Страница:
Но ребенок замолк лишь на несколько секунд. Всхлипнул громко, по-взрослому, к чему-то прислушался и снова заорал. Ладонями, через ватную синтетику комбинезона, Андрей чувствовал горячее маленькое тельце. Слишком горячее.
— Взопрел, казак?
Андрей положил малыша обратно и стал расстегивать «скафандр». Элементарное действие, которое родители совершают по нескольку раз на день — вытащить ребенка из уличной одежды, — далось Андрею с большим трудом. Пот лил градом, казалось, что, высвобождая руки и ноги ребенка, он обязательно что-нибудь сломает. Тем более что Петька не только не помогал — всячески мешал процессу, орал и извивался.
Ребенок под «скафандром» оказался одет в конструкцию, напоминавшую нижнее мужское белье прошлых веков. Теплая рубаха и кальсоны как одно целое, впереди от ворота до паха застежка на пуговицах. Кажется, это называет ползунки. Или пеленки? Нет, пеленки — как портянки, тряпки.
В области трусов под ползунками что-то топорщилось. Памперсы, сообразил Андрей. Он имел о них смутное представление, почерпнутое из телевизионной рекламы. Трусы на вате, поглощающей жидкость.
— Сменить памперс? — спросил Андрей малыша.
Тот продолжал орать.
— Сменить, — решился Андрей.
Лучше бы он этого не делал! Не расстегивал детские кальсоны, не стаскивал с ног Петьки набухшую белую конструкцию, оказавшуюся внутри заполненной кишечным содержимым (а что впитывается, сволочи?) и отчаянно вонявшую…
Через минуту в радиусе полутора метров все оказалось измазанным детскими какашками. Все! Простыня, пододеяльник и подушка (только вчера менял белье), сам младенец — до ушей, потому что энергично уползал из-под рук Андрея, любимый троекуровский халат — на рукавах и животе, потому что приходилось наваливаться на корчащегося ребенка, одной рукой удерживать, а другой искать в «дедушкиной» сумке чистый памперс. И еще разобраться в устройстве этого чуда цивилизации! Оно имело форму разрезанных по боковым швам трусов с липучками-застежками. Очевидно — перед и зад, картинка с идиотским зайцем — предположительно впереди, но это уже изыск. Носите, что дают!
Перепеленав ребенка, Андрей испытывал усталость, как после колки машины дров или после тридцатикилометрового лыжного кросса. Помощь! Срочно нужна квалифицированная помощь. Пусть Петька, обложенный запачканным одеялом и подушками (чтобы не уполз и не свалился на пол), орущий на последнем издыхании (а я уже почти привык к твоим воплям!), немного полежит в одиночестве, пока не прибудет служба спасения.
Кинув взгляд на младенца и убедившись, что тот забаррикадирован на совесть и точно не свалится, Андрей поплелся в другую комнату, к телефону.
Сотовый телефон двоюродной сестры Ольги ответил после седьмого гудка.
— Оленька! Выручай! Я весь в дерьме, и у меня ребенок.
— Андрейка? Что случилось?
— Умоляю — срочно приезжай!
— Я в парикмахерской, меня сейчас красить будут. Что произошло?
— Не надо краситься! Мчись ко мне, ладно? Или я погибну, или это отродье, или мы вместе.
— Ничего не понимаю!
— Понимания не требуется, просто лети ко мне на всех парусах. Спасай!
— Андрей! Ты трезвый?
— Как стеклышко.
Он посмотрел на столик с графинчиком водки, рюмкой и столовыми приборами, чуть не завыл от тоски: счастье было так близко! Сейчас приготовления к «обеду холостяка-гурмана» выглядели полнейшим издевательством.
— Андрюша, я за месяц записывалась в этот салон.
— У тебя салон, а у меня полнейший завал! Или ты мне сестра, или завтра вынимайте из петли!
Он, конечно, преувеличил степень своего расстройства. Сработал давно закрепившийся рефлекс: чем несуразнее накал страстей, тем легче женщины в него верят.
Глава 3
***
Глава 4
— Взопрел, казак?
Андрей положил малыша обратно и стал расстегивать «скафандр». Элементарное действие, которое родители совершают по нескольку раз на день — вытащить ребенка из уличной одежды, — далось Андрею с большим трудом. Пот лил градом, казалось, что, высвобождая руки и ноги ребенка, он обязательно что-нибудь сломает. Тем более что Петька не только не помогал — всячески мешал процессу, орал и извивался.
Ребенок под «скафандром» оказался одет в конструкцию, напоминавшую нижнее мужское белье прошлых веков. Теплая рубаха и кальсоны как одно целое, впереди от ворота до паха застежка на пуговицах. Кажется, это называет ползунки. Или пеленки? Нет, пеленки — как портянки, тряпки.
В области трусов под ползунками что-то топорщилось. Памперсы, сообразил Андрей. Он имел о них смутное представление, почерпнутое из телевизионной рекламы. Трусы на вате, поглощающей жидкость.
— Сменить памперс? — спросил Андрей малыша.
Тот продолжал орать.
— Сменить, — решился Андрей.
Лучше бы он этого не делал! Не расстегивал детские кальсоны, не стаскивал с ног Петьки набухшую белую конструкцию, оказавшуюся внутри заполненной кишечным содержимым (а что впитывается, сволочи?) и отчаянно вонявшую…
Через минуту в радиусе полутора метров все оказалось измазанным детскими какашками. Все! Простыня, пододеяльник и подушка (только вчера менял белье), сам младенец — до ушей, потому что энергично уползал из-под рук Андрея, любимый троекуровский халат — на рукавах и животе, потому что приходилось наваливаться на корчащегося ребенка, одной рукой удерживать, а другой искать в «дедушкиной» сумке чистый памперс. И еще разобраться в устройстве этого чуда цивилизации! Оно имело форму разрезанных по боковым швам трусов с липучками-застежками. Очевидно — перед и зад, картинка с идиотским зайцем — предположительно впереди, но это уже изыск. Носите, что дают!
Перепеленав ребенка, Андрей испытывал усталость, как после колки машины дров или после тридцатикилометрового лыжного кросса. Помощь! Срочно нужна квалифицированная помощь. Пусть Петька, обложенный запачканным одеялом и подушками (чтобы не уполз и не свалился на пол), орущий на последнем издыхании (а я уже почти привык к твоим воплям!), немного полежит в одиночестве, пока не прибудет служба спасения.
Кинув взгляд на младенца и убедившись, что тот забаррикадирован на совесть и точно не свалится, Андрей поплелся в другую комнату, к телефону.
Сотовый телефон двоюродной сестры Ольги ответил после седьмого гудка.
— Оленька! Выручай! Я весь в дерьме, и у меня ребенок.
— Андрейка? Что случилось?
— Умоляю — срочно приезжай!
— Я в парикмахерской, меня сейчас красить будут. Что произошло?
— Не надо краситься! Мчись ко мне, ладно? Или я погибну, или это отродье, или мы вместе.
— Ничего не понимаю!
— Понимания не требуется, просто лети ко мне на всех парусах. Спасай!
— Андрей! Ты трезвый?
— Как стеклышко.
Он посмотрел на столик с графинчиком водки, рюмкой и столовыми приборами, чуть не завыл от тоски: счастье было так близко! Сейчас приготовления к «обеду холостяка-гурмана» выглядели полнейшим издевательством.
— Андрюша, я за месяц записывалась в этот салон.
— У тебя салон, а у меня полнейший завал! Или ты мне сестра, или завтра вынимайте из петли!
Он, конечно, преувеличил степень своего расстройства. Сработал давно закрепившийся рефлекс: чем несуразнее накал страстей, тем легче женщины в него верят.
Глава 3
Пюре без тыквы,
До приезда сестры Андрей носил младенца на руках. Перепробовал несколько поз — горизонтальных и вертикальных. Маленький ребенок оказался не таким уж слабеньким, вырывался и корчился будь здоров, приходилось применять силу. И подавлять собственное желание схватить его за ноги и треснуть головой о стенку, чтобы замолк.
В квартире все еще витал дым, из открытой на кухне форточки несло холодом. Петька, вспотевший от крика, мог легко простудиться. Но всовывать его обратно в комбинезон Андрей не решился, определенно сломал бы ребенку хребет. Упаковал младенца в одеяло — закатал в трубочку, как в кино заворачивают в ковер некстати возникший труп.
Детей укачивают. Следовательно, совершают с ними плавные возвратно-поступательные движения. Чихал Петька на плавные движения, то есть совершенно не реагировал. И Андрей стал его активно трясти. Вдруг у малыша голова оторвется? Когда отсоединяется голова, так не орут. Перекинул мальца на плечо и затряс с новой силой. Нет, ну сколько можно вопить? Есть предел его легким и глотке?
Петька умолк, когда Андрей перешел на прыжки на месте, рассудив, что если будет вибрировать слитно с ребенком, то, по законам соединения материалов, голова ребенка вряд ли отскочит. Высокие прыжки сменились на мелкие, для надежности и закрепления эффекта Андрей маршировал на месте до прихода сестры.
— Привет! — шепотом поздоровался он с Ольгой. — Раздевайся скорее! Забери у меня его! — скривив губу, показал на куль, который держал.
— А что это? — также шепотом спросила Ольга.
— Не что, а кто. Черт его знает! Бери! — передал сестре ношу и стряхнул уставшие, затекшие руки.
Растерянная Ольга неловко приняла младенца, и он проскользнул по кокону одеяла вниз. Андрей успел подхватить ребенка у самого пола, Ольга тащила одеяло, путалась в нем.
— Дьявол! — выругался Андрей, поднимая малыша и удерживая его на вытянутых руках. — Сейчас он опять начнет орать.
— Ребенок, — констатировала Ольга, будто Андрей сам не знал. — Чей?
— Не знаю. Фиктивно — мой.
— А почему он весь в какашках?
— Не только он. За какой-нибудь час это создание умудрилось обгадить мне полквартиры. Смотри, кривится. Сейчас заплачет. Забери его от греха!
Ольга послушно взяла ребенка и принялась с ним сюсюкаться как с родным. Она разговаривала с Петькой тем приторным до дебильности голосом, который проклевывается у женщин, когда они видят детей, когда у них пропадает разум и остаются только инстинкты. Каждое предложение у Ольги начиналось с умильного «А…»
— А кто у нас такой чумазенький? А кто плакать хочет? А мы не будем плакать. А мы сейчас переоденемся. А у кого какашки на ножках засохли? А мы сейчас помоемся. А где у нас ванна? Андрей, — это уже другим, нормальным тоном, — дай чистое полотенце. Ах, какая водичка тепленькая! Вот мы ножки помоем и спинку, и ручки! А где у дяди детское мыло?
— Нет у меня детского мыла!
Очень плохо! А у дяди нет детского мыла. Поругаем дядю, поругаем! А мы помоемся шампунем. А мы будем чистые-чистые. А как мы улыбаемся? Вот молодец! Вот умница! И попочку помоем… опрелостей нет, хорошо за ребенком ухаживали… и писечку помоем, а теперь — животик, и спинку, и головку, и носик… закрывай глазки, котик! Вот молодец! Даже в волосах какашки, надо было умудриться. Держи полотенце, разворачивай, укутывай. А теперь мы вытремся. А теперь мы наденем чистенькое белье. Есть у него свежая одежда?
— Кажется, есть. В сумке, в комнате.
— А мы сейчас пойдем в комнату. А мы сейчас новый памперс возьмем. Мы не будем, как глупый дядя, задом наперед памперс надевать. И стаскивать его через ноги только идиот может. А как тебя зовут, солнышко? Как зовут котика?
— Его зовут Петька.
— Петечка маленький, Петечка хороший мальчик. Откуда дует, сифонит?
— Форточка на кухне открыта.
— Немедленно закрой! Ребенка просквозит! А вот какие у нас хорошенькие ползунки. А сюда мы ручку, а сюда — другую. А теперь ножки. Ножки-ножки побежали по дорожке… А где у нас шапочка? А нам надо головку после купания закрыть. Ну, что ты стоишь? Ищи в сумке шапочку. Нет, это шерстяная, уличная. Годится, давай сюда. А какие мы стали красивые в шапочке! А мы теперь на девочку похожи…
Объективно Ольгино сюсюканье представляло собой общение с недоразвитым существом и одновременно содержало в себе беспрекословно командные интонации. И Андрей, точно ординарец при офицере, послушно выполнял все распоряжения. Женщины знают, как обращаться с детьми, иногда мы даже готовы (только снимите с нас ответственность за хрупкого младенца!) побыть у вас на побегушках.
Он мчался за полотенцем, открывал бутылочку с шампунем, стаскивал с тахты грязное белье, закрывал форточку, ковырялся в «дедушкиной» сумке, выбрасывал первый вонючий памперс, переодевался в спортивный костюм, мыл руки. Словом, с готовностью испуганного адъютанта выполнял все команды маршала.
— Когда Петя последний раз ел? — спросила Ольга, тихо покачивая малыша. — Чем его кормят? Петеньке месяцев восемь-девять?
— Я знаю? Это важно, сколько ему лет?
— Не лет, а месяцев. Очень важно!
— Имеется свидетельство о рождении. Вот, читаю. Родился четвертого июля две тысячи пятого. Август, сентябрь… — загибал пальцы Андрей. — Сейчас ему шесть с половиной месяцев.
— Крупный мальчик.
— И что дальше?
— Надо его покормить. Он не на грудном вскармливании?
— При всем желании грудь ему предоставить не могу.
— Значит, искусственник. Я своих до года кормила.
— Поздравляю. Чем питаются искусственники?
— Молочной смесью.
— Смесью молока с…? Да и нет у меня молока! Подожди, он оставил инструкцию… дедушка, чтоб он сдох! Нет, лучше бы жил долго и счастливо вместе со своим Петькой, подальше от меня.
В инструкции питание Петьки было расписано подробно, на целую страницу.
Молочную смесь, как выяснилось, требовалось давать каждые четыре часа. А еще подавай ему прикорм — яблочное, грушевое, банановое пюре, а еще овощное пюре, кроме тыквы, на которую диатез. «Тыква! Вот еще, — буркнул Андрей. — Да ее отродясь в моем доме не было!» В овощное пюре надо капнуть оливковое масло, через две недели подключить яичный желток и творог, но давать постепенно, не более десяти грамм за раз, проверить на аллергию…
— Разбежался! — в сердцах воскликнул Андрей. — Ольга! Здесь ни слова, как готовить молочную смесь!
— Дурачок! Она сухая, в коробке, вон торчит из сумки. Там же и бутылочки, наверное.
Петька снова разревелся, и даже Ольга не могла его успокоить. Андрей по схеме на коробке пытался приготовить питательный раствор. Порошок следовало засыпать в кипяченую воду, охлажденную до сорока градусов. Термометра у Андрея не нашлось, да и кипяченой воды тоже. Налил в чайник под завязку, бухнул на плиту, потом сообразил, что можно отлить, требуется ведь всего стакан. А как охладить? Закипело, чайник под струю холодной воды…
Плач Петьки нервировал, но уже не казалось, что пацаненок готовится помирать, ведь Ольга рядом…
В дедушкиной инструкции было написано: смесь давать через соску номер один, а соску номер три использовать для жидкой каши, которая после купания на ночь.
— Идите вы к лешему со своими номерными сосками! — сдался Андрей.
Забрал у Ольги орущего ребенка и предложил ей самой готовить молочную смесь.
Оля засыпала порошок в бутылочку, встряхивала, выбирала нужную соску и с удивлением смотрела на Андрея:
— Ты чего прыгаешь?
— Это… как… выяснено, — между скачками отвечал Андрей, — единственный… способ… успокоить… этого… маленького монстра.
— Иди ко мне, зайчик! — запричитала Ольга, протягивая руки к младенцу. — Иди ко мне, солнышко! А сейчас тетя даст ам-ам… Вы, мужчины, поразительно тупыми бываете. Ребенок есть хочет, вот и плачет. Если бы тебя мучил голод, а кто-то принялся бы тебя трясти, понравилось бы! Ах, как мы славно кушаем! А у нас отличный аппетит! Верный признак здорового ребенка.
— Мне бы еще больного подсунули, — буркнул Андрей.
Но и он не мог оторваться от вида лихорадочно насыщающегося младенца. Петька сосал активно, двумя руками держал бутылочку, изредка обиженно шмыгал носом. Точно говорил: я у вас давно есть просил, а вы меня, маленького, обижали.
Уложили его, как по команде заснувшего после обеда, на тахту, придвинули стулья, чтобы не уполз и не свалился, неожиданно проснувшись. Умело и ласково подоткнув ребенку одеяло под спинку и ноги, Ольга несколько минут постояла, убедилась, что Петька крепко спит, взяла брата за руку и вывела из комнаты.
— Теперь рассказывай, откуда ребенок взялся. Нет, сначала поедим. Утром из дому убежала в парикмахерскую, позавтракать не успела. Давай чаю попьем, что ли?
— Она не позавтракала! Да у меня праздник духа накрылся! Пошли на кухню, сейчас что-нибудь сообразим.
В квартире все еще витал дым, из открытой на кухне форточки несло холодом. Петька, вспотевший от крика, мог легко простудиться. Но всовывать его обратно в комбинезон Андрей не решился, определенно сломал бы ребенку хребет. Упаковал младенца в одеяло — закатал в трубочку, как в кино заворачивают в ковер некстати возникший труп.
Детей укачивают. Следовательно, совершают с ними плавные возвратно-поступательные движения. Чихал Петька на плавные движения, то есть совершенно не реагировал. И Андрей стал его активно трясти. Вдруг у малыша голова оторвется? Когда отсоединяется голова, так не орут. Перекинул мальца на плечо и затряс с новой силой. Нет, ну сколько можно вопить? Есть предел его легким и глотке?
Петька умолк, когда Андрей перешел на прыжки на месте, рассудив, что если будет вибрировать слитно с ребенком, то, по законам соединения материалов, голова ребенка вряд ли отскочит. Высокие прыжки сменились на мелкие, для надежности и закрепления эффекта Андрей маршировал на месте до прихода сестры.
— Привет! — шепотом поздоровался он с Ольгой. — Раздевайся скорее! Забери у меня его! — скривив губу, показал на куль, который держал.
— А что это? — также шепотом спросила Ольга.
— Не что, а кто. Черт его знает! Бери! — передал сестре ношу и стряхнул уставшие, затекшие руки.
Растерянная Ольга неловко приняла младенца, и он проскользнул по кокону одеяла вниз. Андрей успел подхватить ребенка у самого пола, Ольга тащила одеяло, путалась в нем.
— Дьявол! — выругался Андрей, поднимая малыша и удерживая его на вытянутых руках. — Сейчас он опять начнет орать.
— Ребенок, — констатировала Ольга, будто Андрей сам не знал. — Чей?
— Не знаю. Фиктивно — мой.
— А почему он весь в какашках?
— Не только он. За какой-нибудь час это создание умудрилось обгадить мне полквартиры. Смотри, кривится. Сейчас заплачет. Забери его от греха!
Ольга послушно взяла ребенка и принялась с ним сюсюкаться как с родным. Она разговаривала с Петькой тем приторным до дебильности голосом, который проклевывается у женщин, когда они видят детей, когда у них пропадает разум и остаются только инстинкты. Каждое предложение у Ольги начиналось с умильного «А…»
— А кто у нас такой чумазенький? А кто плакать хочет? А мы не будем плакать. А мы сейчас переоденемся. А у кого какашки на ножках засохли? А мы сейчас помоемся. А где у нас ванна? Андрей, — это уже другим, нормальным тоном, — дай чистое полотенце. Ах, какая водичка тепленькая! Вот мы ножки помоем и спинку, и ручки! А где у дяди детское мыло?
— Нет у меня детского мыла!
Очень плохо! А у дяди нет детского мыла. Поругаем дядю, поругаем! А мы помоемся шампунем. А мы будем чистые-чистые. А как мы улыбаемся? Вот молодец! Вот умница! И попочку помоем… опрелостей нет, хорошо за ребенком ухаживали… и писечку помоем, а теперь — животик, и спинку, и головку, и носик… закрывай глазки, котик! Вот молодец! Даже в волосах какашки, надо было умудриться. Держи полотенце, разворачивай, укутывай. А теперь мы вытремся. А теперь мы наденем чистенькое белье. Есть у него свежая одежда?
— Кажется, есть. В сумке, в комнате.
— А мы сейчас пойдем в комнату. А мы сейчас новый памперс возьмем. Мы не будем, как глупый дядя, задом наперед памперс надевать. И стаскивать его через ноги только идиот может. А как тебя зовут, солнышко? Как зовут котика?
— Его зовут Петька.
— Петечка маленький, Петечка хороший мальчик. Откуда дует, сифонит?
— Форточка на кухне открыта.
— Немедленно закрой! Ребенка просквозит! А вот какие у нас хорошенькие ползунки. А сюда мы ручку, а сюда — другую. А теперь ножки. Ножки-ножки побежали по дорожке… А где у нас шапочка? А нам надо головку после купания закрыть. Ну, что ты стоишь? Ищи в сумке шапочку. Нет, это шерстяная, уличная. Годится, давай сюда. А какие мы стали красивые в шапочке! А мы теперь на девочку похожи…
Объективно Ольгино сюсюканье представляло собой общение с недоразвитым существом и одновременно содержало в себе беспрекословно командные интонации. И Андрей, точно ординарец при офицере, послушно выполнял все распоряжения. Женщины знают, как обращаться с детьми, иногда мы даже готовы (только снимите с нас ответственность за хрупкого младенца!) побыть у вас на побегушках.
Он мчался за полотенцем, открывал бутылочку с шампунем, стаскивал с тахты грязное белье, закрывал форточку, ковырялся в «дедушкиной» сумке, выбрасывал первый вонючий памперс, переодевался в спортивный костюм, мыл руки. Словом, с готовностью испуганного адъютанта выполнял все команды маршала.
— Когда Петя последний раз ел? — спросила Ольга, тихо покачивая малыша. — Чем его кормят? Петеньке месяцев восемь-девять?
— Я знаю? Это важно, сколько ему лет?
— Не лет, а месяцев. Очень важно!
— Имеется свидетельство о рождении. Вот, читаю. Родился четвертого июля две тысячи пятого. Август, сентябрь… — загибал пальцы Андрей. — Сейчас ему шесть с половиной месяцев.
— Крупный мальчик.
— И что дальше?
— Надо его покормить. Он не на грудном вскармливании?
— При всем желании грудь ему предоставить не могу.
— Значит, искусственник. Я своих до года кормила.
— Поздравляю. Чем питаются искусственники?
— Молочной смесью.
— Смесью молока с…? Да и нет у меня молока! Подожди, он оставил инструкцию… дедушка, чтоб он сдох! Нет, лучше бы жил долго и счастливо вместе со своим Петькой, подальше от меня.
В инструкции питание Петьки было расписано подробно, на целую страницу.
Молочную смесь, как выяснилось, требовалось давать каждые четыре часа. А еще подавай ему прикорм — яблочное, грушевое, банановое пюре, а еще овощное пюре, кроме тыквы, на которую диатез. «Тыква! Вот еще, — буркнул Андрей. — Да ее отродясь в моем доме не было!» В овощное пюре надо капнуть оливковое масло, через две недели подключить яичный желток и творог, но давать постепенно, не более десяти грамм за раз, проверить на аллергию…
— Разбежался! — в сердцах воскликнул Андрей. — Ольга! Здесь ни слова, как готовить молочную смесь!
— Дурачок! Она сухая, в коробке, вон торчит из сумки. Там же и бутылочки, наверное.
Петька снова разревелся, и даже Ольга не могла его успокоить. Андрей по схеме на коробке пытался приготовить питательный раствор. Порошок следовало засыпать в кипяченую воду, охлажденную до сорока градусов. Термометра у Андрея не нашлось, да и кипяченой воды тоже. Налил в чайник под завязку, бухнул на плиту, потом сообразил, что можно отлить, требуется ведь всего стакан. А как охладить? Закипело, чайник под струю холодной воды…
Плач Петьки нервировал, но уже не казалось, что пацаненок готовится помирать, ведь Ольга рядом…
В дедушкиной инструкции было написано: смесь давать через соску номер один, а соску номер три использовать для жидкой каши, которая после купания на ночь.
— Идите вы к лешему со своими номерными сосками! — сдался Андрей.
Забрал у Ольги орущего ребенка и предложил ей самой готовить молочную смесь.
Оля засыпала порошок в бутылочку, встряхивала, выбирала нужную соску и с удивлением смотрела на Андрея:
— Ты чего прыгаешь?
— Это… как… выяснено, — между скачками отвечал Андрей, — единственный… способ… успокоить… этого… маленького монстра.
— Иди ко мне, зайчик! — запричитала Ольга, протягивая руки к младенцу. — Иди ко мне, солнышко! А сейчас тетя даст ам-ам… Вы, мужчины, поразительно тупыми бываете. Ребенок есть хочет, вот и плачет. Если бы тебя мучил голод, а кто-то принялся бы тебя трясти, понравилось бы! Ах, как мы славно кушаем! А у нас отличный аппетит! Верный признак здорового ребенка.
— Мне бы еще больного подсунули, — буркнул Андрей.
Но и он не мог оторваться от вида лихорадочно насыщающегося младенца. Петька сосал активно, двумя руками держал бутылочку, изредка обиженно шмыгал носом. Точно говорил: я у вас давно есть просил, а вы меня, маленького, обижали.
Уложили его, как по команде заснувшего после обеда, на тахту, придвинули стулья, чтобы не уполз и не свалился, неожиданно проснувшись. Умело и ласково подоткнув ребенку одеяло под спинку и ноги, Ольга несколько минут постояла, убедилась, что Петька крепко спит, взяла брата за руку и вывела из комнаты.
— Теперь рассказывай, откуда ребенок взялся. Нет, сначала поедим. Утром из дому убежала в парикмахерскую, позавтракать не успела. Давай чаю попьем, что ли?
— Она не позавтракала! Да у меня праздник духа накрылся! Пошли на кухню, сейчас что-нибудь сообразим.
***
Вместо изысканного стейка и жареного картофеля (салат, правда, остался) пришлось довольствоваться сардельками. Ольга сварила их так, что не лопнули и не вывернули нутро, как обычно случалось у Андрея. Готовить полуфабрикаты и прочую снедь без фантазии у женщин получалось замечательно. Андрей с этим никогда не спорил.
Хотел рассказать сестре о свалившемся абсурде иронично и насмешливо, но выходило капризно и нервно, с повторами и пересказами утренних сцен и телефонного разговора. Получалось, что Андрей жалуется и ждет поддержки. Черта с два ее получил!
Ольга, опустив голову, молча ела, хмуро и сосредоточенно резала сардельку на кусочки, макала в лужицу кетчупа, отправляла в рот, жевала, глотала. Следующим заходом накалывала на вилку кусочек огурца или помидора, достопамятный салат на гарнир, жевала, глотала… Опять резала сардельку… Ни грана сочувствия или соболезнования брату, пусть и двоюродному.
Андрей и Ольга, единственные дети в своих семьях, были как родные: дрались, мирились, то выступали сплоченным дуэтом, то подножку друг другу ставили. Когда выросли и оба оказались в столице — Ольга замуж за москвича вышла, Андрей тут учился в институте, — искренне радовались: близкий человек под боком.
И вот теперь сестра, насупленная и нахохленная, мрачно жующая, демонстрировала, что не одобряет стремления брата как можно скорее избавиться от ребенка. Ольга почему-то сразу и безоговорочно поверила в факт отцовства Андрея. Слова не сказала, но Андрей хорошо сестру знал и видел — Ольга с тупой бабской упертостью будет отстаивать интересы ребенка. Как же! Петеньку, муси-пуси, ей жалко! Как бы ребеночек сиротинкой не оказался. А его, Андрея, кто пожалеет? Хотя Ольгино молчаливое противостояние вызывало раздражение, Андрей смиренно попросил:
— Оль, возьми пацана к себе, а? На время, пока я не разрулю ситуацию.
— Куда возьми? — подняла глаза. — Ты же знаешь наши условия.
Верно, жилищные условия у Ольги тяжелые: она сама, ее муж, двое детей, родители мужа и его сестра — и все в маленькой двухкомнатной квартирке.
— И потом, — добавила Ольга, — ребенок — очень большая ответственность.
— Вот именно! — подхватил Андрей. — Для меня эта ответственность совершенно непосильная.
— Но твой сын…
— Не мой! — перебил Андрей. — Заруби себе на носу: к ребенку я никакого отношения не имею! Экспертиза обязательно докажет. Жалко, выходные, а то бы немедленно сдал анализы. Слушай, а куда девают временно бесхозных детей?
— Каких?
— Вот скажем для собак или кошек, чьи хозяева уезжают в отпуск, есть специальные питомники. Называется — отдать на передержку.
— Отдать на передержку ребенка нельзя, нет таких питомников. — Последнее слово Ольга произнесла с возмущенной издевкой. — Ив детский дом Петеньку не примут, потому что по документам ты его папа, и никто тебя отцовства не лишал.
— Лишат! — заверил Андрей. — До суда дойду, но эту филькину грамоту, — потряс в воздухе свидетельством о рождении, — заставлю аннулировать. Оля, ты понимаешь, что я влип как кур в ощип? Что у меня большая проблема?
— Раньше надо было думать, — ответила Ольга, разливая по чашкам чай, — когда спал с кем попало. Тебе давно следовало жениться и содержать нормальную семью.
— На ком жениться? — передернулся от отвращения Андрей. — На матери Петьки? Да я бы скорее на кастрацию согласился! Кстати, у меня есть девушка, очень славная. И намерения по отношению к ней самые серьезные.
— Если она славная, то поможет тебе воспитывать ребенка.
— Что ты несешь? Зачем моей девушке чужой ребенок, если он мне самому как слону велосипед? Ольга! Ненавижу, когда у тебя такое лицо — тупое и упрямое. Петька, о котором ты час назад и не подозревала, дороже меня, брата?
— Ты взрослый и сильный мужчина, а Петенька слабый и беспомощный.
— И что дальше?
— Надо думать, как тебе помочь.
— Думай! Идея! Нет ли у тебя знакомых, которые желают завести ребенка?
— Не поняла.
— Бездетная семья, хотели бы усыновить, бюрократия, волокита и все такое. А мы им предлагаем здорового шестимесячного ребенка сейчас и сразу.
— Как тебе не стыдно! Подсовывать своего сына неизвестно кому!
— Если еще раз назовешь его моим сыном, выставлю тебя за дверь!
— Очень испугалась. Уйду, а что ты с ребенком будешь делать? По квартире прыгать?
— Погорячился, извини!
— На самом деле все просто. За ребенком нужен уход. Его может обеспечить няня. Ты в состоянии оплатить ее услуги?
— Почем нынче няни?
— У тех, кого присылает агентство, до ста рублей в час доходит. Но это для ожиревших новых русских, и с агентством лучше не связываться. Смотрел по телевизору передачу про то, как няни издеваются над детьми и обворовывают квартиры?
— Мои любимые передачи, — насмешливо заверил Андрей. Но сестра юмора не поняла, и он уточнил: — Ужастиков не любитель. Давай отыщем няню, которая заберет к себе Петьку.
— Так не бывает, — соврала Ольга. Полагала, что брату следует находиться рядом с малышом, чтобы привыкнуть к нему и полюбить. — Няни только приходящие, с ночевкой и без.
— Она будет у меня еще и спать? — вытаращил глаза Андрей.
— Дети часто просыпаются по ночам, плачут. А тебе надо высыпаться, ты же не можешь бросить работу.
— Чего не могу, того не могу.
— У меня есть на примете одна женщина, очень надежная и ответственная, с невероятно тяжелой судьбой. У нее мама…
— Стоп! Не надо про судьбу. Эта женщина может приехать сегодня?
— Так быстро все не делается. Мне еще подход к ней надо найти, уговорить.
— Слышишь? Кажется, он проснулся, вякает. Что будем делать?
— Надо переодеть и дать прикорм.
Ольга поднялась и пошла из кухни. Андрей плелся следом и бурчал:
— Яблоки на пюре отказываюсь ему перетирать.
— И не надо. Сейчас продиктую тебе список, сходишь в магазин, купишь пюре в баночках, памперсы, детское мыло и детский крем, да много всего нужно.
Она вошла в комнату, склонилась над младенцем, и по лицу ее опять растеклась умильно-приторная гримаса. Засюсюкала, акая:
— А кто у нас проснулся? А кто у нас потягивается? Потягунушки-потягунушки, мы растем шалунушки. А кто у нас шалунушка? Петечка у нас шалунушка! А кто тете улыбнется? Вот, молодец! Вот как он улыбается! Ты только посмотри, какой славный, чудный мальчик. А кто пойдет к тете на ручки? Ой-ты, ой-ты, какие мы большие и сильные. Повезло тебе, братик, малыш замечательный!
Андрей хотел сказать, что будь Петька хоть трижды замечательный, к нему, отношения не имеет. Но промолчал. Лучше не дразнить гусей. В детстве обиженная Ольга могла раздразнить гусей (настоящих, бабушкиных), и они гонялись за Андреем.
В магазинах, покупая по Ольгиному списку продукты и средства детской гигиены, Андрей чувствовал себя дурак дураком. Потому что на него смотрели как на молодого отца! Одна тетка даже спросила:
— У вас мальчик или девочка?
— У меня крокодил! — огрызнулся Андрей.
Тетка обиженно и осуждающе скривилась, повернулась спиной. Так рождаются легенды о жестокости и хамстве молодежи. Андрей не был грубым хамом, но кого угодно выведет из себя ребенок, неожиданно свалившийся тебе на шею, чертовы памперсы, которые делятся по размерам и не все размеры представлены в продаже. А детское питание, пюре в баночках особой фирмы, на котором настаивала Ольга (остальные вызывают диатез), нашлось лишь в третьем магазине. Кто сказал, что исчез дефицит? Молодые мамаши вроде Ольги создадут его искусственно, из вредности, чтобы заставить отцов бегать по магазинам. Счастье, что он, Андрей, бездетен и не женат.
И все-таки его сестренка была настоящим другом. Парикмахерскую пропустила, до позднего вечера руководила своим семейством по телефону. Заставила Андрея пройти школу начинающего отца — научила кормить и переодевать младенца, подмывать его после опорожнения кишечника, смазывать складочки детским кремом (на пухленьком тельце, на ручках и ножках была масса складочек-перетяжек). А главное — развеяла страх брать ребенка на руки. После купания и перед последним кормлением (жидкая каша, соска номер три) Андрею уже перестало казаться, что Петька в его руках погибнет или сам он, Андрей, в аффекте придушит карапуза.
Надев шубу, стоя в дверях, Ольга чмокнула брата в щеку:
— Все будет хорошо! В глубине души ты очень добрый и славный.
— Это очень глубокая глубина. Никому про нее не рассказывай. Мне бы ночь продержаться. А утром ты приедешь? — спросил он требовательно.
— Обязательно! Пока! До завтра!
Ночь прошла спокойно, хотя спал Андрей плохо, ни на секунду не забывая, что рядом мина замедленного действия. Петька проснулся только раз, в три часа, Андрей ему дал заранее приготовленную бутылочку с молочной смесью и соской номер один (у нее внизу меленько написано). Петька снова заснул, даже не вылакав до конца. Несколько тревог, когда Андрей вскакивал и бежал к ребенку, были ложными, малец спал на спине, смешно подняв согнутые в локтях ручки, точно по команде «Сдаюсь!» Умилительно, но сам Андрей сдаваться не собирался.
Хотел рассказать сестре о свалившемся абсурде иронично и насмешливо, но выходило капризно и нервно, с повторами и пересказами утренних сцен и телефонного разговора. Получалось, что Андрей жалуется и ждет поддержки. Черта с два ее получил!
Ольга, опустив голову, молча ела, хмуро и сосредоточенно резала сардельку на кусочки, макала в лужицу кетчупа, отправляла в рот, жевала, глотала. Следующим заходом накалывала на вилку кусочек огурца или помидора, достопамятный салат на гарнир, жевала, глотала… Опять резала сардельку… Ни грана сочувствия или соболезнования брату, пусть и двоюродному.
***
Они знали друг друга с пеленок, обоих родители отправляли к бабушке на лето в бессарабский поселок Прибрежный. Лиман и море, зной и запах полыни, огород и сад, скотный двор, принадлежавший огромной свинье Зойке, и птичник, в котором царствовали гуси. Андрейка их боялся, но, подражая бесстрашной Ольге, стегал кнутом воздух, когда гнали вечером гусей домой. Все лето бегали босиком, и пятки дубели, кожа на них становилась похожа на наждак. Удобно чесать покусанные комарами загорелые ноги, на которых после почесывания оставались белесые полосы. В тринадцать лет Андрей в Прибрежном впервые попробовал самогонку. Сестра донесла бабушке. Андрейка был выпорот хворостиной. В отместку наябедничал: а Олька за клубом целовалась с Богданом. Сестру бабушка стегала широким солдатским ремнем, гораздо яростнее, чем Андрея. Потому что парень всяко, рано или поздно, станет пить, а если девушка рано начнет гулять, то удержу ей не будет, один сплошной позор. Однажды Ольга тонула в море, и Андрей ее спас, вытащил. Когда по его недосмотру погибли шестеро гусят, Ольга по-товарищески взяла часть вины, трех дохлых птиц, на себя.Андрей и Ольга, единственные дети в своих семьях, были как родные: дрались, мирились, то выступали сплоченным дуэтом, то подножку друг другу ставили. Когда выросли и оба оказались в столице — Ольга замуж за москвича вышла, Андрей тут учился в институте, — искренне радовались: близкий человек под боком.
И вот теперь сестра, насупленная и нахохленная, мрачно жующая, демонстрировала, что не одобряет стремления брата как можно скорее избавиться от ребенка. Ольга почему-то сразу и безоговорочно поверила в факт отцовства Андрея. Слова не сказала, но Андрей хорошо сестру знал и видел — Ольга с тупой бабской упертостью будет отстаивать интересы ребенка. Как же! Петеньку, муси-пуси, ей жалко! Как бы ребеночек сиротинкой не оказался. А его, Андрея, кто пожалеет? Хотя Ольгино молчаливое противостояние вызывало раздражение, Андрей смиренно попросил:
— Оль, возьми пацана к себе, а? На время, пока я не разрулю ситуацию.
— Куда возьми? — подняла глаза. — Ты же знаешь наши условия.
Верно, жилищные условия у Ольги тяжелые: она сама, ее муж, двое детей, родители мужа и его сестра — и все в маленькой двухкомнатной квартирке.
— И потом, — добавила Ольга, — ребенок — очень большая ответственность.
— Вот именно! — подхватил Андрей. — Для меня эта ответственность совершенно непосильная.
— Но твой сын…
— Не мой! — перебил Андрей. — Заруби себе на носу: к ребенку я никакого отношения не имею! Экспертиза обязательно докажет. Жалко, выходные, а то бы немедленно сдал анализы. Слушай, а куда девают временно бесхозных детей?
— Каких?
— Вот скажем для собак или кошек, чьи хозяева уезжают в отпуск, есть специальные питомники. Называется — отдать на передержку.
— Отдать на передержку ребенка нельзя, нет таких питомников. — Последнее слово Ольга произнесла с возмущенной издевкой. — Ив детский дом Петеньку не примут, потому что по документам ты его папа, и никто тебя отцовства не лишал.
— Лишат! — заверил Андрей. — До суда дойду, но эту филькину грамоту, — потряс в воздухе свидетельством о рождении, — заставлю аннулировать. Оля, ты понимаешь, что я влип как кур в ощип? Что у меня большая проблема?
— Раньше надо было думать, — ответила Ольга, разливая по чашкам чай, — когда спал с кем попало. Тебе давно следовало жениться и содержать нормальную семью.
— На ком жениться? — передернулся от отвращения Андрей. — На матери Петьки? Да я бы скорее на кастрацию согласился! Кстати, у меня есть девушка, очень славная. И намерения по отношению к ней самые серьезные.
— Если она славная, то поможет тебе воспитывать ребенка.
— Что ты несешь? Зачем моей девушке чужой ребенок, если он мне самому как слону велосипед? Ольга! Ненавижу, когда у тебя такое лицо — тупое и упрямое. Петька, о котором ты час назад и не подозревала, дороже меня, брата?
— Ты взрослый и сильный мужчина, а Петенька слабый и беспомощный.
— И что дальше?
— Надо думать, как тебе помочь.
— Думай! Идея! Нет ли у тебя знакомых, которые желают завести ребенка?
— Не поняла.
— Бездетная семья, хотели бы усыновить, бюрократия, волокита и все такое. А мы им предлагаем здорового шестимесячного ребенка сейчас и сразу.
— Как тебе не стыдно! Подсовывать своего сына неизвестно кому!
— Если еще раз назовешь его моим сыном, выставлю тебя за дверь!
— Очень испугалась. Уйду, а что ты с ребенком будешь делать? По квартире прыгать?
— Погорячился, извини!
— На самом деле все просто. За ребенком нужен уход. Его может обеспечить няня. Ты в состоянии оплатить ее услуги?
— Почем нынче няни?
— У тех, кого присылает агентство, до ста рублей в час доходит. Но это для ожиревших новых русских, и с агентством лучше не связываться. Смотрел по телевизору передачу про то, как няни издеваются над детьми и обворовывают квартиры?
— Мои любимые передачи, — насмешливо заверил Андрей. Но сестра юмора не поняла, и он уточнил: — Ужастиков не любитель. Давай отыщем няню, которая заберет к себе Петьку.
— Так не бывает, — соврала Ольга. Полагала, что брату следует находиться рядом с малышом, чтобы привыкнуть к нему и полюбить. — Няни только приходящие, с ночевкой и без.
— Она будет у меня еще и спать? — вытаращил глаза Андрей.
— Дети часто просыпаются по ночам, плачут. А тебе надо высыпаться, ты же не можешь бросить работу.
— Чего не могу, того не могу.
— У меня есть на примете одна женщина, очень надежная и ответственная, с невероятно тяжелой судьбой. У нее мама…
— Стоп! Не надо про судьбу. Эта женщина может приехать сегодня?
— Так быстро все не делается. Мне еще подход к ней надо найти, уговорить.
— Слышишь? Кажется, он проснулся, вякает. Что будем делать?
— Надо переодеть и дать прикорм.
Ольга поднялась и пошла из кухни. Андрей плелся следом и бурчал:
— Яблоки на пюре отказываюсь ему перетирать.
— И не надо. Сейчас продиктую тебе список, сходишь в магазин, купишь пюре в баночках, памперсы, детское мыло и детский крем, да много всего нужно.
Она вошла в комнату, склонилась над младенцем, и по лицу ее опять растеклась умильно-приторная гримаса. Засюсюкала, акая:
— А кто у нас проснулся? А кто у нас потягивается? Потягунушки-потягунушки, мы растем шалунушки. А кто у нас шалунушка? Петечка у нас шалунушка! А кто тете улыбнется? Вот, молодец! Вот как он улыбается! Ты только посмотри, какой славный, чудный мальчик. А кто пойдет к тете на ручки? Ой-ты, ой-ты, какие мы большие и сильные. Повезло тебе, братик, малыш замечательный!
Андрей хотел сказать, что будь Петька хоть трижды замечательный, к нему, отношения не имеет. Но промолчал. Лучше не дразнить гусей. В детстве обиженная Ольга могла раздразнить гусей (настоящих, бабушкиных), и они гонялись за Андреем.
В магазинах, покупая по Ольгиному списку продукты и средства детской гигиены, Андрей чувствовал себя дурак дураком. Потому что на него смотрели как на молодого отца! Одна тетка даже спросила:
— У вас мальчик или девочка?
— У меня крокодил! — огрызнулся Андрей.
Тетка обиженно и осуждающе скривилась, повернулась спиной. Так рождаются легенды о жестокости и хамстве молодежи. Андрей не был грубым хамом, но кого угодно выведет из себя ребенок, неожиданно свалившийся тебе на шею, чертовы памперсы, которые делятся по размерам и не все размеры представлены в продаже. А детское питание, пюре в баночках особой фирмы, на котором настаивала Ольга (остальные вызывают диатез), нашлось лишь в третьем магазине. Кто сказал, что исчез дефицит? Молодые мамаши вроде Ольги создадут его искусственно, из вредности, чтобы заставить отцов бегать по магазинам. Счастье, что он, Андрей, бездетен и не женат.
И все-таки его сестренка была настоящим другом. Парикмахерскую пропустила, до позднего вечера руководила своим семейством по телефону. Заставила Андрея пройти школу начинающего отца — научила кормить и переодевать младенца, подмывать его после опорожнения кишечника, смазывать складочки детским кремом (на пухленьком тельце, на ручках и ножках была масса складочек-перетяжек). А главное — развеяла страх брать ребенка на руки. После купания и перед последним кормлением (жидкая каша, соска номер три) Андрею уже перестало казаться, что Петька в его руках погибнет или сам он, Андрей, в аффекте придушит карапуза.
Надев шубу, стоя в дверях, Ольга чмокнула брата в щеку:
— Все будет хорошо! В глубине души ты очень добрый и славный.
— Это очень глубокая глубина. Никому про нее не рассказывай. Мне бы ночь продержаться. А утром ты приедешь? — спросил он требовательно.
— Обязательно! Пока! До завтра!
Ночь прошла спокойно, хотя спал Андрей плохо, ни на секунду не забывая, что рядом мина замедленного действия. Петька проснулся только раз, в три часа, Андрей ему дал заранее приготовленную бутылочку с молочной смесью и соской номер один (у нее внизу меленько написано). Петька снова заснул, даже не вылакав до конца. Несколько тревог, когда Андрей вскакивал и бежал к ребенку, были ложными, малец спал на спине, смешно подняв согнутые в локтях ручки, точно по команде «Сдаюсь!» Умилительно, но сам Андрей сдаваться не собирался.
Глава 4
Авантюра для затворницы
Если бы Ольге досталась судьба Марии Ивановны Арсаковой, то Ольга предпочла бы вообще не появляться на свет. Ведь ради чего нам, женщинам, стоит жить? Чтобы познать любовь, восхищение собой. Ради веселого безрассудного веселья, путешествий, знакомств и легких увлечений. Чтобы испытать сокрушительное счастье материнства и наблюдать, как растут чудеса из чудес — твои дети. Мария Ивановна, школьная подруга Ольгиной свекрови, всего этого была лишена.
Над семьей Арсаковых тяготело проклятье. Во-первых, у них на свет появлялись исключительно девочки, а мужья не приживались, уносились в неизвестном направлении. Мария Ивановна и вовсе замуж не выходила, не успела. Во-вторых, женщинам Арсаковым было уготовано, как под копирку, последние двадцать с лишним лет провести, не вставая с постели, тяжело парализованными после инсультов. За прабабушкой ухаживали мама и бабушка (Мария Ивановна была девчонкой), за бабушкой — мама и подросшая Мария. Когда ей исполнилось восемнадцать, захворала мама, на руках у Маши оказалось двое тяжелобольных родных и любимых.
Мария Ивановна ни дня не работала вне дома, хотя трудилась от зари до зари, нигде, кроме средней школы, не училась. Жила на пенсии мамы и бабушки сверхэкономно, почти нищенски. Носила платья, которые отдавала Ольгина свекровь и другие школьные подруги. Фрукты или деликатесы вроде сыра, хорошей колбасы, шоколадных конфет или пирожных тоже видела, если принесут участливые подруги. Они же отдавали вещи, которые в противном случае оказались бы на помойке — старые телевизор, диван, холодильник и другая мебель-утварь.
От подобного мрака безысходности, по мнению Ольги, можно было сойти с ума или повеситься. Но Мария Ивановна считала свою жизнь нормальной и естественной. Так на роду написано. Терзаться и сокрушаться — значит упрекать, обижать единственно родных людей, ведь и они в свое время несли такой же крест. Другое дело, что после Маши никого нет, некому будет за ней горшки выносить, менять белье по три раза на день, бороться с пролежнями, кормить с ложечки, давать лекарство по времени, терпеть капризы, разбирать невнятное бормотание, давно заменившее разумную речь. Против судьбы не восстанешь, придется последние дни в каком-нибудь приюте встретить. Маша была к этому готова, но решительно отказывалась сдать в интернат маму и даже бабушку, которая почти в растение превратилась.
Над семьей Арсаковых тяготело проклятье. Во-первых, у них на свет появлялись исключительно девочки, а мужья не приживались, уносились в неизвестном направлении. Мария Ивановна и вовсе замуж не выходила, не успела. Во-вторых, женщинам Арсаковым было уготовано, как под копирку, последние двадцать с лишним лет провести, не вставая с постели, тяжело парализованными после инсультов. За прабабушкой ухаживали мама и бабушка (Мария Ивановна была девчонкой), за бабушкой — мама и подросшая Мария. Когда ей исполнилось восемнадцать, захворала мама, на руках у Маши оказалось двое тяжелобольных родных и любимых.
Мария Ивановна ни дня не работала вне дома, хотя трудилась от зари до зари, нигде, кроме средней школы, не училась. Жила на пенсии мамы и бабушки сверхэкономно, почти нищенски. Носила платья, которые отдавала Ольгина свекровь и другие школьные подруги. Фрукты или деликатесы вроде сыра, хорошей колбасы, шоколадных конфет или пирожных тоже видела, если принесут участливые подруги. Они же отдавали вещи, которые в противном случае оказались бы на помойке — старые телевизор, диван, холодильник и другая мебель-утварь.
От подобного мрака безысходности, по мнению Ольги, можно было сойти с ума или повеситься. Но Мария Ивановна считала свою жизнь нормальной и естественной. Так на роду написано. Терзаться и сокрушаться — значит упрекать, обижать единственно родных людей, ведь и они в свое время несли такой же крест. Другое дело, что после Маши никого нет, некому будет за ней горшки выносить, менять белье по три раза на день, бороться с пролежнями, кормить с ложечки, давать лекарство по времени, терпеть капризы, разбирать невнятное бормотание, давно заменившее разумную речь. Против судьбы не восстанешь, придется последние дни в каком-нибудь приюте встретить. Маша была к этому готова, но решительно отказывалась сдать в интернат маму и даже бабушку, которая почти в растение превратилась.