Страница:
Баттер появилась на трапе где-то в середине цепочки спускающихся пассажиров. Волосы ее были гладко зачесаны назад по моде «конский хвост». На губах, как всегда, ни следа помады, пористая кожа лица напоминала бетонное покрытие дорог. На ней был грязный плащ, на ногах — растоптанные мокасины. Баттер относилась к тем женщинам, которые стараются выглядеть как можно непривлекательнее, словно бросают вызов мужчинам: полюби, мол, меня за одну мою душу!
Я двинулся вперед, но тут заметил, что Баттер остановилась у подножия трапа и оглядывается. Вскоре к ней присоединился мужчина. Пожилой толстяк с багровым лицом без единой морщинки. Я видел его в Вашингтоне десятки раз. Это был сенатор от Небраски Оуэн Моффат, лидер оппозиции и главный стратег Уолкотта.
Я сразу отвернулся, поднялся по лестнице и спрятался в нише в конце длинного зала, в котором пассажиры получали багаж. Баттер и Моффат вошли вместе, подхватили чемоданы и направились к веренице такси. Держались они запросто, словно дедушка с внучкой. Я скользнул за руль своей машины, оставленной на разлинованной внутренней стоянке, и, заметив такси с Моффатом и Баттер, последовал за ними на приличном расстоянии.
Так мы проехали мост 14-й стрит, пересекли вашингтонский мемориальный комплекс и выехали на 15-ю стрит. Такси свернуло прямо на Джи-стрит, и здесь Баттер вылезла перед старым зданием Олби-билдинг. Она помахала на прощание рукой сенатору и прошла — или, вернее, я бы сказал, проковыляла в своих мокасинах — внутрь здания. Я обогнул квартал, поставил машину на стоянку на Ф-стрит и вернулся пешком к Олби-билдинг.
Международную службу культурных обменов я отыскал в указателе на стене холла и поднялся в лифте на пятый этаж. Я не очень-то старался остаться незамеченным, поскольку в старом Олби было множество редакций газет, все работники которых знали меня в лицо. Рассчитывать можно было только на удачу.
Повезло мне гораздо больше, чем я надеялся. Разыскивая № 513, я пошел не по той стороне коридора и вместо этого набрел на № 512. На маленькой табличке под этим номером, на металлической пластинке величиной не больше спичечного коробка было выгравировано «Фонд Поощрения». Меня бросило в жар. На двери не было звонка, и я попробовал ее открыть. Она была заперта, очевидно, рабочий день уже кончился. Сколько я ни стучал, мне никто не ответил.
№ 513 я нашел на другой стороне коридора. Дверь украшала большая пластинка полированной меди с полным названием «Международная служба культурных обменов». С минуту я смотрел на нее, думая о «Поощрении»… Мигель и его приятели-физики… Операция «Мухоловка»… ЦРУ. Но Мигель говорил, что фонд Поощрения находится в Нью-Йорке. Предстоящая встреча с мисс Найгаард приобретала все больший интерес.
На двери «культурных обменов» был звонок. Я нажал его дважды. Дверь открылась, и передо мной предстала Баттер в розовой блузке и вельветовой юбке, которая на дюйм не доходила до колен.
— Что, попали не к той девушке? — спросила она.
Улыбка у нее была хитрая, понимающая, словно мы с ней вдвоем знали какую-то тайну. Я всегда подозревал, что наша связь с Джилл приводила Баттер в состояние нездорового возбуждения.
— Входите, — сказала она довольно радушно. — Мне кажется, вы еще не видели мою контору.
Она провела меня через комнату с двумя пустыми письменными столами во внутреннее помещение, оклеенное обоями со странным рисунком — пурпурные бамбуковые заросли и среди них — розовые голубки. Одну стену от пола до потолка занимал книжный шкаф, напоминавший ступенчатую пирамиду. На полке у окна стоял ряд статуэток доколумбовой эпохи из красноватой глины. Некоторые из них плотоядно таращились, словно при виде какого-то соблазнительного зрелища. Стол Баттер был завален проспектами, письмами и газетами.
Напротив ее стола стояло несколько предметов из гнутого железа: низкая скамеечка, два стула и стеклянный столик, крышка которого держалась на одном железном пруте. Мы сели, и Баттер закурила сигарету.
— Так что у вас случилось, Джин? — спросила она. — Семейные неурядицы, и вы пришли поплакаться к старшей сестре? (К старшей! Баттер было всего двадцать шесть лет!)
— Нет, никаких сердечных травм, — ответил я. — Речь совсем о другом. Найдется у вас несколько минут?
— Разумеется. — Она заинтересовалась.
— Ну что ж, в таком случае… — я оглянулся. — А у вас тут уютное гнездышко. Вы давно здесь работаете?
— Почти три года, — ответила она. — Да, здесь неплохо. Куда лучше, чем служить в каком-нибудь затхлом правительственном склепе.
— Да, конечно. Вы ведь были на государственной службе. Только в каком департаменте? Я, по-моему, знал, да забыл.
Она отмахнулась.
— Вспоминать противно, такая была тощища? Я работала при комиссии, что-то вроде ИКК[17]. Нет, здесь мне по-настоящему нравится. К нам такие типы заходят сюда! Не соскучишься.
— А откуда ваша контора берет средства? — спросил я. — Частные пожертвования?
— В какой-то мере, — ответила она. — Но в основном деньги мы получаем от разных фондов.
— От фонда Поощрения? — спросил я как можно небрежнее.
Она нахмурилась и сделала быструю затяжку.
— Да, а в чем дело? Откуда вы знаете?
— Нет ничего проще: я видел название на двери № 512, через коридор.
— О-о-о! — равнодушно протянула Баттер, но я почувствовал, как она насторожилась.
— А я думал, фонд Поощрения находится в Нью-Йорке.
Это ее удивило.
— Находился раньше, но в прошлом месяце они перебрались сюда.
— Я почти ничего не знаю об этом фонде, — сказал я. — Что это такое? Какое-нибудь семейное заведение? Чье-нибудь наследство?
— Нет, — она сильно затянулась. — Главным образом это деньги бизнесменов, которые хотят благотворительностью облегчить свою совесть. Директор у них мистер Мори Риммель, человек бывалый. Но его здесь нечасто застанешь. Со всем справляется одна секретарша.
— Как же, знаю, Мори Риммель, тот самый парень с лицом, как луна, который искал Грира в первую ночь в «Неопалимой купине».
Она кивнула.
— Он самый, — сказала она. — Честно говоря, Риммель не в моем вкусе, но он поддерживает наши планы и не брюзжит.
— Кстати. Баттер, я как раз хотел с вами поговорить о Стивене Грире.
Это возымело действие. Лицо ее окаменело, и она сделала две быстрые затяжки.
— Вот как?
Я решил рискнуть:
— Вы не можете мне сказать, что вы делали в Луизвилле вчера и сегодня?
Она вспыхнула.
— Кто вам сказал, что я была в Луизвилле?
— Неважно. Я спросил: чем вы там занимались?
— Вам нет никакого дела до того, где я была и чем занималась. — Она жадно затянулась, отбросила сигарету и с вызовом посмотрела на меня. — Что все эта значит, Каллиган?
— Вы одна путешествовали?
— Хватает же у вас наглости! — Голос ее стал пронзительным. — Если это допрос, то знайте, — Маккарти, слава богу, давно умер!
Я уже думал, что сейчас меня выставят, но, очевидно, вирус любопытства оказался сильнее ее злости.
— Баттер, — твердо сказал я, — как вам известно, у нас в разгаре предвыборная кампания, а я получил сведения, что вы в сговоре с приближенными людьми сенатора Уолкотта.
— Это просто смешно! — она фыркнула. — Мне наплевать на политику. Никогда не интересовалась ею я не собираюсь… Впрочем, это тоже не ваше дело.
— Я вам не верю. Полагаю, ваша поза богемной, аполитичной художницы-дилетантки — сплошная фальшь. А в Луизвилле вы были в компании одного маститого сенатора, чтобы передать свой маленький пузырек с ядом лично мистеру Хиллари Калпу. Я думаю…
— Довольно! — Она вскочила и скрестила руки на розовой блузке. Вот когда она решилась выставить меня. — Вам лучше уйти!
Я медленно поднялся.
— Вы можете спать с моей подругой, на это вас еще хватает, — сказала она, — но запугать мена — это уж вам не по зубам.
— Сказано вежливо и ясно.
Вступать в словесную дуэль с женщиной? Нет, я не стал и пытаться.
— Должен сказать вам только одно, Баттер. Завтра Джилл уезжает от вас. Она больше не хочет, чтобы ее доверительные разговоры о Белом доме вы передавали Оуэну Моффату, Хиллари Калпу и Мэтти Силкуорту.
— Джилл Николс и сама может сказать мне о своих планах. — Она стояла, все так же скрестив руки, только теперь склонила набок голову. — А что касается ваших намеков, то это клевета. На вашем месте я бы поостереглась. Еще одно подобное обвинение, и я обнародую кое-какие факты о пресс-секретаре Белого дома и его Лолите[18].
— Вот уж это меня меньше всего пугает, — сказал я. — А на вас весьма похоже: распускать сплетни обо всем, что вы узнаете.
— Каллиган, — сказала она, — вы подлец.
— Ну, Баттер, вы могли бы придумать что-нибудь позабористее! Откуда у хиппи такие старомодные выражения?
— Убирайтесь отсюда! — Яда в ее голосе хватило бы на дюжину гремучих змей.
— Я ухожу. — Но в дверях я обернулся и спросил: — Кто такой Ник?
Она была поражена, потом вдруг так внезапно пришла в ярость, что, окажись у нее что-нибудь под рукой, она, наверное, запустила бы мне это в голову. Баттер пробормотала что-то невнятное, — я разобрал только «что б ты…» и какие-то непристойности.
Я посмотрел на нее. Бугристое лицо ее было искажено злобой. Затем я прошел через переднюю комнату и захлопнул за собой дверь. Казалось бы, эта стычка должна была принести мне облегчение, но я его не испытывал.
Когда я вернулся в Белый дом, в западном крыле не оставалось никого, кроме ночных агентов охраны и полицейских. Джилл, все служащие и пресса удалились на покой, наша лавочка опустела. Я дозвонился до президента: он был в спальне и переодевался к обеду. Роудбуш выслушал меня, не перебивая.
— Таким образом, — закончил я, — очевидно, что мисс Найгаард все время информировала обо всем штаб Уолкотта, а сегодня, наверное, также и Калпа в Луизвилле. Весьма вероятно, что она осведомительница ЦРУ, оплачиваемая через Поощрение, а может быть, и по ведомости.
— Это просто невероятно, — сказал он. — Артур дал мне слово закрыть фонд Поощрения.
— Не совсем так, сэр, — поправил я. — Насколько я знаю, это обещание касалось только субсидий физикам. Вспоминаете? Ингрем сказал: «Поощрение» больше не будет финансировать молодых ученых». Мне не пришло тогда в голову, что они начнут работать в других кругах.
— Да, вы правы. Артур ловко изворачивается.
И только тогда до меня дошла вся чудовищность ситуации: одна из наших секретных служб через своего рода живой подслушивающий аппарат шпионила за самим президентом Соединенных Штатов Америки!
— Может быть, я ничего не понял, — сказал я. — Все слишком запутано. Наверное, надо было проверить, где мисс Найгаард работала раньше. По-моему, она связана непосредственно с ЦРУ. Разрешите мне навести справки?
С минуту он молчал.
— Нет, Джин. Я займусь этим лично. — Он вздохнул. — Похоже, после выборов нам придется здесь многое основательно перетряхнуть.
Он сказал это так, словно не сомневался в благополучном исходе выборов. Я не разделял его уверенности. На прощание мы обменялись банальными любезностями, и он положил трубку.
Я сидел за столом и думал о парадоксальности нашей правительственной системы… Президент США под наблюдением агента ЦРУ, и агент этот к тому же Баттер Найгаард. Джилл два года жила с ней в одной квартире. Сколько же интимных подробностей, не говоря уже о секретных сведениях, накопилось за это время в электронной памяти компьютера ЦРУ?
Чем больше я думал об этом, тем злее становился. Почему Пол Роудбуш так спокоен? Будь я на его месте, я бы немедля вызвал Артура Ингрема и… Тут я подумал о предстоящем бурном объяснении Джилл с Баттер Найгаард. Надо предупредить Джилл.
Я набрал номер ее телефона, но никто не ответил.
И только тогда я вдруг вспомнил про Ларри Сторма. Он должен был прийти ко мне в восемь тридцать. Было уже десять минут девятого. Я схватил пиджак и выбежал.
Я так и не позвонил больше Джилл в ту ночь. Я совершенно забыл о ней, настолько захватил меня разговор со Стормом в последующие семь часов.
Я двинулся вперед, но тут заметил, что Баттер остановилась у подножия трапа и оглядывается. Вскоре к ней присоединился мужчина. Пожилой толстяк с багровым лицом без единой морщинки. Я видел его в Вашингтоне десятки раз. Это был сенатор от Небраски Оуэн Моффат, лидер оппозиции и главный стратег Уолкотта.
Я сразу отвернулся, поднялся по лестнице и спрятался в нише в конце длинного зала, в котором пассажиры получали багаж. Баттер и Моффат вошли вместе, подхватили чемоданы и направились к веренице такси. Держались они запросто, словно дедушка с внучкой. Я скользнул за руль своей машины, оставленной на разлинованной внутренней стоянке, и, заметив такси с Моффатом и Баттер, последовал за ними на приличном расстоянии.
Так мы проехали мост 14-й стрит, пересекли вашингтонский мемориальный комплекс и выехали на 15-ю стрит. Такси свернуло прямо на Джи-стрит, и здесь Баттер вылезла перед старым зданием Олби-билдинг. Она помахала на прощание рукой сенатору и прошла — или, вернее, я бы сказал, проковыляла в своих мокасинах — внутрь здания. Я обогнул квартал, поставил машину на стоянку на Ф-стрит и вернулся пешком к Олби-билдинг.
Международную службу культурных обменов я отыскал в указателе на стене холла и поднялся в лифте на пятый этаж. Я не очень-то старался остаться незамеченным, поскольку в старом Олби было множество редакций газет, все работники которых знали меня в лицо. Рассчитывать можно было только на удачу.
Повезло мне гораздо больше, чем я надеялся. Разыскивая № 513, я пошел не по той стороне коридора и вместо этого набрел на № 512. На маленькой табличке под этим номером, на металлической пластинке величиной не больше спичечного коробка было выгравировано «Фонд Поощрения». Меня бросило в жар. На двери не было звонка, и я попробовал ее открыть. Она была заперта, очевидно, рабочий день уже кончился. Сколько я ни стучал, мне никто не ответил.
№ 513 я нашел на другой стороне коридора. Дверь украшала большая пластинка полированной меди с полным названием «Международная служба культурных обменов». С минуту я смотрел на нее, думая о «Поощрении»… Мигель и его приятели-физики… Операция «Мухоловка»… ЦРУ. Но Мигель говорил, что фонд Поощрения находится в Нью-Йорке. Предстоящая встреча с мисс Найгаард приобретала все больший интерес.
На двери «культурных обменов» был звонок. Я нажал его дважды. Дверь открылась, и передо мной предстала Баттер в розовой блузке и вельветовой юбке, которая на дюйм не доходила до колен.
— Что, попали не к той девушке? — спросила она.
Улыбка у нее была хитрая, понимающая, словно мы с ней вдвоем знали какую-то тайну. Я всегда подозревал, что наша связь с Джилл приводила Баттер в состояние нездорового возбуждения.
— Входите, — сказала она довольно радушно. — Мне кажется, вы еще не видели мою контору.
Она провела меня через комнату с двумя пустыми письменными столами во внутреннее помещение, оклеенное обоями со странным рисунком — пурпурные бамбуковые заросли и среди них — розовые голубки. Одну стену от пола до потолка занимал книжный шкаф, напоминавший ступенчатую пирамиду. На полке у окна стоял ряд статуэток доколумбовой эпохи из красноватой глины. Некоторые из них плотоядно таращились, словно при виде какого-то соблазнительного зрелища. Стол Баттер был завален проспектами, письмами и газетами.
Напротив ее стола стояло несколько предметов из гнутого железа: низкая скамеечка, два стула и стеклянный столик, крышка которого держалась на одном железном пруте. Мы сели, и Баттер закурила сигарету.
— Так что у вас случилось, Джин? — спросила она. — Семейные неурядицы, и вы пришли поплакаться к старшей сестре? (К старшей! Баттер было всего двадцать шесть лет!)
— Нет, никаких сердечных травм, — ответил я. — Речь совсем о другом. Найдется у вас несколько минут?
— Разумеется. — Она заинтересовалась.
— Ну что ж, в таком случае… — я оглянулся. — А у вас тут уютное гнездышко. Вы давно здесь работаете?
— Почти три года, — ответила она. — Да, здесь неплохо. Куда лучше, чем служить в каком-нибудь затхлом правительственном склепе.
— Да, конечно. Вы ведь были на государственной службе. Только в каком департаменте? Я, по-моему, знал, да забыл.
Она отмахнулась.
— Вспоминать противно, такая была тощища? Я работала при комиссии, что-то вроде ИКК[17]. Нет, здесь мне по-настоящему нравится. К нам такие типы заходят сюда! Не соскучишься.
— А откуда ваша контора берет средства? — спросил я. — Частные пожертвования?
— В какой-то мере, — ответила она. — Но в основном деньги мы получаем от разных фондов.
— От фонда Поощрения? — спросил я как можно небрежнее.
Она нахмурилась и сделала быструю затяжку.
— Да, а в чем дело? Откуда вы знаете?
— Нет ничего проще: я видел название на двери № 512, через коридор.
— О-о-о! — равнодушно протянула Баттер, но я почувствовал, как она насторожилась.
— А я думал, фонд Поощрения находится в Нью-Йорке.
Это ее удивило.
— Находился раньше, но в прошлом месяце они перебрались сюда.
— Я почти ничего не знаю об этом фонде, — сказал я. — Что это такое? Какое-нибудь семейное заведение? Чье-нибудь наследство?
— Нет, — она сильно затянулась. — Главным образом это деньги бизнесменов, которые хотят благотворительностью облегчить свою совесть. Директор у них мистер Мори Риммель, человек бывалый. Но его здесь нечасто застанешь. Со всем справляется одна секретарша.
— Как же, знаю, Мори Риммель, тот самый парень с лицом, как луна, который искал Грира в первую ночь в «Неопалимой купине».
Она кивнула.
— Он самый, — сказала она. — Честно говоря, Риммель не в моем вкусе, но он поддерживает наши планы и не брюзжит.
— Кстати. Баттер, я как раз хотел с вами поговорить о Стивене Грире.
Это возымело действие. Лицо ее окаменело, и она сделала две быстрые затяжки.
— Вот как?
Я решил рискнуть:
— Вы не можете мне сказать, что вы делали в Луизвилле вчера и сегодня?
Она вспыхнула.
— Кто вам сказал, что я была в Луизвилле?
— Неважно. Я спросил: чем вы там занимались?
— Вам нет никакого дела до того, где я была и чем занималась. — Она жадно затянулась, отбросила сигарету и с вызовом посмотрела на меня. — Что все эта значит, Каллиган?
— Вы одна путешествовали?
— Хватает же у вас наглости! — Голос ее стал пронзительным. — Если это допрос, то знайте, — Маккарти, слава богу, давно умер!
Я уже думал, что сейчас меня выставят, но, очевидно, вирус любопытства оказался сильнее ее злости.
— Баттер, — твердо сказал я, — как вам известно, у нас в разгаре предвыборная кампания, а я получил сведения, что вы в сговоре с приближенными людьми сенатора Уолкотта.
— Это просто смешно! — она фыркнула. — Мне наплевать на политику. Никогда не интересовалась ею я не собираюсь… Впрочем, это тоже не ваше дело.
— Я вам не верю. Полагаю, ваша поза богемной, аполитичной художницы-дилетантки — сплошная фальшь. А в Луизвилле вы были в компании одного маститого сенатора, чтобы передать свой маленький пузырек с ядом лично мистеру Хиллари Калпу. Я думаю…
— Довольно! — Она вскочила и скрестила руки на розовой блузке. Вот когда она решилась выставить меня. — Вам лучше уйти!
Я медленно поднялся.
— Вы можете спать с моей подругой, на это вас еще хватает, — сказала она, — но запугать мена — это уж вам не по зубам.
— Сказано вежливо и ясно.
Вступать в словесную дуэль с женщиной? Нет, я не стал и пытаться.
— Должен сказать вам только одно, Баттер. Завтра Джилл уезжает от вас. Она больше не хочет, чтобы ее доверительные разговоры о Белом доме вы передавали Оуэну Моффату, Хиллари Калпу и Мэтти Силкуорту.
— Джилл Николс и сама может сказать мне о своих планах. — Она стояла, все так же скрестив руки, только теперь склонила набок голову. — А что касается ваших намеков, то это клевета. На вашем месте я бы поостереглась. Еще одно подобное обвинение, и я обнародую кое-какие факты о пресс-секретаре Белого дома и его Лолите[18].
— Вот уж это меня меньше всего пугает, — сказал я. — А на вас весьма похоже: распускать сплетни обо всем, что вы узнаете.
— Каллиган, — сказала она, — вы подлец.
— Ну, Баттер, вы могли бы придумать что-нибудь позабористее! Откуда у хиппи такие старомодные выражения?
— Убирайтесь отсюда! — Яда в ее голосе хватило бы на дюжину гремучих змей.
— Я ухожу. — Но в дверях я обернулся и спросил: — Кто такой Ник?
Она была поражена, потом вдруг так внезапно пришла в ярость, что, окажись у нее что-нибудь под рукой, она, наверное, запустила бы мне это в голову. Баттер пробормотала что-то невнятное, — я разобрал только «что б ты…» и какие-то непристойности.
Я посмотрел на нее. Бугристое лицо ее было искажено злобой. Затем я прошел через переднюю комнату и захлопнул за собой дверь. Казалось бы, эта стычка должна была принести мне облегчение, но я его не испытывал.
Когда я вернулся в Белый дом, в западном крыле не оставалось никого, кроме ночных агентов охраны и полицейских. Джилл, все служащие и пресса удалились на покой, наша лавочка опустела. Я дозвонился до президента: он был в спальне и переодевался к обеду. Роудбуш выслушал меня, не перебивая.
— Таким образом, — закончил я, — очевидно, что мисс Найгаард все время информировала обо всем штаб Уолкотта, а сегодня, наверное, также и Калпа в Луизвилле. Весьма вероятно, что она осведомительница ЦРУ, оплачиваемая через Поощрение, а может быть, и по ведомости.
— Это просто невероятно, — сказал он. — Артур дал мне слово закрыть фонд Поощрения.
— Не совсем так, сэр, — поправил я. — Насколько я знаю, это обещание касалось только субсидий физикам. Вспоминаете? Ингрем сказал: «Поощрение» больше не будет финансировать молодых ученых». Мне не пришло тогда в голову, что они начнут работать в других кругах.
— Да, вы правы. Артур ловко изворачивается.
И только тогда до меня дошла вся чудовищность ситуации: одна из наших секретных служб через своего рода живой подслушивающий аппарат шпионила за самим президентом Соединенных Штатов Америки!
— Может быть, я ничего не понял, — сказал я. — Все слишком запутано. Наверное, надо было проверить, где мисс Найгаард работала раньше. По-моему, она связана непосредственно с ЦРУ. Разрешите мне навести справки?
С минуту он молчал.
— Нет, Джин. Я займусь этим лично. — Он вздохнул. — Похоже, после выборов нам придется здесь многое основательно перетряхнуть.
Он сказал это так, словно не сомневался в благополучном исходе выборов. Я не разделял его уверенности. На прощание мы обменялись банальными любезностями, и он положил трубку.
Я сидел за столом и думал о парадоксальности нашей правительственной системы… Президент США под наблюдением агента ЦРУ, и агент этот к тому же Баттер Найгаард. Джилл два года жила с ней в одной квартире. Сколько же интимных подробностей, не говоря уже о секретных сведениях, накопилось за это время в электронной памяти компьютера ЦРУ?
Чем больше я думал об этом, тем злее становился. Почему Пол Роудбуш так спокоен? Будь я на его месте, я бы немедля вызвал Артура Ингрема и… Тут я подумал о предстоящем бурном объяснении Джилл с Баттер Найгаард. Надо предупредить Джилл.
Я набрал номер ее телефона, но никто не ответил.
И только тогда я вдруг вспомнил про Ларри Сторма. Он должен был прийти ко мне в восемь тридцать. Было уже десять минут девятого. Я схватил пиджак и выбежал.
Я так и не позвонил больше Джилл в ту ночь. Я совершенно забыл о ней, настолько захватил меня разговор со Стормом в последующие семь часов.
15
Мы с Ларри Стормом сразу спелись. У нас было много общего. Два холостяка примерно одного возраста. Ему только что исполнилось сорок, значит, он был всего на два года старше. Примерно одинакового роста и телосложения, мы оба считались малышами — всего шесть футов! — в наших баскетбольных командах, он в своем Гарвардском колледже, а я у себя в Лос-Анджелесе. Как позднее выяснилось, у обоих были ужасные семьи, в которых родители вечно ссорились, обвиняя друг друга в своих неудачах. Мы оба были государственными служащими высшего ранга, правда не из тех, кто вершит политику, но в отличие от огромной серой чиновничьей массы мы имели доступ к важнейшей информации. Единственное, что нас отличало друг от друга, если не считать, что я был разведен, а Ларри — холост, это цвет кожи. Ларри был весь кофейный, а я белый, с нежной ирландской кожей, которая мгновенно сгорала на солнце и слезала лохмотьями.
Я полагал, что Ларри пришел, чтобы поговорить о деле Грира. Если это так, несмотря на всю свою симпатию к нему, я решил держать уши открытыми, а рот в основном закрытым. История с Баттер Найгаард была еще слишком свежа в моей памяти.
До своей квартиры в доме № 4101 по Кафедрал-авеню я добрался как раз вовремя; Ларри тщетно звонил и теперь нерешительно топтался перед моею дверью. Мы решили сначала выпить и пообедать — дела подождут. Я смешал ему три дайкири, его любимого коктейля, а сам до обеда — если можно назвать обедом китайскую стряпню, доставленную в бумажных судках, — ограничился двумя мартини со льдом.
Таким образом, когда мы с Ларри наконец расположились в гостиной, мы успели уже переговорить о всякой всячине — о школьных днях, о политических взглядах, о нелюбви к собакам и кошкам и о том, что Ричард Бартон все-таки гораздо талантливее своей жены. В моей гостиной стояли друг против друга две длинные софы, а между ними — низкая тумба. Тумба служила мне для хранения журналов, газет и всяких официальных бумаг. Ларри устроился на одной софе, а я на другой. Мы давно уже сбросили пиджаки и распустили галстуки. Ноги мы задрали на тумбу; мои оказались как раз у пятифунтового бюджета правительства США. Я ненавидел эту коричневую книжищу. Она напоминала мне о дорогостоящих и зачастую тщетных попытках навести порядок в таком сложном обществе, как наше. Бумажный переплет был весь в колечках от стаканов и кофейных чашек.
— Ну, Ларри, — сказал я. — Давайте приступим.
— Разумеется, все, что будет сказано здесь этой ночью, здесь и останется? — Ответ он знал заранее, но считал, что осторожность не помешает.
— Разумеется! — подтвердил я таким тоном, словно тоже собирался ему что-то поведать. Теперь придется играть эту роль до конца.
Было видно, что он издерган не меньше меня. Ларри не курил, а я обходился без сигарет уже почти два месяца. Еще один день, завтра, и было бы ровно два. Мы оба держали в руках чашки с растворимым кофе и то и дело к ним прикладывались.
— Джин, — сказал он, — я занимаюсь делом Грира пять недель и за это время не видел ни одного донесения других агентов. Ни разу не получил никакой информации, кроме прямых указаний сделать то-то и то-то. Мне запрещено обмениваться сведениями с другими агентами. Мне не дают ознакомиться с материалами расследования. Впервые за девятнадцать лет я работаю вслепую.
Он работает вслепую! Побыть бы ему на моем месте!
— А как вы обычно работаете? — спросил я.
Он довольно подробно описал традиционные методы ФБР и в качестве примера привел случай киднэпинга, который им с Клайдом Мурхэдом удалось распутать. Сначала, сказал он, это очень походило на дело Грира.
— Метод ФБР, — продолжал он, — основан на обмене информацией. Понимаете, Джин, в другое время я бы каждое утро просиживал часа по три над донесениями десятков агентов. Все наши расследования ведутся таким образом. Кроме дела Грира. Здесь я отрезан от всех источников.
Он в общих чертах рассказал о своих затруднениях. Ему сказали, что приказ «заморозить» информацию исходит от самого президента. Что ж, возможно, особенно учитывая щекотливость этого дела в разгар предвыборной кампании. Однако чем больше Ларри узнавал, тем больше сомневался. А что, если на самом деле, предположил он, приказ исходит от Питера Десковича, который скрывает все эти сведения от Роудбуша? Старый приятель Сторма, Клайд Мурхэд, возможно, врет ему, или, что более вероятно, сам Мурхэд введен в заблуждение Десковичем и толком не знает, чей это приказ.
— Впервые слышу, что вы работаете по новой системе, — сказал я. — Мне казалось, старое Федеральное бюро работает себе как работало.
— Теперь вы понимаете, почему я засомневался, — сказал он. — Если это приказ главного, ладно, все в порядке. А если нет? В таком случае, подумал я, он должен об этом узнать. Может, кто-то в Бюро ведет двойную игру, чтобы президентом стал Уолкотт? Трудно в это поверить, но такая возможность не исключена.
Меня вдруг осенило: неужели Артур Ингрем и Питер Дескович сговорились и тайком передают секретную информацию людям Уолкотта? Мне хотелось откровенно рассказать Сторму и про Баттер Найгаард, и про ЦРУ, но я сдержался. Кто обжегся на молоке…
— И поэтому вы пришли ко мне? — спросил я.
Он кивнул.
— Я никогда не говорил о делах Бюро с посторонними. Но сейчас речь идет о президенте. Если метят в него, его нужно предупредить.
Похоже, Ларри считал, что я видел все донесения ФБР и могу ему точно сказать, о чем президент знает, а о чем не знает.
— Вы можете не поверить мне, — сказал я, — но меня тоже отстранили от дела Грира. По мнению президента, я ничего не должен знать, чтобы мне не пришлось сознательно врать журналистам.
Я объяснил ему вполне откровенно, что моя собственная версия дела Грира основана на одних предположениях. Например, я сказал ему, что узнал о Филе Любине только после того, как сам Ларри начал меня о нем расспрашивать. Я собирал сведения по крохам: в Белом доме, от Мигеля Лумиса и тому подобное. Разумеется, я не сказал Сторму о нашей размолвке с президентом и о своем сегодняшнем визите вежливости к Баттер Найгаард. Короче, я говорил довольно долго и ничего не сказал. Ни одного слова о делах Белого дома. Президент ни в чем не сможет меня упрекнуть.
— Черт побери! — выругался Сторм. Он уставился на меня, пытаясь определить, насколько я искренен. Видимо, результат наблюдений его удовлетворил, потому что он сказал: — А я-то думал, они скрывают это только от меня.
— С моей стороны, это только догадки, — предупредил я. — И у меня не сходятся концы с концами. Если Грир и Любин педерасты, значит, я ни черта не понимаю в людях. Ведь даже если это так, зачем им удирать куда-то вместе? Нет, дурацкая история.
Сторм покачал головой.
— Они удрали не вместе. Грир отправился в Рио-де-Жанейро. Любин удрал совсем в другую сторону.
— В самом деле? — спросил я, надеясь хоть что-нибудь узнать. Однако Сторм снова уставился на меня еще пристальнее.
— Вы не хитрите со мной? — спросил он. — Вы действительно ничего не знаете о Любине?
— Я знаю, что он исчез из Балтимора, — ответил я. — Но куда он делся, не знаю.
— А президент, по-вашему, знает?
— Честно, не могу вам сказать, Ларри. — На мгновение я задумался. — По-моему, нет, но это лишь предположение.
— Вы не видели ни одного доклада ФБР? — спросил он.
— Нет. Ни одного.
Он встал с софы, сунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате. Затем повернулся ко мне.
— Джин, — сказал он, — я влип. Когда я договаривался с вами о встрече, я думал, вы знаете все, что знает президент.
— Ларри, толком я не знаю почти ничего, — сказал я. — Тут вы ошиблись, Ларри.
Его большие карие глаза смотрели пристально. Он снова как бы оценивал меня.
— Ну что ж… пожалуй, в таком случае, мне лучше ничего больше не говорить. Надеюсь, вы понимаете… Тут такое дело…
Я видел, как он борется с собой, и выжидал. Он прошелся по комнате и снова сел на софу.
— Какое дело, Ларри? — спросил я. — Что вас мучит?
— Я котел сравнить мои сведения с вашими, — ответил он. — Если бы мои подозрения не оправдались, прекрасно, я бы вернулся к себе, лег спать и забыл обо всем. Но, если бы ваши сведения подтвердили мою версию, вы могли бы рассказать все это президенту.
— Не понимаю, какая разница. Скажите мне, что вас тревожит, беспокоит? Если это важно, я сообщу президенту. Если нет, мы об этом забудем, как вы сказали.
— Но если президент спросит, откуда вам это известно, что вы ответите?
— Скажу, от вас, — ответил я. — От Ларри Сторма из ФБР.
— Нет, — сказал он. — Я думаю, мои подозрения справедливы, но вдруг это не так, представляете, каким я буду выглядеть дураком?
— Все мы ошибаемся. Что в этом страшного?.. Это единственное, что вас беспокоит?
Он нахмурился, но не ответил.
— Боитесь, что вас выставят.
— Нет, черт побери! Вы не знаете Бюро. Если они пронюхают, что я говорил о наших делах — даже с вами! — они засадят меня в отдел отпечатков пальцев до конца моих дней. Сотрудника, который разглашает служебные тайны, из Бюро уже не выпустят.
Я ему сочувствовал, но, понятное дело, больше думал о себе. Конечно, я сгорал от любопытства, однако главное было не в этом: и я воспринимал как личное оскорбление то, что меня держали в неведении. Теперь передо мной сидел человек, который многое знал о деле Грира. Плохой же я пресс-секретарь, если не заставлю Ларри разговориться.
— Давайте вернемся назад, Ларри, — сказал я. — Насколько я понимаю, вы пришли сюда потому, что думаете, будто Пит Дескович скрывает от президента важные сведения, и считаете, что президента нужно предупредить. Так?
— Да, так.
— Ну а какие сведения? Что-то важное или просто интересные, но несущественные подробности?
— Важное? — воскликнул он. — Да если свора Уолкотта узнает об этом — а, по-моему, кое-что, до них уже дошло, — вашему боссу на выборах нечего делать!
— Простите, но почему это вас так заботит? — спросил я. — Роудбуш, Уолкотт — вам-то какая разница? ФБР, как река, течет себе и течет, а что там, на берегу, неважно.
Но тут до меня дошло. Это же было ясно — стоило взглянуть на Ларри. У Роудбуша не было ни на унцию расовых предрассудков, и негры это знали. Он обращался к ним как к равноценным американцам, без снисходительности и высокомерия. А что скажет Уолкотт, негры не знали. Он мог в этом расовом вопросе оказаться вторым Роудбушем, а мог и не оказаться. Все было предельно просто.
— Насколько я понял, Ларри, вы не хотите говорить о своей версии, потому что боитесь, как бы ваше начальство не узнало, что сведения исходят от вас.
— Если узнают, я конченый человек.
— Но я и сейчас мог бы погубить вашу карьеру. Стоит мне позвонить Питу Десковичу и сказать ему, что здесь сидит его болтливый агент, который пытается убедить меня, будто директор ФБР ведет двойную игру с президентом США.
Сторм выдавил из себя улыбку.
— Вы дали слово, что все останется между нами.
— Конечно, дал, — сказал я. — Так почему бы не поверить мне до конца? Вы пришли, надеясь, что я скажу, есть ли основания для ваших подозрений. Этого я вам сказать не могу. О Грире мне самому ничего не говорят. Но я неглупый человек. Почему бы нам не подумать вместе?
— Что вы хотите сказать?
— Послушайте, расскажите мне все, что вы знаете. Если это покажется и мне таким же важным, я завтра же все передам президенту. И не скажу, откуда я это знаю. Если он будет настаивать, я сошлюсь на вас только при условии, что он не назовет вашего имени, и у вас не будет никаких неприятностей в Бюро. Согласны?.. Роудбуш такой человек, которому можно довериться.
— Но тогда я буду в ваших руках.
— Да, конечно, — сказал я. — Однако не забывайте, вы в моих руках с тех пор, как позвонили и пришли сюда.
— Пожалуй. — Чуть подумав, он наконец решился: — Договорились.
Ларри явно почувствовал облегчение. И я тоже. Все-таки выдирание больных зубов не моя профессия.
— Джин, — сказал он, — начнем с того, что ваш приятель улетел в Африку, в Анголу.
— В Анголу?
— Да, в столицу Анголы, Луанду.
— С ума сойти!
— А вы знаете, куда отправился Киссич?
— Киссич? Кто такой Киссич?
Сторм пристально посмотрел на меня.
— Вы на самом деле никогда не слышали этого имени?
— От вас впервые, — ответил я. — Он что, торгует коврами?
— Феликс Киссич, — медленно сказал он, явно удовлетворенный моим невежеством, — лауреат Нобелевской премии.
— Не говорите так укоризненно. Нобелевских лауреатов сотни. И далеко не все из них знают меня.
Он не улыбнулся.
— Киссич — профессор, специалист по физике плазмы из Принстонского университета. Он тоже исчез восьмого сентября, вскоре после открытия Международного конгресса в Хельсинки. Пропали не два человека, Джин. Исчезли трое.
— Об этом я ничего не знаю. — Я вновь ощутил прилив ненависти к той стене, которую президент воздвиг между мною и делом Грира. — Может быть, я кое-что пойму, если вы начнете с самого начала — с той ночи, когда исчез Грир.
Ларри рассказал о своем первом разговоре с Сусанной Грир, о том, как узнал о существовании несуществующего Потомакского проблемного клуба. Постепенно он дошел до своих розысков на четырех континентах. Это была захватывающая детективная повесть, и я мог только восхищаться дотошностью и терпением Ларри Сторма. Он рассказал, как обнаружил машину Любина и как его сразу же перебросили вслед за Гриром в Рио-де-Жанейро. Кстати, заметил он, все эти новые задания, по его мнению, преследовали одну цель: чтобы он случайно не узнал слишком много об одном каком-нибудь аспекте дела Грира.
Я полагал, что Ларри пришел, чтобы поговорить о деле Грира. Если это так, несмотря на всю свою симпатию к нему, я решил держать уши открытыми, а рот в основном закрытым. История с Баттер Найгаард была еще слишком свежа в моей памяти.
До своей квартиры в доме № 4101 по Кафедрал-авеню я добрался как раз вовремя; Ларри тщетно звонил и теперь нерешительно топтался перед моею дверью. Мы решили сначала выпить и пообедать — дела подождут. Я смешал ему три дайкири, его любимого коктейля, а сам до обеда — если можно назвать обедом китайскую стряпню, доставленную в бумажных судках, — ограничился двумя мартини со льдом.
Таким образом, когда мы с Ларри наконец расположились в гостиной, мы успели уже переговорить о всякой всячине — о школьных днях, о политических взглядах, о нелюбви к собакам и кошкам и о том, что Ричард Бартон все-таки гораздо талантливее своей жены. В моей гостиной стояли друг против друга две длинные софы, а между ними — низкая тумба. Тумба служила мне для хранения журналов, газет и всяких официальных бумаг. Ларри устроился на одной софе, а я на другой. Мы давно уже сбросили пиджаки и распустили галстуки. Ноги мы задрали на тумбу; мои оказались как раз у пятифунтового бюджета правительства США. Я ненавидел эту коричневую книжищу. Она напоминала мне о дорогостоящих и зачастую тщетных попытках навести порядок в таком сложном обществе, как наше. Бумажный переплет был весь в колечках от стаканов и кофейных чашек.
— Ну, Ларри, — сказал я. — Давайте приступим.
— Разумеется, все, что будет сказано здесь этой ночью, здесь и останется? — Ответ он знал заранее, но считал, что осторожность не помешает.
— Разумеется! — подтвердил я таким тоном, словно тоже собирался ему что-то поведать. Теперь придется играть эту роль до конца.
Было видно, что он издерган не меньше меня. Ларри не курил, а я обходился без сигарет уже почти два месяца. Еще один день, завтра, и было бы ровно два. Мы оба держали в руках чашки с растворимым кофе и то и дело к ним прикладывались.
— Джин, — сказал он, — я занимаюсь делом Грира пять недель и за это время не видел ни одного донесения других агентов. Ни разу не получил никакой информации, кроме прямых указаний сделать то-то и то-то. Мне запрещено обмениваться сведениями с другими агентами. Мне не дают ознакомиться с материалами расследования. Впервые за девятнадцать лет я работаю вслепую.
Он работает вслепую! Побыть бы ему на моем месте!
— А как вы обычно работаете? — спросил я.
Он довольно подробно описал традиционные методы ФБР и в качестве примера привел случай киднэпинга, который им с Клайдом Мурхэдом удалось распутать. Сначала, сказал он, это очень походило на дело Грира.
— Метод ФБР, — продолжал он, — основан на обмене информацией. Понимаете, Джин, в другое время я бы каждое утро просиживал часа по три над донесениями десятков агентов. Все наши расследования ведутся таким образом. Кроме дела Грира. Здесь я отрезан от всех источников.
Он в общих чертах рассказал о своих затруднениях. Ему сказали, что приказ «заморозить» информацию исходит от самого президента. Что ж, возможно, особенно учитывая щекотливость этого дела в разгар предвыборной кампании. Однако чем больше Ларри узнавал, тем больше сомневался. А что, если на самом деле, предположил он, приказ исходит от Питера Десковича, который скрывает все эти сведения от Роудбуша? Старый приятель Сторма, Клайд Мурхэд, возможно, врет ему, или, что более вероятно, сам Мурхэд введен в заблуждение Десковичем и толком не знает, чей это приказ.
— Впервые слышу, что вы работаете по новой системе, — сказал я. — Мне казалось, старое Федеральное бюро работает себе как работало.
— Теперь вы понимаете, почему я засомневался, — сказал он. — Если это приказ главного, ладно, все в порядке. А если нет? В таком случае, подумал я, он должен об этом узнать. Может, кто-то в Бюро ведет двойную игру, чтобы президентом стал Уолкотт? Трудно в это поверить, но такая возможность не исключена.
Меня вдруг осенило: неужели Артур Ингрем и Питер Дескович сговорились и тайком передают секретную информацию людям Уолкотта? Мне хотелось откровенно рассказать Сторму и про Баттер Найгаард, и про ЦРУ, но я сдержался. Кто обжегся на молоке…
— И поэтому вы пришли ко мне? — спросил я.
Он кивнул.
— Я никогда не говорил о делах Бюро с посторонними. Но сейчас речь идет о президенте. Если метят в него, его нужно предупредить.
Похоже, Ларри считал, что я видел все донесения ФБР и могу ему точно сказать, о чем президент знает, а о чем не знает.
— Вы можете не поверить мне, — сказал я, — но меня тоже отстранили от дела Грира. По мнению президента, я ничего не должен знать, чтобы мне не пришлось сознательно врать журналистам.
Я объяснил ему вполне откровенно, что моя собственная версия дела Грира основана на одних предположениях. Например, я сказал ему, что узнал о Филе Любине только после того, как сам Ларри начал меня о нем расспрашивать. Я собирал сведения по крохам: в Белом доме, от Мигеля Лумиса и тому подобное. Разумеется, я не сказал Сторму о нашей размолвке с президентом и о своем сегодняшнем визите вежливости к Баттер Найгаард. Короче, я говорил довольно долго и ничего не сказал. Ни одного слова о делах Белого дома. Президент ни в чем не сможет меня упрекнуть.
— Черт побери! — выругался Сторм. Он уставился на меня, пытаясь определить, насколько я искренен. Видимо, результат наблюдений его удовлетворил, потому что он сказал: — А я-то думал, они скрывают это только от меня.
— С моей стороны, это только догадки, — предупредил я. — И у меня не сходятся концы с концами. Если Грир и Любин педерасты, значит, я ни черта не понимаю в людях. Ведь даже если это так, зачем им удирать куда-то вместе? Нет, дурацкая история.
Сторм покачал головой.
— Они удрали не вместе. Грир отправился в Рио-де-Жанейро. Любин удрал совсем в другую сторону.
— В самом деле? — спросил я, надеясь хоть что-нибудь узнать. Однако Сторм снова уставился на меня еще пристальнее.
— Вы не хитрите со мной? — спросил он. — Вы действительно ничего не знаете о Любине?
— Я знаю, что он исчез из Балтимора, — ответил я. — Но куда он делся, не знаю.
— А президент, по-вашему, знает?
— Честно, не могу вам сказать, Ларри. — На мгновение я задумался. — По-моему, нет, но это лишь предположение.
— Вы не видели ни одного доклада ФБР? — спросил он.
— Нет. Ни одного.
Он встал с софы, сунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате. Затем повернулся ко мне.
— Джин, — сказал он, — я влип. Когда я договаривался с вами о встрече, я думал, вы знаете все, что знает президент.
— Ларри, толком я не знаю почти ничего, — сказал я. — Тут вы ошиблись, Ларри.
Его большие карие глаза смотрели пристально. Он снова как бы оценивал меня.
— Ну что ж… пожалуй, в таком случае, мне лучше ничего больше не говорить. Надеюсь, вы понимаете… Тут такое дело…
Я видел, как он борется с собой, и выжидал. Он прошелся по комнате и снова сел на софу.
— Какое дело, Ларри? — спросил я. — Что вас мучит?
— Я котел сравнить мои сведения с вашими, — ответил он. — Если бы мои подозрения не оправдались, прекрасно, я бы вернулся к себе, лег спать и забыл обо всем. Но, если бы ваши сведения подтвердили мою версию, вы могли бы рассказать все это президенту.
— Не понимаю, какая разница. Скажите мне, что вас тревожит, беспокоит? Если это важно, я сообщу президенту. Если нет, мы об этом забудем, как вы сказали.
— Но если президент спросит, откуда вам это известно, что вы ответите?
— Скажу, от вас, — ответил я. — От Ларри Сторма из ФБР.
— Нет, — сказал он. — Я думаю, мои подозрения справедливы, но вдруг это не так, представляете, каким я буду выглядеть дураком?
— Все мы ошибаемся. Что в этом страшного?.. Это единственное, что вас беспокоит?
Он нахмурился, но не ответил.
— Боитесь, что вас выставят.
— Нет, черт побери! Вы не знаете Бюро. Если они пронюхают, что я говорил о наших делах — даже с вами! — они засадят меня в отдел отпечатков пальцев до конца моих дней. Сотрудника, который разглашает служебные тайны, из Бюро уже не выпустят.
Я ему сочувствовал, но, понятное дело, больше думал о себе. Конечно, я сгорал от любопытства, однако главное было не в этом: и я воспринимал как личное оскорбление то, что меня держали в неведении. Теперь передо мной сидел человек, который многое знал о деле Грира. Плохой же я пресс-секретарь, если не заставлю Ларри разговориться.
— Давайте вернемся назад, Ларри, — сказал я. — Насколько я понимаю, вы пришли сюда потому, что думаете, будто Пит Дескович скрывает от президента важные сведения, и считаете, что президента нужно предупредить. Так?
— Да, так.
— Ну а какие сведения? Что-то важное или просто интересные, но несущественные подробности?
— Важное? — воскликнул он. — Да если свора Уолкотта узнает об этом — а, по-моему, кое-что, до них уже дошло, — вашему боссу на выборах нечего делать!
— Простите, но почему это вас так заботит? — спросил я. — Роудбуш, Уолкотт — вам-то какая разница? ФБР, как река, течет себе и течет, а что там, на берегу, неважно.
Но тут до меня дошло. Это же было ясно — стоило взглянуть на Ларри. У Роудбуша не было ни на унцию расовых предрассудков, и негры это знали. Он обращался к ним как к равноценным американцам, без снисходительности и высокомерия. А что скажет Уолкотт, негры не знали. Он мог в этом расовом вопросе оказаться вторым Роудбушем, а мог и не оказаться. Все было предельно просто.
— Насколько я понял, Ларри, вы не хотите говорить о своей версии, потому что боитесь, как бы ваше начальство не узнало, что сведения исходят от вас.
— Если узнают, я конченый человек.
— Но я и сейчас мог бы погубить вашу карьеру. Стоит мне позвонить Питу Десковичу и сказать ему, что здесь сидит его болтливый агент, который пытается убедить меня, будто директор ФБР ведет двойную игру с президентом США.
Сторм выдавил из себя улыбку.
— Вы дали слово, что все останется между нами.
— Конечно, дал, — сказал я. — Так почему бы не поверить мне до конца? Вы пришли, надеясь, что я скажу, есть ли основания для ваших подозрений. Этого я вам сказать не могу. О Грире мне самому ничего не говорят. Но я неглупый человек. Почему бы нам не подумать вместе?
— Что вы хотите сказать?
— Послушайте, расскажите мне все, что вы знаете. Если это покажется и мне таким же важным, я завтра же все передам президенту. И не скажу, откуда я это знаю. Если он будет настаивать, я сошлюсь на вас только при условии, что он не назовет вашего имени, и у вас не будет никаких неприятностей в Бюро. Согласны?.. Роудбуш такой человек, которому можно довериться.
— Но тогда я буду в ваших руках.
— Да, конечно, — сказал я. — Однако не забывайте, вы в моих руках с тех пор, как позвонили и пришли сюда.
— Пожалуй. — Чуть подумав, он наконец решился: — Договорились.
Ларри явно почувствовал облегчение. И я тоже. Все-таки выдирание больных зубов не моя профессия.
— Джин, — сказал он, — начнем с того, что ваш приятель улетел в Африку, в Анголу.
— В Анголу?
— Да, в столицу Анголы, Луанду.
— С ума сойти!
— А вы знаете, куда отправился Киссич?
— Киссич? Кто такой Киссич?
Сторм пристально посмотрел на меня.
— Вы на самом деле никогда не слышали этого имени?
— От вас впервые, — ответил я. — Он что, торгует коврами?
— Феликс Киссич, — медленно сказал он, явно удовлетворенный моим невежеством, — лауреат Нобелевской премии.
— Не говорите так укоризненно. Нобелевских лауреатов сотни. И далеко не все из них знают меня.
Он не улыбнулся.
— Киссич — профессор, специалист по физике плазмы из Принстонского университета. Он тоже исчез восьмого сентября, вскоре после открытия Международного конгресса в Хельсинки. Пропали не два человека, Джин. Исчезли трое.
— Об этом я ничего не знаю. — Я вновь ощутил прилив ненависти к той стене, которую президент воздвиг между мною и делом Грира. — Может быть, я кое-что пойму, если вы начнете с самого начала — с той ночи, когда исчез Грир.
Ларри рассказал о своем первом разговоре с Сусанной Грир, о том, как узнал о существовании несуществующего Потомакского проблемного клуба. Постепенно он дошел до своих розысков на четырех континентах. Это была захватывающая детективная повесть, и я мог только восхищаться дотошностью и терпением Ларри Сторма. Он рассказал, как обнаружил машину Любина и как его сразу же перебросили вслед за Гриром в Рио-де-Жанейро. Кстати, заметил он, все эти новые задания, по его мнению, преследовали одну цель: чтобы он случайно не узнал слишком много об одном каком-нибудь аспекте дела Грира.