Незнанский Фридрих Евсеевич. Заложники дьявола

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ Заложники дьявола

    В основе книги — подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

МАЙЯ

   — Идиотка! Ты что, спалить нас вздумала?!
   Красное, распаренное от жары, злобное лицо медсестры возникло перед ней словно ниоткуда. Девочка невольно отпрянула назад, охнув и больно стукнувшись спиной о подоконник, возле которого стояла. Зажженная спичка, вырвавшись из ее пальцев, с шипением, словно крохотная шаровая молния, описала в воздухе дугу и упала на вытертый сотнями шаркающих ног линолеум коридора.
   Майя только теперь увидела на полу у своих туфель с дюжину таких же обгоревших спичек и поняла, почему так разъярилась медсестра: она жгла их, не отдавая себе в этом отчета, позабыв, что коробок нужно прятать, ибо здесь, в стенах лечебницы, нельзя держать при себе ничего колющего, режущего, воспламеняющегося… «Господи, — взмолилась она, — где ОН? Почему так долго?..»
   Медсестра вдруг круто развернулась и возвратилась за свой столик. И тут же послышался голос мамы: «Не плачь, доченька, все будет хорошо… Главное — дядя Юра… Слушайся его во всем! Пока, милая, до встречи!..»
   — Да, мамочка… Все будет хорошо, целую тебя… — Майя только в этот момент почувствовала, что щеки ее мокры от слез, а сами слезы — горячие, словно при высокой температуре. — Мамочка…
   Но ее уже не было рядом. А где-то в конце коридора резко, словно взорвавшаяся петарда, хлопнула дверь.
   — А вот плакать не нужно, девочка, потому что все действительно будет хорошо! Ты ведь попрощалась с мамочкой?.. Ну вот, скоро, совсем уже скоро снова встретитесь…
   Это сказал уже дядя Юра, а она и не заметила, как и когда он вывел ее на крыльцо больницы, на котором они теперь и стояли, глядя на просторный, посыпанный гравием двор с редкими, далеко отстоящими друг от друга безликими корпусами.
   Несмотря на ранний час, а главное — на теплый для нынешнего мая, почти летний, ясный и солнечный день, кроме них двоих не видно было ни единого человека. И даже пандус, на котором обычно теснились машины «скорой помощи», оказался пуст. Неужели она и впрямь не вернется больше в это ужасное место?
   «Господи, спасибо Тебе за то, что Ты послал нам с мамочкой дядю Юру!..» Эта мысль за последний месяц постоянно возникала у Майи, по нескольку раз за день она благодарила Всевышнего за посланное им спасение.
   Девушка глубоко вдохнула воздух московской окраины, на удивление не пропитавшийся еще столичными выхлопами и дымами, почти свежий, почти по-настоящему весенний, и нежно глянула на своего спутника. Она впервые за несколько недель видела его без халата, и он показался ей необыкновенно красивым. Высокий, худощавый, с темными вьющимися волосами, в которых уже пробивались редкие серебряные нити первой седины. Тонкое, смуглое лицо с большими и ласковыми глазами — настолько черными, что радужка почти сливалась со зрачком. Но главным у него был, конечно, голос — бархатный, завораживающий голос, который хотелось слушать и слушать до бесконечности, даже не вникая в смысл произносимых слов!
   — Машину я оставил за воротами, пойдем, — сказал он мягко и слегка коснулся Майиных золотистых волос, небрежно рассыпанных по плечам.
   — Ты… Ты ведь не отвезешь меня к… ним?..
   Слова «отец и мачеха» у Майи по-прежнему не произносились, но дядя Юра ее понял.
   — Нет, конечно, — улыбнулся он. — С чего ты взяла? Сейчас поедем ко мне, по дороге заглянем в бутик, купим тебе что-нибудь из одежды на первое время и рюкзачок… Ты ведь свой оставила у них?
   Он не сказал «у отца», и за это она тоже была ему благодарна. Майя не хотела вспоминать ни о чем из того, что произошло, перед тем как в ее жизни возникла больница. Тем более теперь, когда впереди новая и самая главная встреча с мамой, с ее дорогой мамулечкой, ради которой она всегда, сколько себя помнила, готова была сделать все, что угодно… Все, что угодно! В детстве Майе даже подружки были не нужны, потому что она дружила с собственной мамой и гордилась тем, что такой мамы, как у нее, нет ни у кого из знакомых девчонок.
   Мама часто говорила ей, что она, ее любимая и единственная доченька, родилась в рубашке — не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом, а это бывает ужасно редко! И Майя каждый раз просила ее описать, как это выглядело, и каждый раз слушала затаив дыхание.
   — Представляешь, — мама смеялась беззаботно, как ребенок и как умела смеяться только одна она на всем свете, — на тебе было что-то вроде прозрачного хитончика с дырочкой для головки! Медсестра — ну акушерка, которая тебя принимала, — показала мне и охала да ахала: мол, один случай из ста! Девка у тебя, говорит, будет счастливая с полной гарантией!..
   — Ну мамуль, ну скажи, что ты это придумала! — подначивала ее Майя. — Ну ведь так же не бывает? Откуда мог взяться этот самый хитончик?
   — Как это — откуда? Как это — придумала?! — всякий раз всерьез и тоже совсем по-детски обижалась мама. — Очень даже мог! Ведь младенчик в утробе в пузырике с водичкой плавает… И чему вас только в школе на анатомии учат?!.. Ну а ты, когда рождалась, этот пузырек на себя и нацепила по дороге, вот и вышел хитончик. И родилась в рубашке, ясно?
   — А почему считается, что от этого человек становится обязательно счастливым? — уже всерьез интересовалась Майя.
   — Потому, что один случай из ста, — с гордостью отвечала мама. — И я тебе это тоже уже сто раз рассказывала!
   На этом месте Майя не выдерживала и бросалась ей на шею:
   — Мамусь, я тебя так люблю, больше всех на свете!
   — Как, а папу?!Она всегда беспокоилась об отце, буквально во всех случаях жизни. Беспокоилась, все ли у него хорошо на работе, не случилось ли с ним что-то ужасное по дороге с работы домой, если он задерживался, беспокоилась о том, чтоб дома к его приходу все было, как он любит: горячий ужин к моменту возвращения, газета «Известия» слева от тарелки, она сама в красивом халате за столом напротив отца. Особенно мама беспокоилась и волновалась, когда он уезжал в свои частые и долгие командировки, из которых звонил редко и коротко: мама не успевала даже задать ему все свои накопившиеся вопросы и страшно переживала: а вдруг он там заболел и скрывает это от нее? А вдруг…
   Майя мотнула головой, отгоняя эти совсем не нужные воспоминания об их далекой счастливой жизни, про которую она, дурочка, и не подозревала, что та жизнь действительно была счастливая… Ничего, и теперь, причем очень скоро, все будет хорошо. Обязательно будет!
   Девушка снова не заметила, как они с дядей Юрой пересекли огромный и по-прежнему пустой двор, открытый всем ветрам, миновали будку с хмурым бритоголовым охранником и оказались на удивительно грязной улице, совсем не по-московски узкой, с длинными глинистыми лужами и какими-то серыми бетонными то ли складами, то ли гаражами по сторонам. Дяди-Юрина машина, к счастью, стояла у самых ворот: красивая темно-зеленая иномарка, смотревшаяся на здешнем фоне диковато. Сам он сел за руль, а Майе открыл заднюю дверцу, подождав, пока она усядется, улыбнулся ей в зеркальце заднего вида и, повернув ключ зажигания, уверенно тронул машину с места.
   Майя улыбнулась тоже. В салоне было тепло, приятно пахло немного кожей и чуть сильнее каким-то хорошим одеколоном. Девушка откинулась на мягкую спинку сиденья и прикрыла глаза: ей сделалось так спокойно, так легко на душе, как не было уже давным-давно, — возможно, целую вечность. Дядя Юра, несмотря на лужи и колдобины, вел машину мягко и спокойно, как делал вообще все. Майя доверяла ему абсолютно: не только потому, что с момента, когда она увидела дядю Юру впервые, он не обманул ее ни разу. Главным было, конечно, не это, а то, что слушаться его во всем ей строго-настрого наказала мама. Именно мама объяснила ей: от того, насколько хорошо Майя будет делать все, о чем попросит дядя Юра, зависит их с дочерью будущая счастливая судьба, и не только их! Та самая Судьба, знаком которой был «хитончик». Рубашка, в которой Майя родилась… Шестнадцать лет прошло с тех пор, наступило время и Судьбе сдержать свое обещание, как сказала мама сегодня во время их встречи.
   Дядя Юра словно услышал, о чем думает девушка.
   — А ты заметила, как хорошо выглядит твоя любимая мамочка? — ласково спросил дядя Юра.
   — Да, она была такая радостная… — улыбнулась Майя, — она сказала, что ждет меня, что мы с ней скоро будем вместе.
   — Теперь уже совсем скоро, — негромко и задумчиво произнес он. И, увидев через зеркальце, что она сонно прикрыла глаза, кивнул Майе успокаивающе: — И больше вы с мамой уже не расстанетесь никогда, даю тебе слово!..

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

1

   Старший помощник Генерального прокурора России, следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий с отчаянием уставился на шипящую, плюющуюся горячим жиром сковородку: проклятые котлеты опять подгорели! И опять с одной стороны, намертво прилепившейся ко дну сковороды. Зато сверху все пять котлет выглядели девственно-розовыми, словно их и вовсе не успели поставить на огонь… Почему?!
   Дистанцировавшись от раскаленного, продолжавшего плеваться жиром чудовища на расстояние вытянутой руки, он, на всякий случай зажмурившись (а вдруг все-таки доплюнет до, не приведи бог, физиономии?!), на ощупь попытался отодрать плоской лопаточкой хотя бы одну из котлет и перевернуть ее. И в этот момент за его спиной послышался звонкий, веселый смех. Смех единственного на свете существа, которому было позволено даже в столь ужасных ситуациях незатейливо похихикать над «важняком», за всю свою немалую следовательскую практику не завалившим практически ни одного дела… На пороге кухни веселился не кто иной, как его собственная любимая жена — Ирина Генриховна Турецкая.
   — Шурик, — нимало не смущаясь, Ирина с некоторым усилием сдвинулась с места и, придерживая руками живот, ставший за последнюю неделю еще больше, медленно опустилась на стул. — Шурик-Шурик… Ну сколько раз тебе объяснять, что котлеты жарят на маленьком, в крайнем случае среднем огне?.. Ну хоть сейчас его убавь!
   — Как я его убавлю, если брызгается, да еще все время в глаза норовит, собака?!
   Александр Борисович повернулся к жене и с невольным сочувствием посмотрел на нее, уже в который раз подумав — как хорошо, что их дочь Нина не видит сейчас свою маму. И какой он все же молодец, что хоть и с трудом, но уговорил Иринку отправить девочку учиться в Англию… Беременность жена переносила плохо, а в последние три месяца врачи и вовсе пугали их обоих возможностью преждевременных родов. По-хорошему Ирине Генриховне в данный момент следовало бы находиться в больнице — на сохранении. И уж во всяком случае, коли она заупрямилась и пожелала остаться дома, а ее муж по этой причине вынужден был взять внеочередной отпуск, лежать спокойненько в кровати в ожидании ужина, а не шастать, держась за живот, по всей квартире!
   — Ну давай я сама, — все еще улыбаясь, предложила Ирина, сделав попытку подняться.
   — Та-ак! — Александр Борисович, моментально забыв про свои опасения, резко убавил огонь, одновременно накрыв сковородку крышкой, и вновь повернулся к жене: — Сама, значит?! Сама ты, дорогая, обязана в настоящий момент находиться в противоположной от кухни стороне, смирненько лежать параллельно полу, по возможности не делая резких движений! А ну-ка пошли!
   И, не обращая внимания на ее слабые попытки протеста, подойдя к ней, осторожно помог Ирине подняться и мягко, но решительно повлек прочь из кухни.
   — Но, Шурик… Хорошо-хорошо, только я сама уйду, а то у тебя все окончательно сгорит! Честное слово, лягу и до самого утра больше не встану!
   — Верю тебе на слово в последний раз, — сурово произнес Турецкий и, дождавшись, когда тяжелые шаги Ирины Генриховны затихнут в глубине квартиры, проделал целый ряд сложнейших манипуляций, как то: выключил под сковородкой газ, дождался, пока она перестанет шипеть, вооружившись прихваткой, отодрал наконец слившиеся с металлом котлеты и, перевернув их, снова включил огонь — на сей раз совсем небольшой. — Вот так-то! — с чувством законной гордости за свою сообразительность произнес Александр Борисович и, воровато оглянувшись на дверь, подошел к телефонному аппарату, стоявшему на холодильнике. Прежде чем набрать номер своего шефа и старого друга Константина Дмитриевича Меркулова, он на всякий случай прислушался: в квартире царила тишина. Значит, Ирина действительно улеглась и, скорее всего, как это часто бывало с ней в последнее время, задремала.
   — Костя? Это я, Турецкий… Ну что, ребята поехали?.. Еще час назад?.. Конечно, волнуюсь… Конечно, приеду… Слушай, ты извини, но у меня к тебе вопрос — личный: чтобы спагетти приготовить, томаты надо прямо в воду, к макаронам кидать?.. Понял.
   Послушав некоторое время шефа, Александр Борисович нахмурился:
   — Что значит — мне бы твои заботы?! Ты хоть отдаешь себе отчет, сколько времени я потратил на то, чтобы вычислить этого проклятого отморозка?! А чеченская командировка, в которую ты спровадил меня перед отпуском, а на самом деле в обмен на отпуск?.. То-то! И я не злюсь… Нет, Ирка не очень хорошо, извини, но даже говорить об этом не хочется, тем более что и отпуск, если ты не забыл, кончается через два дня… Все, жду твоего звонка… Что, и Славка поехал? Вот черт… Зачем? С его-то пузом… Ладно, тем более жду звонка… Пока!
   Александр Борисович некоторое время хмуро смотрел на телефонный аппарат, мысленно перебирая то, что услышал от Меркулова: все это касалось его самым непосредственным образом. И его, и еще одного их с Костей старого друга Вячеслава Ивановича Грязнова-старшего, заместителя директора Первого департамента МВД России. Генерала Грязнова называли «старшим» исключительно по той причине, что и «младший» Грязнов также имелся. Хотя, если вдуматься, не такой уж он, Славин племянник, Денис Андреевич Грязнов, и «младшенький»… У бывшего дипломированного врача, а ныне главы известного в столице ЧОПа «Глория» за плечами и Афган, и Чечня…
   Что же касается дела, которое в данный момент, вопреки только что высказанным претензиям Меркулова, заботило Турецкого ничуть не меньше, чем временно поглотившая «важняка» личная жизнь, речь шла об их совместной с Грязновым-старшим кропотливой, более чем полуторагодовой работе, в результате которой, если не произойдет ничего экстраординарного, будет пойман один из самых опасных в России преступников, Павел Садовничий по кличке Цезарь. И случиться это должно буквально с минуты на минуту…
   Александр Борисович бросил тоскливый взгляд на настенные часы в форме яблока, висевшие над холодильником, и, вздохнув, взял с полки кастрюлю, наполнил водой из-под крана, поставил на плиту, на сей раз предусмотрительно включив конфорку не на всю мощность. Сковороду с котлетами он выключил, решив, что они готовы, но не рискнув попробовать. Таким образом посреди хлопот об ужине у него образовалась наконец пауза, и конечно же в одно мгновение все мысли Александра Борисовича сосредоточились вовсе не на их с Ириной мирной, уютной кухне, а на одной из дальних московских окраин, где сейчас, увы, в его отсутствие, разворачивалась финальная часть (как же он надеялся, что именно финальная!) дела Цезаря.
   Турецкий знал, что в ней самое активное участие должны принять и сотрудники «Глории», и Денис Грязнов лично.
   …Валек Петюнин, долговязый семнадцатилетний парень, измученный подростковыми угрями, украшавшими большую часть его почти всегда унылой физиономии, не без оснований считал себя на редкость невезучим человеком. Среди всех доставщиков пиццы, работающих на их фирме, он из месяца в месяц зарабатывал меньше всех. Почему-то именно ему, единственному, в девяти случаях из десяти попадались заказчики-жмоты, которым и в голову не приходило дать хотя бы грошовые чаевые за вовремя доставленную, по-настоящему горячую пиццу. Мало того, с Вальком постоянно что-нибудь случалось. Например, на прошлой неделе его старенький мотороллер попал передним колесом в неведомо кем открытый канализационный люк, которого Валек не заметил. Результат оказался самым что ни на есть убийственным: сам он, вылетев из седла, приземлился на асфальт, ободрав все, что можно было ободрать. Но хуже всего было даже не это, а то, что случилось с пиццей, которую он только-только начал развозить, — испорчены были, на радость районным бездомным псам, все восемь штук… За вычетом их стоимости от его и без того жалкой зарплаты оставались сущие гроши.
   Еще об одном случае, месячной давности, когда на Петюнина напали какие-то отмороженные подростки и ограбили подчистую — он как раз в кои-то веки возвращался на фирму с приличными чаевыми, — и вспоминать не хотелось… Тем не менее именно об этом Валек и вспоминал, поворачивая руль в сторону арки, ведущей во двор. Потому что данная доставка, с его точки зрения, тоже являлась невезением. Заказ был сделан в тот момент, когда его сегодняшняя смена уже закончилась. Валек, мысленно подсчитывая дневные доходы, как раз пытался сообразить, может ли он завернуть в пивбар неподалеку от их пиццерии, в котором цены были более-менее божеские, когда выяснилось, что его сменщик опаздывает. Разумеется, шеф немедленно приказал Петюнину влезть обратно в только что снятую форму и отправляться по звонку почти на край их района. Слава богу, хоть милостиво позволил воспользоваться фирменной «Окой», на которой, как правило, разъезжали более удачливые сотрудники пиццерии, куда он с большим трудом втащил свои длинные ноги.
   — Надо менять работу, — сам себе посоветовал Петюнин, въезжая в темный, как старинная чернильница, двор, образованный четырьмя сталинками, которые, насколько Валек знал, еще с тридцатых годов и по сей день были нашпигованы коммуналками… И кто ж это, интересно знать, тут такой богатенький объявился, чтобы пиццу на дом заказывать? Райончик-то паршивенький, столь отдаленный от метро, что никто на эти вороньи слободки из людей состоятельных до сих пор не зарился.
   Получить ответ на сей вопрос невезучему Вальку было не суждено.
   То, что дело, кажется, опять пахнет керосином, Петюнин понял, едва достиг с коробкой пиццы в руках нужного подъезда. Лампочка над ним, разумеется, не горела, и поэтому он едва не споткнулся о мужика, который, оказывается, сидел на корточках прямо перед входом.
   — А-а-э-э-э… — ничего более внятного из-за неожиданности произнести Валек не сумел, но, кажется, мужику этого и не требовалось:
   — Зажигалка есть? — отчего-то шепотом поинтересовался он, одновременно выпрямляясь и, как показалось Петюнину, вырастая при этом чуть ли не до козырька подъезда.
   — Р-руки з-заняты… — ничего более умного произнести он не смог, поскольку холодок страха немедленно образовался где-то в районе пяток и медленно, но неуклонно пополз вверх. И не напрасно. — Щас я тебе помогу, — прошипел мужик, лица которого Валек не мог разглядеть. И добавил нечто и вовсе несусветное: — Раздевайся!..
   — А?.. — ошалело пролепетал Петюнин, решивший, что все его прежние неприятности по сравнению с происходящим в данный момент не что иное, как детские шалости. И от ужаса не сразу понял, что именно сует ему страшный незнакомец под нос, при этом щелкнув своей собственной, оказывается, имеющейся у него зажигалкой.
   — Форму, говорю, снимай, и как можно быстрее, — едва не фыркнул Денис Грязнов, понявший, что слегка перегнул палку. — А ты что подумал?
   И, собственноручно стянув с головы онемевшего Валька, тупо глядевшего на его удостоверение, бейсболку, ловко напялил ее на собственную голову.
   — Поторопись, парень, — тронул он за плечо Петюнина. — Снимай эту свою штуковину и пиццу давай сюда… Ну наконец-то ожил!.. А теперь быстренько дуй в свою машину и делай отсюда ноги, минут через пять здесь состоится профессиональная вечеринка для весьма специфического круга приглашенных…
   Упрашивать Валька, чтобы он как можно быстрее убрался из страшного двора, в котором из тьмы возникают подобные личности с красненькими корочками, Денису не пришлось. В сторону фирменной «Оки» с надписью «Доставка пиццы» Петюнин именно что «дунул» и спустя минуту, заведя машину с полоборота, уже мчал на недозволенной скорости по, слава богу, пустой ночной улице, залитой равнодушным белесым светом фонарей. — Завтра же… Сегодня же… Прямо сейчас же уволюсь! — истерично бормотал Валек и лишь чудом успел свернуть на обочину и вдарить по тормозам, избежав столкновения с неведомо откуда вылетевшим на его полосу мотоциклистом.
   Жалобно взвизгнувшая покрышками «Ока» ткнулась бампером в высокий бордюр и заглохла. Психованный мотоциклист как ни в чем не бывало промчался мимо. Согнувшись в тесной кабине, Валек Петюнин уткнул голову в руль и разрыдался.
   …Между тем в покинутом доставщиком пиццы дворе события тоже не стояли на месте. Вячеслав Иванович Грязнов, сидевший в черном джипе напротив подъезда, в который так и не попал Валек, и давно уже успевший адаптироваться к царившей здесь темноте, отлично видел, как Денис, натянув куртку Валька, бесшумно приоткрыл тяжелую входную дверь и скользнул вовнутрь. В то же мгновение Вячеслав Иванович склонился над рацией:
   — Внимание всем: ужин привезли, минутная готовность.
   Генералу Грязнову показалось, что его собственное сердце бухает в груди куда громче, чем приглушенный голос, которым он произнес слова, означавшие начало операции… Возраст? Или все дело в том, что там, внутри заплеванного подъезда, пропитанного неистребимым запахом кошачьей мочи, находится сейчас кровно близкий, возможно, самый близкий на свете человек?.. Но неприятное ощущение и секундная мысль мелькнули и пропали, все внимание Вячеслава Ивановича сосредоточилось на ярко освещенных окнах третьего этажа, закрытых легкими желтыми шторами. Вот сейчас Денис уже должен достичь нужной двери… Сейчас его рука поднимается и касается кнопки звонка… Есть! По одному из окон скользнула мужская тень…
   Чувство времени Грязнова-старшего не подвело: Денис действительно в обозначенное им мгновение позвонил в дверь квартиры, в которой, как с уверенностью утверждал Александр Борисович Турецкий, и залег на дно Пашка Цезарь со товарищи — жаль только, что количество последних точно известно не было.
   Тишина за дверью показалась Денису несколько затянувшейся, и он нажал на звонок во второй раз: на чувство, что в мутный дверной глазок кто-то смотрит на него тяжелым, злым взглядом, он решил не обращать внимания. Для поставщика пиццы, работающего в ночное время, это явление вполне нормальное…
   — Кто? — Голос, наконец-то раздавшийся из-за двери, был низким и хриплым — таким он становится только у много пьющих и курящих мужиков…
   — Пиццу заказывали? — Грязнов-младший постарался произнести традиционную фразу доставщиков с недовольными интонациями порядком уставшего за день работяги, которому этот наверняка последний за смену заказ поперек глотки.
   — Чего долго-то так? — рявкнули из-за двери.
   — Ничего себе «долго»! — Денис вошел в роль. — Скажи спасибо, что горячая еще… Раньше заказывать надо было, раньше бы и получил… Давайте по-быстрому, платите бабки и забирайте, и так намотался за день как савраска!.. — Щас я тебе, фраерок, заплачу! — пообещали из-за двери, и чуткое ухо владельца «Глории» отчетливо различило помимо звука поворачивающегося в дверном замке ключа приглушенный посторонний щелчок: звук, который ни с чем не спутаешь, — так щелкает курок пистолета, когда его взводят… Что ж, именно этого они и ждали. И именно потому, что ждали, воспользоваться пистолетом открывшему в конце концов дверь любителю пиццы не удалось: омоновцы влетели в прихожую и скрутили Пашку Цезаря раньше, чем тот успел нажать на курок.
   Все дальнейшее происходило уже почти автоматически, словно по раз и навсегда написанному кем-то сценарию, включавшему в себя и вопли мужских глоток, и грохот падающей где-то в глубине квартиры мебели, и неизбежную пальбу, и яростный матерок захваченных врасплох бандитов и бравшего их ОМОНа…
   …Если бы спустя полчаса Валек Петюнин надумал вдруг вернуться в страшный двор, он его наверняка бы не узнал: теперь все пространство между домами было освещено, словно по волшебству, вспыхнувшими фонарями и буквально забито сразу несколькими микроавтобусами с зарешеченными окнами и милицейскими машинами. И как раз к ближайшему от нехорошего подъезда микроавтобусу здоровенные ребята в пятнистой форме и масках, решительно не церемонясь, волокли вслед за уже водворенным туда Цезарем его пятерых дружков. Помогая тем, кто, с их точки зрения, не спешил должным образом, увесистыми пинками…Валек, однако, всего этого не видел, поскольку находился в описанный момент далеко от места действия. Зато всю картину с удовольствием от начала и до конца пронаблюдали оба Грязновых — старший и младший — через лобовое стекло джипа.
   — Ну что, дядь Слав, всех взяли? — поинтересовался Денис, находившийся здесь уже минут двадцать, поскольку его функции и соответственно участие в операции были исчерпаны.
   — А то! — удовлетворенно отозвался генерал. — Ты как думал? Полтора года работы — и зазря, что ли?.. Все пауки в банке.
   — Думаешь, перегрызутся?
   — Зачем — перегрызутся? — усмехнулся Вячеслав Иванович. — Будут все на Цезаря валить — и вся недолга… Как раз к суду и успеют все вывалить!