Евгений Ничипурук
2012. Дерево Жизни

   Хочется сказать слова благодарности людям, без которых эта книга не была бы написана, или написана, но совершенно другой. Благодарю маму и папу за то, что я есть, свою жену Элизу за круглосуточную поддержку и любовь, Женю Сафонова за ценные дружеские ремарки, Сережу Мишакова за музыку в колонках, Рому Пушкина за дружеское плечо, Сашу Сипатого за то, что никогда не подводит, Лену Кипер и Олега Борщевского за лучи позитива, Юру Гаркунова за техпомощь в Сети, Сашу Мухина за то, что был рядом, Иру Монро за то, что было иногда очень весело, Владу Мухину за фотографии, Сережу Гордиенко за дизайн, Софи Тронза за красивые слова, Наташу Троицкую за постоянство, Александра Прокоповича и Катю Серебрякову за приятное сотрудничество… А также всех моих друзей и близких за понимание, терпение и поддержку.

о. Бали, Юго-Восточная Азия

   – Гребаные целлофановые пакеты! Будьте вы прокляты, создатели пластиковых стаканчиков и резиновых гондонов! Неужели я должен плавать во всем этом дерьме?! Стоять по пояс в Индийском океане и ощущать кожей не соленую воду, а прикосновение покачивающихся в волнах прозрачных пластиковых мешков?! Вы заполонили всю планету! Вы не оставили места для жизни мне!
   Это орет Стив. Стив американец. Мы оба находимся на райском острове Бали. И у меня, и у Стива одинаковое выражение лица – наши лица превратились в маски отвращения. Разница лишь в том, что я отдыхаю на лежаке в трех метрах от океана, а Стив пошел купаться. Но океана Стив так и не нашел, он заблудился в потоках плавающего в волнах мусора. Стив из тех американцев, что искренне верят, что их мнение кого-то волнует, а их действия что-то значат. Поэтому он стоит по пояс в грязной воде и орет своим американским матом, проклиная загрязнителей окружающей среды. Стиву двадцать пять лет, и он, разумеется, голосовал за Барака Обаму.
   А потому он никак не понимает, какого хрена в мире все еще происходит какое-то дерьмо. Я подзываю к себе парня, выдавшего нам лежаки, и спрашиваю, что за долбаная херня тут случилась. А парень улыбается и отвечает: «Сорри, босс, цивилизация!»
   Цивилизация… Маленький балиец, целыми днями торчащий на пляже, чьи ноги никогда не знали никакой обуви, кроме шлепок-вьетнамок, никогда не изучавший ни физики, ни философии, ни макроэкономики, в совершенстве знающий лишь регги да серфинг, не думая ни секунды, ответил на сложнейший вопрос человечества – указал на причину большинства бед и несчастий на планете Земля. Ответил, взял широкие грабли и, улыбаясь солнцу и мне, пошел убирать мусор, выброшенный волной на пляж. Все эти пакеты и пакетики, куски упаковочной пленки и гигантские скрученные в немыслимые узлы мусорные мешки. Да, это и есть наша цивилизация. Сколько тысяч лет должно пройти после исчезновения человечества, чтобы на земле не осталось ни следа от его существования? Сколько? Немыслимо до хрена. Уверен, что археологи будущего, другие, совсем не похожие на нас, разумные создания, будут изучать нашу культуру по пластиковым изделиям. Более того – выставлять их в музеях, как сейчас нам демонстрируют образцы эпох бронзы и камня. Нашу цивилизацию назовут пластиковой или полимерной. Представьте себе музей, где в стеклянных шкафах с подсветкой висят отреставрированные пакеты из супермаркетов! И карта очагов «культуры». И на ней все мыслимые и немыслимые кусочки суши. Даже там, где людей пока нет и никогда не будет, последствия существования человечества найти не сложно. Их прибивает к берегу океанскими течениями, их выбрасывает на пустынный девственный пляж. Птицы находят их и тащат на деревья, приспосабливая всю эту нелепицу при строительстве гнезд.
   Век полимера очень долог. В естественной среде он распадется не раньше чем через двести пятьдесят лет. Не исключено, что некоторые образцы переживут тысячелетия. Все это обыкновенная химия. Все это особый состав, призванный служить и помогать человеку. Все это наш так называемый прогресс, цель которого сделать для каждого доступными минимальные блага цивилизации. А потому, Стив, заткнись. Закрой свой рот, зажмурь глаза и окунись в мусорные пакеты, которые принесло течением то ли из Денпасара, а может, и с густонаселенной Явы. Терпи, ведь это все то, за что ты на самом деле борешься. Это издержки победы добра над злом, просвещения над мракобесием. Небольшая часть самого обычного «американского пирога». И я тоже зажмурюсь и пойду ловить волну. Возьму свой серф и, морщась от отвращения, заплыву подальше сквозь пластиковые заросли и прокачусь, оседлав зеленую в крапинку волну, первым, но далеко не последним, продемонстрировав новый увлекательный вид спорта – garbage surfing.
   Вот о чем я думаю, лежа под солнцем Бали, глядя на мусор и своего нового приятеля Стива. Я беру доску и иду в океан. Что бы ни случилось, мы всегда должны делать то, что должны делать.
* * *
   Утром меня опять будят птицы. Надо было чаще смотреть канал «Дискавери», тогда бы я знал, почему они так истошно орут именно по утрам. Этим криком и пением птицы обозначают свою территорию, но почему ее крайне важно обозначать именно на рассвете? Такое ощущение, что все эти самцы пернатых, проснувшись впадают в глубокий шок от того, что несколько часов они жили в абсолютной тишине и на их владения вот-вот может кто-то покуситься. Вот они и наверстывают упущенное. Никак не могу к этому привыкнуть. Ночью орут цикады и гекконы, маленькие древесные лягушки и здоровенные черные жуки, утром – птицы, днем – люди. Этот безумный, безумный мир. Полная палитра всевозможных звуков. Тишина наступит, только если сесть на байк и покатить в горы. Через два с половиной часа дороги по серпантину я смогу ощутить настоящую, стопроцентную, тишину. Правда, подозреваю, что это от того, что у меня при резком подъеме закладывает уши.
   Я встаю, протираю глаза и бреду в ванную. Ванная – это маленькая выложенная кафелем комнатка с унитазом, куском зеркала и торчащей из потолка трубой с душевой насадкой. Еще с дыркой в полу для слива воды и серым, старым покорябанным бесконечными пытками чистки умывальником. Я смотрюсь в зеркало. Хмурюсь. Устало вздыхаю и умываюсь. Ссу в унитаз, не поднимая стульчак. Давлю вскочивший на плече от влажности и пота прыщ. Морщусь своему отражению. Морщусь скорее так, для протокола. Нужно признаться, что я исключительно доволен своей внешностью. За несколько месяцев жизни здесь мое тело стало будто точенным из железного дерева, наподобие тех искусно сделанных фигурок, что продают умельцы в горах Убуда. Фигурок богов с телами профессиональных спортсменов. Я никогда в жизни не был в такой форме. И, если честно, мне бы очень не хотелось ее терять. Если ты вдруг приобретаешь каменные бицепсы и рельефные плечи, начинаешь чувствовать себя мужчиной. И тебе не хочется снова превращаться в офисное желе. Ты смотришь на себя в зеркало и понимаешь, что это тело и эта жизнь подходят тебе гораздо больше. Все дело в свежем воздухе, чистых продуктах и, конечно же, в постоянном катании на серфе. Довольный собой, я подмигиваю своему отражению, выхожу на маленькую террасу в саду и достаю из карманов шорт маленький черный блокнот. Сажусь за деревянный столик и делаю ставшую уже традиционной утреннюю запись.
   День 265. Утро
   Ночью мне опять ничего не приснилось. Проснулся рано. В шесть утра. В планах поехать в центр острова. Думаю, свернуть в районе озера Братан наугад куда-то в глушь, наверное, вправо. А там попетлять наугад по дорогам. Пока ничего такого, что могло бы хоть как-то обозначить конец поисков, я так и не нашел. Погода сегодня явно подходит для путешествия на байке. Дождя пока не предвидится, но в то же время не очень жарко. Ночью как-то протратил двести баксов. Точнее, пропил. Кажется, разошелся не на шутку и угощал в «скай гардене» каких-то австралийцев, приятелей Стива. Так что осталось всего шестьсот пятьдесят $. Это очень мало. Надо как-то экономить или придумать, где бы опять можно было подзаработать.
   Я закрываю книжечку и иду в комнату. Комната у меня маленькая, но чистая. Я живу в номере, в коттеджах на улице Бату Белик, что в самом конце длинной путаной улицы Пети Тангет. Принадлежит этот домашний отель семье китайцев, которые трудятся в нем всем своим роем, от отца до двоюродных племянников. Можно было бы найти что-то поприличнее, но меня все вполне устраивает. Зачем платить больше, если здесь я сторговался и плачу всего девять долларов в сутки, и это вместе с уборкой и утренним чаем.
   По утрам я всегда курю. Знаю, что это ужасно вредно – курить на голодный желудок, но ничего не могу с собой сделать. Я покупаю в «Азия-базаре», большом супермаркете для местных, индонезийские сигары. Они хоть и не обладают благородным кубинским или доминиканским вкусом, зато наверняка это натуральный продукт без каких-либо примесей. И делаются зачастую вручную, так как тут иногда проще нанять тысячу человек, чем купить какой-нибудь станок. В Индонезии труд вообще стоит гроши. Поэтому все Nike, Reebok и прочий масс-маркет шьется здесь. Где-то под Джакартой и Ширабайя стоят огромные фабрики, на которых фигачит сотня тысяч индонезийцев, многим из которых нет и четырнадцати лет. А куда деваться? Запретить брать на работу детей? Не думаю, что это выход. Уж лучше работать на фабриках этих грязных мегаполисов, чем продаваться за двадцать баксов за ночь на улицах Куты… Если Индонезия третья страна по численности населения в мире, то труд не может стоить дорого по определению. В этом есть и свои плюсы… например, вот эта сигара ручной скрутки всего за пятьдесят центов.
   Табак, зеленый чай, шоколад… Это все помогает открыть свой разум. Настраивает на так называемые альфа-волны. Раскрывает интуицию. Дает какое-то особое просветление. С некоторых пор я стал более внимательно относиться к подобным вещам, хотя еще год назад считал все это полнейшей чушью. Просто сейчас мне это важно.
   От табака меня немного мутит. Кружится голова и ноет в желудке. Но мне плевать. В этом весь мой странный кайф. Я докуриваю сигару, допиваю чашку чая и, взяв с собой лишь нож, блокнот и фотоаппарат, сажусь на мопед Honda Vario и выезжаю из места, которое я вот уже больше месяца называю своим домом. Когда я выруливаю из ворот, пожилой китаец с нашивкой «security» на груди улыбается и машет мне рукой.
   Солнце уже высоко, но еще не жарит. Краски еще не убило его «пересветом». Я могу различать оттенки зеленого и видеть разницу между молодым и уже почти созревшим рисом на полях-террасах. Я качу по узенькой дорожке. Домик, домик, рисовое поле, магазин, домик, рисовое поле. Я выкатываю из переулка на большую дорогу – словно маленький ручеек впадает в речку, – и растворяюсь среди сотен других таких же «Хонд»… В эту секунду мне кажется, что на самом деле я пропал не только для своих родных и близких, но и для себя самого.

Нью-Йорк
Незадолго до этого

   – Мне кажется, что они сами уже не знают, что там снимают! Ну сам посуди! Они пишут сценарий, основываясь лишь на желании поднять себе рейтинг! Набрать себе очков, зацепить таких, как мы с тобой, на крючок! Ну что за чушь – Саид работает на Бена, Бен перенес остров! Все эти «актуальные» привязки – Ирак, Алжир… Все же ясно как божий день!
   – Беда всего современного мира в том, что все гонятся за рейтингами. Сама история уже не важна. Важно, чтобы ты просто тупо подсел.
   – Вот именно! Ну вспомни, в первых сериях всех жрал какой-то монстр, а потом он взял и просто исчез и все, никто ничего даже не объяснил. Или помнишь про «ящик Пандоры», комнату, где можно было получить то, что хочешь больше всего… Или как Соер убил типа «отца» Лока. А? Я таких косяков много могу им припомнить! Если ружье повесили на стену, оно должно выстрелить. А у них вместо этого мы лишь находим новое ружье! Развязок крайне мало, лишь дополнительные крючки…
   – Но мы же смотрим. Да…
   – Да. И это неправильно! Это противозаконно в конце концов. Разве нельзя это квалифицировать как обман потребителя? Они нам говорят фактически: смотрите следующие сто серий и вы узнаете, что же это был за монстр такой. Ты смотришь сто серий, а тебе – хрен! А когда ты возмущаешься, типа ну что за фиг, они все делают вид, будто и не было никакого монстра.
   – Мне кажется, все это делается в расчете на то, что ты все равно забудешь, что там было. На то это и сериал. Если его разобрать досконально, то наверняка найдешь еще больше нелепицы или вообще противоречащие друг другу факты. Мне думается, что они сами там забывают, что снимали вначале… Постой. Этот мой! Тфу ты блин… промазал. Так вот, о чем я… думаю, что рано или поздно кто-нибудь поймет, что это все фальшивка и снимет что-то действительно стоящее… и тогда про этот LOST все сразу же забудут и будут даже смеяться над собой: и как я смотрел этот бред аж семь сезонов?! Вон! Наверху! Твоя очередь, не промахнись… Есть!
   Нью-Йорк. Утро. Центральный парк. Два хорошо одетых молодых человека прогуливаются по дорожкам. В парке почти совсем безлюдно. Громко поют птицы. Свет, расплетаясь тонкими нитями, плавно спускается сквозь листву деревьев на асфальтовые дорожки. В руках у молодых людей новенькие пневматические ружья, снаряженные по последнему слову техники – оптика и лазерные целеуказатели. На ремнях маленькие охотничьи сумки, вроде тех, что носят охотники на перепелов. Время от времени парни вскидывают оружие вверх и, недолго целясь, стреляют куда-то в листву. Иногда они попадают в кого-то, иногда промахиваются. Просто утренняя прогулка выходного дня. Беседа ни о чем и стрельба для разрядки.
   – Попал! – в очередной раз восклицает один из стрелков и устремляется в кусты. – Вот он! – Он нагибается и поднимает высоко над своей головой мертвого скворца.
   – Нужно вести счет. – Другой смотрит в свою сумку и выдает: – У меня уже десять. Таскать тяжеловато.
   – Надо просто отрезать лапки.
   Они присаживаются на лавочку и деловито раскладывают добычу на асфальте. Достают охотничьи ножи и аккуратно обрезают черным птичьим тушкам лапки. Мимо проходит старушка с собачкой. Увидев стрелков, она одобрительно кивает головой.
   – Вы бы сдавали тушки в ресторан, – дружелюбно говорит им старушка.
   Но парни лишь усмехаются, и тушки летят в мусорный бак, а желтые лапки – в полегчавшие охотничьи сумки. Молодые люди встают и идут по парку дальше. Становится жарковато, и птицы прекращают свое пение. Время охоты подходит к концу.

о. Бали, Юго-Восточная Азия

   Вечером в «Кафе-Бали» битком. Заведение принадлежит семье французов. Про себя я прозвал это кафе «1812». Порой мне кажется, что здесь одни французы и русские. Я сажусь на диван в дальнем углу. Перед диваном огромный стол, сделанный из цельного куска дерева. Я достаю лэптоп и сбрасываю в него с карточки фотоаппарата сделанные за день снимки. За день я сделал двести пятьдесят фотографий. На них на всех – деревья. Я создаю папочку с сегодняшней датой. Заказываю гаспачо и мятный чай. И начинаю внимательно просматривать снимки. Иногда что-то привлекает мое внимание, и я увеличиваю рисунок, пытаясь разглядеть какую-то закорючку на корневище. Все деревья носят название «баниан». Они огромны, и у них тысяча корней-стеблей, спускающихся от ветвистой кроны к земле. На Бали таких деревьев не счесть. Или почти не счесть. Я уже отфотографировал около трехсот. Думаю, что это только десять процентов, не более. Некоторые деревья на снимках обвязаны платками в черно-белую клетку, символ гармонии добра и зла, на некоторых в кронах установлены маленькие храмы, некоторые огорожены декоративным заборчиком. Есть и совсем дикие, без следов вмешательства в их жизнь человека. Дерево баниан считается на Бали священным. Некоторые почитаются почти как религиозные сооружения.
   – Я смотрю, вы фотографируете деревья баниан, – замечает официантка, принесшая гаспачо. – Красивые снимки. Вы фотограф?
   – Чуть-чуть… – бурчу я, отодвигая от нее экран лэптопа.
   – Ой… Простите. Это, конечно же, не мое дело. Просто красиво… Вам чего-нибудь еще принести?
   – Нет. Пока нет. Спасибо.
   Официантка уходит, а я стараюсь прикинуть, сколько человек уже обратили внимание на мою деятельность и сколько из них не забудет об этом через какое-то время. Мы живем в очень густонаселенном мире. Нас постоянно окружают люди. И детали… Детали нашей жизни им иногда важнее, чем нам самим. То, что нам кажется самым естественным и обыденным, позже могут написать в графе «Особые приметы». Нас не обучали конспирации, но нам и не говорили, что вокруг нас одни шпионы, и все твои жесты, фотоснимки и нечаянно брошенные фразы все время фиксируются в чьей-то памяти. Нужно быть осторожнее. Нужно быть еще тоньше и незаметнее. Иначе однажды можно проснуться вовсе не той, что тебе нужно, знаменитостью.
   Я делаю большой глоток чая и продолжаю сосредоточенно изучать снимки деревьев. Я ищу какую-нибудь подсказку, но все тщетно… На моих фотографиях нет ничего такого, чтобы могло хоть как-то подсказать или намекнуть, что вот это дерево – то самое. Нужно продолжать поиски. Время пока есть. Время есть, но вот с деньгами как-то не очень. А где я возьму денег здесь, на Бали, пока не совсем понятно. Бали это не Макао… эхх Макао… Надо было задержаться там чуть дольше и сорвать еще больший куш. Сейчас бы не сидел и не грыз нервно ногти.
   Бали – остров мусульман и хинду. Здесь нет азартных игр. А потому я понятия не имею, где мне брать деньги, когда они кончатся. Если ты в другой стране, за десяток тысяч километров от дома и ты не можешь никому позвонить и попросить выслать хоть какую-то сумму «вестерн юнион», потому что тебе стыдно, потому что у тебя почти не осталось друзей, потому что никто не понял твоего поступка, и самое ужасное, что и никогда не поймет. Даже родители… Даже они считают, что ты отвратительная бессердечная тварь… Если думать об этом, то картинка перед глазами как-то сама собой начинает мутнеть. Чушь все это. Я делаю то, что считаю нужным. Потому что это мой путь и мой последний шанс. И им всем этого не объяснить. Они не поверят, как не поверили и тогда. А потому нужно расслабиться и не паниковать. Выручать меня некому. А потому паника тут не к месту.
   Я быстро съедаю гаспачо. «Почти как в Барселоне», – проносится у меня в голове. Откидываюсь назад, удобно тону в мягкой спинке дивана. Закрываю глаза и вспоминаю, как мы кормили голубей на площади Каталонии. Чертовы бесстыжие птицы вырывали хлеб и зерна из рук, ничего не страшась и не стесняясь. Они царапали кожу рук своими коготками и больно тыкали клювами в ладони, промахиваясь мимо корма. Били крыльями по лицу… а я стоял и улыбался. Никогда после я не чувствовал себя вот так – словно вернулся на мгновение в детство. Серые городские летающие крысы плотно засели у меня в голове, как символ моего дошкольного периода жизни. Почти так же я кормил голубей у себя во дворе лет двадцать пять назад. И был счастлив от того, что птицы безбоязненно берут корм у меня из рук. Площадь Каталонии, холодный томатный суп – мои машины времени. Умей я перемещаться назад по-настоящему, меня не было бы здесь сейчас. Я давно бы уже все исправил…
   Я допиваю чай и, не прося счет, кладу уже известную мне сумму под пепельницу и выхожу из кафе.
   Можно устроиться на работу. Только вот на какую? Кто согласится терпеть мои постоянные скитания по острову? Я могу, конечно, сделать небольшой перерыв и месяц посвятить себя группам русских туристов, трудясь гидом у каком-нибудь местного туроператора. Но это не приблизит меня к цели ни на шаг. К тому же денег, что я заработаю таким образом за месяц, вряд ли хватит больше чем на тот же самый месяц жизни. Это будет вечный замкнутый круг. И мне придется прекратить свои поиски. Конечно, есть еще вариант Макао. Но чтобы вернуться туда, нужно делать визу. На все эти движения сейчас практически нет ни средств, ни времени. Ведь я совсем не знаю, сколько его у меня. Возможно, оно уже вышло, и все бессмысленно… Но даже это мне неизвестно.
   Я вновь и вновь гоняю все эти мысли в голове. Бреду по улице Оберой без какой-либо цели. Просто потому, что прогулка успокаивает. Вот дойду сейчас до океана и что-нибудь придумаю. Я всегда что-нибудь да придумывал. Больше полугода назад улетел из Москвы лишь с двумя тысячами долларов в кармане и до сих пор не умер с голоду. Придумал же я «что-нибудь» и в Гонконге, и в Сингапуре. И в Джакарте… Придумаю что-нибудь и на Бали…
   Так, сам того не замечая, я оказываюсь в Ку-Де-Те. Пляжный клуб на берегу. Я присаживаюсь на деревянную ступеньку в углу и игнорирую взгляды официантов. Пожалуй, обойдусь без коктейлей.
   Океан сегодня будоражит. Одна за одной идут большие волны. Они ломаются метрах в пятнадцати от берега, и белая пенистая масса несется к черному песку. На берегу прыгают дети. Они забегают в океан по пояс и с визгом убегают от катящейся на них громады. Иногда их накрывает с головой, и на мгновение они исчезают из виду. Но тут же выныривают и с визгом выбегают на берег. Три мальчика и одна девочка. Всем лет по шесть-семь. Мальчики итальянцы, а девочка, наверное, русская или откуда-то из Восточной Европы.
   Вдруг я понимаю, что нужно встать и идти. Я бросаю свой рюкзак с драгоценным лэптопом на ступеньке и быстро, почти бегом, спускаюсь к морю. Проходя мимо компании русских, удобно устроившихся с шампанским и закусками на лежаке с видом на океан, я слышу краем уха, как женщина, видимо мать девочки, восклицает: «А где Ирочка?» Я сбегаю вниз по ступенькам. В одежде вхожу в воду и прыгаю навстречу накатывающей огромной волне. Я что-то пытаюсь схватить руками. Что-то, что вот-вот навсегда заберет океан. Я понимаю, что уже глубоко и что меня самого вот-вот может накрыть, перевернуть, закрутить и сломать. Я вижу перед собой начинающийся преломляться соленый пик. Он нависает надо мной, угрожающе закрывая закатное солнце. Я ныряю вперед. Прямо внутрь, чувствуя, как по моим пяткам проносится пенистый поток силой в тысячи сутенерских джакузи. Я вытягиваю руку вперед и хватаю что-то. Хватаю и тяну наверх. Тяну как могу. За волосы. Меня всего трясет от страха и перевозбуждения. Адреналин не дает мне нормально грести на поверхность. Но я делаю пару сильных рывков и вот уже под ногами опять дно. Я цепляюсь, словно когтями, большими пальцами ног за песок и мелкие истертые волнами камни, я вырываюсь наружу, удачно поймав накатывающий на берег очередной пенистый поток. Словно ангел с белыми крыльями из океанской пены я выношу на берег перед всей изумленной Ку-Де-Той блюющего соленой водой светловолосого ребенка. Спотыкаюсь, падаю и уже в падении передаю тельце подбежавшей, испуганной матери. Занавес.
   Пока спасатели, они же секьюрити, откачивают дитя, я сижу на берегу и пытаюсь восстановить ушедшее в пятки дыхание. Первая мысль, которая приходит мне в голову, что мои последние деньги, наверное, жестко промокли в карманах шорт. Я достаю измочаленную пачку стотысячных рупий. Некоторые из них порваны, но некоторые можно высушить и их наверняка удастся использовать по назначению. В крайнем случае, их примут в банке.
   Испуганная мать мечется вокруг откашливающегося ребенка. Ее подруга, красивая блондинка в белом купальнике, орет на менеджера, который слишком долго вызывает неотложку. Толпа зевак отгораживает меня от моего драгоценного рюкзака. Мне нужно встать и найти его, пока кто-нибудь, кому наплевать на «плохую карму», не стащил мою самую важную вещь – ноутбук с тысячами фотографий проклятых, таких похожих друг на друга деревьев. Но я почему-то не могу встать. У меня слабость в ногах и трясутся руки.
   – Я могу что-нибудь для вас сделать? – говорит мне какой-то мужчина по-русски.
   – Дайте мне сигарету.
   Он протягивает мне пачку красного «Мальборо», и я сам лезу в нее мокрыми руками, порчу соленой водой чуть ли не все ее содержимое. Потому что с меня льет и потому что пальцы мои пляшут, будто играют собачий вальс на рояле. Но я все же выуживаю одну сухую сигарету и подношу ее к губам. Тут же откуда-то появляется пламя зажигалки. Другой мужчина, видимо друг этого, помогает мне прикурить.
   – Я серьезно. Что я могу для вас сделать? Все-таки вы спасли жизнь моему ребенку!
   Я делаю две глубокие затяжки. Кашляю и делаю еще одну. Потом смотрю на мужчину в пляжном костюме от Ральфа Лорана. На его золотые часы. На его выгоревшие от солнца рыжие волосы на груди. Потом поднимаю взгляд выше и, глядя ему прямо в серые глаза, спокойно и холодно говорю:
   – Мне нужны деньги. Меня вполне устроят четыре тысячи долларов. По-моему, это более чем адекватная плата за спасение вашей дочери.
* * *
   Мой океан всегда у меня внутри. Я всегда знал, какой он. Сильный, ласковый, коварный, мудрый – мой великий Царь. Он не может быть хорошим или плохим. Он над возможностями суждений. Его нужно принимать таким, какой он есть. И любить. Или не любить, но тогда стоит держаться от него подальше.
   Когда-то я мечтал увидеть настоящий океан. Я вырос на большой реке. Я боготворил ее, но благодаря книгам Стивенсона и Рафаэля Сабатини всегда грезил оказаться на настоящем океане. Потому что я всегда думал, что это судьба. Вот бывает так. Мальчик, родившийся в городе на Волге, однажды должен был увидеть и сделать что-то очень важное для самого себя на берегу океана. Хорошая завязка для детской сказки. Эта сказка про меня.
   Я сижу на берегу в Чангу – район на юго-западе острова. Здесь черный вулканический песок и множество спотов – точек катания серферов. Я жмурюсь, потому что от воды отражается солнце, ошалело жарящее сверху чуть позади меня. Я еле дышу. Я слушаю, как дышит океан. Как его грудь поднимается и опускается ровно. Я слышу, как с легким шуршанием он перетирает во все более и более мелкую пыль прибрежный вулканический песок. У меня закрыты глаза, но я все равно все вижу. Потому что океан давно у меня внутри.