Незнанский Фридрих Евсеевич. Большая зачистка

Фридрих Незнанский
Большая зачистка

Бог миловал (Пролог)

   Александр Борисович запер дверь своей квартиры и подошел к лифту. Кнопка вызова светилась, а кабина, судя по болтающемуся черному шлангу, застряла на самом верху. Чертова манера! Вызвать лифт и держать его…
   Настроение явно портилось.
   Не желая поддаваться эмоциям, Турецкий подумал, что вообще-то в последнее время он маленько разленился: вот уже и спуститься на несколько этажей — проблема. А недавно предпочитал ведь даже и не пользоваться лифтом. Пойти, что ли, не ждать?
   Пустые размышления прервал щелчок дверного замка в квартире напротив. На лестничной площадке появился сосед — высокий, под стать Александру Борисовичу, молодой человек с ранними залысинами на лбу и в модных круглых очках. Костюмчик на нем был что надо, поди от самого Версачче, никак не ниже. Подумаешь, у Турецкого тоже имеется галстук — от Кардена, на нем так и написано: «Пьер Карден», по-французски, ну и что? И еще у соседа, которого звали Глебом, а вот фамилию не мог вспомнить Александр Борисович, что-то связанное с лесом — не то Боровик, не то еще что-то близкое, был роскошный кейс благородного серебристого цвета, будто из платины. Живут же люди.
   Этот сосед поселился в доме недавно — то ли поменялся, то ли купил такую же двухкомнатную, как у Турецкого. Была у него и семья. Ирина говорила, что видела жену и двоих детей — Нинкиного возраста. Но те бывали здесь редко: жили где-то в другом месте.
   — Алексан Борисычу! — приветственно поднял руку с кейсом Глеб. — Наш нижайший поклон!
   — Привет, — прогоняя хмурь с лица, кивнул Турецкий. — Кончилась, слава богу, жара? Теперь жди дождей…
   — Похоже на то, — согласился сосед и взглянул на светящуюся кнопку лифта. — А может, пешком?
   — Придется, — поморщился Турецкий. И пробурчал: — Вот же засранцы…
   Глеб рассмеялся:
   — Не стоит принимать все так близко к сердцу! Перемелется! А у вас, Алексан Борисыч, гляжу, что-то настроение неважное. Есть причины?
   Он был почему-то настырно общительным, этот молодой и наверняка удачливый сосед. Ишь вырядился… Турецкий понимал, что не прав, но продолжал злиться.
   — Причины, говорите? — бурчал он, спускаясь по лестнице. — А куда без них! Вон вчера опять парочку жмуриков наблюдал. Работа такая. Нэ-эрвная! — Он натужно улыбнулся и покачал головой. — Одного только по фотику в студенческом билете и опознали. А второго так разделали, что на нем живого места не осталось.
   — И где ж это их так?
   — А на Новой Басманной… Зачем, почему? Мальчишки по сути.
   — На Новой Басманной?
   Турецкому показалось, что сосед как-то непонятно насторожился.
   — Ага… Мастерская там, что ли, по ремонту компьютеров, не знаю. А вам что, — Турецкий даже приостановился, увидев, как изменилось лицо соседа: он вроде побледнел, — известно что-нибудь?
   — Ну откуда! — заторопился тот вниз. — Просто вы такие страсти рассказываете…
   — Будут тут страсти… — вздохнул Турецкий.
   Они вышли из подъезда, в котором плавал устойчивый запах гречневой каши и почему-то жареных пирожков с капустой, во двор.
   Было еще рано, шел девятый час, и машины жильцов стояли впритык одна к другой вдоль всей проезжей части.
   — Вы на колесах? — вежливо спросил сосед. — Или пользуетесь муниципальным?
   «Ну правильно, — подумал почему-то Турецкий, — он и должен был спросить, если хочет продолжить разговор…» У самого же Александра Борисовича не было ни малейшего желания вызывать перед собственными глазами видения изуверски растерзанных тел, привязанных к стульям, с дырками от контрольных выстрелов в затылках. Которые, по всему видать, и прекратили долгие мучения жертв.
   И ведь все оказалось делом случая. Не проживай в том же доме, где находились раскуроченная мастерская и трупы ее совладельцев, бывший кореш Константина Дмитриевича Меркулова, выехали бы на происшествие ребятки из Басманного ОВД, ну, может, Славка Грязнов подослал бы парочку своих оперков из МУРА, на том бы дело и кончилось. Списали бы на какую-нибудь очередную разборку, отыскали бы, на худой конец, возможного заказчика, которому, не исключено, могло приглянуться помещение этой мастерской, вот и решил он этот вопрос по-своему, как нынче принято у крутых бизнесменов…
   Однако было во всей этой еще неясной истории одно важное «но». На что обратил внимание Костя, отправляя на Новую Басманную Турецкого. Даже ради больших денег самая разнузданная братва вряд ли стала бы устраивать такое представление. Значит, они выбивали из жертв какую-то фактуру, а выбив, покончили с ними как со свидетелями.
   Конечно, у Меркулова всегда был особый нюх на подобные «тухляки», от которых одна только морока. А в конце вдруг выяснится, что два какие-нибудь олигарха, оказывается, сводили друг с другом счеты, и хрен кого из них притянешь к ответу. Потому что сразу пойдут тебе советы, предупреждения, указания с самого-самого верха, и попробуй ослушаться.
   Но, может быть, на что очень надеялся Турецкий, Костино решение было вызвано желанием любым способом отвязаться от старого и настырного кореша своего, который, говорят, еще недавно пользовался очень большим весом в госбезопасности. Все может быть…
   Сосед Глеб между тем, задав вопрос о транспорте, ждал ответа, одновременно показывая рукой с кейсом в сторону новенького, сверкающего чистым серебром БМВ-750. Машинка — нет слов! — была очень хороша: мощная, устойчивая, вся словно сготовившаяся к рывку. Куда там «семерке» Турецкого!
   — Если вы в прокуратуру, я с удовольствием вас подвезу, — услужливо предложил Глеб. — Мне по пути. Поговорим, а? А то ведь что получается? Живем в одном доме, даже на одной площадке, а вроде как не знакомы. Ну так что, сосед? — уже по-свойски подмигнул он.
   — С удовольствием, — сказал Турецкий. — Но в другой раз.
   Он подумал, что прокатиться с шиком неплохо, но ведь днем наверняка придется снова посетить разгромленную мастерскую или еще куда-то смотаться, а без собственных колес это может стать проблемой.
   — Спасибо, — кивнул он, — я уж на своей лайбе как-нибудь.
   — Ну, была бы честь… — натужно улыбнувшись, Глеб кивнул и пошел к своему БМВ.
   Турецкий посмотрел ему вслед и, повернувшись, встретился взглядом со старым знакомым, своим тезкой, который долго работал водителем автобуса, а недавно нашел себе другую работенку — дворника в собственном доме. Сашка, облаченный в синий халат, негромко чертыхаясь, выметал из-под колес припаркованных автомобилей окурки и прочий мусор.
   Он был простым мужиком, этот Сашка. Вместе с ним Турецкий не раз, бывало, спускался в народ. То есть под настроение давил возле вечно открытой ракушки, где стоял разобранный Сашкин «Москвич», бутылку-другую красненького и беседовал за жизнь.
   — Здоров, тезка! — приветствовал Турецкий.
   — Привет, Борисыч, ну как она?
   — Ай! — отмахнулся Турецкий.
   — Вот и я говорю, — философски заметил Сашка. — На хрена она нам сдалась такая? — Он осуждающе покачал головой и побрел дальше, метя перед собой всякий сор и размышляя, разумеется, все о ней, о жизни.
   Турецкий достал из брючного кармана брелок с ключами, заставил свою машину «вякнуть» и уселся за руль. Нет, это конечно не БМВ, что и говорить. Он поправил зеркальце заднего обзора и включил зажигание. Послушав спокойное урчание мотора, сдал чуть назад, вывернул руль до отказа и выехал из тесного ряда в узкий проезд.
   Жуткий грохот настиг его в тот момент, когда он сворачивал за угол дома.
   Первая мысль — взорвали, гады, дом! Нет, слава богу, он стоял.
   Удар же был такой силы, что показалось, будто машина подскочила! Распахнув дверь, Турецкий вывалился наружу и, обернувшись, увидел столб пламени, окутанный черным дымом.
   Короткого взгляда хватило, чтобы понять: рвануло там, где только что стоял замечательный серебряный БМВ.
   Автоматически выхватив из-под сиденья автомобильный огнетушитель, Турецкий длинными скачками понесся к месту взрыва. Перепрыгнув через лежащего на дороге Сашку, он вдруг подумал, что со своей пшикалкой выглядит по меньшей мере глупо. И точно, пенная струя без следа исчезала в плотном пламени, обжигавшем лицо и руки.
   Прикрываясь от огня и отшвырнув в сторону ненужный больше баллон, Турецкий подумал, что надо было поливать не этот вулкан, а машины, стоящие рядом. Две из них тоже горели, грозя взорваться.
   Со всех сторон стал сбегаться народ, водители кидались к своим автомобилям, торопясь отогнать их в сторону, подальше от опасности. Гудело вздымающееся пламя, истошно крякали автомобильные сигналы, кричали и матерились люди, окружившие пожарище с немощными, как и у Турецкого, баллончиками.
   И тут он вдруг вспомнил про лежащего на асфальте Сашку. Кинулся к нему. Тот лежал все в той же скрюченной позе. А возле него, у живота, расплывалось большое красное пятно.
   Турецкий упал перед Сашкой на колени, попробовал оторвать его руки, прижатые к животу, увидел глаза, налитые невероятной болью. Ни слова не произнося, Сашка медленно шевелил губами, на которых пузырилась красная пена, а глаза его словно спрашивали: за что?! А еще через короткое мгновение взгляд остановился на Турецком и страдальчески застыл. Замер.
   Осторожно положив пальцы на шею, возле сонной артерии, Турецкий ничего не ощутил. Взор Сашки был неподвижен. И снова возник проклятый вопрос: за что?!
   Какое-то время Турецкий не мог понять, что за железку прижимает к себе уже мертвый Сашка. Но, разглядев, сообразил: это был рваный кусок автомобильной дверцы. Это ж надо, чтоб так не повезло!.. Под самый взрыв угодил…
   Турецкий поднялся с колен, взглянул на пожарище. Каким-то образом машины успели растащить в стороны, погасить те, что горели. А от взорванного БМВ, исковерканные, черные останки которого высились уродливой грудой, во все стороны валил удушливый черный дым.
   — Бог миловал… — произнес Александр Борисович, вспомнив, что исключительно благодаря случайности не оказался в чреве этого кошмара. А ведь мог бы, мелькнуло такое желание…
   Из-за дома, с набережной, прилетели визгливые крики милицейских сирен, рев «пожарки» и другие, словно ожившие, городские шумы. Странно, Турецкий вдруг сообразил, что на какое-то время для него почему-то исчезли все звуки. А теперь как бы вынырнули из небытия.
   — Чья там машина? Убрать! — кричал, выбегая из-за угла дома милиционер, размахивая полосатым жезлом.
   «Да это ж моя!» — вспомнил Александр Борисович.
   Для того чтобы к месту взрыва смогли подъехать пожарные и оперативники со «скорой помощью», ему пришлось сдать «семерку» задом прямо на детскую площадку.
   Оперативники быстро оцепили пожарище, пожарные же вмиг врубили свою мощную систему, и скоро вся площадь в радиусе метров десяти от эпицентра взрыва напоминала холмистое заснеженное поле. Только после этого приступила к работе примчавшаяся с Петровки, 38, дежурная оперативно-следственная бригада.
   Санитары со «скорой» по команде оперативников уложили в темный целлофановый мешок Сашку, перевалили его на носилки и собирались уже убрать в труповозку. Турецкий подошел к ним. Себя он со стороны, конечно, не видел, но по глазам молоденькой врачихи понял, что вид имел, вероятно, страшноватый. И в самом деле, руки и грудь его были в копоти и кровавых пятнах. Врачиха даже решила оказать ему первую помощь. Но он отмахнулся, сказав, что не ранен. А кровь — чужая, Сашкина вот.
   Оперативнику из дежурной бригады Турецкий продиктовал фамилию погибшего дворника, номер его квартиры. А вот был ли Сашка женат, этого не знал Турецкий.
   Заговорили о хозяине, сгоревшем внутри взорванного БМВ. Что мог сказать Турецкий, единственный теперь, вероятно, свидетель происшествия? Что звали его Глебом. Живет напротив, значит, в семьдесят третьей квартире. А фамилия?
   Надо же! Второй раз сегодня задумался. Что-то с лесом связанное. Нет, не Боровик, это теперь он помнил точно.
   Выручил подвернувшийся другой сосед.
   — Бирюк его фамилия. Глеб Васильевич Бирюк. Он на телевидении работает… работал. Какой-то большой начальник.
   Турецкий подумал, что подобные машины бывают либо у больших начальников, либо у бандитов. Но на последних Глеб не был похож.
   И снова возник вопрос: почему так насторожился Глеб, узнав о вчерашнем происшествии на Новой Басманной? Неужели он имеет к этому какое-то отношение? А если да, то что? А то, получается, что если имел, значит, дело станет еще более запутанным. И взрыв этот, получается, тоже совсем не случаен. И, выходит, в самом деле Бог миловал…
   Среди оперов из ОВД «Хамовники», также прибывших на место происшествия, оказался один знакомый Турецкому. Александр Борисович коротко обрисовал ему ситуацию, и тот сразу повел его к дежурному следователю. Еще бы, единственный свидетель!
   Со следователем по особо важным делам из Московской прокуратуры Турецкий не был знаком, фамилию вроде слышал, в то время как фамилия Александра Борисовича, естественно, у большинства его коллег была, что называется, на слуху. Дежурный следователь почему-то решил, что раз уж Турецкий тоже «важняк», но из Генеральной прокуратуры, то он и должен знать абсолютно все. Александр же Борисович, все больше злясь на идиотскую ситуацию, в которой он не по своей воле оказался, отвечал на вопросы все более кратко и однозначно: «Не знаю», «Не знаком», «Случайная встреча», «Не видел», «Не могу заявить со всей уверенностью» и так далее. Нет, не вышло у них контакта. Ничего толком, оказывается, не видел, да и не знал господин Турецкий. И за что ему такая честь, черт возьми!
   «Дурачок ты, — с сожалением думал Турецкий. — Да если бы я мог тебе рассказать, о чем я думаю да как понимаю это дело, тебя бы первого, не исключаю, понесли на Хованское. Чтоб не совал нос, куда не следует…» Понимал, что не прав, Александр Борисович, но уже ничего не мог с собой поделать. Надоело зря терять время. Надо было возвращаться домой, успокаивать Ирину, мыться, переодеваться и ехать на службу, чтобы садиться и думать, что делать дальше.
   «Нет, его определенно испугало известие об убийстве в мастерской… — продолжал он размышлять, поднимаясь на лифте домой. — И он также очень хотел бы знать подробности. Но кто же он такой, этот Глеб Бирюк? Почему судьба-злодейка вот так свела их на миг, чтобы развести навсегда?..»
   Выйдя через полчаса из своего подъезда и вынув из почтового ящика «Комсомольца», «Известия» и «Новую Россию» — привычный набор, который выписывал ежегодно, Александр Борисович заметил, что возня вокруг места взрыва вроде бы поутихла.
   Заметив того же знакомого опера, Турецкий подозвал его взмахом руки:
   — Ну что, заканчиваете, гляжу?
   — Да… Криминалисты остатки бомбы собирают. Сильная штучка. Похоже, граммов на пятьсот. В тротиловом эквиваленте, — профессионально добавил оперативник. — Грешат на радиоуправляемую.
   — А что, тут сигнал можно было откуда угодно подать. От самого-то хоть что-нибудь осталось?
   — Фрагменты. Уже увезли. Газетки почитываешь, Сан Борисыч? — усмехнулся вдруг оперативник. Наверняка хотел слегка уколоть: вот, мол, мы тут дерьмо разгребаем, а вы прессой интересуетесь. Ах ты, засранец!..
   — Почитываю, только тут все больше вашего брата ругают. — Турецкий развернул верхнюю, им оказался «Комсомолец». — Вот, сам гляди… — Но глаза его прикипели к фотографии, опубликованной в подвале газеты среди криминальной хроники. — Смотри, мать их, и тут уже успели!
   Опер заинтересовался, поглядел на фотографию, бегло прочитал короткую заметку и странными глазами посмотрел на Турецкого.
   — А ты знаешь, Сан Борисыч, я ведь этого стюдента, кажется, видел.
   — Где? — вмиг насторожился Турецкий.
   — Погоди, дай вспомнить… — Опер стал разглядывать верхние этажи дома, потом перевел взгляд на соседний дом. — Если не ошибаюсь, летом это было еще. В жару. Июль, что ли? Тут, в нашем районе, на Погодинской, да ты небось слышал, кража была… Грабеж, похищение — один хрен. Словом, взяли побольше чем на миллион. В баксах, сечешь? Там, помню, одной техники до едрени фени. Ну вот, так этот парень — это можно уточнить, дело-то все равно сплошной «глухарь», — и был там то ли дежурным, то ли еще кем. Но мы его, точно помню, допрашивали. Ну и других тоже. Циничный парниша, рожа нагловатая такая. Из ранних.
   — Чего, говоришь, тогда украли? — Турецкий хмыкнул по поводу оценки, данной парню оперативником.
   — Да технику всякую. Компьютер какой-то, не помню уже, столько времени прошло!
   — Слышь, Петрович, это ты мне, брат, очень интересную информацию подкинул. Как бы не случилось так, что мы ваш «висяк» на себя перевесим. Давай, друже, я тебе позвоню. У тебя не изменился?
   — Те же цифры, но последняя — двойка. Звони, а чего? Нам, сам видишь, и без того черной работы хватает. Бывай.
   Садясь в машину, чтобы уехать наконец на работу, Александр Борисович снова вспомнил беспомощный и страдающий взгляд Сашки, бывшего водителя автобуса, которого угораздило на минуту оказаться там, где он был никому абсолютно не нужен. И это мгновение оказалось для него роковым.
   А вот ему, Турецкому, снова повезло, опять просквозило мимо виска, значит, точно — Бог миловал. А еще говорят — судьбы нет! Как же!
   Потом он мысленно вернулся к короткому рассказу Александра Петровича, оперативника из «Хамовников». А ведь тут теперь есть что копать…
   Ну а кто ж он все-таки такой, этот Глеб Васильевич Бирюк? Человек с «лесной» фамилией.
   Турецкий набрал на мобильнике номер своего помощника Сережи Карамышева, которого совершенно неожиданно, в качестве приятного сюрприза, приказал выделить Александру Борисовичу для помощи в расследовании одного тяжкого дела, которое вел Турецкий, лично заместитель генерального прокурора Константин Дмитриевич Меркулов. Это он наверняка, чтоб тут же еще парочку совсем уже пропащих дел навесить на шею, не иначе.
   Сергей был на месте.
   — Значит, так, слушай мою команду, — сказал Турецкий. — Пиши: Бирюк Глеб Васильевич. Большой начальник на ТВ. Где конкретно, не знаю. Поищи среди наших олигархов. Это все, что мне известно. Остальное я должен узнать, когда приеду. Хочу иметь самое полное досье. Ясна диспозиция?
   — Так точно, господин старший следователь! — шутейно ответил помощник, юрист третьего класса Карамышев.
   Турецкий хмыкнул: ничего, скоро ты у меня, дружок, шутить вовсе разучишься…
 
   Об убийстве своего исполнительного директора президент компании Ти-ви-си узнал лишь в самом конце рабочего дня от следователя, который, приняв дело о взрыве к производству, сумел не только отыскать Анатолия Ивановича Плешакова, но и, что гораздо важнее, пробиться к нему. Трудность состояла еще и в том, что офис телемагната, как без всякого юмора называли своего хозяина сотрудники, находился не в сумасшедшем Останкино, а на относительно тихой Шаболовке.
   Известие в буквальном смысле потрясло президента. С Глебом его связывали давние и почти родственные отношения. Да что там почти, если тот был женат на племяннице Анатолия Ивановича. И в своих далеко идущих планах президент весьма заметное место отводил Глебу.
   Взорвали в машине?! Прямо возле дома?! В голове не укладывалось.
   Потрясение было настолько сильным, что Плешаков, забыв о том, кто он и кто — этот следователь из городской прокуратуры, именующий себя громким титулом «важняк», стал почти униженно просить не беспокоить его больше сегодня, а перенести все дела и необходимые разговоры, беседы, допросы, будь они прокляты, на завтра, да прямо хоть с утра, когда угодно, только не сейчас…
   Затем он долго еще сидел в кабинете один — молча и отрешенно, восстанавливая в памяти всю последовательность событий последних дней и пытаясь понять, где, на каком этапе была совершена тактическая ошибка, приведшая к трагическим последствиям.
   Его больше не беспокоили звонками. Если бы ему было нужно, он сам сказал бы об этом.
   Наконец он спокойным тоном сообщил секретарше, что уезжает и связь с ним можно держать только по мобильнику. Куда уезжает, на сколько и прочее — ей знать было не обязательно.
   Следующий телефонный звонок последовал к водителю. Плешаков велел тому самым тщательным образом проверить «мерседес» и джип охраны и больше не оставлять машины без внимания ни единой минуты.
   Шофер, бывший «афганец», перешедший на работу к Плешакову из ФСБ «по состоянию здоровья», был профессионально немногословен. Спросил только, когда нужно быть готовым.
   — По готовности и выедем, — ответил Плешаков.
   — Вас понял, можете спускаться.
   Плешаков открыл сейф, из внутреннего отделения достал и сунул в кейс несколько пачек стодолларовых купюр. Вздохнув, поглядел на круглый стол с двумя креслами в углу просторного кабинета, где они сидели вчера вечером вдвоем с Глебом… И что же, этот следователь пожелает узнать, о чем у них шел разговор? Он что, ненормальный? Кто ж его захочет охранять после этого?
   Одну ошибку совершил Глеб. И Плешаков сразу указал ему на нее. Глеб возражал, он вообще не был человеком жестким и… скажем так, излишне кровожадным. Нет, он понимал, что случаются ситуации, когда без определенных жертв просто не обойтись, но… старался избегать крайних конфликтов. И это ему удавалось. Видимо, до поры до времени… Ах, какой удар! И как не вовремя… Будто смерть может скосить вовремя…
   «Мерседес» и джип охраны стояли во внутреннем дворе у черного хода, которым постоянно пользовался один Плешаков, не желая ни с кем встречаться.
   Включив зажигание, шофер обернулся к хозяину за указаниями.
   — В Кокушкино, Дима, — мрачно бросил президент.
   — Все ясно, Анатолий Иванович.
   — Что тебе ясно? — неожиданно рассердился Плешаков.
   — К Глебу, надо полагать. Точней, к его вдове.
   «И эти уже все знают!» — едва не взорвался президент. Откуда вытекают все эти слухи проклятые?! Один звонок всего-то и был, и тот никто не прослушивал, а уже и в гараже известно!
   — Ну и какая тебе сорока на хвосте принесла? — стараясь казаться спокойным, но подрагивающим от ярости голосом спросил Плешаков.
   — «Грусть» поторопилась, Анатолий Иванович.
   Так сотрудники Плешакова называли телеканал главного конкурента Виталия Западинского «ТВ-Русь».
   — Вы ж небось не глядели пятичасовую? В информации у них проскочило, что сегодня утром трагически оборвалась жизнь исполнительного директора Ти-ви-си господина Бирюка. Ведется расследование. А еще — вечная ему память от коллег по цеху… Суки они, Анатолий Иванович, — убежденно заявил шофер.
   Плешаков не знал об информации, но впервые пожалел о собственном жестком приказе: ни при каких обстоятельствах не беспокоить без разрешения. Весь день уже, выходит, все всё знали, а он — не знал. И планировал…
   А планировать следовало уже совсем не то.
   Даже по элементарной реакции водителя было ясно, кому нужна гибель исполнительного директора. Значит, Западинский не сумел или не захотел смириться с проигрышем и начал войну. Но он и не предполагает даже, что это будет за война для него. Вот и Глеб не хотел крови… Но с этими бандитами иначе нельзя!
 
   В Кокушкине, в двухэтажном краснокирпичном коттедже, который Глеб приобрел недавно, царили растерянность и страх. Здесь успели посмотреть пятичасовую информационную программу, в которой была продемонстрирована видеосъемка с места трагедии: чадящие обломки железа, жалкие останки того, кто еще утром был Глебом Бирюком — молодым и удачливым директором одного из ведущих телевизионных каналов. Тут же попавший в поле зрения телекамеры какой-то эксперт заявил, что извлеченные из-под сгоревшего автомобиля фрагменты тела водителя будут, разумеется, идентифицированы, но в связи с показаниями свидетелей сомнений в том, что погибшим является господин Бирюк, по сути, нет.
   В доме стояла по-настоящему мертвая тишина. Даже Джек не лаял, чуя беду. Печально лежал, уложив умную голову на лапы, на коврике сбоку от камина.
   Лида с красными глазами сомнамбулой передвигалась по комнатам. Дети не выходили из своих детских. А слоноподобная нянька Глаша не шаркала своими растоптанными тапками по сверкающим полам.
   Плешаков присел в столовой, раскрыл кейс и достал пачки валюты. Протянул Лиде.
   — Это вам, ребята, плата за наш прошлый проект. Я так и не успел рассчитаться с Глебом, а он и не торопил… Похороны и все с ними связанное наша фирма возьмет на себя. Так что эти, — он покачал пачки в руке, — ты можешь положить в банк. Но, упаси тебя боже, не в наш! Понимаешь меня? Можно в немецкий, они надежные.
   Лида молча кивнула и, взяв деньги, тут же отложила их на край стола, будто не зная, что с ними делать дальше.
   — Дядя, за что?! — Она вдруг заплакала, запричитала так, словно в ней открылась невидимая заслонка. Крепилась весь день, и вот — прорвалось.
   Он знал ответ. Но его рассказ был бы племяннице попросту непонятным, бессмысленно долгим и все равно не принес бы никакого облегчения.
   Поэтому Плешаков с огорченным видом пожал плечами и нервно вытер лысеющую голову носовым платком.
   Кто здесь виноват? Да все, если по справедливости… В первую голову — сам Глеб, проявивший никому не нужный, опасный гуманизм. Или обычную человеческую жалость. В совокупности с естественной брезгливостью к замаранным кровью рукам.
   Вот и сам Плешаков не настоял на своем, хотя превосходно знал, чем заканчивается всякая жалость, особенно к живым свидетелям. Спохватился было, ан уже поздно: пошла разматываться вереница событий, приведшая в конце концов к этому взрыву.