительная, по-настоящему сексуальная. К порывам я не склонна. Возможно, потому, что слишком мало в моей жизни было поводов для безрассудных поступков. А вот к анализу и прогнозу склонна в высшей степени. Ну, что Леша? Через две недели он мне наскучит до оскомины, потому что закончится пересказ его интересных жизненных событий, общим счетом с десяток, и начнутся повторы. Другое дело – муж Борис. Латентный алкоголик, несостоявшийся нобелевский лауреат, теоретик вне науки, он способен будоражить мой ум…
   – Настена? Дрожишь, замерзла? – спросил Леша.
   Мне показалось, что он захотел высвободить руку, на которую я опиралась, обнять меня за плечи, согреть. Но вовремя вспомнил, что сзади идет жена, только накрыл другой рукой и крепче прижал к себе.
   – Почему ты с ней живешь? – спросила я.
   Можно не удивляться моему вопросу: несколько последних часов я только и делала, что лезла в чужую жизнь.
   – С этой брюзжащей мымрой? – продолжала я.
   – Настя, не надо! – Леша слегка нажал на мою руку. – Ольга – жена. Точка. На кого ее брошу? А девчонки? Они у меня замечательные, жалко, что ты не познакомилась. Сочувствуешь мне?
   – Невольно.
   – Зря.
   И не поднимая лица, я знала, что он сейчас улыбается, привычно, рефлекторно, обаятельно.
   – Лешка, ты мне казался простым как валенок. Но сейчас я не понимаю тебя. Утаптываешься в землю под каблуком у постылой жены.
   Он тихо рассмеялся:
   – Настя! Ты хорошая, нормальная, теплая. А тогда, раньше, была сухой и твердой, как указка. Первая учительница в школе, – хмыкнул он, вспоминая детские страхи, – указку из рук не выпускала. Я отчаянно боялся указки, она мне казалась волшебной палочкой злой колдуньи.
   – И меня тогда, пятнадцать лет назад, боялся?
   – Нет. Я и помню-то тебя смутно. Только впечатление: указка, но без ядовитого наполнения. Не обижайся! – спохватился Леша.
   – Кто обижается на впечатление, произведенное в прошлом столетии?
   – В этом ответе – ты вся.
   – То есть?
   – Не могу пояснить, словарный запас не позволяет. Но вообще-то мы говорили обо мне, несчастном.
   – А ты полностью благополучен? – ухмыльнулась я.
   – Полностью только пациенты сумасшедшего дома счастливы, и то после лекарств. У меня все в порядке, на всех фронтах успешные наступления.
   Он называет «успешным наступлением» свою вялую оборону от натиска жены?
   – Лешка! – догадалась я. – У тебя есть другая женщина!
   – Ничего тебе не говорил, – не без бахвальства ответил он.
   – Которая боготворит тебя? Для нее ты – царь, бог и воинский начальник? Как Ольга в молодости? И давно связь? И не первая, поди?
   – Много будешь знать, – его улыбка перешла в самодовольный смешок.
   – Ларчик просто открывался.
   – Что? – не понял Леша.
   От моего минутного влечения к нему не осталось и следа. Дамский угодник! Козел на капустных грядках. Лешка, конечно, без труда находил… чего там «находил», сами в руки шли – одинокие женщины, которые влюблялись в него без памяти. А чего не влюбиться? Красивый, непьющий, мужественный и нежный одновременно – гремучая смесь для женской души. Гад и сволочь! Любовницы его, поведясь на Лешину якобы-слабость, думали, что оторвут его от семьи, получат в личное долговременное пользование. Дуры! Он к Ольге намертво приклеен. Хотя ее заслуга только в том, что первой на пути встретилась.
   – Настя, какой «ларчик»? – повторил Леша.
   – Который сундук с шутихами.
   – Что? – снова не понял Леша.
   – А тебе Ольгу не жаль? – резко спросила я.
   – Только что ты называла ее мымрой, – напомнил Леша.
   И голосе его прорезалась досада. Половой признак: мальчики, юноши, мужчины не любят, когда им тычут в лицо справедливой критикой, когда напоминают о дурных поступках. Чтобы сносно существовать, мужчина должен внутренне уважать себя более, чем уважают его окружающие. Даже мой сын, неправильно решив уравнение, пыхтит: «Я только знак перепутал, а так – все правильно».
   – Предательством смываешь унижения в семье, зализываешь раны на стороне? – спросила я, оставив без внимания Лешин упрек.
   Ответа я не получила – мы подошли к Машиному дому.
   Элементарная вежливость диктовала, что Ольгу и Лешу с дочерями следовало пригласить в Москву. Девочки – пожалуйста. Но терпеть бесконечные жалобы Ольги? Или смотреть на физиономию доморощенного Казановы?
   Если моя деликатность хромала, то у Ольги отсутствовала напрочь.
   – Выберемся к тебе обязательно, – пообещала Ольга. – Давно я в Москве не была.
   – Конечно, – без энтузиазма отозвалась я. – Показать девочкам столицу.
   Мы попрощались, вошли в подъезд. Поднявшись на два этажа, в окно на лестничной площадке я увидела удаляющиеся фигуры Ольги и Леши. Он обнимал ее за плечи, она держалась за его талию – сладкая парочка, да и только.
   У Ольги мы от чая отказались, пили его с Маняшей дома. Сестра заварила какие-то травки, угощала меня чудными вареньями и желе собственного производства – из брусники, черники, голубики, костяники.
   – Наверное, мама была права, – сказала я.
   Маша кивнула.
   – Соглашаешься, даже не зная, о чем речь, – попеняла я.
   – О чем угодно. Рано или поздно ты всегда приходишь к мысли, что мама пыталась донести до тебя истину, а ты ершилась.
   – Мне ужасно не хватает мамы.
   – А мне тети. Что на сей раз до тебя дошло?
   – Когда Ольга в первый раз к нам приехала, паразитирующая влюбленная грезиетка! Мама сказала, что я ей завидую. Было обидно до слез. Тупой неряхе завидую я, вся из себя умная и правильная. А на самом деле, не отдавая себе отчет, я желала влюбиться с той же силой, что парализовала Ольгу. Страсть как безумство, помешательство, перечеркивание правил, устоев, морали – огонь души. Не случилось. Да и к лучшему. Что мы имеем на месте вулкана любви Ольги и Леши? Не лаву застывшую – увековеченный памятник великого счастья, а зловонное болото, к которому противно приближаться.
   – Преувеличиваешь. Они, слава богу, не померли на пике своей любви, чтобы остаться в вечной памяти. Ромео и Джульетта, проживи вмести десять, двадцать, тридцать лет, неизвестно, какими эпитетами обменивались бы.
   – Хочешь сказать, чем выше градус любви, тем ниже и больнее падение? Хотя синяков на Ольге я не заметила.
   – Не слишком верь, когда Ольга клянет мужа.
   – Маня, ты знаешь, что Лешка изменяет Ольге?
   – Все знают.
   – Даже так? – поразилась я. – Выходит, Ольга поедом ест мужа, вымещая боль измены?
   – Как раз Ольга в полном неведении.
   – Не поверю, что не нашлось доброй, в кавычках, души, которая не посчитала бы нужным раскрыть Ольге глаза.
   – Периодически пытаются раскрыть.
   – И что?
   – Ольга не верит. Домой придет и Леше говорит: «Мне тут намекали, что ты с Анькой Павловой шуры-муры крутишь. Куда тебе, недотепа!»
   – А он улыбается своей фирменной улыбочкой, – предположила я, – мотает головой и смотрит верным псом, хоть и беспородным, к собачьим выставкам не допущенным, зато своим и преданным.
   – Примерно так. Хотя сравнение с собакой мне не очень нравится.
   – Да он пес гулящий! Маня, а Ольга не придуривается? Может, это фантастическая игра на грани фола?
   – Нет, Ольга не актриса.
   – Тогда она сделана из мрамора, если не сказать – железобетона. Каменная баба. И ты ее жалеешь. Вот! Поняла, почему с Ольгой дружишь. Как со слепой, милость к инвалидам.
   – Заблуждаешься. Я не оказываю милость Ольге, просто дружу с ней. Каменная она? Возможно. Точило-точило море камень, а он в гальку превратился и только красивее стал.
   – Ты все время меня поправляешь, к каждому слову придираешься.