Страница:
Фридрих Евсеевич Незнанский
Тройная игра
Часть первая
1
Леночка Изварина летела на работу, как на праздник; летела с ощущением, что сегодня — ее день, что сегодня будут сбываться все ее самые заветные желания.Во-первых, сегодня фирма получала партию сырья, которое должно было сразу попасть в новый цех, только что пущенный ее боссом в Химках. Но главное, что это был не просто цех, не цех вообще, а как бы новое предприятие, открытое фактически по ее, Леночкиному, предложению. Так что для нее сегодняшний день готов был вот-вот превратиться в день ее триумфа. Во-вторых, этот триумф был нужен ей нужнее всего на свете, потому что Леночка влюбилась в своего босса, и ей так хотелось, чтобы он наконец заметил ее по-настоящему, а не просто как смазливую юную девчушку, бросил бы на нее восхищенный мужской взгляд и сказал бы себе: «Да, это она, моя судьба!»
Девчоночья глупость, скажете? Как знать, как знать…
Она попала сюда, на фирму, год назад, когда мебельные магазины «Милорд» уже начали разворачиваться по-настоящему, превращаясь в современнейшие супермаркеты, торгующие всем тем, что надо для нормальной красивой жизни бывшим советским гражданам, почувствовавшим, что такое достаток.
Год назад, когда она кончала знаменитые мидовские курсы секретарей, ее, в числе немногих отличниц, вызвали в учебную часть для получения распределения. Веселая Алла Ивановна, зав. учебной частью — девочки звали ее тетей Нюрой, заговорщически подмигнула Леночке.
— Не место тебе даю, а мечту! Главный офис фирмы «Милорд». Слышала небось? — Кто ж не слышал про этого самого «Милорда», если его рекламой был обклеен, кажется, весь город. Особенно впечатляли огромные придорожные плакаты-постеры. — Будешь помощницей гендиректора. Зовут Игорь Кириллович Разумовский. Мужчина, по моей информации, в самом соку — еще не старый, холостой, с парашютом прыгает, хобби у него такое. Так что тебе, девка, все карты в руки. Замуж выходить будешь — не забудь пригласить тетю Нюру…
Лена не покраснела, не засмущалась. Она давно уже для себя решила: всякие там мечты о принцах — это полная ерунда. Жизнь — она и проще и суровей, и надо не ждать исполнения каких-то детских мечтаний, а брать то, что она, жизнь, реально предлагает. Конечно, специально она шефу глазки строить не будет, она не какая-нибудь там… Но если у него возникнет серьезный интерес — почему бы и нет? В монашки она не записывалась, и вообще — не вечно же ей сидеть в секретаршах, верно? Девчонки из ее класса все рвались после школы в институты, а она сама нашла эти секретарские курсы, сама, без всякой помощи на них поступила, кончила на одни пятерки, за что и попала под распределение. Если это просто везение, то она его, извините, заслужила: она умела стенографировать, печатать со скоростью 150 знаков в минуту на двух языках, знала компьютер и делопроизводство, чем даже гордилась, хотя прекрасно понимала, что одни эти таланты вряд ли помогут устроить ей жизнь в будущем.
Конечно, в школе у нее были и мальчики, и всякие там танцы-шманцы-обжиманцы, как смеялась ее бойкая подружка Маша, но далеко заходить она не позволяла ни себе, ни мальчикам, в отличие от других девчонок, смотревших на эти вещи совсем просто. Что-то останавливало ее перед решительным шагом, заставляло даже мучиться своей несовременностью. Но что ж поделать, если ей хотелось чего-то серьезного, настоящего, а не просто… как у собачек… Все-таки любовь — это любовь. Она пока еще довольно смутно представляла себе, что это такое, но ее небольшой опыт свидетельствовал, что случайный и без особых чувств контакт с существом противоположного пола изначально не сулит ничего хорошего. Она от мальчиков, что называется, бегала. Но, довольно часто ловя на себе их заинтересованные взгляды, знала, что, если ей надо будет, без них не останется.
Лена довольно рано поняла, в чем ее женская сила. Сначала она думала, что ее фигура — это ее несчастье, а оказалось, что как раз в ней, в фигуре-то, и заложен ее фирменный шарм: даже когда в моде был мужеподобный силуэт, когда все носили широкие плечи, она, наоборот, как бы назло моде подчеркивала свою субтильность. Она вообще не любила девчонок, похожих на мальчиков, — широкоплечих, матерящихся, резких, курящих, сплевывающих то и дело себе под ноги. Женщина — она должна быть женственной — вот что всегда помнила Лена. Оттого и стиль у нее был такой: она носила обтягивающие джемперочки, и получалось чудо что такое: хрупкие узкие плечики, слабенькая грудная клетка — и настоящая, не девчоночья грудь, доставшаяся ей с мамиными генами. Молодая, упругая, она задорно стремилась отвоевать свое место под трикотажем. И это сочетание: узкие плечи, хрупкая грудная клетка и по-женски зрелая грудь — рождали некий сексуально-трогательный образ, который и притягивал к ней мужские взгляды. И еще она знала одно: стоит ей немного пригорюниться, как сразу у мужиков рождается ощущение, что они должны ей немедленно помочь. Даже она сама, проверяя это и глядя на себя в зеркало, видела перед собой существо, которое нуждается в защите и поддержке. По натуре девушка веселая, жизнерадостная, она иногда пользовалась этим небольшим обманом, хотя, вообще-то, прекрасно могла обходиться и без защиты, и без поддержки, — слава богу, выросла в Орехове, в огромном, сравнительно юном спальном районе столицы, где молодежные нравы — ого-го какие! И, надо сказать, этот имидж хрупкой, беззащитной барышни еще ни разу не подводил ее. Не подвел и теперь: шеф, Игорь Кириллович, сразу начал относиться к ней с какой-то особой, вовсе не служебной теплотой. А уж она-то…
Положа руку на сердце, он был ей ужасно интересен с самого первого взгляда. Начать с того, что он казался ей похожим на Штирлица, не лицом, конечно, хотя немного и лицом тоже — оно у него было тонкое, интеллигентное. Лицо много думающего, много работающего головой человека, которому неведомы черные помыслы. Кроме того, было видно, что он силен физически, к тому же он был аристократично седоват, носил костюмы, сидевшие на нем, как вторая кожа, — и костюмы были хороши, и фигура, которую они так изящно облегали. Но окончательно ее сразило то, что неосознанно проникает в самое сердце многих женщин, — его голос. Глубокий, грудной, по-мужски низкий, богатый обертонами голос, на звук которого отзывалась каждая клеточка ее существа…
Вскоре она уже ужасно ревновала его к женщинам, которые так и липли к Игорю Кирилловичу. Особенно она ненавидела одну — яркую, шумную эстрадную певичку, знаменитость между прочим, посмотреть на которую сбегались чуть ли не все остальные сотрудники. Нежная Лена просто зубами начинала скрипеть, когда эта Долли по-хозяйски врывалась к ним в офис в своих дорогих шубах, вся, как елка, увешанная драгоценными побрякушками. Никогда ни стесняясь, ни на кого вообще не обращая внимания, она хозяйски завладевала Игорем Кирилловичем, плотоядно при этом облизывалась, как мартовская кошка, и тогда только и слышно было: «Игоряня, то, Игоряня, се!» Лена видела, что шеф чувствует себя неудобно, что он пытается вырваться из лап этой бесцеремонной хищницы, но почему-то делает, как казалось ей, недостаточно энергично. Даже дома, когда она видела эту Долли Ласарину по телевизору, она с ходу переключала программу к великому неудовольствию отца и брата. Они жили вчетвером (в одной комнате она с матерью, в другой — отец с братом) в такой крохотной квартирке, что, если кто-то включал телевизор, его невольно приходилось если не смотреть, то слушать всем остальным. Может быть, еще и поэтому она чуть не с детства мечтала выйти замуж и уехать от отца с матерью, а особенно когда вернулся из армии комиссованный врачами братец, у которого от армейской науки поехала крыша…
И конечно же Игорь Кириллович не знал, а она знала, насколько для нее серьезно было его присутствие в ее жизни. Он-то как раз и стал ее принцем, ее первой любовью, ее, если угодно, первым мужчиной. Лена не раз представляла себе, томясь ночью в постели и стараясь не слышать застрявших у телевизора брата с отцом, как она ложится с ним и он ее обнимает и нежно гладит… везде-везде, даже там, где совсем стыдно… И краснела в темноте от этих своих желаний. Но днем и вида не подавала, какое пламя бушует у нее внутри, упаси боже. По крайней мере, ей так казалось, что не подавала. А про себя думала даже на работе: «Когда я выйду за него замуж…» Она уже как бы и не сомневалась, что выйдет за него. А когда выйдет, тогда у нее будет не только самый замечательный на свете муж — у нее будет и нормальная квартира, и такие же шубы и побрякушки, как у этой отвратной Долли, и спокойный уверенный взгляд, как у еще одной пассии ее Игоря Кирилловича, которую звали Анной Викторовной или Нюсей. Эта стриженная под мальчика крашеная блондинка не блистала особо красотой, но удивляла Лену замечательно умным взглядом, сразу подмечавшим все. Лена ее глаз даже побаивалась — казалось, Нюся читает ее душу, как книгу. А порой в них прыгали смешливые искорки, которые, как казалось Лене, тоже имели отношение только к ней одной. Вот поди ж ты — и не очень красивая, и одевается как-то не очень женственно, а выглядит всегда почему-то притягательно! Эта всегда старалась подчеркнуть, что у нее с шефом чисто деловые отношения. Но и другие отношения тоже были — это Лена больно чувствовала всем своим существом, хотя в душе была уверена, что все эти Нюси и все эти нюансы абсолютно неважны, потому как они — всего лишь до поры до времени. Когда она будет его женой, эти бабы отпадут сами собой, у шефа в них не останется никакой необходимости…
В том, что так и произойдет, она не сомневалась нисколько, тем более что у нее уже был даже заготовлен план покорения Игоря Кирилловича. Как, спросите, это можно сделать в ее положении простой секретарши? А демонстрируя деловую хватку — вот как.
Она начала мягко внушать ему, когда это удавалось: нельзя рассчитывать только на спрос богачей или на офисную мебель, надо ориентироваться на среднего покупателя, который тоже хочет жить красиво. А может, давайте сами делать корпусную мебель? Нужно-то ведь не так уж и много. Найти готовый цех — в Шатуре, на Сходне или в самой Москве, скажем на Ольховке; еще нужна компьютерная программа — а такая уже существует, Лена сама ее видела на одной из выставок, — взять все это и предложить рынку совершенно новую услугу. По желанию заказчика с помощью компьютера делается проект мебели — одного ли предмета, целого ли гарнитура, — которая встает точно по месту: на кухне, в прихожей, в альковной нише в спальне. И в итоге покупателю предлагается штучная, специально для него сделанная мебель из стандартных деталей, которые, имея производственные-то мощности, можно будет подогнать или даже изготовить самим. Что-то вроде детского конструктора, из которого получится почти элитная мебель…
— Сама придумала? Очень неглупо, детка. Но наш бизнес — импорт и сборка иностранной мебели. На большее мы не претендуем. Сама подумай, зачем нам лишняя головная боль, когда мы и так с прибылью…
— Но ведь надо же думать о будущем! — вырвалось у нее. И тут же, подумав, что, наверно, обидела его этим возгласом, добавила: — Вы же такой умный!..
— Ну хорошо, хорошо. Я умный, и я подумаю. Может быть, специально для тебя, чтобы ты убедилась, что все это в той стране, в которой мы сейчас живем, — пустое дело… Увы, в сегодняшней России лучше всех живут не производители, а перекупщики и посредники… Такой вот у нас капитализм. Как сказал один умный человек, построили тот капитализм, про который читали в своих учебниках: загнивающий…
И вот сегодняшний день вполне мог стать днем ее триумфа, поскольку может дать Игорю Кирилловичу возможность убедиться в правоте ее слов и в том, что она нужна ему, как не нужен никто другой…
2
Между тем, не догадываясь об этих грандиозных планах своей секретарши, Игорь Кириллович Разумовский, мужчина в самом расцвете сил и преуспевающий бизнесмен, начал день как обычно. Ощущая свою человеческую значимость, сделал традиционную зарядку — поддерживал человек в форме члены и органы, заставлял их быть по-молодому гибкими и быстрыми, а заодно тревожил все порывающийся завязаться жирок. Даже не подозревая, что сегодняшнее утро внесет роковые изменения в его устоявшуюся в последнее время жизнь, он подъехал к девяти в свой офис на Басманной. На ходу поздоровавшись с Леночкой, пошел было к себе в кабинет, но, словно вспомнив что-то, передумал, вернулся к ее рабочему месту, чтобы немного по недавно возникшей привычке постоять рядом с ней, побалагурить.Леночку была очень молода и очень хороша собой и своей предусмотрительной, чуткой исполнительностью просто располагала к такому немного игривому общению. А главное, в такие минуты Игорь Кириллович ощущал себя если не господом богом, то существом, ему родственным: ведь ему все удавалось, даже осчастливить такое юное существо, как его секретарша. Чувствовалось, что и ей приятно его мягкое покровительственное отношение — он не приставал, не делал никаких неслужебных намеков, а просто давал понять, что, если она будет хорошо работать, стараться, она достигнет очень многого… И она старалась — вот он пришел сегодня на пять минут раньше (как, впрочем, всегда в те дни, когда прибывает груз), а она уже сидит на месте, работает на своем громоздком компьютере.
— Игорь Кириллович, а мы что — теперь и кино будем снимать? — спросила Леночка, передавая ему стопку свежей почты.
— Кино? — удивился он и бросил взгляд на протянутые ею бумаги — так и есть, сверху лежал конверт с грифом «Видео-холдинг», бесхозные акции которого он удачно приобрел на неделе. — Может, и кино, — ответил он Леночке, отметив при этом, каким огнем счастья и надежды зажглись ее глаза. «Ах, какая прелесть, — подумал он про себя. — Девчушка, одно слово… Вишь как встрепенулась при слове „кино“…
И тут он услышал, как затрезвонил у него в кабинете прямой телефон — Игорь Кириллович специально позаботился в свое время о том, чтобы у каждого из его телефонов был собственный голос. Он взглянул на часы. Официальный рабочий день еще не вступил в свои права, отчего Игорь Кириллович не побежал, как сделал бы обычно, к своему аппарату, а пошел нормальным спокойным шагом. В конце-то концов, хозяин он сам себе или не хозяин? И тут же укорил себя: неужели он не хочет спешить только из-за того, что ему, старому черту, приятнее постоять подольше около юного существа, вдыхая такой нежный, такой щемящий Леночкин запах — запах девственно чистого тела, молодого здоровья и чего-то еще, что необыкновенно будоражит кровь. Он расслабился, и это было плохо — звонок мог быть связан с прибывающими сегодня фурами, а он позволил себе отвлечься. «Да ладно тебе, — ответил он невидимому укоряльщику, — будем считать, что это еще один вид утренней зарядки». Но шаг ускорил, поднял разрывающуюся трубку на четвертом или пятом звонке…
Он узнал звонившего по первым же звукам голоса, по первым же словам, хотя никогда не говорил с ним по телефону. Узнал и не поверил — это событие уже само по себе выглядело невероятным. Дело в том, что звонок этот был связан с той стороной жизни, которую Игорь Кириллович, как мог, таил от всех, — звонивший был известным уголовным авторитетом по кличке Никон. Этот Никон когда-то председательствовал на сходке, короновавшей его, Игоря Кирилловича, то бишь афериста по кличке Грант, в воры в законе, и звонить сейчас никак не мог, поскольку должен был в данный момент отбывать наказание в окрестностях далекого уральского города Серова, в колонии строгого режима. А из такой колонии, как известно, не то что позвонить — письмо на волю отправить и то целая проблема.
«Ну ты чего, Грант, — услышал он, — трубку-то не берешь? Небось все секретарш щупаешь?» — И звонивший заржал невыносимо, как показалось Игорю Кирилловичу, гнусным, невозможно издевательским смехом — как будто и впрямь уловил момент той слабости, что минуту назад проявил Игорь Кириллович, стоя подле Леночки. Даже не поздоровался, сволота такая. И хотя Разумовский должен был по идее обрадоваться звонку крестного своего папаши, он ничего не мог с собой поделать, побороть себя — звонок для Игоря Кирилловича был невыносим. Не только тем, что разом опустил его на землю (какой ты бог и хозяин жизни, раз кто-то считает себя вправе так с тобой разговаривать!).
Это был звонок из другой жизни: там, в той жизни, Игорь Кириллович значился не респектабельным добропорядочным бизнесменом, которым он хотел бы себя считать, а уголовным авторитетом, имеющим реальную власть над несколькими преступными группировками, судимость и даже титул «смотрящего» над доброй половиной столицы. И власть эта, увы, была палкой о двух концах: он имел власть над преступным миром, но и преступный мир, как показывал хотя бы этот звонок, имел над ним свою власть…
При всем при том слышно Никона было так, словно он находился в соседней комнате, и Игорь Кириллович вместо выражений радости спросил осторожно:
— А это… ты где? Откуда звонишь-то?
— Где? — засмеялся Никон. — В Караганде!.. Ну где я могу быть? Все там же, у хозяина на нарах парюсь… Как ты понимаешь, я тебе не просто потрепаться звоню, Грант…
И сам этот звонок, и это второй раз употребленное «Грант» заставили сердце заныть от нехорошего предчувствия. Какого черта он звонит, если с той самой памятной сходки Игорь Кириллович его и не видел, и не слышал? То и дело называет кличкой… А если телефон подслушивают? Да он, этот звонок, может выйти таким боком, что и костей не соберешь! Но Никон, словно читая его мысли, сказал, видно среагировав на тяжело повисшую в разговоре паузу:
— Да ты не боись, не боись, я по спутниковому звоню, а у тебя подслушки вроде нету, как мне доложили… Да ты мне не рад, чё ли?
— Почему не рад, рад, — без всякой радости в голосе сказал Игорь Кириллович, — а только не зря же сказано: береженого и бог бережет.
— Ну это верно, — согласился Никон, который, как выходец из староверской семьи, и сам любил иной раз сослаться если не на бога, то на Писание. — А еще Екклесиаст говорил: три к носу, и все пройдет.
Это, стало быть, была шутка. Однако Игорю Кирилловичу было совсем не до смеха.
— Ну ты того, — не выдержал он, — ты говори, зачем позвонил-то. Если ты, конечно, по делу…
— Надо ж, как далеко, а сразу Москвой и здесь завоняло! Ну а если не по делу — я тебе что, и позвонить не могу?
— Да можешь, можешь, — вздохнул Игорь Кириллович.
— Эх, надо бы мне, мудаку, сейчас кинуть трубку, а я вот, видишь, терплю твой выпендреж московский. А все почему? Да потому что добра тебе желаю, как крестнику своему… Чего сопишь-то? Обратно, что ли, обиделся? Беда с вами, с интеллигентами… — И, враз перестав ерничать, заговорил вдруг вполне серьезно: — Я вот чего. Ты в курсе, что у тебя на таможне четыре фуры арестованы? Или пять… Сколько там их у тебя пришло? Но и это еще не все. Как я знаю, к тебе не сегодня завтра «маски-шоу» должны пожаловать. — Сказал и вновь соскочил на подтрунивающий, полуиздевательский тон: — Так что давай подмойся как следует… Как поется в той песне, разденься и жди…
Игорь Кириллович молчал, переваривая услышанную новость. Злорадство в голосе Никона он конечно же сразу увязал с недавним визитом Никонова посланца — приходил к нему с месяц назад солнцевский урка по кличке Кент, предложил вместе с мебелью возить наркоту. Никто, мол, ничего не заметит — груз у Игоря Кирилловича сам по себе такой пахучий, что ни одна собака постороннюю контрабанду не учует. Игорь Кириллович выставил его — не хотел связываться с наркотой, какие бы деньги это ни сулило. Вообще не хотел больше криминала, хотел быть добропорядочным, законопослушным бизнесменом — при том, как он развернулся с мебелью, он уже имел на это право. Уголовщиной можно заниматься, когда у тебя счет идет на сотни или на тысячи баксов. А когда речь идет о миллионах, и ты сам, и дело твое переходят уже в совсем иное качество. Как и твои запросы к жизни…
Спросил, мгновенно прогнав все это в мозгу:
— А с какого хрена они ко мне-то? «Маски»-то эти. — Он нарочно подставлялся, желая, чтобы Никон сказал все открытым текстом: моих, мол, рук дело, ты отказался наркоту возить — так вот на тебе. Не зря все тот же Кент пообещал ему после той памятной встречи: «Ну смотри, бизнесмен, блин гребаный, испечем мы тебе рака!»
Однако, как ни странно, Никон и не подумал брать на себя вину или вновь поднимать разговор о наркоте.
— А с такого хрена, — ответил на вопрос Игоря Кирилловича его не очень приятный собеседник, — что нечего, я думаю, тебе было в этот, как его… в медиабизнес лезть. Понял теперь? Показывают, показывают вам по телику всякие неприятности с этим делом, а вы все лезете, словно мухи на говно… Если больше некуда деньги девать — пришли их лучше мне, понимаешь? Я им применение найду, будьте уверены! Ты ведь небось решил, что крутой стал, да? Ну вот тебе спецназ какой-нибудь справочку про это и выдаст. Так что давай-ка ты, Гарик, кончай всякие ля-ля разводить. Сейчас поговорим, повесишь трубку и с ходу начинай, пока не поздно, выгребать из сейфов наличку и что там у тебя еще… Из компьютеров что не надо вытащи, бумаги из конторы вывези, да что мне тебя учить-то! Ребята, по слухам, придут к тебе серьезные. Спецназ не спецназ, а бойцы из налоговой полиции — почти наверняка…
— Из налоговой? — не сумел скрыть удивления Игорь Кириллович. — Эти-то почему?
— А ты что думал, что мой Кент придет? — все же проговорился наконец Никон. — Я тебя умоляю! Во-первых, я бы тебе не звонил, а во-вторых, Кенту никакой спецназ не нужен. Кент так все сделает — ты и чихнуть не успеешь, как он тебя уже до трусов разденет!
— Да ладно меня на понт брать! — отмахнулся Игорь Кириллович. — Но раз уж ты там, в своем Мухосранске, все знаешь лучше меня — и про «маски», и про мои акции «Видео», ты небось в курсе, что они на меня повесить-то собрались. Известно это, нет?
— А почему ж не известно? Как я знаю, вся каша с подачи таможни заварилась: дескать, налицо обман государства, недоплата таможенных сборов. Что ж ты, друг ситный, государство-то обманываешь? Ай как нехорошо. — Никон снова издевался. — У тебя бумажки-то, ну документы, хоть в порядке?
— В порядке, — буркнул Игорь Кириллович. Поблагодарил нехотя: — Ладно, спасибо тебе.
— Подожди ты со спасибом-то. Ты все понял?
— Я все понял. Только, раз ты такой осведомленный, скажи уж мне, сделай милость, кто это на меня наезжает, а?
— Ну это ты, Игорек, жирно какать будешь. Тут ты давай сам, сам вычисляй. Но сукой буду — не я и не Кент.
— Ладно, спасибо тебе и на этом, — еще раз повторил Игорь Кириллович.
— Э, нет, брат, ты от меня «спасибом» не отделаешься. Спасибо, как говорится, в стакан не нальешь. Давай так: добро за добро, ладно? Я тебе помог, и ты мне помоги.
Игорь Кириллович закряхтел. Ждал чего-то похожего. А куда ж денешься? Главное, разговаривал бы с кем другим — посулил бы чего-нибудь, чтобы только отделаться, и забыл бы про разговор через пару минут. А с Никоном так нельзя, Никон — мужик серьезный, да и руки у него вон какие длинные…
— Говори, чего надо, в чем помочь.
— Вот это по-нашему. А надо мне, чтобы меня к вам, в Москву, перевели, в Бутырку. По делу по моему это можно — пусть привезут на доследование к вам в свете вновь открывшихся обстоятельств. А то я видишь как далеко от главных событий… Да еще у меня тут с нашим губернатором не сложилось… того и гляди замордует совсем… Слышал, поди, про нашего губернатора? Про генерала-то бывшего? Большой физической культуры дядя. Сделаешь?
Вот это была задача!
— Да ты чего, Никон! Что я тебе — президент, что ли?
— Э, брось Муму трахать! Я ж знаю, у тебя в ментовке связи на самом верху есть…
— Да какие связи! — вякнул было Игорь Кириллович, но Никон не дал ему говорить:
— Про связи и ты знаешь, и я знаю. А если еще кто узнает — ну хоть Кент мой, — братва тебя тут же на ножи поставит, сам, что ли, не понимаешь? Ну и насчет всяких игр с таможней — тоже… Сегодня я тебя предупредил, а завтра никто тебя предупреждать не станет, соображаешь. Ну так как?
— Я постараюсь, — нехотя сказал Игорь Кириллович, — но обещать не могу…
— Постараюся, если не обмараюся, так, что ли? — снова заржал Никон. — Постарайся, постарайся, а я буду ждать ответа, как соловей лета. А то меня тут, в нашем, как ты говоришь, Мухосранске, уже от тоски даже воши глодать не хочут.
— Сказал же, постараюсь.
— Стало быть, ты все понял? — все так же весело, но с едва слышной угрозой в голосе спросил Никон.
— Понял, не дурак, — снова буркнул Игорь Кириллович, нетерпеливо ожидая, когда наконец кончится этот разговор, и уже то и дело возвращаясь мыслями к обещанным «маски-шоу». Столько дел, которые он должен осуществить прямо сейчас же, едва положив трубку, столько дел!..
— И то верно, — снова издевательски подхихикнул Никон, — дурак бы не понял…
3
«Да нет, — подумал Игорь Кириллович, вешая наконец горячую трубку, — глупый-то, пожалуй, как раз сразу сообразил бы, что тут к чему. А вот умный… Умному есть над чем поломать голову, загадка на загадке…»Когда-то, еще только по-настоящему разворачиваясь, он ухватился за эту идею: ввозить элитную мебель из-за рубежа. Спросите, в чем же сама идея? А в том, что с мебелью возможны, как говорится, варианты. Кому-то нужен «Чиппендейл», а кого-то вполне устроит и румынский ширпотреб, тем более что делается он из нашей же, пардон, из украинской древесины. Закарпатские сосна, бук, граб, орех — что может быть лучше и благороднее? Лучше и, может, благороднее были итальянская сосна или африканское красное дерево, но стоили они… Сколько такой мебели продашь? К тому же как цену ни задирай, а не окупишь даже накладные расходы, тем более что одна аренда помещений вон какая! Выход он нашел удивительно быстро, чем гордился до сих пор. А если быть точным, сначала нашел выход, а уж потом взялся раскручивать дело. Можно ведь ввозить не саму мебель, а комплектующие, а здесь, на родине, уже собирать. При таком варианте и ввозная пошлина несравнимо ниже, и цена на выходе — тоже. Может быть, немного страдает качество — но тут уж, как говорится, все в твоих руках. Были проблемы с производственными площадями, но и их он решил в свое время, даже не прибегая к услугам братков, с которыми поначалу был крепко повязан. Когда в 90-х все валилось и падало, имея деньги, можно было найти все, что угодно. И недорого, по-нынешнему — почти задаром. А деньги он тогда имел и был бы поглупее — уже десять раз растерял бы их на дефолтах да обменах дензнаков. Он не растерял и без проблем нашел себе и склады, и цеха для сборки в ближнем Подмосковье. Мало того что деньги сэкономил, так еще и местный народ осчастливил — работу дал, налоги в местный бюджет начал платить — ну просто вернул к жизни маленький старинный городок в верховьях Москвы-реки.