– И все школы района плакали, наверное, да? – добавила Надя к Ольгиной истории с нескрываемым ехидством.
– А что ты думаешь, конечно! – искренне подтвердила Ольга. – А мальчики из пятьдесят восьмой разобрались с ребятами из сто тридцать четвертой. И так у них с тех пор.
– Вот это любовь, девки, была! – мечтательно вздохнула Ксения.
Ох, вечно у этой Ольги что-нибудь происходит! Например, три девчонки ночевали вместе, у них фумитокс всю ночь работал. И под утро им шепчет Голос. Это был Комариный Царь. Идите на крышу и прыгните! И вот вышли на крышу рано-рано утром, взялись за руки и прыгнули. А ведь девятиэтажка. Насмерть. А фумитокс… это даже не компьютерная игра, как можно подумать, а пластинки от комаров, в розетку включаются, они ими надышались. И так втроем похоронили. И все школы района… и так далее, и так далее.
…Да что твоя пятьдесят восьмая! – воскликнула Света Сопач. – У нас самих, Чеманеева из параллельного рассказывала, Феликс с Инной ГАЗ ДЛЯ ОГЛУПЛЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ в вентиляцию пускают! Потом он по всей школе распространяется. И мы этим дышим. И никакая инспекция проверить это не может!
– Да ты что?! – Ольга Туртанова даже на месте подпрыгнула от такой сенсации.
– Да-да, – утвердительно кивнула Света.
– Ух ты!.. – Ольга не могла прийти в себя от изумления. – Ведь точно, помните, нянечка с ума сошла в прошлом году? У нее девочка попросила ключи от раздевалки, а она как кинет ей связку – и прямо грудь пробила!
– Конечно, – согласилась Света, – нянечка ведь старенькая, вот и не выдержала. А Чеманеевой Хартко говорил по секрету. Он заходит, Хартко этот, в приемную к директору, печать там поставить или что. А в приемной никого, только дверь к Феликсу приоткрыта. И там эти лыжи красные… ну, туфли Иннины стоят. И стул красный выдвинут, из-за двери немного видно. И стул скрип-скрип так, как будто кто на нем стоит. И тут голос Инны: ну, давай, может, еще? А Феликс басом так: да хватит, пожалуй. А Инна: ну еще немного. А Фил: не переборщить бы, а то помнишь, как в прошлый раз? И они – скрип-скрип так… Хартко испугался, вышел потихоньку. А потом заходит, как ни в чем не бывало. Инна ему навстречу из кабинета! Сама красная, как рак, лицо пятнами пошло. В руках держит такой баллон, тоже красный, в углу у них там стоит. Но Хартко, он же ехидный такой, да? Он спрашивает, а Феликс-сан на месте? Можно к нему? А мне, по японскому обычаю, тоже обувку у входа снимать или как? А Инна как стояла с этим баллоном, так чуть не умерла на месте!
– Да это же у них огнетушитель в углу стоит, – вспомнила Ксения.
– Ой, огнетушитель! На нем все по-иностранному написано. Ты сама читала, что это огнетушитель? – тут же парировала Света.
– Да… а что они на стуле-то? – спросила Надя.
– Ну там же вентиляционный короб наверху, труба такая. Я специально потом заходила, спросить что-то, и заглянула. И крышечка приспособлена, открывается. Вот они через нее и… – довольная произведенным эффектом, закончила Света.
– Ой, точно, девчонки! – воскликнула Ольга. – Ведь мы на пятом или шестом какими тупыми становимся! И спать хочется, и ничего не соображаешь. А учителя в это время, что им надо, нам в голову закачивают…
– А как же они? Ведь сами дышат этим? – Надя пожала плечами.
– Ха! Они дышат!.. Да они эти… они анти-ди… ди-окс… сиданты принимают, – припомнив, с трудом выговорила Света.
…Ну, принимают. Потом по школе с красными носами шатаются. Особенно Труд и Обэжэ, – усмехнулась Надя. – Если уж говорить, то в нас вообще во всех закачивают этот газ. Что Феликс с Инной? Когда по телику, пожалуйста, оглупляй сколько хочешь! Сиди перед телевизором, слушай попсу, сколько ее там… Чему детей учат? Мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Что голубым быть – круче не бывает… Была же передача: там мальчик выбирает себе мальчика в пару. А если фэйсом не вышел, так иди в бандиты! Все эти сериалы на бандитские деньги снимаются, чтобы им вербовать себе мясо, надо же кем-то потом набивать тюрьмы. Даже «К барьеру» была про это. Или этих, пародистов с юмористами, посмотри. «Фабрику звезд», эти «Окна», «Фактор страха»… Как взрослые мужики козу ртом доят, потом всяких червяков лопают. А если бы прилетели к нам инопланетяне, к примеру? Стали бы с орбиты принимать наш телик на своей тарелке, что бы они подумали? Что мы все грязные, немытые, ничего никогда не стираем, зубы не чистим, от нас дурно пахнет… да и проблемы у нас одни – с памперсами и критическими днями!
– Ну ты, Орешина, – протянула Ольга. – Молчишь-молчишь, а потом как выдашь что-нибудь. Хоть стой, хоть падай! Ты у нас просто Черубина де Габриак какая-то!
Странно. Ольга назвала ее этим псевдонимом известной поэтессы начала века, литературной мистификации, гениально задуманной и разыгранной Максимилианом Волошиным – об этом сама Надя ей и рассказывала. Ну, может, понравилось, к слову пришлось красивое сочетание в мерцании чего-то таинственного, романтического. Упомянула, да и все…
Черубина.
К тому же де.
Да еще Габриак.
Но ведь – «отсюда вывод», как любит говорить Ольга. И эти «выводы» ее часто совсем непредсказуемы.
– Какую попсу… например? – тоном, предвещающим начало ссоры, вскинулась Туртанова.
– Много всякой разной. «Большие перцы», что ли? Мальчики такие в приспущенных штанах… Кого там постоянно крутят? Болванчиков же много.
– А не знаешь, так молчала бы, – видно, упоминание о «Больших перцах» задело в Ольгиной душе что-то сокровенное.
– Сама-то что слушаешь? Напели с Калинником «Железную дорогу» и «Радостно мне быть обманутой», думаете, круче вас не бывает! Еще по радио передали… Конечно, потому что у тебя там мама работает!
– С чего ты взяла, Ольга? Я за Калинником, по-твоему, бегала везде со своими текстами? Железный Феликс сам ему дал, это при мне было. Дал мои стихи, они в сценарии у него, на столе лежали, я читала на награждении ветеранов. Феликсу что в голову ударит, так всю плешь проест! Вообще закрыть все может, радиорубку отберет, не даст репетировать.
– Да… конечно, так все и было, – протянула Ольга. – А что, Калинник тебе потом не звонил будто, да? И вы не гуляли вместе? В кафе «Сказка» он тебя не приглашал, скажешь?!
Ее глаза чуть позеленели, пробежала рябь по тихой глади… как тогда… Омутная затягивающая глубь поманила Надю, подчинила своей воле, лишила возможности что-либо соображать.
10
11
12
– А что ты думаешь, конечно! – искренне подтвердила Ольга. – А мальчики из пятьдесят восьмой разобрались с ребятами из сто тридцать четвертой. И так у них с тех пор.
– Вот это любовь, девки, была! – мечтательно вздохнула Ксения.
Ох, вечно у этой Ольги что-нибудь происходит! Например, три девчонки ночевали вместе, у них фумитокс всю ночь работал. И под утро им шепчет Голос. Это был Комариный Царь. Идите на крышу и прыгните! И вот вышли на крышу рано-рано утром, взялись за руки и прыгнули. А ведь девятиэтажка. Насмерть. А фумитокс… это даже не компьютерная игра, как можно подумать, а пластинки от комаров, в розетку включаются, они ими надышались. И так втроем похоронили. И все школы района… и так далее, и так далее.
…Да что твоя пятьдесят восьмая! – воскликнула Света Сопач. – У нас самих, Чеманеева из параллельного рассказывала, Феликс с Инной ГАЗ ДЛЯ ОГЛУПЛЕНИЯ ШКОЛЬНИКОВ в вентиляцию пускают! Потом он по всей школе распространяется. И мы этим дышим. И никакая инспекция проверить это не может!
– Да ты что?! – Ольга Туртанова даже на месте подпрыгнула от такой сенсации.
– Да-да, – утвердительно кивнула Света.
– Ух ты!.. – Ольга не могла прийти в себя от изумления. – Ведь точно, помните, нянечка с ума сошла в прошлом году? У нее девочка попросила ключи от раздевалки, а она как кинет ей связку – и прямо грудь пробила!
– Конечно, – согласилась Света, – нянечка ведь старенькая, вот и не выдержала. А Чеманеевой Хартко говорил по секрету. Он заходит, Хартко этот, в приемную к директору, печать там поставить или что. А в приемной никого, только дверь к Феликсу приоткрыта. И там эти лыжи красные… ну, туфли Иннины стоят. И стул красный выдвинут, из-за двери немного видно. И стул скрип-скрип так, как будто кто на нем стоит. И тут голос Инны: ну, давай, может, еще? А Феликс басом так: да хватит, пожалуй. А Инна: ну еще немного. А Фил: не переборщить бы, а то помнишь, как в прошлый раз? И они – скрип-скрип так… Хартко испугался, вышел потихоньку. А потом заходит, как ни в чем не бывало. Инна ему навстречу из кабинета! Сама красная, как рак, лицо пятнами пошло. В руках держит такой баллон, тоже красный, в углу у них там стоит. Но Хартко, он же ехидный такой, да? Он спрашивает, а Феликс-сан на месте? Можно к нему? А мне, по японскому обычаю, тоже обувку у входа снимать или как? А Инна как стояла с этим баллоном, так чуть не умерла на месте!
– Да это же у них огнетушитель в углу стоит, – вспомнила Ксения.
– Ой, огнетушитель! На нем все по-иностранному написано. Ты сама читала, что это огнетушитель? – тут же парировала Света.
– Да… а что они на стуле-то? – спросила Надя.
– Ну там же вентиляционный короб наверху, труба такая. Я специально потом заходила, спросить что-то, и заглянула. И крышечка приспособлена, открывается. Вот они через нее и… – довольная произведенным эффектом, закончила Света.
– Ой, точно, девчонки! – воскликнула Ольга. – Ведь мы на пятом или шестом какими тупыми становимся! И спать хочется, и ничего не соображаешь. А учителя в это время, что им надо, нам в голову закачивают…
– А как же они? Ведь сами дышат этим? – Надя пожала плечами.
– Ха! Они дышат!.. Да они эти… они анти-ди… ди-окс… сиданты принимают, – припомнив, с трудом выговорила Света.
…Ну, принимают. Потом по школе с красными носами шатаются. Особенно Труд и Обэжэ, – усмехнулась Надя. – Если уж говорить, то в нас вообще во всех закачивают этот газ. Что Феликс с Инной? Когда по телику, пожалуйста, оглупляй сколько хочешь! Сиди перед телевизором, слушай попсу, сколько ее там… Чему детей учат? Мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Что голубым быть – круче не бывает… Была же передача: там мальчик выбирает себе мальчика в пару. А если фэйсом не вышел, так иди в бандиты! Все эти сериалы на бандитские деньги снимаются, чтобы им вербовать себе мясо, надо же кем-то потом набивать тюрьмы. Даже «К барьеру» была про это. Или этих, пародистов с юмористами, посмотри. «Фабрику звезд», эти «Окна», «Фактор страха»… Как взрослые мужики козу ртом доят, потом всяких червяков лопают. А если бы прилетели к нам инопланетяне, к примеру? Стали бы с орбиты принимать наш телик на своей тарелке, что бы они подумали? Что мы все грязные, немытые, ничего никогда не стираем, зубы не чистим, от нас дурно пахнет… да и проблемы у нас одни – с памперсами и критическими днями!
– Ну ты, Орешина, – протянула Ольга. – Молчишь-молчишь, а потом как выдашь что-нибудь. Хоть стой, хоть падай! Ты у нас просто Черубина де Габриак какая-то!
Странно. Ольга назвала ее этим псевдонимом известной поэтессы начала века, литературной мистификации, гениально задуманной и разыгранной Максимилианом Волошиным – об этом сама Надя ей и рассказывала. Ну, может, понравилось, к слову пришлось красивое сочетание в мерцании чего-то таинственного, романтического. Упомянула, да и все…
Черубина.
К тому же де.
Да еще Габриак.
Но ведь – «отсюда вывод», как любит говорить Ольга. И эти «выводы» ее часто совсем непредсказуемы.
– Какую попсу… например? – тоном, предвещающим начало ссоры, вскинулась Туртанова.
– Много всякой разной. «Большие перцы», что ли? Мальчики такие в приспущенных штанах… Кого там постоянно крутят? Болванчиков же много.
– А не знаешь, так молчала бы, – видно, упоминание о «Больших перцах» задело в Ольгиной душе что-то сокровенное.
– Сама-то что слушаешь? Напели с Калинником «Железную дорогу» и «Радостно мне быть обманутой», думаете, круче вас не бывает! Еще по радио передали… Конечно, потому что у тебя там мама работает!
– С чего ты взяла, Ольга? Я за Калинником, по-твоему, бегала везде со своими текстами? Железный Феликс сам ему дал, это при мне было. Дал мои стихи, они в сценарии у него, на столе лежали, я читала на награждении ветеранов. Феликсу что в голову ударит, так всю плешь проест! Вообще закрыть все может, радиорубку отберет, не даст репетировать.
– Да… конечно, так все и было, – протянула Ольга. – А что, Калинник тебе потом не звонил будто, да? И вы не гуляли вместе? В кафе «Сказка» он тебя не приглашал, скажешь?!
Ее глаза чуть позеленели, пробежала рябь по тихой глади… как тогда… Омутная затягивающая глубь поманила Надю, подчинила своей воле, лишила возможности что-либо соображать.
10
Прошлым летом Надя с Ольгой оказались на Оке в детском лагере. Все было пронизано тайной, предчувствием. Вылазки, купание по ночам… ночь, река манили, как Космос. Туда уплыли все корабли, улетели фантастические звездолеты, там все погибло, загорелось в воздухе, пошло ко дну. Ей снились странные сны. Свет луны, кузнечики, что своими молоточками возводят темную сферу, пряный, терпкий шлейф ночи укутывал горящее, сожженное на солнце тело – не пошевелиться и головы не поднять… А днем все было по-другому, но не менее прекрасно. То обрушатся дожди, придавит сверху свинцовая крышка небесной кастрюли… Но вот солнце… от радостных бликов рябит в глазах! И каждый день приносит что-то новое, необычное, не похожее на то, чем были наполнены долгие зимы в школе, в городе.
Что-то в этом лагере осталось от прежних пионерских лет, как и бывшее название «Мелиоратор». Осталось эхо, заблудшее в березовых перелесках, что выпавшими зелеными языками ближнего леса лизали обустроенную территорию бывших пионерских линеек, тихого часа, приезжей кинопередвижки в клубе за десять собранных фантов. Там ранним утром она встретила бесплотно прошедшего росными травами, не оставляя следа, мальчика с золотым горном у посеревших губ. Он трубил зо2рю и скрылся, оставив тоскливое предощущение промелькнувшей в мгновение жизни. Но разве нужен ей кто-то?
Может, этот мальчик… Дима? Но сам он к лагерю не имел отношения, приехал и отдыхал в деревне со своим дедом. Деревня эта, Утесы, совсем недалеко от «Мелиоратора». По деду и внуку сразу видно: приезжие, городские.
Дед его рослый, статный – с седым, в серебро, ежиком волос, аккуратно подстриженной бородкой, – не такой, конечно, как местные жители… Хотя, какие местные? Похоже, кроме нескольких стариков да старух, в заброшенной погибающей деревне никого не осталось, и дорог в нее никаких не ведет, и… Утесы? (Чаще всего про деревню говорили – Утесики). Почему-то думалось – даже люди здесь должны жить какие-то особенно мужественные, с суровым выражением обветренных лиц. Но встречались лишь двое почерневших от солнца, плюгавеньких и спившихся мужичка. С ними дед уплывал куда-то на моторке в синие дали, за излучину (эти двое, было видно, с утра уже навеселе). Что они там делали… рыбачили, ставили сети? Однажды высокий пожилой человек крикнул из лодки: «Димка, давай!» – махнул мальчику на берегу. А он прокричал в ответ: «Сейчас, дед!»
Значит, Димка… так звали мальчика. Он поджидал в том месте, где на обратном пути причаливала лодка, сидя со своими удочками, потом они с дедом возвращались в деревню. Мужички же, стреляя синим выхлопом мотора, заложив крутой вираж и разогнав волну, мчались на моторке куда-то с таким видом, будто это адмиральский катер возвращается на базу.
Дима проходил мимо с удочками, длинными гибкими антеннами, необходимой составляющей, частью какого-то, ей казалось, таинственного оборудования… приемо-передающего устройства? Настраивал, забрасывал проводок лески в звучащее пространство реки, чутко прислушивался, следя за поплавком-риской на шкале настройки, на приборной панели речной глади… Каково там, в глубине, движение древних таинственных рыб, о чем они вещали? Какие радиопередачи, ныне не существующие, но записанные на магнитной ленте воды из отголосков, фрагментов бывшей на земле, ныне исчезнувшей музыки? И она бы ловила больших рыб – солидные, с мощным сигналом радиостанции, – и совсем маленьких, скользящих у самого дна, где уже никаких частот, только гул придонного течения. Панель черного стекла восхитительно осветится, озаряя диапазон тысячи дней, и каждая золотистая насечка – это и тонкий трепетный огонек свечи, что ставили с бабушкой, зажигали на могилке Старицы; и отсвет их костров, что разводили с папой или с дедушкой.
Дима взглядывал на нее издалека, будто что-то зная про ее жизнь… Всегда отстраненный, смуглый, спартанский. Как один из тех спасшихся моряков или звездолетчиков из ее игр.
Ольге ни с того ни с сего пришла в голову простенькая и гениальная идея. А давай я тебя с ним познакомлю, брякнула она. Давай! И уже загорелась: «Ты будешь тонуть как бы, да? Ну, понарошку… а я как заверещу! Начну руками махать! Спасите-помогите! А он, думаешь, что?..»
– А он… что? – Наде это показалось нелепо. Но уж она знала, как запрыгают в глазах подруги веселые бесенята… так она и выкинет что-нибудь эдакое! Знала ведь… но, может, не обратила внимание, забыла в тот раз?
– Да бросится тебя спасать! Это же для прикола… смешно же, правда?
Не видя ничего смешного в этой глупости, Надя пожала плечами. А зря она поддалась на ее уговоры! Все получилось нелепо и страшно на самом деле… В итоге они оба, Надя и этот предполагаемый супермен Дима, чуть не утонули. Их едва выловили, кое-как откачали.
Всегда находилась лазейка, разогнутая скобка в цепочке режима, окольцевавшего их время. Солнечный зайчик уводил, играя, показывая замаскированный лаз, тропинку в зарослях. Выходили все вместе, с девчонками, с которыми подружились, к полукружью зыбких горячих песков у спокойного плеса, там купались. Это не то что лагерный пляж, где полный отстой, мелюзга и муть, ею взбаламученная. Надя умела плавать… но где это было? – научилась в бассейне, в группе лечебной физкультуры, куда ходила когда-то давно.
В тот день пошли вдвоем, их подруги бесконечно долго собирались, разморенные послеобеденной жарой – а Ольге не сиделось на месте. Диму они заметили, он все там же, с удочками, в тени над омутом, напряженно вслушивался в реку.
Ольга подтолкнула, когда Надя вошла в воду, хотела окунуться… «Давай, кричи сейчас… тону! спасите! помогите!». Вступила в прохладное течение вслед за ней, ладонью выбила радужный гребень, обдала каскадом. В ответ Надя хлестнула двумя руками, так что из воды выросли плавники с многоцветьем витражного перелива… игольчатый еж, китовый хвост, крутанулись дельфиньи спины, опадающее полукружье летучих рыб. Стеклянный аквариум подводных обитателей дробился и множился в мириадах сверкающих капель – в каждой отражение солнечного зрака, прожигающего синь, с хороводом облаков по кругу.
«Ой, тону», – произнесла Надя неуверенно.
«Ха-ха, – оценила ее попытку Ольга. – Кто же тебя так спасать будет? Ты давай по-настоящему!» И вдруг испустила дикий нутряной вопль… он пронесся от берега до берега, небо подернуло рябью быстро мелькнувших птиц. (Надя читала где-то, что девушек одного индейского племени обучали кричать так, что от их крика у бизона мог случиться разрыв сердца; но Туртанову эти индейцы приняли бы к себе в племя и так, без обучения.) Вплетая свой голос в созвучие крика подруги, Надя выдохнула свою радость, переполняющий душу ликующий гимн простору в мареве от дыхания вод, дальним серебрящимся купам, желтому песчаному серпу пляжа, подрезавшему поворот речной излучины.
Мерный плеск, набегающие волны, течение.
Словно кто ее подтолкнул… сделала шаг, прямо под ней, в глубинном холоде у дна шевельнулось что-то огромное… Взбугрился чудовищный хребет с торчащими иглами, забурливший всасывающий вдох взорвал песчаную муть. И тут же под ногами разверзлась ямина. Что-то произошло… их шутливые слова позвали кого-то ненароком, сдвинули прозрачно-зеленые глыбы, из щелей и проемов засквозили черные хватающие змейки-потоки, зашарили по телу цепкими объятиями.
Ого, тону! – удивилась она, вскрик ее растаял коротким белым стежком от одинокого самолетика, мельком увиденного над головой в померкшем небе. Леденящий язык скользнул по коленям, лизнул вмиг омертвевшие ступни, обвил, неотвратимо потащил за ноги в темную беспросветную мглу. Забарахталась отчаянно, но от этого рывком утянуло вниз… Не ожидала, что такая глубина.
Ее подхватило на стремнину. Дикий, жуткий косматый кавалер повлек, закружил в страшном танце, плотным хохотом забил уши. Струи обнимающие, ласкающие, движение воды… все замерзло, загустело в студень, быстро твердеющий клей. Ее мускулы, сила, напряжение рук и ног – ничего не значили. Жесткие растения опутали колючими шипами, оплели закрученными стеблями, лишили воли, парализовали ядовитыми укусами сознание. Тут же порыв ветра… когда попыталась вынырнуть, вздохнуть, швырнул в лицо брызги с гребня набежавшей волны (хотя не было до этого никакого ветра), каким-то каменистым, показалось, крошевом забив рот и крик. Вот так, успела подумать, все кончается…
[Серый человек]
Он подходил к помосту, пружинисто поигрывая плечами, мерзкая кривая улыбочка блуждала на посеревшем лице:
– И тебя замочу! На корню таких рубить надо!
Лезвие врезалось в неустойчивую опору, раздался хряск, сооружение содрогнулось и накренилось. Видно, из-за встречи с неизведанным в ночи померкло его сознание, трупная нечисть укусила его, вынула душу, забрызгала ядовитой слюной! Удары становились все сокрушительнее, щепа летела во все стороны.
– Да опомнись, Серега, ты что?! Ты же бочку открывал, весь серой краской облился!
Но он уже в иных пределах, в иной зоне, сумеречной и недоступной доводам разума, человеческому голосу.
– Был тебе Серега… а стал Серый!
Все, все так бездарно и глупо кончалось! Прощай комсомол и футбольная команда! ДНД и очередь на квартиру! Отдельное «прости» Доске почета. Но странно, у двери замаячили две неестественно высокие, молчаливые фигуры в балахонах. Некто в черном шагнул вперед, из широкого рукава его одеяния, как ручная молния, взвилась удавка, захлестнулась на горле обезумевшего. Неизвестный палач вздернул тщедушное тело горе-маляра, засучившего ногами, забулькавшего серой пеной, пузырями из перекошенного рта… Топор отлетел в дальний угол.
«Клара… Клара…» – хрипел, словно каркал Серега, судорожно цепляясь за горло. Гигант разжал хватку, тело несчастного сползло, сникло у его ног. Брезгливо отер ладони, оставляя на балахоне серую слякоть.
Второй пришедший стоял не пошевелившись, скрестив руки на груди, как воплощенное Возмездие. И вдруг грянул глухо из-под капюшона, скрывающего голову:
– Разбери этот скворечник! Доски наши верни в спортзал! И не бузить здесь! Иначе… мы еще вернемся.
Они еще вернутся… служители своей могущественной покровительницы, Богини Истребительницы Демонов.
«Да сегодня же воскресенье… они как раз занимаются, точно…» – припомнил он, едва не теряя сознание от пережитого. Эти двое, повернувшись, вышли, прикрыв дверь, но словно оставив тень своего зловещего присутствия.
Из намертво сомкнутых пальцев Сереги с трудом удалось выдрать клеенчатую бирку с расплывшейся надписью «Клара», сделанной чернильным карандашом. Оборотень скрывался в скелете из биологического, приняв его образ. Пришлось заколотить это учебное пособие в глухой ящик, свезти в крематорий и предать огню… Что и сделала, не разводя никаких формальностей, администрация сего скорбного учреждения, припугнутая секретчиком.
Что-то в этом лагере осталось от прежних пионерских лет, как и бывшее название «Мелиоратор». Осталось эхо, заблудшее в березовых перелесках, что выпавшими зелеными языками ближнего леса лизали обустроенную территорию бывших пионерских линеек, тихого часа, приезжей кинопередвижки в клубе за десять собранных фантов. Там ранним утром она встретила бесплотно прошедшего росными травами, не оставляя следа, мальчика с золотым горном у посеревших губ. Он трубил зо2рю и скрылся, оставив тоскливое предощущение промелькнувшей в мгновение жизни. Но разве нужен ей кто-то?
Может, этот мальчик… Дима? Но сам он к лагерю не имел отношения, приехал и отдыхал в деревне со своим дедом. Деревня эта, Утесы, совсем недалеко от «Мелиоратора». По деду и внуку сразу видно: приезжие, городские.
Дед его рослый, статный – с седым, в серебро, ежиком волос, аккуратно подстриженной бородкой, – не такой, конечно, как местные жители… Хотя, какие местные? Похоже, кроме нескольких стариков да старух, в заброшенной погибающей деревне никого не осталось, и дорог в нее никаких не ведет, и… Утесы? (Чаще всего про деревню говорили – Утесики). Почему-то думалось – даже люди здесь должны жить какие-то особенно мужественные, с суровым выражением обветренных лиц. Но встречались лишь двое почерневших от солнца, плюгавеньких и спившихся мужичка. С ними дед уплывал куда-то на моторке в синие дали, за излучину (эти двое, было видно, с утра уже навеселе). Что они там делали… рыбачили, ставили сети? Однажды высокий пожилой человек крикнул из лодки: «Димка, давай!» – махнул мальчику на берегу. А он прокричал в ответ: «Сейчас, дед!»
Значит, Димка… так звали мальчика. Он поджидал в том месте, где на обратном пути причаливала лодка, сидя со своими удочками, потом они с дедом возвращались в деревню. Мужички же, стреляя синим выхлопом мотора, заложив крутой вираж и разогнав волну, мчались на моторке куда-то с таким видом, будто это адмиральский катер возвращается на базу.
Дима проходил мимо с удочками, длинными гибкими антеннами, необходимой составляющей, частью какого-то, ей казалось, таинственного оборудования… приемо-передающего устройства? Настраивал, забрасывал проводок лески в звучащее пространство реки, чутко прислушивался, следя за поплавком-риской на шкале настройки, на приборной панели речной глади… Каково там, в глубине, движение древних таинственных рыб, о чем они вещали? Какие радиопередачи, ныне не существующие, но записанные на магнитной ленте воды из отголосков, фрагментов бывшей на земле, ныне исчезнувшей музыки? И она бы ловила больших рыб – солидные, с мощным сигналом радиостанции, – и совсем маленьких, скользящих у самого дна, где уже никаких частот, только гул придонного течения. Панель черного стекла восхитительно осветится, озаряя диапазон тысячи дней, и каждая золотистая насечка – это и тонкий трепетный огонек свечи, что ставили с бабушкой, зажигали на могилке Старицы; и отсвет их костров, что разводили с папой или с дедушкой.
Дима взглядывал на нее издалека, будто что-то зная про ее жизнь… Всегда отстраненный, смуглый, спартанский. Как один из тех спасшихся моряков или звездолетчиков из ее игр.
Ольге ни с того ни с сего пришла в голову простенькая и гениальная идея. А давай я тебя с ним познакомлю, брякнула она. Давай! И уже загорелась: «Ты будешь тонуть как бы, да? Ну, понарошку… а я как заверещу! Начну руками махать! Спасите-помогите! А он, думаешь, что?..»
– А он… что? – Наде это показалось нелепо. Но уж она знала, как запрыгают в глазах подруги веселые бесенята… так она и выкинет что-нибудь эдакое! Знала ведь… но, может, не обратила внимание, забыла в тот раз?
– Да бросится тебя спасать! Это же для прикола… смешно же, правда?
Не видя ничего смешного в этой глупости, Надя пожала плечами. А зря она поддалась на ее уговоры! Все получилось нелепо и страшно на самом деле… В итоге они оба, Надя и этот предполагаемый супермен Дима, чуть не утонули. Их едва выловили, кое-как откачали.
Всегда находилась лазейка, разогнутая скобка в цепочке режима, окольцевавшего их время. Солнечный зайчик уводил, играя, показывая замаскированный лаз, тропинку в зарослях. Выходили все вместе, с девчонками, с которыми подружились, к полукружью зыбких горячих песков у спокойного плеса, там купались. Это не то что лагерный пляж, где полный отстой, мелюзга и муть, ею взбаламученная. Надя умела плавать… но где это было? – научилась в бассейне, в группе лечебной физкультуры, куда ходила когда-то давно.
В тот день пошли вдвоем, их подруги бесконечно долго собирались, разморенные послеобеденной жарой – а Ольге не сиделось на месте. Диму они заметили, он все там же, с удочками, в тени над омутом, напряженно вслушивался в реку.
Ольга подтолкнула, когда Надя вошла в воду, хотела окунуться… «Давай, кричи сейчас… тону! спасите! помогите!». Вступила в прохладное течение вслед за ней, ладонью выбила радужный гребень, обдала каскадом. В ответ Надя хлестнула двумя руками, так что из воды выросли плавники с многоцветьем витражного перелива… игольчатый еж, китовый хвост, крутанулись дельфиньи спины, опадающее полукружье летучих рыб. Стеклянный аквариум подводных обитателей дробился и множился в мириадах сверкающих капель – в каждой отражение солнечного зрака, прожигающего синь, с хороводом облаков по кругу.
«Ой, тону», – произнесла Надя неуверенно.
«Ха-ха, – оценила ее попытку Ольга. – Кто же тебя так спасать будет? Ты давай по-настоящему!» И вдруг испустила дикий нутряной вопль… он пронесся от берега до берега, небо подернуло рябью быстро мелькнувших птиц. (Надя читала где-то, что девушек одного индейского племени обучали кричать так, что от их крика у бизона мог случиться разрыв сердца; но Туртанову эти индейцы приняли бы к себе в племя и так, без обучения.) Вплетая свой голос в созвучие крика подруги, Надя выдохнула свою радость, переполняющий душу ликующий гимн простору в мареве от дыхания вод, дальним серебрящимся купам, желтому песчаному серпу пляжа, подрезавшему поворот речной излучины.
Мерный плеск, набегающие волны, течение.
Словно кто ее подтолкнул… сделала шаг, прямо под ней, в глубинном холоде у дна шевельнулось что-то огромное… Взбугрился чудовищный хребет с торчащими иглами, забурливший всасывающий вдох взорвал песчаную муть. И тут же под ногами разверзлась ямина. Что-то произошло… их шутливые слова позвали кого-то ненароком, сдвинули прозрачно-зеленые глыбы, из щелей и проемов засквозили черные хватающие змейки-потоки, зашарили по телу цепкими объятиями.
Ого, тону! – удивилась она, вскрик ее растаял коротким белым стежком от одинокого самолетика, мельком увиденного над головой в померкшем небе. Леденящий язык скользнул по коленям, лизнул вмиг омертвевшие ступни, обвил, неотвратимо потащил за ноги в темную беспросветную мглу. Забарахталась отчаянно, но от этого рывком утянуло вниз… Не ожидала, что такая глубина.
Ее подхватило на стремнину. Дикий, жуткий косматый кавалер повлек, закружил в страшном танце, плотным хохотом забил уши. Струи обнимающие, ласкающие, движение воды… все замерзло, загустело в студень, быстро твердеющий клей. Ее мускулы, сила, напряжение рук и ног – ничего не значили. Жесткие растения опутали колючими шипами, оплели закрученными стеблями, лишили воли, парализовали ядовитыми укусами сознание. Тут же порыв ветра… когда попыталась вынырнуть, вздохнуть, швырнул в лицо брызги с гребня набежавшей волны (хотя не было до этого никакого ветра), каким-то каменистым, показалось, крошевом забив рот и крик. Вот так, успела подумать, все кончается…
[Серый человек]
Он подходил к помосту, пружинисто поигрывая плечами, мерзкая кривая улыбочка блуждала на посеревшем лице:
– И тебя замочу! На корню таких рубить надо!
Лезвие врезалось в неустойчивую опору, раздался хряск, сооружение содрогнулось и накренилось. Видно, из-за встречи с неизведанным в ночи померкло его сознание, трупная нечисть укусила его, вынула душу, забрызгала ядовитой слюной! Удары становились все сокрушительнее, щепа летела во все стороны.
– Да опомнись, Серега, ты что?! Ты же бочку открывал, весь серой краской облился!
Но он уже в иных пределах, в иной зоне, сумеречной и недоступной доводам разума, человеческому голосу.
– Был тебе Серега… а стал Серый!
Все, все так бездарно и глупо кончалось! Прощай комсомол и футбольная команда! ДНД и очередь на квартиру! Отдельное «прости» Доске почета. Но странно, у двери замаячили две неестественно высокие, молчаливые фигуры в балахонах. Некто в черном шагнул вперед, из широкого рукава его одеяния, как ручная молния, взвилась удавка, захлестнулась на горле обезумевшего. Неизвестный палач вздернул тщедушное тело горе-маляра, засучившего ногами, забулькавшего серой пеной, пузырями из перекошенного рта… Топор отлетел в дальний угол.
«Клара… Клара…» – хрипел, словно каркал Серега, судорожно цепляясь за горло. Гигант разжал хватку, тело несчастного сползло, сникло у его ног. Брезгливо отер ладони, оставляя на балахоне серую слякоть.
Второй пришедший стоял не пошевелившись, скрестив руки на груди, как воплощенное Возмездие. И вдруг грянул глухо из-под капюшона, скрывающего голову:
– Разбери этот скворечник! Доски наши верни в спортзал! И не бузить здесь! Иначе… мы еще вернемся.
Они еще вернутся… служители своей могущественной покровительницы, Богини Истребительницы Демонов.
«Да сегодня же воскресенье… они как раз занимаются, точно…» – припомнил он, едва не теряя сознание от пережитого. Эти двое, повернувшись, вышли, прикрыв дверь, но словно оставив тень своего зловещего присутствия.
Из намертво сомкнутых пальцев Сереги с трудом удалось выдрать клеенчатую бирку с расплывшейся надписью «Клара», сделанной чернильным карандашом. Оборотень скрывался в скелете из биологического, приняв его образ. Пришлось заколотить это учебное пособие в глухой ящик, свезти в крематорий и предать огню… Что и сделала, не разводя никаких формальностей, администрация сего скорбного учреждения, припугнутая секретчиком.
11
И если она видела облака… проплывающие, клубящиеся, мгновенно меняющиеся, словно вылили в воду пузырьки разноцветных чернил – то ее несло под их отражением на стеклянной панели реки. Спасительный лучик мерцал, пробиваясь к ней и касаясь, высвечивая то могилку русской печальницы, то театральную сцену, то пламя костра… Сейчас сдавит грудь, легкие не выдержат, лопнут, вверх на мгновение скользнут искры, тут же погаснут, осыпятся мертвыми светлячками. Некто, в чьей чужой настойчивой власти она оказалась, перестав принадлежать себе, бешено закрутит колесико настройки, вывернет за самый край вещания, где обрываются, замолкают все станции…
Опускалась под одуванчиковой сферой парашюта из гаснущего света, тепла, оставшегося там, за пределом, великолепия. Но играющее зеркальное пятнышко скользило перед ней – монетка, брошенная кем-то на счастье, золотистый кружок, пламенеющий солнечный диск, острие светового конуса, пробившего тугую толщу, ставшее бликующим зеркальцем… Может, она заглянула в него?
Она поймала этот кругляшок, прихлопнула ладонью! Аварийная кнопка. Сигнал тревоги… что-то толкнуло вверх, к кипенному облаку воздуха – оно вошло в нее полностью, исчезнув с неба, растаяв. Увидела: по водам к ней шествовала фигура, расталкивая от стоп стекловидные буруны, взбивая волны в многоцветные клубы… облаченная синим туманом… в венце тонкого золотящегося полукруга… Взмахнув широким рукавом-крылом, необъятным, в полнеба, – пришедший (явившийся?) выпустил в мир темного ангела. Из солнечного ветра над рекой – другого рукава-крыла с излучиной, блеском вод, серебряной филигранью тальниковых зарослей, – скользнул в мир светлый ангел… Вода вокруг нее забурлила.
То, что происходило на самом деле – это множество накладок, случайности, несовпадения… И Диме нужно было понять, среагировать, принять решение. Ольга зашлась в истерике, ничего не разобрать. Пока он добежал до воды, бросился действительно ее спасать…
Коротко оттолкнулся от доски-нырялки, прекрасный, как юный бог. Солнце успело поцеловать его мускулистый торс, потертые джинсы обтягивали узкие бедра.
Он видел ее под водой… птицу, распластавшую крылья над зеленоватой мглой, морскую звезду с расходящимися живыми лучами, влажную принцессу, звездную фею, речную наяду.
Подплыл и обнял ее.
Но так оказалось, по дну тащило труп давно утопшего теленка
ошибка в проекте
ну, теленок… река разлилась, прошли дожди, вот и смыло, может, глупого несмышленого телка. Или оступился в промоину, захлебнулся, что удивительного? И он уже изрядно подпортился, пока носило его невесть сколько. В мутном течении у дна трудно разглядеть – прекрасная ли это русалка с распущенными волосами, – или давно утопший, мерзко раздувшийся труп?
Дима выхватил его над водой.
Осклабившийся изъеденный череп, белесая мотающаяся челка, черный провал носа, выпученные буркалы глаз, осклизло пластающаяся шерсть. Вряд ли хоть одно сердце, воображение, сознание выдержит столь ужасные превращения!
Слепящий столп той привидевшейся фигуры – Димин дедушка, он стоял на носу подплывшей моторки. Двое пьяноватых рыбарей прыгнули в воду справа и слева, выдернули их из осклабившейся стаи водоворотов, злых хвостатых воронок, упустивших добычу. Крики, суета, возня вокруг. Их ловили, вытаскивали, выкручивали, словно жалкие тряпки. Они лежали рядышком, прекрасные тела распростерты на золотистом песке, струилась вода, плакала Ольга Туртанова. Великан расхаживал по песку, хрустящему под огромными сапогами, хохотал громовыми раскатами… Это Димин дедушка, как она потом узнала, Петр Алексеевич, он руководил спасательной операцией. Мужички пытались влить им в стиснутые рты – со спасеньицем! – по стакану тепловатого мутного самогона
и весь лагерь плакал над ними
И почему все смеялись, когда она лежала спасенная? Этот теленок… будто все дело в нем! Просто разросся, распух до ужасающих размеров. Затмил явленные на воде, расходящиеся круги от прикосновения мистической Тайны. Все разговоры об этом теленке! А если бы не примчавшаяся лодка? Разве не чудо, повернувшийся небесный механизм, что высек посреди прозрачной сини искру-лодку, молнию с чудесными избавителями?
Она лежала: в этом прекрасность момента, законченность истории. И все ходили и ходили, смеялись, хрустели песком под огромными сапогами. Хрустели огурцами и зеленым луком, на радостях выпивая и закусывая… все это где-то на краю сознания. Пахло бензиновой гарью, рыбой, прелыми водяными растениями. Влажный ветер с реки и медовый ветер цветущих лугов сталкивались будто прямо над ней, закручивались. Вихрь возносил в небо плач Ольги, что созвучен был плеску волн, вскрикам чаек, вторящим ей. А Ольга тут же начинала смеяться сквозь слезы… теленок! теленок! Все подхватывали это, как заклинание, пароль, объединенные неизъяснимым, представшим от самого дна и начала ночи, которого им самим удалось избежать.
Но что-то было яркое в тот момент, когда уже было сошелся черный глухой занавес над ослепительной сценой… Что-то мелькнувшее перед ней, ставшее силой, действием, кислородом аварийного неприкосновенного запаса, разбудившего цепенеющий мозг… Ведь она это помнила, но не могла объяснить себе. Светящийся сосуд, пузырек немеркнущего света понесла наверх, не дав ему хрустнуть под сошедшимися безмолвными глыбами.
Опускалась под одуванчиковой сферой парашюта из гаснущего света, тепла, оставшегося там, за пределом, великолепия. Но играющее зеркальное пятнышко скользило перед ней – монетка, брошенная кем-то на счастье, золотистый кружок, пламенеющий солнечный диск, острие светового конуса, пробившего тугую толщу, ставшее бликующим зеркальцем… Может, она заглянула в него?
Она поймала этот кругляшок, прихлопнула ладонью! Аварийная кнопка. Сигнал тревоги… что-то толкнуло вверх, к кипенному облаку воздуха – оно вошло в нее полностью, исчезнув с неба, растаяв. Увидела: по водам к ней шествовала фигура, расталкивая от стоп стекловидные буруны, взбивая волны в многоцветные клубы… облаченная синим туманом… в венце тонкого золотящегося полукруга… Взмахнув широким рукавом-крылом, необъятным, в полнеба, – пришедший (явившийся?) выпустил в мир темного ангела. Из солнечного ветра над рекой – другого рукава-крыла с излучиной, блеском вод, серебряной филигранью тальниковых зарослей, – скользнул в мир светлый ангел… Вода вокруг нее забурлила.
То, что происходило на самом деле – это множество накладок, случайности, несовпадения… И Диме нужно было понять, среагировать, принять решение. Ольга зашлась в истерике, ничего не разобрать. Пока он добежал до воды, бросился действительно ее спасать…
Коротко оттолкнулся от доски-нырялки, прекрасный, как юный бог. Солнце успело поцеловать его мускулистый торс, потертые джинсы обтягивали узкие бедра.
Он видел ее под водой… птицу, распластавшую крылья над зеленоватой мглой, морскую звезду с расходящимися живыми лучами, влажную принцессу, звездную фею, речную наяду.
Подплыл и обнял ее.
Но так оказалось, по дну тащило труп давно утопшего теленка
ошибка в проекте
ну, теленок… река разлилась, прошли дожди, вот и смыло, может, глупого несмышленого телка. Или оступился в промоину, захлебнулся, что удивительного? И он уже изрядно подпортился, пока носило его невесть сколько. В мутном течении у дна трудно разглядеть – прекрасная ли это русалка с распущенными волосами, – или давно утопший, мерзко раздувшийся труп?
Дима выхватил его над водой.
Осклабившийся изъеденный череп, белесая мотающаяся челка, черный провал носа, выпученные буркалы глаз, осклизло пластающаяся шерсть. Вряд ли хоть одно сердце, воображение, сознание выдержит столь ужасные превращения!
Слепящий столп той привидевшейся фигуры – Димин дедушка, он стоял на носу подплывшей моторки. Двое пьяноватых рыбарей прыгнули в воду справа и слева, выдернули их из осклабившейся стаи водоворотов, злых хвостатых воронок, упустивших добычу. Крики, суета, возня вокруг. Их ловили, вытаскивали, выкручивали, словно жалкие тряпки. Они лежали рядышком, прекрасные тела распростерты на золотистом песке, струилась вода, плакала Ольга Туртанова. Великан расхаживал по песку, хрустящему под огромными сапогами, хохотал громовыми раскатами… Это Димин дедушка, как она потом узнала, Петр Алексеевич, он руководил спасательной операцией. Мужички пытались влить им в стиснутые рты – со спасеньицем! – по стакану тепловатого мутного самогона
и весь лагерь плакал над ними
И почему все смеялись, когда она лежала спасенная? Этот теленок… будто все дело в нем! Просто разросся, распух до ужасающих размеров. Затмил явленные на воде, расходящиеся круги от прикосновения мистической Тайны. Все разговоры об этом теленке! А если бы не примчавшаяся лодка? Разве не чудо, повернувшийся небесный механизм, что высек посреди прозрачной сини искру-лодку, молнию с чудесными избавителями?
Она лежала: в этом прекрасность момента, законченность истории. И все ходили и ходили, смеялись, хрустели песком под огромными сапогами. Хрустели огурцами и зеленым луком, на радостях выпивая и закусывая… все это где-то на краю сознания. Пахло бензиновой гарью, рыбой, прелыми водяными растениями. Влажный ветер с реки и медовый ветер цветущих лугов сталкивались будто прямо над ней, закручивались. Вихрь возносил в небо плач Ольги, что созвучен был плеску волн, вскрикам чаек, вторящим ей. А Ольга тут же начинала смеяться сквозь слезы… теленок! теленок! Все подхватывали это, как заклинание, пароль, объединенные неизъяснимым, представшим от самого дна и начала ночи, которого им самим удалось избежать.
Но что-то было яркое в тот момент, когда уже было сошелся черный глухой занавес над ослепительной сценой… Что-то мелькнувшее перед ней, ставшее силой, действием, кислородом аварийного неприкосновенного запаса, разбудившего цепенеющий мозг… Ведь она это помнила, но не могла объяснить себе. Светящийся сосуд, пузырек немеркнущего света понесла наверх, не дав ему хрустнуть под сошедшимися безмолвными глыбами.
12
Когда бывали с бабушкой на могилке Старицы, потом заходили в церковь – она находится там же (вернее, погост примыкает к церкви еще с восемнадцатого века, об этом есть памятная табличка). Они входили… и она падала… плыла в этом воздухе, становившемся вдруг плотным, удерживающим ее, делающим все осязаемым. Воздух чего-то свершившегося и, одновременно, происходящего, какой-то истории, неведомой ей, но несомненно присутствующей (и запах старины, и запах чудесного ладана, от которого щекотало в носу, наворачивались слезы), возносил ее. Но прямо из окружающего, навстречу ей, появлялся сотканный из света, выплывающий из глубин Христос. Раскинув руки, он принимал ее в свои объятия, она не могла упасть. Креста за ним почти не видно, это была не икона, а встречающая у входа очень большая картина. Настоящая картина, она потом ее рассмотрела всю. Старинная, написанная маслом на холсте. Краски на ней потемнели, и полотно картины почти сливалось, растворялось в общем пространстве, в живой, мерцающей и пульсирующей, казалось, полутьме. Само изображение Христа теплилось, излучая свет. Она так и замерла, завороженная. Сверху наплывали и накрывали ее звучащие голоса, и бабушка что-то тихо говорила ей, вела за руку. Потом все встало на свои места. Она перестала лететь, оказалось, что под ней твердый каменный пол в темно-синих, зеленых, гранатово-искристых бликах отражений от разноцветных витражей под куполом. Но это ощущение полета и чуда спасения осталось.
Дима после того случая, наоборот, стал избегать их. Ушел в другое место/измерение со своими удочками. Но зато с Петром Алексеевичем она и девчонки их компании познакомились, сдружились. Как-то он даже посадил их в моторку, прокатил с ветерком (сам, без деревенских «спасателей», любителей самогонного зелья). Замечательную прогулку администрация (не хочется говорить «лагерное начальство») поначалу разрешила – и Петр Алексеевич уверил, что все безопасно, – но почти сразу и запретили. «А мало ли что? Не положено». Только промчались минут сорок, сделали разворот… как тут же начальник стал квакать с берега в желтый раструб мегафона, с которым не расставался и очень любил отдавать команды.
Петр Алексеевич – и внук его, Димка, приехали из Нижнего Новгорода, отдыхают здесь у родственников. Те двое мужичков, так сказать, активное мужское население, просто их знакомые – Пашка и Славка. Однако Петр Алексеевич так давно приезжает сюда, что они стали для него почти родней. А это их «плавсредство» – лодка-«казанка» с «Вихрем». По здешним меркам настоящий гоночный аква-болид для них, Пашки и Славки, местных «водоплавающих Шумахеров». И они его, Петра Алексеевича, проводники, эдакие доморощенные «сталкеры». Кроме того, что на «браконьерство» его подбивают, конечно (без этого здесь не прожить) – на лодке вместе добираются до одного острова. Это в протоках, недалеко здесь, километра три будет. Прежде там был храм, очень древний, Никола-на-Утесах. Но затем оказался заброшен – или даже невидим. Это произошло накануне революционных событий. Вода поднялась, остров затопило. Долгие годы над гладью реки торчали лишь остовы полуразрушенных глав. Но вот опять что-то изменилось в глубине и течении, как говорят, в «гидросистеме реки». Возможно, намыло песок, уменьшился сброс талых и дождевых вод, изменилась наполняемость рукавов-ручейков, родников, питающих реку. Да и на хозяйственную деятельность забирают все больше воды. Оставшиеся стены, руины, словно восстали из небытия.
И это, конечно, все очень интересно… с жаром говорил Петр Алексеевич, неутомимый исследователь. У него с собой фотоаппаратура, он показывал сделанные снимки. Давно когда-то на берегу, в дремучих лесах, поселился отшельник, инок. Имя его помнят разве что семена диких трав, передающих из поколение в поколение память о всех живущих, да воздушные семена (потому как и воздух множится семенами), хранящие отзвуки голосов, дыхание зверей и людей. Может, он и не прославился какими-то особенными чудесами, однако «намолил», освятил это место. Через столетие в память о нем поставили часовенку. Затем построили деревянную церковь. Назвали в честь Николая Чудотворца – Никола-на-Утесах. Хотя настоящей географической привязкой это не является. Если и говорить про «утесы» – то они находятся на другом берегу, значительно ниже по реке. Потом, какие «утесы»? Выход известняковых пород в одном месте, на обрывистом берегу. Но поскольку выглядят они как что-то белеющее, заметное: так было удобнее ориентироваться тем, кто плыл по реке, вот и назвали – Утесы. И название деревни отсюда. Вместо деревянной церкви возвели каменный храм. Но со всей этой деятельностью леса в округе поизвели. А почвы песчаные, русло менялось, и так – река отсекла небольшую твердь с храмом. Со временем он оказался на острове. А потом и вовсе этот «остров» опустился… Чудны дела твои, Господи!
Дима после того случая, наоборот, стал избегать их. Ушел в другое место/измерение со своими удочками. Но зато с Петром Алексеевичем она и девчонки их компании познакомились, сдружились. Как-то он даже посадил их в моторку, прокатил с ветерком (сам, без деревенских «спасателей», любителей самогонного зелья). Замечательную прогулку администрация (не хочется говорить «лагерное начальство») поначалу разрешила – и Петр Алексеевич уверил, что все безопасно, – но почти сразу и запретили. «А мало ли что? Не положено». Только промчались минут сорок, сделали разворот… как тут же начальник стал квакать с берега в желтый раструб мегафона, с которым не расставался и очень любил отдавать команды.
Петр Алексеевич – и внук его, Димка, приехали из Нижнего Новгорода, отдыхают здесь у родственников. Те двое мужичков, так сказать, активное мужское население, просто их знакомые – Пашка и Славка. Однако Петр Алексеевич так давно приезжает сюда, что они стали для него почти родней. А это их «плавсредство» – лодка-«казанка» с «Вихрем». По здешним меркам настоящий гоночный аква-болид для них, Пашки и Славки, местных «водоплавающих Шумахеров». И они его, Петра Алексеевича, проводники, эдакие доморощенные «сталкеры». Кроме того, что на «браконьерство» его подбивают, конечно (без этого здесь не прожить) – на лодке вместе добираются до одного острова. Это в протоках, недалеко здесь, километра три будет. Прежде там был храм, очень древний, Никола-на-Утесах. Но затем оказался заброшен – или даже невидим. Это произошло накануне революционных событий. Вода поднялась, остров затопило. Долгие годы над гладью реки торчали лишь остовы полуразрушенных глав. Но вот опять что-то изменилось в глубине и течении, как говорят, в «гидросистеме реки». Возможно, намыло песок, уменьшился сброс талых и дождевых вод, изменилась наполняемость рукавов-ручейков, родников, питающих реку. Да и на хозяйственную деятельность забирают все больше воды. Оставшиеся стены, руины, словно восстали из небытия.
И это, конечно, все очень интересно… с жаром говорил Петр Алексеевич, неутомимый исследователь. У него с собой фотоаппаратура, он показывал сделанные снимки. Давно когда-то на берегу, в дремучих лесах, поселился отшельник, инок. Имя его помнят разве что семена диких трав, передающих из поколение в поколение память о всех живущих, да воздушные семена (потому как и воздух множится семенами), хранящие отзвуки голосов, дыхание зверей и людей. Может, он и не прославился какими-то особенными чудесами, однако «намолил», освятил это место. Через столетие в память о нем поставили часовенку. Затем построили деревянную церковь. Назвали в честь Николая Чудотворца – Никола-на-Утесах. Хотя настоящей географической привязкой это не является. Если и говорить про «утесы» – то они находятся на другом берегу, значительно ниже по реке. Потом, какие «утесы»? Выход известняковых пород в одном месте, на обрывистом берегу. Но поскольку выглядят они как что-то белеющее, заметное: так было удобнее ориентироваться тем, кто плыл по реке, вот и назвали – Утесы. И название деревни отсюда. Вместо деревянной церкви возвели каменный храм. Но со всей этой деятельностью леса в округе поизвели. А почвы песчаные, русло менялось, и так – река отсекла небольшую твердь с храмом. Со временем он оказался на острове. А потом и вовсе этот «остров» опустился… Чудны дела твои, Господи!
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента