Незнанский Фридрих Евсеевич. Госпожа Сумасбродка

   - Спасибо, сок пусть девочка пьет. У нее же сегодня праздник, да?
   - Второй класс, - горько сказала Нина. - А он и не увидел...
   - Ну что делать, что делать... - Он погладил ее по плечу и глазами указал на выход.
   - Пейте и пойдемте, я вас провожу немного, да и в магазин надо. Лиза! - крикнула она. - Ты уроки делаешь?
   - Делаю, - послышалось из другой комнаты.
   - Я выйду на минутку, молока тебе купить, а ты не отвлекайся, вернусь - буду проверять!
   - А нам все равно ничего не задали!
   Евгений молча рассмеялся и развел руками. Нина слабо улыбнулась и обреченно покачала головой. А потом ушла в комнату.
   - Вы думаете, что нас подслушивают? - спросила она, закрыв дверь, уже на лестничной площадке.
   - Не уверен, но лучше обезопаситься. Давайте пойдем медленно, а вы мне, пожалуйста, расскажите все, что вам известно. Повторяю, это просто необходимо, в первую очередь для вас. Я все объясню. У меня с Вадимом буквально накануне был один разговор. Можно сказать, секретный. Все я вам не расскажу, но кое-что. Поэтому не бойтесь меня... Как у вас, кстати, с деньгами?
   - Да как? Плохо... Помогли вот, собрали на работе... Олег привез. Будем тянуть. Я-то не работала. А теперь остается ждать его пенсии. И работу искать.
   - Пенсию-то дадим, никуда не денемся, - хмуро сказал Евгений. - Но и нервы помотаем... Такая у нас система, мать твою... извините. Ладно, это дело мы с вами поправим... Итак, что вам известно?
   - Ах, да ничего практически! Что мне наговорили, то я и знаю. Вон, на дачу съездила, закрыть же теперь все надо. Видно, продавать придется, самой не выдюжить... А Клавдия, соседка, и ошарашивает: у тебя, говорит, Нинка, полный горшок американских баксов отыскали! Ну надо же! И смех и грех! Ну откуда у нас какие-то доллары?! С каких это доходов?!
   - Не волнуйтесь, разберемся. Это сейчас не главное. А Вадим в последние дни... ну, я имею в виду, в середине августа, вам ничего не говорил? Ни о каких своих неприятностях?
   - Так мы ж с Лизонькой его почти и не видели. Он все здесь, в Москве, находился, а к нам - изредка. Привезет чего-нибудь вкусненького, переночует и - обратно. Опять ж командировки...
   - Да, это все было. А у вас с ним никаких ссор? Знаете, случается, особенно под горячую руку!
   - Да за что ж на него сердиться-то? Вот уставал он, это да. Заметно было.
   - Уставал, значит... - пробормотал Евгений и невольно покачал головой, вмиг вспомнив раскинутые на банкетке ноги Татьяны. - Ну ладно, тогда вы, Нина, меня послушайте... - Он еще не решил, говорить ли про записку в черной папке или свести все к разговору. - Дело в том, что незадолго до... ну, в общем, моего отъезда в командировку... А Вадим, кстати, тоже должен был вылетать, только на Север, мы с ним об этом говорили. Говорили о жизни, обо всем. Он бодрился, но, как я теперь вижу, у него все-таки было подавленное настроение. Почему? Хотел бы и я знать ответ на этот вопрос...
   Они вышли во двор, потом на улицу. Евгений сказал, что проводит ее до магазина и обратно домой, но заходить не будет. Так надо. А затем продолжил свой рассказ:
   - Словом, расставаясь, а встретиться мы должны были по идее только сегодня, он передал мне эту папочку и попросил... Вы ничего о ней не знаете? - Евгений посмотрел на Нину в упор.
   Она вроде немного смутилась, но отвела глаза и, уже не глядя на него, пробормотала:
   - Откуда?..
   - Ну хорошо. - Женя понял: ей что-то известно, но она не сознается. И не надо, так проще. - Так вот, Нина Васильевна, дорогая моя, Вадим попросил меня сохранить у себя эту папку, поскольку к служебным делам она отношения не имеет, а он за нее боится. Почему - я понял только сегодня, когда вернулся домой и узнал, что Вадим так нелепо ушел из жизни. - Он не хотел говорить: застрелился или убили, чтоб лишний раз не травмировать Нину, да и сам теперь, честно говоря, ни в чем уже не был уверен. - Короче, достал я эту папочку. Он мне сам сказал: мол, если чего случится, мало ли, при нашей-то профессии, я могу ее вскрыть. Что мне и пришлось сделать. Не скрою, - вздохнул Евгений, - там была и короткая записка. Для меня. Похоже, он уже знал что-то о своей судьбе и не оправдывался, нет, а просто просил меня сделать для него... ну, выполнить его последнюю волю, скажем так. Записку эту я вам читать не дам ни при каких обстоятельствах. Больше того, считайте, у нас с вами вообще никаких разговоров по поводу папки не было. Вы знаете специфику работы вашего мужа, нашей службы и понимаете, что любое лишнее слово может немедленно привести к трагическому исходу. Даже наших близких. Но чтобы исключить также и ваши сомнения по поводу сказанного, дам прочитать буквально две строчки. Вы узнаете почерк своего мужа и этого вам будет довольно. - Евгений достал из кармана записку Вадима, согнул текст так, чтобы были видны только две строчки: "Здесь, в свертке, пятьдесят тысяч. Это все, что я смогу сделать для своей семьи". Держа в руках, протянул Нине: - Читайте, его рука?
   - Да-а... - помедлив, сказала она и испуганно посмотрела на Женю. - Но откуда это?
   - Когда узнаю, может, скажу. Но скорее всего - узнаю, однако не скажу. Ясно?
   - Ничего не ясно! Как же я могу это?..
   - Молча, - сухо сказал Евгений. - Папка вам не нужна, а сверток я вам передам тогда, когда вы откроете дверь в свою квартиру. Он вам не для того, чтобы вы немедленно кинулись в разгул! Извините, - смутился он, увидев глаза Нины. - Я не то хотел сказать. Но вы поняли. Никто, ни одна живая душа об этом знать не должна. Вадька невольно и меня подставил. Но подставит еще больше и вас, и меня, и всех своих знакомых, если я передам все это нашему руководству. Я думал об этом, говорю вам искренне. Но решил поступить так, как я поступаю. А здесь ваша дальнейшая жизнь. Не шикуйте, спрячьте подальше, берите понемногу, вы - женщина и мать, не мне вас учить. Можете сдавать свою дачу и говорить, что живете на эти деньги. Пенсию, в конце концов, дадут на ребенка, но это все - кошкины слезы. В общем, постарайтесь поступать разумно. Боитесь у себя держать - можете рассчитывать на меня в этом вопросе. Возьмите на первое время, а потом позванивайте мне, когда потребуется. Не меняйте купюры в одном пункте... Ну давайте, чего вам надо купить?
   - Подождите, я сейчас...
   И она ушла в магазин. А он отошел в сторонку и закурил. Ее долго не было. Докурив, Евгений заглянул в магазин. Удивился: народу совсем не было. Чего ж она так долго? И вдруг он увидел Нину. Она, сжав виски ладонями, стояла у окна. А на сгибе локтя у нее висела пустая полиэтиленовая сумка.
   Он подошел сзади.
   - Вы забыли дома деньги?
   Она резко обернулась. В покрасневших глазах ее стояли слезы.
   - У меня уже сил нет... - прошептала она и припала лицом к его груди.
   - Ну-ну, - заговорил он негромко, поглаживая ее по голове. - Жизнь еще может быть очень долгой. И у вас дочка. А ей необходима прежде всего материнская забота... Давайте я пойду и разменяю вам какую-нибудь сумму?
   - Пожалуйста, у меня голова совсем уже не варит...
   Евгений видел неподалеку обменный пункт. И курс валюты вроде приличный - за двадцать восемь. Особо стесняться теперь тоже смысла не было. Поэтому он скинул одну резинку со свертка, ногтем разорвал сбоку газету и вытащил пять сотенных купюр.
   Меняла - крутой парень с "голдой" на мощной шее - лишь изучающе взглянул на Женю, но документа не потребовал. Скучая, сунул купюры в свою машинку, проверил на подлинность и так же скучно отсчитал четырнадцать с чем-то тысяч. Евгений не стал пересчитывать. Нельзя себя ронять, меньше вопросов.
   Минут через десять Нина заполнила самыми необходимыми продуктами не один, а три пластиковых пакета. Евгений послушно таскал их за нею, понимая, что испытывала вдова, заходя в магазин и помня, что собранные коллегами Вадима денежки скоро кончатся и больше ей рассчитывать не на кого. И не на что.
   Он донес тяжеленные и рискующие порваться пакеты до самой двери. Но в квартиру больше не вошел.
   - Отнесите сами на кухню. Все должно быть так, будто я давно ушел. И возвращайтесь с пустым пакетом.
   И когда Нина Васильевна снова вышла на площадку, Евгений открыл черную лапку, достал бумажный сверток, разорвал газету, а пачки денег просто вытряхнул в пакет, не прикасаясь к ним пальцами. Газету скомкал и сунул в папку, которую тут же закрыл на "молнию".
   - Тут должно быть в каждой по десять тысяч. Без тех пятисот, что я вам разменял, - сказал Женя. - Я так понимаю, что вы все у себя оставите, да? Только место найдите безопасное.
   - На антресолях целый короб со старыми, совсем детскими еще Лизиными игрушками... Мишки всякие старые, безлапые...
   - Ненадолго можно. Но лучше все это барахло перевезти в Коломну.
   - Хорошо, я так и сделаю... Евгений Сергеевич, может, вы все-таки хоть чашку чаю выпьете? Или рюмку за память, а?
   - Я за рулем, Нина. Давайте в следующий раз. Кстати, сороковины не устраивайте. А если пристанут - в легкую. Пусть сами с собой и привозят, понятно? Я серьезно говорю.
   - Понимаю, хоть и ужасно все это... грустно... Ну что ж, спасибо. Вы извините, Женя, можно я так? - Он сделал жест, что не видит причины для отказа. - Я-то ведь вас ждала. Нет, не вас конкретно, а кого-то, кто должен был прийти. Так Вадик писал.
   - Вадим вам писал? - шепотом изумился Женя. - Так что ж вы?!
   - Но откуда я знала, что вам можно верить?
   - Логично, - развел руками Евгений. - И что же он вам писал, если не секрет?
   - Может, все-таки зайдете? - с надеждой спросила она. Видно, не хотела отпускать. Что-то у нее еще было.
   Но Женя не желал рисковать. Его появление здесь вообще было лишним. Не исключено, что делом Вадима уже занимается Служба собственной безопасности. Управление генерала Самойленко даром свой сухой хлеб не ест. А с другой стороны, кто знает, вдруг именно те люди, от которых Вадим получил свой гонорар, меньше всего заинтересованы в том, чтобы этот гонорар и в самом деле дошел по назначению. Ведь неспроста папочка полмесяца пролежала у него, Евгения, в письменном столе. Вадим же, надо думать, знал о чем-то!
   - Давайте лучше здесь подойдем к окну, а дверь все же прикройте.
   Нина протянула ему конверт. Обычный почтовый.
   - Вот. Два дня назад пришло письмо. Из ящика внизу вынула. А когда вскрыла - просто обомлела. Это ж как с того света!..
   Евгений достал примерно такой же лист бумаги, как записка из папки. И почерк, вернее, авторучка та же. И наклон спокойный, слова не рваные. Заранее написано, без нервов.
   Первые строчки он быстро пробежал глазами. Человек уезжает далеко и винится перед женой и дочкой, что не успел с ними попрощаться. Ни слова о том, что должно произойти. Непонятно. Он в самом деле не знал? Или уже догадывался, но не был уверен окончательно? Однако же на всякий случай готовился? Зачем же иначе папка с запиской? Скорее всего, догадывался. Значит, угрозы были, но и оставалось время для окончательного выбора? Так, что ли?
   Ага, вот оно...
   "Возможно, после того, что произойдет... - он и сам еще не уверен, но предупреждает, - к тебе придет один человек. С последним приветом от меня. Ты можешь ему верить. Только ему одному. Остальных слушай - и кивай. И все, никого ни о чем не расспрашивай. А он тебе, думаю, сам все скажет. Скажи ему, что я очень виноват перед ним. Он поймет, о чем речь. Точнее, о ком. У меня не хватило духу самому сказать ему. Это мое письмо можешь показать только ему. И уничтожь! Обязательно!
   А если он не придет, Бог ему судья. И лучше, чтобы ты его тогда не знала..."
   И снова прощание...
   Евгений вернул Нине письмо и сказал:
   - Обязательно выполните его просьбу.
   - Вы что-нибудь поняли?
   - Да... кое-что... - покивал он. - Запомнили мои слова? Вот и отлично. Конверт, если позволите, я возьму с собой. С письмом вы знаете, что делать. А вот мои координаты.
   Евгений оторвал от конверта кусочек оборотной части и написал два своих номера - домашний и мобильный. Протянул Нине.
   - Спасибо, что показали его письмо, - сказал серьезно.
   - Жаль, что мы не были знакомы раньше, - тихо сказала она и ушла к себе.
   А Женя сошел к подъезду и сел в "Ниву". Проезжая через Измайловский парк, он остановился, выкинул в один из мусорных контейнеров черную папку со смятой газетой, а потом на огоньке зажигалки сжег и записку Вадима.
   Пока она горела в руках, он прикурил от нее сигарету и сказал сам себе:
   - Бог-то Бог, да сам не будь плох...
   Подумал, не нагло ли, и успокоил себя: нет, в самый раз.
   Глава четвертая
   БЕСПЛАТНЫЙ СЫР
   Своего жизненного благополучия Елена Георгиевна Воеводина, предпочитавшая, чтобы ее звали Аленой, достигла, как она считала, исключительно благодаря собственным усилиям и талантам. Но если, рассуждая о первом, ни в коем случае нельзя было обойти также и определенных усилий и способностей дорогого отчима, то второе являлось несомненной прерогативой самой Алены. Нет, неправильно, не рассуждала она так, а была абсолютно в этом уверена. Ну конечно, в нужное время и в нужном месте отчим, разумеется, помог и хорошо посодействовал, а вот дальнейшее... Даром, что ли, уже сызмальства отличалась Алена самостоятельным и авантюрным характером?..
   Отчим, надо отдать ему должное, всю жизнь был очень большим человеком. Он и сейчас занимает немалый пост - начальник Управления безопасности медиахолдинга "Евразия", принадлежащего Владимиру Яковлевичу Аронову, владельцу крупнейших коммерческих банков, многочисленных средств массовой информации и нескольких нефтяных компаний на Севере и в Сибири. Есть и другие интересы, которые постоянно пересекаются с не менее настойчивыми интересами других "великих приватизаторов", как с сарказмом, но и не без подхалимажа, именуют СМИ современных российских олигархов, лишь для проформы сохраняющих радушие при виде соперника, а вне поля зрения видеокамер готовых порвать друг другу глотки.
   Да взять хоть того же Аркадия Семеновича Деревицкого. Есть же у него свое игровое поле! Чего он полез в ту же Вятку, на север Урала, на Таймыр?! Разве его это владения? Не его! Тем более что Аронов уж обозначил там свое присутствие. Ну что ж, как говорится, кто хочет войны, тот ее получит...
   Но это, по убеждению Алены, "верхние" заботы. Они и ее, конечно, касаются, однако не в той степени, как отчима. Он занимается "чернухой", а Аленина роль - решение штучных проблем. Папуля, как она не без иронии иногда называет Федора Даниловича, мозг "охранки" Аронова, а Алена высококлассный исполнитель. Что было ею уже не раз и с непременным успехом доказано на практике.
   Вообще говоря, подумывала иногда Алена, если бы кому пришла в голову идея описать судьбу ее семейства, могла бы получиться не менее захватывающая история, чем истории с участием неувядающей Мата Хари. Но в новом качестве. В советском и постсоветском.
   И начать пришлось бы издалека: с тех времен, когда служил Федор Данилович Попков в знаменитом 5-м Управлении КГБ. Сперва он отлавливал и стращал диссидентов, позже с пеной у рта защищал "конституционный строй", так это называлось, а на самом деле воевал с инакомыслием. Где оно могло иметь место, это инакомыслие, ни для кого не являлось секретом - в среде творческой интеллигенции. Ну и еще среди религиозных деятелей и национальных экстремистов. Вот с этой отвратительной публикой и вел непримиримую - где тайную, а где и явную - войну всесильный уже по тем временам Федор Данилович.
   Ему не повезло с первым браком. Обладая с юности характером властным и жестким, даже иной раз жестоким, он не сумел, да, если честно, и не захотел сохранить свою молодую семью. Жена однажды после жутчайшего скандала, вызванного открывшимися похождениями сластолюбивого муженька, не вняла высшему долгу супруги оперативного уполномоченного КГБ и, схватив в охапку маленького сына, навсегда оставила благополучный, в общем, дом легко продвигающегося по службе молодого, но очень способного чекиста.
   Потеря не была горькой, тем более что связи прервались раз и навсегда - и никаких обязательств друг перед другом. К тому же почувствовать волю в двадцать семь лет - это, надо сказать, нечто! Главное, верно ею распорядиться - своей волей. Ну и Федор постарался. Чтоб было что вспомнить, когда придет она, пора воспоминаний.
   Вторично он женился лишь через одиннадцать лет, будучи уже в генеральском чине. Солидный дядечка, каким его увидела в первый раз десятилетняя Аленка. Таким он ей, во всяком случае, казался тогда - рослый, красивый, ему еще и сорока лет в ту пору не исполнилось, но проседь в изящно уложенной прическе делала его не то что взрослее, но явно солиднее. А мать Алены, Регина Павловна, служила там же, в секретариате управления, и "ходила" под Попковым. Вот и "доходилась" однажды. Надоело им, видать, устраивать свои сексуальные скачки в служебном кабинете генерала, к домашнему очагу потянуло. Другими словами, продолжать то же самое, но уже без опаски и при отблесках домашнего очага.
   Очаг этот надолго запомнила Алена. Генеральская добротная дача находилась в поселке Жуковка, что по Рублевскому шоссе. И очаг этот был выложен приезжими умельцами из слегка отесанного дикого камня, тоже привезенного издалека, с Кавказа, что ли. А перед очагом, иначе говоря, перед камином, валялась огромная шкура белого медведя. Вообще-то он был желтый, а назывался почему-то белым, и этого долго не могла понять быстро подраставшая Алена. Но это - особый рассказ, чем она ни с кем никогда не делилась. Это был ее мир, ее взлеты и падения.
   Папуля, между прочим, вел себя по отношению к ней вполне достойно. Незаметно, но жестко помог определиться с "Морисом Торезом", так же ненавязчиво курировал ее там, организовал ей и, чтоб не слишком вызывающе выглядело, двум-трем ее ближайшим подругам толковые зарубежные стажировки. И наконец она с блеском закончила учебу, пройдя к этому времени полный курс не только институтских, но и житейских наук, - а то как же, дочь генерала госбезопасности! Попробуй-ка останови ее белую "Волгу"! Или попробуй скажи, что, мол, девушка, гуляйте себе сколько угодно, но зачем же лить вино в бассейн с золотыми рыбками?.. Да, все было: и чудачества, и порой злые шутки, но с окончанием курса всевозможных, как было сказано, наук подошло время остепениться.
   И тут папуля снова оказался на высоте. В подарок за окончание института дочка получила двухкомнатную квартиру в престижном доме на Филях. Этот район с розово-кирпичными высокими зданиями в народе с ходу прозвали "райским городком". Здесь жили ответственные работники ЦК КПСС, здесь было особое снабжение в не слишком сытые восьмидесятые годы. В начале "перестройки" прилавки вовсе не поражали изобилием. Алена, правда, не сильно страдала от отсутствия необходимых продуктов, этим отдельно занимался шофер генерала, угрюмый Вася. Но если требовалось что-то сверх, Алена спокойно заходила в магазин, через служебный вход, разумеется, и поднималась потом на свой девятый этаж с полными сумками, которые иной раз приходилось прятать от любопытных глаз соседей. Не у каждого же из них папа - генерал КГБ!
   Своя квартира в хорошем районе, своя машина... Недоставало лишь своей же престижной работы. Но папуля постарался и здесь. Правда, его стараниям предшествовала целая серия политических и житейских неурядиц в родной стране...
   Алена надолго запомнила смутный 92-й год, когда, казалось, все находилось в подвешенном состоянии - и жизнь, и судьба, и самое элементарное благополучие. Опять же в силу своего положения Алена знала исходные процесса, позже названного путчем, была в курсе распределения основных сил и многого иного, определявшего составные частя данного явления. Она видела неподдельную оторопь на лицах папули и его подчиненных. Особенно когда новоявленные демократы истово требовали немедленно открыть досье на всех стукачей и тайных сотрудников Лубянки. Не позора тогда испугалась Алена: в чем вопрос, если большая часть населения так или иначе вынуждена была сотрудничать с органами? Конечно, не о каких-то неудобствах там или стыде перед подругами могла идти речь - эти подруги, как, впрочем, и сама Алена, давно уже дали, куда следовало, свои подписки. И у каждой имелся куратор, предпочитавший называть свою секретную сотрудницу не по имени, а по кликухе. Имела кличку стараниями своего папули и Алена. Почему-то капитану, который иногда с ней встречался, больше нравилось называть ее Дублером. А Федор Данилович, не скрываясь, с самого начала называл ее Сумасбродкой. Что лучше - неизвестно, но Сумасбродка Алене нравилась больше.
   Так зачем ей было выставлять себя напоказ? Чекисты сообразили вовремя. И пока полупьяная толпа казаков и "демократов" пыталась, правда не очень ловко и даже не настойчиво, штурмовать здание на Лубянке - тогда еще не площади Дзержинского, - папулины ребята сумели грамотно избавиться от своего досье. И - понеслось...
   Реформы, перестройки, перетряски - все закончилось тем, что управление упразднили и принялись расследовать дело Попкова. Ну как же! Фигура! Однако досужие "расследователи" не учитывали одного, но главного постулата: профессиональным делом должны заниматься профессионалы, и никто другой. И потому, куда бы ни катилось время, определяющее дальнейшую судьбу государства, нужда в истинных профессионалах, грамотно защищающих государственную безопасность, не могла пропасть, исчезнуть, раствориться в митинговых шествиях. Время Федора Даниловича отчасти вернулось, не в прежней, правда, а в новой ипостаси, когда потребовались его знания, умения, агентура, в конце концов. И был он сразу востребован теми новыми русскими, которые поняли в смутные еще дни, что власть надо брать сразу и надолго. Как те же большевики. "Ничто на земле не проходит бесследно", поет знаменитый бард, и он прав. По самому большому счету.
   Да, многое вернулось-таки на круги своя. Но прежде чем случился этот ожидаемый поворот, Федор Данилович успел пережить немало тягостных минут. И, даже запираясь в собственной даче на Рублевке, не мог ощущать себя, подобно англичанину, в своей крепости.
   Мать в эти долгие дни охоты на гэкачепистов болела и находилась в Кунцевской "кремлевке". А дома, в смысле на даче, в каждой комнате работало по телевизору, и у каждого своя программа - это чтобы хозяин был в курсе любой информации, всех мнений и откровений, высказываемых кем ни попадя и в немереных количествах.
   Горел камин, к нему также привыкли и почему-то уже не могли обходиться без живого огня в доме.
   Папуля не то чтобы прихворнул, но чувствовал себя явно разбитым, никому не нужным, словно выброшенным из жизни, в которой у него за долгие годы не было не только свободного дня, но практически свободной минутки. Вот и настроение было скверным...
   Алена глубоко сочувствовала Федору Даниловичу, несмотря на все неприятности, стремившемуся сохранять и внешнюю форму, и свои убеждения, и внутренний настрой.
   Итак, пылал камин, Алена, пришедшая из домашнего бассейна с подогретой водой, в легком одеянии, напоминавшем древнегреческую тунику, абсолютно не стесняясь папули, нежилась на шкуре и с сочувственной улыбкой поглядывала на Федора Даниловича, развалившегося рядом, в большом кресле. Алена была чрезвычайно хороша в свои двадцать шесть. Блики огня играли на ее лоснящемся от загара теле. Этот восхитительный, ровный, почти шоколадный загар она обрела этим летом на теннисных кортах в Испании, куда добрый и щедрый папуля отправил ее отдохнуть. Но особенно притягательной для глаз была ее немного расплетенная, толстая золотистая коса, которую она тщательно оберегала, плюя на всевозможные моды.
   Папуля после обязательного ежедневного тренажера побывал в душе и теперь отдыхал в плавках и распахнутом на груди халате. Его грудь, руки, открытые до локтей, и сильные икры были покрыты вьющимся седеющим волосом, а крепостью и массивностью фигуры он напоминал Алене здоровенного медведя.
   Мощный, стареющий зверюга и шоколадно-золотистая амазонка, находясь одни в доме, вели вялый разговор о будущем, каким оно представлялось уже опальному генералу. Он еще не терял надежды, хотя и радости, как сказано, не испытывал. Алена больше помалкивала, пытливо разглядывая папулю.
   Он заворочался в кресле, заворчал как-то и вдруг медленно и лениво перебрался из него на шкуру, поближе к Алене. А дальше случилось то, к чему они, вероятно, оба двигались, может быть, больше интуитивно.
   Его крупная ладонь, словно невзначай, легла на ее плечо, скользнула по изогнутой спине и остановилась на талии. И рядом почему-то оказалась и ее рука. Потом - нога... Алена и предположить не могла, что дальнейшее случится столь стремительно. Не контролируя уже себя, она как-то ловко извернулась и приняла на грудь этого мохнатого медведя...
   Генерал абсолютно не соответствовал мнению о том старом коне, который, согласно старой пословице, пашет неглубоко, хотя, может, и не портит известной борозды. Все оказалось как раз наоборот, Алена не только не стремилась вырваться из его свирепых объятий, но и сама долго его не отпускала, самозабвенно и настойчиво требуя продолжения.
   Но больше всего ее удивляло и даже изумляло то обстоятельство, что она ни на миг не ощутила хоть какого-то раскаяния или сожаления по поводу происшедшего. Напротив, когда уже поздно вечером, за ужином, она выпила хорошего рейнского вина, то неожиданно для себя заметила:
   - А ты продемонстрировал молодецкую удаль... Впечатлил. Я теперь понимаю Регину (она с детства называла свою мать только по имени), я догадываюсь, почему она с такой легкостью отказалась от моего бывшего папаши...
   Своего отца Алена, в общем, и не помнила.
   - Мы тогда были молоды и безумно - понимаешь? до ослепления! тянулись друг к другу... - Федор Данилович говорил, не глядя на Алену и словно оправдываясь за свою дневную вспышку. - Но я хочу, чтоб ты запомнила, Алена... Что бы ни произошло там, у нас, я тысячепроцентно гарантирую тебе полнейшую, абсолютную безопасность. И я отвечаю за свои слова.